? У меня есть яичница. Глазунья: два глаза. Можно с тобой поделиться... Я понял: он но доброте своей предлагает мне то, что достается ему с наибольшим трудом - еду, яичницу. Я отказался. - Мне надо сказать только два слова. Мне надо узнать... Ну, посоветоваться. Насчет отца. Я услышал сегодня, что у него двести двадцать на сто... Так примерно начал я разговор, сделав вид, будто знаю, что это такое: "двести двадцать на сто". - Видишь ли,- сказал дядя Леня,- я ведь только зубной врач... "Всегда называет себя дантистом,- подумал я,- а тут - зубной врач... Боится, я не пойму, что такое дантист. Считает меня кретином! Или, вернее сказать, ребенком. Это для взрослых одно и то же". - Скажите, дядя Леня, это опасно: двести двадцать на сто? Вы ведь знаете!.. Он стянул очки с носа и засунул концы пластмассовых дужек в рот. Так ему всегда удобнее думать. - Как бы это тебе объяснить? - проговорил он не очень внятно, потому что дужки были во рту. Почему мне нужно все объяснять? А просто сказать нельзя? - Как бы это тебе объяснить, чтобы ты меня понял? Ну конечно, ведь я же ребенок, то есть кретин! - Отец выглядит абсолютно здоровым!-сказал я.-А когда смеется, то становится даже румяным... - Я бы с удовольствием к вам зашел и посмотрел твоего отца, но лучше уж вызвать специалиста. Тем более, что Людмила не приглашала. Мне самому неудобно... - Но это опасно? - Как бы тебе объяснить... Это высокое кровяное давление. Его надо сбить! Врачи выпишут лекарства: порошки, уколы, таблетки, Но главное - положительные эмоции! Понимаешь? - Еще бы! - соврал я. И подумал: "Хорошо бы, чтоб он мне не поверил. И объяснил". Он не поверил. Или пропустил мои слова мимо ушей. - Положительные эмоции - это значит радость, веселье, надежда... Ведь главное - нервы. Им нужно питание. Я посмотрел на яичницу. Он улыбнулся: - Да, да! Им нужен витамин хорошего настроения. Они это любят, нервы. Отец работает на строительстве? Всю жизнь он на стройках! Это уже, прости меня, не для него: сроки, задания, планы. И еще... Может, его что-нибудь мучает, угнетает? Это надо решительно снять! Я подумал немного. - Нет, его ничего не мучает. У нас дома все хорошо. И на работе его уважают. Ему будет трудно уйти... Привычка свыше нам дана. Сами знаете! - Может быть, ты и прав. А Людмила что думает? В смысле его работы. - Не знаю. Я у нее не спрашивал. Но его не угнетает... никто! Я уверен. - Что ж, хорошо. Это важно! Если Людмила захочет, я зайду посмотрю... Теперь я понял, почему он выглядывал на лестницу: не хотел, чтобы Людмила увидела его в женском фартуке. Они вместе учились в школе. Их считали женихом и невестой. Это было бы хорошо, если б они поженились: Людмила осталась бы в том же доме, только спустилась бы на этаж. А у него книги не стояли бы там, где должна быть посуда... Но Людмила не хочет. Она вообще не думает о замужестве: ее это не интересует. Она у нас "мастер четких линий" и думает только о своих чертежах. Я однажды сказал: - Вот если бы ты вышла замуж за дядю Леню. - Две пары очков в одной молодой семье - это слишком много,- ответила мне она. Пошутила. Хотя вообще-то шутить не любит. А мама с отцом промолчали. И посмотрели на меня нежно и с жалостью, как на любимого дурачка: ты, дескать, мал еще, не понимаешь!.. Странное дело: не заботятся о будущем дочери! Наверно, потому, что она - ранний ребенок. Но разве она виновата? Какая несправедливость! Все втроем они заботятся обо мне. Просто уж нету сил. 3 Я слышал, как некоторые взрослые говорят: "Я сумасшедшая мать! Я сумасшедший отец!.." И всегда как бы гордятся своим сумасшествием. Мои родители не похожи на этих людей. Они абсолютно нормальные. И даже стесняются того, что прямо-таки дрожат за каждый мой шаг. Поэтому они дрожат как бы в шутку, а не всерьез. И поэтому, думаю я, отец кажется иногда грубоватым. Просто родители слишком долго ждали меня. Вот в чем все дело! Хотя мне от этого, конечно, ничуть не легче. О себе они не заботятся никогда. Даже удивительно: про меня все знают-что вредно, что нельзя. Даже полезное может им показаться вредным. А на себя словно рукой махнули. "Больше я этого не допущу!.. Начну с отца. Буду все время подбрасывать ему положительные эмоции". С таким твердым решением я вернулся домой. Раньше меня упрекали за то, что я часто бываю мрачным. Мама молча и внимательно заглядывала мне в глаза. Отец напевал: "Что ты, молодец, невесел? Что ты нынче нос повесил?", "О чем задумался, детина?.." Или что-нибудь вроде этого. А Людмила спрашивала в упор: - Ты нас готовишь к чему-то плохому? Что-то случилось в школе? А может быть, во дворе? Скажи прямо. Прямота многое искупает. Сама прямая, "мастер четких линий", Людмила от всех кругом требует точности и прямоты. А я, как правило, ни к чему особенному их не готовлю... Просто мне хочется попросить что-нибудь такое, вместо чего, я уверен, мне предложат все сокровища мира: музей, цирк или даже театр. А мне хочется поехать с ребятами за город, на озеро Бездонку, где все загорают и плавают, а не только с утра до вечера тонут, как считают мои домашние. Но в тот день я всем улыбался. И без конца повторял: "Но волнуйся, папа! Не беспокойся!.. Прошу тебя не волноваться!" Мама молча и пристально заглядывала мне в глаза. - О чем волнуешься, детина? - привычно переиначил слова отец, хотя никакого волнения на моем лице не было: я улыбался. - Ты нас к чему-то готовишь? - в упор спросила Людмила. Найти положительные эмоции в доме, где все тебя обожают, не так легко, как думает дядя Леня. Отец любит слушать радио, особенно музыкальные передачи. Но ему редко удается наслушаться вдоволь: то я делаю уроки, то читаю (тут уж все ходят на цыпочках!), то Людмила выполняет срочную работу, готовится к каким-нибудь зачетам. Она всегда учится: или на курсах, или в университете культуры, или еще где-нибудь. Но в тот вечер я сел возле приемника, стал настраивать его на концерты и делал вид, что сам получаю огромное удовольствие. - Я звал, что в конце концов музыка тебя проймет. Ты ведь мой сын! - Твой, твой! - сказал я отцу. Он улыбнулся счастливой и гордой улыбкой: дескать, долго мы тебя ждали, но такого стоило подождать!.. Положительные эмоции прибывали с каждой минутой! Когда пришла мама, я включил приемник погромче, чтобы и она могла насладиться музыкой. Из соседней квартиры постучали нам в стену. В нашем доме толстые стены и высоченные потолки. Мама как-то сказала: - Это хорошо, что наш дом строился в пору, когда архитектура еще не достигла огромных успехов. Теперь ведь стены рассчитаны на таких вот, как я. Которые плохо слышат... Мама часто подшучивает над своим, как говорят, "физическим недостатком". - Новая архитектура служит Ее разъединению, а объединению семей, живущих в разных квартирах! - сказал отец. - При старых нормах многие остались бы в старых квартирах,- спокойно объяснила Людмила. - Только слышно за стенкою где-то...- тихо пропел отец. За нашими стенами трудно что-нибудь уловить. Но сосед, я уверен, специально прикладывает ухо, чтобы при первом же удобном случае постучать. Если мы громко разговариваем, чтоб слышала мама, он начинает всегда возмущаться. А тут ему музыка помешала! Бывают же люди, которым все на свете мешает. Особенно если кто-нибудь рядом получает положительные эмоции. - На сегодня закончим,- сказал отец.- Иди погуляй. Тебе надо побольше дышать свежим воздухом! -Почему именно мне надо побольше дышать? Как будто у меня двести двадцать на сто! Но я решил не уничтожать положительных эмоций н не стал спорить с отцом. Я пошел дышать воздухом. Вскоре во двор вышел Костик. Он длиннее меня на целых полголовы, хотя учится со мной в одном классе. Не подумайте, что он огромного роста. Просто я невысокий. Может быть, поздние дети медленно физически развиваются? А Костик - не поздний, он самый обыкновенный. И родители у него молодые. Но очень противные! Это его отец стучит в стенку. Костик имеет такую привычку: если увидит ребят, которые во что-нибудь играют или о чем-нибудь договариваются, обязательно подкрадется и крикнет: "А-а, попались, попались! Все видел, все видел! Все слышал, все слышал!" И отойдет. Хотя никто его не просил смотреть и слушать не приглашали. Мне давно хотелось надавать Костику по физиономии. Ударить три раза и тихо сказать: "Это за папу! Это за маму! Это за тебя самого!"- как говорят маленьким, которые плохо едят. Костик давно уж напрашивался на это. Я его предупреждал: "Не напрашивайся! Не напрашивайся!.." А он продолжал. Но напрашивался он всегда как-то не до конца. Не было еще настоящего повода надавать ему и тихо сказать: "За папу! За маму!.." Ну, н так далее. А без повода бить как-то неинтересно. Костик вышел во двор - и сразу ко мне: - А-а, попались! Все слышал, все слышал: как стукнул вам папа, так сразу радио выключили. Испугались! Больше орать не будете. Что у вас там - какая-нибудь глухая тетеря? - Как ты сказал? - спросил я Костика. И, испугавшись, что он повторит свои слова громче, что все их услышат, быстро смазал его по скуле. Мне пришлось подняться на цыпочки, потому что Костик выше меня на целых полголовы. Он тут же удрал обратно в подъезд... Я, наверно, очень разволновался и все сделал не так, как хотел: ударил его не три раза, а только один. Н не стал приговаривать: "За папу! За маму!.." Очень разволновался! Поэтому все забыл. Не ожидал, что он скажет эти слова... "Не бить же его сначала?" - подумал я. И не стал догонять. Минут через десять Людмила высунулась в окно: - Леня, идя домой! Я пошел... Уже с первого этажа я услышал, как на третьем шумит папа Костика: - Он избил его! Он избил его!.. Хулиган! Призовите его к порядку. Или я сам... Недаром его зовут... Недаром ему дали это прозвище!..-И он выкрикнул мое прозвище.-Заслужил! Я не стал подниматься, пока не услышал, что папа Костика хлопнул дверью. Тогда я поднялся. Дома все были взбудоражены. Мама поглядывала на отца. Я знал этот взгляд, он как бы просил отца: "Помни, что мы его долго ждали! Не кричи на него! Разберись..." Отец же поглядывал на маму и словно просил о том же. Они всегда обмениваются такими взглядами, когда я в чем-нибудь виноват. Будто сдерживают друг друга. - За что ты его избил? - спросила Людмила. - Так... Ни за что. Я давно хотел. - Ты хотел?!-Людмила нервно чертила что-то на огромном листе. У нее такая привычка: когда идет неприятный разговор, не прекращать работу, водить карандашом или рейсфедером по бумаге. Я молчал. - -За что ж ты его нзбил? Ведь была же, наверно, причина? Скажи нам. Прямота многое искупает! - Нет... Просто так. Он очень противный. - Мало ли противных людей на свете! Ты всех будешь бить? Я пожал плечами. - Не знаю, - Если была бы причина, я, возможно, могла бы понять... Любит она рассуждать: "Если бы было, тогда бы..." - Не было. Нет!.. - Жестокость вообще отвратительна,-не прекращая чертить, сказала Людмила.-А беспричинная жестокость безнравственней вдвое. Нет, в тысячу раз! Подсчитала!.. 4 Если по-честному говорить, гордостью нашей семьи должна быть Людмила. Она кандидат наук, работает в архитектурной мастерской. А гордятся все в доме мною. Это несправедливо. Но что можно поделать? Чтобы замаскировать ату несправедливость, отец хвалит меня как бы в шутку. А иногда грубовато. Из-за его грубости и появилось на свет мое прозвище, которое я до сих пор не решался произнести. Даже за тройки меня не ругают. - Вот ведь способный какой, мерзавец! Совсем вчера не учил уроков, у телевизора просидел, а на тройку ответил!- Свои восторги отец обязательно закончит словами из песни. Глядя на меня, он пропоет на какой-то свой собственный любимый мотив: - Ив воде он не утонет, и в огне он не сгорит!.. Или что-нибудь вроде этого. Частенько отец просит меня напомнить ему содержание кинокартины или книги, которую мы оба читали. - Память какую имеет, мерзавец! Все помнит, как будто вчера читал...-И радостно восклицает:-Я вот все позабыл, все перепутал! Мне кажется, отец просто счастлив, что забывает и путает. На следующий день после того, как я смазал по морде Костику, отец не выдержал и сказал: - Драться, конечно, плохо. А все-таки смелый какой, мерзавец! Ниже на две головы, а пошел в наступление, решился! Ниже на целых две головы!.. И потом он еще долго не мог успокоиться, все повторял: - Смелый, мерзавец!.. Слово "мерзавец" он всегда произносит ласково, даже нежно. Но мне от этого, конечно, не легче, потому что это самое слово и стало давно моим прозвищем. "Ленька-мерзавец" - зовут меня во дворе. Вот до чего доводит любовь! И вообще мне вовсе не нравится, что дома мною все восхищаются. Трудно, что ли, ответить на тройку? Или запомнить содержание книги? Кретин я, что ли, какой-то? И почему надо радоваться, что я "на целых две головы" ниже Костика? (Хотя, на самом деле, я ниже всего на полголовы.) Отец и мама, мне кажется, очень довольны, что я не высокий. Они бы хотели, наверно, чтоб я и вовсе не рос: они-то ведь ждали ребенка и хотят, чтоб я на всю жизнь им остался. Но я не хочу! Как-то я услышал по радио, что если в семье несколько детей, нехорошо одного из них выделять. С воспитательной точки зрения! Я оказал об этом родителям. - Другой бы гордился, что его выделяют, а этот заботится о сестре! - воскликнул отец.- Добрый, мерзавец!.. - Это даже хорошо, что ты сделал нам замечание,- согласилась мама.- Значит, любовь и забота не сделали тебя эгоистом. Мы очень рады. Вот вам и все! Они очень рады. А я? И то, что Людмила до сих пор не выходит замуж, мне кажется, не волнует моих родителей. По крайней мере. когда я сказал о зубном враче дяде Лене, они промолчали. "Поддержали бы меня в тот момент,- думал я много раз,- и, может быть, наша Людмила жила бы сейчас на втором этаже, прямо под нами. И мы ходили бы в гости друг к другу! У нее была бы семья... В книжках пишут, что каждая женщина стремится иметь семью. Может, Людмила этого не понимает? И родители не объяснят! Потому что я заслонил Людмилу, я, поздний ребенок. А это несправедливо..." За драку отец хвалил меня, когда Людмила еще не вернулась с работы. Сестру у нас в доме побаиваются. Потому что она, как говорит отец, "человек без слабостей". Не одна слабость у сестры все же есть, Это - я! Что поделаешь? Снова я... Нет, Людмила не станет хвалить меня за тройки или за драку. Она сделает замечание, отчитает. А дня через два или три принесет мыс подарок, словно бы извинится. Так бывает почти всегда. И на этот раз так получилось. Вернувшись с работы, сестра меня будто не замечала. Когда она сердится на меня, у нее сразу находится тысяча дел: чертит, стирает, переписывает какие-то лекции. И всем этим она занимается, чтобы не встречаться глазами, не разговаривать. На этот раз она тоже целый вечер работала. А перед сном вдруг сказала: - Завтра не вздумай долго валяться в постели! - Но ведь завтра же воскресенье,- тихо ответил я. - Мы идем с тобой в театр. Она сказала так, будто собиралась отправить меня в милицию. - Хорошо,- сказал я.- Пойдем. Благодарить ее в такие минуты нельзя. Не знаю, как я дождался утра! Я даже не спросил Людмилу, какую пьесу мы будем смотреть. Это мне все равно. Важно, что я иду в театр! Взрослые начинают выспрашивать: "Что на спектакль? А не потеряем ли мы времени даром? Что о нем пишут? Что говорят? Интересно ли это?" Им можно так кочевряжиться, потому что они ходят когда пожелают и куда пожелают. Просто избаловались. А мама с папой еще не хотят, чтоб я рос, чтоб стал взрослым!.. Наконец мы пошли. Отец решил проводить нас до театра. Он держал меня за руку. Он любит вести меня за руку, как раньте, когда я был еще маленьким и он заходил за мной в детский сад. Обычно я вырываю руку (смешно тащить на буксире тринадцатилетнего парня!), и сейчас бы не позволил, если бы у отца не было двести двадцать на сто. Я не имею права отбирать у него положительные эмоции! Людмила уже немного смягчилась, но еще окончательно не простила меня. Теперь было похоже, что она решила отвести меня не в милицию, как накануне, но все же в место не очень приятное: например, на урок, хотя у всех был день отдыха, воскресенье. По ее строгому виду никак нельзя было угадать, что мы идем в театр. Я тайком наблюдал за Людмилой. "Какая же,-думал я,-все-таки несправедливость: Людмила-женщина высокая и, как говорят, "со спортивной фигурой", а я-мужчина маленький, ниже среднего роста. И отец сгибается пополам, чтоб вести меня за руку. Нет, я не хочу отбирать у Людмилы ее фигуру, но пусть и у меня будет не хуже!" У Людмилы не только фигура спортивная - она и в самом деле занимается спортом: играет в теннис и волейбол. Вообще она, на мой взгляд, интересная. Очки ничуть ей не мешают, а даже чуть-чуть украшают ее: лицо получается строгое, умное. Вот только не знаю, правятся ли мужчинам строгие и умные лица? Я видел, что молодые люди, которые шли нам навстречу, почему-то не обращали на Людмилу внимания. Это было обидно. Может быть, они угадывали по лицу сестры, что она не стремится иметь семью, к чему должна стремиться, как я читал, всякая нормальная женщина. Так я думал, поглядывая тайком на сестру. Навстречу шли женщины под руку со своими мужьями. Это ведь сразу видно: муж или не муж. Некоторые везли коляски, а мужья их шагали рядом. Или даже сами везли... Мне хотелось спросить у всех встречных женщин: "Вы кандидат наук? А вы - кандидат?" Уверен, что никто не ответил бы: "Да". А моя сестра - кандидат. Почему же только она одна шла одна? То есть со мной и с отцом, но это же не считается. Все потому, что не хочет замуж! У театра мы встретили каких-то знакомых Людмилы. - Двадцать лет не виделись! - закричали почти в один голос мужчина и женщина.- Почти двадцать! Мы из пятого "В"! Ты помнишь? Нас потом перевели в новую школу. И мы разлучились. На столько лет! Живем в одном городе - и ни разу не встретились. Непостижимо! А сейчас сразу узнали... Непостижимо! Мы давно поженились. Уже очень давно. Просто не помним себя неженатыми. Непостижимо! Просто не помним... Можно было подумать, что они поженились еще в пятом классе. Они перебивали друг друга. И готовы были восклицать свое "Непостижимо?" по поводу всего-и хорошего и плохого. - Это твой сын? -воскликнула женщина.-Копия! Просто одно лицо!.. Это ваш внук? - обратилась она к отцу.-Очень похож на дедушку! Очень... Просто непостижимо! Ну, поздравляем. Прекрасный внук! "Неужели я выгляжу настолько моложе своего возраста, что меня можно принять за сына Людмилы?-с огорчением подумал я. - Или Людмила выглядит старше? Нет, они знают, сколько ей лет: вместе учились. Значит, дело во мне!" Но еще больше меня поразило то, что отец промолчал, когда его поздравили с таким замечательным внуком. Он только залился краской так сильно и густо, как не заливался еще никогда: и уши, и шея, и даже затылок (это было видно сквозь белые волосы) - все стало красным. Я вспомнил слова дяди Лени с нижнего этажа: "Может, его что-нибудь мучает, угнетает?" А может, отца действительно что-то мучает? И он только вида не подает? Мне казалось, он хотел, чтоб бывшие пятиклассники и дальше принимали меня за сына Людмилы. Да, он хотел... Это мне было ясно. Я взял сестру за руку и, хоть она еще не совсем простила меня, прижался всем телом к ее руке. Бывшие пятиклассники, казалось, готовы были вспомнить все, что с ними случилось за последние двадцать лет. Есть ведь такие люди: думают, что всем интересны любая мелочь и чепуха из их жизни, словно они великие композиторы или писатели. - Мы опоздаем,- сказала Людмила. - Где вы сидите? Где вы сидите? - опять зашумели мужчина и женщина из пятого "В".-Ах, в десятом ряду? Непостижимо! Мы совсем рядом. Это прекрасно! Познакомим твоего сына со своими дочками. Они уже у нас там, внутри. Сидят чуть ли не со вчерашнего дня. Они тоже в четвертом классе. Двойняшки! Твой ведь в четвертом? - В четвертом,- ответил я, хоть на самом деле учился в шестом. - Да, да...- тихо подтвердила сестра. И мне показалось, посмотрела на меня с благодарностью. Я уже не отпускал ее руку. Когда мы вошли в вестибюль, Людмила шепнула: - Ну уж... называй меня мамой. Раз они так хотят! Я так и не узнал, какой мы будем смотреть спектакль, пока не купили программу. Потому что все время думал - ив вестибюле, и когда поднимались но лестнице... - Хочешь в буфет? - каким-то чужим, словно заискивающим голосом спросила меля сестра. Уж лучше б сердилась! Я согласился... Я люблю получать от театра все удовольствия: допить воды в буфете, съесть пирожное, купить программу и всю ее прочитать, походить по фойе и поглядеть на портреты артистов... И, конечно, посмотреть пьесу. Чуть не забыл! 5 Сестре часто звонят. Если она уходит из дому, то оставляет блокнот и по-особому тщательно очиненный карандаш ("Мой инструмент!"-говорит сестра). Она просит нас аккуратно записывать, кто ей звонит, откуда и по какому вопросу. Выполняя просьбу Людмилы, отец часто повторяет: - Все по делу! Только по делу! - И напевает из своего любимого "Князя Игоря":-Ни сна, ни отдыха измученной душе!.. Прежде мне казалось, отец поет от радости, что его дочь такой деловой, такой занятой человек. А теперь я подумал: "Откуда же радость? Ведь князь Игорь поет эту арию в половецком плену!.. Правда, отец иногда переиначивает по-своему песни и арии. Но тут, кажется, он ничего не меняет, а поет так же, как временно побежденный князь: грустно, с досадой... Почему я раньше этого не заметил?" Однажды, дней через десять после того как мы были в театре, раздался странный звонок. Вернее, звонок-то был самый обычный, а разговор сразу начался как-то не так... Мужской голос позвал Людмилу. Всегда ее называют по имени-отчеству. Даже старые люди у нас в доме, которые помнят сестру девчонкой, зовут ее, как говорит отец, "не забывая про папу". Я всегда был уверен, что отец этим гордится: если молодую женщину зовут по имени-отчеству - значит, ее уважают! "Или перестали считать молодой? - неожиданно подумал я после театра.- И откуда я взял, что отцу это нравится?.." Я ответил мужчине, что Людмилы нет дома, и спросил, как всегда, откуда он и что передать. - А это кто говорят? - спросил он в ответ. Тая никогда и никто не спрашивал. "Называет сестру по имени, интересуется мною,-подумал я,-Интересуется, как те, возле театра... Наверно, тоже какой-нибудь бывший пятиклассник из Людмилиной школы. Конечно!.. Кто же еще может звонить ей без всякого дела?" Мне показалось, мужчина не хочет сказать ничего такого, что нужно было бы записать в Людмилин блокнот. И захлопнул его. Я вспомнил, как в театре сестра шепнула: "Называй меня мамой..." "Сестре приятно, чтобы приятели, которые не видели ее двадцать лет и сами давно уже переженились, думали, что и она тоже замужем... и имеет ребенка",-рассуждал я. Все эти мои размышления продолжались секунду. И, не успев еще ничего решить, я брякнул в трубку; - Это ее сын... - Какой сын? - спросил мужской голос. - Какой?..- Я ответил: - От первого брака! Сам не знаю, зачем я это сказал. Должно быть, мне хотелось, чтоб школьный друг Людмилы подумал: "Я женат всего один только раз, а она вон какая: сумела быть в браке целых два раза! А может, и больше... Значит, пользуется успехом! " Нет, пожалуй, в тот миг я не успел ничего подобного захотеть. Просто не было времени... Но то, о чем я в последнее время мечтал, как-то само собой слетело у меня с языка. - Спасибо,- сказал мужчина. И сразу ухо мне закололи тонкие, короткие гудки. "Ну ничего,- думал я.- Ничего не случилось... Несколько раз может выйти замуж только красивая женщина! Значит, я не унизил сестру. А даже наоборот. Пусть ей завидуют! Все правильно. Все прекрасно". Так я думал до той минуты, пока Людмила не вернулась домой... Она на меня даже не посмотрела. А прямо в пальто прошла в другую комнату, где мама читала книгу. И громко закрыла дверь. Людмила, всегда такая спокойная и аккуратная, забыла снять в коридоре пальто: случилось что-то ужасное! Вскоре я узнал, почему так волновалась сестра. Я не хотел подслушивать. Но снова подслушал... Или, вернее сказать, услышал. Людмила, как и мы с отцом, говорит так, чтобы мама не напрягалась. Тут уж а в другой комнате хочешь не хочешь, а все разберешь. - Я должна с тобой поделиться,- сказала Людмила,- Только ты не волнуйся. Наверно, мама сразу заволновалась, потому что сестра сказала: - Нет, нет, ничего особенного! Мама что-то ответила. Но ее слова оставались в той комнате, я их не слышал. - Ивану кто-то сказал, что я была замужем. И даже два раза... Что у меня большой сын. Потом стало тихо: что-то сказала мама. А я в это время успел подумать: "У сестры есть какой-то Иван, которого от меня все скрывают. Ну да, ведь я же ребенок!.." - В самом факте нет ничего такого...- продолжала Людмила.- Просто сплетня, и все. Или глупая шутка. Мама что-то спросила. - Нет, кто именно, не сказал. Но поверил! Унизительно было доказывать... И расспрашивать! Понимаешь? Следующую фразу мамы я угадал по ответу Людмилы. Мама, наверно, сказала так: "Это даже хорошо: ты сможешь проверить теперь его чувства". Я думаю, она так сказала, потому что сестра ей ответила: - Это даже хорошо? Не считаю! И не собираюсь проверять его чувства. А вот реакция его была отвратительной: он не сдержался, он мне нагрубил. Он даже кричал... Понимаешь? Я боялся, что вернется отец... И услышит. А потом шея его, и затылок, и уши снова зальются краской, как тогда, возле театра. Что же я натворил?! - Если бы он попросил объяснить, я бы могла понять... Любит сестра рассуждать: если бы да кабы... Как будто нельзя простить! Что-то сказала мама. - Нет уж, все кончено! Что-то сказала мама. - Почему будет трудно каждый день видеть? У меня будет сознание правоты! Мне казалось, Людмила нарочно отвечала какими-то жесткими фразами, чтоб не расплакаться. Мне было жалко Людмилу. И в то же время я злился: 'разве нельзя простить? Значит, они работают вместе: каждый день видеть!.. - Нет, ни за что! - сказала Людмила.- Можно все попытаться понять, но когда унижают твое достоинство... Да, ты права: это даже хорошо, что он так раскрылся. Я вовремя остановлюсь! Где она остановится? В каком это смысле? Не выйдет замуж?.. Я должен предотвратить ее остановку! А то ведь она - "мастер четких линий": как говорит, так и сделает. Сестра вышла из маминой комнаты. Я усиленно делал уроки-Пальто уже было у нее на руке: ей стало жарко. Сестра улыбалась, но фигура у нее была не такой спортивной, как всегда: Людмила чуть-чуть ссутулилась, словно ка плечах у нее была тяжесть. Мне опять стало жалко ее... Захотелось помочь. - Людмила,- сказал я тихо,- я кое-что слышал... - Ты слышал? - Не мог же я заткнуть уши! Я хотел убежать па улицу, чтоб не слушать... Но уроки! Сама понимаешь... - Ты должен был войти в комнату и сказать нам, что слышишь. Это было бы честно. - Я думал, что ничего не пойму... И поэтому не вошел. Но потом я все-таки понял. А когда понял, что понял, поздно было уже входить. - Что же ты понял? - Знаешь, Людмила, когда люди кричат, значит, они волнуются. А если они волнуются, значит, переживают... Ты разве не замечала? - Какая-то чепуха! - сказала Людмила. Но продолжала слушать. - Когда волнуются, могут сказать что угодно! Вот мама иногда говорит: "Глаза бы мои на тебя не смотрели!" Это она про меня говорит. Но разве она хочет, чтоб я исчез? - Это все? - спросила сестра. "Это все?" - так спрашивает наша математичка, когда у доски плетут ерунду. Но сразу не ставит двойку, а, нахмурившись, ждет: может, все же удастся услышать что-то толковое. И Людмила ждала. - Раз он кричал, значит, он волновался... А раз волновался, значит, переживает. Ну, а если переживает... - Это я уже слышала! Так тоже говори! наша математичка: "Это я уже слышала!" И вслед за тем сразу же ставит двойку. - Это я уже слышала! - еще раз твердо повторила сестра. Ясно: поставила двойку. Ведь она слушала меня, как слушали бы шестиклассница, который пришел сдавать экзамен в институт. - Ничего ты не понял,- сказала Людмила.- II не мог понять! Еще бы, ведь я ребенок! Почему она этого не добавила? Забыла, должно быть. Просто забыла. Людмила пошла в коридор, чтоб повесить пальто. Я снова склонился над книгой. Но думал совсем о другом. "Я должен помочь ей!" - вот какое я принял решение. 6 Я уже говорил, что если сестра отчитывает меня, то есть портит мне настроение, она дня через два или три обязательно извиняется. Не признается, конечно, в этом, но извиняется: покупает билеты в театр, или берет меня на стадион, где играет в теннис и волейбол, или приносит домой подарок. В таких случаях подарок она не называет подарком, а говорит мне примерно так: - Пора тебе уже заняться спортом. Сначала посмотри, как играют другие. Пойдем сегодня на стадион. Или так: - С математикой ты не дружишь. Кем же ты хочешь стать в будущем? Разве можно об этом не думать? Испытай свои силы в художественном творчестве. Для начала хоть в фотографии. Я купила тебе аппарат... Сестра говорит очень строго: как бы не мирится, а воспитывает меня. Но подарок остается подарком. Я тоже испортил сестре настроение. Даже хуже: я заставил ее страдать! И чем больше она храбрилась (например, надевала платье, которого я раньше даже не видел!), тем яснее мне было, что ей сейчас не до платьев. В тот день, когда я случайно подслушал ее разговор с мамой, уже вечером, перед сном, я не выдержал и сознался: - Людмила, это я сказал Ивану, что у тебя есть сын от первого брака. По телефону... Он позвонил и спрашивает: "Это кто говорит?" На меня вдруг что-то такое нашло непонятное... Я и ответил: "Это ее сын". Он говорит: "Какой сын?" А я: "От первого брака?.." Пошутил, понимаешь? Я сказал гак и испугался: "Неужели она подумает, что я вовсе не пошутил, а сказал всерьез? Из-за той ее просьбы... в театре". Но сестра, кажется, так не подумала. И даже не рассердилась. Не рассердилась!.. - Дело совсем не в этом,- сказала она.- Дело в реакции... Впрочем, ты не поймешь! - Но ведь если человек кричит - значит, он волнуется, а если волнуется... - Это я уже слышала! Больше я советов ей не давал. Я прекрасно во всем разобрался, все, мне кажется, понял, но, по мнению Людмилы, не должен был разбираться и понимать. Не имел никакого права! И не мог я помочь ей открыто. "Почему? - злился я.- Почему?!" Я должен был действовать тайно от мамы и от Людмилы. Отец ничего не знал: у него - двести двадцать на сто... И вот я начал исправлять положение. Я знал служебный телефон Людмилы и, когда никого не было дома, позвонил. - Можно Ивана? - сказал я. - Какого Ивана? - ответил смешливый девичий голос. - Не знаю... - А фамилия? Я молчал. Это девушку совсем уж развеселило. - Какой-то ребенок! - объяснила она сотрудникам.- Мальчишка или девчонка... Снова ребенок! И неужели нельзя по голосу отличить меня от девчонки? - Предлагаю на выбор! - сказал мне веселый голос.- Ивана Петровича, Ивана Сергеевича и Ивана Ивановича!.. Я выбрал Ивана Ивановича. Но когда он сказал "Алло!", я сразу повесил трубку. Вдруг не тот? А я назову ему имя сестры и начну извиняться!.. И потом, наверное, в мастерской много разных отделов. Откуда я взял, что Людмилин Иван работает с ней в одной комнате? Что было делать? Узнать фамилию у Людмилы? Она мне не скажет: не мое это дело! Спросить тайно у мамы? Она мне, конечно, ответит так: "Это даже хорошо, что ты волнуешься за сестру. Благородно с твоей стороны! Но в данном случае вмешиваться не стоит". Оставался один только выход... В день, когда у сестры был отгул и она ушла играть в теннис, я отправился к ней на работу. Не совсем "на работу", а к дому, где была архитектурная мастерская. Я знал этот дом - красивый, из стекла, металла, пластмассы. Таких домов еще мало у нас в городе. Но смешно, если мебельщики будут сидеть на плохой мебели, а архитекторы работать в некрасивом и старом доме. Я пошел пешком, чтоб по дороге набраться храбрости. Но чем дольше я шел, тем страшнее мне становилось: "Как узнаю его, Ивана?.. О чем я ему скажу, незнакомому человеку?" Делать что-нибудь смелое надо сразу, не думая, раз уж решил. И мне лучше было бы ехать туда на троллейбусе или трамвае. Слишком уж много времени я оставил себе для сомнений и всяких мыслей. Наконец я дошел... Я знал, что рабочий день кончается в половине пятого. Архитекторы стали сыпаться из подъезда, как мы высыпаемся из школы после уроков. Только немного потише и помедленнее. Двери были из некрашеного дерева, с разводами, напоминавшими мне почему-то водяные подтеки, как на пнях. Эти двери моя сестра распахивала каждый день по два раза. Нет, по четыре: она еще ходит обедать в столовую. Я с интересом разглядывал двери и лестницу... Сперва из дверей посыпались девушки. У нас из школы первыми выскакивают мальчишки. Девушки были в ярких, цветастых платьях, на каблуках, с модными сумочками. У некоторых в руках были рулоны. Все они казались очень красивыми. Это меня огорчило. Но ни у кого из них не было такой спортивной фигуры, как у Людмилы. И такого умного, как говорит мама, значительного лица. Только вот нравятся ли мужчинам значительные лица? Этого я не знал. В мастерской Людмила работает меньше года: раньше она училась в аспирантуре. У нее еще нет здесь близких подруг, которые ходили бы к нам домой. И от этого было спокойнее, никто не мог крикнуть: "Леня, а ты что тут делаешь?.." Потом показались мужчины. Как мне узнать Ивана? По дороге я кое-что изобрел... Наверно, это выглядело очень смешно и глупо, но как только вышли мужчины, я крикнул, глядя куда-то вверх, словно голубю или скворцу: - Ива-ан!.. Никто не откликнулся. Из дверей выходили группами: то женщины, то мужчины. Иногда вперемежку, но редко... Будь что будет, я быстро стал повторять: - Иван! Иван! Иван! Нет, так не годится: собаку я кличу, что ли? - Ива-ан... Я произнес имя протяжно и медленно, словно дальше должно было следовать отчество. - Вы меня? - ткнул себя в грудь мужчина. Он сказал "вы", наверно, от неожиданности. Нет, этот был слишком уж старый и лысый. Я помотал головой: не вас! И снова крикнул, глядя на небо: - Ива-ан!.. - Вы меня? Если б он и нравился нашей Людмиле, я бы решительно выступил против: он был сестре до плеча. И то бы не дотянулся!.. - Нет, я не вас... И снова: - Ива-ан... - У тебя объявился тезка,- сказал кто-то кому-то в группе мужчин. Один из них обернулся, взглянул на меня. - Ива-ан! - снова крикнул я. Уже, наверное, от испуга. Тогда он пошел ко мне. - Видишь ли...- начал он где-то на полпути. Я прямо вздрогнул: "Видишь ли..." - так часто начинает фразы дядя Левя с нижнего этажа. Но дядя Леня произносит свое "видишь ли" неуверенно, растягивая слоги, словно бы вслух рассуждая, а этот сказал как-то насмешливо. Пока он шел ко мне, я успел подумать: "Наверно, не ниже Людмилы... Ведь мужчина среднего роста, можно считать, равен высокой женщине!" - Видишь ли,- повторил он все так же насмешливо,- у меня к тебе огромная просьба: называй своего приятеля просто Ваней. Чтобы не было путаницы. Первый из трех Иванов, работавших в мастерской, он понял, что не мог его звать незнакомый, а тем более мальчишка. Не стал тыкать себя в грудь и спрашивать: "Вы меня?" "Настоящий Иван! - думал я.- Русоголовый, светлоглазый... Родители, когда давали имя, не промахнулись! Конечно: ведь в сказках Иван, если даже Иван-дурак, то все равно далеко не дурак, а сообразительный и красивый. Ну как же могли родители назвать Иваном того вон, лысого? Или того, низкорослого? Сообразили! Хотя, когда человеку дают имя, трудно с точностью определить, будет он лысым или не будет..." Обо всем этом я думал ровно секунду. - Ну что же, договорились? - спросил он.- Поскольку твои Иван пока еще здесь не работает... - Работает! - неожиданно для самого себя перебил я его. - Ну-у, брат! Создается просто безвыходное положение. И часто ты будешь его вызывать? - У меня тут еще кое-кто работает.., - Тоже Иван? - Людмила... Я нарочно назвал имя сестры, чтоб посмотреть, какое это произведет на него впечатление. Он не вздрогнул, не побледнел и не схватился за сердце, как делают, услышав имя любимой, герои в пьесах или романах. Просто исчез его насмешливый взгляд, сразу куда-то пропал. И я догадался: это тот самый. Тот! Он глядел уже на меня абсолютно серьезно и даже чуть-чуть подозрительно, будто я мог обмануть его или разыграть. - Какая Людмила? Я назвал нашу фамилию. - Ну, брат... - Вот именно: брат! Я ее брат... И даже похож на нее немного лицом. Так говорят... Присмотритесь! Я забыл, что можно быть похожим не только на сестру, но и на мать. Чтобы он не успел об этом подумать, я стал убеждать: - Да брат же я! Брат! Это я разговаривал с вами и пошутил... У Людмилы нет сыновей! И не было браков... Ей тысячи раз предлагали, но она не хотела! - Тысячи раз? - Ну, десятки... Она сама не хотела выходить замуж. И сейчас не хочет. Так мне кажется... А я просто-напросто пошутил. Он мне поверил, потому что обернулся к друзьям и сказал: - Не ждите меня. Он не повысил голоса, но они услышали, потому что голос у него и так был громкий, отчетливый. "Вполне подходит для нашей семьи!" - решил я. - Идите! - Он махнул сослуживцам рукой. - Что, отыскал пропавшего сына? - спросил кто-то из них. - Вот видите! - обрадовался я.- И они пошутили: назвали меня вашим сыном. А кто-нибудь может услышать и подумать, что в самом деле. Как вы подумали... - Так ты и есть Ленька? - Она вам рассказывала? - Говорила, что есть младший брат. А ты, оказывается, вполне взрослый парень! С этой минуты я его полюбил. - Почему вы ни разу к нам не пришли? Просто так, в гости... - Не приглашала. Пойдем-ка обсудим с тобой ситуацию. Он обнял меня за плечи. Это было приятно. И мы с ним пошли: по улице, не спеша, как ходят приятели. Сперва он молчал. А я обо всем на свете забыл: мы шли, как приятели! Потом я взглянул на него и подумал, что он бы ни за что не вышел на лестницу в фартуке, как дядя Леня, с которым я почему-то его мысленно сравнивал. На нем был модный, красивый костюм и рубашка, такая белая, что лицо казалось уже загорелым, хотя была еще только весна. А может, и правда успел загореть? - Мы ведь с Людмилой в мастерской почти друг друга не замечали: она - на втором этаже, а я - на четвертом. Познакомились на теннисном корте,-сказал он.-Вот уже полторы недели, как забросил ракетку... "Он забросил ракетку, а Людмила стала ходить на корт еще чаще,- подумал я.- Значит, он может не видеть ее, а она его, значит, не может?.," - Людмила тоже не ходит на теннис,- сказал я.- Она ходит в театр... В кино. Почти каждый вечер... - Вот видишь! Я так и знал. Почти каждый вечер?.. Заволновался! - Ну, в крайнем случае, через день. - В этом-то все и дело! Не в том, что ты пошутил, а я ей устроил сцену... Де