Оцените этот текст:Не читал10987654321
СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Дан Маркович. Предчувствие беды

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Дан Маркович
     Email: dan@vega.protres.ru
     WWW: http://members.xoom.com/tarZan/
     Date: 30 Jan 2002
---------------------------------------------------------------

     Начало
     ***
     В то утро, прошлым летом, ребята из  училища принесли картинки, десятка
три  холстов. Сначала общий взгляд, потом  начинаем  разбираться. Налево то,
что  не  годится,  направо  -  стоит  присмотреться...  Набросочек,  похоже,
неплохой,  сразу  направо...  Один  из двоих,  кто  показывал, дернулся,  но
промолчал.  Пока  мало  интересного,  кроме  этого этюдика...  серый  тонкий
цвет...  Напомнил  эскиз  Марке,  на  январском  аукционе,  высший  пилотаж.
Промелькнул и скрылся, цена не по зубам.
     Обычное  утро было,  и  начал  как обычно  -  сначала  отделим зерна от
плевел.

     ***
     Для опытного человека не так уж сложно, но свои тонкости, как во всяком
деле...
     Когда  смотришь  живопись,  лучше  отпустить на свободу взгляд, хорошая
картинка моментально его притянет. Никто мне  помочь не может, но и помешать
трудно. Только  не выношу сопения  за спиной и  глупые вопросы. Раздражаюсь,
когда мельтешат создатели картин, вмешиваются, объясняют... Все уже сделано,
дайте посмотреть!.. Груда холстов вызывает особый зуд. Тридцать  лет смотрю,
чужие картины моя главная профессия.
     Один из  пейзажей был  удивительно банален,  иллюстрация  к  текстам из
"Родной речи"... и я тут же вспомнил,  примерно с такого началось знакомство
с Мигелем.  Давно, больше десяти лет... Я смотрел, он появился за спиной. Но
в том  холстике все-таки взволнованность была, а  здесь совсем  уныло. Такой
вялости,  может, достаточно для  жизни,  но не для  картин, скудость средств
заставляет  собирать напряжение в  комок. Память стала дырявая, но  картинки
помню  все, даже самые дурацкие. Сколько  чепухи  пришлось  просмотреть ради
нескольких  стоящих вещей.  Живопись Мигеля,  самая  серьезная  моя находка.
Откуда имя?..  Хотел,  чтобы так  называли, имеет  право.  Исчез, и  тут  же
забыли. Картины - да, остались, но кому интересны сейчас картины...

     ***
     Нет,  не все забыли. Эта  поездка  к нему,  прошлым летом... Она выбила
меня  из хорошо наезженной колеи. Почти  месяц,  а спроси, чем  занимался...
Слушал его бредни, ел  корюшку свежекопченую, пил... За всю жизнь  не  выдул
столько  дешевого  пойла!.. Каждый  день пили знакомое  мне с юности местное
яблочное вино и вонючий самогон.  Участвовал в  его  авантюрах  с грязью, он
копал ее со дна  ручья  и продавал  как  целебное средство от всех болезней,
сначала в бутылочках,  потом в полиэтиленовых  пакетах из-под молока... Черт
знает что... и никаких картин!.. Он  только говорил, говорил, что вот-вот...
соберется с силами,  успокоится, проклеит,  загрунтует...  "А  мои  картинки
верни...  "  Продал, но  по-прежнему  считал своими,  почти  даром  уступил,
подумаешь,  три тыщи баксов, да?..  а  три холста вообще  обменял  на мелкую
услугу  -  новое лицо...  И  услугой-то  не считал - возмущался, по утрам не
узнает себя, пугается... и все его беды от лица!..
     Явный бред, но, попробуй, объясни, почему человек  писал-писал картины,
и вдруг  кончился. Вижу, он  не  в себе, и все  мои уговоры  - остановиться,
подумать... все напрасно. Не получалось у него, заучили, замотали глупостями
провинциальные  знатоки. Наверное,  не для него  оказался простой и  светлый
путь примитивиста. Но постепенно, я думаю, что-то интересное высветилось бы,
только он не дотерпел, привык писать легко и сразу. И не помочь никак.
     Но хорошо бы по порядку...

     ***
     Хотя какой может быть  порядок...  В прошлом  как на  картине - иллюзия
пространства и удаленности, а на деле все рядом - плоскость, и пятна света и
тени  на ней.  От жизни,  что была да сплыла,  одна сумятица на  душе, будто
после многих лет вернулся в родной  город, все  вроде на местах стоит,  а ты
где был?.. Пятьдесят семь не так уж много, но  после этой истории состарился
не по  годам... мешки под глазами,  морщины расползлись по  кожным покровам,
голова  в седой паутине... Старости  дай  только  повод...  И она  скачками,
быстрыми и бесшумными... Вчера еще легко было,  а сегодня тяжесть в ногах да
суетливая в руках дрожь.
     Но  я вернулся  домой,  это  большое  дело, после  странствий  и разных
происшествий - вернуться. Терпеть не могу этих - "где лучше, там и я"... цел
и невредим, сижу в уютном кресле у окна, чашка кофе в руках, закинул ноги на
подоконник,  смотрю  в   небо.  Последний  этаж,  обожаю  последний...  Грех
жаловаться,  свободный  человек,  то   есть,   никому  не  нужный,  в  своей
трехкомнатной квартире на Чистых Прудах, пью кофе, вспоминаю Мигеля.
     Я жив, а его уже год как нет.

     ***
     Но это обман зрения - есть, нет... Кто при его жизни знал, что он есть?
Единицы  знали.  Вот его  нет,  а мир  живет  себе  как  жил, и это с каждым
случится, и  с тобой... факт, который однажды осознбешь всерьез; он  засядет
под ложечкой,  растворится в тканях, в крови,  заслонит свет в окне...  Пока
истина в башке, она лишь информация, как станет чувством, схватит за горло -
уже не до рассуждений...
     Оставь словоблудие, ты-то жив, а он - нет.
     Вернулся от него, разбит, подавлен...  Десять клятв себе давал, никаких
картин!.. и  снова погряз. Еще хуже влип, отошел от старины, ищу современных
днем  с огнем - редких одиночек среди толп умелых циников и  наивных неумех,
любителей помалевать на досуге и заученных профессионалов.... Когда знаешься
со старыми мастерами, дело ясней,  время уже сказало свое слово. Если же нет
дистанции, остается надеяться на чутье. Но  теперь  как бы обязан даже, хотя
это трудно объяснить... Есть еще, есть странные существа, ради которых стоит
постараться, живопись для них единственная возможность  высунуться  из своей
скорлупы.  Изгои,  общество любит  других -  холуев  и ловких ремесленников,
отношение к серьезным художникам всегда было прохладное, они не служили. Тем
более, сейчас... Быстрая смена лиц среди лакейского сословия никого не учит,
на  слуху новые  божки и культики, по-прежнему  с облегчением избавляемся от
тех,  кто   напоминает  об  истинных   масштабах  жизненной  драмы...  какая
бестактность, напоминать о драме, да?.. ведь мы хотим, чтобы нас отвлекли, и
развлекли...  В реальности  люди одержимы  несколькими  крупными страстями и
десятком мелких, вросли, зарылись в землю, зачем им картины?..
     Почти нечего ответить. Но, скажите, какие  идеи,  взгляды, истины могут
объединить личность от рождения до смерти? Кажется, все во мне изменилось за
полсотни лет, и  мысли и тело, а я тот же... мальчик на таллинском берегу...
Не мысли и слова, как угодно высокие и мудрые, а только чувства, ощущения...
не  зависящие  от  времени  образы  и  картины  связывают  события  жизни  в
непрерывный путь - постоянно со мной, другой опоры нет.
     И  живопись помогает в  блужданиях  по растраченному времени,  оттого и
нужна мне. А картинки Мигеля - больше всех.

     ***
     Но время не вернешь, а с живописью намучаешься... Близкие мне картины и
рисунки не так-то легко найти: переворачиваешь горы хлама. Часто оказывается
- не  хлам, а  чужие жизни, но  я  не собиратель  жизней,  не  спасатель, не
чародей, цепко и хищно выхватываю все  интересное, а потом бессильно смотрю,
как остальное исчезает в водовороте. Удручает, конечно, но что же делать...
     На  днях двое алкашей притащили груду  старья,  картинки  и  гравюры...
уверяли, что  сами мастера,  все  сами... Я делаю вид, что верю,  разгребаю,
копошусь...  вещь,  о которой никто не помнит, теряет жизнь... Зря старался,
за  вечер  не  выскреб  ни   одной  стоящей  картинки.  А  этот  не  имеющий
художественной  ценности хлам  -  чьи-то  судьбы,  и  я  смотрю  на  детские
альбомчики,  стишки,  переводные  картинки, наивные слабенькие  пейзажики  с
тяжелым чувством, с тяжелым... "Неизбежные  потери... - мне говорят, - такое
время..."  Да,  время... в почете глупые крикливые картинки на десерт. А эти
свидетельства искренних чувств  превратятся в  грязь.  Нет интереса, вот что
страшно  - к умершим интереса нет. В этом наш страх и паническая защита - не
помнить... мы как звери, обходим трупы...

     ***
     И все-таки, не так!.. Не все  так безнадежно, я хочу сказать. Последний
год не в счет, когда-то везение должно было сдаться, чудес не бывает.
     Кто я такой?..
     Во  мне  безумная  смесь  кровей  - шведской  и  русской,  армянской  и
еврейской,  корни  мои расходятся по всей земле,  у меня  три родины и  один
родной  язык.  В  семидесятые годы  был  известен среди  художников, которых
власть  не  признавала.  Они за  сходство  называли меня  Леонардо.  Вылитый
Леонардо да  Винчи, уверяли, только  глаза карие. Сходство с великим  раньше
льстило мне,  а теперь раздражает,  со временем, говорят, все больше  похож.
Высокий детина  с  седой  шевелюрой, до сих  пор ни  волоса не потерял, хотя
далеко  за пятьдесят,  в  длинном модном пальто,  не очень опрятном, я  умею
одеваться стильно,  но  аккуратности  хватает только  на швы на человеческой
коже, ими и прославился.
     Вкус  у  него  отличный,  говорили,  а  пристрастий  определенных  нет,
всеяден...  Ошибаются, просто мои пристрастия не вписываются в  рамки школ и
направлений.  Но в  своем  увлечении  я  не  дилетант,  знатоки,  смотревшие
коллекцию, не раз чесали затылки.
     Потом  появились другие искатели  и  собиратели, громче имена, и  я  со
своими интересами  отошел в тень.  Никогда не любил "авангард", не  переношу
кричащую живопись.  Они всегда  кричат, и в подвалах, и  в  широких залах, а
настоящие... как молчали, так  и  молчат. Причины не  только во  времени,  в
ценителях  и  любителях,  но и в  самом  искусстве, оно  пошло  на  поводу у
"потребителя"...  Если  мало  чувства, остается мастерство и навык, то  есть
ремесло,  формальная сторона дела. Но люди все  больше  ценят изыски  формы,
такое искусство легче воспринимать как десерт, развлечение, игру...
     Так  что  я отошел в  сторону,  мало  с кем  общаюсь... но  при этом  с
удовольствием  живу  в  тени,  много  смотрю,  иногда  покупаю.  Интересного
становится все меньше, но все же иногда попадаются вещицы любопытные...
     Обо  мне  разные  разговоры,  кто  я, откуда... почти никто не знает  -
появляюсь, куплю и исчезаю.  На самом же деле  никакой мистики, и КГБ не при
чем,  стародавняя выдумка  психопатов. Диссиденты в те годы  были или герои,
или психи, или стукачи, все горячо и красиво говорили, различия проявлялись,
когда их  всерьез  припирали к  стенке.  Но  трудно представить себе  других
борцов в таких тисках... А я никогда  не  считал свободу религией, готов был
соблюдать правила  жизни,  если  не слишком  сковывали, законов  не нарушал,
ничего  не подписывал,  не протестовал публично, но все,  что хотел, читал и
давал другим, правда, соблюдая  осторожность. Я  не борец за справедливость,
лучше помоги слабому, обиженному - сегодня, сейчас... а демагогию не терплю.
     Я бы сказал, у меня две  жизни, одна для себя, это  картины,  вторая на
виду, деятельная,  но настолько далекая от первой, что мало кто сводил концы
с  концами.  И я старался, чтобы  оба полюса  моего существования ни  в чьих
головах бы не сошлись, популярности  всегда избегал.  Это нетрудно, никто не
популярен, если не хочет известности всерьез.

     ***
     Избегал, не избегал... тайны никогда не делал. Но и не  кричал  о себе,
не зазывал смотреть картины,  оттого и не  трогали  меня  хамы и  воры, наши
новые герои.
     Я врач, хирург  хорошей школы, еще  в молодости увлекся пластикой лица,
как стало посвободней, ушел в  частную клинику, годам к сорока пяти известен
в узком  кругу,  надежда стареющих звезд эстрады,  сколько  хочешь  запроси,
только  дай им новое лицо, гладкую кожу, видимость молодости... Презираю эту
фальшивую дорогую  кухню, пришить  нос алкашу,  пострадавшему  в драке, куда
приятней.  Но  чтобы  покупать  картины,  деньги  нужны,  поэтому много  лет
продавал  талант омолаживать лица за  возможность покупать  картины, которые
люблю. Лучшее, что я сумел придумать в жизни - покупать рисунки да картинки.
Зачем лукавить, мне приятно -  любимые изображения всегда при мне. Именно  -
при мне, живут со мной... но не мои, чудо присвоить невозможно. Я помогаю им
выжить,  картинам  трудней всего первые полсотни лет. А  я  наоборот, только
перевалил  за пятьдесят,  и выдохся,  говорят,  мужской  климакс, а я думаю,
подвела  эпоха. Никому не пожелаю  вляпаться не в свое время... Ждать нового
дыхания, или, может, уйти ни  с  кем не  прощаясь,  как Мигель?.. Мне слегка
поднадоело все... Не то, чтобы устал  - подташнивает от современной жизни, и
если б  кто-то  решил  мой вопрос безболезненно и  быстро,  я бы  не  сильно
возражал.
     Мучиться  не хочу ни  от боли, ни от страха, но особой привязанности  к
себе и тому, что вижу... увы...

     ***
     Неправда,  многое на свете еще люблю и  уважаю, про живопись и говорить
нечего - влюблен. Картины  моя страсть, и  главное поражение. Самый глубокий
интерес -  и  отчаянная зависть... взрывчатая смесь...  Завидовал художникам
глубоко и безнадежно.  Уже в  зрелые  годы  учился, начинал,  несколько  лет
мучился всерьез... и не выдержал, не вытерпел своей неумелости, так бывает с
тщеславными и нетерпеливыми, тут же сравнивают себя с мастерами.
     Рассудил,  и  сознательно отступился, в  трезвости  мне  не отказать  -
возраст, мягко говоря, не младенческий  был, да еще в обществе, которое всех
по  полочкам  раскладывало,  а  кто  вправо-влево...  не  расстрел,  времена
менялись, но тоже ничего хорошего, вне школ, союзов, единственной поощряемой
традиции... И я сказал себе "не  выйдет"... Прославленный девиз неудачников.
Смелость и желание иногда пробивают стены, а я не бился о них, и заплатил за
это полным  поражением. Оказался беспомощным, когда следовало сделать смелый
шаг, поверив чувству  и  желанию, наперекор  рассудительности.  Поменьше  бы
рассуждал, получше старался...
     А  по жизни даже преуспел, завидовали, спрос на молодые  лица, гладкие,
бездумные, все  рос... "Поработал -  отдохни", две половинки  жизни, которые
устраивают и верхи и низы. Творец больше не нужен, отдохни, творец...

     ***
     А вот клоуны нужны. А значит и готовящие их на сцену, и я один из них.
     Подкрашиваю шутов самого  дурного пошиба.  Пусть!.. зато счастлив дома,
смотрю на милые сердцу изображения, и рад, что еще живу.
     Но временами, сидя в своем уютном убежище, среди картин и рисунков этих
счастливцев...  чувствую,  что  уязвлен  -  проиграл,  даже  не  попытавшись
выиграть.  Не в  возрасте дело,  не в  учителях, кто лучше меня  знает,  как
учились  Сутин и  Пиросмани?..  Разумный человек - мелкий игрок. Не  путайте
разум  с умом, врожденным свойством, способностью видеть остро, различать  и
сравнивать.  А разум... умение использовать ум, зависит  от понимания жизни,
себя...  Он больше  включает  приобретенного, шире  ума,  зато поверхностное
свойство.
     Мне  говорят,  ты  схоласт,  копаешься  в близких  понятиях.  Но  я  не
составляю  правил  для   других.  Умом  восхищаюсь,   а  к  разуму  отношусь
настороженно, что он там еще выдумает, куда направит ум... Будь  я посмелей,
направил бы себя на одно неразумное занятие - живопись. Но я всегда стоял на
твердой почве, elu lхvi, как  говорят эстонцы, что значит "лев жизни", вечно
боялся свою реальность проворонить да проиграть. Разумный всегда проигрывает
"безумству храбрых", но это по  большому  счету, и мало кому интересно.  Кто
строит свою жизнь в соответствии с тем,  сожмется вселенная или не сожмется,
скажем, через десять миллиардов лет? Скажете, смешно?.. А в сущности, стоило
бы... если уж спятить, то всерьез.
     Но  нас  раздавят, испепелят,  выкинут  на помойку  куда  более  мелкие
катаклизмы.

     ***
     Но нельзя себя все  время  осуждать,  жалеть об упущенных возможностях,
часто мы их придумываем задним числом, приукрашиваем прожитое время.  Не так
уж  плохо  жил. Да,  стоял  прочно  на ногах,  но  от  реальности  стремился
удалиться,  толкотня  в колбасных  рядах не для  меня.  Приник  к  живописи,
прилепился,  пусть  неудачник, но  заворожен изображениями, всю жизнь кружил
вокруг  да  около.  Завидовал!.. Нет,  я художникам  помогал.  Обирал  их...
Надоели эти споры  с самим собой!..  Чужие лица меня кормили - медицина, а я
вкладывал  все, что имел, в картины да рисунки.  Читал, учился,  а главное -
смотрел. Главное - опыт, напряженное  внимание и чувствительность. Читай, не
читай,  все ерунда, пока  не  почувствуешь мороз по коже - перед тобой Вещь.
Чистый  восторг.  Знания  часто мешают воспринять особый взгляд художника на
мир,  оригинальность   принимают  за  неуклюжесть,   неумелость...  Впрочем,
расплывчатое  и  пустое  словечко "оригинальность"  я бы  заменил  другим  -
Странность.  Не вкладывая в него узкий бытовой смысл...  как фундаментальное
свойство частицы, отличающее ее от остального мира.
     У Странности свой путь. Он вовсе не легок, как нам порой кажется, глядя
на   пренебрегающих  правилами  обыденной  жизни.   Нелегко  оторваться   от
обыденности, часто не хватает внутренней уверенности, спокойной  силы, и для
художника всегда  есть  соблазн  легкого  пути -  сдаться  снисходительности
жизни, скользить по  поверхности вещей, весело  махать кистями, отодвинуться
от нервных трат, мастеровито и банально лепить подобия, обманки...
     Выбирал ли Мигель, для меня загадка, выбирают ли такие как он вообще?..
Похоже, слепо следуют своему основному предназначению, бросая всю  остальную
жизнь на произвол случая... или изменяют себе, но тогда вообще остаются ни с
чем... А  все остальное,  кроме странности, в нем было как бы между прочим -
попытки прилепиться к обыденности, игра с реальностью... усмешки, глупости и
слабости, потворство себе в мелкой мерзости... усталость - и развязка... Вот
так,  потеряв  свой стержень,  между  прочим  и  ушел...  Нет,  я не  берусь
осуждать,  мне  чертовски  обидно!..  Иногда кажется,  многое  можно  "между
прочим", а на  самом  деле почти все определено. Допустим  даже,  что  можем
поступать, как  хочется,  но...  не  можем чувствовать  как захотим, поэтому
разговоры  о свободе забавляют меня. Наши  чувства, желания  и пристрастия в
сущности   определяют  наши  поступки,  а  мы,  надув  губы,  говорим  -  "я
свобо-о-дный человек..." Старик Шопенгауэр усмехнулся бы, и только...

     ***
     Впрочем, когда он прославился, то ничего против не имел.
     А я недалеко ушел от общей колеи, но не просто кружил  вокруг картин да
завидовал художникам. Меня считают знатоком рисунка 15-17 веков, европейской
графики, мне ближе всего бесхитростной простотой старый голландский рисунок.
Лет  двадцать тому назад, копаясь в барахле, наткнулся  на девять желтоватых
листочков,  мой   первый   большой  успех.   Зимние  пейзажи  малоизвестного
фламандца,  он   путешествовал  на   севере,   в   отличие  от  большинства,
стремившихся в Италию... это о многом говорит,  самостоятельный  человек.  В
пейзажах сдержанный восторг, удивление, средства предельно скупы, белый лист
и немного туши, подчиненной перу. Меня словно на бегу остановило... Казалось
бы, зачем прибегать к такому неточному способу  выражения, как рисунок, если
есть слова?
     Но я не встретил в своей жизни мыслей, идей и слов, которые бы выразили
просто и точно - сразу!.. мое  состояние, когда стою ранним  утром у окна  и
смотрю на  осенний пруд, замершие деревья, еще не проснувшиеся после ночи...
на сонную тяжелую воду...
     А  в шестнадцать  пытался.  Хотел дойти до  истины  настолько всеобщей,
чтобы  подставляя  в нее, как  в формулу,  свои  природные свойства,  понять
причины всех решений, поступков... и даже предписать себе  на будущее - "как
жить". Думаю, это мои еврейские корни... то, что  называют "начетничеством и
талмудизмом"... Я  чуть  иронизирую,  слишком тонкий вопрос, чтобы  ломиться
всерьез...

     ***
     Ничего  не получилось.  Похоже, мы  живем  в  туманном мире ощущений  и
состояний, мимо нас изредка проплывают  слова  и  мысли. Слова  узки, точны,
называют вещи  именами... но через них нет пути к нашим сложностям. То,  что
приходит  к нам,  мудрость философии  и  мозоли от жизни, общее достояние, а
собственных прозрений все нет и нет... Чужие истины можно подогнать под свой
размер, но странным образом  оказывается, что рядом с выстраданной системой,
не замечая ее, плывет реальная твоя жизнь...
     Какие истины!..  я  давно перестал  искать  их,  есть  они или нет, мне
безразлично. Люди не живут по  "истинам",  они подчиняются чужим внушениям и
собственным   страстям.  Мы  в   лучшем   случае  придерживаемся  нескольких
простейших правил общежития и морали, все остальное  проистекает из чувств и
желаний, они правят нами. Руководствуясь  сочувствием к людям и  уважением к
жизни, а она без  рассуждений  этого  заслуживает... можно кое-что успеть, а
времени  на большее нет. Немного бы покоя и согласия с собой, и чтобы мир не
слишком яростно отторгал нас в предоставленное нам небольшое время...
     Определить  не  значит  понять,  главное  -  почувствовать связь вещей,
единство в разнородстве,  а это позволяют сделать неточные способы, непрямые
пути  - музыка, свет  и цвет,  и  только после них -  слова.  Понимание  это
тончайшее соответствие, резонанс  родственных структур, в отличие от знаний,
к  примеру, об  электричестве, которые свободно  внедряются в любую неглупую
голову, в  этом  идиотизм  цивилизации, демократической  революции в области
знания.  Должен  признаться,  я  против  демократии и  идей  равенства,  они
противоречат справедливости, и будущее человечества вижу в обществе,  внешне
напоминающем первобытное, в небольших культурных общинах с мудрым вождем или
судьей во главе. Я не против знания, оно помогает мне жить удобно, комфорт и
в общине не помешает... но оно не поможет мне понять свою жизнь.
     А  вот  маленький  пейзаж  Мигеля...  это, без  сомнения,  точный остро
направленный ответ, лучик света именно мне в глаз!.. Почти все, что я мог бы
сказать миру... если б умел говорить на этом языке.

     ***
     Впрочем,  будь доволен тем, что имеешь, языком не овладел, но понимание
и любовь тоже немало, и просто не даются...
     Продал свою находку, голландские рисунки, хорошему музею, стал известен
еще в одном узком  кругу, на момент приятно, но  быстро забывается.  В  наше
время узкие круги становятся все уже, того и гляди, исчезнут из поля зрения,
и  останется все как  было - двое-трое  на кухне, разговоры  вполголоса,  не
потому что  страшно...  просто громче  не  нужно, и  бесполезно, хоть кричи,
никто больше не услышит... Задешево продал,  откуда деньги у них... С ценами
вообще маразм, рисунки эти бесценны, при чем тут "общий эквивалент"... чего?
-  страсти,  жизни, смерти?..  Зато  они  в  отличном  месте. Несколько  раз
приходил, смотрел. Нет, не останавливаюсь, только мимо, мимо... кину взгляд,
и  вижу  - здесь... Рад  за  них,  изображения - существа со своей  судьбой,
устойчивей и  долговечней  творца, и  это правильно, потому  что концентрат,
эссенция,  а художник всегда  разбавлен,  загрязнен жизнью и наполняющей  ее
чепухой.
     В  это  трудно  поверить,  пока  сам  не  убедишься.  Но  лучше  бы  не
убеждаться...

     ***
     Мне говорят, как вы можете сравнивать, живое и неживое...
     Но картины для меня  живые существа,  я думаю, они не  менее живы, чем,
скажем,  деревья... Я представляю, как трудно  будет  с  ними  расставаться,
когда придет мое время. И они ближе  мне, чем  растения... они как мои дети,
хотя зачастую намного  старше меня.  С ними  у меня гораздо  больше  общего,
представьте, что  деревья обладают разумом,  нашлись  бы у нас  с ними общие
интересы?.. Сильно сомневаюсь. А с картинами есть о чем поговорить...
     Но разве  не странно иметь в  доме  тысячу лет живущее существо,  зачем
собирать картины, если есть музеи?.. что за страсть такая?..
     Обладание  ценными вещами  меня не  привлекает.  Увлечение  началось  с
вопросов. Что в этих изображениях такого, на что я не решился, не  сумел или
побоялся  сказать сам?.. Чего же я лишен, черт возьми!.. Не в выучке дело, я
упорно  учился, причем в  сознательном  возрасте... копировал,  дрессировали
меня  нещадно...  Вышел на волю  -  и полный паралич!  С  натуры  скучно, по
воображению не получается... Вопросы  бьются в голове, хочется иметь  ответы
перед глазами. Бывает, проснешься  ночью, встанешь,  подойдешь к  висящим на
стене картинам... как будто  стараешься застать врасплох,  чтобы выдали свою
тайну.  Никаких тайн,  все на  виду,  чем  лучше  сделано,  тем  бесполезней
спрашивать.
     Так ничего и не понял, зато картины полюбил.
     Со  временем  привык  к  собственной  неспособности, почти  успокоился,
оказался талантлив в ином  деле, оно полуискусство, ручной труд, и утвердило
меня  в жизни,  ведь  каждый  ищет  свою нишу, если  не родную,  то хотя  бы
приемлемую.  Я нашел  такую,  свою хирургию любил и уважал.  Но без страсти.
Страсти не было. Может,  к лучшему, разумные люди опасны, когда их побеждает
страсть, они становятся маньяками, мне говорили...
     И  все  равно  оказался  маньяк, хоть и  не решился  писать картины, но
пристрастился к коллекционированию.  Начал с исследования да рассматривания,
а кончил глубокой привязанностью.

     ***
     Конечно,  без  любви и привязанности  тяжко... но чтобы выжить нужны не
высокие  материи, а что-то очень простое. Так  меня  учили с детства, и даже
перестарались. Если б я был посмелей... А я жил по своим несложным правилам,
глубоких  истин не  искал,  усердно  чинил потрепанную  кожу  знаменитостей,
боролся с чужими  складками и морщинами... гонялся  за  картинами...  Помимо
интереса  и  понимания, в  этом  деле приземленные правила  важны,  денежные
хитрости, связи,  а  как  же... Во  всем  этом варился  годами...  Оглянулся
несколько  лет  тому назад,  вижу,  заброшен  в  современность  из  далекого
прошлого, и, можно сказать, обречен - слишком быстро изменился климат жизни,
этого  и  мамонты   не   выдержали  бы...  Отношение  к   культуре,   камень
преткновения,  она  для  людей  моего круга  не  забава,  не десерт,  к чему
склоняется сегодняшнее поколение, а самая глубокая реальность.
     Потерял почву под ногами, это подкосило меня.
     Как-то  сидел в  своем кресле  перед  осенним небом... прошлой  осенью,
да... Мигеля  больше  нет, новых картин не будет. Жизнь катилась в  холод  и
темноту... И я подумал, не  хватит ли... стоит ли ждать боли и маразма?.. На
глубокие  истины не  претендую, но в  общих чертах понял, как все  устроено,
чего ждать от себя, от людей, от  всего живого мира, с которым связан... Тем
более, как медик,  имею  все  возможности безболезненно удалиться.  Бога  не
боюсь, готов распорядиться собой, как сочту нужным...

     ***
     Нет,   кое-какой  интерес  еще  остался,  и  главное,  привязанность  к
искусству... без нее, наверное, не  выжил  бы...  Спокойные домашние вечера,
рассматривание изображений...  это немало... Да  и  надежда еще есть - через
глухоту и пустоту протянуть руку будущим разумным существам,  не отравленным
нынешней барахолкой.  Как по-другому  назовешь то,  что процветает в  мире -
блошиный  рынок, барахолка... А вот  придут  ли  те, кто захочет оглянуться,
соединить разорванные нити?..
     Я не люблю выкрики, споры, высокомерие якобы "новых", болтовню о школах
и  направлениях,  хлеб  искусствоведов...  Но если  разобраться,  имею  свои
пристрастия. Мое собрание сложилось постепенно и незаметно, строилось как бы
изнутри меня, я искал все, что вызывало во мне сильный и моментальный ответ,
собирал  то, что  тревожит, будоражит, и  тут же входит в жизнь. Словно свою
дорогую вещь находишь среди чужого хлама. Неважно, что послужило поводом для
изображения - сюжет, детали отступают, с ними отходят на задний план красоты
цвета, фактура, композиционные изыски... Что же остается?
     Мне важно,  чтобы в картинах с  особой  силой  было выражено внутреннее
состояние  художника.  Не  мимолетное впечатление импрессионизма, а  чувство
устойчивое  и  долговременное, его-то я и  называю Состоянием. Остановленный
момент  внутреннего  переживания.  В   сущности,  сама  жизнь  мне   кажется
перетеканием в  ряду  внутренних состояний.  Картинки позволяют  пройтись по
собственным следам, и я  с все чаще  ухожу  к себе,  в тишине смотрю простые
изображения, старые рисунки...
     Отталкиваясь от них, я начинаю плыть по цепочкам своих воспоминаний.
     Живопись  Состояний  моя  страсть. Цепь  перетекающих  состояний -  моя
жизнь.

     ***
     Но как ни старайся, мы эту цепь не выбираем - состояния выбирают нас.
     А  в шестнадцать  я  хотел  все выбирать  сам, дойти до  истин, и  свои
чувства  разумно  направлять. Оттого и пошел на  медицинский, днями и ночами
зубрил, резал трупы... никакой тебе личной  жизни и увлечений,  два года как
один  долгий день... И  как только появилась  рядом мордашка, не  разбираясь
женился,  вот  и  "разумно  направил  свои чувства"... Так бывает  с  людьми
отвлеченными от конкретной жизни - влип. На третьем  курсе...  время надежд,
шестидесятые... люди связаны были недавним страхом,  бедностью, теснотой, но
теплей, душевней было, искренней, что ли, чем сейчас... так не толкались, не
суетились... Никто не думал о семье всерьез, с большой ответственностью, все
больше "как-нибудь..." Повсеместное чувство облегчения после прошлого, войны
и лагерных ужасов - "теперь-то ничего, теперь хорошо... уж как-нибудь..."
     А через  год  развелся,  детей к  счастью  не  получилось. Нужны опыт и
время,  чтобы понять свои интересы и пристрастия. Сначала  обманываешь  себя
общими представлениями о жизни, в юности хочется влиться в общий поток, или,
как говорят, "понять жизнь"... я не избежал этого, и прочих обманов времени,
и  всех разочарований. Потом  стал  искать свои  пути,  чтобы  в несвободной
стране остаться свободным. Если  всерьез подходить,  то нет никакой свободы,
но  если смотришь  веселей  и проще, то можно найти  вкус жизни даже в самом
закрытом обществе.  Вкус одиночества!.. Я  эгоист, одному  мне лучше, легче,
свободней,  у  меня  свои  ходы  по  жизни,  чтобы   всерьез  ни  с  кем  не
сталкиваться. Не выношу толкучки, соревнований, насильственных  столкновений
лбами,  встреч,  которых  не можешь  избежать...  Откуда  я  такой, не знаю,
видимо, по своей генетике одиночка, хотя в  то же время деятельный  человек.
Сколько помню,  был предоставлен самому  себе... А когда начался мой роман с
живописью... это особая жизнь,  уходишь в нее, все остальное тогда отходит и
бледнеет.
     Живи я в  иное  время, был  бы общительней и мягче, не  сомневаюсь.  И,
наверное,  так не  относился  бы к своему дому  -  как к убежищу.  А в эпоху
перемен нужны  берлоги  да тайники...  Следуя этому убеждению, я  купил дом,
квартиру  на  Чистых Прудах,  построил убежище за  городом...  Бывает  время
убийц, тогда не скроешься, теперь время воров и хамов, выжить можно, правда,
с чувством блевотины во рту, но жизни  это не  угрожает, главное, иметь свой
угол. Без него я бы пропал, совсем пропал. И без медицины, что бы я делал?..
а ведь нос воротил, мечтал переметнуться в  свободные художники... Профессия
оставляет мне  время, я даже не  каждый  день занят,  и  долгие  часы  сижу,
разглядываю  любимый  хлам  -  английские   акварели,  голландский  рисунок,
немецкие  миниатюрки  маслом на  бумаге,  это  прелесть...  Разве  жизнь  не
доказывает ежечасно, что ей не нужна подобная чепуха? Вот мы, такие как я, и
разбежались  по  норам,  встретимся   -  шепчем  друг  другу  -  "пройдет...
вернется..." Ничто  не  вернется, глубокому искусству  пришел  конец, вместо
культуры   свалка  крикливых   ничтожеств,   ярмарка  тщеславия,  забавы  на
потребу...

     ***
     Может, и  не вернется, но надежда-то осталась... Если б не  надежда, не
нашел бы я своего Мигеля.
     А на днях  сосед уговорил  пойти, посмотреть гения  современности. "Без
очереди  проведу..."  Роскошные залы,  в центре  столицы,  народ  валит... Я
только глянул от  дверей,  подойти не  смог,  сослался  на внезапную  боль в
груди... торопясь ушел. Шлемы да мечи, грубый пошлый цвет, каменные челюсти,
маскарадные   красотки,   олицетворяющие   национальный   дух...   И   домой
возвращаться  не хотелось,  потянуло  взглянуть  на домик  свой. Там  теперь
чужие,  мне  делать  нечего,  но  с  местом  многое  связано,  и вот  иногда
подкрадываюсь, смотрю из-за  сосны,  которую  посадил  сам...  В  пригороде,
недалеко  от  вилл  больших начальников. Я  сдаю дипломатам, на это безбедно
существую.  Немного  легче стало,  пришел  домой на  Пруды, пил кофе, сидя в
кресле у  окна...  За  мной  на  стене Мигель,  молчаливые улочки  города, в
котором все оставлено и ничто не забыто, а вернуться - некуда вернуться. Мне
не надо на них смотреть, знаю, они смотрят на меня, и спокоен, сижу и глазею
в небо. Обожаю высоту...

     ***
     А  в те  дни перед  поездкой... тоже  душное лето, даже не верится, год
прошел...
     Все  ночи спал в своем  убежище  на  окраине,  полчаса  на автобусе  от
последней  остановки  метро, не скажу какой... проход между двумя пустующими
заводами, один неживой, второй  еле теплится.  Участок,  огороженный высокой
проволочной  изгородью, в  глубине кирпичное  строение  в  два этажа, раньше
здесь был ремонт  машин.  Дом  я купил, даже бомжи не хотели жить, настолько
продут ветрами и обчищен. Но  я и не  пытался обустроить, все  мое глубоко в
земле. Вход ко мне никто  не знал,  массивная тумба,  на ней когда-то стояла
одной ногой доска почета. Тумба легко поворачивается, если,  конечно, знаешь
тонкости, под ней несколько ступенек вниз, и перед вами бронированная дверь.
Кодовый  замок,  два  поворота ключа,  и  я  у  себя,  60  метров  тишины  и
безопасности.
     В  восьмидесятые я был  уже богатый  человек,  нанял бригаду  мастеров,
провели  сюда  свет, тепло,  все удобства, воду...  благо под  домом  многое
сохранилось,  бывший  гараж. Здесь  у  меня был комфорт, но  без  излишеств,
всегда одинаково и  спокойно. Мне нужно,  чтобы жизнь хотя  бы в  одном моем
углу стояла  на месте,  без изменений день за  днем, год за годом... иначе в
моей стране жить невозможно, а  другой знать не хочу. А в молодости мечтал о
разрывах,  разломах... Теперь бы только оставили в  покое...  и чтобы всегда
один и тот же вид на стене перед кроватью... Спальня, кровать, торшер, полка
с  любимыми книгами,  я много  читаю...  оказывается,  и не  такие  еще были
времена, это успокаивает... Кухня... и большое помещение, хранилище  картин,
полки,  на  них  папки  с   рисунками,  по  стенам   холсты...   натюрморты,
голландцы...
     Построил  вовремя,  все  чаще  приезжал,  забирался  надолго.   Желание
исчезнуть с лица земли, да, возникало... Но не "холодным сном могилы", а вот
так закапываться в свою удобную и теплую нору, исчезать  и появляться, когда
хочу и где хочу. Иногда думаю, что в  пятьдесят с хвостиком, да при отличном
здоровьи...  не  должно  быть  таких  мотивов, но  кто сейчас веселится?.. -
мерзавцы и дураки.
     Вернулся  от  Мигеля, все потерял  -  и  коллекцию,  и тайное  убежище.
Говорить не хочется, как-нибудь потом... Главное жив, сохранил интересы, что
похоже на  чудо... даже спокойно  сплю, на рассвете воскресаю, сижу  в своей
квартире на  Прудах,  пью  кофе, смотрю в  небо, слушаю  шаги  на  лестнице,
перебранку в глубине двора... еду в автобусе, потом в метро, люблю ездить  в
толпе... встречаюсь с немногими, говорю,  смеюсь, хожу  к художникам, терплю
их глупые разговоры, иногда покупаю, и  снова  исчезаю. А  потом появляюсь в
больничном  коридоре, белый халат,  шапочка, звякание  инструментов... здесь
по-прежнему мой второй мир.
     Но что-то безвозвратно сломано после возвращения... чувствую, никогда к
прежнему состоянию не вернусь.  Что скрывать, раньше я жил легко,  несколько
удач, неудач, к которым одинаково привык... всегда свой угол, кофе по утрам,
картины,  картины...  удовольствие  от  мастерства  своих  рук...  Обычно  к
пятидесяти годам, если не  совсем дурак, все  печальное и страшное можно уже
предвидеть,  но  человек  так  устроен,  что  умеет  ускользать,  и  по мере
приближения  границы света и  тени, переползать к свету. Вот и я  ускользал,
ускользал... а теперь попался, и чувствую, что навсегда.

     ***
     Да, тень лежит на всем, но в  этой тени еще  не умерла жизнь, не всегда
же  смотришь  на  мир  с  высоты.  Но   чем  ближе  подходишь,  тем  картина
печальней...
     Недавно повели  смотреть,  так  себе,  потуги...  причем  художник  уже
старик,  малевал  всю жизнь,  и никто  ему  правды не сказал.  Она  проста и
очевидна,  здесь  живопись  и  не  ночевала.  Хотя  в  большинстве  случаев,
действительно, лучше промолчать. Не знаю, нужна ли правда, и кто уверен, что
знает?.. И вот, всю жизнь...  - хвалили,  хлопали по плечу...  Один пейзажик
получше  прочих,  и  все  равно игра  в  поддавки,  трусливо  замазан  свет,
бездарные  и безнадежные поиски цельности. Но без нее совсем никак - обои!..
Абстракция, не абстракция - цельности нет, значит полный  крах, картины нет.
Пикассо, гениальный пижон, играл,  играл,  но перед  цельностью задумывался,
находил  свои  пути. Недавно  предлагали,  эскиз  портрета,  "сын  в костюме
Пьеро",  белая, среди хаоса разнородности,  фигурка все объединяет... Увы, я
не  миллионер,  и  не мое  это искусство,  люблю  попроще, без  демонстрации
умения. Но  с нежностью  смотрел, какие светлые  были люди,  артисты  начала
века...   хитрющий,    конечно,    этот   Пабло,   но    по-детски   предан,
непосредственности  никакой, зато наивная гордость мастерством,  тоже своего
рода примитив.
       Художник  строит  вещь  из  разных по цвету  и  силе  пятен,  чем они
противоречивей, тем больше  нервов, труда и умения уходит на их равновесие и
примирение,  но  недаром - если повезет, усилия  превратятся  во  внутреннее
напряжение, драму, глубину, концентрированный аналог жизни. Можешь, конечно,
пойти за "черным квадратом", создавая цельность за счет уравнивания всего со
всем... но пропадает драма борьбы, острота, серьезность, глубина... остается
выразительный символ, агитка, декларация, действующая на ум, но никогда - на
чувство.

     ***
     Художник строит картину, и гораздо свободней нас, но и мы, в меру своих
сил, строим  жизнь,  используя материал, который подсовывает  нам случай.  И
сколько нервов, труда и умения уходит на примирение противоречий!..
     Я начал с того дня, прошлым летом?.. Смотрел картинки двух молодых...
     Я знаю, трудно терпеть, когда рассматривают  твое сокровенное и молчат,
это больно, и я был полон сочувствия... Но мне нечего было сказать, особенно
одному из них. А второму  рано говорить, я искал подтверждений тому этюдику,
убедиться,  что  не совсем случайный всплеск.  Кроме  того,  нельзя  хвалить
одного  художника  в  присутствии  другого,  так   мне  давным-давно  сказал
настоящий живописец,  уверенный в своем таланте человек, и  все равно, он не
мог  это выносить. Смешно?.. Да,  время  настало  хамское, в  чужую  постель
залезут, не то, что такие тонкости...
     Хорошее  встречается редко, снисходительней будь!.. И я молчу, не выдаю
своего раздражения, причиной  которому...  если одним словом  - бесчувствие.
Куча  работ,  а все мимо!..  Например, вот, пейзажик...  поле,  опушка леса,
много  неба,  облака...  и  все  до  ужаса  безнадежно.  В  миллионный  раз!
Рассчитывая,  что природа  сама все  скажет,  стоит  только ее добросовестно
воспроизвести,  художник переносил  на холст цвета  и  оттенки... и это все.
Чувствуешь сожаление, и  сочувствие к  парню  -  довольно  симпатичные части
картины,  не договорившись, борются друг с другом, облака волнуются, лезут в
глаза, земля  не своим  голосом  кричит...  Даже узкая  кромка  леса,  и  та
отличилась  бессмысленным  и  наглым  ядовито-зеленым  цветом.  Кто  во  что
горазд...
     Безнадежен!.. Не мог  больше смотреть на  это бесчестие, отставил холст
налево, взялся за другие.  Их создатель пытается  что-то объяснять, но  я не
слушаю  и  всем  видом,  пусть  доброжелательным, но  решительным,  стараюсь
показать, что должен сам, и лучше, если он помолчит. Так он в конце концов и
поступает, а я остаюсь со своими размышлениями...
     Но всегда наготове, внутри меня нервный  и зоркий сторож, глаз индейца.
Зевать никогда нельзя, и я,  как художник,  подстерегаю  случай, неожиданную
встречу... Этого  разговорчивого  надо  бы  отпустить  с миром,  но  не хочу
обижать.  Что  значит "молодой  еще"?.. со временем художник  не  становится
талантливей или умней, только несчастней...  А второй симпатичней, молчит, в
его пользу  этюд, что справа... случайный?.. В искусстве  многое случайно...
только одних случай любит больше, чем других, наверное, потому, что они сами
его чувствуют и любят, умеют подстеречь счастливый случай.

     ***
     И в жизни также... Но бывает, подстерегай, не подстерегай...
     Прошлым летом  сплошные  беды!.. Только вернулся  от  Мигеля,  подавлен
смертью  художника... И снова потери... всех голландцев, немцев... почти всю
графику потерял, которой  гордился... Но я  уже был убит, дважды не убивают.
Махнул рукой, ушел... может, даже облегчение испытал?.. Расплата?..
     А картины  Мигеля...  они живы.  С  ними,  правда,  случилась небольшая
история, но  это уже мелочи жизни, судьба решила пошутить, немного разрядить
обстановку.  Ведь  до этого  она  не раз подбрасывала мне  удачу,  разве  не
случайно появился в моей жизни Мигель?..
     Тогда я еще собирал людей в своем доме, любил кормить и веселить народ.
Часто  ходил  по  мастерским, и к  себе приглашал  художников.  Многие  лица
стерлись в памяти, но картинки помню почти все, начиная с семидесятых... Тут
же  привиделась  одна  -  П-го,  сына  писателя,   погиб  от  передозировки.
Московский ночной переулок, парадные кажутся наглухо заколоченными, тупик...
Тогда  казалось, вот он, единственный тупик, только бы  выбраться - на волю,
на простор... Теперь понятно, тупиков тьма, и мы в очередном сидим... Не так
уж много  времени прошло, но будто ветром  сдуло ту жизнь, и  хорошее в этом
есть, но слишком много печального, главное - людей мало осталось. Кто уехал,
кто погиб, а кто и процветает, но все равно мертвец. Остались одни тусовки.
     В тот вечер то ли кто-то уезжал,  то ли  продал картинку  иностранцу...
они падки были на подпольную  живопись. Когда она вывалилась из подвалов, то
почти  вся  оказалась  не  выдерживающей   света.  Но  и  время  изменилось,
чувствительность  восприятия притуплена, кричащий  звук и цвет одолели всех,
что   в  этом  гаме  еще   может  остановить,   привлечь   внимание?.  Одних
останавливает мерзость, других - странность.
     Процветает, конечно, мерзость, что о  ней  говорить... Про странность я
говорил  уже,  особый  взгляд... простирается  от сложности до  ошеломляющей
простоты. От сложностей я устал, особенно в последний год, они слишком часто
не на своем месте, в обществе это признак неважного устройства, а в человеке
- от неясного  ума.  Так что со  мной,  если избегать  путаных рассуждений и
долгих  слов,  остается,  как  старый  верный  пес,  только она  -  странная
простота. В моих любимых картинах нет идей,  только свежий взгляд на простые
вещи, и я люблю их больше всего, даже больше жизни, хотя, конечно, предпочту
жизнь картине, но только из-за  животного страха смерти, что  поделаешь, это
так.

     ***
     Нет, в тот вечер не уезжали, наоборот, приехали погостить на родину два
новых американца, два веселых хитреца, весь мир провели своими выдумками, но
живописи никакой, посмеялись над идиотизмом, для живописи маловато... Кто-то
привел их, многие тогда приходили, у  меня всегда была еда и выпивка, и я не
мешал никому. Насчет отношения к себе не  обманывался, "новые"  считали меня
устаревшим, старые  презирали за интерес  к новым...  но  все знали,  что  я
покупаю,  и приходили. Так и Мигель случайно появился, не помню, с кем...  в
тот вечер было человек двадцать. Невысокий, худощавый до жилистости, смуглая
физиономия,  нож,  а не  лицо...  Был бы  красив,  если б  не сломанный нос.
Сколько ни  ел, всегда голоден,  русский, кажется,  наполовину, еще грек или
испанец, а может еврей,  не знаю, национальность для меня не в счет, одна из
самых  пошлых  бирок  на  наших  клетках.  Как  только  появился  в  дверях,
показалось, что пьян, но спиртным не пахло... тогда ему было около тридцати.
То тих и робок, то  брызжет дешевым юмором, трещит  без  умолку...  Впрочем,
иногда довольно  умно  говорил.  Но, понимаете, я  сразу чувствую таких -  с
гнильцой...  Считается, что талант  все  искупает,  я всегда  с ожесточением
спорил, ничто не искупает,  талант как хвост или другой отросток от природы,
вот и  тащит за  собой  всю жизнь... Уверен, что прав, но ожесточение  -  от
зависти.  Как  заходит  разговор  о  Мигеле, тут  же  забываю  про логику  и
справедливость... и ничего с собою поделать не могу.
     Я сразу тогда  понял,  с ним дела  не имей,  держись  подальше.  Всегда
говорил себе, картины -  одно,  а с  художником  соблюдай  дистанцию. Всегда
получалось, а в прошлом году не получилось.

     ***
     Конечно, приятного было мало, и конец ужасный... но я многое понял.
     Но я  не хотел в  своей  жизни ничего менять!  Всегда избегал жизненных
трагедий, сложностей, хотя не сумел в молодости, но это другая  тема... Если
живешь  один, то многого  можно  избежать  и не заметить. Дом  свой, работа,
картины... Нет, картины, дом, работа... новые, новые картины...
     Но  в  последние  годы  все  равно  сложностей  хватало. От  сорока  до
пятидесяти  еще  карабкаешься вверх,  пусть  с напряжением, если сравнить  с
предыдущим   десятилетием,   но   усилия  чувствуешь   как  радость,   мощно
преодолеваешь... А  от пятидесяти  до шестидесяти...  это мои десять...  они
совсем другие... И поездка еще добавила.
     И не  просто  добавила,  все усложнила, я стал  другим.  После  приезда
чувствую, совсем чужое вокруг,  хотя что может за месяц измениться... Многое
может, перестал карабкаться, остановился. Понял, как легко жизнь, величайшее
благо, становится  мучением  и  непосильной  ношей.  Cпособность чувствовать
напряженно  и сильно - обоюдоострое  оружие,  жить  тем страшней, чем больше
можешь. Настроение сильно изменилось, сильно. Мне  не нужно больше  покупать
картины, ежедневно смотреть. И в музеи ходить почти перестал. Зайду в зал...
двух-трех картин хватает, устаю от напряжения, раздражаюсь, и ухожу.  Иногда
смеюсь над собой, совсем как художник стал, нетерпим... только не пишешь...
     И все-таки,  если зовут, как по обязанности  иду, смотрю... Покупаю  из
жалости, а раньше никогда. Как будто должен, а не просто, как было, интерес.
Одну комнату на Прудах превратил в чулан, забиваю  дохлятиной, пусть, думаю,
полежат...
     Но не совсем уж бескорыстно, проходит время, возвращаюсь, иногда нахожу
симпатичные моменты, даже у самых серых, представьте себе. Только приходится
много   таких  куч  перелопатить,   утомительный   труд...   но  высокомерия
профессионалов  не  люблю,  наказание  им -  ожидаемый результат,  а что еще
найдешь под фонарем?..

     ***
     Нет, я не против профессионалов, но и художник, и образованный любитель
перед новой картиной  всегда  дилетант, иначе  он ремесленник  или заученный
искусствовед, и плохи его дела. Жаль,  что понимание приходит с бессилием  в
обнимку...
     А  десять  лет  тому  назад  я был еще  живчик, богач, красавец-эгоист,
ухитрялся жить в свое удовольствие в довольно мрачной стране. Кто-то боролся
за  свободу, за  права, а я взял себе права и свободы сам, и посмеивался над
борцами. И совесть  почти  чиста, ведь я  поддерживал непризнанные  таланты,
помогал художникам... и этим дуракам, желающим омолодиться.
     Мы  тут  же  договорились встретиться  с Мигелем, завтра  на  квартире.
Сначала  я все собирал там,  делал фотографии, слайды... Некоторые картины и
рисунки оставлял, те, что полюбил, другие относил в северное убежище.
     Я ждал его в  одиннадцать, после обеда операция, знаменитость на столе,
кумир безумствующих девок, изношенная рожа, пошлые мотивчики... из последних
сил  на  плаву...   А  мне-то  что!..  -  порезче  овал,  подработать  щеки,
подбородок,  мешки убрать под  глазами... Примитивная  работенка, но  платит
щедро.  Пустоту взгляда  все равно не скрыть. Заставляет  дергаться, визжать
толпу...  даже  восклицания новые!.. Это  меня доконало - "вау", я-то думал,
восклицания трудней всего внедрить...
     Сколько  раз говорил себе, "не злобствуй", и не удержался.  А внешность
внушительная,  живой да  Винчи,  хе-хе...  метр  девяносто, красивые большие
руки,  пальцы  тонкие,  длинные...  Женщины   смотрят   до  сих  пор,  но  я
стремительно теряю интерес. Не в способности дело, перестаю  понимать, зачем
эта процедура,  своего  рода  внутреннее исследование?..  Приятные мгновения
остались,  но, ей богу,  можно  обойтись. Странно, столько лет с энтузиазмом
воспринимал...  Но  после нескольких крупных  провалов  сделал главным своим
правилом  -  "вместе  не живи  ни с кем",  золотые  слова.  Просыпаешься без
свидетелей, незащищенные глаза, тяжелое лицо... Окно,  туман...  тихие улицы
пустынные...   Люблю  это  состояние   -  заброшенности,   отдаленности   от
всего-всего... Глянешь в зеркало  - "ты еще  здесь, привет!.. Ну,  что у нас
дальше обещает быть?.."
     Тогда   во   мне   просыпается   дух  странствия,   пусть  короткого  и
безнадежного, с примитивным и грязным концом, но все-таки - путешествие... И
я  прошел  свой  кусочек  времени  с  интересом  и верой, это  немало.  Если
спросите,  про  веру,  точно  не могу  сказать, но  не религия,  конечно,  -
ненавижу   попов,  этих  шарлатанов   и  паразитов,  не  верю  в  заоблачную
администрацию и  справедливый суд, в  вечную жизнь и прочие чудеса в решете.
Наверное, верю... в добро,  тепло, в высокие  возможности человека, в редкие
минуты восторга и творчества, бескорыстность и дружбу... в самые серьезные и
глубокие  соприкосновения людей,  иногда мимолетные,  но от  них  зависит  и
будущее, и культура,  и добро в нашем непрочном мире...  Жизнь научила меня,
те, кто больше всех  кричат  об истине, легче всех обманывают себя и других.
То, что я циник  и насмешник, вам скажет каждый, кто хоть раз меня видел, но
в сущности, когда я сам с собой... пожалуй, я скептик и стоик.
     А если  не вникать, скажу проще  - не очень счастлив,  не очень у  меня
сложилось. Хотя не на  что жаловаться...  кроме одного -  я при живописи, но
она не со мной.

     ***
     Собственно,  она и  не  обещала...  Я  говорил  уже,  ни  дерзости,  ни
настойчивости не  проявил.  И  все  равно,  воспринимаю,  как  самую большую
несправедливость - в  чужих картинах разбираюсь довольно тонко, а сам ничего
изобразить не могу. Прыжок в неизвестность неимоверно труден для меня, разум
не дает закрыть глаза,  не  видеть  себя со  стороны... Боюсь, что  открытое
выражение чувства только разрушит мое внутреннее состояние... а  при неудаче
надежда сказать свое  окончательно исчезнет... Зато,  когда находятся такие,
кто создает близкие мне миры... я  шагаю за ними, забыв обо всем. Реальность
кажется  мне мерзкой, скучной, разбавленной... кому-то достаточно, а я люблю
энергию  и  остроту пера,  основательность  туши. Рисунки  с  размывкой,  но
сдержанно,  местами, чтобы оставалась сила штриха,  как это  умел Рембрандт.
Это и есть настоящая  жизнь - тушь и перо, много воздуха и свободы, и легкая
размывка  в  избранных  местах. Плюс живопись... то  есть, фантазии,  мечты,
иллюзии... художник напоминает своими измышлениями о том, что  мы застенчиво
прячем далеко в себе.
     Что поделаешь,  я не творец, мне  нужны сложившиеся образы, близкие  по
духу  и  настрою,  нечто  более  долговременное  и  прочное, чем  мгновенное
впечатление. Я говорил уже - живопись Состояний, вот что я ищу. Такие как я,
по  складу, может,  поэты, писатели,  художники, но  уверенности не хватило.
Нужно  быть  ненормальным, чтобы  верить в воображаемую жизнь  больше, чем в
реальность. Я и есть ненормальный, потому  что - верю... но только с помощью
чужих картин.
     Время  настало  неискреннее,  расчетливое  -  не люблю  его. И  картины
современные  мне непонятны,  со  своими  "идеями", нудными  разъяснениями...
Простое  чувство  кажется  им  банальным,  обмусоленным,  изъезженным...  не
понимают  изображений  без  словесной  приправы,  им  анекдот  подавай  или,
наоборот,  напыщенное  и   замысловатое,   а  если  нет  подписи,  наклейки,
сопроводительного ярлычка или занудства  человека  с  указкой, то говорят  -
"слишком просто", или -  "уже было", и забывают, что все - было, и живут они
не этими "новинками", а как всегда жили.

     ***
     Но разочарования не убили во мне интереса, ожидания счастливого случая,
я всегда жду.
     Уже  давно одиннадцать, а Мигеля  нет... Он заставил меня понервничать,
на час опоздал. Перед операцией  мне нужно хотя бы на полчаса  расслабиться,
отпускаю  на  свободу голову  и руки. А при столкновениях с живописью каждый
раз  напряжен,  надеюсь,  что  возникнет  передо  мной  одна из  тех  картин
Состояний,  к  которым  привязан,  как  к  самому себе.  Как увижу,  тут  же
стремлюсь отстранить художника, у меня с холстами свой разговор.
     И я злился, что  он  где-то бродит,  сбивает  мой ритм  жизни, я это не
любил.
     Наконец,  звонок,  открываю,  он стоит  в дверях,  согнулся под  грудой
холстов, словно дикарь шкуры зверей притащил. Входит и сваливает это все  на
пол с поразительной небрежностью -  избавился  от тяжести. Потом бросается в
угол  на диван,  ноги  закидывает наверх  и тут  же захрапел. Я обрадовался,
легче  смотреть,  когда  творец спит. Мне  говорили про его бесцеремонность,
грубость, жесткую шкуру... "свинья, грязный тип" и все такое, но пробиться к
холстам было важней. И про картины разное говорили, но тут  уж верить нельзя
никому, только смотреть и смотреть.
     С тех  пор годы  прошли, но  память  не признает времени, а только силу
впечатлений.
     Он с первого взгляда  почти привлекателен был, если без  неприязненного
вглядывания.  Таким  я  представлял себе  Эль Греко в  молодости. Но  стоило
постоять рядом с ним, даже  не глядя в  его сторону... Гнилое дыхание.  Не в
прямом  смысле - я о  душе говорю, дефект какой-то души. Странный  разговор,
что она такое?.. Сотни  раз открывал все слои и покровы, проходил от грудины
до  позвоночника, в  грудной  хирургии подвизался  несколько  лет.  Души  не
приметил.  Внутренний мир  это  химия, мозг  и нервы,  я уверен. Но от этого
загадка не рассеивается.
     Непостижимые вещи,  его холсты, живут на  стенах у меня. Я каждый  день
смотрю, живу под ними. Вот-вот соберу силы  на альбом.. Каждый раз ищу в них
следы  несовершенства  художника...  а он  не был образцом  совершенства, уж
поверьте... ищу  - и не  нахожу. Чистый талант,  в  этом  тайна. Прозрачное,
простое состояние...  -  но  я  не могу назвать  его словом или фразой, хотя
много раз пытался. Ближе всего подходит,  пожалуй, "предчувствие  беды". Как
появилось во мне в первый раз перед картинами, так и осталось.
     Это  ощущение...  такая мозаика, что не  расскажешь, да и сам не знаешь
всего.  Предчувствие  беды  - главное состояние  нашей жизни, если  ты живой
человек  и  можешь  чувствовать... его не обойти. Жизнь  вытолкнула  меня, я
почти мгновенно  оказался в чуждом мире. Я не  вздыхаю по  тому,  что  было,
начал  жизнь  в своей  стране,  но  страшной...  а  умру  тоже  в  своей, но
непонятной...  А  картины...  они оживляют, усиливают наши страхи, сомнения,
воспоминания, тогда мы говорим в  удивлении  - как догадался... Не  гадал, а
сразу попал в цель, произошел тот самый резонанс, о которых я много говорил,
так что не буду докучать вам своими теориями, запутаю, и  ничего нового. Все
новое - заново пережитое старое.

     ***
     Но  к чему усиливать и обострять наш страх,  напоминать  о грустном или
тревожном?.. Меня сто раз  спрашивали, зачем вам такие печальные картины,  и
без них  время  тяжелое...  Серьезный вопрос,  но  у меня  к картинам другое
отношение. Я  ищу подтверждения своих чувств и состояний,  радостные они или
печальные, дело  десятое,  - они  мои, я  не властен над ними, над всем, что
рождается от столкновения внутренней и внешней жизни. Нам нужна не истина, а
опора и понимание. Эти картины понимали и поддерживали меня. Искусство вовсе
не должно  нас улучшать или изменять,  это уж как получится,  главное, чтобы
оно нас поддерживало и укрепляло.
     Это  удивительно,  что  может  служить  толчком,  усилителем чувства  -
подумаешь,  пигмент  на куске грубой ткани...  Откуда такая  привязанность к
иллюзии? К искусственности? Своего рода наркотик?.. Трудно понять мгновенное
притяжение или отталкивание, которые  вызывают в  нас цвет и свет на холсте,
далекие  от  жизни.  Ведь,  что ни говори  о  силе  искусства... мы намертво
привязаны к реальности, держимся руками и  зубами. И вот появляется странное
существо  художник, он предпочитает иллюзию - жизни, и время подарит  ему за
бескорыстие...  может быть... всего лишь,  может  быть... несколько десятков
лет памяти после смерти. Что нам с того, что  будет после нас?.. Я  стольких
видел,  кто смеялся над  этим "потом"... молча  делал  им все  новые молодые
лица... они наслаждались  текущей  жизнью, прекрасно  зная, как быстро будут
забыты, еще до настоящей смерти.
     Бедняга Мигель наслаждаться  жизнью не  умел,  о вечности не заботился,
зато  писал  честные картины.  Просто  писал  их,  и  жил  как мог, во  всем
остальном, кроме  своих холстов, звезд с неба не хватал.  Гений неотделим от
всего,  что происходит в окружающей  нас жизни,  еще хуже защищен, подвержен
влияниям...  и  если  не  держится руками  и  зубами  за  свою  спасительную
странность, также как все растворяется и пропадает в мире,  где раствориться
и пропасть обычное  дело. Он обязан стоять, спартанец,  стоять, стоять!.. Ты
должен  всему  миру,  счастливец,  не  забывай!.. миру  больше  не  на  кого
надеяться,  мир тонет в  дерьме...  А этот начал шататься,  думать  о  своем
лице...  как  писать,  что  писать...  и  как   сохранить  холсты...  слушал
идиотов...  и  тут же  что-то  сломалось  в  нем,  писать  перестал, и  жить
расхотел...
     "Сохранять научились, а беречь  стало нечего, и незачем, ведь уже рядом
стоящие  люди и  поколения  друг  друга не  понимают...  " Кругом  меня  так
постоянно говорят, а я молчу, смотрю на его картины...
     Есть еще в мире, что помнить и сохранять.

***
      Впрочем,  памяти не  прикажешь, она  не  признает времени,  не слушает
разума, и  хорошее и плохое для нее одинаково важны. Что-то сразу и намертво
забывается,  а от другого не  отделаться, стоит и  стоит перед глазами... Но
кто  сказал, что это  приятно?.. Некоторые, правда,  радуются воспоминаниям,
"кратким мигам  блаженства",  да?..  А  как  быть с  неприятными  концами?..
Кончилась моя история действительно... как все в жизни кончается.
     Хотя никто не знает, кончилась ли она, и кончится ли вообще...
     Могу только сказать, мне трудно вспоминать, и больно.
     Наверное потому, намеренно или нет,  но я отталкиваю от себя тот момент
в прошлом,  когда  впервые  увидел живопись  Мигеля. Эта же чистопрудненская
квартира,  весенний  день, светло...  Он лежал  на диване, притворялся,  что
спит, а я смотрел.
     Ни одного  любительского оргалита, даже картонов не было,  все  холсты.
Это  сразу  вызвало  уважение, знаю,  сколько  с тканью  возни.  Два десятка
холстов, довольно грубо загрунтованных. Люблю, когда видна  структура ткани,
в  случае удачи усиливает ощущение  непостижимости, простой  ведь  материал,
грубый лен, на нем краска, пигмент... Потом подсчитал - двенадцать городских
пейзажей,  три натюрмотра, два портрета. Трудно сравнивать  с кем-либо, если
отдаленно, вспоминается Утрилло. В пейзажах, конечно, Утрилло, но нет фигур,
неуклюжих  и  трогательных, только  пустынный  город, раннее утро, спят  еще
людишки... Но это  литература, людей  там в принципе быть  не  могло, о  них
забыто.
     Картина  или пейзаж  за  окном  иногда  кажутся  итогом всей жизни, это
тяжело воспринять. Просыпаешься под утро, подходишь  к окну, светает,  осень
или весна, сыро... рассеивается, струится, мечется, уходит от света холодный
легкий  дым,  вода  подернута  свинцовым  налетом, все  молчит...  Вот и его
картины...  они об  этом.  Мне показалось,  что вывернутый  наизнанку я сам.
Можно много говорить о мастерстве, "хорошо написано"  или  не очень, но  тут
уже неважно было, как написано, сразу наповал.
     Я  часто показываю эти работы,  ведь я перед  ним большой  должник.  Из
десятка понимающих сильно реагирует один, остальные не отрицают - талант, но
вот не  знают,  на  какую  полочку  поставить, а это  беда-а!..  Им главное,
куда-то  положить,  тогда   они  спокойны,   и   удаляются   в  свои  музеи.
Искусствоведческий маразм, страсть классифицировать  всех,  как  бабочек  на
иголочках. И вдруг осечка... не получается...
     И не получится, так и должно быть.

     ***
     Хотя  непонятно, почему  простые и сильные картины  бывают чужды  глазу
даже опытных  людей,  а  пустые,  но  броские  полотна  привлекают  всеобщее
внимание.
     Здесь  все  было просто, ничего особенного. Рассвет  в городе, одинокие
пустые улицы. Переулки и  тупики, глухие  убогие  подъезды. Брошеные  звери.
Натянутые до предела  нервы. Воплощение крика... Но здесь же рядом -  покой,
тепло,  уют,  рожденные неторопливым прочтением простых  вещей.  Изображения
поражают   при   первом   взгляде,   еще   не  затрагивая  разум.   Внушение
непосредственного чувства. То, чего лишены роскошные натюрморты  голландцев,
но что встречается в их графике, незамысловатых набросках пером и кистью.
     При этом я досконально знал город на  картинах, родился в нем  и вырос,
облазил все углы, и все места на городских видах тут же узнавал. Мой Таллин.
Наверное,  странно считать родиной  землю, на которой  тебя  не хотят знать,
приедешь  как  турист,  а  через  месяц  катись  обратно!  Но чувствовать не
запретишь, для меня  граница смысла не имеет.  Того,  что  во мне, не отнять
никому.
     И в то же время эти городские виды потрясли  меня, он так  их увидел...
Не могу описать. Город куда нельзя вернуться. Как он угадал?..
     Вспомнил,  как  однажды  шел  здесь по  круглым  скользким  камням, ими
вымощены  узкие  улицы  центра  ...  Возвращался  домой, мне хотелось забыть
довольно  мерзкую историю, которая  только  что  случилась, попал не туда. В
молодости  тянулся к авантюрам,  к странным людям,  темным  углам... а потом
убегал, исчезал из  виду, чтобы  наутро  обмануть себя  - ничего не  было...
Бывали увлечения опасные, но об этом не хочу говорить, да и сейчас никого не
удивишь.  И  улицы  меня  успокаивали, все  пройдет... Раз в несколько лет я
бываю там, тянет, но если разобраться, все равно что ездить на свою могилу.
     Как ни живи, если не полный дурак,  чем ближе к концу, тем больше жизнь
кажется  неудачей и  поражением,  а  надежды на  нее  -  выше  возможностей.
Впрочем, я  видел  реалистов, смолоду ограничивающих свои  пределы. Забавно,
они не достигали даже их.

     ***
     Но если пределы не тобой ограничены?..
     Почти каждый, с кем я имел дело, спрашивает - "у меня есть талант?"
     Вот и эти двое, с которых я начал рассказ, и они хотели знать. Я  знаю,
привык, и жду вопроса, прямого бесхитростного, или хитрого  косвенного... Им
всем заранее надо знать, а я не могу  помочь, не знаю, что сказать. Если они
о способности схватывать пропорции, использовать навыки, добиваться  иллюзии
реальности на плоскости, то ради бога... Я  сразу готов признать, что все на
месте, умеете или обязательно научитесь.  Как было бы замечательно таким вот
нехитрым образом заранее определить, стоит ли стараться... Точный физический
критерий, измерь вдоль и  поперек, и получишь ответ. Но он ничего не значит.
И потому только развожу руками, улыбаюсь, ухожу от ответов, всем своим видом
даю понять,  что  неспособен к  таким  выводам,  говорю  о субъективности, о
вкусе...
     Но вот что интересно ...
     Несмотря на все различия времен и культур, хорошая  живопись бесспорна.
Кто же очерчивает ее границы?..  Я думаю, свойства глаза и наших чувств, они
не изменились за последние сто тысяч  лет. Над  нами, как над кроманьонцами,
довлеет все  то же:  вход в  пещеру и выход из  нее. Самое  темное  и  самое
светлое  пятно - их бессознательно схватывает  глаз, с его влечением спорить
бесполезно. Художник не должен  давать глазу сомневаться в  выборе, на  этом
стоит цельность изображения - схватить  моментально и  все сразу, а потом уж
разбираться в  деталях и углах.  Эта  истина  одинаково сильна  для  сложных
композиций и для простоты черного  квадрата,  но в нем декларация  уводит  в
сторону от  живописи,  от странствия  по  зрительным  ассоциациям. На другом
полюсе  цельности сложность -  обилие деталей,  утонченность,  изысканность,
искусственность...  Игра  всерьез  -  сначала  раздробить  на  части,  потом
объединить... стремление таким образом усилить напряжение вещи, когда она на
грани разрыва, надлома...
     Но все это пустое, если виден прием.
     Если прием вылезает на первый план, это  поражение, или манерность. Еще
говорят - формализм; я не люблю это слово, слишком разные  люди вкладывали в
него   свои  смыслы.  Я  предпочитаю,  чтобы  художник  прорвался  напролом,
пренебрегая  изысками  и  пряностями,  и потому  люблю  живопись  наивную  и
страстную,  чтобы сразу о  главном, моментально  захватило  и  не отпускало.
Чтобы  "как  сделано"  -  и мысли  не  возникло!..  Своего  рода  мгновенное
внушение.  Чтобы обращались ко  мне лично,  по  имени,  опустив  описания  и
подробности,  хрусталь, серебро  и  латы...  Оттого мне  интересен Сутин.  И
рисунки  Рембрандта. Не  люблю  холодные  манерные картины, огромные забитые
инвентарем    холсты,    увлечение   антуражем,   фактурой,   красивые,   но
необязательные  подробности...  Неровный  удар   кисти  или  след  пальца  в
красочном слое, в живом цвете, мне дороже подробного описания. Оттого меня и
поразил Мигель, его уличные виды...

     ***
     Но и  в натюрмортах  я то же самое  увидел - застигнутые врасплох вещи,
оставленные людьми  там, где им не полагалось оставаться -  немытая тарелка,
вилка  со  сломанными  зубьями...  не  символ  состояния  - само  состояние,
воплощение голода... опрокинутый флакон, остатки еды... Вещи брошены и также
переживают одиночество, как  узкие  таллинские улочки, стены  с торчащими из
них угловатыми булыжниками... Все направлено на меня, обращено ко мне...
     Наверное, в этом и есть талант - найти резонанс в чужой судьбе.
     Один маленький холстик был удивительный,  с большой  внутренней  силой,
независимостью... вещица,  тридцать  на сорок,  многое  перевернула  во мне.
Нужна  удача  и  состояние  истинной  отрешенности  от   окружающего,  чтобы
безоговорочно убедить нас - жизнь именно здесь, на холсте, а то, что кипит и
бурлит за окном - обманка, анимация, дешевка как бездарные мультяшки.
     Это был натюрморт, в котором  вещи  как звери или люди, - одухотворены,
живут, образуя  единую  компанию,  словно  единомышленники.  Тихое  единение
нескольких  предметов,  верней сказать -  личностей...  воздух  вокруг  них,
насыщенный их состоянием... дух покоя, достоинства  и одиночества. Назывался
он  "Натюрморт  с  золотой  рыбкой", только  рыбка была нарисована на клочке
бумаги, картинка в картине...  клочок  этот  валялся  рядом  со  стаканом  с
недопитым вином... тут же пепельница, окурок... Сообщество оставленных вещей
со   следами   рядом  текущей  жизни,  -  людей  нет,  только  ощущаются  их
прикосновения,  запахи...  Признаки невидимого...  они для меня убедительней
самой жизни. И искусства, дотошно обслуживающего реальность - в нем мелочная
забота о подобии, педантичное перечисление вещей и событий, в страхе, что не
поймут   и  не  поверят...   занудство  объяснений,  неминуемо  впадающих  в
банальность, ведь все смелое, сильное и умное  уже сказано  за последние две
тысячи лет...
     Поэтому я  больше всего  ценю тихое ненавязчивое вовлечение в атмосферу
особой  жизни, сплава реальности с нашей  внутренней средой, в пространство,
которое  ни  воображаемым, ни жизненным не  назовешь - нигде не существует в
цельном виде, кроме как в наших Состояниях... - и в некоторых картинах.
     Я ищу в картинах только это.
     Не рассказ, а признание.
     Не сюжет, а встречу.
     Насколько такие картины богаче и тоньше того, что нам силой и уговорами
всучивают  каждый  день.  Реальность!..  Современная  жизнь   почти  целиком
держится  на  потребности  приобрести  все,  до чего  дотянешься. Если  все,
произведенное  человеком, имеет  цену,  простой  эквивалент,  то  в сущности
ставится  в  один ряд  с навозом. И на особом положении  оказываются  только
вещи, не нужные никому или почти никому. Цивилизация боится их, всеми силами
старается втянуть в свой мир присвоения, чтобы "оценить по  достоинству", то
есть, безмерно унизить. Это часто  удается, а то, что никак не  включается в
навозные ряды, бесконечные прилавки  от колбас до картин и музыки для толпы,
заключают  в  музеи  и  хранилища,  и  они,  вместо  того,  чтобы  постоянно
находиться на виду, погребены.

     ***
     Удается,  но не  всегда, живопись  находит пути,  вырывается  на  волю,
возникает снова,  не музейная,  успокоенная тишиной залов,  а вот такая, без
рам и  даже подрамников... Я говорил уже про восторги - "как написано!"... -
мне их трудно понять. Если картина мне интересна, то я мало что могу сказать
о ней... вернее, не люблю, не вижу смысла рассуждать, подобные разговоры мне
неприятны,  словно  кто-то  раскрыл  мой  личный  дневник  и  вслух  читает.
Обмусоливать  эти  темы  обожают   искусствоведы,   люди  с  профессионально
выдубленной шкурой.
     Как-то мне  сказали, теперь другое  время, и живопись  больше  не  "мой
мир", а "просто искусство".  Я этих слов  не воспринимаю, разве  не осталось
ничего в нас  глубокого и  странного, без  пошлого привкуса временности, той
барахолки, которая нас окружает и  стремится  затянуть в  свой  водоворот?..
Бывают времена, горизонт исчезает... твердят "развлекайтесь" и "наше время",
придумывают   штучки  остроумные...  Что  значит  "просто  живопись"?..  Нет
живописи,  если  не осталось  ничего  от  художника,  его глубины и драмы, а
только игра разума, поза, жеманство или высокопарность...
     И я остановился на картинах, которые понимаю и люблю. На это и нужен ум
-  оставить рассуждения  и слова  на  границе,  за  которой  помогут  только
обостренное  чувство и непосредственное восприятие. Другого ума я в живописи
не приемлю.

     ***
     Но делать нечего, раз взялся за слова...
     Попробую  объяснить,  что  происходит  со мной,  когда  смотрю  картины
Мигеля.
     Как  я  оказался  здесь, вот что приходит  в голову, как меня занесло в
этот мир?..
     Словно плыл себе по волнам случайных событий, плыл...  и вдруг оказался
перед картиной - конец жизни,  тоска... Я  не говорю слово  одиночество,  не
то!.. Состояние, непереводимое на  слова, они  не приходят в голову,  словно
никогда  не было  языка... Может так  чувствует  себя старый путешественник,
постоянное любопытство гнало его все дальше, и на краю земли вдруг понимает,
что не вернуться...  и тоска по всему оставленному охватила, а  это какие-то
мелочи,  обрывки памяти,  лица...  и все страшно  оказывается  необходимо...
Тоска охватила,  и вся жизнь, занятая  поиском новых мест, кажется суетливым
сном.
     Очнешься утром дома, шея и плечи в поту, тяжесть во всем теле, и  чужое
в зеркале лицо... Большое  дело,  умереть  там, где родился, в своем жилище,
среди  родного языка,  - замыкается  круг, вместо отчаяния тяжелое и тусклое
спокойствие.
     А если  проще,  уже  давно чувствую себя... словно  командирован в этот
мир, откуда - не знаю, но временное лицо, и скоро кончится срок. Я это знаю,
и  его картины знают. От этого мне спокойней, значит, уже было, еще будет, и
это - со всеми, всегда...
     А если  еще  проще,  чувствую  приближение  старости и  смерти.  А  его
картины... они  доказывают  мне, что  есть еще на  свете вещи,  ради которых
стоит постараться.
     Что я могу еще сказать?.. На удивление мало. Мигель  не писал с натуры,
кое-какие детали восстанавливал по памяти, это и фантазией не назовешь, я бы
сказал - монтаж впечатлений. С натуры не писал, но без нее не обходился. Она
везде,  ведь даже абстрактные  картины  гораздо  сильней, когда  что-то  нам
напоминают. Когда находимся на грани узнавания... А краски куплены там,  где
могут  купить все,  знакомые  цвета,  ничего  особенного,  но  выбранные  им
сочетания действуют  мгновенно. Я о себе говорю, конечно.  Художник не думал
обо  мне,  он смешивал  пигменты...  и  далее,  далее...  с  каждым  мазком,
внимательно и честно приближался к собственному ощущению, интуитивно и почти
бессознательно двигаясь по поверхности холста, уходил в глубину...
     Натюрморт или пейзаж, разницы для него - никакой...

     ***
     И все-таки, именно в натюрмортах...
     В  них  художник  свободней,  чем в  пейзажах, вещи можно  переставить,
заменить...  изменить соотношения,  формы  и размеры, перенести  куда угодно
своим   воображением...  Природа  сильней  довлеет  над  нами,   ее  трудней
переработать, преодолеть...
     Наконец,  добрался  до  портретов.  Для  примитивиста они, пожалуй, еще
важней, потому что трудней даются,  он больше обеспокоен вопросом  сходства,
хотя не очень обеспокоен... и должен решить его по-своему, найдя нечто общее
и значительное, упростив по форме, по сущности ничего не потеряв, задача для
истинного таланта.
     И  сразу увидел себя. Это он за ночь...  Впрочем, не удивительно, такие
картины пишутся быстро, через  полчаса-час понятно, да или нет. Странно, что
я себя узнал,  черты  лица  и  пропорции  сильно сдвинуты...  Облик остался.
Отстраненность была в нем, безучастность?..  Потерянность  - вот!  то, что я
сам  ощущаю такими же  осенними рассветами... Полуметровый холст, лицо  едва
намечено,  почти растворено  в сумерках стен.  Человеческое лицо, зажатое  в
угол,  за  спиной  стена и  край  оконной рамы,  в ней  все тот  же рассвет,
сумрачное раннее  утро...  Лицо  чувствует  рассвет,  утро, туман,  хотя  не
смотрит... вообще  не  смотрит никуда.  Как  получилось  у него это ощущение
одиночества,  не случайного, не принадлежащего одному мне, сегодня, вчера...
- вечного, витающего в полумраке перед нами?.. Словами трудно, но может быть
- "уйдем все..." он хотел сказать?.. То самое  мое состояние... предчувствие
потерянной  жизни,  она  ведь всегда  потеряна,  проживи  ее  счастливо  или
несчастливо, для себя или  с пользой для других... Слишком велико достояние,
нет способа растратить  в  соответствии с внутренней  ценностью. Беда, самая
большая беда, которая обязательно случится. Картины знали!..
     И  это мне моментально стало  понятно, без  размышлений и лишних  слов.
Никуда не деться, только хватать воздух, и молчать.
     А  второй портрет был автопортрет, из него я понял -  он не любил себя,
не был с собой в мире и согласии ни минуты, есть такие люди, им нет покоя. И
окружающим от них - беда...
     Портреты  только подтвердили то, что я  сразу  понял из уличных видов и
натюрмортов. Вещи, люди, дома - все равно для его картин, в них важно только
-  Состояние.  Больше всего в них  было  тревожного ожидания,  выраженного с
такой силой и полнотой, что добавить нечего.
     Мне  уже все было ясно,  я  хотел,  чтобы эти  картины остались у меня.
Никогда раньше  с такой силой  не хотел, хотя  сотни  раз смотрел,  выбирал,
покупал, уносил...
     И снова спрашиваю себя, - зачем тебе... напоминать?..
     Не в  напоминании  дело, мое предчувствие  всегда  со мной. Эти картины
говорили  -  "мы знаем,  держись..." Бывает, нам  важно осознать собственную
единственность  и  уникальность,  бывает,  да...  Но перед  самыми  главными
границами... нам важно ощутить, что мы не единственные, так уже было, кто-то
про нас знает, никто не миновал... и это не то, чтобы успокаивало...

     ***
     Пожалуй, успокаивает, если правду сказать.
     Эти картины нужны мне.
     И я уже боялся, что не получу их.
     - Пожалуй,  я бы купил... -  я не  узнал  свой  голос, так  бесцветно и
бесстрастно он прозвучал.
     - Все?..
     Он  сел, посмотрел на  меня  и  улыбнулся.  Красивый,  в  сущности,  но
неприятный тип, трудно понять, откуда это исходит... Нос, похоже, сломал еще
в детстве... Всего понемногу - чуть подвел подбородок, брезгливая складка  у
рта, уголки  глаз - надменность  и наглость... Но  мне все равно,  только бы
продал картины!
     - Думаю, и для работ так лучше ... не распылять...
     Не мог же я сказать - да, да, да... все, только все!..
     Я был  готов  заплатить  почти любые деньги, и все же опасался, что его
фантазия превзойдет мои возможности.
     - Сколько за них хотите?..
     -  Мне не деньги... Подправить  физиономию. Нос... и уши...  Говорят, я
похож на дьявола... - он коротко  хихикнул. И добавил уже серьезно, упершись
мне в лицо черными зрачками:
     - Но это не главное. Другое лицо. Сказали, вы можете.

     ***
     Можете?.. Ну, нет...
     В молодости  грешил  два-три раза,  потом мучился  от страха, вдруг  не
жалкий  алиментщик,  а  настоящий мафиози...  Нос... это я без труда.  И уши
запросто...  поправить  верхушки,  мочку приросшую... Но  он  хочет  гораздо
больше. Зачем  ему, непохоже, что  нужно скрыться...  И сам не  заметил, как
вырвалось:
     - И какое хотите, лицо?..
     Он смотрел на меня, молчал. Потом говорит:
     - Я видел в кино,  знаешь, грузин, Нико, да? картинки у него...  Как  у
него лицо.
     - Пиросмани?..
     Я еле сдержал  улыбку.  Как  обманчива внешность,  может  и есть  в нем
гнильца, но он начинал мне нравиться.
     -У  Пиросмани другой череп, не  получится из вас  Нико.  Да и зачем, вы
другой художник, по-моему, не хуже.
     -Значит, хорошие картины?..
     - Мне нравятся. Думаю, да.
     Он радостно улыбнулся:
     - Тогда у меня рисуночек свой... - Полез в карман, вытаскивает согнутый
пополам листок,  развернул, вижу  корявый  набросок пером  и  чернилами, - а
такое вы можете сотворить?..
     Меня не удивил рисунок, грубый, но  могучий. Я  уже понял, ему под силу
найти  главные  черты  в любом  предмете и  усилить  их  многократно...  Как
истинный художник, он изваял себя, отстранив все лишнее и мелкое. Замкнутое,
трагическое даже лицо, хотя ни одной крупной черты, кроме  носа, не изменил.
Очень  старался,  видно,  что пропорции  трудно дались...  Но он  справился,
замысел понятен.  Смесь  Мандельштама с Блоком. Никакой суеты в лице, следов
грязных привычек,  нагловатости, вороватых  повадок -  все убрал. Молчание и
благородство.
     - Я это не могу.
     Невыполнимая работа.  Не  для хирурга дело.  Хотя я восстанавливал лица
почти  что из ничего.  Но здесь другое... Чувствовал, нельзя браться. К тому
же, не понимал, зачем ему это, именно  ему,  с его картинами... Потом понял,
что он хотел.

     ***
     Впрочем, вранье, до  сих  пор  не  знаю, понял  ли его  вообще.  Верней
сказать, у меня сложилось  свое представление, из его объяснений, кратких  и
невнятных, собственных наблюдений и всей последующей истории.
     Мне художники  не  раз  говорили,  бывает, увидишь  случайно  на  чужой
стене...  что-то  очень  знакомое...  И  можно,  наверное, представить  лицо
художника, который это написал... Потом сообразишь - моя!.. Думаю, рисунок и
был   мечтой  Мигеля  о  таком  лице.  Он  захотел  перевоплотиться,  внешне
соответствовать тому лучшему  в  себе,  что  непонятным  образом  перешло  в
холсты. Как это происходит, никто не знает...
     Довольно странная идея?.. Но  почему?.. С  большой непосредственностью,
художник...  решил,  что  картины  правы,  ведь  они хороши!  Вот  и  знаток
сказал... это я знаток... И  неплохо  бы исправить  ошибку природы,  заиметь
новое лицо, достойное картин.
     И я проникся уважением к нему...

     ***
     Но где тут непосредственность - не вижу... и ничего оригинального он не
придумал. Вполне  литературная идея пришла ему в голову, вспоминается Дориан
Грей... И там, и здесь связь человека с изображением. Только в нашей истории
художник  все  лучшее  концентрирует  в  холстах,   и  каждый  раз   уязвлен
сопоставлением...
     Но, может, не лицо причина его недовольства, а сами картины?
     Они казались  ему ложью, раздражали, не соответствовали  тому, что он о
себе  знал?.. Непостижимость собственного  результата, да, может удивлять...
даже угнетать, злить... И он  обвинял себя в  фальши, в излишней  красивости
того, что делал?..
     Но картины он не мог изменить. Он по-другому писать не мог.
     Но можно изменить лицо, ему сказали - можно!..
     И он решил соответствовать картинам...
     Как  ни  подойди...  сплошные домыслы... По-моему, я запутываю  простой
вопрос.  Может, противоположные примеры что-то прояснят? Возьмите сочиняющих
"грязную" прозу, ну, мерзость... не надо объяснять, фамилии на слуху... Даже
с известным умением расставлять слова. Они убеждены, что  в искусстве должно
быть столько  же грязи, сколько в них самих. Более  того,  они концентрируют
грязь...  А вот Мигель, наоборот, захотел стать похожим на  свой  результат,
приблизиться  к   изображениям,  которые  у  него  росли  сами  по  себе   -
прекрасны...
     Все-таки,  дикая  идея,  ведь что  поделать, картина - квинтэссенция, а
художник - куча  пороков, странностей, страхов, он  все  лучшее  выжимает из
себя  с  крайним  трудом, через  мужество, которое  сам не  понимает, оно  в
отрешении  от реальности,  короткой  и единственной... А  этот захотел одним
махом  избавиться  от  своего несовершенного  облика,  оставить  нам  чистый
незамутненный образ, достойный картин...
     Бред какой-то, до сих пор не могу спокойно говорить!..
     Но  что  ни  говори,  его  бредни  мне  куда  симпатичней,  чем  потуги
стремящихся протащить искусство через все помойки.
     А может просто захотелось ему новое лицо,  прихоть, и  только?.. Может,
он  так  глубоко  и  не  заглядывал,  простой  человек, надоела  собственная
морда...
     Не пора ли правду сказать - НЕ ЗНАЮ.
     Скорей всего,  я эти сложности придумал. От непонимания. Не мог понять,
как  такую живопись  создает обычный человек. К тому же что-то  неприятное в
нем... Он и сам знает, хочет вот избавиться...
     Ладно, я решил, захотелось тебе нормальный нос, получишь нос, простая и
понятная идея.  Не  нужно усложнять. Сделаем ему нос, поправим уши, а что?..
Удалим  странности  лица. Тем  более,  за  такие  картины!..  А остальное...
поглядим, посмотрим...

     ***
     Может, и не нужно усложнять, но отодвинуть сомнения не мог.
     Мне трудно  было понять,  зачем?..  Зачем  эта  суета,  беспокойство  о
лице?.. имея такие картины за  плечами?... Я был бы  счастлив  даже  с лицом
зверя!.. Людям в сущности  нет дела... ну,  жил среди  них человек-художник,
болел как все, обманывал, страдал... писал картины  - и помер... Понятно, не
само возникло изображение,  но создатель отделен от него, и правильно. Каким
я  вижу художника,  написавшего  картины? И знать  не хочу!.. Зачем  он мне,
только мешает  - вещь  сама  по  себе  событие. Бывает,  конечно, артист сам
рвется выставиться на всеобщее обозрение - бесстыдство и самореклама... как,
к примеру, позер Дали, умелый ремесленник,  играющий с живописью и с жизнью.
Но как он ни старается, и галерейщик, и критик, и комивояжер в одном лице...
картине не прибавить, не убавить. Пустое занятие, на мой вкус.
     Согласен,  бывает  обидно  -  зритель  рассматривает  твои  сокровенные
образы, лучшие мысли и чувства  вложены... а до автора и дела нет!.. И автор
вылезает.  Оказывается,  этот  странный  человечек...  это  он?..  Смотрите,
появился перед нами, рядом с картиной. Он глупый и смешной, глубоких материй
не понимает, ничего  путного сообщить не может, умный разговор поддержать не
в силах... Мы  лучше его знаем, сейчас объясним ему про его картины, как там
на самом деле...
     Разве не лучше, если художник примет свою невидимость и отдаленность от
картин  с  облегчением и радостью, или  хотя бы смирится с ней?.. Оставаться
невидимым,  если честно  рисуешь,  пишешь,  то  есть,  свободным от  любви и
ненависти, или даже дружелюбного внимания, - благо.
     Нет, не берусь сказать, что было толчком, внутренней причиной... То ли,
действительно, его угнетало  несоответствие лица  и картин... то ли он хотел
исчезнуть,  то ли появиться в  новом  свете,  быть принятым  с пониманием  и
почетом...  то ли просто решил поиграть  в маски,  усталость от собственного
лица нередко порождает раздражение, злобу и кураж, клоуновский задор...
     Я  не претендую на  истину... Думаю,  лучше  вернуться к  событиям, тем
более,  их  немного,  они  просты  и не  поражают неожиданностью и остротой.
Предпочитаю сразу, в двух  словах, пересказать суть дела, чтобы не играть  в
прятки, не обманывать, не вовлекать вас в искусственные лабиринты... В  этой
не нужной никому, кроме меня, честности, не  скрою,  есть вызов - терпеть не
могу остросюжетную литературу, в сюжете она остра, во всем остальном - тупа.

     ***
     Конечно, на истину не претендую, но надо было что-то ему объяснить...
     -  Значит,  вы против...  - он был разочарован, но  явно  не верил, что
окончательный ответ.
     - Я думаю, хирургия тут бессильна. Но кое-какие  детали исправить могу,
уши, нос... За это возьму три работы, остальные куплю.
     Он подумал, и говорит:
     - Слово  даю, никакого криминала. Вы все можете, мне  сказали. Так что,
на ваше усмотрение...
     Я только пожал плечами, не мог уже отказаться  от картин. Он не сказал,
сколько хочет за картины!..
     - Три тысячи вас устроит?..
     - Рублей?..
     Я в изумлении уставился на него.
     - Долларов, конечно.
     Он  был  искренне удивлен.  Пожал  плечами,  наверное  принял  меня  за
идиота...

     ***
     Но я-то понимал, что совсем немного заплатил.
     И был рад безумно, картины мои!..
     Но одновременно  уязвлен  его  затеей,  сама идея  задела.  Видите  ли,
недостаточно ему таланта,  хочет чистоты и  благородства на  лице!..  Глупый
человек, тщеславная  пустая  личность... Но если не вникать, это моя работа.
Не забудь - только уши и нос...
     - У вас дома еще картины?..
     - Дома?..  - он ухмыльнулся,  -  мелочь, несколько холстов.  Остальные,
штук тридцать...  куда-то делись,  разошлись... дарил... кое-что потерял при
переездах... Так договорились?
     - О чем?..
     - Я же показал рисунок...  Нет, я понял, невозможно... Но сделайте, что
можете, заранее согласен.
     Не соглашайся, я сказал себе, как это - "что можете..." Не связывайся -
художник...
     Не философствуй, я сказал себе, будь проще, сделай ему нос.  Всего лишь
нос. Ладно - и  уши... Больше ничего и пальцем  не трону. Ишь, чего захотел!
Сказал бы, сделай  моложе, это пожалуйста... Это я с презрением и  привычной
умелостью. Нет, новое лицо ему подай!..
     И тут же подумал, со странной легкостью отодвинув сомнения:
     А, ладно, пусть... как получится, так и будет.
     Когда не знаешь точного ответа, есть два  пути: первый - отказаться  от
действий, второй - положиться на случай и мгновенную импровизацию.

     ***
     Но это  кажется, что  путей  больше одного, или других обманываешь, или
себя.
     Я с самого начала чувствовал - не удержусь...
     -  Я же говорю, возьмусь... но  никаких превращений. Нос, уши... может,
чуть-чуть подбородок... и это все!..
     Он снова ухмыльнулся. Глумливость, вот нужное слово, я долго его искал.
Глумливая ухмылочка у него. Она меня задела,  только  что униженно просил, и
уже  уверен,  уже торжествует...  Но  что мне до  него?.. Если  разбираться,
откуда  это  хамство,  сойдешь  с ума... Убрать с  лица  проще, чем  понять,
старая-престарая   идея   меня   посетила.   Сухожилия,    мышцы   кое-какие
пошевелить... отчего не попробовать?..
     И тут же отмахнулся, с ума сошел...
     -  Я только хирург, на многое не расчитывайте. После операции несколько
дней подержу, швы... и посмотреть, что получилось.
     Он кивнул, мы расстались на три дня,  на  четвертый ему было  назначено
явиться.

     ***
     Хоть и сказал ему "не расчитывайте", три дня промучился в сомнениях.
     Eсли  б  не  простая  ясная  задача -  нос  да уши,  не сумел  бы  себя
уговорить.  Простая  задача  налицо,  это успокаивает. Я говорил уже, обычно
хотят чего-нибудь попроще - свежесть да подтянутость кожи, изъяны удалить...
А этот надумал  выглядеть благородней и добрей, высокие чувства ему на  лице
изобрази!.. Как на его рисунке - не лоб, а чело...
     Но  не  будь  его  холстов,  которые  поразили  меня,  затронули  много
личного...  я  бы не сомневался. Ничего особенного, хочет выглядеть получше.
Нос сломанный, что  хорошего?..  Мне приходилось делать посерьезней  вещи  с
передней  частью  головы.  И разве  не шью отъявленным мерзавцам  прекрасные
лица?..  Не чиню потертости  от беспорядочной жизни?.. Потом они  продолжают
точно также - мерзко и беспорядочно жить, и нисколько не страдают  от нового
лица...
     В сущности,  я ничего не обещал.  Нос  - это понятно. Нос  могу. И  уши
вполне способен подправить. А молодости ему не занимать.
     Так я говорил себе, но сомнения оставались.

     ***
     Но сначала неплохо держался, начал с самого обычного, понятного.
     Я  смотрел  на  него,  лежащего  передо   мной  на  столе,  освещенного
бестеневой  лампой, покрытого  простынями...  Когда оперирую,  я  вижу  лицо
человека как особого рода  местность, иногда это каменистая  осыпь при луне,
иногда  пустыня...  особый  ландшафт,  возвышенности  и  спады,   воронки  и
пещеры... Бывает лицо-болото,  бывает скалистая  стена,  нос  - неприступный
гребень,  разделяющий на две половины мир...  Лицо это не только плен, но  и
отдушина.  Узнать  себя,  подмигнуть, пройдя мимо зеркала, поддакнуть  своей
слабости - важно. Тонкое узнавание...
     Исправив лицо, нельзя сделать человека лучше, он должен понимать. Можно
освободить  от  страданий  уродства,  другое  дело...  Я  всегда  за минимум
средств, хирург без  лаконичности мясник... Тем  временем  его  подготовили,
усыпили, и  я тут же приступил к делу. Осторожно,  тщательно... миллиметр за
миллиметром... Зрение и пальцы.  И мои особые  инструменты, дороже золота...
Постарался, нос заново соорудил, выкроил, нашел в его тощем теле  нужный мне
хрящик... подробности  не для дилетантов и слабонервных...  Чуть тронул уши,
хотя не хотел, люблю характерные, чертовы эти завихреньица... И остановился.
     Ничего  в сущности непонятного, он хотел лицо поблагородней,  отчего не
сделать?..  Мне было  интересно, что я еще смогу...  Задача  подстать  моему
таланту, раньше передо мной не было таких вершин.
     И я пошел чуть дальше. Несколько мышц и сухожилий около рта, мимика его
мерзкая...  потом чуть-чуть около глаз...  Безумная работа, микроскопические
сдвиги... Совсем  немного  вмешался, чуть-чуть  подправил.  Несколько  часов
корпел, словно сапер на минном поле... И все.
     Он стал  прекрасен, мимика  сначала  несколько  скована, потом я не мог
налюбоваться. Я уж не говорю про нос и профиль. Медали чеканить бы с него...

     ***
     Но с его рисунком - ничего общего, и сотой  доли... я  не  сумасшедший.
Ну, улыбочку подправил, геометрию лица подлечил... Он не то, конечно, имел в
виду.
     Я с противоречивыми чувствами смотрел на свой результат. Досадовал, что
не хватило  смелости пойти дальше... любопытство и профессиональный кураж...
и  радовался,  что  не  влез  туда, куда  мясникам  нет  входа.  Молчание  и
благородство - это ведь не лицо.
     А через неделю он исчезает без предупреждения.
     Я  собирался  еще  понаблюдать,  прихожу   -   койка   пуста.  Уехал  с
исправленным  лицом,  с деньгами, и  без картин, все честно, но я досадовал.
Хотел увидеть,  как будет  изменяться лицо,  пробьется ли на поверхность то,
что я так удачно скрыл. Я не был уверен, что сработал надолго.
     Но к носу это не относится, и  к  ушам тоже.  В  них я  не  сомневался,
заработал свои картины честно.
     С тех пор прошло  больше десяти лет. Я мало что о нем слышал, говорили,
он женился, переехал  из Таллина в  небольшой городок у  Чудского озера. Про
выставки ничего не знал, сам его картины неоднократно выставлял, но ни одной
не продал. Они  всегда  со мной,  висят  на стенах квартиры,  а две утренние
таллинские улочки напротив  кровати - проснусь и тут же  их вижу.  Мне легче
становится, все-таки что-то настоящее, бесценное рождается и в наши дни.

     ***
     И  прошлым  летом  они  здесь  висели,  укор   двум  лоботрясам  с   их
недоделками.  Они  Мигеля  не  замечали,  как-то  ухитрялись  не  видеть, не
совершая никаких  усилий... Словно из разных миров. Не  в  первый  раз такое
видел, то ли узость взгляда, то ли защитная реакция...
     Но вот  кончилось мое  время, медицина ждет. Купил  ту самую, что сразу
отложил, больше не нашел ничего. "Почему эту?" "Приходи, - говорю, - приноси
еще, сразу  не расскажешь..." А второму ничего не сказал,  хлопнул по плечу,
старайся... Кто знает, может,  и  получится  у него... догадки да подозрения
лучше при себе держать.
     Собрался, вышел из дома, по пути заметил белый уголок в почтовом ящике.
Мне редко  пишут, с  каждый годом все реже.  Писать разучились  даже те, кто
раньше умел, а для новых это  долгий непонятный процесс, чем его заменили?..
"Ты в порядке?.." " Я в порядке..." Убогость какая...
     Вытащил  письмо  из  ящика,  первое и последнее от Мигеля,  проглядел в
метро - "Приезжай!"  и какой-то бред впридачу. Что-то не  так у него, понял.
Часто его вспоминал - как там лицо, которое мы с ним облагородили?.. И новые
картинки бы увидеть, наверное столько успел наворотить...
     Не  стал раздумывать, через  несколько  дней  собрался и поехал. Теперь
Эстония сама по себе,  но визу  купить несложно. Обрадовался,  наконец  есть
повод  сдвинуться  с  места. Мне уже казалось,  кроме  медленного сползания,
ничего  со мною  не случится,  тягостное чувство... Лето у  меня  было почти
свободно, и давно туда собирался. Эти  поездки  мне  нужны, раз  в несколько
лет. Хотя не скажу, что приятны - тянет... хочется что-то еще понять, и знаю
наперед,  что ничего не  пойму.  Все  больше чужого  там, и только несколько
пронзительных  деталей упрямо не  сдвигаются с места, убеждают  меня, что не
приснилось, не придумано...
     Ух, какая тоска,  если б вы знали... чувство, словно из тебя выматывают
жилы... Будто что-то хочешь разглядеть за пределами зрения...
     Так началась, вернее, двинулась к концу моя история. Я говорил уже, что
против захватывающих сюжетов. В первых же словах готов  выложить  главное, а
потом долго кружить вокруг да около, то приближаясь, то удаляясь... находя и
выхватывая новую частицу из многократных повторений...


     У Мигеля

     ***
     Утро провел в Таллине. Самое одинокое время  -  первые  проблески  дня,
рассвет, пустынный  город,  тяжелая от  влаги листва, камни,  поросшие мхом,
чахлые  сосенки  на  берегу,  прохладный  песок, ленивое  серое море...  Все
застыло  перед  новым циклом, тоска... Это  надо видеть.  Это молчание нужно
слышать. Это невозможно почувствовать постороннему и равнодушному...  Вот по
этой дорожке  я шел к морю, мне было лет семь,  потом шестнадцать... потом я
уехал...  На  ней  все  тот  же гравий. Наверное, не  тот,  но  очень похож.
Полянка, в середине  рос дуб. Это он стоит,  что  для  него  полсотни лет...
Разница в длительности жизни, моей - и домов,  камней, деревьев,  не  просто
удивляет - пугает, мои двадцать тысяч дней для них один миг.
     Мои родители  рано  умерли,  так что в  десять я  был  уже один,  рос у
бабушки. Домик  у дороги,  что вдоль  моря.  Вот он, в  нем и  теперь кто-то
живет. Меж известняковых плит, которыми вымощен дворик, растет новая  трава.
Я  не  могу  приближаться, это слишком  для меня.  Достаточно,  что  все это
есть...
     Наконец, понял, хватит мучить себя, пошел  на  автовокзал, купил билет,
перекусил  в  буфете.  Булочки  пахнут  по-прежнему,  ваниль  и  кардамон...
знакомые  бутербродики с луком  и яйцом...  И  уехал  в  Муствее,  небольшой
городок около Чудского озера, там жил Мигель. Вернее, за городом, на дороге,
что  огибает озеро.  Он обещал встретить, и адрес  написал, из чего я сделал
вывод, что не встретит.

     ***
     Но  я и  не  ждал  этого,  встречи, как проводы,  мне  тягостны.  Люблю
неожиданно появляться  и  исчезать,  тогда чувствую  себя  путешественником,
открывателем, а не  туристом, которого  обслуживают и охраняют. Еще в поезде
тщательно  изучил  его  письмо.   Из  простых  листков   я   извлекаю  массу
интересного, письма выдают  много  такого, о чем  человек говорить не хотел.
Как он  написал...  -  "вопрос жизни и смерти"?.. Я не поверил.  Ради  этого
письма  никогда  бы не тронулся с места,  какая-то фальшь  в нем проступала.
Если б не картины... Мне  было мало,  я хотел новых картин. Ну,  да, эгоист,
но, в сущности, кто он мне?.. Поправил ему лицо,  купил  картины... потом он
исчезает на  годы...  Решать чужие проблемы в  чужой  стране... не желаю,  и
невозможно.
     Несколько часов на автобусе...  В августе в этих краях прохладно, осень
где-то наготове. Впрочем,  и июль  не  сильно  отличается. Сначала за  окном
плыла назад тусклая  равнина, потом холмики, холмы...  по  мере удаления  от
моря, природа несколько  оживляется. Я как-то  был  здесь, тихое захолустье,
автостанция у дороги... Как я и предполагал, никто меня не встретил. Зашел в
лавчонку, купил две бутылки яблочного вина, буханку  белого хлеба, увесистый
кусок полукопченой колбасы, и пошел по дороге к озеру.

     ***
     Пейзаж  здесь  живей,  чем  у  морского берега,  но все равно  северное
разнообразие, довольно монотонная картина. Недаром голландцы сильней всего в
натюрмортах, рисунках, жанровых сценках, мифологии, библейских темах, и мало
нового внесли  в пейзаж. Потом начал спорить с собой,  вспомнил  Рейсдаля...
Вот что значит, вышел на природу заученный человек.
     Я  шел по  обочине  хорошей  асфальтовой дороги,  потом  она  сменилась
приличной грунтовой... мимо не спеша проезжали машины. Здесь некуда спешить,
и это мне нравится...  По левую руку от меня до горизонта простиралось поле,
местами  жидкий кустарник,  за ним  кое-где  виднелись крыши хуторов. Дорога
слегка изгибалась вправо, постепенно приближаясь  к озеру, наконец, осталось
метров триста, я уже видел воду. Слева открылась большая поляна, окаймленная
редкими  кустами,  и  на  ее   середине,  метрах  в  семидесяти  от  дороги,
возвышалось удивительное сооружение.
     Не  могу назвать это  домом,  язык  не  поворачивается.  Если вспомнить
вавилонскую башню Брейгеля, уменьшить ее...  Нечто подобное  я увидел. Башня
из  красно-коричневого  кирпича,  метров  пятнадцати  в диаметре,  высотой с
пятиэтажный  дом...  большие  круглые  окна. Крыши  не было,  сверху свисали
клочья прозрачной  пленки. Судя по  окнам первого этажа, на которых навешаны
какие-то тряпки, здесь жили.
     "На пятом километре  от  города  найдешь мою башню..." Это в письме.  Я
принял его слова  за обычную болтовню.  А тут, действительно, увидел ожившую
фантазию Брейгеля...

     ***
     Но у Брейгеля полно окон и дверей, а здесь ни одной двери... Со стороны
дороги входа не было. Окна первого этажа на высоте трех метров, заглянуть  в
них невозможно.  Я пошел кругом. Никаких  признаков  жизни, полная тишина. С
дороги иногда слышался гул и скрип гравия, проезжали  машины,  а из  дома ни
звука... Кажется, никого, а ведь он знает, что приеду.
     Я  постепенно поворачивал,  наконец,  оказался с  задней стороны  дома,
увидел высокое крыльцо тоже из красного кирпича, и дверь  в  дом. На крыльце
тощая  женщина  в  платье  гораздо выше колен и старомодной  шляпке прыскала
перед дверью бензин из канистры. Дама в шляпке спешила. Я окликнул ее,  она,
ничуть не смутившись, спросила:
     - Спички есть?.. Опять забыла...
     Канистра была почти пуста, бензина, сразу видно, маловато чтобы поджечь
такую махину.  И вообще, трудно было поверить, что  хоть что-то  здесь может
загореться.  Дом, правда, на  небольшом  возвышении, но через  дорогу озеро,
берег  в  камышах, топь  непролазная...  Стены башни на высоту человеческого
роста обросли мхом.
     - Спичек нет, - я  ответил старухе, поддавшись ее тону, будто ничего не
видел. И сам спросил:
     - Хозяин где?..
     -  Мучитель  в  бане - она говорит,  - ладно, сегодня  не вышло, я  еще
приду...
     Махнула рукой  и пошла  в сторону  соседнего дома, метрах  в  двухстах,
отделен полем и полосой низкорослых сосен.
     - А  где баня?..  - я  спросил ей в спину. Она махнула назад, в сторону
кустов:
     - Там речка, - и пошла.

     ***
     Не  знаю, как будет в  другой  раз, но  этот поджог  протекал  мирно  и
кончился ничем.
     На крыльце воняло  бензином.  Я дернул  за  роскошную  бронзовую ручку,
дверь  плавно открылась.  Узкий коридор привел  меня  в круглое  помещение в
середине здания. Вертикальная труба пяти метров  в диаметре, я стоял на дне.
Выше последнего этажа  на  отверстие натянута  прозрачная  пленка, через нее
виднелся  кусок серого немытого неба.  Темновато... Вдоль стен на нескольких
уровнях карнизы с перильцами, на верхних этажах по две двери, на нижних двух
- по семь или восемь дверей. С этажа на этаж вели узкие крутые лестницы.
     Я подчитал примерный периметр здания - около пятидесяти метров. Если по
восьми комнат, по числу дверей на нижних этажах... то каждая из них примерно
6 метров в ширину у наружной стены и около четырех  у внутренней... странная
форма...  Это было немалое сооружение. Что же  на верхних  трех этажах,  там
всего две двери?..
     Воды на полу не было, дожди не проникали сюда. И то  хорошо, подумал я,
потому  что  панически  боялся  сырости. Родился  в этих  краях,  на плоской
болотистой земле, и как только немного вырос, убежал в Россию. Были и другие
причины, более веские, чем сырость, но это долгий разговор.

     ***
     Пусто и тихо, ни звука снаружи. Обожаю тишину, но эта не обрадовала. Но
надо отдать  должное строителю, стены фундаментальные. И никакой штукатурки,
украшений,  голый  красный   кирпич,   на   диво  неровно  положенный,  надо
постараться, так неряшливо уложить...
     Толкнул  дверь, что была  рядом,  она открылась,  и я вошел  в  комнату
странной  формы  в ней  было  одно большое круглое окно, похожее  на судовой
иллюминатор. Здесь, судя по обстановке, жили, если это можно назвать жизнью.
Кирпичные стены, цементный потолок, пол тоже  из цемента,  частично закрытый
старыми  газетами... кровать, на ней какие-то  серые тряпки, у  окна большой
стол, заваленный грязной посудой, от нее пахло несвежими объедками...
     Этот интерьер удручал меня, хотя я видел много убежищ, халуп, подвалов,
я ведь везде искал художников, и где только не жили эти существа... Были и в
моей жизни времена, когда я пропадал в зловонных дырах. Но то, что я увидел,
все  равно поразило  меня - огромное строительство, гигантомания  -  и груда
объедков,  немытая   посуда...  Большой  замысел  -  и  нелепое,  неряшливое
исполнение.
     С тяжелым чувством  я вышел из комнаты, потом из дома,  и  направился в
сторону кустов, за которыми баня.

     ***
     Впрочем, неряшливостью меня не испугаешь. А вот  встреча с малознакомым
человеком на его территории всегда связана с тягостным напряжением.
     За кустами  оказался  неглубокий овражек,  по  дну  протекал  ручей.  Я
перешел  овраг  по мостику,  поднялся  к  низенькому  срубу  из  потемневших
огромных бревен. Только собрался войти,  как дверь распахнулась,  и из  бани
выскочила огромная голая баба. Видимо не заметив меня, хотя это было сложно,
она  добежала  до воды -  и  плюхнулась на дно, глубина здесь  не  превышала
полуметра. Шлепнулась и начала  кататься, разбрызгивая воду. На дне был слой
черной  грязи,  она с самозабвением размазывала  эту  дрянь  по всему  телу,
что-то  негромко  напевая...  Она  шлепала  себя  по  огромному  животу,  по
бедрам... груди  мотались из стороны в сторону... Я, оторопев, наблюдал, она
по-прежнему не видела меня. Всю жизнь  обожал такое богатое безмозглое мясо,
жена ловила  мои  взгляды, упрекала,  но я  не изменял  ей...  потом  досыта
наигрался... Наконец,  вся женщина превратилась в  темный  чурбан и потеряла
для меня интерес.
     Я отвернулся, постучал в дверь и, не услышав ответа, вошел.
     В предбаннике  было  полутемно,  я разглядел  большой  стол  из прочных
досок, скамью... На краю скамейки пристроился человек, он писал в блокнот на
коленях, пренебрегая  пустой  поверхностью стола.  Человек  поднял голову  и
сказал:
     - А, это вы... я сейчас.
     Это был Мигель.
     Он  был  потрясающе   красив,  со  скульптурным  подбородком,  носом  с
небольшой горбинкой, высоким лбом... Мужественное лицо героя и победителя.
     Мое творение. Я гордился собой. Нос, уши... мимика - я  говорил. Теперь
нечего скрывать, и мышцы  шеи  чуть-чуть подправил, голова сидела свободно и
гордо, не то, что раньше...
     Он улыбнулся мне - просто и доброжелательно.
     -  Милости  просим,  - говорит,  -  вы страшно нужны  мне.  Я  все  вам
понемногу покажу и расскажу.

     ***
     Я  довольно избалован  успехом, умелостью рук, но такого лица все равно
не ожидал. Красавчик!.. Правда, особого благородства не заметил, но ничто не
возьмется из ничего...
     На  пороге появилась баба, увидев меня,  ничуть  не смутилась, спросила
страстным шепотом:
     - Я подожду на лавочке... Будем дальше лечиться?..
     Мигель  захлопнул блокнот, улыбнулся, засверкали зубы. Новые челюсти?..
гниль была... И очень сердечно говорит ей:
     -  Милочка,  ко  мне  приехал  далекий  гость,  извини...  На   сегодня
ограничимся ваннами, а вагинальные  процедуры  придется отложить. Не забудь,
личико ключевой водой, остальное - до заката не смывать!..
     И мне:
     - Идемте, на сегодня прием закончен.
     Мы  вышли  и  направились  к дому. Я  шел,  слегка  оторопев  от  новых
впечатлений. Кажется, будет приключение...

     ***
     Но я не мог предвидеть, как оно закончится.
     - Чем вы занимаетесь таким интересным? - я спросил по дороге.
     -  Лечу  баней и  грязями.  Вообще-то  мне все  поддается,  но особенно
женские болячки.  Лечу и  снаружи,  и изнутри... -  он  снова улыбнулся мне,
озорно у него получилось, и так мило, что я просто онемел.
     И не нашел ничего лучшего как спросить:
     - Здесь, оказывается, лечебные грязи?
     Он засмеялся:
     - Шутите, кто вам сказал, что лечебные?.. Эффект внушения. У меня около
ста пациенток ежегодно, многие приезжают издалека. И, представьте, девяносто
пять процентов выздоравливает.
     Вошли в дом, он зажег свет. Посреди круглого  холла стоял большой стол,
на нем банки  с  красками, тазик  с мутной жидкостью, в  нем  лежали широкие
плоские кисти. Мигель прошел мимо, открыл дверь, и мы оказались в комнате, в
которую я заглядывал,  с незастеленной  кроватью  и большим круглым  окном в
сторону дороги.
     Я  почти  сутки  ехал, и теперь почувствовал, как  сильно устал. Увидел
кресло в углу и свалился в  него, а он стоял посредине комнаты и разглядывал
меня.
     - Отдохните, завтра разберемся. Я уверен, вы поможете мне.
     Он свернул свои вещи и унес в соседнюю комнату, принес одеяло, белья не
предложил, но я и не мечтал о белье. Кинулся на кровать и тут же заснул.

     ***
     Проснулся, и долго думал, куда меня занесло... Так и не припомнил, пока
не увидел Мигеля. Он  просунул голову в дверь -  идите есть. На  столе почти
чистая клеенка, на ней гора нарезанного хлеба,  толстыми ломтями - колбаса и
сыр.  Тарелок не  было, вернее,  груда  грязных на  полу,  прикрытая  старой
газетой.  Пили  чай,  то есть,  мутную бурду,  которую  он заваривал в синем
ковшике с отбитой эмалью. Варварство, но  я  вежливо терпел. Мне важно  было
разглядеть его, и пока  он  ел, попеременно откусывая то колбасу, то сыр, то
хлеб, я рассмотрел все, что хотел увидеть.
     Я  подправил ему  нос и уши,  и они  сохранились, также как благородный
наклон  головы,  но  это  дело  обычное, и  за  успех  я  не  считал. А  вот
остальное... До операции его мимика была по меньшей мере неприятной, ухмылка
вызывала  недоверие, стоит  добавить  про суетливость в движениях, развязную
веселость,  пошлый  хохоток,  мокрые губы, блестящие глаза... Теперь он  был
улыбчив, мил, с теплой  интонацией в голосе... движения  крупные, задумчивое
выражение лица... Я был в восторге, и все-таки недоумевал, не рассчитывал на
такой эффект...
     По утрам  я пью кофе и ничего не ем, поэтому мне  было просто, сидел  с
чашкой  якобы  чая  и смотрел на него,  а он все ел и ел... Понемногу что-то
менялось в нем. Он начал жирно чавкать, уши двигались как живые существа...
     Наконец, он насытился, уселся поудобнее,  рыгнул, ни улыбки,  ни манер,
словно подменили... и говорит:
     - Давай о  деле. Знаешь, почему  ты  мне  нужен?.. Мне картины  позарез
нужны. Верни  картины,  ты  не  заработал. И  главное - верни мне  мое лицо,
мясник!..

     ***
     Мясник - это  ладно,  я сам себя так называю, но он обращался ко мне на
"ты",  это меня  возмутило!  Его  дружелюбие  и улыбка  вначале, и  этот тон
теперь... все изменилось буквально за полчаса... Откуда это?.. Вчера он  был
сама любезность, и  еще до завтрака вполне нормальный  человек...  Картины я
купил, между прочим. А те три... но я же починил ему нос, поправил уши, я уж
не  говорю о мимике, о многих  мелких,  но  важных деталях... он красавчиком
стал!..
     Потом я понял, его настроение менялось десять раз на дню.
     - Что вас не устраивает в лице?..
     Я  видел, он  еле  сдерживается, губы шевелятся,  от  бешенства  ничего
сказать не может. Мне стало не по себе, кажется, он на все способен... Я был
гораздо выше его и тяжелей, но не так молод и быстр, и уже не помню, когда в
последний раз дрался... Но он сдержался, облизнул губы, и хрипло сказал:
     - Чужое... Как в  противогазе... задыхаюсь,  и  не содрать... Не  узнаю
себя.  По утрам перед  зеркалом пугаюсь... И я не могу писать картины!.. Что
ты испортил во мне?.. Не получается.
     Вот это меня сразило наповал. Я-то рассчитывал на новые работы, и вовсе
не думал, что все так плохо!..  Грешен, тут  же  пожалел,  что явился, вот и
расхлебывай теперь... Но при чем тут лицо, что за ерунда...
     Он немного остыл, и был готов  разговаривать. Перешли в его комнату, он
развалился  с ботинками  на  кровати,  я устроился  рядом в  кресле, немного
полегчало.  И  я  раздумал  удирать,  может,  чем-то помогу ему?..  Вины  не
чувствовал, но  все-таки  замешан  в его делах. Хотя непонятно, при  чем тут
пластика лица... Но он  мне не был безразличен, я восхищался его  картинами.
Оказывается, теперь не пишет...
     Он помолчал, и нехотя признался:
     -  Может и  не  операция... Но что-то изменилось. Так что, давай, верни
все как было, а там посмотрим.

     ***
     Может, вины я и не чувствовал, но был сильно смущен.
     - Это невозможно...  И что,  собственно,  вы хотите  вернуть, сломанный
нос?..
     Он через силу улыбнулся, я видел, ему кисло.
     - Нос,  может, и не надо, а все остальное... что ты там нахимичил, я же
не знаю...
     Мне стало жаль его.
     -  Обратно не  получится,  -  говорю,  -  поплывем  еще куда-то,  исход
непредсказуем.
     - Я писал, а теперь не могу...
     Это  было  выше  моего  понимания,  я  молчал.  Непонятно,  почему  так
получилось.
     -  Что-то сломалось  или  лопнуло  во  мне, вот  и поставь  обратно.  Я
старался, учился, почему не рисую?..
     Я не знал, но решил понять.
     - Кто вас учил?..
     - Сначала жена, потом знакомый ее, художник, лучше его здесь  нет.  Все
было хорошо, даже заказ дали, президента напиши...
     - И написали?..
     - А как же...
     Он потянулся и вытащил из-под кровати пакет.
     - Смотри!

     ***
     Если дали заказ, значит не все хорошо. Таким как он, ничего не дают.
     Несколько  поясных портретов маслом. Один и тот же мужик, жирная  туша,
рожа тупая, свинячьи глазки... Тщательный рисунок,  поверх него раскрашено в
телесные оттенки. Поросеночек ничего себе... Я чуть  не засмеялся, настолько
это было дико, тяжеловесно  -  и достоверно! Настоящий примитив,  сильный  и
честный. Но если смотреть глазами заказчиков, из тех кругов, это ужасно.
     - И что сказали?..
     -  Чуть  не  побили,  вытолкали в шею.  Угрожали... говорят,  ты против
независимости, политику нашли...
     Он  был подавлен, просто убит  горем. Он  так хотел  написать настоящую
картину!..
     - Одно время я даже застрелить тебя хотел, - говорит, протягивает руку,
достает из-под подушки большой блестящий пистолет. - Это  все твои штучки  с
лицом...
     Подержал в руке и положил обратно.
     - Потом одумался, сам виноват. Начал учиться.
     Что я мог сказать - "при чем тут я?.." Молчал. Чувствовал свою вину. Не
за лицо,  конечно,  а за то, что бросил его, забыл. Получил  от него то, что
хотел, и равнодушно отбросил. А он темный...  нет, не  дурак, просто  темный
человек, запутался вконец.
     - Я вот что решил, - он говорит, - отдай мои картины. У меня сколько-то
ранних осталось, и  больше ничего, кроме разной чепухи. Не получается. Из-за
лица!..  Сам себя перестал узнавать, оттого и живопись застыла. У меня планы
были. Приехал с деньгами,  женился, писал день и ночь... А они  - "ничего не
умеешь..." Взялся, учился, мучился, все  по-другому... и снова ничего... И я
решил построить музей, повесить здесь свои картины, которые написал.
     И  делает  широкий   жест  вокруг  себя.  Это   здание  и  есть  музей,
оказывается.  Неплохо задумано. Внизу хранилище, жилье, выше галереи  вокруг
здания, свет льется из больших окон, и сверху... вокруг тишина...
     - Здесь все картины будут. С теми,  что у тебя, штук сорок наберется, а
там посмотрим. Лицо вернешь, может, снова начну.  Вот когда пожалел, сколько
роздал, продал...  И что теперь? - картин мало,  на музей  денег не хватает.
Грязь помогает, но на такую махину... знаешь, сколько еще нужно?.. Без крыши
пропаду, как польет... пленка не защитит. Заказал, а расплатиться не могу.
     Отдать ему картины?.. Он с ума сошел, не отдам.
     - Я должен подумать, - говорю. Не хотел ссориться с ним, но уступать не
собирался.
     - Поживи у меня, посмотри, как я тут делаю дела,  зарабатываю деньги на
музей. Уверен, что поможешь.
     Я по-прежнему  сидел в кресле, он лежал, пистолет торчал из-под подушки
толстой блестящей рукояткой. Он небрежно сунул его туда, и, кажется, забыл о
нем.  Внезапно я наклонился и  быстрым движением  взял оружие. Он недооценил
длину  моих  рук  и  быстроту  пальцев,  я  ведь  привык всю  жизнь  хватать
инстументы из рук сестры, моментальное движение.
     Он даже не пошевелился. Я поднес пистолет к лампе, вытащил магазин. Это
был обычный газовый пистолет. Я молча положил его на место. Он усмехнулся:
     -  Шутка,  я  не  злодей.  Но насчет картин не шучу, отдай, операция не
удалась.
     -Пока что не вижу, нормальный нос, и лицо...
     -Ну, ты понимаешь, о чем я...
     -Не понимаю. Я ничего не обещал.
     Он помолчал, потом нехотя признал:
     - Пожалуй... Но прошу, помоги мне.
     - Попробую... посмотрю... чем могу...

     ***
     Как я могу обещать, если не понимаю, что происходит с ним?..
     Ну, покопался слегка в уголках губ, кое-какие мышцы потрогал... Что это
могло  изменить,  кроме   улыбки?  При  чем  здесь  лицо,   слушает  каждого
встречного-поперечного, берется писать президента,  хряка этого... Но он  не
поймет, какой смысл говорить...
     - Попробуй, привыкни  к  лицу. Красивый  малый, что  тебе надо, это  же
только - лицо!..
     Его передернуло от отвращения, вздохнул:
     -Это совсем не я...
     -Разве лучше было с поломанным носом?..
     Он помолчал, потом говорит:
     Давай,  я  тебе  лучше  покажу,  я   ведь  много  писал  сначала,  года
полтора-два...
     Мы пошли в соседнюю комнату, пустую, пол застелен серой грубой бумагой,
на  ней  лежат  холсты, я насчитал двадцать и сбился со счету. Стал смотреть
то, что он вытаскивал из кучи и бросал передо мной.
     Нет,  не  по-старому  он писал,  другая  живопись.  В  ней не  было той
обезоруживающей искренности и простоты, которые я особенно ценю, но это было
сильно  и  свежо.  Интересное  начало...  Только  не  доведено...  ни  одной
завершенной  вещи!.. Среди эскизов что-то  промелькнуло, я  тут же  протянул
руку и вытащил, похоже, единственную законченную картинку. Натюморт, похожий
на тот, что у меня висит... Только в том покой, грусть, тихое достоинство, а
здесь... Почти те  же вещи, клочок с рисунком... но не домашние, надежные, а
выброшенные морем  на мокрый песок... столетний  уклад  безжалостно вывернут
наизнанку... На  рисунке женский портрет,  по-моему он хотел изобразить Мону
Лизу...  большое блюдо,  гроздь  винограда,  рядом какие-то  мелкие  вещи...
Совершенно  неуравновешенная  композиция,  но  каким-то  чудом  сложилась  в
законченную вещь.
     Хотя состояние крайней неустойчивости меня не оставляло.
     Я смотрел на морской берег  с разбросанными  по нему домашними  вещами,
посудой, рисунком - и  видел полное крушение. Если раньше - неустойчивость и
предчувствие беды, то теперь разлом,  разрыв и пропадай все пропадом!.. Если
раньше  только тревога, то теперь  беда уже  свершилась, он идет  за  ней  и
записывает последствия... Но как держится эта сползающая в море куча?..
     Крошечное белое пятнышко,  которое я сначала принял за далекий фонарь в
самом  темном  углу.  Оно  уравновешивало  изображение  на  грани  крушения.
Получилось. Он нащупывал свой путь.

     ***
     -  Ничего  не получалось.  Я мучился. Никогда раньше не  мучился  из-за
картинок,  всегда радостно  было,  интересно... И никто не  берет,  даже  на
выставку -  смеются, головами качают... Вид  у них...  сам знаешь, индюки...
Обидно. Жена сказала, тебе бы поучиться у настоящих...
     - Кто жена?
     - Классный художник, знает, что говорит.
     Я не стал спорить, еще наслушаюсь этой чепухи.
     - Вот этот натюрморт на морском берегу... куплю.
     - Двести баксов.
     Я молча вытащил деньги, заплатил, отложил картину.
     Больше не нашел ничего, незавершенные вещи. На грани равновесия, оттого
и  не мог  закончить. Тяжелая задача, понятно, что мучился.  Зато достойная,
пан  или пропал... При  чем здесь  портрет президента?..  Хочет понравиться,
стать, как все?.. Но ничего, нужного им, не умеет...
     - Эти давно написаны?..
     - В самом начале.  Начинал  легко, а закончить  - никак... Бросил, надо
было жить. Потом музей решили строить. И тут умирает жена...
     Об этом я ничего не знал. Действительно, где жена?
     - Умерла. Два года как  погибла. Упала с высоты.  Мы только подвели под
крышу...
     Лицо  его  искривилось,  губы  запрыгали,  но он  не  заплакал,  только
судорожно вздохнул.
     Я молчал, ненавижу  это "sorry", а что говорить, не представляю в таких
ситуациях.
     Потом спросил:
     -А что за женщина, поджог устраивала?
     Он помолчал, потом нехотя ответил:
     - Мать Марины. Она всегда была против меня, музей  ненавидит. Приходит,
как напьется, хочет поджечь, но то спички забудет,  то канистра пуста... Как
пенсию получит, так и жди ее. Пьяница, истеричка... но в сущности безобидна,
ни разу не подожгла.
     - Где живет?
     В соседнем доме. Марина  настоящий  художник...  была... много училась.
Нас не хотели в галереи, и мы решили  построить свой музей.  И  вот так  все
кончилось...  Я перестал строить, а  в этом  году  решил закончить.  Ты  мне
картины верни.
     Больше  всего  меня поразило не "верни",  а то,  что в  глуши, вдали от
города, в мокром поле, какой тут может быть его музей! Он здесь чужой, среди
туземцев,  обожающих  подражания...  чистенькие   с   банальным  содержанием
картинки. Кому он нужен...
     - Ни картин, ни денег...  - он вздохнул. - И теперь я один.  Или музей,
или смерть, так я решил.
     Он уехал в  город по делам, а я остался, гулял, думал о том, что увидел
и услышал.

     ***
     Нет, не музей в глуши меня поразил, а он сам. Я ведь почти не знал его,
ну, лицо... это вывеска - лицо... В сущности,  я поступал  как  он - рисовал
образ по картинам.  И вот, столкнулся с автором. Мне не понравилась встреча,
и я винил в этом его, он противоречил моему представлению.
     Я не дождался его возвращения, лег спать.
     Утро  третьего  дня  началось  с  хорошего настроения. После нескольких
хмурых  дней  появилось из-за  туч  солнце,  белоснежные облачка,  украшение
северного  неба,  засияли, и место  показалось  мне  не  таким  уж  мрачным,
красивое озеро,  ярко-зеленая  густая  трава на  лужайке перед  домом, и сам
дом...  странное,  конечно,  сооружение  на  ровном  месте,  но своеобразная
архитектура,  надо признать... Привезли  отделочные  материалы, Мигель целый
день суетился,  размещал их в свободных комнатах первого этажа, разговаривал
с  рабочими  отрывистым  повелительным голосом.  Я  не вмешивался, сидел  на
крыльце и читал.
     Стемнело когда  сели  есть, начались  разговоры, вклинились  далеко  за
полночь... Я тогда понял, у него нет меры ни в чем.
     -Почему  здесь музей?.. Через  два  года  после Москвы  женился. Это их
земля,  теща  подарила  нам  в  самом  начале,  думала,  я  ничего  человек,
обычный... красавец, да?.. Марина говорит, тебе учиться и учиться надо...  Я
учился. Она меня учила рисовать правильно. Она умерла...
     Я похолодел от предчувствия чего-то дурного. А он продолжает:
     - ...  в прошлом году, рак легких... много курила... А картины ее будут
в музее. Пойдем, покажу.
     Но ведь она упала и  разбилась... Так упала или заболела?.. Он, видимо,
не  помнил,  что  говорил вчера.  До меня  начало  доходить,  насколько  все
запутанно и вязко... Глубокая ночь, а он не признает времени, в нем работает
какой-то моторчик, непрерывно, не уставая... Поплелся за ним на третий этаж,
первая галерея по окружности здания.
     - Начало экспозиции, продолжение выше.
     Идея мне понравилась.  Если  б  это здание  да  в  подходящее  место...
Впрочем, не знаю, где сейчас подходящее.
     Вдоль стены лицом  к  ней стояли картины в дорогих рамах  с  лепниной и
позолотой, их было около тридцати. Он начал поворачивать их, одну за другой,
одновременно расставляя пошире вдоль стен.
     Обилие   яркого   и   дешевого   Ренуара.   Такого   наглого  открытого
заимствования  я  не  видел  давно.  Его  женушка   превзошла  всех  местных
подражателей, которых пруд пруди, я знаю это досконально.
     - Ну, как? - Он явно ожидал похвал.
     Я не знал, что ему сказать. Ведь все-таки жена... и умерла... упала или
не упала, рак или не рак  - все равно погибла, и надо соврать. Я чувствовал,
что  надо, но  он  был чертовски интуитивен, как  обмануть его настороженное
внимание...
     Тем  и велик был Ренуар, что умел ходить по краю,  не падая. Подражание
ему  смертельно,  хотя,  кажется  нетрудным  делом.  Мелкие  мазочки,  яркий
довольно  грубый  цвет...  Так  бесстрашно балансировать на грани  вкуса мог
только гений, да с особой выучкой росписи  прикладных изделий, ведь начал он
с расписывания фарфора.
     - Я плохо разбираюсь в современных течениях... Но я удивлен... - больше
я не смог выжать из себя.
     - Вижу, не нравится, но признай, очень профессионально!..
     Я с облегчением  покивал головой. Сказать "профессионально" - ничего не
сказать. Я понимаю только один профессионализм  - умение  строить картину. В
остальном  лучше   быть  дилетантом,   они  честней  пишут.  При   известных
способностях, конечно, о чем тут говорить... Разумеется, не все так  просто,
но каждый художник, даже самый умелый, если честен, перед новой картиной все
равно дилетант.
     - И это... в Таллине не брали?..
     -  Брали, а  потом  перестали, говорят, у  нас уже полно,  хватит. Даже
бесплатно не берут.
     Я  вспомнил  стены  третьего этажа старого здания  на  аллее, ведущей к
морю... Когда возвращаюсь  сюда,  обхожу  этот дворец искусства  на изрядном
расстоянии, иду сразу к воде.
     -А ваши, значит, совсем не брали?
     Он махнул рукой:
     -  Ничего!..  Говорят,  недоучка...  Жена  нашла  знакомого,  академика
живописи, я стал учиться у него. Смотри, эта - моя!
     Он схватил одну  из  работ  и, повернув ко мне, торжествующе уставился,
ожидая похвал.
     После  тех первых...  это был удар, куда все у  него пропало! Пейзаж не
отличался от всей  этой кучи барахла с золотом и лепниной -  тот же кричащий
пустой  цвет...  Но все  же,  академик недоучил его,  один  из  углов упрямо
выбивался - глубокий коричневый, насыщенный желтый... оттуда торчало дерево,
вылепленное мощными мазками.
     -Не  доработал.  После ее  смерти  не  могу по-новому  писать. Пробовал
по-старому,  тоже не получается, настроение не то. Пропало у меня настроение
на  прежнюю  живопись.  Сделал  несколько этой  весной,  отвез,  они  только
высмеяли, говорят, за старое принялся...
     -Покажите.
     Мы вернулись на первый  этаж,  вошли в его спальню,  он  вытащил из-под
кровати еще  один  сверток, развернул.  В  нем  было  три  небольших холста,
размером в полметра.

     ***
     Я  был  разочарован, ничего старого... Но  по крайней  мере  интересно.
Почти  однотонные вещи,  коричневое, красноватое, серое... Три натюрморта на
фоне странных пейзажей, вдали горы, равнина, озеро или река. Бутылки,  стада
разных бутылок. Чувствовалась  большая  энергия. Никуда  он не вернулся, нет
больше  "наива"...  Но  есть,  черт  возьми,   над  чем  работать,  от  чего
оттолкнуться!..
     -Бросил, -  он  махнул  рукой,  -  неинтересно, ни то  ни се...  пустые
какие-то вещи.
     - Я бы купил их. Двести за три, больше не могу.
     Хотя покупать не хотел, решил ему помочь. Неплохая живопись... научился
чему-то,  но  сколько  потерял по  пути...  Живого состояния  больше  нет!..
Примитивисты, которые учились, писали потом средние работы.
     Он обрадовался.
     -Теперь на крышу хватит! Мне главное - крыша, на днях привезут, сразу и
расплачусь. Заказал без красот, не до жиру - дерево и жесть.
     Что я мог сказать...  Настроение  мерзкое.  Среди поля, на  краю болота
башня, в ней картинки, не нужные никому... Нет, не верну ничего!..
     -У вас долги?
     Он вздохнул:
     -Выше головы,  смотри, какую махину отгрохал... Знаешь, давай  перейдем
на "ты", легче будет.
     Я не  люблю тыкания, больше всего  меня  устраивает старая лениградская
манера - по имени -  и "вы". Но  согласился,  стало жаль его. Все у  него не
так, как мне казалось с расстояния.  Громкого успеха не ожидал,  но  думал -
работает... А он занялся черт знает чем, решил  строить мавзолей себе и жене
бездарной!..  Учился  у дураков, потерял  лицо... Вот  где потерял,  а он по
сломанному носу скучает.
     Но спорить не  хотел, чувствовал, что  виноват перед ним  - вовремя  не
вспомнил, а теперь без  правды  не помочь.  Опыт жизни  -  помогай  молча  и
незаметно, а правда... она последнее средство.
     -Послушай мой совет, не обижайся, - брось все это, картины оставь теще,
а сам  удирай  отсюда... да  хоть в  Россию, у  нас тебя смотрят,  хвалят...
Богатой жизни  не  жди, зато есть еще люди. Здесь  потонешь в провинциальном
болоте. Отдай за долги землю,  строение это, отбейся  и беги, иначе заклюют.
Идея с музеем хороша, но одному человеку не под силу.
     - Вот добью крышу... иначе все пропадет.
     Он  ничего  не  слышит. Какой  музей,  силосная  башня  в поле...  мхом
зарастет...
     -Пусть хотя бы сто лет простоит, все равно  музей! Мои картины - и  ее,
еще возьму нескольких, их тоже не хотят, интересные ребята. Ну, а посадят за
долги...  возьму  карандашик,  спокойно   там  порисую,  может,   что-нибудь
придумаю... - он захохотал.
     Хоть бы тебя посадили, каюсь, подумал...

     ***
     Потом он, уже серьезно, говорит:
     - А я надеялся, ты купишь все... землю, здание... И я отдам долги.
     -Сколько?
     -Около миллиона.
     Я покачал головой, огромные деньги!.. Такие долги я покрыть не в силах.
     Он вздохнул:
     - Значит, пропал...
     -Ты не пропал, если бросишь  эту затею. Еще  раз говорю -  беги отсюда.
Опишут твою  землю, дом... покроешь долг. Уезжай, возьмись, пиши  картины, у
тебя получалось!
     - Вот дострою музей...
     Я пожал плечами, он ничего не понимал.
     -Попробуй еще лица, - сказал ему. - Напиши мой портрет, я куплю.
     Когда   художник   ставит   задачу  на  пределе  умения,  он  неизбежно
возвращается к основам, которые  хорошо знает. И я подумал, что именно через
портреты он мог бы вернуться к тому, что потерял.
     -  Давай,  на  днях,  как  освобожусь...   -  он  без  особого  желания
согласился.

     ***
     Но я уже сомневался, сможет ли он вернуться...
     Под утро мы расстались, условились днем вместе поехать в городок.
     Спал я долго. Очнулся, он тормошил меня, сидя на краю кровати.
     - Айда?..
     Собрались быстро, но потом долго ждали автобуса, который огибает озеро,
идет до турбазы и  возвращается.  В сумке у  Мигеля звенели бутылочки из-под
кетчупа, в них темно-коричневая масса.
     - Продаю в нескольких  точках,  в парикмахерской,  в салоне  красоты, у
городской бани, я везде акционер.
     Мы  зашли  в  парикмахерскую,  он,  не глядя  на  теток  у  столиков  с
клиентами, проходит в  заднюю комнатку, я за  ним.  Он  покрутился - никого,
выглянул,  сварливым  голосом  спросил  "где  Алекс?",  не  получив  ответа,
поставил несколько бутылочек на стол и вышел.  На улице говорит -  "это  мое
заведение, я вложил". Точно также мы обошли еще несколько "салонов красоты",
там он  нашел тех,  кого  искал, всучил им целебную  грязь,  громко смеялся,
хлопал  всех  по  плечу,  хвастался   своей   медициной,  лечебной  баней  и
процедурами... действием грязей - "колоссальный эффект!.."
     Ехали обратно  в  темноте,  автобус  старенький,  дребезжит  по гравию,
камешки под фарами светятся... Несмотря на пустой неприятный день, мне стало
хорошо,  давно не вылезал из большого  города. Дом, клиника, мастерские... и
так несколько лет  без  перерыва... Автобус  качает, в нем  мы  да несколько
пьяненьких  стариков  из рыбацкого поселка, поют  по-русски - "Чтобы с  боем
взять Приморье..."
     Мигель сидел впереди, обернулся, лицо сияет:
     - Понимаешь - помогает, одолели даже псориаз и аллергические сыпи!..
     И, подмигнув, добавил:
     - Главное - помогать людям...

     ***
     Кто же спорит... помогать...
     Но  мне неудобно и неприятно рассказывать  многие подробности того дня,
унизительные для него  или смешные... они доказывали его неприспособленность
к  делу,  которое  он взял на себя. Мелкое мошенничество  он воспринимал как
веселую  игру. Когда  дело касается денег,  лучше не шутить, люди с  истовой
серьезностью относятся к этим бумажкам, их опасно злить. Я гораздо лучше его
разбирался в практических делах, и видел, что он долго не продержится.
     Вернулись  поздно, оба  устали. К  концу  пути  он умолк, веселость как
рукой сняло... мрачен, неразговорчив... Видимо постоянные улыбки да порхание
с грязью его утомили, не  так уж просто  давались. Поели и тут же завалились
спать.
     А утром следующего  дня  его все не было...  Я  решил стукнуть к  нему,
дверь отворилась  от толчка. Он лежал  поперек кровати, в сущности  даже  не
лежал,  ноги  стояли на  полу. Видимо, сон застал  его врасплох, он даже  не
успел снять штаны, они были полуспущены, виднелись грязноватые белые трусы в
красный горошек. Я нагнулся,  он дышал тяжело  и неровно. Что  за черт?.. На
столике разорванная упаковка. Седуксен. В ней могло быть до десяти таблеток,
доза не опасная, но чувствительная.
     Часа  два я приводил его в чувство, отпаивал...  Оставим подробности за
кадром, довольно  противно  это выглядело, и  я вспомнил студенческие  годы,
когда приходилось подрабатывать на скорой помощи.
     Первые его слова были - " зачем ты меня спас?"
     Он был безутешен:
     - Мариночка...  как она умирала... мучительно, долго... сам понимаешь -
рак...  И все,  все  пошло  насмарку,  моя живопись кончилась,  вот,  торгую
грязью, докатился...
     Он  не хотел травиться, я был уверен. Взял горсть таблеток да высыпал в
рот, чтобы поскорей уснуть. И насчет живописи  я  начал понимать.  С ног его
сшибла  учеба,   академик,  старый  идиот...   И  отсутствие  вкуса,  он  не
чувствовал, что хорошо, что плохо.  Картины  получались, пока  не размышлял,
словно кто водил рукой. Его не учить надо было,  а  поддерживать и  хвалить,
дураки!..
     - Слушай, почему меня не любят?..
     Я решил перевести в шутку:
     - Столько женщин, и тебе все мало...
     Он махнул рукой, лицо скривилось:
     -Ты же понял...
     -Ты  отличный художник,  но не думай, что  все тебя любить должны. Люди
любят  полегче да  поярче... У каждого бывают кризисы, еще встанешь на ноги.
Только брось эту идею с музеем.
     - Нет, я перед смертью обещал ей!.. Я должен!..
     Пошли на берег озера. Он уже пришел в себя, замкнулся, ему было стыдно.
Я не мог ему помочь, чувствую, все  мои слова мимо... Я лишний здесь. Как-то
все, все разладилось в нем.  Постоянные эти упреки по поводу чужого  лица...
Вранье беспомощное, врет самому  себе... А что лицо... сам хотел, псих!..  И
очень неплохо получилось.
     К  счастью,  после   обеда  приехала  машина,  привезли  крышу,  начали
собирать. Он ходил радостный, счастливый, даже не пил...

     ***
     Эту неделю я себя лишним не чувствовал, дел хватало. Он только суетился
и кричал, пришлось мне разговаривать со строителями, я в этом профессионал.
     От рассвета  до  заката  собирали крышу,  пригнали  кран, поднимали  по
частям... Целая  бригада,  всех надо кормить,  а по вечерам  они  уезжали  в
город.  Все  это время он был  прекрасен, весел и добр...  по ночам  мы вели
интересные разговоры,  все о живописи...  Он ничего, ничего  не  понимал, но
иногда высказывался очень точно, словно предчувствовал истину. Я спросил его
о старых улицах, с каким настроением рисовал. Он удивился:
     -  Обычное...  ничего особенного, один  раз  прошелся  рано утром,  мне
понравилось, пришел еще... А через пару дней сел дома и начал писать... одну
за другой... Недели две, наверное, сидел, по две-три картинки в день. Откуда
свет?.. Я люблю, когда свет из-за угла, чуть-чуть...
     Вот и  все. Никакого предчувствия беды он не знал, во всяком случае, не
подозревал в себе.
     - Ничего  там  особенного  нет,  улицы  как улицы.  Только  молчат они,
понимаешь...  Перед неизвестным днем... Денег не было!.. Масла  купил четыре
тюбика,  черный,  конечно...   красный  один,  два   желтых...  Даже  белила
кончились,  я загрунтованные места оставлял, холсты- то  у  меня давно  были
приготовлены.

     ***
     Я  смотрел на него и думал, счастливый человек, и сам не знает об этом.
Даже если ничего больше не напишет... дело сделано...
     Наконец, закончили крышу, расплатиться денег не хватило. Он не  спросил
у меня, куда-то  бегал, принес еще и сунул  мастерам вместе  с  трехлитровой
банкой самогона. В тот вечер мы с ним напились, все было по-дружески, тепло,
чудесно...  Он  не вспоминал  про  лицо,  а я  забыл  про  его мелкую  ложь,
вздорность, вспыльчивость...
     Потом  еще  несколько  дней  жили тихо-мирно, никаких  грязей  и  баб с
вагинальными процедурами.  Правда, пили  каждый вечер. Как  я ни  уговаривал
его, он ни в какую,  бежит  в  магазин, к соседям, к бабкам каким-то...  Для
него не было  преград,  закрыто или  открыто, спят  или  уехали... все равно
находил, доставал. Я старался мелкими глоточками, а он удивлялся, кто же так
водку пьет, рот полоскаешь, что  ли?.. Как я ни  пытался избежать, все равно
за вечер порядочно набиралось. Говорили о живописи, конечно, о чем еще с ним
говорить.  Странные вещи  я услышал, словно  дикари его учили,  как будто не
было двадцатого века...
     И вдруг спрашивает:
     -Скажи,  был такой художник,  написал  всего  сорок картин,  а  не хуже
Рембрандта, говорят?
     - Был. До нас дошло чуть более сорока вещей. Вермеер.
     -Ну,  вот... - Это  ему понравилось. - Ладно давай, нарисую тебя,  ведь
обещал.
     Взял толстый фломастер, долго искал  чистую  бумагу, не нашел,  побежал
куда-то, притаскивает  холст, на нем какое-то  масло, собирается на обратной
стороне рисовать. Я этой дикости не переношу.
     - Погоди, что у тебя...
     Посмотрел... а это "Ренуар", которым он хвалился, способный ученик...
     Он  ухмыльнулся,  старая ухмылочка  его...  Я ничего не  сказал, сел  и
приготовился позировать.
     - Чего замер, я уже все подсмотрел, ты же почти три недели здесь.
     И быстро наносит энергичные штрихи, не глядя на меня. А я подумал - три
недели...  пора и честь  знать, что, у меня  нет  своих дел?..  Ну, Пикассо,
посмотрим,  что  у тебя  получится...  Минут  двадцать  он  старался,  потом
закрутил внизу  замысловатую  подпись, а  как же...  И  говорит - готово.  Я
посмотрел. Он выкарабкается, обязательно выкарабкается!.. Никакой наивности,
но  чертовски  выразительно...  мощный   красивый  рисунок...  и  совершенно
непохоже.
     -Это я? - спрашиваю как дурак.
     -Ну, да... похоже нарисовал, согласись...
     Согласиться было трудно, я вежливо сказал - "может быть".
     - Понимаешь,  я  должен сначала  понять,  что главное в  тебе. Я  давно
подсмотрел,  еще тогда... Ты не сердись, но ты не в  поле воин, ты  крепости
защитник. Длинный унылый нос, лоб  - крепостная стена... глаза  как бойницы,
рот... он не любит жрать,  пить  и любить, не  любит... и говорить  не очень
может,  все  варится внутри,  за  стеной... Это главное. А  потом я еще  раз
поглядел, чтобы вспомнить, но  это  быстро - нос  такой, щеки такие,  глаза,
овал...
     Помолчал, потом говорит:
     - А себя не  могу  больше рисовать. Раньше я всегда с этого начинал, на
каждом холсте. Сначала  рисую себя, без зеркала, конечно... Краска покрывает
холст, и я по  этому слою тут же пишу картину. Теперь мне нечем начинать, ты
у меня лицо украл.

     ***
     Опять он за свое...
     -Ну, не украл, но сильно покорежил.
     - Ты так хотел. И вообще, оставь эти мысли, что значит лицо... ерунда -
лицо...
     -Ты ни  черта не понимаешь,  лицо главное,  все от  лица... Я как лучше
хотел. Не думал, что стану  себе чужим. Ну, попробуй, верни мне старое лицо,
все с этого началось!
     - Дорогой, не могу  я тебе  нос  ломать и все такое, это не  для медика
работа. Не это главное -  ты собой оставайся, несмотря на лицо, главное - не
изменяй себе, понял?.. А ты вбил  себе в голову... хочешь стать  другим, вот
твоя ошибка. Живопись от этого только пострадает.
     Он задохнулся от возмущения, схватил пистолет, трясет перед моим лицом.
     - Верни лицо! Картины верни!..
     И вдруг моментально остыл, отбросил газовую игрушку, налил  себе и мне,
и говорит:
     -Забудь,  это я так... Не можешь, так не можешь. Я сам  не люблю, когда
меня винят, а я такого ничего не делал. Я правду люблю.
     Я не сдержал улыбки, он тут же понял и спохватился:
     - Нет, я  люблю дураков дразнить...  и обманывать, притворяться, но это
не всерьез.  А что вообще всерьез...  скоро умру, и  картины  мои сгниют,  я
знаю. Никто кроме меня, их  не защитит, я понял, и мне жизни не стало. Вот я
и строю музей, он меня сожрал наполовину, и жрет, и жрет... Смотри, крыша!..
Обрадовался как дурак, а потом  вижу - стены-то из голого кирпича... Сначала
думал, пусть, а  потом  - нет!.. картины  на них пропадут. Не видно картинок
будет...
     -Самое простое - густо отштукатурить, пусть  неровности  останутся,  не
страшно... и покрасишь в нейтральные тона.
     Он просиял.
     -Спасибо  тебе,  а  я-то думал уже, как эти кирпичи  подровнять... Сами
клали, опыта никакого, только знаю, сложено крепко.  А фундамент мне помогли
залить. Сомневались, правда,  мастера, выдержит ли грунт... Но  это они зря,
сырость только  за  ручьем  начинается.  Еще два этажа добавил, думал,  мало
места будет. Теперь и одной-то галереи многовато...
     А потом снова:
     -Ты  все-таки подумай,  верни  прежний  вид... Я  словно в  своей  коже
чужой...  как   червь  в  кишке...  И  бабы...  ну,  не   могу,  липнут  как
ненормальные, я не успеваю...
     Он снова  помрачнел, и я  поспешил отвертеться -  "  пора спать, я рано
привык..." Ушел к себе.

     ***
     Вечером, перед  сном,  еще подумал,  не  слишком  ли  он размахнулся...
пятиэтажную  махину соорудил  по  собственному  разумению...  Опасно.  Потом
всегда  вспоминается предчувствие, кажется предвидением событий. На самом же
деле жизнь пропитана нашими  предчувствиями на все случаи, этим мы, пожалуй,
больше всего отличаемся от зверей, воображением...
     Просыпаюсь  ночью,   кто-то  в  темноте  навалился  на  меня.  Это  он,
согнувшись, сидит на кровати, держится за голову.
     -Верни лицо...
     - Опять за свое, не буду нос ломать.
     -Я уже сломал.
     Я бы  пропустил  мимо ушей,  спать  хотелось, но  слышу  -  гундосит  и
хлюпает.
     Подпрыгнул, включил свет.  Лицо залито кровью, нос  свернут на сторону.
Но  сломан  не там,  где я  поправил, а  в другом  месте. Увидел  и,  грешно
сказать, обрадовался, вот что значит классная работа!..
     - Дурак, все равно не будет такой, как был!
     - Пусть не  такой, но  не этот,  еврейский!  Признайся,  ты  мне сделал
еврейский нос...
     -  Нос  с  небольшой горбинкой,  римский...  Какого  черта ломаешь  мою
работу!..
     - Теперь мне легче стало.
     -Ты ненормальный...
     Я встал, полез в чемодан, нашел перекись, стерильный материал,  очистил
рану,  стал смотреть, что тут можно сделать. С чудовищной силой он  врезался
во что-то, это надо уметь...
     - Теперь я тебе ничего не должен, верни картины!
     Он надоел мне, возмущал своей бесцеремонностью.
     - Про три тысячи забыл?..
     - Какие еще три тысячи... Ну, ты гад... ну и гад...
     - Ладно, - говорю, - потом...
     Вижу,  нельзя  с ним  спорить.  То ли не помнит ничего, то ли не  хочет
помнить...

     ***
     Но все-таки удалось, выправил ему нос.
     Снова почти  неделю жили спокойно,  гуляли, заходили в рыбацкие поселки
на берегу, ели свежекопченую  корюшку... Я вспомнил детство, и этот песок, -
не такой, как на море, крупней и теплей он  здесь, хотя тоже холодный. Взяли
лодку, вдоль берега  можно плавать, а дальше  считается  граница, черт знает
что, не привыкнуть мне никогда... Дни стояли солнечные, но вода ледяная, она
здесь  никогда не бывает теплой.  Впрочем, местные другого мнения,  купаются
себе, ходят  полуголые.. А я прячусь  от  ветра всю жизнь, постоянно хриплю,
чуть дунет, простуда обеспечена. Но это единственная болезнь, в остальном  я
здоров  пока,  тьфу-тьфу...  А Мигель  купался,  черный,  тощий, мускулистый
парень, ему бы сто лет жить...
     Недолго продолжалось. Опять просыпаюсь глубокой ночью, кто-то навалился
на кровать. Снова что-то не так...
     - Верни картины... Не вернешь, я себя убью!
     Протянул  руку,  хотел  включить  лампочку.  Он  кисть перехватил -  не
надо!..
     Я   испугался,   что-то  серьезное  случилось,  он  же  демонстративный
психопат, и вдруг - "не надо?.." Я злился на него тысячу раз, и все-таки, ни
разу всерьез не разозлился.
     - Извини, - говорю, - а мне надо, сам знаешь, куда...
     Встал, подошел к  двери и  зажег-таки верхний свет.  Он  закрывает лицо
руками.
     - Что с тобой?...
     Он молчит, потом судорожно всхлипнул и шопотом говорит:
     - А мне сказали, что газовым можно убить себя...  если в висок, в упор,
полный заряд... Врали, значит. Не получается.
     -Ты с ума сошел... Покажи!..
     Висок  потемнел, кожа  в  мелких  черных  точках,  как  в порошинках. Я
успокоился, вот дурак!
     - Выброси эту глупую игрушку!
     -  Мариночка...  я  подлец...  - Он зарыдал.  - Картин мало,  не  будет
музея...
     Этого я уже не мог вынести.
     -  Перестань...  Отдам  картины.  Доконал ты меня  - отдам! И помогу  с
музеем,  так  и  быть.  Только брось эти  глупости...  грязи... и  не стыдно
тебе?..
     -А что?.. Может и не грязи, но помогает, - он говорит. - Людям помогать
нужно.
     -Я  завтра уеду. Начни  писать, никаких набросков, сразу быка  за рога,
как раньше писал. Не  хочешь возиться, пиши  без грунта, хоть без проклейки!
Пиши на картоне, на бумаге, хоть на газете... на чем  угодно! Только пиши!..
Приеду  осенью, привезу картины... и достроишь свое чудо, если уж так нужно.
А пока сиди, работай!..
     - Не  уезжай,  ты не вернешься.  Ну, прости  меня,  кроме  тебя, у меня
никого... Ты один меня понимаешь.
     - Обещаю, вернусь.
     Молчит. Не верит...
     - Вот ты  все знаешь, папаша, как мне надо... почему сам не пишешь?.. -
он недобро прищурился, - ведь завидуешь мне, завидуешь?..
     Я смотрю, возвращается прежнее лицо...

     ***
     Но не обрадовался, сухо ответил:
     -Угадал,  завидую... но я тебе  добра желаю. Завидую тому,  что было, а
сейчас ты  в беде, и никак этого не  поймешь. Иди к  себе, проспись,  завтра
прямо с утра начинай. А вообще-то... живи как хочешь.
     Виду я, конечно, не подал, но он меня задел чувствительно.
     Он  ушел, а я  долго  не мог заснуть.  Сначала  -  "прости", а  потом -
"завидуешь, папаша?.."
     Наконец,  задремал,  сколько времени  прошло, не знаю,  поплыл куда-то,
видел  картины,  свой домик за соснами... Брось  сдавать, надо у  себя жить.
Запросто  проживу,  картины  не буду покупать. Хватит искать  их,  бегать за
художниками... пожалей себя...
     Подскочил  от  грохота, срываюсь  с кровати,  бегу к  нему,  распахиваю
дверь. Светло, лампочка покачивается на голом шнуре. Он лежит на  полу рядом
с кроватью, глаза раскрыты, молчит.
     - Ты что?
     - Спаси, мне таблетки нужны. Иди к Марине, она тебе даст.
     - Какой Марине?.. Она же умерла!..
     - Ты что, дурак?.. умерла... Она  с мамочкой живет, обе здоровы, мне бы
так...
     Я сел,  уставился на него, во  мне вскипал  гнев. Впервые  не  на шутку
разозлился. Чертов клоун! Утром уеду, с меня хватит.
     -  Она  мне изменяла, с этим, академиком... Я бы  ее  убил,  но  сам-то
хорош... Вот ты говорил... я же все помню... Правильно, себе изменил. Возьми
у них  таблетки!.. Ты один  понимаешь картины, я знаю,  поэтому и  позвал, я
пропадаю... сходи, попроси...
     Вот  такая  смесь.  Я  уж  не  знаю, как  это назвать...  Бабы,  грязи,
академик, таблетки, разбитая жизнь... Мне хватит! Почему я должен терпеть?..
И тут же спрашиваю его... что бы вы думали?..
     - Какие таблетки?..
     -  У  них  тонна,  в холодильнике.  Мамочка  медсестра  в  поселке,  за
завтраком тридцать  штук, в обед еще  тридцать, вечером стакан  водки, и  на
боковую, так и живет. Кодеин.
     - Кодеина давно нет.
     - Старые запасы. Когда запретили его, она  уволокла с аптечного склада,
я еще помогал... килограммов шестьдесят.
     - Наверняка испортился.
     - В  холодильнике?  Много ты знаешь... У меня спроси.  Частично,  может
протухли, но достаточно еще в них этого добра. Иди!
     - Нет.
     - Ну... будь, наконец, человеком, Леонардо... ты же Лева, я знаю... а я
Миша,  Миша я!..  а то все "вы" да "вы"... Ты словно  из холодильника вылез,
снежный человек...  манекен, жираф, денежный мешок... Будь своим, Лева, будь
другом наконец, только  ты можешь понять ...  Не выходит  ничего, плохо мне,
живописи нет, музея нет...  Мне конец.  Иди, она  тебе  даст,  она тебе  все
даст... красавчик. Иди! А то я сам пойду, все там сравняю с землей, они меня
уже достали своими пожарами... Две бредовые бабы... Худе-е-е-жница... и  она
меня учила мутоте этой, академикова любовница... А я  дурак, дурак,  дубовая
голова... Теперь ничто  в  башку не  лезет, штрих туда, штрих  сюда... школа
ихняя, провались она пропадом...
     Я  повернулся и вышел, не  знал,  что  делать. Жалко мне  его, попросту
жалко. Но надо уехать. Завтра же уеду, он меня потянет за собой! Ну, Миша...
Много  лет  я  так  не  попадался,  близко  не  подходил. Про  кодеин  я  не
понаслышке, эти  таблеточки  мне  годы  испортили,  годы... пока не  нашелся
человек, взял меня и встряхнул.  Очистил кровь, выкинул из города, в котором
я родился и все пути-дорожки знал... Другая история, совсем другая.

     ***
     Но эта еще не кончена.
     Я постучал, мне тут же открыли.
     -Я  так  и знала,  - она говорит. Выглядела она на  все  шестьдесят. Но
чувствуется, что была  красива.  Но  недоброе лицо, а  глаза... я  эти глаза
всегда узнаю.  Как  же я с Мигелем опозорился...  Не  смотрел, не думал,  не
подозревал.  Власть  таланта, да?.. Старый  идиот,  пора на  пенсион, в свой
подмосковный домик, кормить птиц, овощи выращивать на огороде...
     Из соседней комнаты высунулась старуха,  как  две  капли  воды,  только
морщин побольше и сгорблена сильней. Глянула  и как хлопнет дверью, затрясся
дом.
     -Мама, сидите тихо, а то вызову санитаров, - говорит дочь. И мне:
     -Так что, таблетки?..
     Я кивнул. Разговоров не  хочу, разбираться  в их делах  не буду, возьму
таблетки и  уйду. Мне здесь  не  помочь никому. В конце  концов, я из другой
страны, через пять  дней виза кончится. Приехал, посмотрел, уехал...  Живите
как хотите.
     Она  подошла  к  холодильнику,  заслонилась от меня дверцей, зашуршала,
достала что-то, протянула мне. Полную горсть маленьких упаковок, я хорошо их
помню, по шесть штук в каждой было...
     Я взял и молча вышел. Положил в карман, пока шел, вытаскивал по одной и
перекладывал  из  правого кармана  в  левый,  считал. Их было  девятнадцать.
Вернулся к себе, спрятал под матрац все, кроме пяти,  пошел с ними к Мигелю.
Он лежал на спине, глаза открыты, ждал.
     -Всего пять, больше не дала, сволочь?..
     -Больше не дала.
     Он  начал  открывать и глотать таблетки, не запивая. Я принес ему воды.
Он проглотил все, и лег. Мне надо уехать. Утром же уеду.

     ***
     Заснуть  не мог,  лежал,  думал  об  этих  таблетках  под ногами...  Не
выдержал,  встал до рассвета, вышел из дома. Неужели так  просто  попался...
Вернулся,  проглотил  несколько таблеток  снотворного, они  у меня  всегда с
собой, через  двадцать минут свалился  и  спал  до  середины  дня. Проснулся
совсем разбитым, но  полегчало, как-то отодвинулось  все... Занялся сборами,
брился,  мылся... Мигеля не видел, он, наверное,  спал. Этот человек  или не
спал вообще, или мог сутками не просыпаться. Наконец, собрал  вещи, вышел на
улицу,  напоследок пройтись.  Прощаться не хотелось. Мне надо было бежать, я
знал. От  всей этой мути, грязи... от таблеток. И  близко  нельзя подходить.
Решил даже не брать картины, которые купил, пусть остается со своим музеем.
     Обнаружил, что он уже на улице, стоит и хмуро смотрит на дом. Я  понял,
что обойти  его не удастся, подошел.  Обернулся, посмотрел на башню.  Крышу,
действительно,  подвели неплохо, большие окна  в ней осталось застеклить, но
это дело простое. Небо  тут девять дней из десяти хмурое, но все-таки сверху
свет...
     И тут  что-то случилось, крупное но  беззвучное событие - чуть дрогнула
земля.
     Мигель схватил меня за руку, я  ничего не понял. У него губы шевелятся,
смотрит на башню, я тоже посмотрел. Ничего не вижу...
     - Черт... - он побледнел, хватает воздух мелкими глотками, -  вроде дом
стал ниже...
     Я пожал плечами. И тут раздался долгий гул, потом треск... вижу, здание
чуть-чуть покосилось. Мигель побежал к дому, я кричу ему:
     - Не подходи!..
     Но куда там... Он уже у стены, медленно обошел башню, скрылся  из глаз.
Все снова было тихо, спокойно... Я, постояв, пошел за ним. Он был у крыльца,
тут  картина  ясная -  большая трещина над дверью,  в нее  ладонь влезает...
Похоже, дому конец... Надо признаться, я воспринял это словно раздвоившись -
мне было  жаль  его... и я радовался, что теперь все кончится, идея лопнула,
сама природа ее отвергла. Как  можно было ставить такую махину на ненадежную
почву на краю болота... и еще два этажа лишних прилепил!..
     - Обрадовался, да?..
     -Перестань. Во-первых,  может, устоит...  А если  нет... построишь себе
нормальный домик, будешь сидеть у окна, писать картинки...
     Я  пытался  его успокоить, но понимал,  что  говорю ерунду,  только  бы
говорить.
     Кто-то  подошел к нам, я  обернулся,  это  была  Марина. Она  в широкой
черной юбке и, несмотря на теплынь, в толстой осенней куртке, застегнутой до
подбородка.  Я  с удивлением увидел,  что  ей не больше сорока. Обращаясь  к
нему, она сказала:
     - Вам нельзя будет здесь... идем ко мне.
     В этот момент я просто не мог повернуться и уйти,  не мог его оставить,
в воздухе витало предчувствие беды.

     ***
     К моему удивлению, он молча покорился, мы пошли за ней. Вошли. В первый
раз она пустила меня только на  кухню, сейчас вошли в большую комнату, везде
порядок, чисто, по стенам картины,  много  картин...  Такие  же, все  тот же
"Ренуар".  Были еще  с напылением,  модные  лет десять тому  назад, холодная
мастеровитая  живопись, скучный механический фон...  Она поставила чайник на
газ, вернулась, села. Спрашивает у меня:
     - Что он вам наплел?.. Я знаю все его истории.
     Мигель не слышал, глаза в себе. Она говорит, будто его и нет за столом.
     -  Разошлись,  уже  три  года.  Дура,  взялась   его  учить.   У   него
способности... а мне бог не дал, хотя училась всю жизнь. Я ему завидовала...
а он мне. Он ведь ничего в живописи не понимает, ничего!.. Хотела как лучше,
а он вовсе перестал писать. Он ужасный человек, если  что взбредет в голову,
не  переубедишь. Постоянно что-то придумывает, сам плачет  от своих выдумок,
верит в  них...  "Хочу новое  лицо!" Мы только  познакомились  тогда...  Нос
починили, а ему  казалось,  свет  перевернулся.  Продал  картины,  приехал с
деньгами. Я говорила - не продавай...  Поверил вам, что ему в музеях висеть,
на выставках... а тут не признают... Вот и решил строить себе музей, выманил
у  меня  родительские деньги... у него  талант убеждать  людей. Вот  и грязь
эта... чистый обман. А потом перестали картины получаться...
     Я  смотрю, он совсем ее не слышит,  смотрит в окно, в уголке  видна его
башня.  Мне было тяжело и  неудобно ее  слушать, не люблю вторгаться в чужие
жизни. Да и понял, что нельзя верить ни ему, ни ей.
     Он поднялся и говорит:
     -Пожалуй, похожу кругом, посмотрю...
     - А чай?..
     -  Вернусь... - он вышел.  Мы сидели молча,  она налила  мне  чаю. Я  с
удовольствием пил, давно не  пробовал настоящего  чаю...  Но время шло,  и я
начал беспокоиться, не  решил ли он там остаться, это  опасно. Она вроде  не
против  приютить его,  хотя  бы на время... Лучше  я  дам ему  денег,  пусть
снимает в городе, пока разберется со своей башней.
     - Я пойду.
     Она не сказала ничего,сидела и смотрела в  стену. Мне не надо было идти
туда, я  знал. Но я пошел, ноги сами несли. Надо посмотреть, что  с ним, где
он? И я хотел взять таблетки. Сопротивляться невозможно стало, слишком много
всего навалилось...
     Сумрачно  было,  глухо шумели  сосны,  с озера тянуло сырым  и холодным
воздухом.
     Я подошел к башне, обошел  вокруг, его  не было.  Значит, внутри. Я  не
боялся войти, вряд ли так сразу возьмет да упадет... Но, скорей всего, музею
конец. Вся идея его пропала, я уж не говорю - деньги... Что он будет делать?
Должен пересилить свою неуверенность, сесть в любом углу, прилежно копаться,
ни на что не надеясь... Способен ли он?..

     ***
     Я думаю, не надо было входить, может, я его подтолкнул...
     Вошел, все тихо. Постучался,  приоткрыл  дверь.  Он  лежал  на кровати,
голая лампочка на шнуре освещала его разбросанную неряшливую жизнь.
     - Привези картины, - он говорит, и я вижу, у него нет других слов.
     И черт меня дернул:
     - Брось паясничать, садись и  пиши!.. Хорошо получится, значит победил,
другой победы не будет. Дом  этот... пусть...  Потом кто-нибудь соберет твои
картины...  как я, к примеру...  и будут  они в музеях. Это не  твоя забота,
пойми...
     -  Н-ну,  ты ничего  не  понял! Я годы сюда вложил, годы...  и  бросить
все...
     - Так бывает, поверь, я старше. Уходят впустую годы...  но какой-нибудь
миг тебя вознаградит.
     Он резко приподнялся, сел на кровати, лицо перекосилось:
     -Уйди... уезжай, убирайся,  не хочу тебя видеть... Картины все равно не
отдашь,  крохобор ничтожный... Что  ты  пристал ко мне, все учишь,  учишь...
Ходишь за художниками, ходишь... как мародер, гиена, черт тебя побери!.. Сам
пиши!.. ведь умеешь, всему учился... А ты трус... неудачник, импотент...
     Я вышел,  сердце с болью билось в грудину, отдавало в  шею и голову. Он
же сам меня звал, писал...
     Бог с ним, пусть живет как хочет.
     Сейчас уже поздно, но утром, утром сразу же уеду...
     Идти назад не хотелось. Останусь здесь ночевать, что будет, то и будет.

     ***
     Нет, не думаю, что подтолкнул.
     Мыслей о таблетках больше не было, ссора меня встряхнула. Злость иногда
помогает придти в чувство.
     Часа два лежал, на этот раз он меня гораздо сильней зацепил. И в  самом
деле, зачем он  мне нужен, черт с ним!.. Пусть пропадает, больше ни слова...
"Сам пиши?.." Он прав,  что я всю жизнь бегаю за ними... Нет, я ему этого не
прощу...
     Потом заснул,  и  ничего  не случилось до утра. Очнулся, голова  гудит,
ноги  чугунные...  а  башня  стоит,  кое-где  скрипы и потрескивание,  но не
колышется. Я  вышел в  общее  помещение,  сел за  стол,  чайник поставил  на
электроплитку. Все-таки ждал его, надо попрощаться. Хоть он меня и обидел, я
жалел  его. Пусть  приедет, устроим  выставку,  может  отвлечется  от  своей
мании...
     Слышу, он в ванной, льется  вода, льется, льется... Мне стало тревожно,
что он там возится?..
     Я сидел у стола, чайник давно отключил, пить мне расхотелось.
     Вот, собрался, приехал...  Я редко совершал  необдуманные  поступки,  и
каждый  раз они оборачивались неудачей или какой-нибудь неприятностью. Люблю
покой  и постоянство, чтобы время  текло размеренно и одинаково каждый день,
тряски и перемены меня угнетают. Жизнь коротка, зачем мелкие огорчения, есть
любимые картины, мое дело,  оно меня кормит... мой дом, мое убежище, и пусть
кругом беснуются,  ищут новизны  и сильных  ощущений...  Я  должен стоять на
месте... как скала...
     Сравнение это оч-чень понравилось мне.

     ***
     Мелочи вокруг серьезных событий хорошо запоминаются...
     И вдруг вижу,  он стоит в дверях ванной. Сколько стоял, не знаю, в  том
углу довольно темно, я не смотрел туда, и теперь только краем глаза заметил.
Стоит и странно покачивается, назад и вперед, вперед и назад...
     Мы в падающем доме, я сижу, он стоит... И молчит. Наконец, я рассмотрел
- он босиком, в спортивных старых штанах, до пояса  раздет, а руки... Черные
руки! Там  же темно, только вижу - черные. Я вскочил,  подбежал к нему - обе
руки в крови, и кровь тянется за ним от двери.
     Он говорит - "молчи", подошел, опустился на стул, руки в локтях глубоко
разрезаны, раны зияют, кровь  течет... Но, видимо, давление упало,  не очень
сильно  текла,  можно  сказать,  сочилась. Сколько же  времени он  там был -
полчаса, час?.. Я бросился  в  ванную, там болото на полу, черные сгустки...
Меня зло взяло -  псих, доигрался!..  Но ни минуты не думал, что безнадежно,
он  стоял  на ногах,  крови потерял не так уж  много... Надо  только принять
меры. Вызвать скорую, переливание... Я  много таких видел, их спасали,  если
не слишком долго...
     Помог ему перебраться в кресло, в котором до этого сидел, здесь светлей
всего.  Заглянул  в разрезы,  вижу,  он основательно  потрудился...  Наложил
повязку  тугую,  уколол  ему  несколько  средств,  которые  всегда  со мной,
армейские шприц-тюбики - кордиамин, камфара... Побежал  к телефону, а  это у
магазина,  метров  триста. Пока бежал, все думал... Вернулся, он полулежит в
кресле, сознание не потерял. Увидел меня, попытался подняться, говорит:
     - Жить хочу... Лева, жить...
     -Будешь, Миша, будешь... кровь я остановил, сейчас приедут...
     Смотрю на него - что-то не так... Бледность с синевой, холодный пот  на
лице, он  плывет,  сознание теряется... Он начал  булькать,  синеть, хватать
воздух белыми губами...
     Похоже, эмболия...
     Крупные  вены, которые он разрезал, могли втянуть много воздуха, а он в
ванной... полчаса  был?..  час?  и  потом,  пока  я звонил... Если  так,  он
обречен, я не могу помочь, и никто уже не поможет.
     - Хочу жить ... - он еще раз говорит, хриплый вдох, и потерял сознание.
Я вижу, он умирает, сейчас умрет, и ничего сделать не могу.
     Он снова открыл глаза:
     - Нельзя... было...
     - Что, что - нельзя?
     - И- изменять...
     - Лицо?..
     Он хватал воздух, губы прилипли к зубам, глаза блуждали.
     -Ну, ты... ду-рак... Не-ет....
     - Молчи, сохраняй силы, сейчас приедут...
     Он больше ничего не сказал, окончательно  закрылся. Что я  мог сделать,
тончайший хирург, микроскопические мои швы... У него в груди  сидел огромный
ком воздуха. Что я мог голыми руками... И никто, я думаю, уже не мог.
     Я сжимал руки от бессилия, он умирал.
     Он  умер. Я смотрел, как изменяется его лицо. Сначала  рябь по  коже...
мелькнули знакомые черты,  его улыбочка  гнилая, которую я так  удачно стер,
она проявилась снова... Потом исчезла. Лицо менялось.
     Через полчаса он стал таким, каким себя нарисовал.
     Мечта, наконец, исполнилась, он таким стал. Молчание и благородство.
     Я же  говорил, ничего подобного не делал, и не приближался.  Никогда бы
не смог, это выше моего искусства. Это серьезней лица.
     Он-таки добился своего, но какой ценой! Зачем?..
     Не мне его судить.
     Я в чудеса не верю. Значит, все это было в нем, картины не лгали.
     Скорая приехала через пятьдесят минут.

     ***
     Может,  и  было  в нем, но  он не мог,  не умел ни сказать,  ни  как-то
по-другому себя  выразить.  Только живопись!.. Только в ней он был  прост  и
глубок, а жизнь таскала его по углам, затягивала мелочами... Он так и погряз
в  жизни, и  в этом, конечно,  была причина  его поступка. Он  понимал,  что
потерял, хотя куражился и хулиганил.
     Все-таки, что он хотел сказать в конце... Я так и не понял. Вы скажете,
какое значение... Да, да, да, и все же... Мне бы, конечно, хотелось, чтобы в
продолжение одного нашего разговора...
     - Се-бе... се-бе... - он бы сказал.
     Изменять - себе. Нельзя - себе - изменять... Надо быть - собой.
     Чтобы он понял.
     Но зачем?..  Какое  жалкое  тщеславие, заставить умирающего  поверить в
твою правду!.. Пусть умрет с миром. С миром все равно, не умер. Ну, не знаю,
не знаю...  хотя бы без ощущения  ошибки, бесполезности усилий... Ведь  есть
картины, а провалы и попытки... у кого их не было...
     Потом я нашел другой ответ, совсем простой. И поверил в него, он больше
похож на правду.
     Никакого "прозрения". Нельзя было изменять - проект. Он же  говорил, по
проекту в здании должно было быть три этажа, два вспомогательных  и  галерея
наверху, а ему было мало, мало - и он налепил еще два этажа галерей.
     Но  все-таки,  лучше  сказать -  не  знаю.  Не  стоит придумывать концы
историям, которые не кончаются.

     ***
     Утром пришли  какие-то родственники, тут  же  нашлись. Марина...  я  не
хотел смотреть ей в лицо. Отдал все доллары, которые еще были у меня, думал,
взять работы или не брать, которые купил... Она увидела, что стою, говорит -
берите, вы лучше им найдете применение, или что-то в этом роде, едва слышно,
но понятно. И я решил,  что это так, возьму...  их восемь  набралось. Каюсь,
прихватил  и одного  президента,  самого  мордастого.  Заглянул  под матрац,
таблетки там. Я посмотрел на них и ушел. После всего и мысли не было, словно
выжгло... во второй раз.
     Шел и  чувствовал себе мародером на могиле. В общем-то я спасал, но как
бы в свою пользу, и это меня мучило всю дорогу.  Автобусом до городка, потом
поездом до Таллина, и в ту же ночь выехал в  Москву. Опустошен, подавлен, но
быстро  заснул  на  верхней  полке,  крепко  спал и  проснулся,  когда поезд
скользил вдоль московского перрона.
     Вернулся домой. Разбит на всех фронтах. Но я вернулся.



Возвращение

     
     ***
     С вокзала сразу поехал к своему убежищу. Что меня туда потянуло, трудно
сказать. Не хотел  никого  видеть,  мечтал  выспаться в  тишине.  А может  и
предчувствие беды... что-то все-таки было...
     Вошел в  вестибюль и  увидел - тумба свернута, кругом разбитые кирпичи,
все  обильно  посыпано черным  пеплом.  Искореженная дверь  лежит на  земле.
Кое-как  пробрался  через завалы,  заглянул вниз  - там  все  сожжено, голые
черные стены, даже  стеллажи сгорели начисто, что уж тут говорить о живописи
и графике...
     События восстановить было нетрудно. К зданию подогнали трактор, об этом
говорили  следы  гусениц  снаружи...  отвалили  тумбу,  расковыряли   дверь,
каким-то  образом  зацепили  тросом  и  вырвали  из  дверной рамы, при  этом
разрушили часть стены. Не нашли сокровищ, золота, увидели холсты да бумажки,
и озверели от разочарования. Полили бензином и подожгли.
     К  моему  счастью,  некоторые  ценные  приобретения  я  перед  отъездом
перетащил на  Пруды,  чтобы  подробно  описать  их,  но это небольшая  часть
коллекции. Так я лишился почти всего, что с такими усилиями собирал тридцать
лет.
     Повернулся и ушел. Даже отчаяния не было, тупая усталость...

     ***
     Но это не все. Меня еще раз тряхнуло. И вернуло к жизни.
     Пришел домой. Мигель, конечно, здесь, он весь в квартире. Вошел и сразу
смотрю - напротив кровати самые мои дорогие улицы, две.
     Их нет!..
     Кинулся во вторую комнату, там на стенах, двумя  плотными рядами должны
висеть остальные...
     Ничего!.. Пустые  стены,  несколько рисунков, и  все. Я в  чулан, где у
меня стеллаж - папки с рисунками на месте. Где же Мигель?
     Мысли метались,  ничего  сообразить  не  мог, в эти  минуты  я, видимо,
слегка свихнулся. Как лунатик иду  на кухню, по дороге включаю автоответчик,
есть у меня такое чудо... и первым слышу голос своего приятеля, фотографа...
" ... давно сделано... забери, твой Мигель доконал меня унылостью..."
     Ключ, я же дал ему ключ, просил сделать слайды!
     Мигель цел. Я бы не выдержал третьего удара...
     И  такое счастье нахлынуло,  что я зарыдал, сказалось, видимо, все, что
произошло. Просто вывернуло наизнанку, с детства такого не случалось...
     Меня  трясло  несколько  минут,  пока  телефонный  звонок  не  привел в
чувство. Из клиники, есть работа...

     ***
     Недавно выдался целый свободный день, и я смотрел свои картины, те, что
остались. Сорок семь работ, и главное  - двадцать пять холстов Мигеля. И вот
что я вам скажу...
     Он  был прав,  когда говорил - "ничего особенного  не  хотел..." На его
холстах  ничего особенного  и  не  было... кроме простоты и  цельности,  да.
Никакого предчувствия беды в них не заложено. Все это вложил я сам. А в меня
вложило многое, главное - возраст,  предчувствие старения и смерти, и  время
наше - предчувствие бедствий и катастроф.
     Хорошие  картины  тем  и  хороши, что  оставляют место  нам,  с  нашими
чувствами и состояниями - сопереживать, участвовать... видеть  в них то, что
заложено в нас самих,  просит сочувствия  и  поддержки.  Цельное здание, и я
вхожу в него со своими  бедами и надеждами, и все оно вмещает,  почему?.. Он
ничего  не  навязывает,  не  кричит,  не перебивает,  не настаивает на своих
истинах - просто и  спокойно  раскрывает передо мной простор. В  чем  же его
собственное  чувство,  какое  оно?  Никак  не  оторвать  от  моих  чувств  и
состояний, никак! Не знаю, как это получается... Подобное удавалось Сезанну,
который истово занимался согласованием пятен, и в это вкладывал всю страсть,
замкнул свою систему... а получилось гораздо больше, чем сам ожидал.
     Важно вложить в свое дело все умение и  силу чувства... и если повезет,
то что-нибудь получится.
     Нет,  не  знаю, что он  хотел, наверное,  он  сам  не знал.  Не  мог бы
выразить словами, уж  точно... Я гляжу на его тихие картины, утренний пустой
город, скромные вещи на столе, закрытые  лица,  с глазами повернутыми внутрь
себя... Мои это чувства или его?.. Не могу отделить.

     ***
     Чем дальше, тем менее случайной кажется  его смерть.  Он от себя устал,
от  мелких своих обманов, собственной  слабости, неизбежной  для каждого  из
нас... "Гений и злодейство?.." -  совместимы, конечно, совместимы... Хотя бы
потому, что одного масштаба явления, пусть с разным знаком. Если бы так было
в  жизни - только гений и злодейство...  Заслуживающая восхищение  борьба!..
Совсем другое ежедневно и ежечасно происходит в мире.  Мелкая крысиная возня
- и талант. Способности - и собственная  слабость...  По земле бродят люди с
задатками, способностями, интересами, не совместимыми с  жизнью, как говорят
медики... деться им некуда, а жить своей, особенной жизнью - страшно. Они не
нужны в сегодняшнем  мире. Нужны  услужливые  исполнители,  способные  хамы,
талантливые воры...
     Кто он был, Мигель?..
     Человек с подпорченным лицом,  во власти  страха, зависти, тщеславия...
жажды быть "как все"?.. И одновременно - со странной непохожестью на других.
Она  его угнетала, когда  он  не писал  картины, а когда  писал, то обо всем
забывал... Но вот беда, художник  не может писать  все  время,  в нем должна
накапливаться субстанция, которую древние  называли "живой  силой"...  потом
сказали, ее нет, а я не верю.
     Откуда же она берется, почему иссякает?.. Не знаю...

     ***
     Но  каждый  раз,  когда  спрашиваю  себя,  вспоминаю его недоуменное  -
"почему меня не любят?.." Чем трудней вопрос, тем непонятней ответ.
     Поэтому мы  и стараемся  задавать жизни самые простые  вопросы  - чтобы
получать  понятные ответы. А следующий вопрос - в меру предыдущего ответа...
и  так устанавливается  слой жизни, в  котором  как  рыба в  воде... И можно
спрятаться от противоречий и  внутренней  борьбы... И забыть, что именно они
выталкивают на поверхность, заставляют  прыгнуть выше головы... как Мигеля -
писать картины искренне и просто, выкристаллизовывая из себя все лучшее.
     Но  судить  легко,  рассуждать еще легче. В  рассуждениях  всегда  есть
что-то противное, как в стороннем наблюдателе.
     Он  не  так  жил,  как  тебе  хотелось?..  Жил,  как  умел.  Но  у него
получилось!.. Есть картины, это главное  - живы картины.  Лучше, чем у меня,
получилось, с моими правилами как жить...
     Можно хвалить простые радости,  блаженство любви, слияние с природой, с
искусством... но тому, кто коснулся возможности создавать собственные образы
из простого материала, доступного всем, будь то  холст  и краски,  слова или
звуки... бесполезно это говорить...
     Ничто не противостоит в нашей жизни мерзости и подлости с такой силой и
достоинством как творчество.  Так тихо,  спокойно  и непоколебимо. И  я  - с
недоверием к громким выкрикам, протестам... слова забываются...
     Картины - остаются.

     ***
     Я еще  занимаю место в  живом  мире, а он  уже  часть неживой  материи,
дополнил мертвое пространство.
     Зачем  ты  оставил  меня,  Миша...  Вокруг  все  тише  и  пустей,  хотя
непрерывный ор и звон стоит. Картин не вижу, одни поделки...
     Я смотрю на свои стены. Каким был художник, написавший эти картины?
     Не знаю. Думаю, картины правы. Он был таким, каким нарисовал себя.

     ***
     Теперь  он почти  все  время  со мной. Вспомню, и дальше живу.  Иногда,
среди суеты дня, забываю... до ночи, или  предрассветных сумерек, когда вижу
из окна тот самый его  пейзаж,  вывернутое в  окружающий мир мое собственное
состояние...
     Утром  встаю, иду  смотреть пустые тусклые  картины, обречен  до  конца
дней... разгребать... Обязанность, которую сам себе назначил - ищу талант.

     ***
     Понемногу прихожу в себя, выполняю обязанности, выплачиваю долги. Снова
заказы, окаянные эти лица,  потерявшие себя...  Неуважение  к себе  -  черта
времени. Чувствую, мое терпение кончается...
     А на  прошлой неделе, мне доложили, несколько  голландцев появилось  на
аукционе, перо и тушь, потрепанные листочки... и немецкая миниатюра, букетик
красных  гвоздик в  синей  вазе,  масло  на  бумаге,  почти  пятьсот  лет...
удивительной красоты вещь... Неизвестно откуда взялись, и тут же  улетели за
бешеные деньги. Пусть! Пусть живут!.. Я заплакал, значит, не все погибли...
     А на  днях  наткнулся на  ту серенькую картинку, которую выбрал  в день
отъезда к  Мигелю. Парень приходил еще раз,  все остальное пока что  хуже, а
это явная удача. Цвет тонкий, печальный, чувствуется пронизывающая до костей
сырость морского берега... Нет, не видел он этой воды,  дальше нашей области
не  бывал.  Цвет великолепный,  но вот композиция... Что-то  не  сладилось у
парня,  стал  думать  - не  вижу  причин.  Взял  машинально  листок  бумаги,
попробовал карандашом - не то, схватил перышко,  чернила  черные... набросал
контур берега, дерево на переднем плане, залив... И дальше, дальше...
     Не заметил, что делаю. Неплохо  получилось,  даже под  ложечкой заныло.
Много лет не позволял себе, а тут - не заметил! Вспомнил Мигеля, первую нашу
встречу, как он стоял за  спиной, ухмылялся... Своими картинами он помог мне
выжить в  чужое  непонятное время.  А  смертью... глупой, непростительной...
столкнул с места -  "сам пиши!"  Сильно расшевелил, раскачал... Я так злился
на него. И жалел... Кто бы мог подумать, что вот, сяду и начну рисовать, без
сомнений и честолюбивых надежд...
     Мы в яме, нас примерами жизни уже  не прошибить. А смерть еще аргумент.
Последствий смерти не предугадаешь. Я много раз ее видел, в ней самой ничего
нет,  это  жизнь  кончается. Мигель умер,  живая  сила развеялась в  мертвом
пространстве. Но что-то, видно,  и  мне досталось. Его уже нет, я еще здесь.
Чтобы  искать  таланты.  Рисовать...  Не  умничать,  не  сомневаться,  лучше
получится, хуже... Делай пока можешь.
     Понадобилась почти вся жизнь, чтобы осмелиться...

     ***
     Всю  жизнь с мучениями засыпаю, зато потом проваливаюсь в темноту, и до
утра. Сны  вижу редко, наутро ускользают, не удержать... А на  днях увидел и
запомнил. Гостиная в моем доме, куча народу, дамы с бутербродиками, мужики с
пивными жестянками...  И  в  центре толпы Мигель стоит. Как  бывает во  сне,
никто меня  не замечает,  а мне нужно  обязательно  к нему пробиться, что-то
сказать. Еще не знаю, что, но очень важное. И я, перекрикивая шум, зову:
     -Мигель!
     А он не слышит...
     -Мигель... Миша...
     Он обернулся, заметил меня, и  тут между нами разговор, незаметный  для
окружающих, неслышный, будто мы двое и никого больше нет...
     - Ну, что, Лева, рисуем?..
     Не знаю, что ответить, вдруг обидится...
     - Ты не бойся, - говорю, - твои картинки живы, живы!..
     А он ухмыльнулся, мерзкой своей ухмылочкой, как в начале:
     - Я знаю, - говорит.






























Last-modified: Mon, 30 Dec 2002 14:53:54 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321