площадке  рядом  с  раскопом.  Это  оказались  самые
обыкновенные глиняные черепки,  грязные и облепленные землей. Впрочем, такой
уж  неожиданностью они  не  были:  Ника  прочитала в  свое  время  несколько
популярных книг по археологии и знала, что черепки - это очень важно; просто
она представляла их себе как-то иначе.  В  ее представлении они были гораздо
красивее - покрытые черной или красной глазурью, с фрагментами изображений и
орнамента,  которые нужно  было  складывать,  как  головоломку.  Она  видела
склеенные из  таких кусочков вазы и  амфоры в  музее на  Волхонке.  Здесь же
оказались просто обломки обыкновенных глиняных горшков -  ни  за  что нельзя
было сказать, что у них такой почтенный возраст.
     - Вот  этим  мы  и  займемся,  -  сказала Лия  Самойловна,  вручая Нике
обыкновенную малярную кисть.  -  Принесите ведро воды и мойте их хорошенько.
Смотрите,  некоторые различаются по  цвету,  иногда по  фактуре,  старайтесь
заодно сортировать их  по  этим  признакам.  Если  вам  встретится черепок с
выдавленным узором или  частью надписи -  ну,  вот здесь,  посмотрите,  ясно
видна "сигма",  -  такие вы  передавайте мне,  мы  их складываем отдельно...
Между прочим, вы бы надели юбку, со здешним солнцем лучше не шутить.
     - Вы думаете?  -  неуверенно спросила Ника.  Все работающие в  раскопе,
кроме самой Лии Самойловны,  тоже были в  шортах;  к  тому же ей не хотелось
сейчас идти к машине, доставать вещи, переодеваться. - А, ничего, я ведь уже
тоже немного загорела, еще в Москве...
     Сидя  на  корточках,  она  погрузила черепок в  ведро  и  благоговейно,
осторожными движениями принялась обмывать кистью со  всех сторон -  выпуклую
поверхность, вогнутую поверхность, неровные изломы краев.
     - На этом ничего нет,  -  сказала она разочарованно и,  положив вымытый
черепок на землю, взяла из кучи следующий.
     В  два  часа приехал Мамай один,  без спутников.  Оказалось,  что помпа
будет только завтра,  а Кострецовы встретили на базаре отдыхающих в Феодосии
знакомых и решили пока в лагерь не возвращаться,  чтобы не гонять лишний раз
машину туда-сюда.
     - Завтра  они,  как  только получат помпу,  приедут сюда  на  такси,  -
объяснил Мамай Нике. - И этот фазан тоже остался в городе - он, мне кажется,
уже подклеился там к одной дамочке. А это вам, Лягушонок!
     Он  достал с  заднего сиденья целую  стопку сложенных вместе соломенных
сомбреро и бесцеремонно нахлобучил одно ей на голову.
     - Эй,  "лошадиные силы"!! - заорал он, обернувшись в сторону раскопа. -
Дамы и господа! Посмотрите-ка, что я вам привез!
     Через минуту отряд стал  похож на  шайку мексиканских бандитов.  Мамай,
надев набекрень свое сомбреро, подбоченился и выставил бороду торчком.
     - Карамба и кукарача, сеньоры! - крикнул он. - Перед вами блистательный
дон Фернандо Родриго де Клопоморро - гроза сильных и защита слабых! За мной,
мизерабли!!!
     Узнав,  что Светка с  "мальчиками" осталась в  городе и  что с ремонтом
задержка,  Ника так  обрадовалась,  что  ей  даже стало неловко.  "Это из-за
Адамяна, - утешила она себя. - Вот уж действительно фазан..."
     Кончился  рабочий  день.  Все,  как  и  вчера,  пошли  купаться,  потом
отдыхали,  ужинали.  Быстро,  по-южному,  стемнело. "Лошадиные силы" затеяли
петь под гитару туристские песни,  командор писал что-то в своей палатке при
свете  аккумуляторной лампочки,  Лия  Самойловна с  Никой  и  практикантками
помогали поварихе мыть посуду. Ника едва держалась на ногах от усталости, но
была  счастлива:   хоть  на   сутки  она  стала  участницей  археологической
экспедиции!
     Плохо было одно - как ей и предсказывали, она действительно сожгла себе
ноги выше колен. Кожа, несмотря на обманчивый московский загар, покраснела и
воспалилась так,  что  нельзя было  прикоснуться;  Ника с  ужасом подумала о
завтрашнем солнце и  о  том,  что  уже  теперь-то  надеть юбку она просто не
сможет и  ей,  по всей вероятности,  придется весь день просидеть в палатке.
Когда уже  ложились спать,  она не  выдержала и  созналась в  своей беде Лии
Самойловне.  Та,  осветив ее ноги фонариком, заохала и засуетилась, принесла
одеколон,  послала одну из студенток за мазью от ожогов.  В ее хлопотах было
что-то материнское: Ника внезапно почувствовала к ней большое доверие.
     - Лия  Самойловна,  я  хотела попросить,  -  сказала она  с  замирающим
сердцем. - Вы не могли бы поговорить с Дмитрием Павловичем... может быть, он
разрешит...  мне так хотелось бы остаться поработать здесь этот месяц,  пока
мои не вернутся с Кавказа... Он позволит, как вы думаете? Мне все равно, что
делать,  хоть на кухне, правда, мне совершенно все равно - ужасно не хочется
отсюда уезжать...


        ГЛАВА 2

     На  другой  день,   перед  обеденным  перерывом,   Игнатьев  пришел  на
разборочную площадку.  Лии Самойловны не  было,  она понесла фотографировать
заинтересовавшее  ее  горлышко  амфоры  с   хорошо  сохранившимся  гончарным
клеймом, и Ника трудилась в одиночестве.
     - Ну, как работается? - спросил он, постояв рядом.
     - Спасибо,  очень интересно, - ответила Ника из-под своего сомбреро, но
выглянуть не отважилась.
     - Я слышал, вы вчера обгорели?
     - О, это ничего, сегодня уже совсем не болит, мне дали мазь...
     - Со здешним солнцем нужно быть осторожным,  у  нас первое время многие
ходят в волдырях.
     - Да,  Лия  Самойловна меня  предупреждала,  -  с  раскаянием в  голосе
сказала Ника. - Сегодня вот я уже решила надеть платье...
     - Правильно,  -  сказал  Игнатьев,  подумав,  что  это  так  называемое
"платье" ненамного длиннее шорт,  в  которых юная модница щеголяла вчера.  -
Этот черепок отложите в  сторону,  он  орнаментирован.  Мне сказали,  что вы
хотите поработать в отряде?
     У Ники, хотя она и ждала этого вопроса, отчаянно заколотилось сердце.
     - Я очень-очень хотела бы, - сказала она едва слышно.
     Игнатьев помолчал, разминая в пальцах папиросу.
     - Как относится к этому ваша сестра?
     - Я ей еще не говорила...
     - Она ведь может и не разрешить вам остаться.
     - Пусть попробует!  - вспыхнула Ника. - Как это она может не разрешить,
у меня есть паспорт!
     - Дело не в паспорте.  Хорошо,  -  он взглянул на часы,  - сейчас будет
обед,  потом зайдете ко  мне в  палатку,  там и  поговорим.  Вам,  вероятно,
хотелось бы решить в принципе этот вопрос до возвращения Светланы Ивановны?
     - Ну, конечно, было бы лучше... если бы я уже знала!
     - Хорошо Так я вас жду у себя.
     Он ушел, а через минуту от лагеря донесся звон рельса, которым повариха
звала  на  обед.  Из  раскопа  бодро  полезли  "лошадиные силы",  показалась
бандитская борода Витеньки Мамая -  голого по пояс,  в  джинсах с клеймом на
заду и в сомбреро набекрень.
     - Пошли  рубать,  Лягушонок!  -  заорал он,  обернувшись к  разборочной
площадке. - А то не останется!
     "Рубать" Нике вдруг совершенно расхотелось - аппетит пропал от волнения
при мысли о предстоящем разговоре с командором.  Командор сам по себе был не
так уж страшен,  разве только немного суховат,  -  впрочем,  может быть, это
только так казалось по контрасту с неуемным гаерством Мамая,  -  но от этого
разговора так много зависело, что она сидела за столом сама не своя.
     - Что у  вас за вид такой,  -  обеспокоенно спросила Лия Самойловна,  -
может, вам вообще нельзя быть на солнце?
     И  еще Ника очень боялась внезапного приезда сестры.  Тогда ей пришлось
бы уговаривать сразу двоих,  а на это может не хватить ни настойчивости,  ни
аргументов.  Вот  если бы  к  моменту возвращения Светки у  нее было бы  уже
принципиальное  согласие  командора...  Она  украдкой  посмотрела  на  него,
сидящего на другом конце стола,  и  вдруг прямо столкнулась с его взглядом -
внимательным,   словно  изучающим.   Ей  панически  захотелось  провалиться,
исчезнуть,  вообще перестать быть.  "Как я  пойду к нему?" -  подумала она с
отчаянием.
     Но идти все равно пришлось. Настал момент, когда оттягивать визит стало
уже  нельзя,   и  Ника  поплелась  к  командорской  палатке,  совершенно  не
представляя себе,  что  будет  говорить  и  какими  доводами  подкрепит свою
просьбу, чтобы она не показалась бессмысленной и несерьезной.
     Игнатьев сидел за своим дачным столиком, осторожно раскладывая на листе
бумаги  какие-то  бесформенные плоские  комки,  коряво  обросшие  ржавчиной.
Палатку,  одно  полотнище которой было поднято с  северной стороны,  приятно
продувало ветром,  и  угол  бумажного листа  на  столе все  время шевелился,
словно пытаясь приподняться и улететь.
     - Садитесь,  -  коротко сказал Игнатьев,  указав ей на складной стул из
алюминиевых трубок, обтянутых брезентом. - Я сейчас, одну минутку.
     - Пожалуйста, это совершенно не к спеху... - прошептала Ника.
     Командор повозился еще немного с бурыми комочками, бережно перекладывая
их  так и  эдак,  словно решая головоломку;  потом осторожно,  взяв за углы,
передвинул лист с  ними на  край стола и,  положив перед собой переплетенные
пальцами кисти рук,  посмотрел на Нику - опять так же в упор и изучающе, как
за столом во время обеда.
     - Итак, вы хотите остаться в отряде, - сказал он. - Почему?
     - Здесь так хорошо,  -  пробормотала Ника. - Очень тихо... Я так хотела
побыть где-то,  где тихо и где можно...  ну, просто сидеть, думать... никуда
не спешить...
     - Сидеть,  думать.  А через неделю вам это занятие надоест, и тогда что
прикажете с вами делать? Давать провожатого До Москвы?
     - Мне не надоест, - сказала Ника негромко и убежденно.
     Игнатьев посмотрел на нее, помолчал.
     - Вы  что,   увлекаетесь  археологией?  -  спросил  он.  -  Работали  в
каком-нибудь кружке? Или просто начитались Керама?
     - Керама я читала,  -  кивнула Ника.  - И "Библейские холмы" тоже... не
помню автора, тоже немец, по-моему...
     - Церен,  -  подсказал Игнатьев. - Ясно. Вы, значит, решили, что мы тут
тоже раскопаем какое-нибудь восьмое чудо света.
     - Вовсе нет,  - Ника покачала головой. - Дмитрий Павлович, я ведь могла
бы сейчас сказать что угодно...  что с  детства увлекалась археологией и все
такое.  Но я не хочу врать.  Эти книжки...  мне их было интересно читать,  и
только.  А  здесь мне нравится.  Я,  конечно,  понимаю,  что это не такие уж
важные  раскопки...   ну,   наверное,  работать  в  Египте,  или  в  Мексике
где-нибудь,  или в Ираке -  это ведь,  наверное, интереснее, чем раскапывать
такие вот маленькие городища, как здесь...
     - В принципе - интереснее, - Игнатьев улыбнулся. - Но я должен сказать,
что  настоящий археолог испытывает одинаковое волнение,  какой  бы  важности
объект  он  ни  вскрывал...  если  относиться к  делу  серьезно.  Однако  мы
отклонились.  Почему  вы  вдруг  решили  не  продолжать путешествие вместе с
сестрой? Вы поссорились в пути?
     - Нет, мы не ссорились...
     - Что  же  тогда произошло?  Если бы  не  наш лагерь,  вы  бы  захотели
остаться в другом месте при возможности?
     - Я не знаю...  наверное,  -  сказала Ника. - Просто... мне не нравится
такая манера проводить время. Я люблю, чтобы было тихо... А у них наоборот -
чем  больше шума,  тем  им  интереснее.  Я  ведь  знаю,  они  и  на  Кавказе
остановятся где-нибудь в самом шумном месте...  чтобы побольше народу, чтобы
можно было играть в волейбол и все такое...
     - Наши ребята тоже играют в волейбол, - заметил Игнатьев. - И у нас тут
не так уж тихо, в этом вы могли убедиться.
     - Да,  но все равно...  -  Ника помолчала,  словно подыскивая слова,  и
беспомощно пожала плечами.  -  Я не знаю, как это объяснить... У вас тут все
иначе. У вас и работа какая-то... другая. Задумчивая, что ли...
     - Ну,  думать,  вероятно,  приходится при  всякой работе,  -  улыбнулся
Игнатьев. - Ваши физики, они что ж, не думают?
     - Ах,  вы  меня не понимаете...  я  не умею объяснить!  Конечно,  физик
думает,  но это совсем другое.  Этого я совершенно не могу себе представить,
понимаете?  А  вам  здесь приходится думать...  очень по-человечески.  Нужно
посидеть  вот  так  с  закрытыми  глазами  -  правда?  -  и  попытаться себе
представить,  как  это  все  было...  здесь,  на  этом  самом месте,  только
давно-давно...
     Игнатьев слушал,  положив  перед  собою  руки,  взглядывая то  на  лицо
девушки,  то на обломки ржавчины,  разложенные на листе белой бумаги.  Перед
ним были две загадки, очень разного возраста - одной шестнадцать, другой две
тысячи триста.  Да, вероятно, это пятый-четвертый века. Но неужели железо...
Любопытно,  что покажет металлографический анализ.  А девочка говорит ужасно
путано,  -  что, их там, в школах теперешних, не учат связно излагать мысли,
что ли?  - но она, безусловно, искренна. В сущности, нет никаких препятствий
к тому, чтобы взять ее на время в отряд. Раз уж ей так этого хочется.
     Он  слушал ее голос -  очень своеобразный,  сильный и  мягкий,  грудной
голос,  который она все время словно сдерживала, стараясь говорить негромко,
- слушал и думал о том,  что удовлетворить ее просьбу можно, но лучше бы она
с этой просьбой к нему не обращалась. Если бы этой не любящей шума девочке с
серыми  глазами  и  древнеегипетской прической вообще  не  пришло  в  голову
остаться поработать в  отряде -  было бы  куда лучше.  Спокойнее,  во всяком
случае. Намного спокойнее.
     - Вы перешли в десятый? - спросил он.
     - Да,  этой весной,  -  ответила она  своим негромким голосом и  тут же
снова покраснела,  сообразив,  что сказала глупость: как будто можно перейти
осенью!
     Игнатьев подумал,  что  слишком уж  часто она  вспыхивает и  заливается
краской  до  самых  ушей.   И   вот  еще  что  странное  было  в  ее  манере
разговаривать:  то,  что она все время понижала голос, словно сдерживая его,
придавало  ему  особую  доверительную  интонацию.  Что  бы  эта  девочка  ни
говорила, она говорила так, словно делилась тайной.
     - Ясно, - сказал он - Что ж, десятиклассники у нас иногда работали. Мне
нужно подумать.
     - Если это слишком сложно...
     - Да нет, что ж тут сложного. Я подумаю, Ника.
     - Мне можно идти?
     - Пожалуйста. А впрочем, одну минуту. Вы Гомера читали?
     - По-настоящему -  нет.  У нас есть дома, ну, знаете, в этой "Всемирной
библиотеке",  - я пробовала почитать, но мне показалась как-то... скучно или
трудно, я даже не знаю...
     - Понятно,  -  кивнул Игнатьев.  -  Но о  чем идет речь в "Илиаде",  вы
приблизительно знаете?
     - Да, это... о Троянской войне, да?
     - Верно.  А  как  вы  считаете,  это чистый вымысел или отзвук реальных
исторических событий?
     Ника подумала, прикусив губу.
     - Ну, если нашли саму Трою, - начала она неуверенно, - наверное, что-то
было?
     - Вероятно, - сказал Игнатьев. - А кто и когда нашел Трою?
     - В  прошлом веке,  кажется,  -  сказала Ника.  -  Ее нашел этот немец,
банкир... ой, ну как же его... который знал много языков...
     - Шлиман его звали. Генрих Шлиман. У вас что, по истории была пятерка?
     - Обычно - да.
     - А по другим предметам? Вы вообще пятерочница?
     - Ой,  что вы!  По математике одни тройки,  - созналась Ника. - Это вот
только история,  литература... Я даже один раз начала читать Тацита, но тоже
не осилила.
     - Понятно,  -  сказал Игнатьев.  -  Только не Тацит,  а  Тацит.  Публий
Корнелий Тацит. Ну хорошо, можете поработать с нами этот месяц, если хотите.
Я вас оформлю как помощника ассистента.  За вычетом питания получите на руки
рублей тридцать. Устраивает?
     - Я же не из-за денег, Дмитрий Павлович!
     - Понимаю, что не из-за денег. Но работа есть работа, она оплачивается.
И учтите,  Ника,  -  если уж вы остаетесь,  то остаетесь до приезда Светланы
Ивановны.
     - Конечно, - сказала Ника.
     - Я хочу сказать, что если вы через неделю передумаете и решите удрать,
то я вас не отпущу.
     - Нет, я удирать не собираюсь, куда же мне удирать?
     - В таком случае договорились.
     Они вышли из палатки вместе.
     - Мне продолжать работать с Лией Самойловной? - спросила Ника.
     - Да, продолжайте пока там...
     Когда Игнатьев сказал Мамаю,  что  разрешил гостье остаться на  месяц в
отряде, тот выразительно и невежливо постучал согнутым пальцем себя по лбу.
     - Сомбреро надо носить,  командор,  -  сказал он.  - А то торчите целый
день на солнце, вот вам и приходят в голову гениальные идейки.
     - А что тут,  собственно,  такого?  - спросила Лия Самойловна. - Я сама
порекомендовала Дмитрию  Павловичу оставить  девочку  -  она  меня  об  этом
просила, и я не вижу в ее просьбе ничего странного.
     - Странно не то, что она попросилась, - сказал Мамай. - Странно то, что
вы  согласны  ее  оставить.  Чего  ради?  У  нас  нехватка рабочих  рук,  мы
собирались нанять кого-нибудь из колхоза...
     - Денисенко сказал, что ни одного человека больше к нам не отпустит.
     - Отпустит как миленький!  То  есть теперь-то,  понятно,  не  отпустит,
потому что просить не  будем.  Потому что мы этого недостающего человека уже
взяли.   Нашли,  нечего  сказать!  Московскую  стиляжку,  десятиклассницу  с
наманикюренными пальчиками! Вы видели, что у нее Маникюр?
     - Бесцветный, - сказала Лия Самойловна. - Совершенно бесцветный.
     - Да  хоть  всех цветов радуги!  Если девчонка в  таком возрасте делает
себе маникюр...
     - Что это ты таким ригористом вдруг стал? - улыбнулся Игнатьев.
     - Вы,  Виктор,  не  правы,  -  сказала  Лия  Самойловна.  -  Девочка  в
шестнадцать лет  вполне может делать себе маникюр бесцветным лаком,  тут нет
ничего  такого.  Кстати,  у  Ники  уже  от  этого  маникюра почти  ничего не
осталось, она вчера мыла посуду. Так что зря вы волнуетесь.
     - А чего,  собственно,  мне волноваться,  -  сказал Мамай.  - Я ведь не
отвечаю за план работ.  Я просто считаю,  что на эти деньги разумнее было бы
нанять   настоящего   рабочего,    а   не   исполнять   каприз   какой-то...
лягушки-путешественницы!
     - Ты же сам привез ее сюда, - напомнил Игнатьев, продолжая улыбаться.
     - Совершенно верно, и именно поэтому считаю своим долгом предупредить.
     - Спасибо, буду иметь в виду твое предупреждение.
     - Да, уж пожалуйста, - сказал Мамай. - Чтобы потом никаких претензий!
     - Да чем она вам не угодила, не понимаю? - спросила Лия Самойловна.
     - При чем тут угодила она мне или не угодила!  Я  считаю,  что у нас не
детский сад...  а  в  общем,  как  знаете.  Неизвестно еще,  разрешит ли  ей
остаться ее сестрица.  Та, насколько я мог заметить, дамочка с характером...
младшая,  впрочем,  не  лучше.  Она  только снаружи тихоня,  вы  в  этом еще
убедитесь!
     - Я всегда говорил, что ты у нас женоненавистник, - сказал Игнатьев.
     - Да,  женоненавистник!  И  горжусь  этим!  -  вызывающе заявил  Мамай,
выставляя бороду.

     Ядерщики к ужину не вернулись.  Помогая убирать и мыть посуду, Ника уже
порядочно беспокоилась - Мамай такого наговорил о местных жителях, что можно
было ожидать чего угодно.  Покончив с  хозяйственными делами,  она  вышла из
лагеря и поднялась на пригорок;  стоял тихий,  безветренный вечер,  только с
моря,  если вслушаться,  доносился ровный шум волн,  набегающих на  галечный
пляж.  Далеко  на  юго-западе  кучкой рассыпанных по  берегу огней  сверкала
Феодосия; за нею, постепенно уступая место ее электрическому зареву, гасли в
небе последние отсветы дня. Ника оглянулась на восток - оттуда, из-за Керчи,
через пролив,  стремительно падала на Крым непроглядная, вскипающая звездами
южная ночь.
     - Не хочу,  не хочу туда,  не поеду,  - прошептала Ника упрямо и, снова
оборачиваясь лицом к западу, увидела в ночной степи белый колеблющийся свет.
Скоро  он  раздвоился -  теперь  уже  не  было  никаких сомнений:  машина  с
включенными на  полную мощность фарами шла к  лагерю по  проселку,  ныряя на
ухабах,  отчего лучи то  взметывались к  небу,  то  почти гасли,  утыкаясь в
дорогу.
     Перед самым лагерем машина остановилась,  погасив огни Видно было,  как
зажегся свет  внутри,  потом  снова погас,  вспыхнули фары,  и  машина стала
разворачиваться,  на  секунду  ослепив  лучом  Нику,  сбегавшую  с  пригорка
навстречу приехавшим.
     - Ой, я уже так беспокоилась! - крикнула она. - Здравствуйте, ну как вы
там, все достали?
     - Лягушонок?  -  спросила Светлана, вглядываясь в темноту. - Ты что тут
делаешь?
     - Как это - что? Я вышла вас встретить...
     - Ну,  как  трогательно.  Мы  все  достали,  сейчас мужики возьмутся за
работу, чтобы выехать с утра...
     - Успеем ли, не знаю, - сказал Юрка. - Радиатор нужно снимать, иначе не
доберешься.
     - Успеем,  -  отозвался из  темноты голос Адамяна.  -  Это на  два часа
работы, в крайнем случае призовем на помощь туземцев...
     - Да,  вы  уж  как хотите,  но  чтобы на  рассвете в  путь,  -  сказала
Светлана.  -  Мы  уже черт знает как выбились из  графика.  Ты тут не завела
роман за это время, лягушонок?
     - Нет, не завела.
     - Умница.  А  то  оставила бы позади чье-нибудь разбитое сердце.  Вечер
сегодня потрясающий...
     - Да, вечер хороший, - согласилась Ника. - Света, отстанем немного, мне
нужно тебе что-то сказать.
     - Что? Случилось что-нибудь?
     - Нет, ничего не случилось... нового. Просто, понимаешь... я не поеду с
вами,  -  негромко,  но твердо сказала Ника.  -  Вы потом заедете за мной на
обратном пути.
     - Умнеешь ты, лягушонок, прямо не по дням, а по часам...
     - Света,   пожалуйста,   без  иронии.   Это  серьезно,   понимаешь?   Я
договорилась с  начальником отряда,  они  берут меня  на  месяц,  и  я  буду
работать здесь до  вашего возвращения.  Ты  помнишь наш  разговор в  Москве?
Насчет Адамяна -  помнишь?  Ты  сказала,  что  я  не  должна отказываться от
поездки - это выглядело бы странно, - и я тогда согласилась. А сейчас можешь
не беспокоиться,  никому не покажется странным то,  что я здесь остаюсь.  И,
пожалуйста,  не уговаривай меня.  Иначе действительно получится скандал.  Ты
сейчас  пойдешь  к  Дмитрию  Павловичу  и  скажешь  ему,  что  разрешила мне
остаться. Понимаешь?
     - Вероника,  -  Светлана,  остановившись, взяла ее за плечи и повернула
лицом к себе. - Давай-ка без дураков! Что у тебя произошло с Адамяном?
     - Да оставь ты меня,  что у  меня могло с ним произойти!  -  возмущенно
заявила Ника.  -  Он мне не нравится,  понимаешь?  И  я не хочу быть с ним в
одной компании,  потому что он лгун и  притвора,  и вообще...  фазан.  Мамай
очень правильно про него сказал,  он именно фазан!  Ты не думай,  Светка,  у
меня совершенно ничего нет  против тебя или Юрки,  и  вообще Юрка твой очень
славный, зря ты постоянно на него рычишь...
     - Господи,  что ты во всем этом понимаешь,  лягушонок, - каким-то очень
вдруг усталым голосом сказала Светлана.  -  Ладно, оставайся, если хочешь...
Только от матери тебе здорово влетит за эту самодеятельность, вот увидишь.
     - Неважно, - сказала Ника упрямо. - Пусть влетает...
     Когда они подошли к лагерю,  Юрка, Адамян и Мамай уже потрошили "Волгу"
при свете подвешенной к  поднятому капоту переноски.  Светлана отправилась к
Игнатьеву,  а  Ника вошла в женскую палатку.  Младшая из практиканток,  Рита
Гладышева,  лежала  на  раскладушке,  пытаясь  поймать  танцевальную  музыку
транзисторным приемничком; старшая, Зоя, вместе с Лией Самойловной приводили
в  порядок  подзапущенную за  последние дни  полевую документацию.  Когда  в
палатке  появилась Ника,  Рита  вопросительно глянула  на  нее  и,  выключив
приемник, сунула под подушку.
     - Ну что,  приехали твои?  -  спросила она,  зевнув.  -  С  сестрой уже
говорила?
     - Да, все в порядке, - сказала Ника.
     - Дурочка  ты,   -  сказала  Рита.  -  Иметь  возможность  целый  месяц
пропутешествовать, и вместо этого засесть тут в этой пылище...
     - Если тебе не нравится пылища,  - сказала Зоя, - то не нужно было идти
на археологическое.
     - А кто тебе сказал,  что мне вообще не нравится?  -  возразила Рита. -
Мне нравится копать. Только нельзя ж до опупения, верно?
     - Риточка,  ну что за язык,  в  самом деле,  -  укоризненно сказала Лия
Самойловна. - Неужели вы думаете, что вульгаризмы делают речь выразительнее?
     - Какой же это вульгаризм - "опупеть"? - возразила Рита.
     Ника  молча  сидела  на   своей  раскладушке,   щурясь  на  яркий  свет
аккумуляторной лампочки над столом.  Ей  вдруг стало страшновато:  все-таки,
действительно,  оставаться одной среди совершенно чужих людей...  Она начала
торопливо,  почти испуганно перебирать тех, с кем ей предстояло провести эти
четыре недели. Самая надежная, конечно, это Лия Самойловна. "Лошадиные силы"
- ребята как  ребята,  Мамай  симпатичный,  но  слишком много шутит,  -  это
присущая некоторым людям  способность непрерывно шутить и  балагурить всегда
казалась  Нике  несколько утомительной.  У  них  в  Москве  был  один  такой
знакомый, в больших дозах он становился непереносим...
     Командор - вот это загадка. В том смысле, что совершенно не знаешь, что
про него сказать как про человека.  Наверное,  ученый он  настоящий.  А  вот
человек?  Ничего не разглядеть,  слишком застегнут на все пуговицы -  вот уж
полная  противоположность Мамаю.  В  присутствии командора  чувствуешь  себя
такой девчонкой,  что душа в пятки уходит.  "Почему,  собственно,  вы решили
остаться в  отряде?  Вы увлекаетесь археологией?  А Гомера вы читали?  О чем
говорится в "Илиаде"? Кто и когда раскопал Трою?" Бр-р-р...
     А  ведь этот экзамен она  выдержала!  Непонятно как,  но  выдержала.  В
начале разговора командор явно не знал, брать ее или не брать, а потом сразу
согласился.  Хотя отвечала она далеко не  на  пятерку,  скажем прямо.  Может
быть,  ему понравилось,  что она говорит правду?  Тогда это хорошо.  Хорошо,
если человек любит, когда говорят правду.
     - Лия Самойловна,  добрый вечер, - сказала Светлана, входя в палатку. -
Привет, девочки. Как живете-можете?
     Она  присела к  столу  и  усталым жестом достала из  карманов штормовки
сигареты и зажигалку.
     - Как вам нравится затея моей сестрички?  -  спросила она, закуривая. -
Хоть бы вы ее отговорили, что ли...
     - Зачем же,  -  сказала Лия Самойловна,  - пусть Ника поработает здесь,
это  ведь действительно интересно.  Вы  не  представляете,  сколько молодежи
просится ехать с нами каждую весну...
     - Да  пусть  остается,  я  не  возражаю,  -  сказала  Светлана.  -  Лия
Самойловна,  к вам персональная просьба:  не спускайте с нее глаз.  В случае
чего надерите хорошенько уши, это иногда помогает.
     Ника возмущенно фыркнула в своем углу.
     - Надеюсь,   обойдемся  без  этого,  -  засмеялась  Лия  Самойловна.  -
Присматривать  мы,   разумеется,   будем  все,  но  ваша  сестра  производит
впечатление достаточно серьезной девушки.
     - Серьезной?  - переспросила Светлана. - Господи, вот уж попали пальцем
в небо.  Она не серьезная,  она тихоня,  это совсем разные вещи.  Никогда не
знаешь,  что такая тихоня выкинет в  следующую секунду,  вот в чем беда.  Ты
чего молчишь, лягушонок? Скажешь, я не права?
     - Можешь издеваться сколько угодно, - сказала Ника обиженным тоном, - я
уже привыкла.
     - Ну вот,  пожалуйста,  -  сказала Светлана. - Сама же пьет мою кровь и
при  этом еще  глубоко убеждена,  что  над нею издеваются.  Ты  отдаешь себе
отчет, какой крюк нам теперь придется делать на обратном пути, чтобы забрать
тебя отсюда? Мы-то обратно думали ехать напрямик - через Ростов и Воронеж!
     - А я не прошу меня забирать,  - возразила Ника, - я сама могу сесть на
поезд в Феодосии и приехать в Новороссийск или куда вам удобнее...
     - Я тебе сяду!  -  пригрозила Светлана. - Я тебе приеду! Заруби себе на
носу;  я  договорилась с  Игнатьевым,  что  тебя  из  лагеря одну  не  будут
выпускать  никуда  и   ни   под   каким  предлогом.   Так  что,   милая  моя
царевна-лягушка,  если вы  потихоньку рассчитывали за этот месяц насладиться
свободой, то получили вместо нее блистательную фигу с маком. Ясно?
     Утром путешественники решили ехать,  не  дожидаясь завтрака.  Все равно
какое-то время придется ждать парома на керченской переправе, объяснил Юрка,
вот эту вынужденную остановку они и используют на то,  чтобы подзаправиться.
Слушая  его,  Ника  опять  подумала о  том,  что  человек,  садясь за  руль,
превращается в психа,  одержимого бессмысленной манией торопиться -  неважно
зачем и куда, лишь бы скорее, скорее, без задержек!
     - А  знаешь,  без  тебя  и  в  самом деле  лучше,  -  сказала Светлана,
устраиваясь на заднем сиденье. - Сейчас я тут раскинусь, как царица Савская,
и буду дрыхнуть аж до самой Керчи...
     После   рукопожатий,   напутствий  и   пожеланий  счастливо  оставаться
одновременно  захлопнулись  дверцы,   "Волга"  мягко   заурчала  отдохнувшим
двигателем и пошла, плавно покачиваясь, по вьющемуся между холмами проселку.
Когда  она,  в  последний раз  блеснув на  утреннем солнце  стеклами правого
борта, скрылась в ложбине, Игнатьев посмотрел на часы.
     - Завтракать, друзья, и побыстрее, - сказал он. - Сегодня у нас трудный
день, а уже половина шестого...
     Ника,  зевая  и  дрожа  от  пронзительной утренней свежести,  поплелась
вместе с другими к столовой палатке.  Огромное алое солнце вставало из моря,
неправдоподобно тихого,  словно стеклянного,  каким увидеть его можно лишь в
такой ранний час; пахло росистой травой и - уже почти неощутимо - бензиновым
перегаром и пылью, поднятой колесами уехавшей "Волги". Почувствовав на плече
руку, Ника обернулась и снизу вверх глянула на командора.
     - Ну?  -  спросил тот  улыбаясь.  -  Почему такой  несчастный вид?  Уже
раскаиваетесь, что не поехали?
     - Н-нет,  что вы, - поспешила ответить Ника, бодро постукивая зубами. -
Просто мне ужасно почему-то холодно... это сейчас пройдет...
     - Да,  поедите и согреетесь,  -  сказал Игнатьев и,  ободряюще пожав ее
плечо,  убрал руку.  -  А через час вообще будет жарко.  Кстати,  вы боитесь
скелетов?
     - Скелетов?  -  Ника даже остановилась.  -  Не  знаю,  я  их  не видела
никогда...  хотя нет,  видела!  По анатомии.  Нет, они не особенно страшные,
по-моему. А что?
     - Потом объясню,  -  сказал Игнатьев и крикнул Мамаю: - Витя! Захвати с
собой план третьего раскопа с некрополем!
     За  столом  сначала  было  тихо,  как  обычно  по  утрам,  даже  буйные
"лошадиные силы",  не выспавшись,  пребывали в состоянии полуанабиоза, потом
стали оживать.  Ника,  съев свою тарелку пшенной каши, с наслаждением тянула
чай из обжигающей руки и губы эмалированной кружки,  чувствуя,  как с каждым
глотком разливается по телу тепло.
     - Лия Самойловна,  - сказал Игнатьев, когда завтрак подходил к концу, -
вы  с  Виктором Николаевичем продолжайте на  четвертом,  а  я  сегодня  хочу
заняться некрополем. Вы сможете пока обойтись без помощницы на разборке?
     - Да, какое-то время смогу, главное мы уже просмотрели.
     - Прекрасно, тогда я забираю у вас Гладышеву и Ратманову...
     Рита подтолкнула локтем сидящую рядом Нику.
     - Ну, все, - шепнула она.
     - Что? - не поняла Ника.
     - ...и  еще  с  нами пойдут...  скажем,  Осадчий и  Краснов,  -  сказал
Игнатьев.
     - Есть, командор, - в один голос ответили оба названных.
     - Что ты мне хотела сказать?  -  спросила Ника у Гладышевой,  когда все
встали из-за стола.
     - Да  нет,  просто нам  мертвяков сегодня копать придется,  -  ответила
Рита.  -  Скукотища -  жуть.  Раскопаешь его, а потом каждую кость кисточкой
обметай,  да еще не дай бог чтобы рассыпалась, а они такие бывают: тронь его
- одна труха остается...  Ну, повезло нам с тобой. Дурочка, катила бы сейчас
в своей "Волге", и никаких тебе мертвяков...


        ГЛАВА 3

     Жизнь  внесла поправки и  в  летние планы Андрея Болховитинова.  Прежде
всего, он не попал ни на какую целину; еще в день отправления, в Москве, все
думали,  что  едут в  Кустанайскую область,  но  затем место назначения было
изменено,  и  на  вторые  сутки  пути,  за  Куйбышевом,  отряд  высадился на
маленькой степной станции,  дальше их  повезли в  машинах куда-то  на юг.  В
общем-то,  конечно, это было не так уж и важно - здесь им предстояло строить
такое же зернохранилище, какое пришлось бы строить в другом месте, и нужда в
их рабочих руках была совершенно одинакова что в Кустанайской области, что в
Куйбышевской.  Однако здесь все это представлялось Андрею менее романтичным,
да  и  к  тому же  он  рассчитывал на более долгий путь,  и  соответственно,
больший запас новых впечатлений.
     Но главная неприятность ждала впереди. Однажды, пробегая по мосткам под
внезапно  хлынувшим проливным дождем,  Андрей  поскользнулся на  облепленных
глиною досках и  всей тяжестью упал на левую руку.  В  первый момент он даже
ничего не  заметил,  просто было  очень  больно;  но  через полчаса запястье
посинело от глубокого внутреннего кровоподтека и  распухло так,  что страшно
было смотреть.  Пока ребята бегали за  машиной,  ему показалось,  что прошли
целые сутки.  В  районной больнице рентген показал перелом сустава;  словом,
невезение пошло по программе-максимум.
     Таким образом,  через три недели после торжественного отъезда из Москвы
Андрей снова очутился на том же Казанском вокзале -  в обмявшейся и уже чуть
повыгоревшей на  степном солнце  форме  строителя,  с  рукой  на  перевязи и
висящим на  одном  плече  рюкзаком.  Он  не  сразу  направился к  подземному
переходу в  метро -  стоял на тротуаре,  с удовольствием оглядываясь вокруг,
словно вернулся из  долгого странствия по  чужим краям.  Москва была  хороша
даже в такой знойный июльский день, и хороша была Комсомольская площадь с ее
просторами,  многолюдьем,  шумом,  с  ее хаотической застройкой в немыслимом
смешении эпох и  стилей:  этот вокзал,  гигантский караван-сарай,  ежедневно
пропускающий через себя полстраны; и строгий фасад Ленинградского напротив -
безликий,  холодный,  весь  в  духе казенного николаевского псевдоампира;  и
Ярославский,  поставленный рядом словно для контраста;  и  увенчанная шпилем
тридцатиэтажная башня высотной гостиницы по  левую руку;  и  убегающая вдаль
широкая перспектива Стромынки -  по правую; и сгрудившееся перед метро стадо
разноцветных  такси,  и  величественно  проплывающие  туши  троллейбусов,  и
суматошная толпа на  тротуарах -  все казалось Андрею родным и  праздничным,
хотя это был самый обычный день, четверг, семнадцатое июля.
     Самый обычный день,  - утром, в вагоне, Андрей узнал о том, что вчера с
космодрома на мысе Кеннеди стартовала первая лунная экспедиция.
     Он  был первоклассником,  когда апрельским днем над планетой прогремело
имя Гагарина.  Что тогда делалось на улицах! А сейчас - прошло только восемь
лет - уже отправление человека на Луну кажется чем-то будничным. Пассажиры в
вагоне отнеслись к сообщению довольно спокойно;  на многих, пожалуй, большее
впечатление произвел не  сам факт первого межпланетного путешествия,  а  то,
что его совершили не мы, а американцы. Чудаки, как будто это так уж важно...
     Андрей  закинул  голову  и   посмотрел  в  безоблачное  небо,   пытаясь
представить себе  за  этой  обманчивой синевой его  истинный вид:  бездонную
черную  пустоту,   пылающую  косматыми  звездами,   миллиарды  и   миллиарды
километров пустоты -  и тех троих, одетых в белые скафандры и запечатанных в
тесном отсеке "Аполлона", их полет сквозь эту черную пустоту со скоростью, в
десять  раз  превышающей  начальную  скорость  артиллерийского снаряда.  Да,
молодцы ребята.  В общем-то,  конечно,  и в самом деле жаль,  что не русская
речь  звучит  сейчас  на  полпути  к  Луне;  но  главное то,  что  звучит  -
человеческая речь, черт побери, речь твоих земляков, землян!
     Да,  а здесь,  внизу,  все оставалось как всегда -  неспешно подплывали
троллейбусы,  люди толпились возле голубых тележек с  мороженым,  у  пивного
ларька жаждущие,  предвкушая первый глоток,  сдували с  кружек легкие хлопья
пены,  носильщики катили свои мягко постукивающие тележки, ошалело толкались
многосемейные транзитные пассажиры.  Андрей  спустился в  подземный переход.
Звонить отцу или не звонить?  Мама была в  доме отдыха,  он вообще ничего не
сообщил ей о  том,  что с  ним произошло;  теперь нужно еще как-то объяснить
свое возвращение в Москву,  чтобы это выглядело правдоподобно и не заставило
ее волноваться и ломать себе голову.  Ладно,  это он придумает.  Может быть,
родитель подкинет идейку.
     Из автомата у  станции метро он позвонил отцу на работу;  ему ответили,
что Кирилл Андреевич в командировке,  вернется где-то в конце месяца. Андрей
присвистнул и  осторожно нацепил трубку  на  рычаг.  Вот  это  да  -  полная
творческая свобода на целых десять дней! Даже как-то страшно.
     Первой мыслью,  которая тут же пришла Андрею в голову,  была мысль -  и
сожаление -  о  том,  что Ники Ратмановой нет в  Москве.  Почему именно Ника
вспомнилась ему  в  этот момент,  Андрей не  понял;  вернее,  ему показалось
лишним задумываться над этим вопросом. Ну, вспомнилась и вспомнилась. Просто
ассоциативная  связь:  в  их  компании  всегда  кто-нибудь  ныл,  что  негде
собраться,  негде провести время.  Нет  хаты!  А  тут  вдруг хата  в  полном
распоряжении,  но собраться некому. Хоть бы этот крет Игорь был на месте, не
говоря уж про Пита,  -  отлично можно было бы пожить такой мужской коммуной.
Но тогда уж что-то одно, старик, - либо мужская коммуна с полным исключением
женского элемента,  вроде  Запорожской Сечи,  либо  Ника  Ратманова.  Андрей
подумал и не смог решить, какой вариант лучше.
     Не успел он добраться до дому и  войти в прихожую -  душную,  с нежилым
запахом  пыли  и  рассыхающейся мебели,  какой  обычно  появляется  летом  в
обезлюдевших квартирах,  -  как  немедленно,  словно только и  дожидался его
прихода, зазвонил телефон. Андрей швырнул в угол рюкзак, снял трубку.
     - Слушаю,  - сказал он. - Кто это? А, дядя Сережа, здравствуйте! Откуда
вы взялись?
     - А ты-то сам откуда, - отозвалась трубка знакомым хрипловатым голосом,
- мать вроде писала, ты на целине?
     - Я только сейчас вернулся, едва успел войти...
     - Что ж  это,  дезертировал с  трудового фронта?  -  со смешком спросил
голос.
     - Руку сломал! К счастью, левую.
     - Левая - это ничего. Срастется - крепче будет. Где старики-то?
     - Мама в дом отдыха уехала, отец в командировке.
     - Э, как неудачно...
     - Вы в Москве? Надолго?
     - Дня на три,  от силы на неделю...  Ну ладно,  Андрюшка,  что делать -
хоть с тобой пообщаюсь. Лишнее койко-место найдется? Я тогда через час буду,
каких-нибудь полуфабрикатов прихвачу по  пути.  Ты  знаешь что?  Ты за пивом
сбегай, сунь его в холодильник...
     - Слушаюсь, товарищ генерал! Разрешите выполнять?
     - Действуй!
     Андрей положил трубку и, весело насвистывая, отправился действовать.
     В  угловом "Гастрономе" ему  повезло:  только что  привезли пиво разных
марок  и  даже  любители  еще  не  успели  набежать.  Вернувшись  домой,  он
пораспахивал настежь все окна,  пустив по квартире знойные сквозняки, сделал
необходимую приборку, кое-как помылся. С одной рукой это было не так просто,
хотя он  уже  и  приобрел некоторый опыт.  Ровно в  обещанное время у  двери
коротко тренькнул звонок -  дядя Сережа был точен,  как и положено военному,
да еще в генеральских чинах.
     Собственно,  этот полноватый и уже седеющий брюнет несколько цыганского
обличья не  приходился Андрею никаким дядькой;  он  был старым другом семьи,
старым не в смысле возраста -  Сергею Даниловичу было под пятьдесят,  -  а в
смысле давности отношений.  Мама говорила,  что  они учились вместе,  еще до
войны.  Во всяком случае,  Андрей помнил его с детства и с детства же привык
называть "дядей".
     - Как же это ты, брат? - Генерал полуобнял его, осторожно похлопывая по
спине. - Не вышло, значит, из тебя покорителя целинных земель...
     - Да нас и не довезли до целины, мы в Куйбышевской области работали.
     - Ну,  тогда не так обидно.  А вырос ты еще больше. Длинный стал, прямо
коломенская верста.  Куда это  вас прет?  Мой Борька тоже на  полголовы выше
меня,  а я-то ведь никогда низкорослым себя не считал... в классе, помнится,
из  пацанов был чуть ли  не  самым высоким,  да и  в  армии обычно на правом
фланге торчал. А вас вон как несет, как на дрожжах...
     - Что Борис?
     - Да  что  ему  сделается,  на  третий курс перешел.  Он  же  в  "моем"
институте,   -  посмеялся  Сергей  Данилович.  -  Я  до  войны  собирался  в
Ленинградский электротехнический... еще с матерью твоей думали ехать вместе,
она в университет хотела поступать. Почему-то нас именно в Ленинград тянуло!
Да,  а  потом -  двадцать второе июня,  и  пошло все кувырком...  Ну  ладно,
Андрюшка, ты мне лучше скажи, ванная действует?
     - В полной боевой!
     - Совсем  хороша  Значит,   так:  я  сейчас  принимаю  душ,  а  ты  тем
временем... хотя нет, отставить, тебе, безрукому, и банку теперь не открыть,
- идем-ка  на кухню,  я  это вскрою,  а  ты его на сковородку,  понимаешь...
Пива-то достал?
     - Да и не просто пива, а "Двойного золотого".
     - Молодец,  знаешь  службу!  А  я  какие-то  "Почки  в  томатном соусе"
приобрел...  не пробовал? Женщины там говорили, что ничего. Разогреть только
надо.  Ничего другого не было подходящего! Так, давай мне чем открыть, а сам
ставь сковородку...
     Через двадцать минут, когда Сергей Данилович вышел из ванной в пижаме и
шлепанцах,  почки в тома