лго задумался, потом спросил: -- Значит, ваш Волков считает, что только мы можем справиться с этим делом? -- Нет, это я так считаю, -- поправил Голубков. -- Но он со мной согласится. У него просто нет выбора. -- Почему именно мы? -- Во-первых, профессионалы. А во-вторых , и это главное, вы -- никто. Не имеете никакого отношения ни к армии, ни к ФСБ, ни к каким спецслужбам. Кто ты? Пастух, и только. А твои ребята -- обыкновенные обыватели. Ну, служили когда-то в армии, а кто из молодых ребят не служил? -- Значит, мы будем работать без прикрытия? -- Да. Полностью на свой страх и риск. И если провалитесь, рассчитывать вам не на кого. -- Веселенькая перспектива! Насколько важное это дело? -- Если группа создается за полчаса в усиленном составе, а сам начальник Управления лично курирует операцию -- важное это дело? Форс-мажор! -- Мы сделаем то, что нужно, -- помедлив, проговорил Сергей. -- Но только после того, как выкупят Тимоху и доставят сюда. Голубков с сомнением покачал головой: -- Вряд ли Волков на это пойдет. -- Значит, и никакого дела не будет. Но я так думаю, что пойдет. Скажите ему, что лейтенант Варпаховский знает все о программе "Помоги другу". -- Что это за программа? -- Вы ничего не знаете о ней? -- Даже краем уха не слышал. -- Вам повезло. А Волков слышал. И если Тимохе надоест гнить в чеченском зиндане и он расскажет об этой программе, Волкову недолго останется ходить в генерал-лейтенантах и начальниках Управления. -- А ты не перебарщиваешь? -- усомнился Голубков. -- Жеребцову провал этой операции стоил жизни. Тимоха знает, конечно, намного меньше, но Волкову и этого хватит. И он это понимает. -- В опасные игры играешь, Серега! -- Не я их начинал. -- Что ж, доложу. Посмотрим, что из этого выйдет. -- Посмотрим, -- согласился Сергей. Голубков подошел к лодке, вытащил из кормового отсека завернутый в целлофан портативный радиопередатчик и сказал в него несколько слов. Через три минуты откуда-то из заречной ложбины поднялся легкий вертолет и опустился на пригорке, распугав шумом двигателя коров. Голубков сунул голые ноги в резиновые сапоги, сгреб в охапку штаны и ватник и, вернув Сереге его телогрейку, зашагал к машине. -- А лодка? -- крикнул ему вдогонку Сергей. Голубков махнул рукой: -- Себе оставь. Может, когда и выберусь порыбачить!.. Он скрылся в люке, вертолет взмыл и ушел в сторону Москвы. Ольга, хлопотавшая возле избы, проводила его взглядом и с тревогой спросила Сергея: -- Кто это был? -- Так, знакомый, -- неопределенно отозвался он. -- Передал привет от полковника Дьякова. И он защелкал кнутом, сбивая в кучу стадо и отгоняя его на сухотину. Через три дня другой вертолет, военно-транспортный Ми-8, всполошил гулом двигателя всех дворняг в округе и взрябил воду в тихих заводях Чесны. Он опустился на том же пригорке неподалеку от пастуховской избы. Когда двигатель заглох и словно бы опали лопасти, из люка выставили лесенку, потом четыре солдата осторожно снесли по ней инвалидную коляску и поставили ее на землю. В коляске сидел Тимоха. Лейтенант Тимофей Варпаховский. В парадной форме, с медалью "За отвагу" и "Орденом Мужества". Худущий. Бледный. Небритый. Живой. Ольга как увидела его, так сначала глазам своим не поверила, а потом ахнула и разрыдалась, уткнувшись лицом в его колени. А Тимоха лишь смущенно улыбался, гладил ее короткие черные волосы и бормотал: -- Да что ты? Оль! В натуре! Ну, перестань, все путем, я уже ходить немного могу. Ну, Оль! Слышь? Кончай плакать!.. Следом за солдатами из вертолета появился полковник Голубков. На этот раз он был в сером костюме, сидевшем на нем как-то наперекосяк, будто бы пиджак был застегнут не на ту пуговицу. А с ним -- еще один штатский, лет тридцати, накачанный такой малый, с хорошим открытым лицом. Голубков пожал Сергею руку, представил спутника: -- Майор Васильев, он в нашей группе. Вадим Алексеевич. -- Просто Вадим, -- поправил тот, здороваясь с Сергеем. -- А вы, значит, и есть тот самый Пастух? Много о вас слышал. -- Ну вот, Серега, твое условие выполнено, -- проговорил Голубков. -- Может, пора нам и о деле поговорить? Сергей кивнул: -- Теперь можно... III Святые угодники! Если бы кто-нибудь сказал, что мне предложат такое дело и я за него возьмусь, даже не знаю, куда бы я послал этого провидца. Но очень далеко. Очень. Я и теперь не взялся бы за него ни за какие коврижки. Если бы не Тимоха. Они сделали сильный ход. Очень сильный. И выйти из игры я уже не мог. И главное было совсем не в том, что мы должны будем работать в чужой стране, о которой ни черта не знаем, кроме того, что там танцуют сиртаки. И не в том, что без какого-либо прикрытия. Про оружие и не говорю, какое там может быть оружие! И если бы нужно было выкрасть -- или, как выразился полковник Голубков, переместить -- какого-нибудь бандюгу или агента-двойника, вопросов бы не было. Но речь-то шла совсем о другом человеке -- об Аркадии Назарове! Который во время путча девяносто первого года нес от биржи стометровый российский флаг. Который стоял рядом с Ельциным на танке возле Белого дома. И который через несколько месяцев после этого сказал Ельцину прямо в лицо перед десятками телекамер: -- Борис Николаевич, своим бездействием вы просрали нашу победу! Он, конечно, не совсем так сказал, но смысл был именно такой, и все это поняли. В том числе и сам Ельцин. И этого человека "несанкционированно переместить" в Россию? Полковник Голубков излагал суть дела короткими фразами, без рассуждений -- так, как ставят боевую задачу. Но мне показалось, что немногословие его вызвано другим -- стремлением поскорее с этим покончить. -- Таким образом, ваше задание состоит из трех частей, -- подвел он итог. -- Первая: блокировать контакты объекта с третьими лицами. Вторая: обеспечить безопасность объекта. Это -- одна из важнейших задач операции. И наконец, третья -- переместить объект в пункт, который будет указан вам позже. Вопросы есть? -- По первым двум частям -- нет. По третьей... Чем вызвана эта необходимость? -- спросил я. -- Не в курсе. -- Вот как? -- Мы солдаты, Серега. Нам отдают приказ -- мы выполняем. -- Каждый солдат должен знать свой маневр. Это еще Суворов сказал, -- напомнил я. -- Свой, -- подчеркнул Голубков. -- Даже Суворов не объяснял гренадерам общий замысел. -- Я не гренадер. А вы не Суворов. Если я что-то делаю, я должен понимать, для чего. Кто в курсе? -- В Управлении, думаю, только сам Волков. -- Я хочу с ним встретиться. Голубков кивнул: -- Доложу. -- И еще, -- продолжал я. -- Мне нужна вся информация, которая у вас есть. Досье, агентурные данные, все остальное. -- Это сверхсекретные документы. -- Константин Дмитриевич, мы можем работать без оружия. Мы можем работать без прикрытия. Но с завязанными глазами не можем. И никто не может. -- Он прав, -- заметил майор Васильев, молчаливо присутствовавший при разговоре. -- Но я же не могу дать ему допуск. И Нифонтов не может. Это наш начальник, -- объяснил мне Голубков. -- Генерал-майор. -- Волков может? -- не отставал я. -- Он-то, конечно, может. -- Пусть он и даст. Мне без разницы, от кого я получу документы. Хоть от вашей уборщицы. Голубков поднялся с бревна, на котором мы сидели. -- Попробую с ним связаться, -- сказал он и направился к вертолету. -- Хорошие у вас тут места, -- заметил майор Васильев. -- Тишина. Простор. Настоящая Россия. А там -- церковь? -- кивнул он в сторону Заулка, где виднелись три купола, один большой и два поменьше, поблескивающие в закатном солнце позолотой крестов. -- Да. Спас-Заулок. -- Действующая? -- Действующая. -- Это хорошо. Бабка моя говорила: если храм стоит, значит, земля живая... Я огляделся. Солдаты подтащили коляску с Тимохой к избе, Ольга уже поила его молоком. Молоко здесь было такое, что к утру в банке набегало сливок на четыре пальца, на нем Тимоха быстро отъестся. Буренки, пользуясь недосмотром, разбрелись по всему берегу Чесны. Я взял кнут и направил стадо в пойму. Когда я вернулся, майор Васильев стоял у бревна и курил сигарету. -- Богатый у тебя кнут, -- оценил он. -- Еще дедовский. Настоящая сыромять. Четыре с половиной метра. -- Ловко ты им управляешься. Трудно, наверное? -- Чего тут трудного? -- удивился я и выщелкнул кончиком кнута окурок прямо у него изо рта. Он отпрянул, а потом рассмеялся, обнажив ровные белоснежные зубы. -- Ты прямо ковбой! Лихо! Дай попробовать! -- Ну попробуй, -- сказал я и на всякий случай отошел подальше. Майор примерился к кнуту, с форсом размахнулся и врезал себе по заднице так, что бросил кнутовище и обеими руками схватился за ожженное место. Полковник Голубков, подоспевший от вертолета, только головой покачал. -- Пацаны, да и только!.. Беги переодевайся, -- кивнул он мне. -- Волков встретится с тобой в двадцать пятнадцать. -- К чему такая спешка? -- удивился я. -- К тому. Есть свежая информация. Зафиксирован телефонный звонок. Завтра с компаньоном Назарова встречается какой-то тип. Скорей всего -- эмиссар КПРФ. Вероятно, будет договариваться о встрече с самим Назаровым. Нужно успеть предотвратить этот контакт. -- Но я не могу так сразу. Надо найти, кто бы меня подменил. Стадо без присмотра не бросишь. -- Боже ты мой, какой только ерундой не приходится заниматься! Голубков, конечно, не совсем так выразился, но в этом смысле. Он повернулся к майору: -- Вадим Алексеевич, километрах в пятнадцати отсюда воинская часть. ПВО. Мы тебя высадим возле нее, возьмешь у командира машину и двух солдат -- молодых, деревенских. И привезешь сюда. Пусть ходят за стадом, пока Сергея не будет. А не будет его дней десять. Сам потом доедешь до Луховиц, а там электричкой до Москвы. -- Где же они будут жить? -- спросил я. -- Палатку поставят. У тебя связь с ребятами есть? -- Адреса. У Артиста, Мухи и Трубача -- телефоны. -- За сколько ты их сможешь собрать? -- Ну, дня за три. -- Отставить. День -- на все. Послезавтра вы должны вылететь в Никосию. Самолет в восемнадцать тридцать из Шереметьева-два. -- Больно вы шустрый, Константин Дмитриевич! Док в Подольске живет. А Боцман вообще в Калуге. -- Получишь машину. Хорошую. И с хорошим водителем. С рассветом выедешь, быстро обернешься. -- А загранпаспорта, визы, билеты? -- Не твоя забота. Три минуты на сборы. Паспорт не забудь!.. В избе я натянул джинсы и коричневую кожаную курточку, купленную по случаю в Грозном у какого-то турка, сунул ноги в кроссовки, показал Ольге, где лежат деньги -- остатки моего последнего офицерского жалованья. -- Опять в Чечню? -- упавшим голосом спросила она. -- Ни Боже мой! Совсем в другую сторону. На Кипр. -- Не врешь? -- Разве я тебе когда-нибудь врал? -- А то нет? Всю дорогу. "Рекогносцировка, рекогносцировка"! А потом я узнаю, что за твою голову назначили миллион долларов. -- Жалко, ко мне не пришли. Я бы, может, и продал. А что? С миллионом баксов можно и без головы прожить. Живут же многие. Было бы куда водку лить. -- Куда же ее лить, если рта нет? -- Никаких проблем! Можно через задницу. Как водители-дальнобойщики. Засадил клизму граммов в двести -- и запаха никакого, и полный кайф! Извини. Шутка, конечно, казарменная. Больше не буду. Ну, постараюсь! -- Да я уж привыкла... В том месте, которое ты назвал Кипром, -- там действительно не стреляют? -- Да они и слова такого не знают! -- заверил я. -- Они сиртаки танцуют, когда им стрелять. -- И что ты там будешь делать? -- Что и все. Танцевать сиртаки. -- Перед отлетом заедешь? -- Не знаю. Может быть. Постараюсь. Я поцеловал ее и Настену, обнял Тимоху. -- Как же вы будете без меня? -- спросил он, и в голосе его была такая тоска, что мне стало не по себе. -- Без тебя, Тимоха, нам будет, конечно, очень трудно, -- ответил я. -- Но у тебя сейчас другая задача -- приходить в норму. Чтобы к нашему возвращению стометровку за десять секунд бегал. Приказ ясен? -- Так точно, капитан! -- Так-то лучше... Минут через десять после того, как мы взлетели, вертолет снизился у КПП воинской части, о принадлежности которой к ПВО говорили огромные полусферы радаров. Здесь майор Васильев выпрыгнул, а мы взяли курс на Москву. Еще через час, пересев на военном аэродроме с вертолета в неприметную серую "Волгу", въехали в Москву и остановились возле жилого дома где-то в районе Гольянова. На восьмом этаже полковник Голубков отпер своим ключом стальную, обшитую простеньким дерматином дверь и посторонился, пропуская меня внутрь. Это была обычная трехкомнатная квартира с узкой прихожей и десятиметровой кухней. Но обставлена она была, как присутственное место. Лишь в самой большой комнате были не столы, а четыре кровати с тумбочками, заправленные без особых затей, отчего комната напоминала офицерское общежитие. -- Мы сюда баб водим, -- с усмешкой объяснил мне полковник Голубков, хоть я его ни о чем не спрашивал. Я кивнул. Понятно, каких баб они сюда водили. В кухне сидел какой-то молодой парень в штатском и читал "Известия", придерживая страницы одной рукой. Вторая лежала у него на коленях, на черном атташе-кейсе, от ручки кейса к запястью тянулась короткая стальная цепочка. При нашем появлении он молча встал, открыл шифрованные замки и передал Голубкову толстую серую папку. После чего опустился на тонконогий кухонный табурет и вновь принялся за газету. Голубков провел меня в одну из комнат и положил папку на письменный стол. -- Садись. Вникай. Записей -- никаких. Вопросы можешь задавать. -- А где Волков? -- спросил я. -- Подъедет. Сейчас девятнадцать ноль пять. Времени у тебя хватит. Я развязал тесемки и раскрыл папку. Вопросы у меня появились довольно быстро, и хотя я понимал, что Голубков ответить на них не сможет, один все-таки задал: -- Свежая информация -- от кого? -- Есть там человек. -- Резидент? -- Да. -- В Никосии? -- В Ларнаке. Это на южном берегу Кипра. Объект живет там. Снимает виллу в пригороде на берегу моря. -- Этот резидент -- ваш, из Управления? -- Нет. -- ФСБ? Служба внешней разведки? -- Неважно. В этой операции он работает на нас. -- У нас с ним будет связь? -- Нет. У него с вами -- будет. Конкретно -- с тобой. Если позвонят и попросят Сержа -- это он и есть. Так что насчет информационного обеспечения не беспокойся. Насчет этого я не очень и беспокоился. Беспокоило меня совсем другое. -- Шесть человек на это дело -- не слишком много? -- Начальство решило -- нет. Ты что, не хочешь дать своим ребятам немного подзаработать? -- Немного -- не хочу, -- ответил я. -- Хочу -- много. Голубков усмехнулся: -- Тем более... В начале девятого я покончил с документами и закрыл папку. Голубков отнес ее на кухню и передал штатскому. Тот спрятал папку в кейс, защелкнул замки и вышел из квартиры. И все это -- без единого слова. Ровно в двадцать пятнадцать стукнула входная дверь и вошел Волков. Видно, и у него был свой ключ. Он был в светлом летнем костюме и почему-то не в надетом, а лишь в наброшенном на плечи легком плаще. После нашей встречи в Грозном, в кабинете командующего армией, он нисколько не изменился. Да и с чего бы, времени-то всего прошло чуть больше трех месяцев. При его появлении Голубков встал. Поднялся и я -- сработала многолетняя армейская привычка. -- Добрый вечер, -- поздоровался Волков. -- Здравия желаю, -- ответил Голубков. -- Познакомьтесь, Анатолий Федорович. Это Сергей Пастухов. -- Мы знакомы. Садитесь, товарищи. Рад, Пастухов, что вы согласились поработать на нас. Не сомневаюсь, что ваша команда справится с этим делом. У вас есть вопросы ко мне. Задавайте. Все. Потому что больше мы с вами не встретимся. Я начал с главного: -- Что будет с Назаровым, когда мы доставим его в Москву? -- Не в Москву, -- возразил Волков. -- Ваша задача -- переместить его в Россию. А еще точнее -- на польско-белорусскую границу в указанном месте. -- На польско-белорусскую границу? -- переспросил я. -- С детальной разработкой он еще не знаком, -- объяснил Голубков Волкову. -- Понятно. -- И все-таки, -- повторил я. -- Рано или поздно он окажется в Москве. Волков, видимо, понял, что -- хочет он того или нет -- отвечать на мой вопрос придется. -- Попробую объяснить. Хоть это и не мой вопрос. Как вы, надеюсь, поняли из этих документов, -- указал он взглядом на письменный стол, словно бы на нем еще лежала серая папка, -- наш объект -- фигура весьма крупного масштаба, человек, широко известный и популярный на Западе и в среде нашей либеральной интеллигенции, с прочным имиджем деятеля демократического толка. -- Я и раньше об этом знал, -- заметил я. -- И как вы оцениваете его деятельность? -- Насчет всей деятельности -- не скажу, не в курсе. Но он мне нравится. А вам? -- Я отдаю должное его организаторским способностям и умению мыслить государственными категориями, -- уклонился Волков от прямого ответа. -- Так вот, разногласия нашего объекта с Борисом Николаевичем Ельциным уже давно дают недоброжелателям на Западе и оппонентам внутри страны возможность трактовать их как отход президента от провозглашенной им политики реформ. После неудачного покушения на господина Назарова наши контрагенты усилили пропагандистскую кампанию, обвиняя высшее руководство страны в попытках возродить практику политического террора. Понятно, что это наносит ущерб престижу России и мы не можем с этим мириться. -- Кто организовал взрыв яхты "Анна"? -- Я ожидал, что вы зададите этот вопрос. У нас нет сомнений, что это дело рук конкурентов Назарова или его партнеров по бизнесу. Я промолчал. -- Если бы это было поручено нашим спецслужбам, как заявляют некоторые западные газеты, он бы не уцелел, -- счел нужным добавить Волков. Я хотел снова промолчать, но это было уже как-то неудобно и я кивнул: -- Ну, допустим. -- Наша задача, таким образом: обесценить карты наших противников, -- продолжал Волков, решив, видно, что его доводы меня убедили. -- Это можно сделать разными путями. Один из них: организовать встречу господина Назарова и Бориса Николаевича, не один на один, конечно, а в ходе какого-нибудь мероприятия. И показать ее по телевидению. Чтобы все убедились, что господин Назаров и президент общаются, как уважающие друг друга политические деятели. Есть еще один вариант. Если вы внимательно читали документы, то должны были обратить внимание на проект Назарова по восстановлению нефтеносности наших загубленных и истощенных месторождений. Он хочет осуществить его с немецкими партнерами. Мы предложим ему средства Центробанка или уполномоченных коммерческих банков, дадим соответствующие гарантии. Эффект понятен: Россия получает миллионы тонн нефти, открываются тысячи новых рабочих мест, а господин Назаров активно включается в деловую жизнь России. И руководит своими фирмами и предприятиями не из Женевы или Лондона, а из Москвы. После этого его уже никому не удастся использовать в политической игре. Я ответил на ваш вопрос? Я спросил: -- Если все так, для чего вообще эта операция с перемещением? Почему бы просто не объяснить все это самому Назарову? Может быть, это его убедит добровольно вернуться в Москву? -- Объясните. Ничего не имею против. Это было бы идеальным решением. -- Вы прекрасно понимаете, что это должен сделать не я. -- А кто? Сам президент? -- Или человек, достаточно близкий к нему. -- Не уверен, что такой человек согласится лететь на Кипр для переговоров с Назаровым. И не очень уверен, что эти переговоры могли бы кончиться успехом. -- По-вашему, Назаров будет сговорчивей, если мы привезем его со связанными руками и ногами и с кляпом во рту? -- Послушайте, Пастухов, -- проговорил Волков, -- мы не о том сейчас говорим. Я имею определенные указания и обязан их выполнить. Обсуждать последствия этой акции -- не в моей компетенции. И не в вашей. Давайте в этих рамках и вести разговор. У вас есть конкретные вопросы? У меня были конкретные вопросы. И не один. Но я понял, что он будет отвечать на них так же. Поэтому сказал: -- Нет. -- В таком случае давайте обсудим размер вашего гонорара за эту работу, -- предложил Волков. -- По пятьдесят тысяч баксов каждому, -- сказал я. -- Плюс все расходы. -- Вы сможете обосновать эту цифру? -- Вам кажется, что это слишком много? -- Я сейчас не говорю о том, много это или мало, -- возразил Волков. -- Я хочу понять, откуда она взялась. Просто потому, что это красивая круглая цифра, или еще почему? -- Если мы попадемся на этом деле, все или один из нас, то получим по двадцать лет тюрьмы. Наши семьи должны будут на что-то жить. Пятьдесят тысяч на двадцать лет -- не ахти что, но прожить можно. -- В вашем обосновании мне больше всего не нравится слово "если", -- заметил Волков. -- Если бы вы знали, как оно не нравится мне! Но мы должны считаться с этой возможностью. -- Мы уже заплатили двести тысяч долларов за лейтенанта Варпаховского. -- Вы заплатили не нам. Вы просто оплатили его работу в Чечне. И гораздо дешевле, чем она стоит. Кстати, вы вышибете его из армии так же, как нас? -- Нет. Он будет уволен по состоянию здоровья. -- И на том спасибо, -- сказал я. Волков ненадолго задумался, потом спросил: -- Как я понимаю, вы не даете мне выбора? -- Нет. -- Что ж, я вынужден согласиться. Пятьдесят процентов сейчас, пятьдесят -- после завершения операции. Мы откроем для вас валютные счета в Сбербанке. -- Никаких Сбербанков, никаких счетов, никаких пятьдесят процентов. Все -- вперед и наличными. -- Вы не доверяете мне? -- Конечно, нет. Если бы я имел с вами дело как с частным лицом, я бы подумал, как ответить. Но вы -- представитель государственного учреждения. А сейчас в России госучреждениям доверяют лишь последние идиоты. И их становится все меньше. На этот раз он думал чуть дольше. Наконец кивнул: -- Я вынужден согласиться и с этим. У нас есть еще невыясненные проблемы? -- У меня нет. -- И у меня нет. -- Он встал. -- Желаю удачи. -- Вам тоже, -- сказал я. Голубков вышел его проводить, его не было минуты четыре. Видимо, Волков давал ему какие-то цэу. Потом полковник вернулся. -- Крепко ты его взял за горло, -- отметил он, и неясно было, чего больше в его тоне -- одобрения или осуждения. -- А как он отвечал на твои вопросы, а? -- Ни одному его слову не верю! -- Да? Ну-ну! -- неопределенно отозвался Голубков и как-то словно бы искоса, с интересом посмотрел на меня. И вновь я не понял, одобряет он или осуждает мои слова. -- Ладно, Пастух, отдыхай. Смотри телевизор, а еще лучше -- спать пораньше ложись. Машина за тобой придет в пять утра. Ключ от входной двери у водителя есть. Когда соберешь ребят, дашь мне знать. Встретимся здесь. -- Как я с вами свяжусь? -- Водитель знает. Спокойной ночи, Серега. -- Спокойной ночи, Константин Дмитриевич... Когда он ушел, я вытащил записную книжку и подсел к телефону. Нужно было вызвонить Артиста, Муху и Трубача, чтобы завтра не тратить на это время. Но в трубке стояла мертвая тишина -- телефон был отключен. Я сунулся было позвонить из уличного автомата, но дверь была заперта и не отпиралась изнутри. Мощная дверь, динамитом ее только и возьмешь. Крепкие решетки на окнах. Однако! Я к Кипру даже на метр не приблизился, а уже сидел в тюрьме. Что у них за порядки такие? А и хрен с ними, решил я. Пощелкал кнопками телевизора, но глазу не за что было зацепиться. Поэтому плюнул на развлечения, залез под душ, а потом завалился на одну из кроватей в большой комнате. Все-таки встал я сегодня с петухами, а завтра предстоял хлопотливый день. IV К Калуге мы подъехали в половине восьмого утра, еще минут сорок потеряли, пока искали улицу Фабричную, на которой жил Боцман. Полковник Голубков не соврал: машину нам дали классную, лучше не придумаешь: серебристый джип "патрол" с двигателем-"восьмеркой" мощностью не меньше трехсот сил. И водитель был под стать тачке: лет тридцати, плотный, как молодой подберезовик, в штатском, но явно с армейской выправкой. Старлей или даже капитан. Но он не сказал, а я не стал спрашивать. Назвался просто: Валера. Ну, Валера и Валера. Лишь бы дело знал. А он его знал. На свободных участках "патрол" разгонялся километров до двухсот, сонные гаишники даже жезл не успевали поднять и заверещать в свисток. Но информацию на соседние посты о злостном нарушителе скоростного режима почему-то не передавали. А может, и передавали, но там не решались задержать нас. На джипе не было никаких ментовских прибамбасов вроде мигалок или сирен, но, возможно, в номере, с виду вполне нормальном, была какая-то цифирка, означавшая, что это машина спецслужбы. Или по-другому рассуждали: если человек прет таким нахалом, значит, имеет на это право. И если бы не запрудившие все шоссе фуры и тяжелые грузовики, снявшиеся спозаранку с ночных стоянок, мы были бы в Калуге уже часов в семь утра. Но дорога -- это дорога, у нее свой отсчет времени. В общем, когда я поднялся на пятый этаж блочной "хрущевки" без лифта и позвонил в нужную дверь, жена Боцмана сказала, что Митя уже уехал на работу, он с девяти, но добираться на двух автобусах, а они плохо ходят и к тому же -- час "пик", все на работу едут. Митя. Дмитрий Хохлов. Боцман. -- Где он работает? -- спросил я. -- Охранником в пункте обмена валюты. Возле автовокзала, слева, там вывеска издалека видна. А вы кто? -- Мы вместе служили. Я Сергей Пастухов. Она недоверчиво посмотрела на меня: -- Вы и вправду Пастух? Надо же. Митя много про вас рассказывал. Я думала, что вы, как этот -- Шварценеггер. А вы самый обыкновенный. Даже и не слишком из себя видный. -- Ну, спасибо, -- сказал я. Боцману было двадцать шесть лет, а жене его я дал бы не больше двадцати. Красавицей не назовешь, но было что-то в ее круглом, чуть скуластеньком лице, какой-то затаенный внутренний свет, который пробивался даже сквозь утреннюю будничную озабоченность. Их трехлетний сын, полуодетый к детскому саду, крутился тут же, в тесной прихожей, на пороге которой мы разговаривали. Он был весь в Боцмана -- такой же чернявый, бука букой, тоже весь в отца. -- Ты чего такой строгий? -- спросил я его. Он посмотрел на меня исподлобья и юркнул за юбку матери. Она улыбнулась: -- Чужих стесняется. Как и Митя. -- Ну, как он? Она поняла, что я имею в виду. -- Да как тебе сказать, Сережа... Днем молчит. Ночью иногда вскакивает и орет. А потом сидит на кухне до утра, кулак на кулак, и лбом на них или подбородком. И взгляд иногда -- как у рыси. -- Она посмотрела на меня и добавила: -- Как у тебя. Испортила вас эта война. Хоть вернулись -- и то слава Богу... Извини, мне на работу к девяти, а еще Саньку в садик нужно. -- Может, подвезти? -- предложил я. -- У меня машина внизу. -- Да нет, тут рядом, мы дворами ходим. А обменный пункт сразу найдешь. И автовокзал каждый покажет. Через центр, на другом конце города... Автовокзал мы нашли быстро и вывеску обменника тоже увидели издалека. Я велел Валере остановить машину метрах в тридцати и подошел к обменному пункту. Он располагался в торце дома, входная дверь была открыта и подперта колышком. Внутри было пусто, в этот ранний час нужды продавать или покупать доллары ни у кого еще, видно, не было. По предбаннику от стены к стене бродил Боцман, иногда останавливаясь и во всю пасть зевая. Он был в серой униформе "правопорядка", только ботинки у него были наши, спецназовские. Я выждал, когда он повернется и окажется спиной к входной двери, проскользнул внутрь и сзади положил руку ему на плечо. -- Замри, парень! Это ограбление! И не успел договорить, как уже лежал мордой в пол, радуясь, что на линолеум еще не успели натащить грязи, а Боцман сидел на мне верхом и деловито защелкивал на моих запястьях наручники. Я вывернул шею: -- Боцман, твою мать! Он ахнул: -- Ты?! Мгновенно сбросил с меня браслетки и рывком поставил на ноги. -- Что такое, Дима? -- спросила из узкого зарешеченного окошка кассирша. -- Все в порядке! Какой-то алкаш думал, что это палатка! И -- мне, быстрым шепотом: -- Машина есть? -- Есть. -- Я сейчас ей скажу, что хочу налить кофе. Она откроет дверь. Сразу бей меня по кумполу и входи. Кнопка тревоги у нее под столом слева. -- Он сунул мне тяжелый газовый пистолет, похожий на кольт 38-го калибра. -- Только без дураков бей. Пушку потом брось, пальцы сотри. Начали! -- Боцман! -- изумился я. -- Обалдел?! В самом деле решил, что я хочу взять вашу вшивую кассу?! -- А нет? -- спросил он, словно бы даже разочарованно. -- Тогда здорово, Серега! -- Здорово, Димка! Мы обнялись. -- Опять этот пьяный? -- спросила кассирша, пытаясь углядеть через свою амбразуру, что происходит в предбаннике. -- Может, наряд вызвать? -- Не нужно. Просто старого друга встретил. -- Скажи, чтобы она вызвала тебе подмену, -- подсказал я. -- На сколько? Я немного подумал и ответил: -- Повезет -- навсегда. Не повезет -- лет на двадцать. -- Какие дела? -- Узнаешь. -- Чечня? -- Нет. Больше он вопросов не задавал. Так уж у нас повелось. Все знали: придет время -- скажу. Мы смотались на "патроле" за сменщиком Боцмана, потом заехали на Фабричную -- Боцман переоделся и взял паспорт. Из автомата позвонил на работу жене, сказал, что уедет ненадолго в Москву. -- Недели на две, -- уточнил я. -- Недели на две, -- повторил он в трубку, немного послушал и сказал: -- Я тебя тоже... На обратную дорогу ушло больше трех часов, хотя Валера шел на такие обгоны, что мы с Боцманом судорожно хватались за ручки и упирались ногами в пол, ожидая лобового удара. Но дело Валера знал не хуже Тимохи. В Подольске мы довольно быстро нашли дом Дока, но на звонки никто не отвечал. Позвонили в соседнюю квартиру. Какая-то тетка долго рассматривала нас через дверной глазок, расспрашивала, кто мы и что, а потом все-таки сказала, что доктор Перегудов сейчас на дежурстве, а работает он на центральной подстанции "Скорой помощи". Но доктора Перегудова там никто не знал. Санитар Перегудов -- да, есть, а доктора нет. -- Он сейчас на вызове, -- сообщили нам в диспетчерской. -- Вот-вот должна вернуться машина. "Вот-вот" растянулись на полчаса. Наконец во двор подстанции въехала "скорая", дежурный врач пошел в диспетчерскую за новым нарядом, а два санитара присели на скамейку и закурили из красной пачки "Примы". А в Чечне Док курил "Мальборо". Такие-то вот дела. -- Доктор Перегудов! -- строго сказал я, подойдя к скамейке. -- С этой минуты вы уволены без выходного пособия! Узнав нас, он заулыбался, но все же спросил: -- За что? -- За служебное несоответствие. Хирургу таскать носилки -- это все равно что генералу чистить картошку. -- Жрать захочет, так и почистит, -- рассудительно ответил Док. -- А что было делать? -- объяснил он, когда мы, покончив с его делами, двигались к Москве. -- В подольских больницах вакансий не было, а ездить каждый день в Москву -- на дорогу больше потратишь, чем заработаешь. Вот и устроился санитаром. А что? Работа грязная, но вполне честная. -- Вот примерно такая работа нас всех и ждет, -- сказал я, но в подробности вдаваться не стал. Да и не при водителе же это делать. -- Валера, -- попросил я его. -- Тормозни у автомата. -- Зачем? -- спросил он и из бокса между передними сиденьями извлек трубку какого-то крутого телефона. -- Звони. Хочешь -- в Лондон. Хочешь -- в Австралию. -- А просто в Москву можно? -- Можно даже в Москву, -- подтвердил он. Я набрал номер Мухи. Ответила его мать. Я ее знал -- она приезжала навестить сына, когда он лежал с небольшим ранением в нашем госпитале. И даже помнил, как ее зовут -- Алена Ивановна. Она тоже меня вспомнила. -- А знаете, Сережа, Олежки нет дома, он работает. -- Где? -- Как-то даже неудобно говорить. Он газеты продает в электричках. -- Чего же тут неудобного? Не наркотики же! -- возразил я, хотя ее слова не слишком-то меня развеселили. -- На каком вокзале? -- На Казанском. Голутвин, Черусти, Шатура -- в этих электричках. -- Спасибо, Алена Ивановна... Так, теперь Трубачу. Я начал набирать номер, но Док остановил меня: -- Коле можешь не звонить, он тоже уже на работе. -- А чем он занимается? -- Любимым делом. -- Шмаляет из "калаша"? В Москве? -- удивился я. -- В кого? -- Нет, играет на саксофоне. Днем на Старом Арбате. А вечером или когда погода плохая -- в подземном переходе на Пушкинской. Я там его однажды случайно встретил. -- И как он? -- Да как и все, -- неопределенно ответил Док. -- Ладно, Трубача мы отловим позже, -- подумав, решил я и позвонил Артисту. Мужской, с легкой старческой хрипотцой голос (отец, понял я, профессор Злотников) объяснил, что Семен в театре на репетиции. "Хоть один на своем месте", -- отметил я. Правда, про такой театр -- "Альтер эго" -- мне никогда слышать не приходилось. А когда профессор Злотников сказал, что он в Кузьминках, против универмага "Будапешт", я и вовсе озадачился. Какой может быть театр в Кузьминках? Там может быть барахолка у "Будапешта", штук пять пивных и жуткие черные очереди на автобусной остановке в час "пик". Но только не театр. Правда, в этом я мало что понимал. По театрам меня немного потаскала Ольга, когда я был курсантом, а она училась в "Гнесинке". Но этого было явно мало, чтобы чувствовать себя знатоком. Ну, Кузьминки так Кузьминки. Театр там, как ни странно, действительно был: огромное полукруглое здание на пустыре против "Будапешта", явно не слишком давно построенное. Афиши и рекламные плакаты извещали, что здесь можно по сниженным ценам купить видеотехнику, парфюмерию и много чего еще. Но и для театра место все же осталось. Даже не для одного: там был какой-то Московский областной, еще один областной -- драматический, а рядом с ними и этот самый "Альтер эго" -- "Второе я". Театральная экспериментальная студия. Ближайшая премьера: У. Шекспир "Гамлет". Спонсоры: администрация Чукотского национального округа и московское представительство французской фирмы "Шанель". Ни хрена себе! А кто это сказал, что в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань? Или в этом случае вернее будет: оленя? Результатами этого театрального эксперимента заинтересовался даже невозмутимый Валера. Он оставил "патрол" у главного входа и включил охранную сигнализацию. Поплутав по лестницам и фойе, мы на цыпочках вошли в зал, где шла репетиция "Альтер эго", и пристроились в заднем ряду. В зрительном зале свет был погашен, освещалась лишь пустая, без декораций, сцена и режиссерский пульт в проходе у первых рядов. Возле пульта стоял какой-то человек и давал указания осветителям. Лучи софитов побродили по дощатому полу и серым кулисам и сошлись на актере, который в полном одиночестве стоял посреди сцены с кинжалом в руках -- скорее, бутафорским, а может, и настоящим. Это и был бывший старший лейтенант спецназа Семен Злотников. Он же -- Артист. -- Текст! -- приказал ему снизу, от пульта, режиссер. Артист приблизился к рампе, помолчал и начал монолог: @STIH-15 = Быть или не быть -- вот в чем вопрос;Что благородней духом -- покорятьсяПращам и стрелам яростной судьбыИль, ополчась на море смут, сразить ихПротивоборством?.. -- Стоп! -- остановил его режиссер. -- И снова не так. Не то, не то!.. -- Он резво пробежал по проходу и поднялся на сцену. -- Категорически не то! Вы произносите монолог так, словно для вас не существует вопроса. Вы заранее отвергаете эту трагическую возможность -- "не быть". Вы презираете ее! Сеня, дружочек, откуда в вас эта агрессивность? Вы же интеллигентный еврейский мальчик, это должно быть противно вашей сути. Если хотите -- даже сути национального характера! -- Ну почему? -- попытался возразить Артист. -- Еврейские мальчики в войне Судного дня раздолбали арабов всего за шесть дней. Режиссер решительно затряс головой: -- Я не о том, совсем не о том! Ваш герой, принц Датский, Гамлет, а не израильский штурмовик! Двойственность, вечный разлад в душе, мучительная борьба не с арабами, а с самим собой, со своим "вторым я"! В вас есть этот душевный разлом, я это прочувствовал на просмотрах и поэтому взял вас на эту роль. Это величайшая роль и самая загадочная в истории мирового театра! Я разгадал эту загадку, я нашел на нее ответ. Наш Гамлет станет сенсацией на всех сценах мира! -- В чем же ответ? -- Нет, дружочек, нет и еще раз нет! Вы сами должны найти его. Я могу вам в этом только помочь. Вы успеваете записывать? -- неожиданно обернулся он к темному зрительному залу. -- Он нас, что ли, спрашивает? -- удивился Валера. Оказалось, не нас. От режиссерского пульта поднялась какая-то девица с толстым гроссбухом в руках. -- Все до последнего слова, -- сказала она. Но и вопрос Валеры не остался без ответа. Слух у режиссера был, как у хорошей овчарки. Он всмотрелся в глубину партера и довольно резко спросил: -- Почему в зале посторонние? -- Сейчас выясню, Леонид Давыдович. Девица подошла к нам и строго сказала: -- Господа, мы будем рады видеть вас на премьере. А сейчас репетиция. Это -- таинство. Прошу вас удалиться. -- Миленькая! -- взмолился я. -- Мы из Калуги, из молодежного театра-студии. Специально приехали посмотреть, как работает такой большой мастер, как Леонид Давыдович. А сам подумал: "Только бы фамилию мастера не спросила!" -- Вы его знаете? -- с некоторым недоверием поинтересовалась она. -- Да кто ж у нас в Калуге его не знает! -- вмешался Боцман. Но тут же понял, видно, что слегка зарвался, и уточнил: -- В нашем театре-студии. -- Я спрошу у Леонида Давыдовича. Она поднялась на сцену, что-то сказала режиссеру. Тот мельком взглянул в нашу сторону и великодушно кивнул: ладно, пусть, мол, сидят. Ему было лет сорок пять. Длинные, до плеч, волосы -- черные, не слишком ухоженные. Круглое бабье лицо. Красный бархатный пиджак, а на груди -- завязанный пышным узлом шелковый шейный платок, черный в белый горошек. Я хотел сказать ребятам, на кого он кажется мне похожим, но воздержался. -- Итак, продолжим. Досадно, что еще не готов ваш костюм. Я понимаю: непросто ощутить себя датским принцем в этой джинсе. -- Слово "джинса" он произнес с нескрываемым отвращением. -- Но все же попробуем. Представьте: на вас черное жабо, на плечах -- буфы, ноги обтянуты тонким черным трико -- так, что виден рельеф каждой мышцы, каждая деталь вашего прекрасного тела. -- Каждая? -- переспросил Артист. -- Как у солистов балета? -- Вот именно! А в руках у вас -- этот кинжал. Вы чувствуете его вес? -- Да. -- Вы чувствуете опасность, исходящую от этой стали, острой как бритва? Артист провел лезвием по ногтю, согласился: -- Да, хорошо наточен. -- Вы чувствуете, как тонка ваша одежда, как беззащитна ваша кожа, как легко эта сталь войдет в ваше тело? -- Ну это смотря куда ткнуть. -- Да нет же! Мы не о том сейчас говорим! В этом кинжале -- ответ на самый мучительный для вас вопрос: быть или не быть? -- Я не понимаю, почему он для меня мучительный! -- почти с отчаянием проговорил Артист. -- Не понимаю, хоть вы меня убейте! -- Сейчас поймете, -- пообещал режиссер. -- Давайте текст после слов: "Иль ополчась на море смут..." -- "Сразить их