Юрий Дружников. Ликвидация писателя No 8552
---------------------------------------------------------------
Copyright Юрий Дружников
Источник: "Washington Post", November 18, 1979. Перевод с английского.
---------------------------------------------------------------
В Москве исчез писатель, и довольно долго это оставалось незаметным.
Писатель ведь -- не актер, не бизнесмен и не политик. С утра до ночи он
дома, за машинкой, в одиночестве. Возможно даже, не подходит к телефону.
Одиночество пока все еще самое лучшее средство, чтобы писать. Исчез
писатель, и читатели полагали, что он сочиняет новый роман. Наиболее
циничные коллеги жалели: небось, сменил чай на водку и спивается, как все.
Сам писатель, однако, некоторое время и не подозревал, что он исчез. Но
однажды на улице его остановил критик и удивился:
-- А вы разве не умерли в прошлом году?
-- Насколько мне известно, нет, -- ответил писатель.
-- Тогда почему же мне велели вычеркнуть ваше имя из анализа
литературного процесса этого года?
Потом писателю позвонила библиотекарша, добрая и умная, которая
организовывала его встречи с читателями по меньшей мере пятьдесят раз. Ее
скрипучий голосок он сразу узнал.
-- Я звоню из автомата, -- затараторила она. -- По имени меня не
называйте. Пришло указание все ваши книги изъять и сжечь. Ну, в общем... я
их потихоньку самым старым читателям раздала... А что там у вас случилось?..
Книги писателя исчезли из магазинов. Имя перестало появляться на
страницах газет и журналов. Голос его, до этого регулярно звучавший в
популярной радиопередаче "Взрослым -- о детях", умолк. Немного спустя
ликвидированный писатель услышал свое собственное имя в фойе Центрального
дома литераторов. Незнакомый человек произнес:
-- Слыхали новость? Ну, конечно, он уже в Америке. Еще один!
Писатель и не знал, что он уже живет в Америке. Он пошел в поликлинику
в Москве лечить зуб. Но главный врач поликлиники сказал, что он получил
указание больше не лечить ни его, ни его семью.
-- Вы хотите, чтобы я стал беззубым?
-- Не я хочу, а я не хочу! Я не хочу себе неприятностей.
Странные события между тем продолжались. Новый юмористический роман
писателя "Каникулы по-человечески" в издательстве "Советская Россия" был
снят с печатных машин. Писателю шепотом сказали, что это было сделано "по
звонку оттуда". Книга прозы "Тридцатое февраля" в издательстве "Советский
писатель" и сборник рассказов "Зайцемобиль" в издательстве "Московский
рабочий" также мистически исчезли, и автор не смог получить не только деньги
за свои труды, но и рукописи. Последних, как ему объяснили, не могут найти.
Немного времени спустя приятель прилетел из Астрахани, красивого города
в устье Волги. Он был свидетелем странного эпизода. Ранним утром вдоль
набережной шли две женщины в черных халатах и длинными ножами соскребали со
щитов театральные афиши с именем исчезнувшего писателя и вполне невинным
названием его комедии "Учитель влюбился".
Теперь писатель и сам начал сомневаться в своем собственном
существовании. Он был абсолютно уверен, что он еще не живет в Америке. Но
оказалось, он не живет и в Москве. Тогда где же он?
Несуществующий человек был раньше весьма популярной темой русской
литературы. Гоголевский герой, путешествуя по России, скупал мертвые души.
Толстой вывел на сцену живой труп. Тынянов нарисовал подпоручика Киже. Но
теперь живого писателя сделали чем-то вроде вышедших из моды литературных
героев. Он стал мертвой душой, живым трупом и подпоручиком Киже. Новизна
ситуации состояла в том, что как писатель человек был полностью
ликвидирован, но физически еще кое-как существовал.
И в том, и в другом я был абсолютно уверен, потому что я сам оказался
этим исчезнувшим писателем. Ликвидировали меня самого.
Любопытным было то обстоятельство, что Союз писателей не посылал мне
никаких бумаг об исключении. Последним было письмо с благодарностью за
большую общественную работу в писательской организации, -- за то, что я
работал с молодыми писателями. Но это было "до". Что же делать теперь?
Решил я играть в наивность: отправил письмо Георгию Маркову, первому
секретарю Союза писателей. Исключен я или нет? И если исключен, то на каком
юридическом основании? А если нет, почему меня лишили права заниматься своей
профессией?
Ответа я не получил. Видимо, поскольку Союз уже ликвидировал писателя
No 8552, отвечать теперь было некому.
Тогда я поплелся выяснить, что происходит. Бдительные дежурные у входа
в Центральный дом литераторов сразу узнали меня и не пустили в дверь.
Но почему?
Велено сказать, сами догадаетесь, почему.
На деле чего уж тут догадываться? Ведь кое-кого и до меня исключали.
Номер моего членского билета 8552 есть, в сущности, мой порядковый номер в
списках со времени создания единого Союза советских писателей в 1934 году.
Список литераторов, исключенных из Союза за это время, содержит самые
известные в русской литературе имена. Парадокс в том, что именно исключенные
писатели, такие как Ахматова, Зощенко, Пастернак, Солженицын (список можно
продолжать долго), и составляют золотую сокровищницу современной русской
литературы. А писатели, которые их исключали, напрочь забыты. Циники
утверждают: для того и принимают в Союз писателей, чтобы человек
остерегался, что его исключат, и писал то, что желательно. Периодически
изгонять некоторых для примера просто необходимо, чтобы другие, те, кого еще
пока не исключили, тоже боялись.
Но если так, зачем они сделали это тайно не только от других, но и от
меня самого? Других исключали с шумом, а тут тишина. Такой случай произошел
впервые. Раньше всегда исключения проводились официально. Исключенных
писателей называли врагами, идеологическими диверсантами, агентами ЦРУ и
клеймили в газетах публично. Теперь ввели новые порядки, с их точки зрения,
более гуманные.
Исключение, начиная с меня, -- секретная операция. Официально больше не
третируют, газеты молчат, все шито-крыто. Союз писателей стал настолько
секретной организацией, что рядовому члену не положено знать, состоит он в
Союзе писателей или уже нет. Слухи, однако, исправно циркулируют, видимо,
чтобы другие писатели не вздумали перестать бояться.
Благодаря дружбе с Неизвестным Солдатом (так мы теперь говорим, если не
хотим называть имя), я узнал, что на закрытом собрании Московской
писательской организации первый секретарь доложил собравшимся, что данный
писатель встал на путь измены своему народу. За ликвидацию меня как писателя
проголосовали в едином порыве все секретари и члены правления.
Обвинение в измене, позвольте вам сказать, не анекдот, за него по
советскому Уголовному кодексу грозит смертная казнь. У меня оказалось
достаточно времени, чтобы обдумать свое преступление. Согласно какой логике
эмиграция приравнивается к измене? Каким образом я изменил своему народу? Я
русский писатель, частица русской культуры, истории и литературы, где бы я
ни жил.
-- Скажу тебе по секрету, -- оглянувшись, сказал мне в конце концов в
неофициальной беседе на улице один из руководителей Союза писателей. --
Наверху недовольны тем, что происходит.
Я сделал изумленное лицо.
-- А что происходит?
-- Ну, утечка культуры, потеря мозгов -- называй как хочешь. Надо
сдержать поток. Ты только себе портишь тем, что шумишь, на Западе
печатаешься. За это, между прочим, сажают. Молчи -- и тебя скорее выпустят.
-- Но если они так ценят мой мозг, почему мне не дают публиковаться?
-- Твой мозг уже не ценят, -- просто сказал он. -- У тебя теперь не наш
мозг. И сам факт, что такое происходит, нашему руководству неприятен. Зачем
же его афишировать?
-- Понимаю: я засекречен. Исключение из Союза писателей --
государственный секрет. Что бы я ни написал, печатать нельзя: тайна. А как
же мое право на труд?
-- Ой! -- он застонал, будто у него заболел зуб. -- Слушай, не
употребляй ты этого антисоветского слова "право"!
-- Значит, печататься мне здесь не дадут. Что же мне остается? Писать
детские рассказы для Самиздата?
-- Ш-ш-ш! Только навредишь себе такими разговорами. Лучше всего --
молчи!
В наивном девятнадцатом веке считали, что русский писатель по сути
своей человек, главная задача которого говорить правду, как он ее понимает.
Союз писателей устами своего руководства изрек свою последнюю директиву:
главная задача писателя -- молчать.
Теперь придется в соответствии с новыми требованиями секретности
усовершенствовать литературные жанры. Секретный роман: его разрешается
читать только одному читателю -- цензору. Совершенно секретная комедия:
зрители смотрят ее, а занавес при этом закрыт. Совершенно секретные, особой
важности стихи: поэт открывает рот, но не произносит звуков -- как рыба в
воде.
Раньше разыскивали врагов среди своих и поднимали вокруг них шум.
Теперь тоже разыскивают врагов, но побыстрей их прячут, чтобы все было тихо.
Основной принцип дематериализации элементарен. Писатель, который
уезжает, как бы и не существовал. Он изымается не только из настоящего, но и
из прошлого. Секретный код, состоящий из одного слова, поступает в
издательства, в газеты и журналы, на радио и телевидение, в кино и театры, в
библиотеки и дворцы культуры. Вот живой пример, как работает система.
Известный историк Александр Некрич подал заявление на выезд. В очень
солидном московском издательстве раздается звонок. Строгий баритон сообщает:
-- Некрича -- тоже.
Тоже -- это есть условный код, означающий, что Некрич из товарища
превратился в господина, то есть выехал, и его имя следует
дематериализовать. Процесс этот не такой простой, как может показаться
дилетантам.
Главный редактор (назовем участников условно) Петров вызывает
заведующую редакцией Кукушкину. Спросив ее о погоде, смотрит на потолок и,
как бы между прочим, равнодушным голосом сообщает:
-- Кстати, Некрича -- тоже.
Кукушкина понимающе кивает, идет к себе и сообщает старшему редактору
Бессмертному:
-- Некрича -- тоже.
Старший редактор Бессмертный -- человек беспартийный, он может
позволить себе хихикнуть или, наоборот, с возмущением негромко воскликнуть:
-- Черт бы их побрал, скоро некого будет печатать!
Бессмертный идет к младшему редактору Люсе, которая как раз начала
подчищать и подклеивать очередную рукопись для сдачи в типографию. На ходу
он соображает, как бы подороже продать новость.
-- Если я кое-что скажу, -- таинственно произносит он, -- что я с этого
буду иметь?
-- Это зависит от того, что именно скажете, -- неопределенно обещает
Люся.
-- Некрича -- тоже.
-- Здрассте! За это не только ничего не причитается с меня. За это мне
надо платить сверхурочные.
И правда, у младшего редактора прибавляется куча работы.
Процесс дематериализации, то есть ликвидации следов писателя в
литературе, сложен и тяжел. Книги требуется изъять из обращения, имя вынуть
из всех библиографий, сносок, ссылок, статей, обзоров и рецензий. Все, что
младший редактор Люся прочитала, надо снова перечесть. Не дай Бог Люсе
пропустить имя Некрича в каком-нибудь малюсеньком примечании! И это только в
одном издательстве. А сколько их -- да еще журналов, газет, библиотечных
каталогов...
Как тут не посочувствовать моим коллегам по Союзу писателей. Многие из
них прислуживают в редколлегиях и редсоветах бесплатно, на общественных
началах. Они заседают, единодушно одобряют, единогласно поднимают руки,
строчат секретные отчеты для начальства, которые никогда не будут
опубликованы. Книги им писать уже некогда. Но опыт накоплен немалый, и
работа по изъятию несознательных авторов на всех уровнях продвигается
успешно.
Лег я спать, и снится мне, что я оказался в США, в том самом
Американском ПЕН-клубе, куда меня заочно приняли. А там знакомая ситуация.
Курт Воннегут, поругав власти, вдруг заявил, что едет в Германию. Президент
ПЕН-клуба Бернард Маламуд мгновенно, по секретному звонку из ФБР, дает
команду дематериализовать Воннегута. Сам Воннегут об этом не подозревает:
его ведь исключили тайно.
Издатель вызывает редактора и небрежно бросает:
-- Воннегута -- тоже.
У редактора прибавляется работы.
И вот пришел читатель-почитатель Воннегута в магазин, а ему говорят:
-- Не знаем такого писателя. Что-то вы ошиблись. Нет такого и никогда
не было.
-- То есть как это не было?
-- Тс-ссс... Не было, и все тут.
Читатель -- в библиотеку, но и тут то же самое.
В это время пролетел слух, будто Бернард Маламуд собирается поехать во
Францию. Стало быть, он тоже встал на путь измены своему народу. Мгновенно
он уже не только не президент Американского ПЕН-клуба, но даже и не член
его. И некая личность, исполняющая обязанности секретаря, обзванивает
издательства:
-- Маламуда -- тоже.
Затем его лишают американского гражданства, и вернуться в Соединенные
Штаты Маламуду запрещено.
Артур Миллер отправился в Китай. Союз Авторов тайно голосует за его
исключение, и вот Миллер в черном списке. Книги его изымают из библиотек и
сжигают. Рукопись его новой книги таинственно исчезла из издательства. Его
пьеса, которая с таким успехом шла весь сезон на Бродвее, снята без
объяснений. В общем, Миллера -- тоже.
Я просыпаюсь в поту, пью воду. Что-то мне в Америке не нравится. Не
поехать ли жить в Москву? Там, как известно, все тихо.
Москва, 1979.
Last-modified: Wed, 21 Jun 2000 23:12:02 GMT