. Обязательство Альфонса Ребане о сотрудничестве с НКВД не могло исчезнуть, если оно было. А оно, судя по всему, было. И его нужно найти. Голубков убрал архивные документы в сейф и поднялся из-за стола. Но прежде чем выйти из кабинета, набрал номер мобильного телефона Пастухова. Он знал, что первый вопрос, который задаст ему начальник Управления, будет: - Дозвонился? И тогда Голубков сможет повторить фразу, которую слышал сегодня весь вечер: - Абонент недоступен. Почему-то Голубков был уверен, что эту фразу услышит он и сейчас. Эту фразу он и услышал. Но генерал-лейтенант Нифонтов не спросил ни о чем. Он сделал знак Голубкову подойти к его письменному столу и показал на экран компьютера: - Только что поступило. Голубков прочитал: "Наш источник в штаб-квартире НАТО в Брюсселе сообщает: благодаря утечке информации из Генштаба РФ здесь стало известно, что общевойсковые учения российских вооруженных сил "Запад-99", ранее запланированные на середину июля с.г., переносятся на вторую половину марта. Эксперты Военного комитета НАТО высказывают предположение, что изменения в сроках проведения учений могут быть связаны с какой-то крупномасштабной военно-политической акцией России в Прибалтике". VI Жизнь хороша, как утро без похмелья. Но немножко скучноватая. Времени, конечно, становится больше. Даже удивительно, как много свободного времени образуется, когда днем не нужно думать, где и с кем немножко выпить вечером, а утром не нужно вспоминать, где и с кем немножко выпивал вчера. Но куда его девать, это свободное время? Этот вопрос стал для Томаса Ребане актуальным не сразу. Поначалу он был погребен под обилием новых впечатлений, связанных с поездкой в Германию. Эти голенастые стюардессы Люфтганзы, такие Zehenspitzen* в мини-юбочках и красных ______________________________________________________ * Цыпочки (нем.) пилотках. Эти величественные Альпы. Этот южно-баварский Аугсбург, возникший на месте римского военного лагеря, после которого древний Таллин казался какой-то, прости господи, новостройкой. А таинственные витрины стрип-баров на Шпиллерштрассе с их манящими огнями и волнующим движением теней на прозрачных портьерах? Внутрь, к сожалению, так и не удалось заглянуть из-за краткости пребывания в Аугсбурге и из- за насыщенности программы обязательными мероприятиями вроде встреч с мэром Мольтке, выбора и покупки гроба, а также из-за ответственной, хоть и неприятной обязанности присутствовать на ночном раскапывании могилы. Томасу смерть как не хотелось тащиться ночью на кладбище. Прямо с души воротило. Ночь дана человеку для любви. Или для веселья. На худой конец - для сна, но вовсе не для земляных работ в царстве мертвых. Он сделал попытку отбояриться от этого дела, сославшись на то, что грубая материалистическая процедура эксгумации может нанести ему, лютеранину, воспитанному в традициях почитания покоя усопших предков, глубокую душевную травму. Но Сергей Пастухов сказал, что без него эта процедура невозможна, так как Томас является лицом юридическим, попросту говоря - грузополучателем. А поскольку с Пастуховым почему-то никогда не спорил ни покладистый Муха, ни даже своенравный Артист, Томасу пришлось подчиниться. И как чувствовал, что из этого не выйдет ничего хорошего. Результаты эксгумации ошеломили Томаса до такой степени, что он даже забыл, что его впечатления от Германии будут ущербными, если он все же не проведет вечерок в немецком стрип-баре. Donnerwetter!* Этот неожиданно возникший в его жизни ______________________________________________________ * Черт возьми (нем.) дедуля был очень беспокойным человеком. Так, очень. Совершенно неугомонным. Это было даже как-то не по-эстонски. Ну хорошо, вовремя подсуетился и накупил недвижимости. Бизнес есть бизнес, иногда человеку полезно заняться бизнесом. Ну, воевал, все воевали, кто за тех, кто за этих, потому что негде было отсидеться, могли запросто шлепнуть. Хоть те, хоть эти. Ну, руководил в Англии разведшколой. Занятие не самое безобидное, но выбора, видно, не было. Ладно, помер. Ну так и лежи себе, как все нормальные люди. Так и этого нет. Это же надо суметь через пятьдесят лет после своей смерти поставить на уши всю Эстонию! А потом преподнести и этот сюрприз в виде пустого гроба. А в какое положение он поставил своего внука? Как он теперь будет выглядеть в глазах эстонской общественности? И все это после того, как Томас принял на свои плечи, хоть и не без некоторого сопротивления, груз исторической ответственности за нелегкое прошлое своего народа, о чем и заявил в интервью агентству "Рейтер". Очень удачно его пресс-секретарь Рита Лоо вставила слова профессора истории, премьер-министр Эстонии Марта Лаара, написавшего в сборнике "Очерки истории эстонского народа": "Эстонцев не вдохновляла принадлежность к СС". Все-таки умеют эти профессора истории так упаковать свою мысль, что до смысла сразу и не доберешься. Ну не вдохновляла эстонцев принадлежность к СС. Да, воевали они в 20-й Эстонской дивизии СС, никто и не говорит, что не воевали. Но - без вдохновения. Как бы отбывали повинность. И что теперь? Сложить с себя это бремя ответственности и снова стать тем, кем был до этого, то есть в общественно-политическом смысле никем? Томас очень надеялся поиметь что-нибудь с исторической миссии, которую возложила на его хрупкие плечи муза истории Клио. Но недаром он еще со времен своей недолгой учебы на историческом факультете Тартуского университета невзлюбил эту древнегреческую паскуду. И тут она преподнесла ему большую подлянку. В детстве, которое Томас провел на хуторе на острове Сааремаа в доме деда и бабки по материнской линии, он очень любил приезжать на велосипеде на соседнюю пристань на оконечности мыса Сырве и подолгу сидеть на песчаном косогоре, глядя на проплывающие корабли. Пристань была маленькая, захолустная, с моторками местных жителей у причала. Всего раз в сутки сюда заворачивал пассажирский катер из Кингисеппа, а суда побольше и близко к берегу не подходили, шли мимо. Танкеры и сухогрузы никаких особых чувств у Томаса не вызывали, но когда появлялись белоснежные, будто бы выплывшие из сказки, круизные теплоходы, расцвеченные флажками днем и огнями вечером, сердце его сжималось, он весь обращался в слух, впитывая доносившиеся звуки музыки и таинственный женский смех. А когда они истаивали в белесом балтийском горизонте, оставалось щемящее чувство утраты. Так и теперь, осознав свое положение, Томас ощутил себя так, будто его высадили с круизного теплохода на захолустную пристань, теплоход уходит, унося праздник, а он стоит в одиночестве на размокшем косогоре под хмурым чухонским небом и сиротским дождем. За что?! Томас чувствовал себя незаслуженно и совершенно несправедливо обиженным. Эту обиду он и высказал Янсену, который на следующее утро после своего ночного посещения кладбища вызвал его к себе в гостиницу возле ратуши. - Господин Янсен, - сказал ему Томас, стараясь держаться в рамках. - Я вполне согласен с писателем Яном Каплинским, который сказал, что Эстония слишком маленькая страна и поэтому ей приходится заполнять свой пантеон разным говном. Но все-таки в другой раз, когда вы будете предлагать кому-нибудь роль внука национального героя, вы уж сначала получше разберитесь с этим героем. Тогда вы не поставите в глупое положение человека, который вам доверился. - В другой раз я буду получше выбирать внука, - раздраженно парировал Янсен. - Сядьте и слушайте. По согласованию с посольством России мы откорректировали программу мемориальных мероприятий. Ранее предполагалось, что гроб с останками мы провезем от Валги до Таллина на орудийном лафете, но решили эту часть сократить. Гроб будет доставлен на микроавтобусе в Валгу, а оттуда на катафалке в Таллин. Там и пройдет вся торжественная церемония. - Господин Янсен, это кощунственно! - заявил Томас. - Ваш цинизм заставляет меня пересмотреть мое отношение к Национально-патриотическому союзу. Он и раньше, если честно сказать, не вызывал у меня особых симпатий. Ваши идеи попахивают шовинизмом. Да, господин Янсен, шовинизмом. Потому что противопоставлять одну нацию другой нации - это и есть шовинизм. А мы знаем, к чему он приводит. Он приводит к расизму. А расизм приводит к фашизму. А фашизм в конце концов терпит крах и заканчивается коммунистической диктатурой. Вот к чему ведет ваша этническая демократия! - Ничего не понимаю, - сказал Янсен. - О чем это вы? С чего вдруг вас занесло в эти философские дебри? Его снисходительная насмешливость вывела Томаса из себя. - Хотите объяснений? - спросил он, с трудом сдерживая негодование. - Извольте. Из истории известно, что римский цезарь Калигула привел в сенат своего коня. Но даже Калигула не стал бы хоронить своего коня на мемориальном кладбище Древнего Рима. А конь, которого, как я понял, вы намерены торжественно похоронить на Метсакальмисту, даже не конь Альфонса Ребане. И вообще не конь, а очень небольшая часть коня. И я в этом участвовать не намерен ни с какого бока, если вы понимаете, что я этим хочу сказать! - Конь? - переспросил Янсен. - Про какого коня вы говорите? - Вы считаете меня идиотом? - вконец разобиделся Томас. - Я говорю про кости коня, которые лежат в гробу! Я видел их своими глазами! - Да? Странно. Очень странно, - проговорил Янсен. - Я вовсе не считал вас идиотом. Напротив, я считал вас умным человеком. По крайней мере, умеющим считать деньги. Но сейчас начинаю в этом сомневаться. - Деньги? - заинтересовался Томас. - Это любопытный поворот темы. Что вы этим хотите сказать? - Величие нации состоит в том, как она относится к своему прошлому. К памяти своих героев. С этим-то вы, надеюсь, согласны? - Господин Янсен, не отвлекайтесь. Вы интересно начали, а теперь сворачиваете в сторону. - Вовсе нет. На политсовете Национально-патриотического союза мы предварительно обсуждали этот вопрос. И решили, что внук национального героя Эстонии должен вести образ жизни, соответствующий своему высокому статусу. Пожизненная стипендия, скажем, в триста долларов в месяц - как вы думаете, этого хватит? - Вы шутите? - спросил Томас, имея в виду саму идею такого обсуждения. Но Янсен воспринял его вопрос более конкретно и, пожалуй, более правильно. - Четыреста? - Восемьсот, - сделал встречное предложение Томас и аргументировал его: - Высокий статус - это большие расходы. - Пятьсот,- подвинулся Янсен. - Ладно, семьсот, - прогнулся и Томас. Янсен повторил: - Пятьсот. - А если шестьсот? - Нет. - Пятьсот пятьдесят, а? Ни вашим, ни нашим. - Пятьсот и ни цента больше. - Вам бы заниматься не политикой, а торговлей, - уважительно оценил Томас упорство контрагента. - Уговорили, согласен. - С чем вы согласны? - удивился Янсен. - Я рассуждаю вообще. - Что значит вообще? - возмутился Томас. - О деньгах нельзя рассуждать вообще. Деньги - это вам не идеи. Это конкретная вещь. И о них нужно говорить конкретно. - Но вы же сами сказали, что не намерены в этом участвовать ни с какого бока, - напомнил Янсен. - Я вас правильно понял? Вы еще что-то говорили про какого-то коня. - Да, говорил, - вынужден был признать Томас. - Про коня римского цезаря Калигулы. Это исторический факт, господин Янсен. Но я не понимаю, какое отношение этот исторический факт имеет к нашему разговору. - А что же вы видели своими глазами в гробу? - Я? - Да, вы. Такой вопрос вам зададут журналисты в аэропорту. Как вы ответите? - Очень просто. Скажу, что ничего не видел. - Вот как? Почему? - А я не смотрел. - Странно. Почему же вы не смотрели? - А на что смотреть? Останки и останки. - И вы полагаете, что такой ответ стоит пятисот долларов в месяц пожизненно? - Пожалуй, не стоит, - согласился Томас. - Да, вы правы. Не стоит. Ладно, давайте еще раз. Вы спрашиваете: "Что вы видели в гробу?" Так? - Да, так. - Отвечаю: "Я ничего не видел". - Почему? - Слезы застилали мои глаза. - Какие, черт возьми, слезы? - Как это какие? Неужели непонятно? Слезы волнения. От торжественности момента. Слезы волнения застилали мои глаза. Янсен ненадолго задумался, с неодобрением покачал головой, но все-таки согласился: - Ладно, пусть будут слезы волнения. Не ахти что, но в общем сойдет. Будем считать, что мы нашли общий язык. По своей натуре Томас был человеком доверчивым, но вовсе не легковерным. Он прекрасно понимал, что когда речь заходит о бабках, слова вообще ничего не стоят. Сейчас Янсену нужно, чтобы Томас помалкивал. Поэтому он готов наобещать золотые горы. А что будет после того, как отгремит оружейный салют над могилой национального героя? Поэтому Томас решил слегка провентилировать ситуацию. - С какого времени я буду получать стипендию? - деликатно полюбопытствовал он. - С того дня, как останки вашего деда будут преданы земле. - А нельзя ли с того дня, как я стал внуком национального героя? Это было бы как-то естественней. - Не наглейте, - посоветовал Янсен. - Ваше содержание и так обходится нам в копеечку. - Что ж, нет так нет, - не без некоторого разочарования проговорил Томас. - Другой бы спорил. А я никогда не спорю. В словах Янсена был резон. Да, был. Что там ни говори, а национал-патриоты пока все оплачивали. Апартаменты в гостинице "Виру", счета в ресторане, "линкольн" с водителем, охрану, пресс-секретаря. Даже на его гардероб не пожалели бабок. Понятно, что они делали это не из любви к Томасу. Просто им нужно, чтобы внук национального героя выглядел, как внук национального героя, а не как привокзальный бомж. На этом разговор можно было закончить, но у Томаса появился еще один вопрос, который в этой ситуации был очень важным. В сущности, это были проблемы Янсена, но Томас все же решился его задать: - Скажите, а моя охрана... они тоже? - Что - тоже? - Тоже ничего не видели? - Абсолютно ничего, - отрезал Янсен. - Почему? - Потому что слезы волнения застилали их глаза. И вот что еще, Томас Ребане. Поменьше болтайте. Чем меньше вы будете болтать, тем лучше для вас. Томас не понял, с каких хренов слезы волнения могли застилать глаза этих русских ребят при виде конских костей в гробу эсэсовца, но решил этот вопрос с Янсеном не обсуждать, а при случае задать его Мухе. Случай представился, когда в мюнхенском аэропорту ждали посадки на самолет. Но при первой же осторожной попытке Томаса начать этот разговор обычно доброжелательный и словоохотливый Муха как-то странно, исподлобья, взглянул на Томаса - будто бы откуда-то изнутри его выглянул совсем другой человек - и посоветовал: - Придержи язык, Фитиль. Придержи. Так будет лучше. Ну, когда два таких разных человека дают один и тот ж совет, стоит, пожалуй, ему последовать. Тем более что обсуждать эту тему было решительно не с кем. Муха отпал, а у Сергея Пастухова и у Артиста вид был почему-то такой, что к ним было даже как-то боязно подступаться. В самолете, потрепавшись с хорошенькой немочкой-стюардессой, пощекотав мизинчиком ее коленки и вызвав ее восторженное удивление тем, что он совершенно не пьет алкоголя, так как решил переходить в ислам, Томас достал календарик и зачеркнул в нем очередную цифру. Всего зачеркнутых цифр было целых шесть. Вот он уже сколько не пьет. Доктор Гамберг, вколовший ему дозу биностина, этого современного аналога морально устаревшего антабуса, разъяснил, что препарат действует год. Значит, осталось ровно триста шестьдесят дней. Потому что следующий, двухтысячный год был, к сожалению, високосным. Покончив с этим занятием, в котором было что-то исповедальное, Томас откинул спинку кресла и пристроился подремать. Но неожиданно пришедшая ему в голову мысль заставила его едва ли не подскочить. - Ты чего? - спросил Муха. Томас наклонился к нему и жарко зашептал на ухо: - Слушай, это же хохмочка! Мы же о главном забыли! - О чем? - Куда девался дедуля? Муха засмеялся:. - Молоток, Фитиль. Сечешь фишку. Но это не хохмочка. Это Хохма. Он так и произнес это слово - будто с большой буквы. VII Таллин встретил сырым ветром, в тугих порывах которого угадывалось дыхание штормящей Балтики. После ухоженного, как музей, Аугсбурга со сверкающими над ним снежными Альпами все казалось каким-то тусклым, серым, не то чтобы совсем мокрым, но будто бы отсыревшим. И люди словно спали на ходу. Трап к самолету подали только минут через двадцать после посадки, а багаж вообще пришлось ждать больше часа. Несколько дней, проведенных вдали от родины, были, конечно, не тем сроком, чтобы в полной мере ощутить ностальгию, но Томас все же рассчитывал, что возвращение принесет ему больше положительных эмоций. С некоторым волнением он представлял, как у трапа самолета его встретит толпа газетчиков и телевизионщиков, забросает вопросами о тех чувствах, которые он испытал на могиле своего великого предка. И он ответит, раскинув в сторону руки, как бы обнимая низкое хмурое небо своей отчизны: - Он мечтал хотя бы один раз вздохнуть воздухом свободной Эстонии. Мы дышим этим воздухом полной грудью. Он не дожил до этой минуты. Мы дожили. Будем это ценить! Но никаких журналистов у трапа не было. Не было их и в зале VIP. Но что на Томаса подействовало особенно неприятно, так это то, что его не встречала даже его пресс-серетарь Рита Лоо. Он сначала подумал, что они каким-то образом разминулись, но Муха сбегал на подъездную площадку и, вернувшись, сказал, что "линкольн" с водителем ждет, а про Риту водила ничего не знает и не видел ее с того дня, как Томас улетел в Германию. Что за дела? Где это она изволит гулять? Шеф возвращается из ответственной заграничной поездки, а его даже пресс-секретарь не встречает. Придется уволить. Хотя и немножко жалко. Все-таки фигурка у нее очень даже. И блондинка совершенно натуральная. И на голове у нее волосы тоже очень красивые. От всех этих мыслей Томас так расстроился, что его даже не обрадовало появление в зале съемочной группы таллинского телевидения. Возглавлял ее высокий рыжий малый с узким красным платком на лбу. Томас не без удивления узнал в нем кинорежиссера Марта Кыпса, постановщика несостоявшегося фильма "Битва на Векше". Кыпс орлиным взором оглядел зал и с воплем "Вон он!" показал на Томаса, как бы натравливая на него оператора и свору осветителей и ассистенток. - Свет с боков. Штатив не нужно, снимаем с рук на проходе, - сыпал он энергичной скороговоркой. - Общий план с самолетом подснимем потом. Цветы. Где цветы? Почему нет цветов? Быстро купить цветы! Одна из ассистенток метнулась к выходу. - Тюльпанов, семь штук! - крикнул ей вслед режиссер. И только после этого поздоровался с Томасом и спросил: - Ну что, откопали? И тут же, не дождавшись ответа, радостно заорал Артисту: - Сенька! Привет! И ты здесь? Какие люди! Господин Пастухов! Господин Мухин! Рад вас приветствовать. Прилетели? Улетаете? - Прилетели, - ответил Артист. - А ты что тут делаешь? - Да вот, устроился на телевидение. Жить-то надо, - объяснил Кыпс. - Слушай, Сенька, у меня есть заказ на рекламный ролик. Ты бы подошел. По фактуре. Не хочешь заработать баксов сорок? - Баксов сорок? - переспросил Артист. - Это серьезное предложение. Нужно подумать. Что рекламируем? - "Стиморол". Пастухов и Муха почему-то заухмылялись. - "Стиморол", - повторил Артист. - Очень интересно. Это такая жвачка, да? - Ну да, - подтвердил режиссер. - Бабки, конечно, смешные, но дел там на два часа. Пожевать это говно и сказать: "Кайф!" Так это, с чувством: "Ка-айф!" У тебя получится. Как ты на это? - Спасибо, Марик, - прочувствованно сказал Артист. - Спасибо. Ты меня растрогал этим предложением. Честное слово. Но со временем у меня сейчас напряженка. Так что как-нибудь в другой раз. Вот когда ты соберешься ставить "Гамлета", я бы попробовался на эту роль. - Гамлета! - протянул Кыпс. - Если бы я знал, как его ставить, давно бы поставил. - А бабки? - А что бабки? Я тут недавно понял одну важную вещь. Если будет идея, будут и бабки. Знаете, господин Пастухов, я думал о нашем разговоре, - продолжал он. - Помните, у меня дома, неделю назад? Когда вы расспрашивали меня об Альфонсе Ребане. И когда сказали, что мой сценарий полное говно. - Я этого не говорил, - запротестовал Пастухов. - Я сказал, что ваш сценарий показался мне, как бы это сказать... - Ну да, ну да. Говном по сравнению с настоящей историей Альфонса Ребане. Не извиняйтесь, господин Пастухов. Вы совершенно правы. Я даже не жалею сейчас, что эта сраная "Битва на Векше" сорвалась. И чем больше думаю об Альфонсе Ребане, тем эта история кажется мне интересней. В ней есть какая-то тайна. - Это уж точно, - с усмешкой подтвердил Артист. - Тайна там есть. И еще какая. - В этом материале мне не хватает стержня, - увлеченно продолжал Кыпс. - Что нужно для настоящего кино? Герой и финал... - Марик, давай начнем, - втиснулся в разговор оператор. - Нам еще монтировать. - Отстань, - отмахнулся Кыпс. - В вечерний эфир все равно не успеем. А в утренний и так успеем. Сними пока общие планы. Самолет сними. Встречающих с цветами. Иди в зал прилета и снимай. - Встречающих кого? - поинтересовался Томас. - Тебя, кого же еще? - Но меня с цветами никто не встречал, - сдержанно произнес Томас, констатируя это просто как факт. - Смонтируем. Так вот, - продолжал Кыпс, обращаясь к Пастухову и Артисту. - С финалом мне все ясно. В трагедии финал один. Тут без вопросов. А вот с героем у меня ясности нет. Сам герой, конечно, потрясающе интересный. Обычная судьба в координатах необычного времени. Ну, молодой человек полюбил молодую еврейку. И что? Но это - тысяча девятьсот сороковой год! И молодой человек оказывается в мундире офицера СС. А? Уровень трагизма такой, что и Шекспиру не снился! - Эстонцев не вдохновляла принадлежность к СС, - заметил Томас, воспользовавшись удобным поводом принять участие в интеллигентном разговоре. - Так написал премьер-министр Март Лаар в сборнике "Очерки истории эстонского народа". - Да и пошел он в жопу, - как-то неинтеллигентно отреагировал на это Кыпс. - Сам написал - пусть сам и читает. - Господин Март Лаар, между прочим, профессор истории, - напомнил Томас, обиженный не столько пренебрежением к председателю правительства Эстонии, сколько явным невниманием режиссера к вполне уместному в этом разговоре замечанию Томаса. - Это несовместимо, - отрезал Кыпс. - Или ты премьер-министр, или профессор истории. Историк вскрывает противоречия времени, а политик их сглаживает. Но все это - прошлое, - вернулся он к своей теме. - А хотелось бы найти какой-то выход в сегодняшний день. Нужен нерв. Без этого прошлое не цепляет. - По-моему, этот выход есть, - не очень уверенно проговорил Пастухов. - Я, конечно, не специалист. Но... Тень отца Гамлета, - сказал он Артисту, как бы напоминая ему о каком-то давнем мимолетном разговоре. Артист озадаченно поморгал, а потом вдруг шлепнул себя по ляжкам. - Ну, конечно же! Марик! Сейчас мы оплодотворим тебя по полной программе! И я сделаю это с огромным удовольствием. Потому что чувствую перед тобой вину. Только не спрашивай какую. Так вот, ты снимешь "Гамлета". На материале истории Альфонса Ребане. И я тебе не просто расскажу, кто такой Гамлет. Я тебе его покажу. - Да? - озадачился режиссер. - Это интересно. Ну, покажи. Артист широким жестом указал на Томаса: - Вот он. - Я? - удивился Томас. - Да, ты. - Гамлет? - Да, Гамлет. - Это почему же я Гамлет? - Потому. Помолчи. - Артист испытующе посмотрел на Кыпса. - Въезжаешь? - Пока не очень. - "Подгнило что-то в Датском королевстве", - процитировал Артист. - Это понятно, - кивнул Кыпс. - Это универсально. Если есть королевство, в нем обязательно что-то подгнило. - "Так, старый крот! Как ты проворно роешь! Отличный землекоп!" Ну? - Призрак, - проговорил режиссер. - Тень отца Гамлета. А у него - тень не отца, а деда... Господи Боже! Гениально! "Век расшатался - и скверней всего, что я рожден восстановить его!" - Лучше в другом переводе, - возразил Артист. - "Прервалась связь времен". - Пресвятая Дева Мария! - завопил Кыпс так, что на него недовольно обернулись особо важные персоны. - Сенька! Гениально! Ничего больше не говори! Я все понял! Вижу финал: похороны праха Альфонса Ребане. Документальные съемки. Альфонс Ребане возвращается. Но совсем не тот. Возвращается настоящий Альфонс Ребане. Великий неудачник, по которому прокатились все жернова века. Страшного века. Чудовищного века. Двадцатого века! - А сам Гамлет? - с интересом спросил Артист. - "Быть или не быть" - в чем? - Пока не знаю. Нужно подумать. - Марик! Или мы снимаем, или я уезжаю! - решительно заявил потерявший терпение оператор. - И люди сейчас уедут, их багаж уже привезли! - Ладно, давайте снимать, - с сожалением вернулся кинорежиссер Кыпс в серые житейские будни. Он сунул в руки Томаса букет тюльпанов, принесенный ассистенткой, приказал: - Выйди из зала, а потом войди. Как будто только что прилетел. А все остальное мы подмонтируем. - Никуда не пойду, - наотрез отказался Томас, чрезвычайно обиженный предыдущим разговором, в котором он чувствовал себя каким-то неодушевленным предметом. - Ладно, сиди, - легко согласился Кыпс. - Свет! Он взял черную бобышку микрофона и повернулся на камеру: - Уважаемые дамы и господа, только что в аэропорту Таллина приземлился самолет, на котором из южной Баварии, из города Аугсбурга, вернулся внук национального героя Эстонии Альфонса Ребане известный художник-абстракционист Томас Ребане. Он присутствовал на скорбной церемонии извлечения из земли останков своего великого деда, которым предстоит вернуться туда, откуда начался его крестный путь в бессмертие. Вернуться в родную Эстонию, за свободу которой он сражался и отдал жизнь. Скажите, Томас, что вы чувствовали, стоя над разверстым гробом своего великого предка? Слова "известный художник-абстракционист" примирили Томаса с бесцеремонным кинорежиссером. Поэтому он согнал с лица остатки недовольства и принял задумчивый вид. - Мне трудно выразить всю гамму охвативших меня чувств, - произнес он в объектив телекамеры. - Но одно чувство было главным. Я ощущал, что приобщаюсь к истории моего народа, полной еще нераскрытых тайн. - Снято! - скомандовал Кыпс, и свет погас. - Погодите! - запротестовал Томас. - Я еще хотел сказать, что слезы волнения застилали мои глаза! - Скажешь в другой раз, - отмахнулся Кыпс, и вся телевизионная свора сгинула. - У этих людей искусства в голове, конечно, полно тараканов, - несколько озадаченно прокомментировал Муха. - Но нюх у них, как у хорошей гончей. Ты смотри, ведь ничего не знает, а как угадал. "Возвращается совсем другой Ребане". - Это называется художественной интуицией, - не без снисходительности объяснил Артист. - Я про это и говорю, - подтвердил Муха. - Как у гончей. Пока белый "линкольн" стремительно пересекал пространство пригорода, заполненное дождем и ветром, Томас думал, как ему все-таки поступить с Ритой Лоо. Она, конечно, заслуживала увольнения. Но не слишком ли это? Как-то негуманно. У каждого бывают ошибки. И когда лимузин снизил скорость, въезжая в город, Томас принял окончательное решение. Не станет он ее увольнять. Объявит строгий выговор. Нет, просто выговор. А еще лучше - укажет. Строго укажет. Этого будет вполне достаточно. Да, вполне. Переступив порог просторного холла-прихожей своих апартаментов в гостинице "Виру", Томас ощутил ту особенную тишину и словно бы запах пустоты, которые складываются из отсутствия любых звуков и запахов. Не раздеваясь, с букетом тюльпанов в руках, он вошел в белую спальню, которую занимала Рита Лоо. В спальне не было никого. Покрывало не примято. Он открыл дверцу стенного шкафа. Пусто. Ни чемодана Риты Лоо, ни ее вещей. Никого не было и в спальне Томаса. Пустотой встретила гостиная с белеющими креслами вокруг круглого белого стола и с мерцающими бутылками в стенном баре. В музыкальном салоне мертвой антрацитовой глыбой чернел рояль "Бехштейн", скалясь белыми клавишами. На столе в кабинете Томас заметил записку: "Несколько раз звонил Краб. Ты ему зачем-то нужен. Р.Л." "Р.Л." означало: Рита Лоо. А самой Риты Лоо не было. Томас выкинул тюльпаны в форточку и пошел спать. Не так он представлял себе свое возвращение на родину. Не так. Гамлет. С чего это вдруг он Гамлет? Муха правильно сказал: сплошные тараканы в голове у этих придурков, которые называют себя людьми искусства. VIII Репортаж о возвращении на родину внука национального героя Эстонии Альфонса Ребане известного художника-абстракциониста Томаса Ребане известный художник-абстракционист Томас Ребане посмотрел в утреннем выпуске теленовостей не без удовольствия. Хорошо получилось. И снисходящий с небес "Боинг-747", хотя и с эмблемой египетской авиакомпании Иджиптэйр, а не Люфтганзы. И встречающие с цветами, хотя среди них были в основном смуглые мужчины с пышными черными усами, а цветов маловато. И сам он, несколько утомленный поездкой и наполненный непростыми чувствами. Даже краткость его ответа на вопрос Марта Кыпса получилась солидной, многозначительной. Дальше шел сюжет о заседании районного суда в глубинке, который удовлетворил иск какого-то древнего старика о признании его права собственности на хутор, принадлежавший ему до войны. Комментатор сообщил, что это судебное решение знаменует собой вступление в действие недавно принятого рийгикогу закона о реституции. Томас выключил телевизор. Этот сюжет слегка подпортил его настроение. Он невольно напомнил о возможностях, которые открывала ему его роль наследника национального героя Эстонии не в смысле духовного наследия борьбы за свободу и все такое, а в смысле наследства сугубо материального. Но Томас отогнал от себя эти мысли. Купчие дедули пропали, и слава Богу. К счастью или к несчастью, но все эти дела проехали мимо морды, а Томас был не из тех, кто расстраивается, когда обнаруживает, что его лотерейный билет не выиграл. Не выиграл и не выиграл, чего тут расстраиваться? Он даже избежал опасности, которую всегда несут с собой очень большие бабки. Тридцать или пятьдесят миллионов долларов. Шутки? Или даже сто. Да за такие бабки прихлопнут, как комара. Сам он, конечно, никогда не решился бы выбросить эти бумаги, рука бы не поднялась. А так получилось само собой. Все что ни делается, делается к лучшему. Скромней нужно быть, скромней. Так что все хорошо. Томас поднялся из кресла и со вкусом, до приятного хруста в суставах, потянулся. Хорошо ощущать себя свежим, бодрым после глубокого спокойного сна без ночных кошмаров, от которых то и дело просыпаешься в противном поту, после горячего неторопливого душа и плотного, с подзабытым чувством аппетита поглощенного завтрака. Хорошо, когда на тебе прекрасный синий костюм, а шею ненавязчиво облегает до скрипа накрахмаленный воротник рубашки, чистый хлопок, и голубоватый, под цвет глаз, галстук от Ив Роше. Было начало десятого. Утра. Впереди простирался длинный весенний день. Весенний по календарю, а не по погоде. Погода-то как раз была скорее осенняя. С залива нагнало туч, по стеклам гостиной хлестали косые струи дождя. В такую погоду славно выскочить из дома, пробежаться до ближайшей палатки и отовариться в ней пузырем "смирновочки", "белого столового вина номер двадцать один", емкость 0,6 литра, крепость 40 градусов без балды. И никаких проблем до самого вечера. А вечером начнется своя вечерняя жизнь. Да, хорошо, когда утром не болит голова с похмелья. Очень хорошо. Просто прекрасно. Но немножечко скучновато. Телефонный звонок заставил Томаса поспешно схватить трубку. Почему-то он был уверен, что звонит Рита Лоо. Мелодичный женский голос промурлыкал: - Господин Ребане? - Да, сударыня, я вас слушаю, - благожелательно промурлыкал в ответ Томас. Это была не Рита Лоо, но голос был приятный, а услышать в такое утро приятный женский голос - это уже само по себе приятно. - Сейчас с вами будет говорить президент компании "Foodline-Balt" господин Анвельт, - сообщил приятный женский голос. - Соединяю. Томас ощутил глубокое разочарование. - Фитиль, привет, - раздался в трубке голос Краба. - Нужно встретиться, есть дело. - Господин Ребане не может подойти к телефону, так как находится в зарубежной поездке, - произнес Томас с механическими интонациями автоответчика. - Кончай. Я видел по телеку, что ты прилетел. Через час подъеду, есть дело. Важное дело, - со значением повторил Краб. - Ну, подъезжай, - равнодушно сказал Томас. Он понятия не имел, какое дело может быть у Краба к нему, и даже не хотел думать об этом. Ему это было по барабану. Его гораздо больше озадачивало, куда подевалась Рита Лоо. Даже, пожалуй, огорчало. Да, огорчало. Было в ней что-то, было. Фигурка была. А глаза? Нырнуть в них, как в лесное озеро, зеленое от прибрежных сосен. А волосы? Зарыться в них лицом, как в теплый ржаной стог. А какая внутренняя деликатность? Какая женщина может сделать мужчине втык так, как это сделала Рита в то утро, когда Томас обнаружил ее в своей постели, а правильнее сказать - себя в ее постели? "Ты был неподражаем. Если твой дедушка воевал так же, как ты вчера в постели, то ничего удивительного, что немцы проиграли войну". А его интервью агентству "Рейтер"? Она подготовила его, ничего с ним не обсуждая, но как точно, с каким глубоким проникновением в мировосприятие Томаса выразила именно то, что он хотел бы выразить, если бы вообще выразить что-нибудь захотел. Было в ней что-то. Было. Томас побродил по гостиной, старательно не глядя в сторону добротно укомплектованного стенного бара, в музыкальном салоне без всякого вдохновения сыграл на "Бехштейне" "Собачий вальс", посидел за письменным столом в кабинете в удобном вращающемся кресле, повращался. Потом обошел обе спальни, белую и золотистую, удивляясь странной планировке апартаментов. Из холла-прихожей в каждую спальню можно было войти напрямую, а можно через ванную. При этом двери находились рядом, что лишало идею вообще всякого смысла. Если бы, к примеру, одна дверь из спальни выходила в гостиную, а вторая, через ванную, в прихожую, тогда понятно. Постоялец может сказать собутыльникам, что он пошел спать, а сам свалить через ванную в соседнюю спальню или в коридор и вообще в другой номер. Так и не найдя никакого объяснения замыслу архитектора, проектировавшего эту гостиницу в стародавние советские времена, Томас пересек музыкальный салон и направился к примыкавшей к салону комнате, куда сразу после завтрака ушли Сергей Пастухов, Артист и Муха и сидели там уже час. Эта комната, довольно просторная, с четырьмя обычными гостиничными кроватями и обычным столом, предназначалась, вероятно, для помощников важных персон, постояльцев этого "министерского" номера, в котором некогда останавливались первые секретари обкомов и союзные министры, гости республики. Вторая дверь из нее выходила в гостиничный коридор к грузовому лифту. Вот эта архитектурная идея была понятна. Если, допустим, важная персона набиралась в городе до поросячьего визга, ее можно было транспортировать в номер со служебного хода, оберегая от назойливого любопытства других постояльцев гостиницы и обслуживающего персонала, всегда склонных распускать о сильных мира сего грязные сплетни. Возле двери Томас остановился и не то чтобы прислушался, а просто внутренне слегка подсобрался, как любой человек перед тем, как вступить в общение с другими людьми. За дверью сначала было тихо, потом голос Пастухова сказал: - Нет, в посольство идти нельзя. Там свои игры. И мы не знаем какие. Артист: - Может, кого-нибудь совсем постороннего? Найти человека, который хорошо знает эстонский и русский, в Таллине не проблема. Пастухов: - Нельзя. Мы не знаем, что на этой пленке. Муха: - Я знаю, кто нам нужен. Фитиль, зайди. Хватит сопеть. От неожиданности Томас даже отскочил от двери. Он мог поклясться, что не сопел. Он даже почти что и не дышал. Дверь открылась. Муха приказал: - Заходи. Томас перешагнул порог и как бы запнулся: такой враждебностью были наполнены устремленные на него взгляды. У Томаса появилось ощущение, что он сунулся в вольер с какими-то хищниками. Почему-то подумалось: с волками. Не с облезлыми волками из зоопарка, а с настоящими. С теми, что молча гонят добычу по лунной степи, а потом так же молча ее грызут. При его появлении Артист собрал со стола какие-то фотографии и перевернул их лицевой стороной вниз, а Пастухов, сидевший за портативным компьютером-ноутбуком, убрал с экрана изображение. Кроме ноутбука и снимков, на столе лежали три желтых кожаных пистолетных кобуры с ремнями и почему-то только два пистолета. - Проходи, - повторил Муха. - Зачем подслушивал? - Я не подслушивал, клянусь! - заверил Томас. - Просто хотел зайти и это самое. - Что? - Да просто так. От не хрен делать, - честно признался он и понял, что это был самый правильный ответ. Враждебность не сказать чтобы полностью исчезла, но как бы поистончилась. - И я хотел спросить у тебя, чем вся эта история кончается, - продолжал Томас, обращаясь к Артисту. - Какая история? - Про которую вы вчера говорили. В аэропорту. С кинорежиссером Кыпсом. Ну, "Гамлет". - Ты хочешь сказать, что не читал "Гамлета"? - недоверчиво спросил Артист. - Конечно, читал. Как я мог не читать? Но конец помню немножко смутно. Поэтому и спрашиваю. - Эта история кончается очень красиво, - со странноватым, почему-то насторожившим Томаса выражением ответил Артист. - "Пусть Гамлета поднимут на помост, как воина, четыре капитана. Будь призван он, пример бы он явил высокоцарственный. И в час отхода пусть музыка и бранные обряды звучат о нем. Возьмите прочь тела". - Тела? - озадаченно переспросил Томас. - Ну да, тела. - Тела, имеется в виду, не очень живые? - Совсем неживые. - А сам Гамлет? Он тоже, это самое? - Конечно. А как же? Труп. - Труп, - повторил Томас. - Как-то это... А может, не совсем труп? Может, все просто подумали, что он труп, а он потом встал и пошел? - Куда он пошел? - удивился Артист. - Куда ему идти? - Ну, мало ли куда. По делам. - Фитиль! Ты что несешь? По каким делам? Какие дела могут быть у героя трагедии после финала? Это же трагедия! А в трагедии финал всегда только один! Один! Понял? Один! - Ну, один, один. Я же не спорю. Я просто спросил, чем это дело кончается. А ты нервничаешь. Вместо того, чтобы ответить спокойно. - Отвечаю спокойно. Последняя ремарка: "Похоронный марш. Все уходят, унося тела, после чего раздается пушечный залп". - Красиво, - подумав, согласился Томас. - Да, красиво. Но мне почему-то не очень нравится. - Садись, - сказал ему Пастухов. - У нас проблема. И ты можешь помочь. Ты язык за зубами дер