Феликс Кривин. Пан Пратхавец, рыцарь на белом коне ----------------------------------------------------------------------- Авт.сб. "Хвост павлина". Изд. "Карпаты", Ужгород, 1988. OCR & spellcheck by HarryFan, 16 January 2001 ----------------------------------------------------------------------- ЧУДЕСНЫЙ КАМЕНЬ Маленький жучок Солдатик возвращался на родину. Служба его кончилась, и теперь он спешил домой, к своей Солдатке. Это очень веселое дело - возвращаться домой, поэтому настроение у Солдатика было великолепное. Он шел строевым шагом, которому его обучили во время службы, и сам себе командовал: - Раз, два, три, четыре, пять, шесть! Левой передней, правой передней! Левой задней, правой задней! Левой средней!.. - словом, ни одна нога не была забыта. Красная спинка с черными пятнышками то пропадала в высокой траве, то снова появлялась на дороге. Она привыкла и к знойным лучам, и к холодным дождям, она много испытала, много вынесла, эта натруженная солдатская спинка. - Раз, два, три, четыре, пять, шесть... Следуя таким бодрым шагом, Солдатик прошел к вечеру около семидесяти метров и стал устраиваться на ночлег. Солдатская служба научила его спать в любых условиях, поэтому он расположился прямо на земле, подложив под голову камень, и сразу уснул. И приснилось Солдатику, что он дома, со своей Солдаткой. Сидят они у порога, смотрят на звезды и мирно беседуют. Солдатик рассказывает о своих ратных делах, о премудростях воинской службы, а Солдатка почтительно поддакивает да удивляется. Все-то ей в диковину, все в новость. Потом они вместе бродят по полям, отдыхают под стволами пшеничных колосьев, и Солдатка рассказывает, как она ждала Солдатика, как без него тосковала. Проснулся Солдатик и еще пуще домой заторопился. Но, отойдя несколько шагов, вернулся назад и взял камень, который ночью клал под голову. На вид это был обыкновенный серый камень, но Солдатик сразу понял, что он вовсе не так прост, как кажется. "Не на каждом камне такой сон приснится, - подумал Солдатик. - Видать, это - счастливый камень. Отнесу-ка я его домой, своей Солдатке в подарок". И - опять зашагал по дороге. Много дней шел Солдатик, пока добрался до своего дома. - Эй, хозяйка, принимай гостя! Подождал - никакого ответа. Еще покричал - никто не отзывается. Стали собираться соседи. Здоровались, поздравляли с благополучным возвращением и - почему-то прятали глаза. Заметил это Солдатик, забеспокоился. - Где моя Солдатка? Уж не случилось ли с ней чего? Молчат соседи. Только жук Дровосек, старый друг Солдатика, сказал: - Брось, солдат! Нечего тебе по ней печалиться. - Да что ты говоришь! Спятил, что ли? - Она здесь больше не живет, - сказал Дровосек, пропустив Солдатику грубое слово. - В амбар перебралась. - В какой амбар? - В зерновой. Ее Долгоносик, тамошний завхоз, взял к себе на содержание. Постоял Солдатик, подумал. - Долгоносик, говоришь? Ну что ж! Я и Долгоносика не испугаюсь. Мне наплевать, что он завхоз. Пришел Солдатик в амбар. - Здравствуй, жена. Вот я и вернулся. Собирайся - домой пойдем. - Никуда я не пойду, - отвечает Солдатка. - Мало, что ли, я с тобой горя хлебнула? Ты вот к жене пришел после долгой разлуки, а что ты принес? Принес хоть какой-нибудь подарок? - Принес! - обрадовался Солдатик и протянул ей свой камень. - Ха-ха-ха! - рассмеялся Долгоносик. - Вот это подарок! - Ты чего смеешься? - рассердился Солдатик. - Как ты можешь смеяться, если ты ничего не понимаешь? - А тут и понимать нечего! Таких камней у нас во дворе сколько хочешь валяется! Видит Солдатик, что Долгоносик и вправду ничего не понимает. - Глупый ты, Долгоносик, разве это такие камни? Это камни похожие, но не такие. И какой ты завхоз, если в простых вещах разобраться не можешь? Эти слова задели Долгоносика. - Ты мою должность не обижай, - сказал он. - Должность у меня трудная и неблагодарная. Работаешь с утра до вечера, спины не разгибаешь, и никто даже спасибо не скажет. Неловко стало Солдатику, что о Долгоносике плохо подумал. - Извини, - говорит, - я к тебе ничего не имею. Ты, вижу, справедливый Долгоносик, и должность у тебя справедливая. Только мне за Солдатку обидно: как ни скажи, жена все-таки, тосковал я но ней, надеялся... - Никакая я тебе не жена, - говорит Солдатка. - Поищи глупее себя и таскай ей камни хоть со всего света. Понял Солдатик, что толку от этого разговора не будет. Взвалил на плечи свой камень и пошел. На опушке леса остановился, бросил последний взгляд на свой дом и побрел прочь - куда глаза глядят. Больше не командовал себе: "Левой передней! Правой передней!" - и камень, который он нес, показался ему значительно тяжелее. К вечеру подошел к ручью. Напился, отдохнул, а утром стал думать, как бы на другую сторону перебраться. Смотрит - невдалеке листок на воде качается, а на нем - Комар, видать, перевозчик. Окликнул его Солдатик: - Перебрось меня, друг, на ту сторону! - Давай садись! По только Солдатик стал забираться на листок, Комар закричал: - Погоди, погоди! Ты куда - с камнем? Хочешь плот потопить? - Это не простой камень, - объясняет Солдатик. - Это камень особенный. - Вижу, какой он особенный. Обыкновенный камень. - А может, ты сначала камень перевезешь, а потом меня? Так плоту легче будет, - предлагает Солдатик. - Ты за кого меня принимаешь? Чтобы я камни возил, каких и на той стороне тринадцать на дюжину? - Таких там нет, - говорит Солдатик. - Там совсем другие камни. - Вот что, служивый! - разозлился Комар. - Хочешь ехать - садись, а нет - отчаливай. У меня и без тебя работы хватает. - Ну, тогда прощай, - сказал Солдатик. - Я пойду погляжу, - может, как иначе переберусь на ту сторону. Ходил, ходил, нашел самое узкое место. Попробовал - глубоко. Что делать? И вдруг, пока он примерялся да раздумывал, выскользнул у него камень и упал как раз на середину ручья. Стал его Солдатик вытаскивать. Взобрался на камень, смотрит - а с него до другого берега рукой подать. Перебрался через ручей и думает: "Вот так камень! Без него бы мне никак не переправиться!" Вытащил камень из воды, взвалил на себя и пошагал дальше. И даже как будто веселей ему стало. Идет, бубнит себе под нос какую-то солдатскую песенку и вдруг слышит: - Здравствуйте, извините, пожалуйста, что нарушаю течение ваших мыслей... Оглянулся Солдатик - никого не видно. А голос продолжает: - Осмелюсь спросить, как далеко вы направляетесь с такой тяжкой ношей? Еще раз осмотрелся Солдатик и только тогда увидел маленького беленького червячка, который сидел под кустом и копался в каком-то клочке бумаги. - Кто вы такой? - спросил Солдатик. - О, простите, что не представился! - поспешно заизвинялся червячок. - Я - Книжный Червь. Работаю в городе, в публичной библиотеке, а здесь гощу у родственников. - Понятно, - сказал Солдатик и хотел двинуться дальше, но Книжный Червь его остановил: - Извините, пожалуйста. Очевидно, по рассеянности вы забыли ответить на мой вопрос. Я позволил себе поинтересоваться, куда вы направляетесь с этой нелегкой ношей. - Как вам сказать, - замялся Солдатик. - Я и сам не знаю, куда иду... - Ах, вы путешествуете! - подхватил Книжный Червь. - Ну что ж! Это весьма интересно. Необходимый отдых душе и телу, познание жизни во всех ее проявлениях... А что вы несете с собой, разрешите полюбопытствовать. - Это камень... - Драгоценный камень? - оживился Червь. - Какой же, позвольте узнать? Изумруд, опал, сапфир или, может быть, аметист? Или... - Да нет, это вовсе не драгоценный камень, - перебил Червя Солдатик. - Но для меня он дороже самого драгоценного. Понимаете - как бы вам это объяснить? Словом, это - счастливый камень. - Простите, пожалуйста, - сказал Книжный Червь, - дайте мне на минутку сосредоточиться. Он задумался и долго сидел неподвижно. Солдатик терпеливо ждал. Наконец, когда он уже собрался уходить, Книжный Червь вышел из задумчивости. - Вы знаете, - сказал он, - мне кое-что приходилось читать по этому вопросу. Счастье - это высшее удовлетворение, полное довольство. - Тоже сказали! - возмутился Солдатик. - Полное довольство! Хуже этого ничего не придумаешь. - Но ведь не я выдумал это определение, - несколько раздраженно, но не выходя из приличных рамок, заметил Червь. - Я вообще никогда ничего не выдумываю. Это определение я вычитал в словаре - очень солидном, авторитетном издании. А как вы сами понимаете счастье? - Счастье, - сказал Солдатик, - это когда веришь в то, чего не имеешь, но очень хочешь иметь. Веришь и добиваешься. - Я не стану с вами спорить, - снисходительно заметил Книжный Червь. - У вас, очевидно, просто нет достаточной подготовки в данном вопросе. Но объясните мне - почему вы называете этот камень счастливым? - Это мой единственный друг, - сказал Солдатик. - Он не раз меня выручал. Когда бывает трудно, он помогает мне верить в лучшее. Стоит положить его под голову, и приснятся такие сны... - Ну, я вижу, происхождение снов и сновидений вам также мало знакомо. Желаю вам восполнить этот пробел. Если вы заглянете ко мне в библиотеку... Но Солдатик уже шел дальше, оставив Книжного Червя гостить у родственников и сосредоточиваться, сколько душе угодно. Долго странствовал Солдатик. Всюду смеялись над ним и над его камнем, никто не хотел их приютить, и Солдатику приходилось ночевать под открытым небом. Его измучили дожди и ветры, он заболел гриппом, но зато... Зато какие сны видел он по ночам! Такие сны ни на каком другом камне, конечно, не приснятся! Однажды, уже совсем больным, подошел Солдатик к домику Цикады. Он больше не решался проситься на ночлег, а устроился неподалеку, чтоб переночевать хоть вблизи жилья, если внутрь не пускают. Оставил Солдатик свой камень и пошел пособирать чего-нибудь на ужин, вернулся, смотрит - Цикада возле его камня стоит, разглядывает. Поздоровался Солдатик, а Цикада спрашивает: - Это ваш камень? Подумал Солдатик, что сейчас его опять гнать будут. - Вы не беспокойтесь, - говорит. - Я только немного передохну и дальше пойду. Я вам здесь не помешаю. - Какой чудесный камень! - продолжает Цикада, не слушая его. - Это, должно быть, счастливый камень. И какие сны приснятся, если его положить под голову... - Ладно, не смейтесь, - прервал ее Солдатик. - Я могу и сейчас уйти. До свидания, всего хорошего. - Постойте, не уходите, - мягко сказала Цикада. - Я ведь не смеюсь. Я действительно никогда не видела такого камня. - Не видели? - Солдатик так обрадовался, что больше ничего не мог сказать. - Что же мы здесь стоим? - спохватилась Цикада. - Пойдемте в дом. И камень берите - как бы его кто-нибудь не стащил. Допоздна просидели они в тот вечер. Оказалось, что им многое нужно было друг другу сказать. А когда ложились спать, Солдатик уступил Цикаде свой камень: пусть, мол, и ей приснится хороший сон. Чуть свет Солдатик заторопился в дорогу. - Останьтесь, - просила Цикада. - Места хватит, да и лучше как-то вдвоем... - Прощайте, - сказал Солдатик, - спасибо за доброту. А на память обо мне оставьте себе этот камень... - Нет, что вы, что вы! - запротестовала Цикада. - Такого подарка я не могу принять! - Ничего, возьмите его, - успокоил ее Солдатик. - Я себе другой камень найду. На свете много счастливых камней, стоит только поискать хорошенько. И пошел он дальше бодрым солдатским шагом, командуя сам себе: - Левой передней! Правой передней! Левой средней!.. Правой задней!.. Раз, два, три, четыре, пять, шесть! 1959 ВЕСЕЛЫЙ ДЕНЬ СТАРИКА ДИКОБРАЗА В этот день старик Дикобраз проснулся раньше обычного и, протерев глаза, обнаружил, что ночевал с открытой клеткой. - Ох ты, боже ты мой! - всполошился старик Дикобраз. - Эдак чего доброго украдут... Говоря так, старик Дикобраз имел в виду, конечно, себя, потому что, кроме него, ничего доброго в клетке не было. - Какая неосмотрительность! - сказал старик Дикобраз и подошел, чтобы закрыть клетку, но в это время его осенила мысль, одна из тех, которые в последнее время все чаще приходили ему в голову. "А что если пойти погулять? - подумал старик Дикобраз. - Прогуляться туда-сюда, так сказать, отдохнуть диким образом?" И, вместо того, чтобы закрыть дверь клетки, он распахнул ее еще шире. Там, снаружи, была свобода, о которой так приятно думать, когда сидишь здесь, внутри. Дикобраз пригладил щетину, имевшую у него привычку торчать, и с удовольствием шагнул изнутри наружу. В зоопарке сегодня был день отдыха, но звери все равно показывали себя, словно и не замечали отсутствия публики. Одни делали это небрежно, с достоинством, другие, напротив, бегали, суетились, чтобы успеть каждому попасть на глаза. У клетки африканского Слона Дикобраз на минуту задержался. Дело в том, что Слон как раз выставил наружу свой хобот, и Дикобраз не мог его не пожать, поскольку питал давнюю симпатию к Африке. В этом не было ничего фамильярного: он просто пожал протянутый хобот, сказав при этом несколько слов, приличествующих моменту. Но Слон почему-то обиделся, спрятал свой хобот и выставил вместо него хвост. Тут уж старик Дикобраз не мог удержаться от смеха, потому что хвост африканского Слона оказался намного короче хобота. И старик Дикобраз смеялся долго, до неприличия, - и, уж конечно, не стал пожимать Слону хвост, несмотря на свои давние симпатии к Африке. Потом он стоял перед клеткой Белого Медведя. Медведь был до того белый, что отсюда, со стороны, походил на большую тетрадь в клетку, так что на нем даже можно было решить какую-нибудь задачу, но старик Дикобраз был в задачах не силен, да и вообще был не настолько силен, чтобы связываться с Белым Медведем. Но он все же от души посмеялся, представив себе, как на этом Медведе пишут задачу или какую-нибудь резолюцию. Резолюцию нужно писать в углу, а где у Медведя угол? И опять старик Дикобраз смеялся долго и от души. Все-таки веселое это дело - отдыхать вот так, диким образом! Старый друг Водосвинка, с которым они прежде были соседями, обрадовался гостю и попытался распахнуть дверь, но она была заперта с другой стороны. - Извини, - сказал старый друг Водосвинка. - Сторож унес ключи... А ты здесь какими судьбами? - Да вот, решил побродить. Когда все время сидишь, это, говорят, вредно для здоровья. - Вредно, - вздохнул толстый Водосвинка. - Может, вместе пойдем? - предложил старик Дикобраз, предвкушая ответ старого друга Водосвинки. - Я бы с удовольствием, - простодушно откликнулся тот. - Да сторож ключи унес... Такое безвыходное положение... Водосвинка растерянно почесал за ухом, словно надеясь там отыскать ключи, но, так ничего и не найдя, вздохнул и просунул голову сквозь решетку. - Жаль, что мне нельзя выйти, - сказала эта голова, хотя в сложившейся ситуации только она и имела такую возможность. - Жаль, - сказал старик Дикобраз и засмеялся, потому что ему совсем не было жаль, ему было даже немножко приятно, что у Водосвинки, по сравнению с ним, все складывается не лучшим, а худшим образом. - Почему ты смеешься? - подозрительно спросил Водосвинка. - Да так... Вспомнил этот анекдот про Моржа. Ты знаешь анекдот про Моржа? Водосвинка знал анекдот про Моржа, и поэтому он тоже начал смеяться. Так стояли они, подталкивая друг друга сквозь прутья клетки, и смеялись - Водосвинка над глупым Моржом, а Дикобраз - над глупым Водосвинкой. - Ну, я пошел, - сказал старик Дикобраз. И не удержался, чтобы не спросить: - Значит, ты остаешься? - Остаюсь, - вздохнул Водосвинка. - Сторож ключи унес. Тапир, странное животное, нечто среднее между лошадью и свиньей, спросил у Дикобраза что-то по поводу ипподрома. - Интересно, кто сегодня первый пришел, - сказал он, укладывая поудобнее свое грузное тело. - Я всегда слежу за тем, кто пришел первым. - И вы тоже бегаете? - в свою очередь поинтересовался старик Дикобраз. - Бегаю ли я! - воскликнул Тапир и посмотрел на Дикобраза так, как смотрит профессор на студента-двоечника. - Бегаю ли я! Нет, мой дорогой, я отнюдь не бегаю, отнюдь! Но это нисколько не мешает мне быть в курсе того, как бегают другие. Вы поняли мою мысль? - Нет, - сказал старик Дикобраз. - Ничего я не понял. - Ну как же! - досадливо поморщился Тапир. - Для того, чтобы узнать вкус борща, не обязательно в нем вариться. Для того, чтоб понимать скачки, не обязательно самому скакать очертя голову. Улавливаете? - Нет, не улавливаю, - сказал старик Дикобраз и засмеялся. - Ну как бы вам популярнее объяснить? - волновался Тапир. - Как бы вам изложить подоходчивей? Он задумался, склонив голову, которая, пока он думал, опускалась у него все ниже и ниже, затем коснулась пола и замерла. Глубокая задумчивость обычно переходила у Тапира в глубокий сон. Потом был Носорог, страшный зверь, с которым даже жутко болтать, разве что через решетку. Пользуясь этой решеткой, Дикобраз все же с ним поболтал, но не извлек из этого удовольствия, потому что страшный зверь Носорог был начисто лишен чувства юмора. - Послушайте, что это у вас на носу? - спросил его старик Дикобраз. - Рог, - сказал Носорог. - А я думал, что это тросточка. - Нет, это рог, - сказал Носорог. - А может быть, это хвост? - спросил Дикобраз, вспомнив историю со Слоном. - Может, вы стоите наоборот и с вами нужно с другой стороны разговаривать? - Нет, это рог, - сказал Носорог. Ничего интересного. Правда, Дикобраз посмеялся, но не от души, а только так, в порядке разъяснения. - Смеетесь? - спросил Носорог. - Тут у нас Леопард растерзал Быка. Я тоже очень смеялся. Клетка клеткой, но мало ли что... - Нет, я не смеюсь, - сказал Дикобраз и попрощался с Носорогом. День кончился, пора было возвращаться домой. Старик Дикобраз шел по аллее, в темноте натыкаясь на клетки лисиц и пантер, которые ворчали, выражая свое недовольство. По ошибке он чуть было не попал в клетку Льва, но она, к счастью, оказалась запертой. "Хорошо, что они сидят в клетках, - подумал старик Дикобраз. - Иначе хоть не выходи из дому!" Дома, уже засыпая, он вдруг вспомнил этот дурацкий анекдот про Моржа и опять посмеялся над простаком Водосвинкой. Потом вспомнил, что Леопард растерзал Быка, встал и поплотнее закрыл дверь своей клетки. И снова долго смеялся. 1966 У МУРАВЬЕДА ВСЕ В ПОРЯДКЕ Если вы Муравей и торопитесь по своим делам, и вдруг ни с того ни с сего, попадаете в лапы Муравьеда, что вы ему скажете? - Добрый день, - скажете вы, - чудесная погода, не правда ли? - Превосходная, - пробасит Муравьед. - В такую погоду неплохо бы закусить, а? - Не знаю, - скажете вы. - Мне лично что-то не хочется. - И добавите: - Ну, я побежал. Мне еще нужно к Сверчку забежать, да еще к Жуку, да к Медведке. И тут Муравьед непременно обрадуется. Он скажет, что с Медведем они старые приятели, а вот с женой его не довелось познакомиться - значит, ее зовут Медведка, да? - и что было бы очень хорошо, если бы вы, Муравей, передали Медведю от него привет, а также вот это письмо, уже написанное, но еще не отправленное, в котором Муравьед уведомляет своего друга Медведя, что все в порядке и никаких новостей нет, а также передает привет его жене - так, значит, ее зовут Медведка? И если вы Муравей, вы вряд ли станете ему объяснять, что Медведь - это одно, а Медведка - совсем другое. Вы скорее побежите с этим письмом, благодарные за оказанное вам доверие. Все в порядке, никаких новостей нет. Кажется, ясно сказано. Правда, кто-то откусил нос вашему приятелю Долгоносику, и теперь Долгоносик ходит без своего носа, и его никто не узнает. Долгоносик очень переживает, потому что с ним даже никто не здоровается. А если б вы были Долгоносиком и у вас откусили нос - вы бы разве не переживали? - Я бы лично очень переживал, - говорит Сверчок. - Да, плохие дела... Но вы-то сами знаете из письма, что дела совсем не плохие, что все в порядке и никаких новостей нет. Правда, Дровосек говорит, что с дровами все хуже и хуже, неизвестно, как будем зимовать. Пока лето, можно побегать на чистом воздухе, а что будет осенью? Что будет осенью - этого никто не знает. "Все помрем", - говорит Жук-Могильщик, но это еще не точно, чтобы знать точно, надо дожить до осени. - А я вам говорю, все помрем! - говорит Жук-Могильщик. Но как же тогда письмо? Ведь в нем ясно сказано, что все в порядке, значит, беспокоиться не о чем. Время покажет. Поживем - увидим. Утро вечера мудреней. Медведка, конечно, удивится письму. - Медведь? Нет, мы с ним не родственники. Возможно, что-то когда-то было, теперь уж не докопаешься. Понятно, Медведка - это одно, а Медведь - совершенно другое. Вы и сами это отлично знали, и если пришли к ней, то только для того, чтоб избавить себя от визита к Медведю. Вы с ним не настолько знакомы, не такие уж у вас отношения... Да и вообще - Медведка - это одно, а Медведь - совершенно другое... - Муравьед пишет, что у него все в порядке и никаких новостей нет. Ему очень нужно, чтобы об этом узнал Медведь, потому что они старые приятели. - Это какой Муравьед? - спросит Медведка. - Тот, который слопал у нас муравейник? Если вы Муравей, вас, конечно, поразит эта новость, хотя в глубине души вы будете надеяться, что никаких новостей нет. - Целый муравейник? Не может быть! Ведь здесь написано, что все в порядке... - Смотря у кого. У него, возможно, в порядке. У него - это значит, у Муравьеда. У Муравьеда, с которым вы так мило беседовали о погоде, который был настолько любезен, что доверил вам собственное письмо... Но Медведка говорит, значит, она знает. Медведка говорит только то, что знает, а знает она абсолютно все. Когда жук Кузька оставил семью, и когда он вернулся к семье, и когда он ходил по всем этим злачным местам (потому что питается Кузька исключительно злаками), - кто об этом знал раньше всех? Конечно, Медведка. Она еще тогда говорила, что знает. Медведка знает, что говорит... Но как же в письме?.. - Вот видите: здесь написано черным по белому. Черным по белому. Черные буквы сбились в кучу, как муравьи, чтобы их было удобней слопать. Так, может быть, это неправда, что никаких новостей нет? И если вы Муравей, вы в эту минуту вспомните о Долгоносике, у которого так несправедливо отгрызли нос, и о дровах, и обо всех других неприятностях. И вы подумаете, что, возможно, не так-то все вокруг и в порядке... Если вы Муравей. А если вы Муравьед, вы, конечно, подумаете другое. 1966 КУНИЦА ИЛЬКА Нас было трое: куница Илька, жук Кузька и енот Полоскун. Из всех троих я не был ни могучим енотом, ни прекрасной куницей - я был жуком Кузькой, и этим все сказано. Они меня не замечали. Случилось так, что я сидел в траве рядом с ними, нас было трое, и сидели мы в тесном кругу, и все-таки они меня не замечали. Или только делали вид? - Илька, - говорил енот Полоскун, - я опять боюсь, что ты простудишься. Может, тебе что-нибудь подстелить? - и он делал такой жест, будто хотел снять свою великолепную шкуру. Мне очень нравилась его шкура. Была б у меня такая шкура, я бы надевал ее только по праздникам, а не таскал не снимая, как енот Полоскун. И у меня замирало сердце, когда он готов был постелить эту шкуру прямо на землю. Но Илька говорила: - Не нужно, Полоскун, мне вовсе не холодно. И она принималась дергать волоски из своего великолепного хвоста. "Любит, не любит", детская игра, а мы тут, кажется, все взрослые. Был бы у меня такой хвост, я берег бы в нем каждую волосинку и пересчитывал бы по вечерам, потому что волосы иногда выпадают. "Любит, не любит"... Интересно, кого она загадала? Может быть, енота Полоскуна? Но енота зачем загадывать, тут все и так ясно. Вот он здесь сидит и моет для Ильки фрукты, и угощает ее фруктами, и любит ее, конечно, любит, и совсем незачем об этом гадать. Куница Илька тем временем оставила хвост и принялась за свою красивую мордочку. Она вечно возилась со своей внешностью, и это можно понять: с такой внешностью я бы тоже возился. - Я сегодня видела Гризли, - сказала Илька и потрепала себя по щеке. - Он мне подарил шишку. "Любит, не любит..." Может быть, это Гризли? Огромный медведь, такой, как три енота, не говоря уже об Ильке, а тем более обо мне. Мы все трое боялись медведя Гризли. - Ты слышишь, Полоскун? Мне Гризли подарил шишку. Настроение у енота сразу испортилось. Он сгорбился, опустил нос и даже перестал мыть фрукты. - У меня нет шишки, - сказал енот Полоскун, и голос его звучал виновато. - Гризли - конечно, он может подарить тебе целый лес, потому что он - Гризли. - Целый лес? Ты думаешь, он подарит мне целый лес? - спросила Илька и потрепала себя по спине. Полоскун промолчал. Он с тоской смотрел на немытые фрукты. - Ты обиделся? Нет, не говори, я вижу, что ты обиделся. - Куница Илька опять принялась за свой хвост. - Если хочешь знать, мне не нужен никакой Гризли, я не променяю на него даже нашего Кузьку, если ты хочешь знать... "Любит, не любит..." Может, она имела в виду меня? Я представил себя рядом с этим медведем. Медведь Гризли и жук Кузька - даже представить смешно. А собственно, что тут смешного? Если она не хочет променять, то и смеяться нечего... Если она имеет в виду меня, то тут дело совершенно ясное, и ей незачем обрывать свой хвост, тем более, что теперь и я имею к нему отношение. Я решил ей так и сказать, но меня опередил Полоскун. - Илька, - сказал енот Полоскун, - ты не променяешь на Гризли Кузьку, а меня? Меня ты на него променяешь? Куница Илька посмотрела на енота и отвела глаза. Это был очень быстрый взгляд, но все же она успела заметить, как волнуется Полоскун, ожидая ответа. И куница Илька отвернулась от него и опять занялась своей внешностью. - Нет, - сказала она, - тебя я не променяю. Тут уже не выдержал я: - Постойте, как же это? И его, и меня? - А, это ты, Кузька, - сказал енот Полоскун и осторожно провел по траве лапой, потому что он, видите ли, боялся меня раздавить. - Что это ты вечно крутишься здесь? У тебя, как видно, много свободного времени? - Да, это я, - сказал я, - и времени у меня хватает, и я буду крутиться здесь до тех пор, пока Илька не скажет, кого она из нас на кого променяет. - Илька, - сказал енот Полоскун, и я увидел, что он снова волнуется. - Илька, ты видишь, Кузька хочет знать... Куница Илька оставила в покое свой хвост. Казалось, она совсем забыла о своей внешности. - Кузька хочет знать? - сказала она и потрепала енота по голове. И хотя сказала она обо мне, енот почему-то страшно обрадовался. Он присел на свои четыре лапы и твердил одно: - Илька... Илька... Илька... Как будто на него напала икотка. - Кузька хороший, - сказала Илька и потрепала енота. - Кузьку я ни на кого не променяю, - сказала она и опять потрепала енота. И енот обрадовался, и я обрадовался и уже ничего не мог тут понять... Любит? Не любит? 1968 СЧАСТЬЕ СВИНЬИ БАБИРУСЫ Ноги у антилопы Бейзы длинные и тонкие, как у Безоарова козла. Шея у нее длинная и тонкая, как у Безоарова козла. Рога у нее длинные и тонкие, как у Безоарова козла. Поэтому, конечно, Безоаров козел полюбит антилопу Бейзу. У свиньи Бабирусы почему-то рога на носу. Такая неприятность, вместо того, чтобы вырасти на голове, рога у свиньи Бабирусы выросли на носу, и их никто не называет рогами. Их даже не называют бивнями - как у слона, а называют клыками - боже, какой позор! - просто клыками, как у волка. Так-то вообще у свиньи Бабирусы все в норме. И приятная полнота, и короткая, совсем коротенькая щетина... Но клыки, эти клыки! В последнее время ее даже стали спрашивать: - Скажите, вы не родственница покойного Мамонта? Ну вот, пожалуйста. Оказывается, у Мамонта точно так же загибались клыки, только их у него называли бивнями. - Нет, - говорит свинья Бабируса, - я не знаю никаких мамонтов, у меня нет покойных родственников, я сама по себе. Ну почему, почему она не может быть интересна сама по себе? Почему от нее все отворачиваются, лишь только узнают, что она не родственница покойного Мамонта? У антилопы Бейзы никто не спрашивает о родственниках, ею интересуются лишь потому, что она - антилопа Бейза. Бейза! До чего неприятное имя! То ли дело - Безоаров козел... Свинья Бабируса называла б его Безоаром. - Мой Безоар, как ты спал? - Превосходно, моя Бабируса. К сожалению, все это только мечты, и никогда, никогда свинья Бабируса не узнает, как спал Безоаров козел. - Скажите, вы не родственница покойного Мамонта? Кто знает - может, и родственница. Но разве это что-то изменит? Разве от этого исчезнут ее клыки и на голове вырастут рога - такие, как у антилопы Бейзы? И разве от этого к ней придет ее Безоар? Безоар... Странное, загадочное имя. Такое имя можно услышать только во сне, где и видишь, и слышишь все по-другому. И там, во сне, среди каких-то лесов, среди каких-то степей вдруг услышишь ты "Безоар!", чтоб потом, проснувшись, без конца повторять это имя. Безоар! Безоар! - Скажите, вы не родственница покойного Мамонта? - Да, представьте себе. Я его ближайший потомок. В чем дело? Почему все засуетились вокруг? И рогатые, и безрогие сбились в одно стадо, а в центре этого стада - она, свинья Бабируса. К ней подходит Муфлон. Он говорит: - От имени всех баранов разрешите вас поздравить, а также передать привет и самые добрые пожелания. Бык передает привет от быков, Осел - от ослов, Верблюд - от верблюдов. Кто-то преподносит букет с великолепными, крупными желудями. Кто-то разрыхляет землю, чтоб Бабирусе было удобней сидеть. Все интересуются Мамонтом. Как он жил, как он был, как он выглядел. Да, конечно, у него были клыки. Ну и все остальное, как у свиньи Бабирусы. - Подумать только! - говорит Муфлон. И все остальные говорят: - Подумать только! Все интересуются Мамонтом. Говорят, что он был больше слона, это правда? А что он ел, а чем он вообще интересовался? - Покойный Мамонт был моим предком, - напоминает свинья Бабируса. И тут от стада отделяется козел Безоар. Да, представьте себе, козел Безоар выходит из стада, оставив там плачущую антилопу Бейзу. Он подходит к свинье Бабирусе и смотрит на нее - если б вы видели, какими глазами! А свинья Бабируса смотрит на него. Боже мой, какие у него ноги, и какая шея, и какие рога! И вообще - какой он, козел Безоар! И свинья Бабируса говорит: - Покойный Мамонт был моим предком. Потом они вдвоем выходят из стада, оставив там плачущую антилопу Бейзу, и идут вдвоем, и свинья Бабируса высоко поднимает свои клыки, точно такие клыки, как были у ее предка Мамонта. И все вокруг - совсем, как во сне: и степи, и леса. И тихий голос зовет: - Безоар! Это голос свиньи Бабирусы. Они идут рядом, он и она, и она смотрит только на него, а он - только на нее - если б вы видели, какими глазами! И уже ничего не слышно - ни шелеста листьев, ни птиц... - Как ты спал, мой Безоар? - Превосходно, моя дорогая! 1966 МЕНЯ НАЗЫВАЮТ ОСЛОМ Мой сын Мул называет меня ослом. Действительно, я осел. Сейчас я все чаще вспоминаю старое время. В старое время я был молодым, а теперь я уже старый. Старое время было трудное время. С утра до ночи мы грузили мешки с зерном, из которых нам не доставалось ни зернышка. Нести приходилось далеко - из амбара на станцию, - и, голодные, мы тащили эти мешки, заботясь лишь об одном - как бы не свалиться в дороге. Больше мы ни о чем не заботились. Мы были тогда молодыми. Мы шли через город, мимо людей, которые если шли, то куда-то спешили, а если стояли, то обязательно в очереди. Никто не смеялся. Никто не шутил. Старое время было грустное время. Мы шли через город на станцию. Сколько там было улиц? Одна или сто? Все они были похожи одна на другую. Но был там переулок, такой переулок, что если в него свернуть, тебе облегчат твою ношу, отсыпят немного зерна. Да еще вдобавок накормят сеном, настоящим сеном, запах которого мы успели уже забыть. Кое-кто из наших сворачивал в этот переулок и потом всю дорогу жевал сено, стараясь подольше не проглотить, чтобы растянуть удовольствие. А я не сворачивал. Как меня ни уговаривали, как ни ругали, я шел прямо и никуда не сворачивал... Мой сын Мул называет меня ослом. Действительно, я осел. Позже, когда стало уже легче жить, когда можно было не так мало есть и не так много работать, я встретился с моей Лошадью. Она была стройная и красивая, она была гораздо выше меня - где мне было до нее дотянуться! Вокруг нее увивались чистокровные арабские скакуны, английские рысаки, аргамаки. Все они были стройные и красивые, но ни у кого из них не было серьезных намерений. Она этого не понимала, а я понимал. И мне за нее было обидно. - Послушай, - говорил я ей, - плюнь ты на них. Разве ты не видишь, что для них это только забава? А она смотрела на меня глазами, в которых каждый мог прочесть что хотел, и говорила: - Ты хороший. Ты самый лучший из них... Но они все такие глупые! "Нет, это ты глупая", - хотел я сказать, но не говорил, потому что она была не глупая, а просто доверчивая. И я отходил в сторону, уступая место ее скакунам, которые все прибывали и прибывали - откуда их столько бралось? Но никто из них не женился на ней, а я женился. Мой сын Мул называет меня ослом. Действительно, я осел. Мы поселились в одном хозяйстве, где было много всяких работ, так что на другое не оставалось времени. Каждый день нужно было что-то отвезти, что-то привезти, что-то перенести с места на место. Мы радовались, что обзавелись хозяйством, а на самом деле хозяйство обзавелось нами, и мы уже не могли от него уйти. Я старался работать за двоих, потому что ведь нас теперь было двое. Потом нас стало трое, и я стал работать за троих. Иногда, возвращаясь с работы, я сталкивался в воротах с каким-нибудь скакуном, который приветливо раскланивался со мной, хотя мы были совсем не знакомы. Меня это огорчало, мне были неприятны эти раскланивающиеся скакуны, которые вели себя так, будто мы были давно знакомы. Но она говорила: - Ты хороший. Ты самый лучший из них. Что я мог на это ответить? Время шло, и я уже работал за четверых, потом за пятерых. Я старался прийти попозже, чтобы в воротах ни с кем не раскланиваться. Это мне удавалось, тем более, что с годами нас стали все меньше посещать - разве что приятели наших детей, которые стали уже совсем взрослыми. Наши дети. До чего они не похожи на нас. Мы в их годы были не такими - какими-то они будут в наши годы? Мы в их годы грузили мешки с зерном, из которых нам не доставалось ни зернышка. Нести приходилось далеко - из амбара на станцию, - и, голодные, мы тащили эти мешки, заботясь лишь об одном - как бы не свалиться в дороге. Наши дети никогда не были голодными. Мы делали все, чтобы они жили лучше нас, потому что сейчас уже не то время. И вот они выросли - наши дети, ни в чем не похожие на нас... Мой сын Мул называет меня ослом. Действительно, я осел... 1966 КИВИ-КИВИ Киви-киви выглядит так, будто у него крылья в карманах, поэтому у него такой независимый вид. И он ходит с этим видом, словно бы говоря: "Вот погодите, сейчас я выну крылья из карманов, тогда посмотрите!" А на самом деле у Киви-киви попросту нет крыльев. Был бы он зайцем или бобром, в этом не было бы Ничего удивительного, но он птица, ему положено их иметь, поэтому всем кажется, что у него крылья в карманах. Еще в школе, когда он выходил отвечать, учитель всякий раз делал ему замечание: - Как ты стоишь? Ну-ка вынь крылья из карманов! Но он не вынимал, он не мог вынуть, ему нечего было вынуть, и ему всякий раз снижали отметку по поведению. Потом он вырос и встретил Горлицу, и они часто гуляли вдвоем по полянке, пропадая в высокой траве. Киви-киви хорошо бегал, у него были сильные ноги, и он всегда догонял Горлицу, а она его догнать не могла. И так они гуляли и бегали по полянке, и Горлица предлагала ему полететь, а он отвечал: - Что-то не хочется. Но он обманывал, ему очень хотелось, ему так хотелось полететь с Горлицей, но он обманывал, потому что у него не было крыльев. И однажды Горлица улетела с кем-то другим. А он все ходил с независимым видом, будто это его не тревожило, будто - подумаешь, велика беда, скатертью дорога! Потом Киви-киви поступил на работу. Он стал почтальоном и должен был доставлять срочные письма, но он доставлял их с большим опозданием, потому что всюду ходил пешком. И когда ему делали замечание, он обманывал, что была буря, что на него налетели коршуны и пришлось задержаться, чтобы их разогнать. И у него отобрали все срочные письма и сказали, чтобы он поискал себе другую работу. А он сказал: - Подумаешь, велика беда, я и сам хотел уходить, эта работа мне вовсе не нравится! Потом он работал на метеорологической станции. Для того, чтоб определить погоду, нужно подняться очень высоко, но он не поднимался, он не мог подняться, и, когда его спрашивали о погоде, он обманывал, что будет дождь, или что будет солнце - тоже обманывал. И все возмущались, все говорили, что это безобразие, что этому нет названия, что эту станцию давно пора разогнать. Но станцию не разогнали, а выгнали только его - Киви-киви. И все равно он ходил с независимым видом, показывая всем, что, подумаешь, как-нибудь проживем, обойдемся - подумаешь! И еще он работал в разных местах, но нигде не задерживался, и его называли летуном за то, что он так часто меняет работу. А он все обманывал, обманывал и обманывал, он все обманывал и ходил с независимым видом. Целый день он ходил с независимым видом, а вечером залезал в свою норку и ворочался с боку на бок и долго не мог уснуть. И он тер об землю эти места, где у него должны были вырасти крылья, и вспоминал небо, каким оно было после дождя... И он думал, что небо это - подумаешь, и Горлица эта - подумаешь, и вообще это все - подумаешь! Потому что себя он не мог обмануть. 1966 ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ГОРНОСТАЕМ Если бы я был Горностаем, я расхаживал бы, как король, и все удивлялись бы, откуда у меня моя шуба, и все спрашивали бы: "Скажите, где вы купили эту шубу, кто вам ее подарил, кто вам ее прислал, у вас, наверно, рогатые родственники?" А я бы ходил в горностаевой шубе, в шубе из чистого горностая, потому что я был бы сам Горностаем, и я отвечал бы: "Нет, я нигде не купил шубу, и никто мне ее не подарил, и никто не прислал, я хожу в горностаевой шубе, потому что, вы же видите, я сам Горностай". Но они бы чае, конечно, не верили - ведь Горностая встретишь не на каждом шагу, и они бы просили: "Ах, пожалуйста, дайте нам поносить эту шубу!" А я бы отказывал, я бы всем категорически отказывал: и Зайцу, и Суслику, и Волку... И Волку? Нет, боюсь, что Волку я бы не смог отказать, Волку очень трудно отказать, он наверняка снял бы с меня мою шубу... Если бы я был Волком, я бы снимал шубу с каждого Горностая, и с Куницы, и даже с Зайца, хотя у Зайца шуба очень плохого качества, она все время линяет, и ее едва хватает на один сезон. Но я все равно бы снимал с него шубу, потому что ведь я был бы Волком, а Волк может себе это позволить, Волк может себе позволить абсолютно все, кроме удовольствия залезть на дерево. Волки не лазят по деревьям, хотя, конечно, им очень хотелось бы, они бы не отказались, но где им, куда! По деревьям лазят обезьяны, а волки бегают по земле, и им ни за что не залезть на дерево! Если бы я был Обезьяной, я бы никогда не спускался на землю, я бы прыгал по веткам и кричал, и визжал, и швырял бы сверху бананы, стараясь попасть кому-нибудь в голову. И другие обезьяны тоже бы визжали и швырялись, и мы бы соревновались, кто громче завизжит и кто скорее попадет, и радовались бы, что никто не может достать нас на дереве. Разве что Жирафа, потому что она сама, как дерево, потому что у нее шея такая длинная, что по ней можно лезть и лезть и все равно до конца не долезешь! Если бы я был Жирафой, я бы ни перед кем не склонял голову, я бы смотр