Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Владимир Войнович. Home page
     OCR: В.И.Рудометов (viktor@udmurtneft.ru)
---------------------------------------------------------------




     В наш авиационный истребительный полк пришло письмо.  На конверте, после
названия города и номера части, значилось: "Первому попавшему".  Таковым
оказался писарь и почтальон Казик Иванов, который, однако, письмом не
воспользовался, а передал его аэродромному каптерщику младшему сержанту
Ивану Алтыннику, известному любителю "заочной" переписки.
Письмо было коротким.  Некая Людмила Сырова, фельдшер со станции Кирзавод,
предлагала неизвестному адресату "взаимную переписку с целью дальнейшего
личного знакомства".  Вместе с письмом в конверт была вложена фотография
размером 3х4 с белым уголком для печати, фотография была старая, нечеткая,
но Алтынник опытным взглядом все же разглядел на ней девушку лет двадцати -
двадцати двух с косичками, аккуратно уложенными вокруг головы.
Письмо Алтынник положил в стоявший под кроватью посылочный ящик, где у него
уже хранилось несметное количество писем от всех заочниц (числом около
сотни), а фотографию спрятал в альбом, но прежде написал на обратной
стороне мелкими буквами: "Сырова Людмила, ст. Кирзавод, Медик, г. рождения
- ?" Потом достал из того же альбома свою фотокарточку размером 9х12, где
он был изображен в диагоналевом кителе со значком классного специалиста
(чужим) и в такой позе, как будто именно в момент фотографирования он
сочинял стихи или же размышлял над загадками мироздания.
Фотографию эту положил он на тумбочку перед собой и принялся за ответ.
Надо сразу сказать, что своими изображениями Алтынник особенно не
разбрасывался.  Бывало и так, что для смеху вкладывал в конверт фотографию,
сорванную с доски отличников учебно-боевой и политической подготовки.  Но
над Людмилой Сыровой подшучивать не захотелось - она произвела на него
хорошее впечатление, к тому же некоторый запас карточек у него еще был.





     Писание писем было для Алтынника второй, а может быть, даже первой
профессией, во всяком случае, этому делу он отдавал времени гораздо больше,
чем основным служебным обязанностям.  Где бы он ни находился - в каптерке,
в казарме или в наряде, как только выдавалась свободная .минута,
пристроится, бывало, на тумбочке, на бочке с гидросмесью, на плоскости
самолета - на чем попало и давай лепить букву к букве, строку к строке
своим замысловатым кудрявым почерком, которым весьма гордился и был уверен,
что многими своими успехами (заочными) у женщин в значительной степени
обязан ему.
Писал он легко и быстро.  Одно слово тянуло за собой другое.  Алтынник едва
успевал запечатлеть его на бумаге и при этом размахивал свободной рукой,
бормотал что-то под нос, вскрикивал, всхлипывал, мотал головой и только
изредка останавливался, чтобы потереть занемевшую руку, перевести дух и
лишний раз подивиться, от куда в одном человеке может быть столько таланта.
Вот только никогда не знал он, где и какой ставить знак препинания, но это
обстоятельство его мало смущало, и он эти знаки разбрасывал наобум, по
возможности равномерно.
Взявшись за письмо Людмиле Сыровой, передав ей, как обычно, "чистосердечный
пламенный привет и массу наилучших пожеланий в вашей молодой и цветущей
жизни", Алтынник, не теряя даром времени и чернил, перешел к деловой части:
"Письмо ваше, Люда, я получил через нашего почтальона Иванова Казимира,
который дал мне его и сказал: ты, Иван, давно хотел переписываться с
хорошей девушкой и вот я даю тебе письмо и адрес, а почему даю тебе, а не
другому, потому что ты самый грамотный из рядового и сержантского состава,
хотя и не имеешь высшего законченного образования.  Я тогда распечатал
письмо ваше и фото и личность ваша мне, Люда, очень понравилась, как в
смысле общего очертания, так и отдельные части наружности, например: глаза,
нос, щечки, губки и т. д.  К сожалению, фото вы прислали маленькое, на нем
ваш облик рассмотреть внимательно трудно, так что если будет такой момент и
возможность, пришлите большое, я вам свое высылаю.  Если же не хотите
прислать в полный рост, то пришлите хотя бы в полроста, а что касается
красивой фигуры, Люда, то на это я не смотрю, потому что красота и фигура,
такие качества человека, которые могут быть утеряны в дальнейшей жизни, а я
смотрю на ум, характер человека..."
Дальше Алтынник подробно описал свою жизнь, и по этому описанию выходило,
что автор письма - круглый сирота, воспитывался в детском доме у чужих
людей, с детства привык к лишениям, унижениям и физическому труду.
Все это у него получалось складно да гладко, хотя и не имело никакого
отношения к его действительной биографии, ибо жил он не хуже многих,
воспитывался в нормальной рабочей семье и во время войны отец его даже не
был на фронте, потому что болел бронхиальной астмой.  В прошлом году отец
умер, но мать и поныне была жива и здорова, работала на заводе формовщицей,
правда, в эту осень собиралась уже на пенсию в сорок пять лет из-за
вредности производства,
Но сказать, что Алтынник врал, было бы не совсем справедливо, просто давал
он волю своей руке, зная, что она его не подведет, и она действительно не
подводила.  Перед потрясенным автором во всей своей широте разворачивалась
картина такого несчастного лишенного радостей детства, что ему до слез
становилось жалко себя самого и ему искренне хотелось, "чтобы после
стольких, Люда, мучений и терпения всевозможных обид от злых людей,
которые, Люда, еще встречаются и в нашей стране, найти самостоятельную
девушку, работающую и с веселым характером, не с умыслом, чтобы над ней
подшутить или же посмеяться, а совсем с другой целью: или замужество, или
женитьба после непродолжительного знакомства".
Что Людмила Сырова из этого письма поняла, трудно сказать, но ждать себя не
заставила, и ответ от нее пришел ровно через столько времени, сколько
понадобилось почте, чтобы пройти от места расположения части до станции
Кирзавод и обратно.  Переписка завязалась.
Алтынник, получая письма от новой своей знакомой, всегда внимательно их
прочитывал да еще подчеркивал красным карандашиком сообщения о том, что у
Люды есть свой дом, огород, корова, что она (Людмила, а не корова) любит
петь, танцевать, уважает веселое общество, может и сама пошутить и
посмеяться, когда шутят другие.  Красным карандашом Алтынник пользовался и
при переписке с другими своими корреспондентками.  Полученные сведения
выписывал на отдельные карточки, а потом раскладывал, сопоставлял.  И не
для какой-то корысти, а потому, что любил в каждом деле порядок.
Всерьез он не рассчитывал ни с кем из этих заочниц встретиться и вел всю
эту переписку просто так, от нечего делать.
И, вероятно, он никогда бы не встретился с Людмилой Сыровой, если бы вдруг
поздней осенью не вызвал его к себе командир эскадрильи майор Ишты-Шмишты.
Ишты-Шмишты была не двойная румынская фамилия, а прозвище майора Задачина,
который все свои сильные чувства-радости, огорчения, удивления или гнева -
выражал превратившимся в прозвище словосочетанием: "Ишь, ты!  Шмишь, ты!"
С майором Ишты-Шмишты мы еще познакомимся ближе.  Пока скажу только, что
майор приказал Алтыннику немедленно отправляться в командировку за
получением аэродромного имущества.
И как ни странно, станция Кирзавод была по той самой дороге, по которой
должен был ехать Алтынник.  Странного в этом было немного, потому что
заочные подруги нашего героя жили по всем без исключения железным,
шоссейным и частично проселочным дорогам, и неизвестно, что сулила ему
любая другая из этих дорог.  Но ему выпала эта.
По этой же дороге через два пролета от станции Кирзавод была еще одна
станция, и там тоже жила заочница - Наташа.  Иван на всякий случай дал
телеграммы обеим.





     В Москве была у него пересадка.  Никогда раньше в столице он не бывал, хотя
и надеялся, и теперь наметил обязательно сходить в Мавзолей и посетить,
если успеет, Третьяковскую галерею.  В галерею он не попал, зато съездил на
сельскохозяйственную выставку и даже сфотографировался на фоне фонтана
"Золотой колос".
Погода была противная.  Сыпал мелкий дождь, и дул ветер.  Алтынник мотался
из одного конца города в другой то на троллейбусе, то на метро и к концу
дня настолько свыкся с эскалатором, что уже не прыгал с него с
вытаращенными глазами, боясь, что утянет в щель, а сходил свободно и даже
небрежно, как заправский москвич.





     Устроился Алтынник на третьей полке, потому что солдату срочной службы,
хоть бы он даже ехал до Владивостока, плацкартных мест по литеру не
положено.  Еще, спасибо, проводник попался хороший, разрешил взять
свободный матрац без простыней и подушки.  Но подушка Алтыннику была не
нужна, у него был мягкий чемодан польского производства.  Этот чемодан
Алтынник очень выгодно выменял у старшины Ефремовского на старые хромовые
сапоги без головок.  К слову сказать, у старшины тоже было свое прозвище -
его звали де Голлем за высокий рост и внешнее сходство.
Хотя проводник и обещал его разбудить, Алтынник не понадеялся и все
ворочался на своей верхней полке, боясь проспать, и жег спички, чтобы
посмотреть на часы, так что и спавшая внизу толстая тетка с ребенком,
думая, что Алтынник курит, демонстративно вздыхала: - О-ох!
А Алтынник ее передразнивал и тоже делал так: - О-ох!
Он не курил.  Он думал.  Он обдумывал свою предстоящую встречу.  Хорошо,
если Людмила придет встречать и он ее сразу узнает.  А если будет много
народу и он ее в толпе не найдет или вовсе она не выйдет, а он слезет с
поезда?  Потом пока дождешься следующего.  Но, допустим, она придет и сразу
они узнают друг друга, тогда как с ней встречаться?  За руку
поздороваться или обниматься?  Этого Алтынник не знал.
В казарме после отбоя когда заходил разговор про женщин, Алтынник выступал
как крупнейший знаток вопроса.  Ни у кого из его слушателей не возникало
сомнения, что уж кто-кто, а Алтынник все знает про женщин.  Где что у них
как устроено и что с ними нужно делать.  Но если сказать правду, то до сих
пор никаких иных отношений с женщинами, кроме заочных, у него не было.
Была у него перед армией одна девчонка - жила в соседнем дворе.  Она
занималась художественной гимнастикой и носила очки, что Алтынника особенно
подкупало.  Он ходил с ней два раза в кино и четыре раза стоял в подъезде.
Говорили на разные посторонние темы, а он все думал, как бы к ней
подступиться, и однажды набрался храбрости и сказал:
     - Знаешь, Галка, я чего тебя хочу спросить?
     - Чего?  - спросила она.
     - Только ты не обидишься?
     - А чего?
     - Нет, ты скажи - не обидишься?
     -Я ж не знаю, что ты хочешь сказать, - уклонилась она.
     - Ну, в общем, я тебя хочу спросить, ну, это...  ну... - он набрал полные
легкие воздуху и ляпнул: - Можно, я тебя поцелую?
Она отодвинулась в угол и спросила испуганно: - А зачем?
А он не знал, зачем.  Он думал, что так нужно.
Спустя некоторое время она вышла замуж за демобилизованного моряка, и уж,
наверное, он ей все объяснил, потому что ровно через девять месяцев
(Алтынник служил уже в армии) мать написала, что Галка родила девочку.
Вспоминая Галку и думая о предстоящей встрече с Людмилой, он все же не
выдержал и заснул.  Но проводник не подвел и разбудил его, как обещал, в
четверть второго.  Иван слез, помотал головой, чтобы совсем проснуться,
стащил чемодан и пошел к выходу.
Проводник сидел на боковой скамеечке напротив служебного купе.  Перед ним
стоял незажженный электрофонарь.
     - Что, батя, скоро этот самый Кирзавод?  - спросил АЛТЫННИК.
     - Еще минут десять , - зевнул проводник.
Алтынник сел напротив проводника, небрежно выбросил на столик пачку
"Казбека", купленного в Москве.
     - Кури, батя, скорей помрешь.
     - Некурящий, - отказался проводник.
Алтынник вынул папироску, помял ее, но в вагоне курить было неудобно, а в
тамбур выходить не хотелось.  Глянул в окно, а там мельтешит что-то белое,
Удивился:
     - Снег, что ли?
     - Снег, - подтвердил проводник.
     - Ты смотри, а!  В Москве дождь, а тут километров триста проехали, а уже
снег.  Старшина говорил мне: "Возьми шапку", а я, дурак, пилотку надел.
Хорошо еще, что шинельку взял, а то ведь и околеть можно, скажи, батя.
     - Да уж, - согласился батя.  Он привык поддакивать пассажирам.
Алтынник помолчал, повздыхал, решил поделиться своими сомнениями с
проводником.
     - Вот, батя, еду я на эту самую станцию Кирзавод, так, а встретят меня или
не встретят, не знаю.  Если бы это я к матери ехал, так она бы, конечно,
встретила.  В любое время дня и ночи, А я, батя, к бабе еду.  Познакомился
с ней путем переписки, так вроде по карточке она ничего, из себя видная, но
на личность я ее не видал, ни чего сказать не могу.  Она вообще-то писала -
"приезжай".  Я, конечно, и не думал, а тут как раз вышла командировка,
ответственный груз.  Кого в командировку?  Меня.  Ну, вот еду.  Отбил ей
телеграмму - встречай.  Получила она телеграмму или нет, я, батя, не знаю,
ответа ж не получал.  Теперь возникает другой вопрос, если даже и встретит,
она меня первый раз видит в глаза, может не согласиться, Скажет,
распишемся, тогда хоть ложкой, а мне, батя, расписываться сейчас ни к чему.
Я еще молодой.  После службы в техникум пойду, а потом, может, и в
институт.  Хочу, батя, диплом получить, чтобы в рамке на стенку повесить,
пускай каждый видит - у Алтынника - это у меня фамилия такая, Алтынник, -
высшее образование.  А у меня, батя, через две станции еще одна живет баба
     - Наташка.  Тоже заочница.  Ну, та, правда, хроменькая.  Сама написала:
"Ваня, я должна вас сразу предупредить, что имею физнедостаток, левая нога
у меня в результате травмы короче правой на два сантиметра, но если надену
чуть повыше каблук, это почти незаметно".  Ну, тут заметно или незаметно, а
ломаться, я думаю, не должна, потому что хоть какой там каблук не
подставляй, а хроменькая есть хроменькая, никуда не денешься.  Хотя я,
батя, конечно, не осуждаю и не смеюсь, потому что это с каждым может
случиться.  Вот, скажем, ты стоишь на перроне, поезд тронулся, ты на
ступеньку - рраз!  - посклизнулся - и лежишь без обеих ног.  Но с другой
стороны, недостаток свой она должна понимать, я-то хоть и сочувствую, но я
не хромой, во, посмотри, - Алтынник встал и прошел три шага к тамбуру и
обратно.  - Видишь.  Не хромаю.  Значит, ты уж будь поскромнее, чего дают,
не отказывайся, а то и того не получишь.  Ну и вот, значит, батя, не знаю,
то ли мне здесь слезать, а она еще неизвестно как будет ломаться, то ли
ехать дальше к Наташке, но она вот хромая.  Ты как, батя, считаешь?
     - Да уж это тебе видней, - сказал проводник.  - Я про эти дела давно
позабыл.  У меня в эту осень внук в школу пошел.
     - Да, батя, - посочувствовал Алтынник, - а так на личность ты еще молодой.
А я, батя, решил так: до сорока годов поживу, погуляю, а потом сразу -
веревку на шею и с приветом к вам Сергей Есенин.
     - Доживи сперва, - усмехнулся проводник.  - Помирать никогда не хочется.
     - Это я понимаю, - сказал Иван, боясь, что обидел проводника, - Это я для
себя только так решил.  Думаю, до сорока годов доживу, ну, до сорока пяти
от силы, и хватит.  А то это, знаешь, все ходи мучайся, то поясницу ломит,
то ревматизм на погоду болит.  Эх...
Алтынник огорченно махнул рукой и, глядя в окно, задумался, попытавшись
представить себя жалким и больным стариком, но представить ему это было
почти невозможно, и мысли его тут же сбились на другое - он опять
заволновался, встретит его или не встретит Людмила.  Была ночь с субботы на
воскресенье.





     На станцию Кирзавод поезд прибыл точно по расписанию.  Проводник открыл
дверь, и на Алтынника, стоявшего в тамбуре с чемоданом, дунуло сырым
холодом.  Шумел ветер, густо валил и вспыхивал в свете единственного на
станции фонаря лохматый снег.  Под фонарем стояли дежурный в красной
фуражке и маленькая, залепленная снегом фигурка, "Она", - догадался
Алтынник.  И действительно, фигурка побежала вдоль поезда, шаря по вагонам
глазами и отыскивая того, кого ожидала.  Алтынник отошел в глубь тамбура и
следил за ней одним глазом.  Он все еще колебался.
     - Как, батя, советуешь - слезать или не слезать?  - в последний раз
понадеялся он на проводника.
     - Слезай!.  -махнул рукой проводник и отступил в сторону, освобождая
проход.
     - Была не была, - решился Алтынник.  - Будь здоров, батя, и не кашляй.  И
соскочил на мокрый перрон.
Когда они встретились, Алтынник понял, что его жестоко обманули -
фотография, которую хранил он в альбоме, была, по крайней мере,
десятилетней давности.
     - Здравствуйте, Ваня, - сказала Людмила, протянув ему руку.  -
Здравствуйте.  - Поставив чемодан, переминался он с ноги на ногу.  -
Людмила?  - спросил на всякий случай, еще надеясь, что это не она, а,
допустим, старшая сестра.
     - Ага, - беспечно согласилась она.  - У нас часы стали.  Ночь, время
спросить не у кого.  Пришла за час до поезда.  Ну, пойдемте.  - Она
наклонилась к чемодану, как будто хотела взять.
     - Сейчас, - сказал Иван и чемодан придержал.  И стал быстро соображать, не
сесть ли ему, пока не поздно, обратно на поезд.
Дежурный в красной фуражке ударил в колокол.  Поезд шумнул тормозами и
тронулся медленно, без гудка.  Алтынник все еще колебался.  Остаться или на
ходу вскочить на подножку?
Медленно проплыл мимо последний вагон, и проводник с грохотом опустил
откидную площадку.  Решать было уже нечего.
     - Ладно, пойдем, - вздохнул Иван и нагнулся за чемоданом,




     Дул ветер, в глаза летел сырой снег, Алтынник шел боком.  В правой руке он
держал чемодан, а левой прижимал к уху воротник шинели, чтоб не продуло.
Дома и заборы неясно чернели по сторонам, нигде ни огня, ни звука, хоть бы
собака пролаяла.
Людмила молча шла впереди, ее залепленная снегом спина то исчезала, то
вновь возникала перед Алтынником, Поворачивали направо, налево, опять
направо.  Иногда ему казалось, что они кружат на одном месте.  В какой-то
момент стало страшно: мало ли слышал он разговоров, как какого-нибудь
доверчивого чудака женщина заводила в темное место, а там...  Ведь никто же
не знает, что в роскошном его чемодане ничего нет, кроме смены белья да
портянок.  В крайнем случае можно, конечно, чемодан бросить и дать волю
ногам.  Но куда побежишь, когда мокро, скользко и незнакомое место?  И как
назло под ногами ни камня, ни палки.
     - Далеко еще?  - спросил он подозрительно.
     - Нет, недалеко, - ответила Людмила, не оборачиваясь,
     - Ну у вас и погодка та еще, - громко сказал Алтынник.  Все-таки когда
говоришь, не так страшно.  - А я ваш адресок товарищу оставил, он утречком
должен подскочить.  Не возражаете?
Насчет товарища он сейчас только придумал: пусть знает, если что - адрес
известен.
     - Пожалуйста, - сказала Людмила.
Ее согласие Ивана несколько успокоило, и он не стал излагать следующую
придуманную им версию, что, в случае чего, его, Ивана Алтынника, как
военнослужащего и необходимого в данный момент стране человека, будут
разыскивать и, если что, перероют всю эту вшивую станцию.  Потом сообразил,
что их же видел вместе дежурный по станции, и это успокоило его
окончательно.
Еще раз повернули направо и остановились перед забором из штакетника.
Людмила перекинула руку через забор и звякнула щеколдой.  Скрипнув,
отворилась калитка.
     - Проходите, - сказала Людмила.
     - Собаки нет?  - осторожно спросил Алтынник.
     - Нет, - сказала Людмила.  - В прошлом годе был Тузик, так брат его из
ружья застрелил.
     - За что же?  - удивился Алтынник.
     - Ружье новое купил.  Хотел проверить.
     - И не жалко было?
     - Кого?  - удивилась Людмила.
     - Да Тузика.
     - Так это ж собака.
Маленьким кулачком в шерстяной варежке долго она колотила в закрытую дверь,
потом, утопая в свежем сугробе, пролезла к окну.  Качнулась в сторону
занавеска, показалось расплывающееся в темноте чье-то лицо,
     - Мама, откройте, - негромко сказала Людмила.  За окном вспыхнул
электрический свет.  Послышались негромкие, но тяжелые шаги, дверь
распахнулась, и на пороге появилась крупная старуха в валенках, в нижней
полотняной рубахе.  В руке она держала зажженный китайский фонарик.
     - Проходите, -еще раз сказала Людмила Алтыннику и сама прошла вперед,
показывая дорогу.  Старуха, посторонившись, светила фонариком.  Тускло
сверкнули коромысло и ведра, развешанные на стенах.  В нос ударил запах
квашеной капусты.
Пройдя через сени, Алтынник очутился в комнате, жарко натопленной и
освещенной лампочкой без абажура.  Он поставил чемодан у порога и
нерешительно топтался, осматриваясь.
     - Раздевайтесь, - предложила Людмила и сама подала пример.  Размотала
пуховый платок и сняла пальто с серым воротником из искусственного
каракуля.  Теперь на ней было темное шерстяное платье с глубоким вырезом.
Алтынник посмотрел на нее и вздохнул.  Там, на перроне, он, пожалуй,
ошибся.  Карточка была не десятилетней давности, а постарше.
Он повесил шинель на гвоздь возле двери и расправил под ремнем гимнастерку.
Вернулась старуха, положила на табуретку фонарик.
     - Мама, познакомьтесь, - сказала Людмила.
Старуха вежливо улыбнулась и протянула Алтыннику черную искривленную руку.
     - Иван Алтынник, - громко сказал Иван.
     - Чудная фамилия, - не называя себя, покачала головой старуха.
     - Чего же в ней чудного?  - обиделся Алтынник.  - Фамилия самая
обыкновенная, происходит от слова "алтын".  Слыхала такое слово?
     - Нет, не слыхала, - отказалась старуха,
     - Как не слыхала?  - изумился Алтынник.  - Алтын, в старое время деньги
такие были.
     - Эх, милай, - вздохнула старуха.  - У нас денег не то что в старое время,
а и теперь нету.
     - Полно вам прибедняться, - возразила Людмила.  - Живем не хуже людей.
Ваня, наверное, маланец.  Правда, Ваня?  - Она повернулась к Алтыннику и
улыбнулась.
     - Кто, кто?  - не понял Алтынник.
     - Маланец.
     - Угу, , что это значит.
     - Ох-хо-хо, - вздохнула старуха и, скинув валенки, полезла на печку.
Положив руки в карманы, Алтынник прошел по комнате, осмотрелся.  Комната
была самая обыкновенная - деревенская.  Ведра с водой на лавке возле двери,
тут же рукомойник, дальше на стене портрет Кагановича, под ним рамочка с
налезающими одна на другую фотографиями.  Красноармеец в довоенной форме с
треугольничками на петлицах, старик в очках, ребенок на столе голый, масса
каких-то людей группами и в одиночку, и среди них кое-где Людмила.  Была
здесь и та фотография, которую знал Алтынник, и другие, последнего времени.
Прислала бы Людмила одну из последних, сейчас бы Алтынник уже обнимался на
перроне с хроменькой Наташей.
Продолжая осмотр, наткнулся он на косо повешенное полотенце, где была
вышита плоская девушка в трусах, лифчике и с одним глазом.  Девушка лежала,
задрав ноги, на животе и держала в руках что-то похожее на раскрытую книгу.
Подпись под картиной гласила: "На курортах".  Алтынник отступил на шаг и
прищурил сперва один глаз, потом другой.
     - Вы вышивали?  - спросил он уважительно.
     - Я, - скромно сказала Людмила.
     - Ничего, - оценил он.  - Так это вообще...  - Он подумал, но нужного
определения не нашел и махнул рукой.
Без интереса скользнул взглядом по темной иконе в углу -религиозные
предрассудки не уважал, сквозь полуоткрытую дверь заглянул в горницу, но
там было темно.  Тут ему послышалось чье-то посапывание за выцветшей
ситцевой занавеской, отделявшей пространство между печью, куда залезла
старуха, и дверью,
Алтынник резко шагнул к занавеске и отдернул ее.  Здесь увидел он
белобрысого парня лет четырнадцати, который спал лицом к стене на железной
кровати с шишечками.
     - Кто это?  - Алтынник строго посмотрел на Людмилу.
     - Сын, - сказала Людмила и стыдливо потупилась.
     - Внуков нет?
     - Что вы, - обиделась она, - я еще молодая.
     - Юная, - поправил Алтынник, отошел к стоявшему у окна столу, сел и положил
локти на скатерть с бледными, вышитыми гладью цветами.  Девушка "на
курортах" висела на противоположной стене и единственным своим глазом
смотрела не в книгу, а на Алтынника.  Он достал свой "Казбек" и, не
спрашивая разрешения, закурил.  Поинтересовался:
     - Когда будет следующий поезд?
     - У нас только один поезд, на котором вы приехали, - сказала Людмила.  -
Другие не останавливаются.
     - Угу.  Так-так.  - Он побарабанил по столу пальцами.  - И чего ж делать
будем?  - поднял голову и нахально посмотрел на Людмилу.
Она смешалась и покраснела.  "Ишь ты, еще краснеет", - про себя удивился
Алтынник.
     - Ну, так я спрашиваю: чего делать будем?  - повторил он свой вопрос,
чувствуя, что сейчас может сказать все, что хочет.
     - Кушать хотите?  - не поднимая глаз, тихо спросила Людмила,
     - Кушать?  - понимающе переспросил Алтынник и посмотрел на часы (было без
пяти три).  -Чего ж делать?  Давайте кушать.
В одну минуту Людмила стащила со стола скатерть, постелила клеенку, и не
успел Алтынник оглянуться, на столе стояли пол-литра
водки, теплая еще жареная картошка с салом и пироги с грибами.
     - Со знакомством, - сказал Алтынник, подняв стакан.
     - Со знакомством, - кивнула Людмила.





     Надеялся Алтынник, что сразу же опьянеет, но выпили всю бутылку, а ему хоть
бы хны.  Несмотря на то, что с утра ничего не ел, кроме двух пирожков с
мясом, купленных на Курском вокзале.  Но в груди потеплело и настроение
стало получше.  Он снял сапоги, ремень и расстегнул гимнастерку.
Чувствовал себя легко, свободно, закусывал с аппетитом и все
благожелательнее поглядывал на Людмилу.
Людмила от водки тоже оживилась, на щеках выступил румянец, глаза блестели.
Она уже казалась Алтыннику не такой старой, как при первом взгляде, а
вполне привлекательной.  Теперь он не сомневался в том, что хорошо проведет
эти сутки в ожидании следующего поезда, а большего он и не хотел.  И то;
что Людмила была не самой первой молодости, Алтынник теперь расценивал как
факт положительный: очень надо ему иметь дело с молоденькими дурочками
вроде Галки, которые строят из себя черт-те что.  Перед ним сидела женщина
настоящая, не то что недоросток какой-то, уж она-то знает, зачем люди
целуются и что делают после.  Губы ее и глаза обещали Алтыннику многое, и
он знал совершенно точно, что теперь своего не упустит и таким лопухом, как
тогда с Галкой, не будет.  И от уверенности в том, что все будет, как он
себе наметил, было ему сейчас весело.  Давно уже он умял всю картошку и
принялся за пироги, которые показались ему особенно вкусными.
     - Пироги ну просто замечательные, - сказал он, чтобы сделать хозяйке
приятное и потому, что неудобно было за свой неумеренный аппетит.  -А то
ведь в армии у нас пища какая: шрапнель, конский рис и кирза.  Хоть бы, вот
я говорю, сливочного масла дали кусочек солдату, так нет, не положено.  А
как же.  Друзей всех кормим.  Но солдат - тоже ведь человек, ты на нем хоть
верхом ездий, а кусочек маслица дай.  От этой кирзы только живот дует, а
калорий и витаминов почти никаких.  А вот грибы уважаю.  Хоть сушеные, хоть
свежие.  Потому что высокие вкусовые качества - раз!  - Алтынник загнул
один палец.  - И по калорийности не уступают мясу - два!
     - Это точно, - подтвердила Людмила.  - Мы во время войны, когда голод был,
одними грибами спасались.  Бывало, пойдешь в лес, наберешь корзинку...
И как начала она с этих грибов, так и пошла дальше, перескакивая с темы на
тему, без остановки, рассказывать Алтыннику свою жизнь с того времени, как
в сорок четвертом году осенью вышла замуж за парня, работавшего на станции
электриком, и прожили они вместе до декабря, когда его взяли в армию, и он
успел дойти до самого "Берлина" живой и невредимый, но на обратном пути в
поезде застудил голову и умер, а она стала жить для ребенка и никого близко
к себе не подпускала, хотя многие добивались, потому что знали ее как
женщину самостоятельную, чистую, и ее все уважают, не только соседи, но и
по работе, некоторые врачи даже из института приходят и с ней советуются,
ведь сколько ни учи, но теория это одно, а практика другое, и ни у одного
врача, приходящего из института, такой практики нет и быть не может, тут на
станции не то что в большом городе в поликлинике, где есть отдельно хирург
и отдельно терапевт или невропатолог, здесь хоть зубы лечить, хоть роды
принимать, все бегут к ней, вчера, например, ночью прибежали с другого
конца станции, там старуха с печки упала, старухе будет в обед сто лет, ты
поднимайся ночью, беги, потому что народ несознательный, считает, что
фельдшера можно поднимать в любое время, сам восемь часов отработал и
свободен, а тут никакого внимания, уж лучше рабочим на производстве или
бухгалтером, как ее брат Борис, который живет в районном городе двадцать
километров отсюда, у него там тоже свой дом, жена Нина и дочка Верушка,
которой на прошлой неделе исполнилось два годика, живут, правда, плохо,
несмотря на то, что Нинка кончила техникум, но такая неряха - когда в дом
ни придешь, всегда грязи по уши, посуда не мыта, не то что за ребенком, за
собой следить не умеет, уж она, Людмила, ничего Борису, конечно, не
говорит, сам женился, самому жить, но все же обидно - родной брат, младше
ее на три года, вместе росли, а потом, когда она выучилась и ему помогала
учиться, каждый месяц пятьдесят рублей посылала, отрывая от себя и ребенка,
чего Борис теперь уже не помнит (все люди неблагодарные), приезжает каждое
воскресенье домой и хоть бы матери-старухе к дню рождения или на восьмое
марта подарил ситцу на платье или сто граммов конфет, дело не в деньгах,
конечно, хотя знает, что фельдшеру много не платят, несмотря на выслугу
лет, так он еще, как приедет, требует каждый раз, чтобы она ему пол-литра
поставила, мужчина, известно, за пол-литра мать родную продаст, как,
например, сосед-учитель, который до того допился, что и жена от него ушла,
и дети родные отказались, только название одно, что мужчина, а на самом
деле настоящее горе, уж лучше век одной вековать, чем с таким связывать
свою жизнь...
Алтынник слушал сперва терпеливо и даже поддакивал и охал в подходящих
местах, но потом стал морщиться и отвлекаться.  Ему давно уже было
неинтересно ни ее прошлое, ни будущее, он приехал вовсе не для того, чтобы
изучать ее биографию, а совсем для другого дела, на что он и хотел ей как-
нибудь намекнуть, но невозможно было прорваться, она все сыпала и сыпала на
него свои рассказы, как из мешка, один за другим, и все в такой жалобной
интонации, что уже ничего не хочется, а хочется только спать (время
позднее), но приходится вежливо таращить глаза, да еще делать вид, что тебе
это все безумно интересно.  Но когда речь дошла до учителя, он все же не
выдержал и сказал:
     - Извините, Людмила, я вас перебью, но как бы мы бабушку не разбудили.
     - Да ничего, над ней хоть из пушки стреляй, - успокоила Людмила, порываясь
рассказывать дальше.  - Значит, про что это я говорила?
Но Алтынник потерял нить, не помнил и не хотел помнить, про что она
говорила.  Он хмуро смотрел перед собой и вертел за горлышко пустую
бутылку.
     - Может, вы еще выпить хотите?  - догадалась Людмила.
     - А есть?
Хотя, конечно, и хотелось спать, все же он помнил, зачем сюда приехал, а в
распоряжении одни только сутки, и если не сейчас, то когда?
     - А как же.  -Она пошла в горницу и тут же вернулась с плоским флаконом,
широкое горло которого было заткнуто газетой.
     - Самогон?  - спросил Алтынник.
     - Спирт.
     - Спирт?
     - Я же медик, - улыбнулась Людмила.
     - Спирт я люблю, - одобрил Алтынник, хотя чистый спирт ни разу в жизни не
пробовал.  - Мы у себя пьем ликер "шасси".
     - Ликер чего?  - не поняла Людмила.
     - То есть гидросмесь, - пояснил Алтынник, - которая заливается в стойки
шасси.  Семьдесят процентов глицерина, двадцать - спирта и десять - воды.
     - И ничего?
     - Ничего, - сказал Алтынник, - Правда, потом понос бывает, но вообще-то
пить можно.
Разбавили спирт водой, выпили, закусили.
     - Да так я вам про учителя не рассказала, - вспомнила Людмила.
Алтынник посмотрел на нее и попросил:
     - Не надо про учителя.
     - А про что?  - удивилась Людмила.
     - А ни про что, - сказал он и вместе со стулом придвинулся к ней.  Положил
руку ей на плечо.  Она ничего.  Потянул слегка ее голову к себе.  И она без
всякого сопротивления вдруг повернулась и впилась в его губы своими.
Это было так ошеломительно, что Алтынник в первый миг растерялся, а потом
ринулся навстречу тому, что его ожидало, и дал волю рукам, жалея, что их у
него только две, что они короткие и что нельзя ухватить все разу.  Людмила,
не отрываясь от его губ, прижималась к Алтыннику грудью, коленями,
вздрагивала и дышала, изображая такую сумасшедшую страсть, как будто сейчас
помрет, и вдруг резко его оттолкнула, так, что он ударился локтем об стол.
Алтынник схватился за локоть и удивленно посмотрел на Людмилу.
     - Ты...  чего?  - спросил он, с трудом выдавливая слова, потому что дыхания
не хватало.
     - Ничего.  - Людмила загадочно усмехнулась.
Видимо, спирт наконец подействовал, Алтынник смотрел на Людмилу и не мог
понять, что она хочет.
     - Эх ты, герой!  - засмеялась она и легонько стукнула его по голове.  -
Думаешь, если женщина одинокая, так у нее сразу можно всего добиться?
     - А разве нельзя?  - удивился Алтынник.
     - Вам всем только этого и нужно, - вздохнула она.  - Все мужики, как
собаки, честное слово.  Ни поговорить, ничего, только про свое дело и
думают.  Алтынник смутился.
     - Так мы ж говорили, -неуверенно возразил он и пообещал: - Опосля еще
поговорим.
     - Дурак, - сказала она и положила голову на стол.
Алтынник задумался.  Видно, он сделал что-то не то, потому что Людмила
сперва вроде бы поддавалась, а теперь заартачилась.  А скорее всего просто
дурочку валяла.
Алтынник попытался ее снова обнять, но она его опять оттолкнула и приняла
прежнюю позу.
     - Людмила, - помолчав, сказал Алтынник, - Ты чего из себя это строишь?  Ты
же не девочка и должна знать, зачем ты меня приглашала и зачем я к тебе
приехал, и не за тем, чтоб над тобой посмеяться или пошутить, а чтоб по-
товарищески сделать тебе и себе удовольствие.  А если ты из себя будешь
девочку строить, то надо было сразу или сказать или намекнуть, потому что
время у меня ограничено, сама понимаешь - солдатское положение.
Она молчала.  На печи негромко всхрапывала и чмокала губами во сне старуха.
Алтынник посмотрел на часы, но спьяну не мог разобрать - то ли половина
четвертого, то ли двадцать минут шестого.  Людмила сидела, положив голову
на руки.  Иван еще посидел, повздыхал, почесал в голове.  Было обидно, что
зря потратил столько времени и не выспался.
Нагнувшись, достал он под столом сапог, вынул из него портянку и стал
наматывать на ногу.  Задача эта оказалась нелегкой, потому что стоило ему
задрать ногу, как он терял равновесие и хватался за край стола, чтобы не
свалиться с табуретки.  В конце концов с этим сапогом он кое-как справился
и полез за вторым.  Людмила подняла голову и удивленно посмотрела на
Алтынника.
     - Ты куда собираешься?
Он пожал плечом.
     - На станцию.
     - Зачем?
     - А чего мне здесь делать?  Поеду.
     - Куда ж ты поедешь?  До поезда еще целые сутки.
     - Ничего, подожду, - сказал он, принимаясь за второй сапог.
     - Обиделся?
Он молчал, сосредоточенно пытаясь попасть ногой в голенище.  - Эх ты,
дурачок, дурачок.  - Людмила вырвала у него сапог и швырнула обратно под
стол.  Он только хотел рассердиться, как она схватила его и стала целовать,
и он снова все позабыл, и опять не хватало рук и нечем было дышать.
     - Подожди, - шепнула она, - сейчас свет погашу, пойдем в горницу.
Он с трудом от нее отлепился.  Он мог подождать, но недолго, Поцеловав его,
она на цыпочках пришла к двери и щелкнула выключателем.  Свет погас.
Алтынник ждал ее нетерпеливо, чувствуя, как беспорядочно колотится сердце,
словно дергают его за веревку.  Людмила не возвращалась.
     - Людмила!  - позвал он шепотом.
     - Сейчас, Ваня, - отозвалась она из темноты тоже шепотом.
Он поднялся и, чувствуя, что ноги его не держат, хватался за край стола и
таращил глаза в темноту, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.  Но ничего не
увидев, осторожно оторвался от стола и, как был в одном сапоге, направился
туда, где, по его мнению, находилась Людмила.  Он шел бесконечно долго и в
конце своего пути напоролся на табуретку, повалил ее, чуть не свалился сам
и сильно зашиб колено.  Табуретка упала с таким грохотом, что ему
показалось: сейчас он поднимет весь дом.  И действительно, старуха на печи
коротко вскрикнула, но, должно быть, во сне, потому что тут же опять
захрапела и зачмокала губами.  Он понял, что забрал слишком сильно вправо,
и пошел дальше, стараясь держаться левее, и наткнулся на какую-то тряпку и
догадался, что это занавеска, за которой спал сын Людмилы.  Он отшатнулся,
но занавеска оказалась и сзади.  И слева, и справа.  Чтобы освободиться от
нее, он стал делать над головой такие движения руками, как будто отбивался
от целого роя пчел, запутался окончательно и, не видя иного способа
вырваться, дернулся что было сил в сторону, где-то что-то затрещало,
Алтынник рухнул па пол и на этот раз ударился головой.  "Господи!  -
подумал он с тоской.  - Так я сегодня и вовсе убьюсь".  Он попытался
подняться, но никаких сил для этого не было.  Тогда он пошарил вокруг себя
руками, наткнулся на какой-то веник, подложил его под голову и уснул,





     Проснулся он от того, что стало больно глазам.  Солнце светило прямо ему в
лицо сквозь полузамерзшие стекла.  Слегка повернув голову, он увидел, что
лежит в комнате, совершенно ему не знакомой, на широкой кровати, и под ним
мягкая перина и огромная пуховая подушка.  За круглым столом посреди
комнаты между окном и зеркальным шкафом сидел парень лет четырнадцати в
старой школьной форме.  Должно быть, считалось, что парень сейчас делает
уроки, на самом же деле он одну за другой зажигал спички, совал их,
зажженные, в рот, а потом перед зеркалом шкафа выдыхал дым и делал страшные
рожи.  Алтынник стал за ним следить через зеркало.  Парень чиркнул
очередной спичкой, раскрыл рот и в этот момент встретился с отраженным в
зеркале Алтынником.  Он вздрогнул, закрыл рот, а спичку зажал в кулаке и,
наверно, обжегся.  Потом повернулся, и они оба бесконечно долго
разглядывали друг друга.  Парень первый нарушил молчание.
     - Мамка побегла в магазин, - сказал он.
     - У-У, - промычал Иван в знак того, что ему все ясно, хотя ему ничего не
было ясно.  - Ты в каком же классе?  - спросил он парнишку.
     - В восьмом.
"Ничего себе", -удивился Алтынник.  Сам он кончил только семь классов.
     - А зовут тебя как?
     - Вадик.
     - Молодец, - похвалил Алтынник и прикрыл глаза.  Побаливала голова.  То ли
оттого что он вчера немного перебрал, то ли оттого, что он, кажется, обо
что-то вчера ударился.  Было у него еще такое ощущение, будто из его памяти
выпало какое-то очень важное звено, но он не мог понять, какое именно.
Смутно помнилось, вроде он ночью что-то искал, не нашел, улегся на полу.
Но как он попал в кровать?  И в мозгу его слабо забрезжило воспоминание,
что будто бы Людмила подняла его с пола и положила к себе в постель и между
ними как будто что-то было, а она его потом спросила:
     - Почему же ты говорил, что маланец?
А он спросил:
     - Что такое маланец?
     - Еврей.
     - А почему ж маланец?
     - Ну, сказать человеку "еврей" неудобно.
Теперь никак он не мог припомнить, приснилось ему это все или было на самом
деле.  Но думать не хотелось, и он вскоре уснул.





     Когда он открыл снова глаза, Вадика в комнате не было.  Решив, что уже
поздно, Алтынник встал, надел штаны (они вместе с гимнастеркой висели на
спинке стула перед кроватью), сунул ноги без портянок в сапоги и вышел в
соседнюю комнату.
Старуха в разорванном под мышками ситцевом платье (нижняя рубаха
выглядывала из-под него) стояла спиной к Алтыннику возле печи и,
нагнувшись, раздувала самовар.  Алтынник подошел к старухе сзади и крикнул
в самое ухо:
     - Бабка, где тут у вас уборная?
     - Ой, батюшки-светы!  - вскрикнула старуха и подняла па Алтынника
перепуганные глаза.  -Ой, напужал-то!  Ты чего кричишь?
     - Я думал, ты глухая, - махнул рукой Алтынник.  Он поморщился.  - Ой,
бабка, мутит меня что-то и голова вот прямо как чугун, честное слово.
     - Похмелиться надо, - сочувственно улыбнулась бабка.
     - Что ты, бабка!  Какое там похмелиться.  Мне это вино и на глаза не
показывай, так там внутре, как будто крысу проглотил, честное слово.  Чего-
нибудь бы холодненького испить бы, а, бабка?
     - Кваску, - нараспев сказала старуха.
     - А холодный?  - оживился Алтынник.
     - А как же.  Чистый лед!
Алтынник обрадовался.
     - Давай, бабка, быстрей, не то помру, -заторопил он.
Старуха сбегала в сени и вернулась с трехлитровой бутылью красного
свекольного кваса.  Алтынник хватил целую кружку.
     - У-у-у!  - загудел он довольно.  - Вот это квас!  Аж дух зашибает.
Погоди, бабка, не уноси.  Сейчас я сбегаю по малому делу, еще выпью, а то
уже некуда, под завязку.
На улице было морозно и солнечно.  Жмурясь от слепящего глаза снега,
Алтынник пробежал через огород к уборной и обратно, ворвался в избу
немножко оживший, выпил еще квасу, попробовал закурить, не пошло - бросил.
Поинтересовался у старухи, не пришла ли Людмила.
     - Да еще не верталась, - Старуха все возилась у самовара.
     - А Вадик где же?
     - Гуляет.
     - А ну-ка, бабка, подвинься, я дуну, - сказал Иван и отодвинул бабку
плечом.
У него дело пошло лучше, и скоро самовар загудел.
     - Во как надо дуть, - не удержался и похвастал Алтынник.  Три раза дунул -
и порядок.  У меня, бабка, легкие знаешь какие.  Смотри, как грудь
раздувается.  - Он действительно набрал полную грудь воздуха, да еще и
выпятил ее до невозможности, - Поняла?  Ты, бабка, не смотри, что я росту
среднего.  Я на гражданке лабухом был.  В духовом оркестре учился.  На
трубе играл.  Она маленькая, а играть потяжельше, чем на басу.  На басу
просто, хотя и здоровый.  Знай только щеки раздувай побольше, ума не надо.
А на трубе, бабка, губы покрепче сожмешь и вот так делаешь: пу-пу-пу, И
звук получается, бабка, чистый, тонкий.  Бас, он мычит все равно что баран:
бэ-э, бэ-э, а труба...-Алтынник взял в руки воображаемую трубу и стал
перебирать пальцами, словно нажимал клавиши.  Но только собрался изобразить
он, какой звук издает труба, как во дворе заиграла гармошка и,
приблизившись к дому, смолкла.  В сенях загремели тяжелые чьи-то шаги.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура огромного мужика в синем
зимнем пальто и валенках, подвернутых у колен.  На груди у него висела
маленькая для его роста гармошка.  Алтынник все еще держал руки, как будто
собирался играть на трубе.
Вошедший, не обращая ни на кого внимания и не здороваясь, снял и поставил
гармошку на лавку рядом с ведрами, взял в углу веник и стал не спеша
обмахивать валенки.
     - Ох, погодка хороша, - сказал он, видимо, обращаясь к старухе.
     - Один приехал?  - спросила старуха.
     - Один.  Верушка простыла, температурит, ну Нинка с ней и осталась.
Бросив веник на прежнее место, он прошел мимо Алтынника и сел к столу.
     - А в прошлое воскресенье чего не приехал?
     - А этого хоронили...  как его...  Ваську Морозова, - сказал он все в той
же своей бесстрастной манере.
     - Ай помер?  - удивилась старуха.
     - Ну.  С прорабом своим древесного спирту нажрался.  Прораб ослеп на оба
глаза, а Васька...  В среду это они, значит, выпили, а в четверг утром,
Райка евоная рассказывает, на работу сбирался.  Нормально все, встал,
умылся, завтракать она ему подала.  Он сел, все как положено.  "Радио,
говорит, надо включить, время проверить".  И потянулся к приемнику, а
приемник от его так примерно с метр, нет, даже меньше, ну, сантиметров
девяносто...  Так потянулся он и вдруг как захрипит да брык со стула.
Райка к ему: "Вася, Вася", а Вася уже не живой.
     - О господи!  - вздохнула старуха.  - Райка-то, чай, убивается?
     - Сука, -махнул рукой мужик.  -Она ж с этим...  с Гришкой- милиционером
путалась.  Вся улица знала.  Да и Васька сам знал.  Уж он, бывало, бил ее и
к кровати привязывал - никакого внимания.  А теперь, конечно, убивается.
Невдобно ж перед людями.
Он прошел мимо Алтынника и сел у стола.  Алтынник постоял немного и тоже
сел.  Исподволь стали друг друга разглядывать.  Алтынник заметил, что у
мужика много сходства с Людмилой, и дога дался, что это, наверное, тот
самый брат, который убил собаку.  Оба неловко молчали.  Старуха возилась у
печки.
     - А это кто?  - неожиданно громко спросил мужик у старухи, показывая кивком
головы на Алтынника, как будто Алтынник был для него какой-нибудь шкаф или
дерево.
     - А это к Людке приехал, - равнодушно объяснила старуха.
     - Где ж это она его нашла?
     - По переписке.
     - А-а.
Мужик неожиданно шумно вздохнул, поднялся, шагнул к Алтыннику и протянул
ему свою огромную лапу.
Алтынник вздрогнул, посмотрел на мужика снизу вверх.
     - Чего?  - спросил он, заискивающе улыбнувшись.
     - Познакомимся, говорю.
     - А-а.  - Алтынник вскочил, пожал протянутую руку: - Иван.
     - Очень приятно.  Борис, - назвал себя ответно мужик.
Сели на свои места, постепенно стали нащупывать тему для разговора.
     - В отпуск едешь?  - спросил Борис.
     - В командировку.
     - Виатор?  - уважительно не то спросил, не то просто отметил для себя
Борис.
     - Я виацию не люблю.  Шумит больно.  Я служил в войсках связи поваром.
Служба хорошая, только старшина вредный был.
Для любого солдата тема старшины неисчерпаема.  Людмила вернулась как раз в
тот момент, когда Алтынник, ползая по полу на карачках, показывал, как
именно старшина де Голль учит молодых солдат мыть полы.





     Людмила принесла с собой бутылку "кубанской", сели завтракать.  Как ни
противно было Алтыннику смотреть на водку, пришлось пить.  Бабка поставила
на стол ту же жареную картошку, крупно нарезанные соленые огурцы и
вчерашние пироги с грибами.  Людмила села рядом с Иваном, вела она себя
так, как будто ничего не случилось.  Он искоса поглядывал на нее, пытался и
не мог понять, было между ними что или просто ему приснилось.
Борис разлил водку - себе и гостю почти по полному стакану, сестре
половинку, а матери самую малость для компании.
Иван этой водкой чуть не захлебнулся, выпил, правда, до дна, но потом стал
долго и стыдно кашлять и морщиться.
     - Не пошла, - с пониманием отнесся Борис.
     - А ты закуси, Ваня пирожком, - сказала Людмила и подала ему пирог.  -
Понравились ему твои пироги, - сказала она матери.
     - Кому ж они не нравятся, - сказал Борис.  - Фирменное блюдо.  Вообще у
нас, Ваня, жизнь хорошая.  Грибов этих самых завал.  Вот приезжай летом,
возьмем два ружья, пойдем в лес.  Грибов наберем, зайцев настреляем.
     - Уж ты настреляешь, - засмеялась Людмила.  - Ты за всю жизнь, окромя как в
Тузика, ни в кого не попал, да и то потому, что он был привязанный.
     - Ты ее не слушай, Ваня, - убеждал Борис.  - Мы живем хорошо.  Овощ свой,
мясо - кабана вот скоро зарежем - свое, молоко...  Корову видал?
     - Нет, - сказал Алтынник, - не видал,
     - Пойдем покажу.  - Борис вышел из-за стола.
     - Да куда ж ты человека тянешь?  - возмутилась Людмила.  - Чего он, корову
не видел?
     - Твою не видел, - стоял на своем Борис.  - Пойдем, Вань.
Алтыннику идти не хотелось, но и отказываться было вроде бы неудобно.  Он
встал.
     - Борис!  - повысила голос Людмила.
     - Ну пущай посмотрит, - не сдавался Борис.  - Может, ему интересно.  Он же
городской.  Он, может, корову в жизни своей не видел, на порошковом молоке
вырос.
     - Ну что пристал к человеку, - поддержала Людмилу старуха, - сядь, тебе
говорят.
     - Ну, ладно, - сдался Борис.  - Давай Ваня, допьем, а им больше не дадим.
Разлил остатки в два стакана, выпили.
     - Мама, вы говорили, что он маланец, а он не маланец, - вдруг сказала
Людмила и подмигнула Ивану.
Кровь бросилась Алтыннику в голову.  Значит, все, что ему смутно
припоминается, было на самом деле, не приснилось.
     - Это он сам тебе сказал?  - не поверила бабка.
     - А он мне паспорт показывал, - сказала Людмила и бессовестно засмеялась.
Борис намека не понял и сказал:
     - А у солдат паспортов не бывает.  У их служебные книжки.  Ваня, у тебя
есть служебная книжка?
     - А как же, - сказал Иван.  - Вот она.  - Он расстегнул правый карман и
протянул документ Борису.
Борис взял служебную книжку и стал ее перелистывать.  Людмила не удержалась
и тоже заглянула через плечо матери.
     - А чего это здесь написано?  - удивилась она.
     - А это размер ног, головы, - объяснил Борис и перелистнул страницу.  -
Особых отметок нету, - сообщил он и повернулся к Алтыннику.  - Чего ж так?
Хочешь, сейчас в поссовет пойдем, там Катька секретарем работает, и штампик
тебе поставим?
     - Еще чего - штампик, - возразил Алтынник.- Дай сюда.  Он забрал служебную
книжку и положил на место в карман.
     - Мне и без штампа хорошо, - сказал он.  - Молодой я еще для штампов.
     - Сколько ж тебе годов будет?  - поинтересовалась старуха.
     - Двадцать три.
     - Молодой, - недоверчиво сказала старуха, - Молодой, не молодой, а семьей
надо обзаводиться, детишками.  Это ж какая радость - детишки.
     - Людмила, - сказал Борис, - у тебя спирту нет?
     - Нет, - сказала Людмила.  - Немного оставалось, вчера выпили.
     - Поди-ка сюда.  - Борис отозвал ее в соседнюю комнату и о чем-то с ней
говорил, судя по всему, просил денег, а Людмила отказывала.  Потом они
вместе вышли.  - Пойдем, Ваня, прогуляемся, - предложил Борис.  -
Посмотришь на наш поселок, а то ж ночью небось ничего не видал.
     - Пойдем, - согласился Иван.





     В небольшом магазине напротив станции выпили они еще по полстакана водки и
по кружке бочкового подогретого пива.  Зашли на станцию проверить
расписание и выпили там в буфете по стакану красного.  На обратном пути
завернули опять в магазин, взяли еще по кружке пива.  Бутылку "кубанской"
Борис запихнул в левый внутренний карман пальто.
     - Во, Настенка, - похлопав себя по тому месту, где выпирала бутылка, сказал
Борис продавщице, - грудь побольше, чем у тебя.  Еще б сюда бутылку - и
можно в самодеятельности бабу играть.
     - А чего ж не возьмешь еще?  - спросила Настенка,
     - Время не хватает, - пошутил Борис и пошевелил пальцами, словно
пересчитывал деньги.
Назад пошли напрямую, по тропинке через какие-то огороды.  Тропинка была
узкая, левой ногой Алтынник шел нормально, а правой попадал почему-то в
сугроб.  "Видно, обратно косою", - подумал он безразлично.
Вернувшись, сели опять за стол.  Алтынник выпил еще полстакана и после
этого помнил себя уже смутно.
Почему-то опять разговор зашел насчет возраста.
     - А мне вот скоро тридцать пять годов будет, - сказала Людмила, - а никто
мне моих годов не дает.  Двадцать шесть - двадцать восемь от силы.
     - Еще замуж десять раз выйдешь, - сказал Борис.
     - А у нас Витька Полуденов, - вмешалась в разговор бабка, - со службы
пришел, взял за себя Нюрку Крынину, а она на двадцать лет за его старше и
тромя робятами.  И живут меж собой лучше не надо.
Алтынник насторожился.  Он понял, куда клонит бабка.  Ему стало весело, и
он сказал:
     - Ишь, бабка, хитрюга.  Думаешь, я не понимаю, к чему ты все это гнешь?  А
хоть вот я, - он хлопнул ладонью по столу, - на тебе женюсь?  - Он
повернулся к Борису.  - А, Борис?  А ты меня будешь звать папой и будешь
нам с бабкой платить алименты по старости лет.
Эта мысль показалась ему настолько смешной, что он долго не мог успокоиться
и трясся от мелкого, может быть, нервного смеха.  Но его никто не
поддержал, а наоборот, все трое насупились и недоуменно переглядывались.
Поняв, что сказал бабке что-то обидное, он перестал смеяться.  Старуха
сидела, поджав тонкие губы.
     - Что, бабка, обиделась?  - удивился Алтынник.
     - Еще б не обижаться- сказал вдруг Борис.  - Нетто можно старому человеку
глупости такие говорить?
     - Фу ты, ну ты, - огорчился Алтынник.  - Что за народ пошел.  Мелкий,
пузатый, обидчивый.  В рожу плюнешь - драться лезет.  Я ж пошутил просто.
Характер у меня такой веселый: люблю пошутковать, посмеяться.  Ты говоришь,
этот ваш...  как его...  взял на двадцать лет старше, а я тебе говорю:
давай, мол, бабка, с тобой поженимся.  Ну ты, конечно, не на двадцать годов
меня старше, потому что у тебя дочь мне все равно как мать.  А жениться,
бабка, мне еще ни к чему.  Я, бабка, еще молодой.  Двадцать три года.
Можно сказать, вся жизнь впереди.  Вот армию отслужу, пойду в техникум,
после техникума в институт.  Инженером, бабка, буду.  - Ему вдруг стало так
грустно, что захотелось плакать.  И говорил он все это таким тоном, как
будто к трудному и тернистому пути инженера его приговорили и приговор
обжалованию не подлежит.
Людмила, сидевшая рядом с Алтынником, на эти его слова реагировала самым
неожиданным образом.  Она вдруг встала, покраснела и изо всей силы грохнула
вилку об стол.  Вилка отскочила, ударилась в оконное стекло, но, не разбив
его, провалилась на пол между столом и подоконником.
     -- Ты чего, Людка?  - вскочил Борис.
     - Ничего, - сказала она и кинулась в соседнюю комнату.  Борис пошел за ней.
Бабка молча вздохнула и стала собирать посуду.  Алтынник сидел растерянный.
В его мозгу все перемешалось, и он никак не мог понять, что здесь
произошло, кого и чем он обидел.  Бабка собрала посуду и стала мыть ее
возле печки в тазу с теплой водой.  За дверью соседней комнаты слышен был
глухой голос Бориса, он звучал монотонно, размеренно, но ни одного слова
разобрать было нельзя, хотя, правда, Алтынник особенно и не пытался.
Потом послышался какой-то странный, тонкий, прерывистый звук, как будто по
радио передавали сигнал настройки музыкальных инструментов.
     - Ну вас!  - махнул рукой Алтынник и уронил голову на стол.  Но стоило ему
только закрыть глаза, как в ту же секунду он вместе со стулом и со столом
начинал переворачиваться, он хватался за край стола, рывком поднимал голову
     -и все сразу становилось на место.
Дверь из соседней комнаты отворилась, вошел Борис, Он сел за стол на свое
место, взял рукой из тарелки кусок огурца и начал жевать.
     - Чего там такое?  - спросил Алтынник не потому, что это ему было
действительно интересно, а просто как будто бы полагалось.
     - Чего ж чего?  - Борис развел руками.  - Обиделась на тебя Людка.
     - С чего это вдруг?  - удивился Алтынник.
     - Не знаю.  - Борис пожал плечами.  - Тебе лучше знать, Вчерась обещал на
ней жениться, а теперь и нос в сторону.
     - Кто, я обещал?  - еще больше удивился Иван.
     - Я, что ли?
     - Вот тебе на!  - Алтынник подпер голову рукой и задумался.  Неужто вчера
по пьянке что-то такое он ляпнул?  Да вроде не может этого быть, и на уме
такого у него никогда не было.  - Ишь ты, жениться, - бормотал он.  - Еще
чего.  Делать нечего.  Да если б я захотел...  любая девчонка...  У меня на
гражданке была восемнадцать лет...  Художественной гимнастикой
занималась...  Очки носила минус три...
Борис молча жевал огурец, не обращая никакого внимания на слова Алтынника,
и выбивал пальцами на столе барабанную дробь,
Алтынник посмотрел на него, встал и пошел в соседнюю комнату.  Людмила
лежала поперек кровати животом вниз и тихонько скулила.  Именно этот скулеж
и показался Алтыннику похожим на сигнал настройки.
     - Э!  - Алтынник отодвинул ее ноги в сторону, сел и потряс ее за плечо, Она
продолжала скулить на той же ноте.
     - Слышь, Людмила, перестань, - дергал ее за плечо Алтынник.-Я это самое...
не...  не...-язык у него заплетался, -не люблю, когда плачут.
     - И-и-и-и-ииии, - выла Людмила.
     - Вот тоже еще завела свою музыку!  - Алтынник в досаде хлопнул себя по
колену.  - Слышишь, что ли, Людмила.  Ну чего плакать?  Ведь можно и по-
человечески поговорить.  Ты говоришь, жениться я на тебе обещался?  Людмила
перестала выть и прислушалась.
     - А я вот не помню.  И не помню, было у нас чего или не было, честное
слово.  Потому что пьяный был.  Ну, а по пьяному делу, сама знаешь, мало ли
чего можно сказать или сделать.  Ведь ты, Людмила, взрослая женщина.  Ты
старше меня, и намного старше, Людмила.  Ты, если правду говорить, по
существу мне являешься мать.
Услышав последние слова, Людмила выдала такую высокую ноту, что Алтынник
схватился за голову.
     - Ой, что же это такое!  - закричал он.  - Людмила, перестань, я тебя
прошу, Людмила.  Ну, если я тебе обещал, я готов, Людмила, пожалуйста, хоть
сейчас, но и ты войди в мое положение, пожалей меня.  Я ведь, Людмила, еще
молодой, я хочу учиться, повышать свой кругозор.  Зачем тебе губить молодую
жизнь?  Найди себе какого ни то мужичка, подходящего по твоему возрасту, а
я еще к семейной жизни не подготовлен, у меня об этом деле никакого
понятия...  Не меняя в своей песне ни одной ноты, Людмила поднялась, села
на кровати, спустив ноги на пол, и продолжала выть, широко раскрыв рот и
бессмысленно пуча глаза в пространство.  Алтынник отбежал в сторону,
прижался к стене.  Не смолкая ни на секунду, Людмила стала не спеша
отрывать от своей кофточки по кусочку кружева, словно лепестки ромашки:
любит, не любит.  "С ума сошла!" -похолодел Алтынник.  Он выскочил в
соседнюю комнату.  Борис по-прежнему сидел за столом, но теперь он жевал
пирог.
     - Борис!  - закричал Алтынник.
     - Чего?  - равнодушно спросил Борис.
     - Людмиле плохо.  Воды!
     - Вон налей, - Борис невозмутимо показал глазами на графин.  У Ивана
тряслись руки, и половину воды он пролил мимо стакана.  Со стаканом
вернулся в горницу.  Кружевная кофточка Людмилы за это время уже сильно
уменьшилась в размере.
     - Людмила, - ласково сказал Иван, - на-ко вот, выпей водички, и все
пройдет.
Он схватил одной рукой ее голову, а другой пытался влить в рот воду, но
оттого, что дрожали руки, только бил ее стаканом по зубам, а вода лилась ей
на грудь.
Резким движением она вышибла стакан из его руки, стакан ударился о спинку
кровати и вдребезги разбился.
     - И-и-и-и-и-иии!
Терпение Алтынника кончилось.  Он выбежал за дверь.
     - Все!  - закричал он Борису.  - Уезжаю!  К чертовой матери!  Где мой
чемодан?
     - Где его чемодан?  - спросил Борис у матери, подметавшей пол тем самым
веником, который ночью Алтынник использовал вместо подушки.
     - Там, - сказала старуха, махнув веником в сторону двери.
     - Там, - повторил Борис.
Алтынник подошел к двери, но у порога остановился.  Звук, доносившийся из
горницы, вызвал у него дрожь в коленях.
     - Борис!  - взмолился Иван.  - Скажи ей, что я согласный.  Что я на ней
женюсь хоть прямо сейчас.  Как говорится, предлагаю ей руку и сердце.  Руку
и сердце, - повторил он и засмеялся: эта фраза показалась ему смешной.
И у него вдруг все поплыло перед глазами, закружилось в бешеном темпе, он
еле дошел до стула, уронил на стол голову и тут же уснул.





     - Эй, вставай, что ли!  Кто-то тряс Алтынника за плечо.
С трудом разлепив веки, он увидел перед собой Бориса.
     - Вставай, Ваня, пойдем, - ласково сказал Борис.
     - Куда?  - не понял Алтынник.
     - Да в поссовет же.
     - Зачем?
     - Забыл, что ли?  - Борис сочувственно улыбнулся.  Алтынник потер виски и
увидел Людмилу.  Людмила красила губы пер╦д зеркалом, которое держала
старуха.  Лицо Людмилы было густо напудрено, особенно под глазами.  Пока
Алтынник спал, она еще раз переоделась.  Теперь на ней был синий костюм и
новая белая блузка под жакеткой, встретишь на улице, подумаешь - из
райкома.
Алтынник мучительно пытался и не мог никак вспомнить, куда он собирался
идти с этими людьми и какое отношение к нему, военному человеку, имеет их
поссовет.
     - Пойдем, что ли, - нетерпеливо сказал Борис.
     - Пойдем.
Ничего не вспомнив (но раз говорят, значит, нужно), Алтынник встал и,
сильно шатаясь из стороны в сторону, пошел к выходу.
     - Погоди, - остановил его Борис.  - Шинелку надень.  Ишь, разбежался.  На
улице-то, чай, не лето.
Борис подал шинель, и Алтынник долго тыкал руками куда-то, где должны были
быть рукава, и все никак не мог попасть.  Наконец все обошлось.
     - Вот так, - говорил Борис, застегивая на Иване шинель.  - Застегнем все
крючочки, теперь ремешок наденем, пилоточку поправим- на два пальца от
левого уха.  Людмила, поддержи-ка его пока, чтоб не упал.  - И пока Людмила
поддерживала, отошел на два шага, оглядел Алтынника критическим взглядом и
был удовлетворен полностью.  - Ну, теперь полный порядок, хоть на парад на
Красную площадь.  На параде на Красной площади не был?
     - Нет, - сказал Алтынник.
     - Будешь, - пообещал Борис.
Вышли' на улицу.  Борис шел впереди и играл на гармошке.  Алтынник в двух
шагах держал взглядом спину Бориса и все время водил головой, потому что
ему казалось - спина Бориса куда-то уплывает, и он боялся сбиться с дороги.
За Алтынником шла Людмила, покрасневшая от вина и от слез и возбужденная
предстоящим событием.
То и дело к дороге выходили какие-то люди.  Выползали старухи, черные как
жуки.  Никогда Алтынник не видел одновременно столько старух.  Они смотрели
на процессию с таким удивлением, как будто по улице вели не Алтынника, а
медведя.
     - Милок, - спросила Бориса одна старуха, - куды ж это вы его, болезного,
ведете?
     - Куды надо, - растягивая гармошку, ответил Борис.  Дошли до какой-то избы.
Здесь Борис дал Людмиле подержать гармошку, а сам прошел внутрь.  Вскоре он
вернулся с какой-то девушкой.  На ней была новая телогрейка и клетчатая
шаль, похожая на одеяло.
     - А он согласный?  - кинула девушка беглый взгляд на Алтынника.
     - А как же, Катя, - заверил Борис, - Чай, не жулики мы какие, сама знаешь.
Всю жизнь по суседству живем.  Сам приехал, говорит, руку и сердце...
Скажи, Ваня.
     - Сердце?  - переспросил Алтынник.- А чего сердце?  - И вдруг запел:
"Сердце, тебе не хочется покоя..."
     - Ну, пойдемте, - сказала Катя.
Дошли еще до какой-то избы.  На ней была вывеска.  Пока Катя притопывала от
холода и гремела ключами, открывая замок, Алтынник пытался и не мог
прочесть вывеску.  Буквы прыгали перед глазами, никак не желая соединиться
в слова.  Тогда он попытался с конца и прочел: "...путатов трудящихся".
     - Что такое "путатов"?  - громко спросил он у Людмилы.  :
     - Заходи, - сказал Борис, пропуская его вперед.
Пропустив затем и Людмилу, Борис вошел сам и закрыл за собой дверь.
Небольшое холодное помещение было загромождено двумя письменными столами,
железным сейфом, закрывавшим половину окна, и рядом сколоченных между собой
стульев - вдоль боковой стены.
     - Это что здесь, милиция?  - спросил Алтынник.
     - Милиция, - сказал Борис и, слегка надавив ему на плечи, усадил на крайний
стул возле двери.
Людмила стояла возле стола и - то ли от холода, то ли от возбуждения -
мелко постукивала зубами.  Девушка открыла сейф, вынула и положила на стол
толстую книгу типа бухгалтерской и какие-то бланки.  Потыкала ручкой
чернильницу, но чернила замерзли.
     - На, Катя, - Борис протянул ей свою авторучку.
     - Где у него служебная книжка?  - спросила Катя.
     - Ваня, где у тебя служебная книжка?  - ласково спросила Людмила.
Алтынник открыл один глаз.
     - Какая книжка?
     - Служебная.  Ты ж ее вынимал.  Борис, не помнишь, куда он ее положил?
     - Должна быть в правом кармане, - подумав, рассудил Борис.  - В левом
партийный или комсомольский билет, в правом - служебный документ.
Он подошел к Ивану, расстегнул правый карман, и книжка очутилась на столе
перед Катей.
Катя долго дула на замерзший прямоугольный штамп, потом приложила его к
книжке и с силой придавила двумя руками.  В этот момент Алтынник на миг
протрезвел и понял, что происходит что-то непоправимое, какое-то ужасное
шарлатанство.
     - Э-э!  Э!  - закричал он и захотел подняться, но только оторвался от
стула, как почувствовал, что пол под его ногами стал подниматься к потолку
и одновременно переворачиваться.  Алтынник быстро ухватился за спинку
стула, сел и махнул рукой.  И он не помнил, как подносили ему бумагу,
вложили в пальцы авторучку и водили его рукой...





     Потом справляли свадьбу, не свадьбу, но что-то похожее было.  Был стол,
выдвинутый на середину комнаты, были какие-то гости.  Пили "кубанскую",
красное и разбавленный самогон.  Алтынник сидел во главе стола рядом с
Людмилой, и гости кричали "горько".  Он послушно поднимался и подставлял
губы невесте, хотя и было противно.
Борис играл на гармошке.  Толстая, лет сорока пяти баба плясала и дергала
за веревку спрятанную под юбкой палку и выкрикивала частушки похабного
содержания.  Потом какой-то парень, дружок Бориса, в косынке и переднике
изображал невесту.  Гости смеялись.  Мать Людмилы хлопотала у стола, следя,
чтобы всем всего хватило и чтобы никто не взял ничего лишнего.  Потом
Людмила плясала с Борисом, а на гармошке играл парень в косынке.  Рядом с
Алтынником на месте Людмилы сидел пожилой человек в старом военном кителе
без погон.  Это был местный учитель, и его имя-отчество было Орфей
Степанович.
     - Я, Ваня, тоже служил в армии.  - Он придвинулся к уху Алтынника.  - До
войны еще служил.  Да.  Людей расстреливали.  Мне, правда, - он вздохнул, -
не пришлось.
     - А чего ж так?  - удивился Алтынник.
     - По здоровью не прошел, - Орфей Степанович развел руками.  - А у меня,
Ваня, дочь тоже замужем за майором.  В Германии служит.  Вот китель мне
подарил.  А с женой я развелся.  Ушла она от меня, потому что я пьяница.
Суд был, - сказал он уважительно.
     - А трудно разводиться?  - поинтересовался Алтынник.
     - Ерунда, - сказал Орфей Степанович и уронил голову в тарелку с салатом.
Потом Алтынник каким-то образом очутился на огороде за баней, и его рвало
на белом, как сахар, снегу.  Черная облезлая собака тут же все подбирала, и
Алтынник никак не мог понять, откуда взялась эта собака.  Потом появилась
откуда-то Людмила.  Протянув руку Алтынника через свое плечо она пыталась
его сдвинуть с места и ласково говорила, как маленькому:
     - Тебе нехорошо, Ваня.  Пойдем домой, постелим постельку, ляжешь спатки.
Тебе завтра рано вставать.
     - Уйди!  - он мотал головой и хватался за живот.  Его еще мучили спазмы, но
рвать уже было нечем, а собака, не зная этого, отбежав на два шага, виляла
хвостом и голодными глазами с надеждой смотрела Алтыннику в рот.
     - Пошла вон!  -топнула ногой Людмила.
Собака отбежала еще на шаг и теперь виляла хвостом с безопасного
расстояния.  Потом Людмила тащила его на себе через весь огород, а он вяло
перебирал ногами.  На крыльце он все-таки задержался.  На улице вдоль
забора стояли и смотрели на него, Алтынника, черные, похожие на ту собаку
за баней старухи.  Они заискивающе улыбались, надеясь, что если и не
пригласят, то по крайности, может быть, вынесут угощение.  Не потому, что
были голодные, а ради праздника, На крыльце Алтынник оттолкнул от себя
Людмилу.
     - Эй, бабки!  - закричал он, делая руками какие-то непонятные круговые
движения.  - Валите все сюда!  Гулять будем!  Алтынник женится.
Он попытался изобразить что-то вроде ритуального индийского танца, но
потерял равновесие и чуть не свалился с крыльца, спасибо Людмила вовремя
подхватила.  Старухи дружно загомонили и тут же повалили в калитку, словно
прорвали запруду.
     - Да куды ж вы, окаянные, лезете!  - закричала Людмила, подпирая Алтынника
плечом и подталкивая к двери.  - Стыда на вас нету!
     - Хозяин приглашает, - округляя "о" в слове "хозяин" и ставя ногу на
крыльцо, упорствовала возглавлявшая шествие маленькая старуха с выдвинутым
вперед подбородком.
     - "Хозяин, хозяин", - передразнила Людмила, - Хозяин-то вон на ногах не
стоит, а вам лишь бы попить да пожрать за чужой счет, бессовестные!
Она втолкнула Алтынника в сени и захлопнула дверь перед самым носом
маленькой старухи, и за дверью слышен был еще глухой недовольный гомон.  В
комнату Алтынник вполз чуть ли не на карачках.  Из круговорота множества
лиц, сливающихся в одно, выплыл со стаканом в руке Орфей Степанович.
     - Выпей, Ваня, винца, полегчает, - говорил он, тыча стаканом Алтынника в
нос.
От одного только вида водки Алтынника перекосило всего, и он зарычал по-
звериному и отчаянно замотал головой.
     - Уйди, ненормальный!  Уйди!  - закричала Людмила учителю и ткнула в лицо
ему маленьким своим кулачком.  Из носа Орфея Степановича хлынула кровь и
потекла на китель.  Орфей Степанович неестественно задрал голову вверх и
пошел, как слепой, к столу, в вытянутой руке держа перед собой стакан.
Появились Борис и Вадик.  Вдвоем подхватили они Алтынника под руки, втащили
в соседнюю комнату.  Людмила забежала вперед, сдернула с кровати одеяло, и
Алтынник повалился в пуховую перину, как в преисподнюю.  Последнее, что он
помнил, это как кто-то стаскивал с него сапоги,





     Не успел он заснуть, как его разбудили.
     - Ваня, вставай.  - Над ним стояла Людмила.
Под потолком горела лампочка без абажура.  За окном было черно,
     - Сейчас утро или вечер?  - спросил Алтынник.
     - Полвторого ночи, - сказала Людмила.  - Скоро поезд.
Он послушно спустил ноги с кровати.  Одеваться было трудно.  Болела голова,
жгло в груди и дрожали руки.  А когда наклонился, чтобы намотать портянку,
так замутило, что чуть не упал.  Кое-как все же оделся и вышел в другую
комнату.  Старуха, босая и в нижней рубахе, хлопотала возле стола.
     - Позавтракай, Ваня, - сказала она.
На столе стояла сковородка с яичницей, пироги, полбутылки водки.
Алтынника передернуло.
     - Что ты, бабка, какой там завтрак.
Он встал под рукомойник и нажал затылком штырек.  Вода медленно текла по
ушам и за шиворот.  Потом он отряхнулся, как собака, и вытер лицо поданным
ему бабкой полотенцем.  Выпил ковшик воды из ведра.  Вода была теплая и
пахла железом.  И от нее как будто он снова слегка захмелел.  Повесил
ковшик на ведро и долго стоял, бессмысленно глядя на стену прямо перед
собой.
     - Пойдем, Ваня, - тронула его за рукав Людмила.
Он надел шинель, нахлобучил пилотку, тронул рукой - звездочка оказалась
сзади, но поправлять не хотелось, каждое движение давалось с трудом.  Взял
чемодан.  Бабка сунула ему узелок из старой, но чистой косынки.
     - Чего это?  - спросил он.
     - Пироги с грибами.  - Бабка заискивающе улыбнулась.
     - Ой, бабка, - скривился Алтынник, - на кой мне эти ваши пироги.
     - Ничего, ничего, в дороге покушаешь, - сказала Людмила.  Она взяла у бабки
узел и отворила дверь.  Алтынник помотал головой, протянул бабке руку.
     - До свиданья, бабка.  - И первым вышел на улицу.
На улице потеплело и стоял густой липкий туман.  Иван шел впереди, ноги
расползались в отмерзшей под снегом глине, он осторожно переставлял их,
думая только о том, чтобы не упасть - потом не встанешь.  Людмила сзади
старалась ступать след в след.
На станции Людмила едва успела сбегать к кассирше прокомпостировать билет -
подошел поезд.  Алтынник поднялся в тамбур, встал рядом с проводницей у
открытой двери.
     - Возьми пироги.  - Людмила подала ему узел.  Он вздохнул, но взял.
Людмила стояла внизу маленькая, жалкая и, держась за поручень, смотрела на
Ивана преданными глазами.  Он молчал, переминался с ноги на ногу, ожидая,
когда дадут отправление.  Дежурный ударил в колокол, Зашипели тормоза,
поезд тронулся.  Людмила, держась за поручень, осторожно, боясь
поскользнуться, пошла рядом.
     - Уж ты, Ваня, не забывай, пиши почаще, - сказала она, -- а то мы с мамой
будем волноваться.  А если что будет нужно из еды либо одежи, тоже пиши.
Алтынник поколебался - сказать не сказать.  Потом решил: была не была,
наклонился и прокричал:
     - Ты меня, Людмила, не жди!  На том, что вы со мной сделали, я ставлю крест
и больше к тебе не вернусь!
     - Ax!  - только успела раскрыть рот Людмила, но тут же ей пришлось
отцепиться - поезд убыстрял ход.





     Прошло, может быть, месяца три с тех пор, как Алтынник с тяжелой головой
покинул станцию Кирзавод, выполнил свое командировочное задание и вернулся
в родную часть.  О том, что с ним за это время произошло, Алтынник никому
не рассказывал, и никто не заметил в нем никаких перемен, кроме, пожалуй,
Казика Иванова, который обратил внимание на то, что Алтынник совершенно
перестал писать письма, но сам Казик никакого значения своему открытию не
придал.  Письма от заочниц Алтыннику еще поступали.  Некоторые он
просматривал, другие выбрасывал не читая.  Не писал он, конечно, и Людмиле,
и она тоже молчала.
На октябрьские праздники демобилизовались последние однополчане, кому вышел
срок в этом году, теперь Алтынник стал самым старослужащим, вышел, как
говорят, на последнюю прямую.  Последний год стал он тяготиться службой,
надоело, считал дни, а дней оставалось неизвестно сколько, могут отпустить
пораньше, а могут и задержать.  Работы на аэродроме в последнее время он
избегал, все время старался попасть в наряд - дежурным по летной столовой,
по штабу или, в худшем случае, по эскадрилье.  Так и кантовался он - лишь
бы день до вечера, сутки в наряде, сутки свободен и снова в наряд.
О женитьбе своей среди хлопот армейской жизни он иногда забывал, иногда она
казалась ему просто кошмарным сном.  Но убедиться в том, что это ему не
приснилось, было совсем нетрудно, стоило только достать из кармана
служебную книжку и открыть на странице "Особые отметки".  Конечно, можно
было протестовать против незаконного заключения брака, но Алтынник не
верил, что жалобами можно чего-либо достичь.  Как бы не было еще хуже,
потому что он трижды, и грубейшим образом, нарушил армейские законы.  Во-
первых, сутки фактически пробыл в самоволке, а самовольная отлучка свыше
двух часов считается дезертирством.  Во-вторых, напился пьяный, что тоже
запрещено.  И, в-третьих, женился без разрешения командира части.  Пытался
свести штамп вареным яйцом - не получилось, думал залить чернилами -
побоялся, что посадят за подделку документов.  Оставалось ему ждать, что
рано или поздно обман раскроется или что доживет он как-нибудь до
демобилизации, а там сменит служебную книжку на чистый паспорт и -
прощайте, Людмила Ивановна.





     Однажды, вскоре после Нового года, был он в наряде дежурным по эскадрилье.
Был понедельник, вегетарианский день (солдаты называют его итальянский) и
день политзанятий.  После завтрака эскадрилью построили и увели в клуб
смотреть тематический кинофильм "Защита от ядерного нападения".  Двух
дневальных после уборки старшина де Голль увел на склад ОВС получать белье
для бани.  Алтынник еще раз обошел все комнаты казармы, проверил заправку
постелей, поправил сложенные треугольником полотенца и вышел в коридор.
Дневальный Пидоненко возле входа в казарму сидел верхом на тумбочке и
ковырял ее вынутым из ножен кинжалом.
     - Пидоненко, - сказал ему Алтынник, - смотри, Ишты-Шмишты должен зайти,
попутает, что сидишь, двое суток влепит без разговоров.
     - Не бойсь, не влепит, - сказал Пидоненко.  - Приказ командира дивизии -
техсостав не сажать.
     - Это летом, - возразил Алтынник, - когда много полетов.  А сейчас полетов
нет, кому ты нужен.
Однако настаивать он не стал, да и Пидоненко его не очень-то бы послушал.
В авиации офицеров не больно боятся, а о младшем сержанте и говорить
нечего.
Алтынник ушел к себе в комнату и, расстегнув верхний крючок шинели, прилег
на свою койку на нижнем ярусе, шапку сдвинул на лоб, а ноги в сапогах
пристроил на табуретку.  В казарме было жарко натоплено, клонило в сон.  Но
только он закрыл глаза, как в коридоре раздался зычный голос Пидоненко:
     - Эскадрилья, встать!  Смирно!  Дежурный, на выход!
Трахнувшись головой о верхнюю койку, Алтынник вскочил, быстро поправил
постель, шапку, застегнул крючок шинели и, опрокинув табуретку, выскочил в
коридор.
Пидоненко по-прежнему сидел верхом на тумбочке, болтал ногами, и лицо его
выражало полное удовлетворение оттого, что так ловко удалось провести
дежурного.
     - Дурак и не лечишься, - сказал Алтынник и покрутил у виска пальцем.  Он
хотел вернуться в казарму, но Пидоненко его окликнул:
     - Алтынник!
     - Чего?  - Алтынник смотрел на него подозрительно, ожидая подвоха.
     - Тебе Казик письмо принес.
     - Ну давай заливай дальше.
     - Не веришь, не надо.  - Пидоненко вытащил из-под себя мятый конверт, стал
вслух разбирать обратный адрес: - Станция...  не пойму...  Пивзавод, что
ли?
     - Дай сюда!  - кинулся к нему Алтынник.
Если б он просто сказал равнодушно, Пидоненко бы отдал, А тут ему
захотелось подразнить дежурного, он соскочил с тумбочки, отбежал в сторону.
     - Нет, нет, ты сперва спляши.  Кто это?  "Алтынник, - прочитал он, - Л.
И.".  Жена, что ли?
     - Дай, тебе говорят!  - Расставив руки, Алтынник пошел на него.
Началась беготня.  Опрокинули тумбочку.  В конце концов договорились, что
Пидоненко отдаст письмо за четыре (по числу углов на конверте) удара по
носу.  С красным носом, выступившей слезой и конвертом в руках Алтынник
вернулся в свою комнату и у окна дрожащими от волнения руками вскрыл
письмо.  "Привет со станции Кирзавод!!!
Здравствуйте, дорогой и любимый супруг Ваня, с приветом к вам ваша супруга
Людмила, добрый день или вечер!
Настоящим сообщаю, что мы живы и здоровы, чего и вам желаем в вашей молодой
и цветущей жизни, а также в трудностях и лишениях воинской службы.  У нас,
Ваня, все хорошо.  Учитель Орфей Степанович, которого видели вы на нашей
свадьбе, в нетверезом виде попал под поезд, в виду чего на похороны
приезжала его дочь Валентина из Германской Демократической республики.  Она
плакала и убивалась.  На Октябрьские зарезали кабана, так что теперь живем
с салом и мясом, одно только горе, что вы живете не поблизости и ничего нам
не пишите вот уже целых три месяца.  Мама все спрашивает, когда конец вашей
армейской службе, а Вадик мне говорит: мама, можно я дядю Ваню буду
называть папа?  А вы как думаете, а???!
О себе кончаю.
Погоды у нас стоят холодные, много снега.  Старики говорят, что урожай
будет обильный.  Борис вступил в партию КПСС, потому что перевели его на
должность главным бухгалтером и работа очень ответственная.
К сему остаюсь с приветом ваша любимая супруга Людмила.
P.  S.  Ваня, приезжайте скорее, мама на пекла пирогов с грибами, они вас
дожидаются".
Не желая откладывать этого дела, Алтынник тут же примостился на тумбочке и
составил ответ:
"Людмила, во первых строках моего маленького послания разрешите сообщить
вам, что наш законный брак считаю я недействительным, потому что вы с вашим
братом Борисом (а еще коммунист!) обманули меня по пьяному делу, ввиду чего
я считаю брак недействительным и прошу больше меня не беспокоить.
С приветом не ваш Иван.
Р.  S.  А насчет пирогов, кушайте их сами".
Фамилию адресата написал он не "Алтынник", а "Сырова".
Письмо это он отдал Казику Иванову, но попросил при этом отправить его
через гражданскую почту доплатным.
После этого он затаился и стал ждать возможных неприятностей, И через две
недели получил новое письмо.  Людмила писала так, как будто ничего не
случилось:
"Ваня, ваше письмо по лучили, большое спасибо.  У нас все по старому.  Мама
не много болели верхним катаром дыхательных путей, теперь по правились.
Соседа нашего Юрку Крынина ударило током, когда он починял телевизор.  Наши
мужики за копали его в землю, а надо было делать искусственное дыхание рот-
в-рот, в результате чего летальный исход неизбежен.
Ваня, я хочу сообщить вам огромную радость, которая переполняет всю мою
душу и сердце.  У нас будет...  ребенок!!!  Как вы на это смотрите, а???"
Алтынник на это посмотрел так, что в глазах у него потемнело.
В своем ответе он написал: "Людмила, вы эти свои шутки бросьте, потому что
мы были с вами только один раз, и то еще не известно.  Отчего вы должны
были предохраняться, если на себя не надеялись.  Тем более что с незнакомым
мужчиной, с которым до этого не были лично знакомы, а знакомство было на
основании взаимной переписки, куда вы подложили фото, где вы снимались до
Революции.  А если у вас будет ребенок, то он будет не мой, что может
показать судебная экспертиза, вы являетесь медиком по здоровью населения и
должны это хорошо себе знать и зарубить на своем носу.  А от пирогов ваших
меня давно тошнит, к чему и остаюсь не ваш Иван".
Это письмо он тоже отправил доплатным.  Несмотря на это, она продолжала
регулярно писать, аккуратно отделяя приставки от остальных частей слова и
сообщая Алтыннику станционные новости, с кем что случилось.  И даже когда
Алтынник перестал отвечать на ее письма и перестал их читать и, не читая,
вкладывал в конверт и отправлял их назад доплатным, Людмила не отчаялась,
не опустила руки, а продолжала писать с завидной настойчивостью.  23
февраля получил Алтынник от нее поздравительную телеграмму, а на 1 мая
пришла посылка, которую он получать отказался и не поинтересовался, что в
ней находится, но думал, что там пироги с грибами, и, наверное, не ошибся.





     Летом полк переехал в лагеря в деревню Граково.  В первый месяц в
увольнения не пускали, было много работы.  Сезон начался с лесных
происшествий.  Один летчик заблудился в воздухе, израсходовал керосин и сел
в чистом поле за сорок километров от аэродрома с убранными шасси.  Самолет
списали.  Другой летчик сломал на посадке переднюю ногу шасси, выворотил
пушки, одна из которых пробила керосиновый бак.  Когда взломали
заклинившийся фонарь кабины, летчик сидел по горло в керосине, хорошо, что
еще не загорелся.  Для расследования происшествий приезжала высокая
комиссия во главе с генералом.  Целыми днями генерал в длинных синих трусах
лазил с бреднем по местной речке Граковке, а по ночам играл в преферанс со
старшими офицерами.  Проиграл, говорят, четыре рубля.
Что касается происшествий, то по ним комиссия составила заключение, что
виной всему слабая воинская дисциплина.  За то, что летчики не умеют
летать, досталось больше всего, конечно, срочной службе.  Рядовой и
сержантский состав лишили на месяц увольнении.  Правда, ходить все равно
было некуда: в деревне одни старухи, а несколько молодых девчонок, которые
там еще оставались, вс╦ работали в части поварами и официантками в летной
столовой.  Официантки солдатами и сержантами пренебрегали, летом им хватало
и офицеров.
Но километрах в трех от деревни была станция - тоже Граково, и совхоз
Граково.  Там у Алтынника была знакомая девушка по имени Нина.  Ей было
семнадцать лет, и она училась в десятом классе, У Алтынника были на Нину
серьезные виды, и он нетерпеливо ждал, когда кончится этот проклятый месяц
и можно будет вырваться в увольнение.  И вот наконец этот день наступил, В
субботу после полетов семь человек выстроились на линейке перед палатками.
Старшина де Голль, заложив руки за спину, прошел перед строем, проверяя
чистоту под- воротничков, блеск пуговиц и сапог.  Остановился напротив
Алтынника и долго его разглядывал, Алтынник весь напрягся: сейчас старшина
к чему-нибудь придерется.
     - Алтынник, - сказал старшина, - комэска тебя вызывает.
     - Зачем?  - удивился Алтынник.
     - Раз вызывает, значит, нужно.
Майора Ишты-Шмишты нашел он в беседке напротив штаба, где у летчиков бывал
разбор полетов, а у механиков политзанятия.  На восьмигранном столике перед
майором лежали шлемофон с очками, планшет и толстый журнал, куда майор,
высунув от напряжения язык, записывал сведения о последнем летном дне.
Если бы Алтынник встретил майора на улице в гражданском костюме, он никогда
не поверил бы, что этот тучный, обрюзгший, с бабьим лицом человек летает на
реактивном истребителе и считается одним из лучших летчиков во всей
дивизии.  Впрочем, многие считали майора дураком, потому что он ездил на
велосипеде, в отличие от других летчиков, имевших автомобили.  Отпечатав,
как положено, три последних шага строевым, Алтынник вытянулся перед майором
и кинул ладонь к пилотке.
     - Товарищ майор, младший сержант Алтынник по вашему приказанию прибыл.
На секунду оторвавшись от журнала, майор поднял глаза на Алтынника и
покачал головой.
     - Ишь ты, шмиш ты, надраился, как самовар.  В увольнение собираешься?
     - Так точно, товарищ майор!  - рявкнул Алтынник.
     - Пьянствовать думаешь?  -.  Майор склонился над журналом.
     - Никак нет!
     - А может быть, у тебя свидание с девушкой?
     - Так точно!  - Алтынник интимно улыбнулся в том смысле, что, дескать, мы,
мужчины, можем понять друг друга.
Но майор этой улыбки не видел, потому что писал.
     - Так-так.  - Майор перевернул страницу и стал строчить дальше.  - А
служебная книжка у тебя с собой?
     - Так точно!  - механически прокричал Алтынник и тут почувствовал, как
сердце в груди сжалось.  Он понял, что то, чего долго боялся, пришло.
     - Положи сюда, - Свободной левой рукой майор хлопнул по столу, показывая,
куда именно Алтынник должен положить служебную книжку.  При этом, не
поднимая головы, он продолжал писать.
Алтынник расстегнул правый карман, нащупал твердую обложку документа, но
вынимать медлил, как будто мог думать, что майор забудет.
     - Давай, давай, - сказал майор и, не глядя на Алтынника, протянул руку,
Замирая от страха и от предчувствия беды, Алтынник положил книжку на край
стола.  Майор сгреб и пододвинул ее к себе.  Продолжая что-то писать в
журнале, он одновременно перелистывал страницы книжки и перебрасывал взгляд
с одного на другое, так что Алтынник, как ни был напуган предстоящим, а
удивился: здорово это у него получается, и тут и там успевает.  Так,
перелистывая служебную книжку, майор дошел до того места, где стоял
злополучный штамп.  Майор глянул на штамп, дописал еще какую-то фразу,
поставил точку, отодвинул в сторону журнал вместе с планшетом и шлемофоном
и придвинул к себе служебную книжку.
     - Ишь ты, шмиш ты!  - удивленно сказал он, разглядывая книжку как-то сбоку.
     - "Зарегистрирован брак с Сыровой Людмилой Ивановной".  Что это такое?  -
Он отодвинулся от книжки и тыкал пальцем в штамп с такой брезгливостью,
словно это был какой-нибудь клоп или таракан.
Не зная, что сказать, Алтынник молчал.
     - Я вас спрашиваю, что это такое?  - Майор грохнул кулаком по столу так,
что планшет с шлемофоном подпрыгнули.  Алтынник не реагировал.
     - Алтынник!  - распалялся майор.  - Я вас русским языком спрашиваю: где вы
нашли эту Людмилу Сырову?  Кто вам давал право жениться без разрешения
командира полка?
И тут Алтынник почувствовал, как все, что у него накопилось за это время,
подступило к горлу комком и вдруг вырвалось каким-то странным и диким
звуком, похожим на овечье блеянье.
     - Вы что - смеетесь?  - удивился майор.
Но тут же он понял, что Алтынник совсем не смеется, а схватился за столб и
колотится в истерике.
     - Алтынник, ты что?  Что с тобой?
Перепуганный майор подбежал к Алтыннику, схватил за плечи, заглянул в лицо.
Алтыннику было стыдно за то, что он так воет, он хотел, но не мог
сдержаться.
     - Алтынник, - тихо, чуть ли не шепотом сказал майор, - Ну, перестань,
пожалуйста.  Я тебя очень прошу.  Я не хотел тебя обижать.  Конечно, ну
встретил ты там какую-то женщину, полюбил, решил жениться, пожалуйста,
никто тебе не мешает.  Но ты хоть предупреди, хоть скажи, чтоб я знал.  А
то вдруг ни с того, ни с сего получаю эту писульку.
Он достал из планшета лист из тетради в клеточку, и Алтынник, все еще
всхлипывая, но уже гораздо спокойнее, увидел знакомый почерк: "В виду не
устойчивого морального облика моего мужа Алтынника Ивана, прошу не от
пускать его в увольнение, что бы избежать случайного знакомства с женщинами
легкого по ведения и сохранить развал семьи, более не желательные по
следствия.  К сему..." И какая-то закорючка и в скобках печатными буквами:
"Алтынник".  Дочитал Алтынник этот документ до конца, задержал взгляд на
подписи и почувствовал, как губы его опять поползли в разные стороны и он
снова заплакал, да так безутешно, как не плакал, может быть, с самого
детства,





     В сентябре отпускали первую очередь демобилизованных.  Оказалось их в
эскадрилье всего восемь человек, в том числе и Алтынник.  Накануне вечером
Ишты-Шмишты произнес перед строем торжественную речь и каждому из восьми
выдал по грамоте.  Пришел он и утром после завтрака, когда демобилизованные
вышли на линейку с чемоданами.  Явился в парадной форме, которую за два
десятка лет службы носить так и не научился.  Ремень на боку, фуражка на
ушах.  Алтынник, как старший по званию, скомандовал "смирно".
     - Вольно, -сказал майор.  Прошел перед строем.  - Ишь ты, шмиш ты,
собрались.  Рады небось?  Надоело?  - Воровато оглянувшись, он сказал
шепотом:--Да мне, если честно сказать, самому надоело.  Во!  -ребром ладони
он провел по горлу.
Демобилизованные засмеялись, и вместе со всеми Алтынник.  И, может быть,
первый раз за все время он понял, что Ишты-Шмишты, в сущности, неплохой
мужик и что, как видно, ему, несмотря на то, что он майор, летчик первого
класса, получает кучу денег, здесь тоже несладко.
Майор пожал каждому руку, пожелал всего, чего желают в таких случаях.
Алтынник скомандовал "налево" и "шагом марш", и демобилизованные пошли к
проходной не строем, а так - кучей.
Машину им, конечно, не дали.  Вчера, говорят, Ишты-Шмишты поругался из-за
этого с командиром полка.  А идти до станции предстояло километра три с
вещами.
Уже подходя к КПП, встретили Казика Иванова с сумкой.  Кинулись в последний
раз к нему - нет ли писем.
     - Тебе есть, - сказал Казик Алтыннику.
     - От кого?
     - Из Житомира.
     - Возьми его себе, - махнул рукой Алтынник.
     - Договорились, - засмеялся Казик и поманил Алтынника в сторону.  - Слушай,
там тебя на КПП баба какая-то дожидается.
     - Какая баба?  - насторожился Алтынник.
     - Не знаю, какая.  С ребенком.  Говорит: жена.
У Алтынника руки опустились.
     - Ребята, вы идите, -крикнул он остальным, -я сейчас догоню!  Подумав, он
решил двинуться через дальнюю проходную, бывшую в другом конце городка.
Но, когда вышел за ворота, первый человек, которого он увидел, был Борис.
В новом синем костюме, в белой рубашке с галстуком, Борис разговаривал с
часовым.  Увидев Алтынника, Борис заулыбался приветливо и пошел навстречу,
Алтынник опустил чемодан на землю.
     - Ты чего здесь делаешь?  - спросил он хмуро.
     - Да это все Людка панику навела.  - Борис засмеялся.  - Пойди, говорит,
там покарауль, а то он, может, не знает, что мы здесь стоим.  - Он
повернулся в сторону главной проходной и, приложив ко рту ладонь, закричал:
     - Людка!  Давай сюда!
Алтынник растерялся.  Что делать?  Бежать?  Да куда побежишь с чемоданом?
Догонят.
А Людмила с белым свертком, перевязанным синей лентой, уже приближалась.
     - Не плачь, не плачь, - бормотала она на бегу, встряхивая сверток, - вот
он, наш папочка дорогой.  Вот он нас ждет.  Не плачь.
Она перехватила сверток в левую руку, а правую, не успел Алтынник
опомниться, обвила вокруг его шеи и впилась в его губы своими.  Не резко,
но настойчиво отжал он Людмилу от себя, отошел в сторону и рукавом вытер
губы.
     - Чего это?  - спросил он, кивая на сверток.
     - "Чего", - хмуро передразнил Борис.  - Не "чего", а "кто".  Это человек.
     - Это твой сынок, Ваня, - подтвердила Людмила.  - Петр Иванович Алтынник.
Из свертка послышался какой-то писк, который, по всей вероятности, издал
Петр Иванович.  Людмила снова стала подбрасывать его и бормотать:
     - Ну-ну, не плачь, Петенька, птенчик мой золотой.  Твой папка тут, он тебя
не бросит.
Алтынник прошелся вокруг чемодана.
     - Вот что, Людмила, - сказал он негромко, - ты меня ребенком своим не
шаржируй, потому что я не знаю, откуда он у тебя есть, и никакого к нему
отношения не имею.  Что касается всего остального, то я нашу женитьбу ни за
что не считаю, потому что вы завлекли меня обманом в виде нетверезого
состояния.
Он взял станцию.
     - Ой, господи!  Ой, несчастье!  - запричитала и засеменила рядом Людмила.
     - Обманули!  - закричала она неожиданно тонким и противным голосом.  -
Обманули!
Алтынник прибавил шагу.
     - Петенька!  - закричала Людмила свертку, - Сыночек!  Обманул тебя папка!
Бросил!  Родной папка!  Сиротинушка ты моя горемычная!
Алтынник не выдержал, остановился.  Оглянулся на проходную, там уже
высыпали и с любопытством смотрели свободные солдаты из караульного
помещения.
     - Людмила, - сказал он проникновенно.  - Я тебя прошу, оставь меня в покое.
Ты же знаешь, что я тут ни при чем,
     - Да как же - ни при чем, - подошел Борис.  - Ведь ребенок весь в тебя, как
вылитый.  У нас вся деревня, кому ни показывали, говорит: капля воды -
Иван.  Да ты сам погляди.  Людка, не ори, дай-ка сюда робенка.
Он взял у сестры сверток и развернул сверху.  Алтынник невольно скосил
глаза.  Там лежало что-то красное, сморщенное, похожее скорее на недозрелый
помидор, чем на него, Ивана Алтынника.  Но что-то такое, что было выше его,
шепнуло ему на ухо: "Твой".  И сжалось в тоске, и заныло сердце.  Но
сдаться для него сейчас - значило смириться и поставить крест на всем, к
чему он стремился.
     - Не мой, - сказал Алтынник и облизнул губы.
     - Ах, не твой?  -вскрикнула Людмила.  -Вот тебе!  -И Алтынник не успел
глазом моргнуть, как сверток очутился в пыли у его ног.  - Забери его, гад
ненормальный!  - закричала Людмила и побежала в сторону станции.  -Борис!
     -позвала она уже издалека.  -Пойдем отсюдова, чего там стоишь?
     - Я сейчас, - сказал Борис виновато и сперва нерешительно, а потом бегом
кинулся за Людмилой.  Догнал ее, остановил, о чем-то они коротко между
собой поспорили и пошли, не оглядываясь, дальше.
С чемоданом в руках и с раскрытым ртом Алтынник долго стоял и смотрел им
вслед.
     - У а!  - послышался у его ног слабый писк.  - Уа!
Он поставил чемодан и опустился на колени над свертком.  Отвернул угол
одеяла.  Маленькое красное существо, у которого не было ничего, кроме
широко раскрытого рта, закатывалось от невыносимого горя.  И казалось
непонятным, откуда столько силы, чтобы так кричать.
     - Эх ты, Петр Иванович!  -покачал головой Алтынник.  -Ну, чего орешь?
Никто тебя не бросает.  Вот возьму, отвезу к матери, к бабке твоей.  Ей
делать нечего, пущай возится.





     Солнце приближалось к зениту.  Поезд, к которому торопился Алтынник, давно
ушел, а он все еще был на полдороге.  Жара стояла такая, как будто бы не
сентябрь, а середина июля.  Сняв ремень и расстегнув пуговицы гимнастерки,
спотыкаясь в пыли, Алтынник шел вперед и ничего не видел от слепящего
солнца и пота, заливающего глаза.  Все чаще он останавливался, чтобы
передохнуть.  Во рту было сухо, в груди горело.  Чемодан оттягивал правую
руку, а сверток левую.  Ребенок давно уже выпростал из узла свои маленькие
кривые ножки, сучил ими в воздухе и нещадно орал, норовя выскользнуть
целиком.  Алтынник подбрасывал его, поправляя, и шел дальше.  В какой-то
момент он обратил внимание, что ребенок перестал кричать, посмотрел и
увидел, что держит его за голову.  "Задохнулся", - в ужасе подумал
Алтынник, бросил чемодан, стал трясти ребенка двумя руками и приговаривать:
     - А-а-а-а-а.
Ребенок очнулся, закричал, и тут же из него потекло, да так много, как
будто лопнул большой пузырь.  Алтынник и вовсе растерялся, брезгливо
положил сверток на траву возле дороги, а сам отошел и сел на стоявший в
стороне чемодан.  Ребенок продолжал надрываться.
     - Кричи, кричи, - сердито сказал Алтынник.  - Кричи, хоть разорвись, не
подойду.
Он отвернулся.  Вокруг была голая степь, и уже далеко чернели искаженные
маревом аэродромные постройки.  Было пусто.  Хоть бы одна машина оказалась
на пустынной дороге.  Алтынник закурил, но в горле и без того першило, а
теперь стало совсем противно.  Он со злостью отшвырнул от себя папиросу.
Вспомнил про ребенка, неохотно повернул к нему голову и обомлел.  Большая
грязная ворона мелкими шагами ходила вокруг свертка и заглядывала в него,
скосив голову набок.
     - Кыш ты, проклятая!  - кинулся к ней Алтынник.
     - Каррр!  - недовольным скрипучим голосом прокричала ворона и, тяжко
взмахнув крыльями, поднялась и полетела к стоявшему вдалеке одинокому
дереву.
Ребенок, перед этим притихший, снова заплакал.  Алтынник неохотно
приблизился, осторожно двумя пальцами развернул одеяло, потом пеленки.
Увидел, что несчастье больше, чем он ожидал.  Преодолевая брезгливость,
стал вытирать ребенка сухим краем пеленки, потом отошел в сторону и бросил
ее на траву.  Достал из чемодана новые, неразрезанные еще байковые
портянки, стал заворачивать в них Петра Ивановича.
     - Алтынник!  - услышал он сзади, вздрогнул и обернулся.
На дороге с велосипедом в руках стоял майор Ишты-Шмишты.  Не отдавая себе
отчета в том, что делает, Алтынник вытянулся и встал так, чтобы загородить
собой ребенка.
     - Твой, что ли?  -с сочувствием спросил майор.  Положив велосипед на землю,
он подошел, заглянул в сверток.  - Ну до чего ж похож!  - умилился он, -
Просто вылитый.
Этим словам Алтынник одновременно и обрадовался и огорчился.  А майор уже,
как заправская нянька, хлопотал над ребенком.
     - Кто же так заворачивает?  - сокрушался он, - Это хоть и портянка, -но
ведь не ногу завертываешь, а ребенка.  Вот смотри, как надо.  Сперва эту
ручку отдельно, потом эту.  Теперь ножки.
И действительно, майор, не умевший одеть сам себя, упаковал ребенка так
плотно и так аккуратно, как будто всю жизнь только этим и занимался.
     - Держи!  - Он протянул сверток Алтыннику, и тот принял его на
растопыренные руки.
Так, с растопыренными руками, он стоял перед майором в нелепой позе,
     - А где жена?  - спросил майор, помолчав.
"Жена"!  От этого слова Алтынника покоробило.  Ему захотелось объяснить
майору, что никакая она не жена, и рассказать, как его, пьяного, привели в
поселковый Совет и совершили над ним неслыханное мошенничество, но, не
найдя в себе таких слов, он только повел головой в сторону станции и
сказал:
     - Там.
     - Ну, давай я тебе помогу.
Майор взял чемодан, повесил ручкой на руль, и они пошли рядом дальше.
И тут Алтыннику первый раз за этот несчастный день повезло.  Сзади
послышался шум мотора.  Алтынник и майор оглянулись.  По дороге,
приближаясь к ним, пылил шестнадцатитонный заправщик.  Майор встал посреди
дороги и поднял руку.  Заправщик остановился.  Из кабины с любопытством
высунулся солдат, к счастью, незнакомый Алтыннику.
     - Браток!  - кинулся к нему майор.  - Будь друг, подвези товарища.
     - Пожалуйста, товарищ майор.  - Шофер распахнул дверцу.
     - Ну вот, Алтынник, видишь, как хорошо, - обрадовался Ишты-Шмишты.  -
Давай-ка ребенка, я подержу, а ты полезай в кабину.
Когда Алтынник устроился, он подал ему чемодан.  Шофер выжал сцепление и
включил скорость.
     - Подожди!  - махнул ему рукой майор и влез на подножку.  - Алтынник, ты
вот что...- он вдруг замялся, подыскивая слова.  - Если тебе первое время
будет трудно, напиши, может, я смогу как-то помочь, деньжат немножко
подкину, взаимообразно, конечно.  Ты не стесняйся, я зарабатываю хорошо,
мне тебе немножко помочь ничего не стоит.  Так что пиши.  Адрес и фамилию
знаешь, а зовут меня Федор Ильич.
Алтынник хотел сказать "спасибо", но язык не повиновался, и опять, как тот
раз в беседке, стали дергаться губы.  Майор соскочил с подножки и махнул
рукой.  Шофер тронул машину.
     - Федор Ильич, - сказал он и засмеялся.  - Твой командир, что ли?  - Он
скосил глаза на Алтынника.
     - Ага, - сказал Алтынник.
     - Чудной какой.  - Шофер покрутил головой и засмеялся.  - Сразу видно, что
чокнутый.
Алтынник ничего не ответил и высунулся в окошко.  Грузный майор сидел на
таком хрупком для него велосипеде и старательно нажимал на педали.  На
Алтынника он не смотрел.





     Шофер довез Алтынника до самой станции.
     - Спасибо, друг, - проникновенно сказал Алтынник, выбираясь с ребенком из
кабины.
     - Ничего, не стоит.  - Шофер подал ему чемодан, посмотрел и опять
засмеялся.  - Бывай здоров, папаша.  Хлопнул дверцей, поехал дальше.
Людмилу и Бориса Алтынник нашел без труда.  Они сидели в привокзальном
скверике на траве, закусывали разложенными на газете пирогами и по очереди
отхлебывали из открытой бутылки крюшон.  Алтынник молча сел рядом, а
ребенка положил на колени.  Брат и сестра встретили его так, как будто
ничего не случилось.
     - Скушай пирожка, Ваня, - предложил Борис.
     - Не хочу, - отказался Иван.
     - Кушай, ты же любишь с грибами, - ласково сказала Людмила.
От одного только напоминания про эти грибы он почувствовал легкую тошноту.
Он сглотнул слюну и очень спокойно сказал:
     - Вот что, Людмила, я решил так.  Не хочешь брать ребенка, я оставляю его у
себя.  Отдам матери, она сейчас на пенсию вышла, пущай побалуется.
Людмила жевала пирог и ничего не ответила, только посмотрела на Бориса.
     - Тоже выдумал - матери.  - Борис отхлебнул крюшону, тыльной стороной
ладони вытер губы и стряхнул с пиджака крошки.  - Сколько твоей матери
годов?
     - А на что тебе ее года?  - враждебно спросил Алтынник.
     - Интересно, - сказал Борис.  - Грудью она кормить его сможет?
Алтынник задумался.  Насчет груди как-то он не подумал.  Людмила, не
сдержавшись, прыснула в кулак, и, видимо, крошка попала ей в дыхательное
горло.  Выпучив глаза, она покраснела, стала задыхаться и кашлять, а Борис
колотил ее по спине ладонью.  "Может, подавится", - с надеждой подумал
Алтынник, но, к сожалению, все обошлось.
Разбуженный шумом, проснулся и заплакал ребенок.
     - Дай сюда.
Людмила взяла сына к себе, положила на колени и вынула грудь.  Грудь была
белая, густо пронизанная синими жилками.  Вид ее подействовал на Алтынника
точно так же, как пироги с грибами, - он отвернулся.
Посидел, помолчал.  Потом встал, взял чемодан.
     - Ну, ладно, - сказал он, не глядя на своих собеседников.  - Не хотите, не
надо, я пошел.  - И не спеша направился к зданию вокзала.
Но пройдя шагов десять, услышал он за спиной страшный нечеловеческий крик и
оглянулся.  С болтающейся снаружи грудью и зверским выражением на лице
Людмила бежала к нему и выкрикивала какие-то слова, из которых он разобрал
только три: "сволочь" и "гад несчастный".  Алтынник побежал.  Из боковой
двери вокзала выскочил милиционер.  Алтынник не успел увернуться,
милиционер подставил ему ногу, оба растянулись в пыли.  Чемодан от удара
раскрылся, и из него вывалились на дорогу зимняя шапка, зубная щетка и
мыло.  Милиционер опомнился первым.  Он насел на Алтынника и скрутил за
спиной ему правую руку.
     - Пусти!  - рванулся Алтынник и тут же почувствовал невыносимую боль в
локте.
     - Не трепыхайся, - сказал милиционер, тяжело дыша.  - Хуже будет.  Вставай.
Алтынник поднялся и стал стряхивать свободной рукой пыль со щеки.
     - Ага, попался!  - злорадно закричала Людмила.  - Заберите его, товарищ
милиционер!
     - Что он сделал?  - строго спросил милиционер.
     - Бросил!  -Людмила спрятала грудь и завыла.  -С маленьким ребеночком...  с
грудным...
     - А-а, - разочарованно протянул милиционер, явно сожалея о том, что он зря
участвовал в этой свалке.  - Я-то думал.  Это вы сами разбирайтесь.
Отпустив Алтынника, он отряхнул колени и пошел к себе.  Алтынник нагнулся
над выпавшими из чемодана вещами.  С ребенком на руках подошел Борис.
Нагнувшись, поднял зубную щетку.
     - Помыть ее надо, - сказал он.
     - Дай сюда!  - Алтынник вырвал щетку и бросил в чемодан.  Потом долго
боролся с замком.
Людмила стояла рядом и тихонько подвывала точно так же, как она это делала
у себя на станции в день женитьбы.
     - Не вой, - с отвращением сказал Алтынник, - я с тобой все равно жить не
буду, и не надейся.
     - И правильно сделаешь, - неожиданно поддержал Борис.
Алтынник опешил и посмотрел на него, Людмила завыла еще сильнее.
     - Сказано тебе, не вой, значит, не вой!  -закричал на нее Борис.  - Возьми
ребенка и иди на свое место!
Людмила растерялась, сразу притихла и, взяв ребенка, пошла туда, где перед
этим сидела.
     - С-сука!  - сказал, глядя ей вслед, Борис и смачно сплюнул, - Ваня, -
повернулся он к Алтыннику, - давай с тобой поговорим, как мужчина с
мужчиной.
     - Давай валяй, - хмуро сказал Алтынник.
     - Ваня, я тебя очень прошу, - Борис приложил руку к груди, - поедем с нами.
     - Еще чего!  - возмутился Алтынник и взялся за чемодан.  - Я думал, ты
чего-нибудь новенькое скажешь.
     - Нет, ты погоди, - сказал Борис, - ты сперва послушай.
     - И слушать не хочу, - сказал Иван и пошел к вокзалу.
     - Ну, я тебя прошу, послушай, - Борис забежал вперед.  - Оттого, что я тебе
скажу, ты ж ничего не теряешь.  Ну, не согласишься, дело твое.  Но я тебе,
как друг, советую - ехай с нами.  Людка, она ж, видишь, не при своих.  Она
тебя все равно не отпустит.  Она тебе глаза выцарапает.
     - Ну да, выцарапает, - усмехнулся Иван.  - А вот, видал?  - Он поднес кулак
к носу Бориса.  - Врежу раз - через голову перевернется.
     - Что ты!  - замахал руками Борис.  - И не вздумай!  Хай подымет такой, всю
милицию соберет, всю жизнь будешь по тюрьмам скитаться.  Я тебе советую,
Ваня, от всей души: ехай с нами.  Поживешь пару дней для вида, а потом
ночью сядешь на поезд - сам тебе чемодан донесу, - только тебя и видели.
     - Да брось ты дурочку пороть, - сказал Алтынник.  - Куда это я поеду и
зачем?  У меня литер в другую сторону, меня мать ждет.  У меня и денег
столько нет, чтоб тратиться на билеты туда-сюда.
     - Насчет билета не беспокойся, - заверил Борис.  - Туда тебе билет уже
куплен, а оттуда за мой счет, вот даю тебе честное слово.  А насчет матери,
так что ж.  Отобьешь ей телеграмму, два дня еще подождет.  Больше ждала.
Ведь Людка, я тебе скажу, баба очень хорошая.  И грамотная, и чистая.  И в
обществе себя может держать.  А сумасшедшая.  Влюбилась в тебя прямо до
смерти, и хоть ты ей что хошь, а она долбит свое: "Хочу жить с Иваном, и
все".  Уж, бывало, и я и мать говорим ей: "Куды ж ты к нему набиваешься?
Ведь не хочет он с тобой жить.  Разве ж можно так жизнь начинать, если с
самого начала никакой любви".  -"Нет, говорит, я его все одно заставлю -
полюбит".  Поехали, Ваня.  Погуляешь у нас пару деньков, отдохнешь и, как
только она чуть-чуть успокоится, садись на поезд и рви обратно.
Алтынник задумался.  Скандалить тут, когда могут появиться знакомые солдаты
из части, ему не хотелось.  Ехать к Людмиле, конечно, опасно, но ведь в
самом деле удрать он всегда успеет.  В крайнем случае, бросит чемодан, там
ничего особенно ценного нет.
     - Ну, ладно.  - Он перебирал еще в уме варианты, и по всему выходило, что
потом ему удрать будет легче, чем сейчас.  - Значит, деньги на обратную
дорогу точно даешь?
     - Ну, сколько ж я буду божиться, - даже несколько оскорбился Борис.  - Как
сказал, так и будет.
     - Ну, гляди, - на всякий случай пригрозил Алтынник, - если что, всех вас
перережу, под расстрел пойду, а жить с Людкой не буду.





     Года четыре назад, будучи в командировке, попал я случайно на станцию
Кирзавод.  Ожидая обещанной мне машины, чтобы ехать в район, сидел я на
деревянном крылечке избушки на курьих ножках, которая именовалась вокзалом,
курил сигареты "Новость" и думал, где я слышал это название - Кирзавод.
Маленькая площадь перед вокзалом была покрыта асфальтом, а все дороги,
которые к ней подходили, - сплошная пыль.  Посреди площади - железобетонный
постамент памятника кому-то, кого не то недавно снесли, не то, наоборот,
собирались поставить.  В тени постамента копошилась рыжая клуша с
цыплятами, пушистыми, как одуванчики, а вокруг катались на велосипедах двое
мальчишек лет по двенадцати и молодой милиционер в брюках, заправленных в
коричневые носки.
Улица, пересекавшая площадь, была пустынна.  Один раз проехал по ней
маленький экскаватор "Беларусь" с поднятым ковшом, потом пробежал теленок с
привязанными к хвосту граблями, а за ним в туче пыли ватага ребят от
старшего дошкольного до старшего школьного возраста.  Мальчишки, которые
катались по площади, устремились на велосипедах туда же, за ними поехал
милиционер, но потом раздумал, вернулся на площадь и продолжал трудолюбиво
выписывать на велосипеде круги и восьмерки.
Тут на ступеньку рядом со мной опустился какой-то человек, на которого я
поначалу даже не посмотрел.  Видимо, желая завязать разговор, он вздохнул,
покашлял и сказал:
     - Да-а, жара.
     - Угу, - согласился я, подумав, что сейчас он попросит закурить.  И
действительно.
     - Закурить не найдется, - спросил он, считая, что знакомство наше для этого
достаточно упрочилось.
     - Пожалуйста.  - Наблюдая за милиционером, я протянул ему пачку.
     - Ух ты, с фильтром!  - удивился он.  - А две можно?
     - Можно.
     - Спички я тоже дома забыл, - сказал он, сознавая, что уже дошел почти до
предела.  И потянулся ко мне прикуривать.  Тут я первый раз взглянул на
него и узнал:
     - Алтынник!
И, конечно, сразу вспомнил, где я слышал это название - Кирзавод.
     - Не узнаешь?  - спросил я,
     - Что-то не признаю, - пробормотал он, вглядываясь в мое лицо.  Я назвал
себя.
     - А-а.  - Он успокоился, но никакого восторга не проявил.  - Я у тебя еще
сигаретку возьму.  На вечер.
     - Бери, - сказала я.  - Бери все.  У меня еще есть.
     - А цельной пачки нет?
В чемодане нашлась и "цельная".
Потом мы стояли в "чапке", маленьком магазине напротив вокзала.  Толстая
продавщица в грязном халате налила нам по сто пятьдесят и по кружке пива.
Я свою водку выпил отдельно, а Алтынник смешал.  Мы стояли возле окна,
привокзальная площадь была перед моими глазами, и пропустить машину я не
боялся.
Толковали о том, о сем.  Вспоминали свою службу, майора Ишты-Шмишты,
старшину де Голля и прочих.
О теперешней его жизни я Алтынника особенно не расспрашивал,
но кое-что все же узнал.
Приехав на станцию вместе с Людмилой и Борисом, он здесь задерживаться и не
думал, а собирался усыпить бдительность Людмилы и удрать, как наметил, но
Людмила была начеку.  Днем устраивала такие скандалы, что нечего было даже
и пытаться, а ночью просыпалась от каждого шороха.  Он все выбирал момент,
выбирал, пока она снова не забеременела.  Пробовал заставить ее сделать
аборт - куда там.  И податься теперь вроде бы некуда.  Кто возьмет мужика,
у которого треть зарплаты на алименты высчитывают?  Да и к первому ребенку
за это время привык.
     - А сколько у тебя всего?  - не удержался я и спросил.
     - Трое, - застеснялся Алтынник.  - Не считая, конечно, Вадика.
     - А Вадик вместе с вами живет?
     - Нет, в Ленинграде.  Институт кончает железнодорожный, - сказал он не без
гордости,
     - А кем ты работаешь?
     - Кем работаю?  - Он помедлил, не хотелось ему говорить, А потом бухнул
даже как будто с вызовом: - Сторожем работаю.  На переезде.  Поезд идет -
шлагбаум открываю, ушел - закрываю.  Возьми еще по кружке пива, если не
жалко,
Только мы сменили на подоконнике кружки, дверь в магазин распахнулась и на
пороге появилась женщина в красном сарафане.  Живот под сарафаном у нее
выпирал, как футбольный мяч, на лице были характерные пятна, глаза
блестели.
     - А, вот ты где!  - закричала она на Алтынника.  - Я так и знала, что ты
здесь, гад несчастный, детишкам обуться не во что, а он тут последние
копейки пропивает!
Алтынник весь как-то съежился, как будто стал меньше ростом.
     - Да ты что, Людмила, - попробовал он возразить.  - Я ж вот товарища
встретил.  В армии вместе служили.  Познакомься.
     - Ну да, еще чего не хватало, знакомиться с каждым пьяницей.
     - Ну брось ты позориться, Людмила, -упрашивал Алтынник.  - Это ж он меня
угощает.
     - Так я тебе и поверила, - не отступала Людмила.  - Да во всем Советском
Союзе, окромя тебя, таких дурачков нет, чтоб чужих людей угощали.
     - Людмила, правда, он платил, - бесстрастно подтвердила толстая продавщица.
     - Ты еще тут будешь, сука противная, - повернулась Людмила к ней.  - Сама
только и знаешь, что на чужих мужьев глаза свои грязные таращить.
И не успела продавщица ответить, а я опомниться, как Людмила выволокла мужа
на улицу, и уже оттуда слышался ее противный и дикий визг на всю станцию.
Когда я вышел наружу, они были уже далеко, Алтынник, пригнув голову, шел
впереди, Людмила левой рукой держала его за шиворот, а маленьким кулачком
правой изо всей силы била по голове.  По другой стороне улицы на велосипеде
медленно ехал милиционер в брюках, заправленных в коричневые носки, и с
любопытством наблюдал происходящее.


Last-modified: Wed, 24 May 2000 07:31:05 GMT

Оцените этот текст: