Оцените этот текст:



---------------------------------------------------------------
     Источник:   Николай   Заболоцкий  Стихотворения   и   поэмы,   "Ирбис",
Ростов-на-Дону, 1999 г.
     OCR: Эдуард Ермаков
---------------------------------------------------------------




     В глуши бутылочного рая,
     Где пальмы высохли давно,
     Под электричеством играя,
     В бокале плавало окно.
     Оно, как золото, блестело,
     Потом садилось, тяжелело,
     Над ним пивной дымок вился...
     Но это рассказать нельзя.
     Звеня серебряной цепочкой,
     Спадает с лестницы народ,
     Трещит картонною сорочкой,
     С бутылкой водит хоровод.
     Сирена бледная за стойкой
     Гостей попотчует настойкой,
     Скосит глаза, уйдет, придет,
     Потом с гитарой на отлет
     Она поет, поет о милом,
     Как милого она любила,
     Как, ласков к телу и жесток,
     Впивался шелковый шнурок,
     Как по стаканам висла виски,
     Как, из разбитого виска
     Измученную грудь обрызгав,
     Он вдруг упал. Была тоска,
     И все, о чем она ни пела,
     Легло в бокал белее мела.
     Мужчины тоже все кричали,
     Они качались по столам,
     По потолкам они качали
     Бедлам с цветами пополам.
     Один рыдает, толстопузик,
     Другой кричит: "Я - Иисусик,
     Молитесь мне, я на кресте,
     В ладонях гвозди и везде!"
     К нему сирена подходила,
     И вот, тарелки оседлав,
     Бокалов бешеный конклав
     Зажегся, как паникадило.
     Глаза упали, точно гири,
     Бокал разбили, вышла ночь,
     И жирные автомобили,
     Схватив под мышки Пикадилли,
     Легко откатывали прочь.
     А за окном в глуши времен
     Блистал на мачте лампион.
     Там Невский в блеске и тоске,
     В ночи переменивший краски,
     От сказки был на волоске,
     Ветрами вея без опаски.
     И как бы яростью объятый,
     Через туман, тоску, бензин,
     Над башней рвался шар крылатый
     И имя "Зингер" возносил.
     1926



     Ликует форвард на бегу.
     Теперь ему какое дело!
     Недаром согнуто в дугу
     Его стремительное тело.
     Как плащ, летит его душа,
     Ключица стукается звонко
     О перехват его плаща.
     Танцует в ухе перепонка,
     Танцует в горле виноград,
     И шар перелетает ряд.
     Его хватают наугад,
     Его отравою поят,
     Но башмаков железный яд
     Ему страшнее во сто крат.
     Назад!
     Свалились в кучу беки,
     Опухшие от сквозняка,
     Но к ним через моря и реки,
     Просторы, площади, снега,
     Расправив пышные доспехи
     И накренясь в меридиан,
     Несется шар.
     В душе у форварда пожар,
     Гремят, как сталь, его колена,
     Но уж из горла бьет фонтан,
     Он падает, кричит: "Измена!"
     А шар вертится между стен,
     Дымится, пучится, хохочет,
     Глазок сожмет: "Спокойной ночи!"
     Глазок откроет: "Добрый день!"
     И форварда замучить хочет.
     Четыре гола пали в ряд,
     Над ними трубы не гремят,
     Их сосчитал и тряпкой вытер
     Меланхолический голкипер
     И крикнул ночь. Приходит ночь.
     Бренча алмазною заслонкой,
     Она вставляет черный ключ
     В атмосферическую лунку.
     Открылся госпиталь. Увы,
     Здесь форвард спит без головы.
     Над ним два медные копья
     Упрямый шар веревкой вяжут,
     С плиты загробная вода
     Стекает в ямки вырезные,
     И сохнет в горле виноград.
     Спи, форвард, задом наперед!
     Спи, бедный форвард!
     Над землею
     Заря упала, глубока,
     Танцуют девочки с зарею
     У голубого ручейка.
     Все так же вянут на покое
     В лиловом домике обои,
     Стареет мама с каждым днем...
     Спи, бедный форвард!
     Мы живем.
     1926, Москва




     И грянул на весь оглушительный зал:
     "Покойник из царского дома бежал!"

     Покойник по улицам гордо идет,
     Его постояльцы ведут под уздцы,
     Он голосом трубным молитву поет
     И руки вздымает наверх.
     Он в медных очках, перепончатых рамах,
     Переполнен до горла подземной водой.
     Над ним деревянные птицы со стуком
     Смыкают на створках крыла.
     А кругом громобой, цилиндров бряцанье
     И курчавое небо, а тут --
     Городская коробка с расстегнутой дверью
     И за стеклышком -- розмарин.
     1927



     Больной, свалившись на кровать,
     Руки не может приподнять.
     Вспотевший лоб прямоуголен --
     Больной двенадцать суток болен.
     Во сне он видит чьи-то рыла,
     Тупые, плотные, как дуб.
     Тут лошадь веки приоткрыла,
     Квадратный выставила зуб.
     Она грызет пустые склянки,
     Склонившись, Библию читает,
     Танцует, мочится в лоханки
     И голосом жены больного утешает.

     "Жена, ты девушкой слыла.
     Увы, моя подруга,
     Как кожа нежная была
     В боках твоих упруга!
     Зачем же лошадь стала ты?
     Укройся в белые скиты
     И, ставя богу свечку,
     Грызи свою уздечку!"

     Но лошадь бьется, не идет,
     Наоборот, она довольна.
     Уж вечер. Лампа свет лиет
     На уголок застольный.
     Восходит поп среди двора,
     Он весь ругается и силы напрягает,
     Чугунный крест из серебра
     Через порог переставляет.

     Больному лучше. Поп хохочет,
     Закутавшись в святую епанчу.
     Больного он кропилом мочит,
     Потом с тарелки ест сычуг,
     Наполненный ячменной кашей,
     И лошадь называет он мамашей.
     1928



     В снегу кипит большая драка.
     Как легкий бог, летит собака.
     Мальчишка бьет врага в живот.
     На елке тетерев живет.
     Уж ледяные свищут бомбы.
     Уж вечер. В зареве снега.
     В сугробах роя катакомбы,
     Мальчишки лезут на врага.
     Один, задрав кривые ноги,
     Скатился с горки, а другой
     Воткнулся в снег, а двое новых,
     Мохнатых, скорченных, багровых,
     Сцепились вместе, бьются враз,
     Но деревянный ножик спас.
     Закат погас. И день остановился.
     И великаном подошел шершавый конь.
     Мужик огромной тушею своей
     Сидел в стропилах крашеных саней,
     И в медной трубке огонек дымился.
     Бой кончился. Мужик не шевелился.
     1928



     На карауле ночь густеет.
     Стоит, как башня, часовой.
     В его глазах одервенелых
     Четырехгранный вьется штык.
     Тяжеловесны и крылаты,
     Знамена пышные полка,
     Как золотые водопады,
     Пред ним свисают с потолка.
     Там пролетарий на стене
     Гремит, играя при луне,
     Там вой кукушки полковой
     Угрюмо тонет за стеной.
     Тут белый домик вырастает
     С квадратной башенкой вверху,
     На стенке девочка витает,
     Дудит в прозрачную трубу.
     Уж к ней сбегаются коровы
     С улыбкой бледной на губах...
     А часовой стоит впотьмах
     В шинели конусообразной,
     Над ним звезды пожарик красный
     И серп заветный в головах.
     Вот в щели каменные плит
     Мышиные просунулися лица,
     Похожие на треугольники из мела,
     С глазами траурными по бокам.
     Одна из них садится у окошка
     С цветочком музыки в руке.
     А день в решетку пальцы тянет,
     Но не достать ему знамен.
     Он напрягается и видит:
     Стоит, как башня, часовой,
     И пролетарий на стене
     Хранит волшебное становье.
     Ему знамена -- изголовье,
     А штык ружья: война -- войне.
     И день доволен им вполне.
     1927



     Восходит солнце над Москвой,
     Старухи бегают с тоской:
     Куда, куда идти теперь?
     Уж Новый Быт стучится в дверь!
     Младенец, выхолен и крупен,
     Сидит в купели, как султан.
     Прекрасный поп поет, как бубен,
     Паникадилом осиян.
     Прабабка свечку зажигает,
     Младенец крепнет и мужает
     И вдруг, шагая через стол,
     Садится прямо в комсомол.

     И время двинулось быстрее,
     Стареет папенька-отец,
     И за окошками в аллее
     Играет сваха в бубенец.
     Ступни младенца стали шире,
     От стали ширится рука.
     Уж он сидит в большой квартире,
     Невесту держит за рукав.
     Приходит поп, тряся ногами,
     В ладошке мощи бережет,
     Благословить желает стенки,
     Невесте крестик подарить.
     "Увы, -- сказал ему младенец, -
     Уйди, уйди, кудрявый поп,
     Я -- новой жизни ополченец,
     Тебе ж один остался фоб!"
     Уж поп тихонько плакать хочет,
     Стоит на лестнице, бормочет,
     Не зная, чем себе помочь.
     Ужель идти из дома прочь?

     Но вот знакомые явились,
     Завод пропел: "Ура! Ура!"
     И Новый Быт, даруя милость,
     В тарелке держит осетра.
     Варенье, ложечкой носимо,
     Шипит и падает в боржом.
     Жених, проворен нестерпимо,
     К невесте лепится ужом.
     И председатель на отвале,
     Чете играя похвалу,
     Приносит в выборгском бокале
     Вино солдатское, халву,
     И, принимая красный спич,
     Сидит на столике Ильич.

     "Ура! Ура!" -- поют заводы,
     Картошкой дым под небеса.
     И вот супруги, выпив соды,
     Сидят и чешут волоса.
     И стало все благоприятно:
     Явилась ночь, ушла обратно,
     И за окошком через миг
     Погасла свечка-пятерик.
     1927



     Сидит извозчик, как на троне,
     Из ваты сделана броня,
     И борода, как на иконе,
     Лежит, монетами звеня.
     А бедный конь руками машет,
     То вытянется, как налим,
     То снова восемь ног сверкают
     В его блестящем животе.
     1927



     В уборе из цветов и крынок
     Открыл ворота старый рынок.
     Здесь бабы толсты, словно кадки,
     Их шаль невиданной красы,
     И огурцы, как великаны,
     Прилежно плавают в воде.
     Сверкают саблями селедки,
     Их глазки маленькие кротки,
     Но вот, разрезаны ножом,
     Они свиваются ужом.
     И мясо, властью топора,
     Лежит, как красная дыра,
     И колбаса кишкой кровавой
     В жаровне плавает корявой,
     И влед за ней кудрявый пес
     Несет на воздух постный нос,
     И пасть открыта, словно дверь,
     И голова, как блюдо,
     И ноги точные идут,
     Сгибаясь медленно посередине.
     Но что это? Он с видом сожаленья
     Остановился наугад,
     И слезы, точно виноград,
     Из глаз по воздуху летят.
     Калеки выстроились в ряд.
     Один играет на гитаре.
     Ноги обрубок, брат утрат,
     Его кормилец на базаре.
     А на обрубке том костыль,
     Как деревянная бутыль.
     Росток руки другой нам кажет,
     Он ею хвастается, машет,
     Он палец вывихнул, урод,
     И визгнул палец, словно крот,
     И хрустнул кости перекресток,
     И сдвинулось лицо в наперсток.
     А третий, закрутив усы,
     Глядит воинственным героем.
     Над ним в базарные часы
     Мясные мухи вьются роем.
     Он в банке едет на колесах,
     Во рту запрятан крепкий руль,
     В могилке где-то руки сохнут,
     В какой-то речке ноги спят.
     На долю этому герою
     Осталось брюхо с головою
     Да рот, большой, как рукоять,
     Рулем веселым управлять.
     Вон бабка с неподвижным оком
     Сидит на стуле одиноком,
     И книжка в дырочках волшебных
     (Для пальцев милая сестра)
     Поет чиновников служебных,
     И бабка пальцами быстра.
     А вкруг - весы, как магелланы,
     Отрепья масла, жир любви,
     Уроды, словно истуканы,
     В густой расчетливой крови,
     И визг молитвенной гитары,
     И шапки полны, как тиары,
     Блестящей медью. Недалек
     Тот миг, когда в норе опасной
     Он и она - он пьяный, красный
     От стужи, пенья и вина,
     Безрукий, пухлый, и она -
     Слепая ведьма - спляшут мило
     Прекрасный танец-козерог,
     Да так, что затрещат стропила
     И брызнут искры из-под ног!
     И лампа взвоет, как сурок.
     1927



     Стоят чиновные деревья,
     Почти влезая в каждый дом.
     Давно их кончено кочевье,
     Они в решетках, под замком.
     Шумит бульваров темнота,
     Домами плотно заперта.
     Но вот все двери растворились,
     Повсюду шепот пробежал:
     На службу вышли Ивановы
     В своих штанах и башмаках.
     Пустые гладкие трамваи
     Им подают свои скамейки.
     Герои входят, покупают
     Билетов хрупкие дощечки,
     Сидят и держат их перед собой,
     Не увлекаясь быстрою ездой.
     А там, где каменные стены,
     И рев гудков, и шум колес,
     Стоят волшебные сирены
     В клубках оранжевых волос.
     Иные, дуньками одеты,
     Сидеть не могут взаперти.
     Прищелкивая в кастаньеты,
     Они идут. Куда идти,
     Кому нести кровавый ротик,
     У чьей постели бросить ботик
     И дернуть кнопку на груди?
     Неужто некуда идти?
     О мир, свинцовый идол мой,
     Хлещи широкими волнами
     И этих девок упокой
     На перекрестке вверх ногами!
     Он спит сегодня, грозный мир:
     В домах спокойствие и мир.
     Ужели там найти мне место,
     Где ждет меня моя невеста,
     Где стулья выстроились в ряд,
     Где горка - словно Арарат -
     Имеет вид отменно важный,
     Где стол стоит и трехэтажный
     В железных латах самовар
     Шумит домашним генералом?
     О мир, свернись одним кварталом,
     Одной разбитой мостовой,
     Одним проплеванным амбаром,
     Одной мышиною норой,
     Но будь к оружию готов:
     Целует девку - Иванов!
     1928



     Сквозь окна хлещет длинный луч,
     Могучий дом стоит во мраке.
     Огонь раскинулся, горюч,
     Сверкая в каменной рубахе.
     Из кухни пышет дивным жаром.
     Как золотые битюги,
     Сегодня зреют там недаром
     Ковриги, бабы, пироги.
     Там кулебяка из кокетства
     Сияет сердцем бытия.
     Над нею проклинает детство
     Цыпленок, синий от мытья.
     Он глазки детские закрыл,
     Наморщил разноцветный лобик
     И тельце сонное сложил
     В фаянсовый столовый гробик.
     Над ним не поп ревел обедню,
     Махая по ветру крестом,
     Ему кукушка не певала
     Коварной песенки своей:
     Он был закован в звон капусты,
     Он был томатами одет,
     Над ним, как крестик, опускался
     На тонкой ножке сельдерей.
     Так он почил в расцвете дней,
     Ничтожный карлик средь людей.
     Часы гремят. Настала ночь.
     В столовой пир горяч и пылок.
     Графину винному невмочь
     Расправить огненный затылок.
     Мясистых баб большая стая
     Сидит вокруг, пером блистая,
     И лысый венчик горностая
     Венчает груди, ожирев
     В поту столетних королев.
     Они едят густые сласти,
     Хрипят в неутоленной страсти
     И распуская животы,
     В тарелки жмутся и цветы.
     Прямые лысые мужья
     Сидят, как выстрел из ружья,
     Едва вытягивая шеи
     Сквозь мяса жирные траншеи.
     И пробиваясь сквозь хрусталь
     Многообразно однозвучный,
     Как сон земли благополучной,
     Парит на крылышках мораль.
     О пташка божья, где твой стыд?
     И что к твоей прибавит чести
     Жених, приделанный к невесте
     И позабывший звон копыт?
     Его лицо передвижное
     Еще хранит следы венца,
     Кольцо на пальце золотое
     Сверкает с видом удальца,
     И поп, свидетель всех ночей,
     Раскинув бороду забралом,
     Сидит, как башня, перед балом
     С большой гитарой на плече.
     Так бей, гитара! Шире круг!
     Ревут бокалы пудовые.
     И вздрогнул поп, завыл и вдруг
     Ударил в струны золотые.
     И под железный гром гитары
     Подняв последний свой бокал,
     Несутся бешеные пары
     В нагие пропасти зеркал.
     И вслед за ними по засадам,
     Ополоумев от вытья,
     Огромный дом, виляя задом,
     Летит в пространство бытия.
     А там - молчанья грозный сон,
     Седые полчища заводов,
     И над становьями народов -
     Труда и творчества закон.
     1928



     В ботинках кожи голубой,
     В носках блистательного франта,
     Парит по воздуху герой
     В дыму гавайского джаз-банда.
     Внизу -- бокалов воркотня,
     Внизу -- ни ночи нет, ни дня,
     Внизу -- на выступе оркестра,
     Как жрец, качается маэстро.
     Он бьет рукой по животу,
     Он машет палкой в пустоту,
     И легких галстуков извилина
     На грудь картонную пришпилена.

     Ура! Ура! Герой парит --
     Гавайский фокус над Невою!
     А бал ревет, а бал гремит,
     Качая бледною толпою.
     А бал гремит, единорог,
     И бабы выставили в пляске
     У перекрестка гладких ног
     Чижа на розовой подвязке.
     Смеется чиж -- гляди, гляди!
     Но бабы дальше ускакали,
     И медным лесом впереди
     Гудит фокстрот на пьедестале.

     И так играя, человек
     Родил в последнюю минуту
     Прекраснейшего из калек --
     Женоподобного Иуду.
     Не тронь его и не буди,
     Не пригодится он для дела --
     С цыплячьим знаком на груди
     Росток болезненного тела.
     А там, над бедною землей,
     Во славу винам и кларнетам
     Парит по воздуху герой,
     Стреляя в небо пистолетом.
     1928



     В волшебном царстве калачей,
     Где дым струится над пекарней,
     Железный крендель, друг ночей,
     Светил небесных светозарней.
     Внизу под кренделем - содом.
     Там тесто, выскочив из квашен,
     Встает подобьем белых башен
     И рвется в битву напролом.
     Вперед! Настало время боя!
     Ломая тысячи преград,
     Оно ползет, урча и воя,
     И не желает лезть назад.
     Трещат столы, трясутся стены,
     С высоких балок льет вода.
     Но вот, подняв фонарь военный,
     В чугун ударил тамада, -
     И хлебопеки сквозь туман,
     Как будто идолы в тиарах,
     Летят, играя на цимбалах
     Кастрюль неведомый канкан.
     Как изукрашенные стяги,
     Лопаты ходят тяжело,
     И теста ровные корчаги
     Плывут в квадратное жерло.
     И в этой, красной от натуги,
     Пещере всех метаморфоз
     Младенец-хлеб приподнял руки
     И слово стройно произнес.
     И пекарь огненной трубой
     Трубил о нем во мрак ночной.
     А печь, наследника родив
     И стройное поправив чрево,
     Стоит стыдливая, как дева
     С ночною розой на груди.
     И кот, в почетном сидя месте,
     Усталой лапкой рыльце крестит,
     Зловонным хвостиком вертит,
     Потом кувшинчиком сидит.
     Сидит, сидит, и улыбнется,
     И вдруг исчез. Одно болотце
     Осталось в глиняном полу.
     И утро выплыло в углу.
     1928



     И вот, забыв людей коварство,
     Вступаем мы в иное царство.
     Тут тело розовой севрюги,
     Прекраснейшей из всех севрюг,
     Висело, вытянувши руки,
     Хвостом прицеплено на крюк.
     Под ней кета пылала мясом,
     Угри, подобные колбасам,
     В копченой пышности и лени
     Дымились, подогнув колени,
     И среди них, как желтый клык,
     Сиял на блюде царь-балык.
     О самодержец пышный брюха,
     Кишечный бог и властелин,
     Руководитель тайный духа
     И помыслов архитриклин!
     Хочу тебя! Отдайся мне!
     Дай жрать тебя до самой глотки!
     Мой рот трепещет, весь в огне,
     Кишки дрожат, как готтентотки.
     Желудок, в страсти напряжен,
     Голодный сок струями точит,
     То вытянется, как дракон,
     То вновь сожмется что есть мочи,
     Слюна, клубясь, во рту бормочет,
     И сжаты челюсти вдвойне...
     Хочу тебя! Отдайся мне!
     Повсюду гром консервных банок,
     Ревут сиги, вскочив в ушат.
     Ножи, торчащие из ранок,
     Качаются и дребезжат.
     Горит садок подводным светом,
     Где за стеклянною стеной
     Плывут лещи, объяты бредом,
     Галлюцинацией, тоской,
     Сомненьем, ревностью, тревогой...
     И смерть над ними, как торгаш,
     Поводит бронзовой острогой.
     Весы читают "Отче наш",
     Две гирьки, мирно встав на блюдце,
     Определяют жизни ход,
     И дверь звенит, и рыбы бьются,
     И жабры дышат наоборот.
     1928



     В моем окне на весь квартал
     Обводный царствует канал.
     Ломовики, как падишахи,
     Коня запутав медью блях,
     Идут, закутаны в рубахи,
     С нелепой вежностью нерях.
     Вокруг пивные встали в ряд,
     Ломовики в пивных сидят.
     И в окна конских морд толпа
     Глядит, мотаясь у столба,
     И в окна конских морд собор
     Глядит, поставленный в упор.
     А там за ним, за морд собором,
     Течет толпа на полверсты,
     Кричат слепцы блестящим хором,
     Стальные вытянув персты.
     Маклак штаны на воздух мечет,
     Ладонью бьет, поет как кречет:
     Маклак - владыка всех штанов,
     Ему подвластен ход миров,
     Ему подвластно толп движенье,
     Толпу томит штанов круженье,
     И вот она, забывши честь,
     Стоит, не в силах глаз отвесть,
     Вся прелесть и изнеможенье.
     Кричи, маклак, свисти уродом,
     Мечи штаны под облака!
     Но перед сомкнутым народом
     Иная движется река:
     Один сапог несет на блюде,
     Другой поет хвалу Иуде,
     А третий, грозен и румян,
     В кастрюлю бьет, как в барабан.
     И нету сил держаться боле,
     Толпа в плену, толпа в неволе,
     Толпа лунатиком идет,
     Ладони вытянув вперед.
     А вкруг черны заводов замки,
     Высок под облаком гудок.
     И вот опять идут мустанги
     На колоннаде пышных ног.
     И воют жалобно телеги,
     И плещет взорванная грязь,
     И над каналом спят калеки,
     К пустым бутылкам прислонясь.
     1928



     Закинув на спину трубу,
     Как бремя золотое,
     Он шел, в обиде на судьбу.
     За ним бежали двое.
     Один, сжимая скрипки тень,
     Горбун и шаромыжка,
     Скрипел и плакал целый день,
     Как потная подмышка.
     Другой, искусник и борец,
     И чемпион гитары,
     Огромный нес в руках крестец
     С роскошной песнею Тамары.
     На том крестце семь струн железных,
     И семь валов, и семь колков,
     Рукой построены полезной,
     Болтались в виде уголков.
     На стогнах солнце опускалось,
     Неслись извозчики гурьбой,
     Как бы фигуры пошехонцев
     На волокнистых лошадях.
     И вдруг в колодце между окон
     Возник трубы волшебный локон,
     Он прянул вверх тупым жерлом
     И заревел. Глухим орлом
     Был первый звук. Он, грохнув, пал,
     За ним второй орел предстал,
     Орлы в кукушек превращались,
     Кукушки в точки уменьшались,
     И точки, горло сжав в комок,
     Упали в окна всех домов.
     Тогда горбатик, скрипочку
     Приплюснув подбородком,
     Слепил перстом улыбочку
     На личике коротком,
     И, визгнув поперечиной
     По маленьким струнам,
     Заплакал, искалеченный:
     - Тилим-там-там!
     Система тронулась в порядке.
     Качались знаки вымысла.
     И каждый слушатель украдкой
     Слезою чистой вымылся,
     Когда на подоконниках
     Средь музыки и грохота
     Легла толпа поклонников
     В подштанниках и кофтах.
     Но богослов житейской страсти
     И чемпион гитары
     Подъял крестец, поправил части
     И с песней нежною Тамары
     Уста отважно растворил.
     И все умолкло.
     Звук самодержавный,
     Глухой, как шум Куры,
     Роскошный, как мечта,
     Пронесся...
     И в этой песне сделалась видна
     Тамара на кавказском ложе.
     Пред нею, полные вина,
     Шипели кубки дотемна
     И юноши стояли тоже.
     И юноши стояли,
     Махали руками,
     И страстые дикие звуки
     Всю ночь раздавалися там...
     - Тилим-там-там!
     Певец был строен и суров.
     Он пел, трудясь, среди дворов
     Средь выгребных высоких ям
     Трудился он, могуч и прям.
     Вокруг него система кошек,
     Система окон, ведер, дров
     Висела, темный мир размножив
     На царства узкие дворов.
     На что был двор? Он был трубою,
     Он был тоннелем в те края,
     Где был и я гоним судьбою,
     Где пропадала жизнь моя.
     Где сквозь мансардное окошко
     При лунном свете, вся дрожа,
     В глаза мои смотрела кошка,
     Как дух седьмого этажа.
     1928



     Коты на лестницах упругих,
     Большие рыла приподняв,
     Сидят, как будды, на перилах,
     Ревут, как трубы, о любви.
     Нагие кошечки, стесняясь,
     Друг к дружке жмутся, извиняясь.
     Кокетки! Сколько их кругом!
     Они по кругу ходят боком,
     Они текут любовным соком,
     Они трясутся, на весь дом
     Распространяя запах страсти.
     Коты ревут, открывши пасти,-
     Они как дьяволы вверху
     В своем серебряном меху.
     Один лишь кот в глухой чужбине
     Сидит, задумчив, не поет.
     В его взъерошенной овчине
     Справляют блохи хоровод.
     Отшельник лестницы печальной,
     Монах помойного ведра,
     Он мир любви первоначальной
     Напрасно ищет до утра.
     Сквозь дверь он чувствует квартиру,
     Где труд дневной едва лишь начат.
     Там от плиты и до сортира
     Лишь бабьи туловища скачут.
     Там примус выстроен, как дыба,
     На нем, от ужаса треща,
     Чахоточная воет рыба
     В зеленых масляных прыщах.
     Там трупы вымытых животных
     Лежат на противнях холодных
     И чугуны, купели слез,
     Венчают зла апофеоз.
     Кот поднимается, трепещет.
     Сомненья нету: замкнут мир
     И лишь одни помои плещут
     Туда, где мудрости кумир.
     И кот встает на две ноги,
     Идет вперед, подъемля лапы.
     Пропала лестница. Ни зги
     В глазах. Шарахаются бабы,
     Но поздно! Кот, на шею сев,
     Как дьявол, бьется, озверев,
     Рвет тело, жилы отворяет,
     Когтями кости вынимает...
     О, боже, боже, как нелеп!
     Сбесился он или ослеп?
     Шла ночь без горечи и страха,
     И любопытным виден был
     Семейный сад - кошачья плаха,
     Где месяц медленный всходил.
     Деревья дружные качали
     Большими сжатыми телами,
     Нагие птицы верещали,
     Скача неверными ногами.
     Над ними, желтый скаля зуб,
     Висел кота холодный труп.
     Монах! Ты висельником стал!
     Прощай. В моем окошке,
     Справляя дикий карнавал,
     Опять несутся кошки.
     И я на лестнице стою,
     Такой же белый, важный.
     Я продолжаю жизнь твою,
     Мой праведник отважный.
     1928



     Кто, чернец, покинув печку,
     Лезет в ванну или тазик --
     Приходи купаться в речку,
     Отступись от безобразий!

     Кто, кукушку в руку спрятав,
     В воду падает с размаха --
     Во главе плывет отряда,
     Только дым идет из паха.

     Все, впервые сняв одежды
     И различные доспехи,
     Начинают как невежды,
     Но потом идут успехи.

     Влага нежною гусыней
     Щиплет части юных тел
     И рукою водит синей,
     Если кто-нибудь вспотел.

     Если кто-нибудь не хочет
     Оставаться долго мокрым --
     Трет себя сухим платочком
     Цвета воздуха и охры.

     Если кто-нибудь томится
     Страстью или искушеньем --
     Может быстро охладиться.
     Отдыхая без движенья.
     Если кто любить не может,
     Но изглодан весь тоскою,
     Сам себе теперь поможет,
     Тихо плавая с доскою.

     О река, невеста, мамка,
     Всех вместившая на лоне,
     Ты не девка-полигамка,
     Но святая на иконе!

     Ты не девка-полигамка,
     Но святая Парасковья,
     Нас, купальщиков, встречай,
     Где песок и молочай!
     1928



     Младенец кашку составляет
     Из манных зерен голубых.
     Зерно, как кубик, вылетает
     Из легких пальчиков двойных.
     Зерно к зерну -- горшок наполнен,
     И вот, качаясь, он висит,
     Как колокол на колокольне,
     Квадратной силой знаменит.
     Ребенок лезет вдоль по чащам,
     Ореховые рвет листы,
     И над деревьями все чаще
     Его колеблются персты.
     И девочки, носимы вместе,
     К нему по воздуху плывут.
     Одна из них, снимая крестик,
     Тихонько падает в траву.

     Горшок клубится под ногою,
     Огня субстанция жива,
     И девочка лежит нагою,
     В огонь откинув кружева.
     Ребенок тихо отвечает:
     "Младенец я и не окреп!
     Ужель твой ум не примечает,
     Насколь твой замысел нелеп?
     Красот твоих мне стыден вид,
     Закрой же ножки белой тканью,
     Смотри, как мой костер горит,
     И не готовься к поруганью!"
     И тихо взяв мешалку в руки,
     Он мудро кашу помешал, --
     Так он урок живой науки
     Душе несчастной преподал.
     1928



     Народный Дом, курятник радости,
     Амбар волшебного житья,
     Корыто праздничное страсти,
     Густое пекло бытия!
     Тут шишаки красноармейские,
     А с ними дамочки житейские
     Неслись задумчивым ручьем.
     Им шум столичный нипочем!
     Тут радость пальчиком водила,
     Она к народу шла потехою.
     Тут каждый мальчик забавлялся:
     Кто дамочку кормил орехами,
     А кто над пивом забывался.
     Тут гор американские хребты!
     Над ними девочки, богини красоты,
     В повозки быстрые запрятались,
     Повозки катятся вперед,
     Красотки нежные расплакались,
     Упав совсем на кавалеров...
     И много было тут других примеров.
     Тут девка водит на аркане
     Свою пречистую собачку,
     Сама вспотела вся до нитки
     И грудки выехали вверх.
     А та собачка пречестная,
     Весенним соком налитая,
     Грибными ножками неловко
     Вдоль по дорожке шелестит.
     Подходит к девке именитой
     Мужик роскошный, апельсинщик.
     Он держит тазик разноцветный,
     В нем апельсины аккуратные лежат.
     Как будто циркулем очерченные круги,
     Они волнисты и упруги;
     Как будто маленькие солнышки, они
     Легко катаются по жести
     И пальчикам лепечут: "Лезьте, лезьте!"
     И девка, кушая плоды,
     Благодарит рублем прохожего.
     Она зовет его на "ты",
     Но ей другого хочется, хорошего.
     Она хорошего глазами ищет,
     Но перед ней качели свищут.
     В качелях девочка-душа
     Висела, ножкою шурша.
     Она по воздуху летела,
     И теплой ножкою вертела,
     И теплой ручкою звала.
     Другой же, видя преломленное
     Свое лицо в горбатом зеркале,
     Стоял молодчиком оплеванным,
     Хотел смеяться, но не мог.
     Желая знать причину искривления,
     Он как бы делался ребенком
     И шел назад на четвереньках,
     Под сорок лет - четвероног.
     Но перед этим праздничным угаром
     Иные будто спасовали:
     Они довольны не амбаром радости,
     Они тут в молодости побывали.
     И вот теперь, шепча с бутылкою,
     Прощаясь с молодостью пылкою,
     Они скребут стакан зубами,
     Они губой его высасывают,
     Они приятелям рассказывают
     Свои веселия шальные.
     Ведь им бутылка словно матушка,
     Души медовая салопница,
     Целует слаще всякой девки,
     А холодит сильнее Невки.
     Они глядят в стекло.
     В стекле восходит утро.
     Фонарь, бескровный, как глиста,
     Стрелой болтается в кустах.
     И по трамваям рай качается -
     Тут каждый мальчик улыбается,
     А девочка наоборот -
     Закрыв глаза, открыла рот
     И ручку выбросила теплую
     На приподнявшийся живот.
     Трамвай, шатаясь, чуть идет.
     1928



     Самовар, владыка брюха,
     Драгоценный комнат поп!
     В твоей грудке вижу ухо,
     В твоей ножке вижу лоб.
     Император белых чашек,
     Чайников архимандрит,
     Твой глубокий ропот тяжек
     Тем, кто миру зло дарит.
     Я же -- дева неповинна,
     Как нетронутый цветок.
     Льется в чашку длинный-длинный,
     Тонкий, стройный кипяток.
     И вся комнатка-малютка
     Расцветает вдалеке,
     Словно цветик-незабудка
     На высоком стебельке.
     1930



     Вижу около постройки
     Древо радости -- орех.
     Дым, подобно белой тройке,
     Скачет в облако наверх.
     Вижу дачи деревянной
     Деревенские столбы.
     Белый, серый, оловянный
     Дым выходит из трубы.
     Вижу -- ты, по воле мужа
     С животом, подобным тазу,
     Ходишь, зла и неуклюжа,
     И подходишь к тарантасу.
     В тарантасе тройка алых
     Чернокудрых лошадей.
     Рядом дядя на цимбалах
     Тешит праздничных людей.
     Гей, ямщик! С тобою мама
     Да в селе высокий доктор.
     Полетела тройка прямо
     По дороге очень мокрой.
     Мама стонет, дядя гонит,
     Дядя давит лошадей,
     И младенец, плача, тонет
     Посреди больших кровей.
     Пуповину отгрызала
     Мама зубом золотым.
     Тройка бешеная стала,
     Коренник упал. Как дым,
     Словно дым, клубилась степь,
     Ночь сидела на холме.
     Дядя ел чугунный хлеб,
     Развалившись на траве.
     А в далекой даче дети
     Пели, бегая в крокете,
     И ликуя и шутя,
     Легким шариком вертя.
     И цыганка молодая,
     Встав над ними, как божок,
     Предлагала, завывая,
     Ассирийский пирожок.
     1929



     Старухи, сидя у ворот,
     Хлебали щи тумана, гари.
     Тут, торопяся на завод,
     Шел переулком пролетарий.
     Не быв задетым центром О,
     Он шел, скрепив периферию,
     И ветр ломался вкруг него.
     Приходит соболь из Сибири,
     И представляет яблок Крым,
     И девка, взяв рубля четыре,
     Ест плод, любуясь молодым.
     В его глазах - начатки знанья,
     Они потом уходят в руки,
     В его мозгу на состязанье
     Сошлись концами все науки.
     Как сон житейских геометрий,
     В необычайно крепком ветре
     Над ним домов бряцали оси,
     И в центре О мерцала осень.
     И к ней касаясь хордой, что ли,
     Качался клен, крича от боли,
     Качался клен, и выстрелом ума
     Казалась нам вселенная сама.
     1928



     Цирк сияет, словно щит,
     Цирк на пальцах верещит,
     Цирк на дудке завывает,
     Душу в душу ударяет!
     С нежным личиком испанки
     И цветами в волосах
     Тут девочка, пресветлый ангел,
     Виясь, плясала вальс-казак.
     Она среди густого пара
     Стоит, как белая гагара,
     То с гитарой у плеча
     Реет, ноги волоча.
     То вдруг присвистнет, одинокая,
     Совьется маленьким ужом,
     И вновь несется, нежно охая, --
     Прелестный образ и почти что нагишом!
     Но вот одежды беспокойство
     Вкруг тела складками легло.
     Хотя напрасно!
     Членов нежное устройство
     На всех впечатление произвело.
     Толпа встает. Все дышат, как сапожники,
     Во рту слюны навар кудрявый.
     Иные, даже самые безбожники,
     Полны таинственной отравой.
     Другие же, суя табак в пустую трубку,
     Облизываясь, мысленно целуют ту голубку,
     Которая пред ними пролетела.
     Пресветлая! Остаться не захотела!
     Вой всюду в зале тут стоит,
     Кромешным духом все полны.
     Но музыка опять гремит,
     И все опять удивлены.
     Лошадь белая выходит,
     Бледным личиком вертя,
     И на ней при всем народе
     Сидит полновесное дитя.
     Вот, маша руками враз,
     Дитя, смеясь, сидит анфас,
     И вдруг, взмахнув ноги обмылком,
     Дитя сидит к коню затылком.
     А конь, как стражник, опустив
     Высокий лоб с большим пером,
     По кругу носится, спесив,
     Поставив ноги под углом.
     Тут опять всеобщее изумленье,
     И похвала, и одобренье,
     И, как зверек, кусает зависть
     Тех, кто недавно улыбались
     Иль равнодушными казались.
     Мальчишка, тихо хулиганя,
     Подружке на ухо шептал:
     "Какая тут сегодня баня!"
     И девку нежно обнимал.
     Она же, к этому привыкнув,
     Сидела тихая, не пикнув.
     Закон имея естества,
     Она желала сватовства.
     Но вот опять арена скачет,
     Ход представленья снова начат.
     Два тоненькие мужика
     Стоят, сгибаясь, у шеста.
     Один, ладони поднимая,
     На воздух медленно ползет,
     То красный шарик выпускает,
     То вниз, нарядный, упадет
     И товарищу на плечи
     Тонкой ножкою встает.
     Потом они, смеясь опасно,.
     Ползут наверх единогласно
     И там, обнявшись наугад,
     На толстом воздухе стоят.
     Они дыханьем укрепляют
     Двойного тела равновесье,
     Но через миг опять летают,
     Себя по воздуху развеся.
     Тут опять, восторга полон,
     Зал трясется, как кликуша,
     И стучит ногами в пол он,
     Не щадя чужие уши.
     Один старик интеллигентный
     Сказал, другому говоря:
     "Этот праздник разноцветный
     Посещаю я не зря.
     Здесь нахожу я греческие игры,
     Красоток розовые икры,
     Научных замечаю лошадей, --
     Это не цирк, а прямо чародей!"
     Другой, плешивый, как колено,
     Сказал, что это несомненно.
     На последний страшный номер
     Вышла женщина-змея.
     Она усердно ползала в соломе,
     Ноги в кольца завия.
     Проползав несколько минут,
     Она совсем лишилась тела.
     Кругом служители бегут:
     -- Где? Где?
     Красотка улетела!
     Тут пошел в народе ужас,
     Все свои хватают шапки
     И бросаются наружу,
     Имея девок полные охапки.
     "Воры! Воры!" -- все кричали.
     Но воры были невидимки:
     Они в тот вечер угощали
     Своих друзей на Ситном рынке.
     Над ними небо было рыто
     Веселой руганью двойной,
     И жизнь трещала, как корыто,
     Летая книзу головой.
     1928




     Животные не спят. Они во тьме ночной
     Стоят над миром каменной стеной.
     Рогами гладкими шумит в соломе
     Покатая коровы голова.
     Раздвинув скулы вековые,
     Ее притиснул каменистый лоб,
     И вот косноязычные глаза
     С трудом вращаются по кругу.
     Лицо коня прекрасней и умней.
     Он слышит говор листьев и камней.
     Внимательный! Он знает крик звериный
     И в ветхой роще рокот соловьиный.
     И зная все, кому расскажет он
     Свои чудесные виденья?
     Ночь глубока. На темный небосклон
     Восходят звезд соединенья.
     И конь стоит, как рыцарь на часах,
     Играет ветер в легких волосах,
     Глаза горят, как два огромных мира,
     И грива стелется, как царская порфира.
     И если б человек увидел
     Лицо волшебное коня,
     Он вырвал бы язык бессильный свой
     И отдал бы коню. Поистине достоин
     Иметь язык волшебный конь!
     Мы услыхали бы слова.
     Слова большие, словно яблоки. Густые,
     Как мед или крутое молоко.
     Слова, которые вонзаются, как пламя,
     И, в душу залетев, как в хижину огонь,
     Убогое убранство освещают.
     Слова, которые не умирают
     И о которых песни мы поем.
     Но вот конюшня опустела,
     Деревья тоже разошлись,
     Скупое утро горы спеленало,
     Поля открыло для работ.
     И лошадь в клетке из оглобель,
     Повозку крытую влача,
     Глядит покорными глазами
     В таинственный и неподвижный мир.
     1926



     В жилищах наших
     Мы тут живем умно и некрасиво.
     Справляя жизнь, рождаясь от людей,
     Мы забываем о деревьях.
     Они поистине металла тяжелей
     В зеленом блеске сомкнутых кудрей.
     Иные, кроны поднимая к небесам,
     Как бы в короны спрятали глаза,
     И детских рук изломанная прелесть,
     Одетая в кисейные листы,
     Еще плодов удобных не наелась
     И держит звонкие плоды.
     Так сквозь века, селенья и сады
     Мерцают нам удобные плоды.
     Нам непонятна эта красота -
     Деревьев влажное дыханье.
     Вон дровосеки, позабыв топор,
     Стоят и смотрят, тихи, молчаливы.
     Кто знает, что подумали они,
     Что вспомнили и что открыли,
     Зачем, прижав к холодному стволу
     Свое лицо, неудержимо плачут?
     Вот мы нашли поляну молодую,
     Мы встали в разные углы,
     Мы стали тоньше. Головы растут,
     И небо приближается навстречу.
     Затвердевают мягкие тела,
     Блаженно древенеют вены,
     И ног проросших больше не поднять,
     Не опустить раскинутые руки.
     Глаза закрылись, времена отпали,
     И солнце ласково коснулось головы.
     В ногах проходят влажные валы.
     Уж влага поднимается, струится
     И омывает лиственные лица:
     Земля ласкает детище свое.
     А вдалеке над городом дымится
     Густое фонарей копье.
     Был город осликом, четырехстенным домом.
     На двух колесах из камней
     Он ехал в горизонте плотном,
     Сухие трубы накреня.
     Был светлый день. Пустые облака,
     Как пузыри морщинистые, вылетали.
     Шел ветер, огибая лес.
     И мы стояли, тонкие деревья,
     В бесцветной пустоте небес.
     1926



     У животных нет названья.
     Кто им зваться повелел?
     Равномерное страданье -
     Их невидимый удел.
     Бык, беседуя с природой,
     Удаляется в луга.
     Над прекрасными глазами
     Светят белые рога.
     Речка девочкой невзрачной
     Притаилась между трав,
     То смеется, то рыдает,
     Ноги в землю закопав.
     Что же плачет? Что тоскует?
     Отчего она больна?
     Вся природа улыбнулась,
     Как высокая тюрьма.
     Каждый маленький цветочек
     Машет маленькой рукой.
     Бык седые слезы точит,
     Ходит пышный, чуть живой.
     А на воздухе пустынном
     Птица легкая кружится,
     Ради песенки старинной
     Нежным горлышком трудится.
     Перед ней сияют воды,
     Лес качается, велик,
     И смеется вся природа,
     Умирая каждый миг.
     1929



     Лес качается, прохладен,
     Тут же разные цветы,
     И тела блестящих гадин
     Меж камнями завиты.
     Солнце жаркое, простое,
     Льет на них свое тепло.
     Меж камней тела устроя,
     Змеи гладки, как стекло.
     Прошумит ли сверху птица
     Или жук провоет смело,
     Змеи спят, запрятав лица
     В складках жареного тела.
     И загадочны и бедны,
     Спят они, открывши рот,
     А вверху едва заметно
     Время в воздухе плывет.
     Год проходит, два проходит,
     Три проходит. Наконец
     Человек тела находит --
     Сна тяжелый образец.
     Для чего они? Откуда?
     Оправдать ли их умом?
     Но прекрасных тварей груда
     Спит, разбросана кругом.
     И уйдет мудрец, задумчив,
     И живет, как нелюдим,
     И природа, вмиг наскучив,
     Как тюрьма стоит над ним.
     1929



     Смерть приходит к человеку,
     Говорит ему: "Хозяин,
     Ты походишь на калеку,
     Насекомыми кусаем.
     Брось житье, иди за мною,
     У меня во гробе тихо.
     Белым саваном укрою
     Всех от мала до велика.
     Не грусти, что будет яма,
     Что с тобой умрет наука:
     Поле выпашется само,
     Рожь поднимется без плуга.
     Солнце в полдень будет жгучим,
     Ближе к вечеру прохладным.
     Ты же, опытом научен,
     Будешь белым и могучим
     С медным крестиком квадратным
     Спать во гробе аккуратном".

     "Смерть, хозяина не трогай, --
     Отвечает ей мужик. --
     Ради старости убогой
     Пощади меня на миг.
     Дай мне малую отсрочку,
     Отпусти меня. А там
     Я единственную дочку
     За труды тебе отдам".

     Смерть не плачет, не смеется,
     В руки девицу берет
     И, как полымя, несется,
     И трава под нею гнется
     От избушки до ворот.

     Холмик во поле стоит,
     Дева в холмике шумит:
     "Тяжело лежать во гробе,
     Почернели ручки обе,
     Стали волосы как пыль,
     Из грудей растет ковыль.
     Тяжело лежать в могиле,
     Губки тоненькие сгнили,
     Вместо глазок -- два кружка,
     Нету милого дружка!"

     Смерть над холмиком летает
     И хохочет и грустит,
     Из ружья в него стреляет
     И склоняясь говорит:
     "Ну, малютка, полно врать,
     Полно глотку в гробе драть!
     Мир над миром существует,
     Вылезай из гроба прочь!
     Слышишь, ветер в поле дует,
     Наступает снова ночь.
     Караваны сонных звезд
     Пролетели, пронеслись.
     Кончен твой подземный пост,
     Ну, попробуй, поднимись!"

     Дева ручками взмахнула,
     Не поверила ушам,
     Доску вышибла, вспрыгнула,
     Хлоп! И лопнула по швам.

     И течет, течет бедняжка
     В виде маленьких кишок.
     Где была ее рубашка,
     Там остался порошок.
     Изо всех отверстий тела
     Червяки глядят несмело,
     Вроде маленьких малют
     Жидкость розовую пьют.

     Была дева -- стали щи.
     Смех, не смейся, подожди!
     Солнце встанет, глина треснет,
     Мигом девица воскреснет.
     Из берцовой из кости
     Будет деревце расти,
     Будет деревце шуметь,
     Про девицу песни петь,
     Про девицу песни петь,
     Сладким голосом звенеть:
     "Баю, баюшки, баю,
     Баю девочку мою!
     Ветер в поле улетел,
     Месяц в небе побелел.
     Мужики по избам спят,
     У них много есть котят.
     А у каждого кота
     Были красны ворота,
     Шубки синеньки у них,
     Все в сапожках золотых,
     Все в сапожках золотых,
     Очень, очень дорогих..."
     1929


     Меркнут знаки Зодиака
     Над просторами полей.
     Спит животное Собака,
     Дремлет птица Воробей.
     Толстозадые русалки
     Улетают прямо в небо,
     Руки крепкие, как палки,
     Груди круглые, как репа.
     Ведьма, сев на треугольник,
     Превращается в дымок.
     С лешачихами покойник
     Стройно пляшет кекуок.
     Вслед за ними бледным хором
     Ловят Муху колдуны,
     И стоит над косогором
     Неподвижный лик луны.
     Меркнут знаки Зодиака
     Над постройками села,
     Спит животное Собака,
     Дремлет рыба Камбала,
     Колотушка тук-тук-тук,
     Спит животное Паук,
     Спит Корова, Муха спит,
     Над землей луна висит.
     Над землей большая плошка
     Опрокинутой воды.
     Леший вытащил бревешко
     Из мохнатой бороды.
     Из-за облака сирена
     Ножку выставила вниз,
     Людоед у джентльмена
     Неприличное отгрыз.
     Все смешалось в общем танце,
     И летят во сне концы
     Гамадрилы и британцы,
     Ведьмы, блохи, мертвецы.
     Кандидат былых столетий,
     Полководец новых лет,
     Разум мой! Уродцы эти -
     Только вымысел и бред.
     Только вымысел, мечтанье,
     Сонной мысли колыханье,
     Безутешное страданье,-
     То, чего на свете нет.
     Высока земли обитель.
     Поздно, поздно. Спать пора!
     Разум, бедный мой воитель,
     Ты заснул бы до утра.
     Что сомненья? Что тревоги?
     День прошел, и мы с тобой -
     Полузвери, полубоги -
     Засыпаем на пороге
     Новой жизни молодой.
     Колотушка тук-тук-тук,
     Спит животное Паук,
     Спит Корова, Муха спит,
     Над землей луна висит.
     Над землей большая плошка
     Опрокинутой воды.
     Спит растение Картошка.
     Засыпай скорей и ты!
     1929



     Дерево растет, напоминая
     Естественную деревянную колонну.
     От нее расходятся члены,
     Одетые в круглые листья.
     Собранье таких деревьев
     Образует лес, дубраву.
     Но определенье леса неточно,
     Если указать на одно формальное строенье.
     Толстое тело коровы,
     Поставленное на четыре окончанья,
     Увенчанное хромовидной головою
     И двумя рогами (словно луна в первой четверти).
     Тоже будет непонятно,
     Также будет непостижимо,
     Если забудем о его значенье
     На карте живущих всего мира.
     Дом, деревянная постройка,
     Составленная как кладбище деревьев,
     Сложенная как шалаш из трупов,
     Словно беседка из мертвецов, --
     Кому он из смертных понятен,
     Кому из живущих доступен,
     Если забудем человека,
     Кто строил его и рубил?
     Человек, владыка планеты,
     Государь деревянного леса,
     Император коровьего мяса,
     Саваоф двухэтажного дома, --
     Он и планетою правит,
     Он и леса вырубает,
     Он и корову зарежет,
     А вымолвить слова не может.
     Но я, однообразный человек,
     Взял в рот длинную сияющую дудку,
     Дул, и, подчиненные дыханию,
     Слова вылетали в мир, становясь предметами.
     Корова мне кашу варила,
     Дерево сказку читало,
     А мертвые домики мира
     Прыгали, словно живые.
     1930



     Хочу у моря я спросить,
     Для чего оно кипит?
     Пук травы зачем висит,
     Между волн его сокрыт?
     Это множество воды
     Очень дух смущает мой.
     Лучше б выросли сады
     Там, где слышен моря вой.
     Лучше б тут стояли хаты
     И полезные растенья,
     Звери бегали рогаты
     Для крестьян увеселенья.
     Лучше бы руду копать
     Там, где моря видам гладь,
     Сани делать, башни строить,
     Волка пулей- беспокоить,
     Разводить медикаменты,
     Кукурузу молотить,
     Деве розовые ленты
     В виде опыта дарить.
     В хороводе бы скакать,
     Змея под вечер пускать
     И дневные впечатленья
     В свою книжечку писать.
     1930


     1

     Ираклий, Тихон, Лев, Фома
     Сидели важно вкруг стола.
     Над ними дедовский фонарь
     Висел, роняя свет на пир.
     Фонарь был пышный и старинный,
     Но в виде женщины чугунной.
     Та женщина висела на цепях,
     Ей в спину наливали масло,
     Дабы лампада не погасла
     И не остаться всем впотьмах.
     2
     Благообразная вокруг
     Сияла комната для пира.
     У стен -- с провизией сундук,
     Там -- изображение кумира
     Из дорогого алебастра.
     В горшке цвела большая астра.
     И несколько стульев прекрасных
     Вокруг стояли стен однообразных.
     3
     Так в этой комнате жилой
     Сидело четверо пирующих гостей.
     Иногда они вскакивали,
     Хватались за ножки своих бокалов
     И пронзительно кричали: "Виват!"
     Светила лампа в двести ватт.
     Ираклий был лесной солдат,
     Имел ружья огромную тетерю,
     В тетере был большой курок.
     Нажав его перстом, я верю,
     Животных бить возможно впрок.
     4
     Ираклий говорил, изображая
     Собой могучую фигуру:
     "Я женщин с детства обожаю.
     Они представляют собой роскошную клавиатуру,
     Из которой можно извлекать аккорды".
     Со стен смотрели морды
     Животных, убитых во время перестрелки.
     Часы двигали свои стрелки.
     И не сдержав разбег ума,
     Сказал задумчивый Фома:
     "Да, женщины значение огромно,
     Я в том согласен безусловно,
     Но мысль о времени сильнее женщин. Да!
     Споем песенку о времени, которую мы поем всегда".

     5 Песенка о времени
     Легкий ток из чаши А
     Тихо льется в чашу Бе,
     Вяжет дева кружева,
     Пляшут звезды на трубе.

     Поворачивая ввысь
     Андромеду и Коня,
     Над землею поднялись
     Кучи звездного огня.

     Год за годом, день за днем
     Звездным мы горим огнем,
     Плачем мы, созвездий дети,
     Тянем руки к Андромеде

     И уходим навсегда,
     Увидавши, как в трубе
     Легкий ток из чаши А
     Тихо льется в чашу Бе.
     6
     Тогда ударил вновь бокал,
     И разом все "Виват!" вскричали,
     И им в ответ, устроив бал,
     Часы пять криков прокричали.
     Как будто маленький собор,
     Висящий крепко на гвозде,
     Часы кричали с давних пер,
     Как надо двигаться звезде.
     Бездонный времени сундук,
     Часы -- творенье адских рук!
     И все это прекрасно понимая,
     Сказал Фома, родиться мысли помогая:
     "Я предложил бы истребить часы'"
     И закрутив усы,
     Он посмотрел на всех спокойным глазом.
     Блестела женщина своим чугунным тазом.
     7
     А если бы они взглянули за окно,
     Они б увидели великое пятно
     Вечернего светила.
     Растенья там росли., как дудки,
     Цветы качались выше плеч,
     И в каждой травке, как в желудке,
     Возможно свету было течь.
     Мясных растений городок
     Пересекал воды поток.
     И, обнаженные, слагались
     В ладошки длинные листы,
     И жилы нижние купались
     Среди химической воды.
     8
     И с отвращеньем посмотрев в окошко.
     Сказал Фома: "Ни клюква, ни морошка,
     Ни жук, ни мельница ни пташка,
     Ни женщины большая ляжка
     Меня не радуют. Имейте все в виду:
     Часы стучат, и я сейчас уйду".
     9
     Тогда встает безмолвный Лев,
     Ружье берет, остервенев,
     Влагает в дуло два заряда,
     Всыпает порох роковой
     И в середину циферблата
     Стреляет крепкою рукой.
     И все в дыму стоят, как боги,
     И шепчут, грозные: "Виват!"
     И женщины железной ноги
     Горят над ними в двести ватт.
     И все растенья припадают
     К стеклу, похожему на клей,
     И с удивленьем наблюдают
     Могилу разума людей.
     1933



     А г а ф о н о в
     прошу садиться, выпить чаю.
     У нас варенья полон чан.

     К о р н е е в
     Среди посуд я различаю
     Прекрасный чайник англичан.

     А г а ф о н о в
     Твой глаз, Корнеев, навострился,
     Ты видишь Англии фарфор.
     Он в нашей келье появился
     Еще совсем с недавних пор.
     Мне подарил его мой друг
     Открыв с посудою сундук.

     К о р н е е в
     Невероятна речь твоя,
     Приятель сердца Агафонов!
     Ужель могу поверить я:
     Предмет, достойный Пантеонов,
     Роскошный Англии призрак,
     Который видом тешит зрак,
     Жжет душу, разум просветляет,
     Больных к художеству склоняет,
     Засохшим сердце веселит,
     А сам сияет и горит, -
     Ужель такой предмет высокий,
     Достойный лучшего венца,
     Отныне в хижине убогой
     Травою лечит мудреца?

     А г а ф о н о в
     Да, это правда.

     К о р н е е в
     Боже правый!
     Предмет, достойный лучших мест,
     Стоит, наполненный отравой,
     Где Агафонов кашу ест!
     Подумай только: среди ручек,
     Которы тонки, как зефир,
     Он мог бы жить в условьях лучших
     И почитаться как кумир.
     Властитель Англии туманной,
     Его поставивши в углу,
     Сидел бы весь благоуханный,
     Шепча посуде похвалу.
     Наследник пышною особой
     При нем ходил бы, сняв сапог,
     И в виде милости особой
     Его за носик трогать мог.
     И вдруг такие небылицы!
     В простую хижину упав,
     Сей чайник носит нам водицы,
     Хотя не князь ты и не граф.

     А г а ф о н о в
     Среди различных лицедеев
     Я слышал множество похвал,
     Но от тебы, мой друг Корнеев,
     Таких речей не ожидал.
     Ты судишь, право, как лунатик,
     Ты весь от страсти изнемог,
     И жила вздулась, как канатик,
     Обезобразив твой висок.
     Ужели чайник есть причина?
     Возьми его! На что он мне!

     К о р н е е в
     Благодарю тебя, мужчина.
     Теперь спокоен я вполне.
     Прощай. Я все еще рыдаю.
     (Уходит)

     А г а ф о н о в
     Я духом в воздухе летаю,
     Я телом в келейке лежу
     И чайник снова в келью приглашу.

     К о р н е е в
     (входит)

     Возьми обратно этот чайник,
     Он ненавистен мне навек:
     Я был премудрости начальник,
     А стал пропащий человек.

     А г а ф о н о в
     (обнимая его)
     Хвала тебе, мой друг Корнеев,
     Ты чайник духом победил.
     Итак, бери его скорее:
     Я дарю тебе его изо всех сил.
     1931





     В о л к
     Змея почтенная лесная,
     Зачем ползешь, сама не зная,
     Куда идти, зачем спешить,
     Ужель спеша возможно жить?

     З м е я
     Премудрый волк, уму непостижим
     Тот мир, который неподвижен.
     И так же просто мы бежим,
     Как вылетает дым из хижин.

     В о л к
     Понять нетрудно твой ответ.
     Куда как слаб рассудок змея!
     Ты от себя бежишь, мой свет,
     В движенье правду разумея.

     З м е я
     Я вижу, ты идеалист.

     В о л к
     Гляди: спадает с древа лист.
     Кукушка, песенку построя
     На двух тонах (дитя простое!)
     Поет внутри высоких рощ.
     При солнце льется ясный дождь,
     Течет вода две-три минуты,
     Крестьяне бегают разуты,
     Потом опять сияет свет,
     Дождь миновал, и капель нет.
     Открой мне смысл картины этой.

     З м е я
     Иди, с волками побеседуй,
     Они дадут тебе отчет,
     Зачем вода с небес течет.

     В о л к
     Отлично. Я пойду к волкам.
     Течет вода по их бокам.
     Вода, как матушка, поет,
     Когда на нас тихонько льет.
     Природа в стройном сарафане,
     Главою в солнце упершись,
     Весь день играет на органе.
     Мы назваем это: жизнь.
     Мы называем это: дождь,
     По лужам шлепанье малюток,
     И шум лесов, и плчски рощ,
     И в роще хохот незабудок.
     Или, когда угрюм орган,
     На небе слышен барабан,
     И войско туч пудов на двести
     Лежит вверху на каждом месте,
     Когда могучих вод поток
     Сшибает с ног лесного зверя, -
     Самим себе еще не веря,
     Мы называем это: бог.
     1931




     Вот на площади квадратной
     Маслодельня, белый дом!
     Бык гуляет аккуратный,
     Чуть качая животом.
     Дремлет кот на белом стуле,
     Под окошком вьются гули,
     Бродит тетя Мариули,
     Звонко хлопая ведром.
     Сепаратор, бог чухонский,
     Масла розовый король!
     Укроти свой топот конский,
     Полюбить тебя позволь.
     Дай мне два кувшина сливок,
     Дай сметаны полведра,
     Чтобы пел я возле ивок
     Вплоть до самого утра!
     Маслодельни легкий стук,
     Масла маленький сундук,
     Что стучишь ты возле пашен,
     Там, где бык гуляет, важен,
     Что играешь возле ив,
     Стенку набок наклонив?
     Спой мне, тетя Мариули,
     Песню легкую, как сон!
     Все животные заснули,
     Месяц в небо унесен.
     Безобразный, конопатый,
     Словно толстый херувим,
     Дремлет дядя Волохатый
     Перед домиком твоим.
     Все спокойно. Вечер с нами!
     Лишь на улице глухой
     Слышу: бьется под ногами
     Заглушенный голос мой.
     1930



     Колыхаясь еле-еле
     Всем ветрам наперерез,
     Птицы легкие висели,
     Как лампады средь небес.
     Их глаза, как телескопики,
     Смотрели прямо вниз.
     Люди ползали, как клопики,
     Источники вились.
     Мышь бежала возле пашен,
     Птица падала на мышь.
     Трупик, вмиг обезображен,
     Убираем был в камыш.
     В камышах сидела птица,
     Мышку пальцами рвала,
     Изо рта ее водица
     Струйкой на землю текла.
     И сдвигая телескопики
     Своих потухших глаз,
     Птица думала. На холмике
     Катился тарантас.
     Тарантас бежал по полю,
     В тарантасе я сидел
     И своих несчастий долю
     Тоже на сердце имел.
     1933



     Формы тела и ума
     Кто рубил и кто ковал?
     Там, где море-каурма,
     Словно идол, ходит вал.

     Словно череп, безволос,
     Как червяк подземный, бел,
     Человек, расправив хвост,
     Перед волнами сидел.

     Разворачивая ладони,
     Словно белые блины,
     Он качался на попоне
     Всем хребтом своей спины.

     Каждый маленький сустав
     Был распарен и раздут.
     Море телом исхлестав,
     Человек купался тут.

     Море телом просверлив,
     Человек нырял на дно.
     Словно идол, шел прилив,
     Заслоняя дна пятно.
     Человек, как гусь, как рак,
     Носом радостно трубя,
     Покидая дна овраг,
     Шел, бородку теребя.

     Он размахивал хвостом,
     Он притоптывал ногой
     И кружился колесом,
     Безволосый и нагой.

     А на жареной спине.
     Над безумцем хохоча,
     Инфузории одне
     Ели кожу лихача.
     1930


     Звезды, розы и квадраты,
     Стрелы северных сияний,
     Тонки, круглы, полосаты,
     Осеняли наши зданья.
     Осеняли наши домы
     Жезлы, кубки и колеса.
     В чердаках визжали кошки,
     Грохотали телескопы.
     Но машина круглым глазом
     В небе бегала напрасно:
     Все квадраты улетали,
     Исчезали жезлы, кубки.
     Только маленькая птичка
     Между солнцем и луною
     В дырке облака сидела,
     Во все горло песню пела:
     "Вы не вейтесь, звезды, розы,
     Улетайте, жезлы, кубки, -
     Между солнцем и луною
     Бродит утро за горами!"
     1930



     Бьет крылом седой петух,
     Ночь повсюду наступает.
     Как звезда, царица мух
     Над болотом пролетает.
     Бьется крылышком отвесным
     Остов тела, обнажен,
     На груди пентакль чудесный
     Весь в лучах изображен.
     На груди пентакль печальный
     Между двух прозрачных крыл,
     Словно знак первоначальный
     Неразгаданных могил.
     Есть в болоте странный мох,
     Тонок, розов, многоног,
     Весь прозрачный, чуть живой,
     Презираемый травой.
     Сирота, чудесный житель
     Удаленных бедных мест,.
     Это он сулит обитель
     Мухе, реющей окрест.
     Муха, вся стуча крыламя,.
     Мускул грудки развернув,
     Опускается кругами
     На болота влажный туф.
     Если ты, мечтой томим,
     Знаешь слово Элоим,
     Муху странную бери,
     Муху в банку посади,
     С банкой по полю ходи,.
     За приметами следи.
     Если муха чуть шумит --
     Под ногою медь лежит.
     Если усиком ведет --
     К серебру тебя зовет.
     Если хлопает крылом --
     Под ногами злата ком.
     Тихо-тихо ночь ступает,.
     Слышен запах тополей.
     Меркнет дух мой, замирает
     Между сосен и полей.
     Спят печальные болота,
     Шевелятся корни трав.
     На кладбище стонет кто-то
     Телом к холмику припав.
     Кто-то стонет, кто-то плачет,
     Льются звезды с высоты.
     Вот уж мох вдали маячит.
     Муха, муха, где же ты?
     1930



     Где древней музыки фигуры,
     Где с мертвым бой клавиатуры,
     Где битва нот с безмолвием пространства -
     Там не ищи, поэт, душе своей убранства.
     Соединив безумие с умом,
     Среди пустынных смыслов мы построим дом -
     Училище миров, неведомых доселе.
     Поэзия есть мысль, устроенная в теле.
     Она течет, незримая, в воде -
     Мы воду воспоем усердными трудами.
     Она горит в полуночной звезде -
     Звезда, как полымя, бушует перед нами.
     Тревожный сон коров и беглый разум птиц
     Пусть смотрят из твоих диковинных страниц.
     Деревья пусть поют и страшным разговором
     Пугает бык людей, тот самый бык, в котором
     Заключено безмолвие миров,
     Соединенных с нами крепкой связью.

     Побит камнями и закидан грязью,
     Будь терпелив. И помни каждый миг:
     Коль музыки коснешься чутким ухом,
     Разрушится твой дом и, ревностный к наукам.
     Над нами посмеется ученик.
     1932



     Птицы плавают над морем.
     Славен город Посейдон!
     Мы машиной воду роем.
     Славен город Посейдон!
     На трубе Чималыгопока
     Мы играем в окна мира:
     Под волнами спит глубоко
     Башен стройная порфира.
     В страшном блеске орихалка
     Город солнца и числа
     Спит, и буря, как весталка, --
     Буря волны принесла.

     Море! Море! Морда гроба!
     Вечной гибели закон!
     Где легла твоя утроба,
     Умер город Посейдон.
     Чуден вид его и страшен:
     Рыбой съедены до пят,
     Из больших окошек башен
     Люди длинные глядят.

     Человек, носим волною,
     Едет книзу головою.
     Осьминог сосет ребенка,
     Только влас висит коронка.
     Рыба, пухлая, как мох,
     Вкруг колонны ловит блох.
     И над круглыми домами,
     Над фигурами из бронзы,
     Над могилами науки,
     Пирамидами владыки --
     Только море, только сон,
     Только неба синий тон.
     1930



     Ж е н щ и н ы
     Мы, женщины, повелительницы котлов,
     Изобретательницы каш,
     Толкачихи мира вперед, -
     Дни и ночи, дни и ночи,
     Полные любовного трудолюбия,
     Рождаем миру толстых красных младенцев.
     Как корабли ,уходящие в дальнее плавание,
     Младенцы имеют полную оснастку органов:
     Это теперь пригодится, это - потом.
     Горы живого сложного мяса
     Мы кладем на руки человечества.
     Вы, плотники, ученые леса,
     Вы, каменщики, строители хижин,
     Вы, живописцы, покрывающие стены
     Загадочными фигурами нашей истории,
     Откройте младенцам глаза,
     Развяжите уши,
     И толкните неопытный разум
     На первые подвиги.

     П л о т н и к и
     Мы, плотники, ученые леса,
     Математики жизни деревьев,
     Построим младенцам огромные колыбели
     На крепких дубовых ногах.
     Великие мореходы
     Получат кроватки из клена:
     Строение кленовых волокон
     Подобно морскому прибою.
     Ткачам, инженерам одежды,
     Прилична кровать из чинара:
     Чинар - это дерево-ткач,
     Плетущий себя самого.
     Ясень,
     На котором продолговатые облака,
     Будет учителем в небо полетов.
     Черные полосы лиственниц
     Научат строительству рельсов.
     Груша и липа -
     Наставницы маленьких девочек.
     Дерево моа похоже на мед -
     Пчеловодов учитель.
     Туя, крупы властелинша -
     Урок земледельцу.
     Бурый орех, как земля, -
     Землекопу помощник.
     Учит каменья тесать
     И дома возводить - палисандра.
     Черное дерево - это металла двойник,
     Свет кузнецам,
     Воспитанье вождям и солдатам.

     Ж и в о п и с ц ы
     Мы нарисуем фигурки зверей
     И сцены из жизни растений.
     Тело коровы,
     Читающей курс Маслоделья,
     Вместо Мадонны
     Будет сиять над кроваткой младенца.
     Мы нарисуем пляску верблюдов
     В могучих песках Самарканда,
     Та где зеркальная чаша
     Бежит за движением солнца.
     Мы нарисуем
     Историю новых растений.
     Дети простых садоводов,
     Стали они словно бомбы.
     Первое их пробужденье
     Мы не забудем -
     Час, когда в ножке листа
     Обозначился мускул,
     В теле картошки
     Зачаток мозгов появился
     И кукурузы глазок
     Открылся на кончике стебля.
     Злаков войну нарисуем мы,
     Битву овса с воробьями -
     День, когда птичка упала,
     Сраженная листьев ударом.
     Вот что нарисуем мы
     На наших картинах.
     Тот, кто увидит их раз,
     Не забудет до гроба.


     К а м е н щ и к и
     Мы поставим на улице сто изваяний.
     Из алебастра сделанные люди,
     У которых отпилены черепные крышки.
     Мозг исчез,
     А в дыры стеклянных глазниц
     Натекла дождевая вода,
     И в ней купаются голуби, -
     Сто безголовых героев
     Будут стоять перед миром,
     Держа в руках окончанья своих черепов.
     Каменные шляпы
     Сняли они со своих черепов,
     Как бы приветствуя будущее!
     Сто наблюдателей жизни животных
     Согласились отдать свой мозг
     И переложить его
     В черепные коробки ослов,
     Чтобы сияло
     Животных разумное царство.
     Вот добровольная
     Расплата человечества
     Со своими рабами!
     Лучшая жертва,
     Которую видели звезды!
     Пусть же подобье героев
     Отныне стоит перед миром младенцев.
     Маленькие граждане мира
     Будут играть
     У каменных ног истуканов,
     Будут бросать в черепа мудрецов
     Гладкие камешки-гальки,
     Бульканье вод будут слушать
     И разговоры голубок,
     В каменной пазухе мира
     Жуков находить и кузнечиков.
     Жуки с неподвижными крыльями,
     Зародыши славных Сократов,
     Катают хлебные шарики,
     Чтобы сделаться умными.
     Кузнечики - это часы насекомых,
     Считают течение времени,
     Сколько кому осталось
     Свой ум развивать
     И когда передать его детям.
     Так, путешествуя
     Из одного тела в другое,
     Вырастает таинственный разум.
     Время кузнечика и пространство жука -
     Вот младенчество мира.

     Ж е н щ и н ы
     Ваши слова достойны уважения,
     Плотники,
     Живописцы и каменщики!
     Ныне заложена первая
     Школа Жуков.



     Толпа высоких мужиков
     Сидела важно на бревне.
     Обычай жизни был таков,
     Досуги, милые вдвойне.
     Царя ли свергнут или разом
     Скотину волк на поле съест,
     Они сидят, гуторя басом,
     Про то да се узнав окрест.
     Иногда во тьме ночной
     Приносят длинную гармошку,
     Извлекают резкие продолжительные звуки
     И на травке молодой
     Скачут страшными прыжками,
     Взявшись за руки, толпой.
     Вот толпа несется, воет,
     Слышен запах потной кожи,
     Музыканты рожи строят,
     На чертей весьма похожи.
     В громе, давке, кувырканье
     "Эх, пошла! -- кричат. -- Наддай-ка!"
     Реют бороды бараньи,
     Стонет, воет балалайка.
     "Эх, пошла!" И дым столбом,
     От натуги бледны лица.
     Многоногий пляшет ком,
     Воет, стонет, веселится.
     Но старцы сумрачной толпой
     Сидят на бревнах меж домами,
     И лунный свет, виясь столбами,
     Висит над ними как живой.
     Тогда, привязанные к хатам,
     Они глядят на этот мир,
     Обсуждают, что такое атом,
     Каков над воздухом эфир.
     И скажет кто-нибудь, печалясь,
     Что мы, пожалуй, не цари,
     Что наверху плывут, качаясь,
     Миров иные кубари.
     Гром мечут, искры составляют,
     Живых растеньями питают,
     А мы, приклеены к земле,
     Сидим, как птенчики в дупле.
     Тогда крестьяне, созерцая
     Природы стройные холмы,
     Сидят, задумчиво мерцая
     Глазами страшной старины.
     Иной жуков наловит в шапку,
     Глядит, внимателен и тих,
     Какие есть у тварей лапки,
     Какие крылышки у них.
     Иной первоначальный астроном
     Слагает из бересты телескоп,
     И ворон с каменным крылом
     Стоит на крыше, словно поп.
     А на вершинах Зодиака,
     Где слышен музыки орган,
     Двенадцать люстр плывут из мрака,
     Составив круглый караван.
     И мы под ними, как малютки,
     Сидим, считая день за днем,
     И, в кучу складывая сутки,
     Весь месяц в люстру отдаем.
     1933



     Воин слова, по ночам
     Петь пора твоим мечам!

     На бессильные фигурки существительных
     Кидаются лошади прилагательных,
     Косматые всадники
     Преследуют конницу глаголов,
     И снаряды междометий
     Рвутся над головами,
     Как сигнальные ракеты.

     Битва слов! Значений бой!
     В башне Синтаксис -- разбой.
     Европа сознания
     В пожаре восстания.
     Невзирая на пушки врагов,
     Стреляющие разбитыми буквами,
     Боевые слоны подсознания
     Вылезают и топчутся,
     Словно исполинские малютки.

     Но вот, с рождения не евши,
     Они бросаются в таинственные бреши
     И с человечьими фигурками в зубах
     Счастливо поднимаются на задние ноги.
     Слоны подсознания!
     Боевые животные преисподней!
     Они стоят, приветствуя веселым воем
     Все, что захвачено разбоем.

     Маленькие глазки слонов
     Наполнены смехом и радостью.
     Сколько игрушек! Сколько хлопушек!
     Пушки замолкли, крови покушав,
     Синтаксис домики строит не те,
     Мир в неуклюжей стоит красоте.
     Деревьев отброшены старые правила,
     На новую землю их битва направила.
     Они разговаривают, пишут сочинения,
     Весь мир неуклюжего полон значения!
     Волк вместо разбитой морды
     Приделал себе человечье лицо,
     Вытащил флейту, играет без слов
     Первую песню военных слонов.

     Поэзия, сраженье проиграв,
     Стоит в растерзанной короне.
     Рушились башен столетних Монбланы,
     Где цифры сияли, как будто полканы,
     Где меч силлогизма горел и сверкал,
     Проверенный чистым рассудком.
     И что же? Сражение он проиграл
     Во славу иным прибауткам!

     Поэзия в великой муке
     Ломает бешеные руки,
     Клянет весь мир,
     Себя зарезать хочет,
     То, как безумная, хохочет,
     То в поле бросится, то вдруг
     Лежит в пыли, имея много мук
     .
     На самом деле, как могло случиться,
     Что пала древняя столица?
     Весь мир к поэзии привык,
     Все было так понятно.
     В порядке конница стояла,
     На пушках цифры малевала,
     И на знаменах слово Ум
     Кивало всем, как добрый кум.
     И вдруг какие-то слоны,
     И все перевернулось!

     Поэзия начинает приглядываться,
     Изучать движение новых фигур,
     Она начинает понимать красоту неуклюжести,
     Красоту слона, выброшенного преисподней.

     Сраженье кончено. В пыли
     Цветут растения земли,
     И слон, рассудком приручаем,
     Ест пироги и запивает чаем.
     1931



     Поэма
     Пролог
     Нехороший, но красивый,
     Это кто глядит на нас?
     То Мужик неторопливый
     Сквозь очки уставил глаз.
     Белых Житниц отделенья
     Поднимались в отдаленье,
     Сквозь окошко хлеб глядел,
     В загородке конь сидел.
     Тут природа вся валялась
     В страшном диком беспорядке:
     Кой-где дерево шаталось
     Там реки струилась прядка.
     Тут стояли две-три хаты
     Над безумным ручейком
     Идет медведь продолговатый
     Как-то поздним вечерком.
     А над ним, на небе тихом,
     Безобразный и большой,
     Журавель летает с гиком,
     Потрясая головой.
     Из клюва развевался свиток,
     Где было сказано: "Убыток
     Дают трехпольные труды".
     Мужик гладил конец бороды.
     1. БЕСЕДА О ДУШЕ
     Ночь на воздух вылетает,
     В школе спят ученики.
     Вдоль по хижинам сверкают
     Маленькие ночники.
     Крестьяне, храбростью дыша,
     Собираются в кружок,
     Обсуждают, где душа?
     Или только порошок
     Остается после смерти?
     Или только газ вонючий?
     Скворешниц розовые жерди
     Поднялись над ними тучей.
     Крестьяне мрачны и обуты
     В большие валенки судьбы,
     Сидят. Усы у них раздуты
     На верху большой губы.
     Также шапки выделялись
     В виде толстых колпаков.
     Собаки пышные валялась
     Среди хозяйских сапогов.
     Мужик суровый, точно туча,
     Держал кувшинчик молока.
     Сказал: "Природа меня мучит,
     Превращая в старика.
     Когда, паша семейную десятину,
     Иду, подобен исполину,
     Гляжу-гляжу, а предо мной
     Все кто-то движется толпой. --
     "Да, это правда. Дух животный, --
     Сказал в ответ ему старик, -
     Живет меж нами, как бесплотный
     Жилец развалин дорогих.
     Ныне, братцы, вся природа
     Как развалина какая!
     Животных уж не та порода
     Живет меж нами, но другая". --
     "Ты лжешь, старик! -- в ответ ему
     Сказал стоящий тут солдат. --
     Таких речей я не пойму,
     Их только глупый слушать рад.
     Поверь, что я во многих битвах
     На скакуне носился, лих,
     Но никогда не знал молитвы
     И страшных ужасов твоих.
     Уверяю вас, друзья:
     Природа ничего не понимает
     И ей довериться нельзя". --
     "Кто ее знает? --
     Сказал пастух, лукаво помолчав. --
     С детства я -- коров водитель,
     Но скажу вам, осерчав:
     Вся природа есть обитель.
     Вы, мужики, живя в миру,
     Любите свою избу,
     Я ж природы конуру
     Вместо дома изберу.
     Некоторые движения коровы
     Для меня ясней, чем ваши.
     Вы ж, с рожденья нездоровы,
     Не понимаете простого даже". --
     "Однако ты профан! --
     Прервал его другой крестьянин. --
     Прости, что я тебя прервал,
     Но мы с тобой бороться станем.
     Скажи по истине, по духу,
     Живет ли мертвецов душа?"
     И все замолкли. Лишь старуха
     Сидела, спицами кружа.
     Деревня, хлев напоминая,
     Вокруг беседы поднялась:
     Там угол высился сарая,
     Тут чье-то дерево валялось.
     Сквозь бревна тучные избенок
     Мерцали панцири заслонок,
     Светились печи, как кубы,
     С квадратным выступом трубы.
     Шесты таинственные зыбок
     Хрипели, как пустая кость.
     Младенцы спали без улыбок,
     Блохами съедены насквозь.
     Иной мужик, согнувшись в печке,
     Свирепо мылся из ведерка,
     Другой коню чинил уздечки
     А третий кремнем в камень щелкал.
     "Мужик, иди спать!" --
     Баба из окна кричала.
     И вправду, ночь, как будто мать,
     Деревню ветерком качала.
     "Так! -- сказал пастух лениво. --
     Вон средь кладбища могил
     Их душа плывет красиво,
     Описать же нету сил.
     Петел, сидя на березе,
     Уж двенадцать раз пропел.
     Скоро, ножки отморозя,
     Он вспорхнул и улетел.
     А душа пресветлой ручкой
     Машет нам издалека.
     Вся она как будто тучка,
     Платье вроде как река.
     Своими нежными глазами
     Все глядит она, глядит,
     А тело, съедено червями,
     В черном домике лежит.
     "Люди, -- плачет, -- что вы, люди!
     Я такая же, как вы,
     Только меньше стали груди
     да прическа из травы.
     Меня, милую, берите,
     Скучно мне лежать одной.
     Хоть со мной поговорите,
     Поговорите хоть со мной!"
     "Это бесконечно печально! --
     Сказал старик, закуривая трубку. --
     И я встречал ее случайно,
     Нашу милую голубку.
     Она, как столбичек, плыла
     С могилки прямо на меня
     И, верю, на тот свет звала,
     Тонкой ручкою маня.
     Только я вбежал во двор,
     Она на столбик налетела
     И сгинула. Такое дело!"
     "Ах, вот о чем разговор! --
     Воскликнул радостно солдат. --
     Тут суевериям большой простор,
     Но ты, старик, возьми назад
     Свои слова. Послушайте, крестьяне,
     Мое простое объясненье.
     Вы знаете, я был на поле брани,
     Носился, лих, под пули пенье.
     Теперь же я скажу иначе,
     Предмета нашего касаясь:
     Частицы фосфора маячат,
     Из могилы испаряясь.
     Влекомый воздуха теченьем,
     Столбик фосфора несется
     Повсюду, но за исключеньем
     Того случая, когда о твердое разобьется.
     Видите, как все это просто!"
     Крестьяне сумрачно замолкли,
     Подбородки стали круче.
     Скворешниц розовых оглобли
     Поднялись над ними тучей.
     Догорали ночники,
     В школе спали ученики.
     Одна учительница тихо
     Смотрела в глубь седых полей,
     Где ночь плясала, как шутиха,
     Где плавал запах тополей,
     Где смутные тела животных
     Сидели, наполняя хлев,
     И разговор вели свободный,
     Душой природы овладев.
     2. СТРАДАНИЯ ЖИВОТНЫХ
     Смутные тела животных
     Сидели, наполняя хлев,
     И разговор вели свободный,
     Душой природы овладев.
     "Едва могу себя понять, --
     Молвил бык, смотря в окно. --
     На мне сознанья есть печать,
     Но сердцем я старик давно.
     Как понять мое сомненье?
     Как унять мою тревогу?
     Кажется, без потрясенья
     День прошел, и слава Богу!
     Однако тут не все так просто.
     На мне печаль как бы хомут.
     На дно коровьего погоста,
     Как видно, скоро повезут.
     О, стон гробовый!
     Вопль унылый!
     Там даже не построены могилы:
     Корова мертвая наброшена
     На кости рваные овечек;
     Подале, осердясь на коршуна,
     Собака чей-то труп калечит.
     Кой-где копыто, дотлевая,
     Дает питание растенью,
     И череп сорванный седлает
     Червяк, сопутствуя гниенью.
     Частицы шкурки и состав орбиты
     Тут же все лежат-лежат,
     Лишь капельки росы, налиты
     На них, сияют и дрожат.
     Ответил конь:
     "Смерти бледная подкова
     Просвещенным не страшна.
     Жизни горькая основа
     Смертным более нужна.
     В моем черепе продолговатом
     Мозг лежит, как длинный студень.
     В своем домике покатом
     Он совсем не жалкий трутень.
     Люди! Вы напрасно думаете
     Что я мыслить не умею,
     Если палкой меня дуете,
     Нацепив шлею на шею.
     Мужик, меня ногами обхватив,
     Скачет, страшно дерясь кнутом,
     И я скачу, хоть некрасив,
     Хватая воздух жадным ртом.
     Кругом природа погибает,
     Мир качается, убог,
     Цветы, плача, умирают,
     Сметены ударом ног.
     Иной, почувствовав ушиб,
     Закроет глазка и приляжет,
     А на спине моей мужик,
     Как страшный Бог,
     Руками и ногами машет.
     Когда же, в стойло заключен,
     Стою, устал и удручен,
     Сознанья бледное окно
     Мне открывается давно.
     И вот, от боли раскорячен,
     Я слышу: воют небеса.
     То зверь трепещет, предназначен
     Вращать систему колеса.
     Молю, откройте, откройте, друзья,
     Ужели все люди над нами князья?"
     Конь стихнул. Все окаменело,
     Охвачено сознаньем грубым.
     Животных составное тело
     Имело сходство с бедным трупом.
     Фонарь, наполнен керосином,
     Качал страдальческим огнем,
     Таким дрожащим и старинным,
     Что все сливал с небытием.
     Как дети хмурые страданья,
     Толпой теснилися воспоминанья
     В мозгу настойчивых животных,
     И раскололся мир двойной,
     И за обломком тканей плотных
     Простор открылся голубой.
     "Вижу я погост унылый, --
     Молвил бык, сияя взором. --
     Там на дне сырой могилы
     Кто-то спит за косогором.
     Кто он, жалкий, весь в коростах,
     Полусъеденный, забытый,
     Житель бедного погоста,
     Грязным венчиком покрытый?
     Вкруг него томятся ночи,
     Руки бледные закинув,
     Вкруг него цветы бормочут
     В погребальных паутинах.
     Вкруг него, невидны людям,
     Но Нетленны, как дубы,
     Возвышаются умные свидетели его жизни --
     Доски Судьбы .
     И все читают стройными глазами
     Домыслы странного трупа,
     И мир животный с небесами
     Тут примирен прекрасно-глупо.
     И сотни-сотни лет пройдут,
     И внуки наши будут хилы,
     Но и они покой найдут
     На берегах такой могилы.
     Так человек, отпав от века,
     Зарытый в новгородский ил,
     Прекрасный образ человека
     В душе природы заронил".
     Не в силах верить, все молчали.
     Конь грезил, выпятив губу.
     И ночь плясала, как в начале,
     Шутихой с крыши на трубу.
     И вдруг упала. Грянул свет,
     И шар поднялся величавый,
     И птицы пели над дубравой -
     Ночных свидетели бесед.
     3. КУЛАК, ВЛАДЫКА БАТРАКОВ
     Птицы пели над дубравой,
     Ночных свидетели бесед,
     И луч звезды кидал на травы
     Первоначальной жизни свет,
     И над высокою деревней,
     Еще превратна и темна,
     Опять в своей короне древней
     Вставала русская луна.
     Монеты с головами королей
     Храня в тяжелых сундуках,
     Кулак гнездился средь людей,
     Всегда испытывая страх.
     И рядом с ним гнездились боги
     В своих задумчивых божницах.
     Лохматы, немощны, двуноги,
     В коронах, латах, власяницах,
     С большими необыкновенными бородами,
     Они глядели из-за стекол
     Там, где кулак, крестясь руками,
     Поклоны медленные кокал.
     Кулак моленью предается.
     Пес лает. Парка сторожит.
     А время кое-как несется
     И вниз по берегу бежит.
     Природа жалкий сок пускает,
     Растенья полны тишиной.
     Лениво злак произрастает,
     Короткий, немощный, слепой.
     Земля, нуждаясь в крепкой соли,
     Кричит ему: "Кулак, доколе?"
     Но чем земля ни угрожай,
     Кулак загубит урожай.
     Ему приятно истребленье
     Того, что будущего знаки.
     Итак, предавшись утомленью,
     Едва стоят, скучая злаки.
     Кулак, владыка батраков,
     Сидел, богатством возвеличен,
     И мир его, эгоцентричен,
     Был выше многих облаков.
     А ночь, крылами шевеля,
     Как ведьма, бегает по крыше,
     То ветер пустит на поля,
     То притаится и не дышит,
     То, ставню выдернув из окон,
     Кричит "Вставай, проклятый ворон!
     Идет над миром ураган,
     Держи его, хватай руками,
     Расставляй проволочные загражденья,
     Иначе вместе с потрохами
     Умрешь и будешь без движенья!
     Сквозь битвы, громы и труды
     Я вижу ток большой воды,
     Днепр виден мне, в бетон зашитый,
     Огнями залитый Кавказ,
     Железный конь привозит жито,
     Чугунный вол привозит квас.
     Рычаг плугов и копья борон
     Вздымают почву сотен лет,
     И ты пред нею, старый ворон,
     Отныне призван на ответ!"
     Кулак ревет, на лавке сидя,
     Скребет ногтями черный бок,
     И лает пес, беду предвидя,
     Перед толпою многих ног.
     И слышен голос был солдата,
     И скрип дверей, и через час
     Одна фигура, бородата,
     Уже отъехала от нас.
     Изгнанник мира и скупец
     Сидел и слушал бубенец,
     С избою мысленно прощался,
     Как пьяный на возу начался.
     И ночь, строительница дня,
     Уже решительно и смело,
     Как ведьма, с крыши полетела,
     Телегу в пропасть наклоня.
     4. БИТВА С ПРЕДКАМИ
     Ночь гремела в бочки, в банки,
     В дупла сосен, в дудки бури,
     Ночь под маской истуканки
     Выжгла ляписом лазури.
     Ночь гремела самодуркой,
     Все к чертям летело, к черту.
     Волн, ударен штукатуркой,
     Несся, плача, пряча морду.
     Вепрь, муха, все собранье
     Птиц повыдернуто с сосен,
     "Ах, -- кричало, -- наказанье!
     Этот ветер нам несносен!"
     В это время, грустно воя,
     Шел медведь, слезой накапав.
     Он лицо свое больное
     Нес на вытянутых лапах.
     "Ночь! -- кричал. -- Иди ты к шуту,
     Отвяжись ты, Вельзевулша!"
     Ночь кричала: "Буду! Буду!"
     Ну и ветер тоже дул же!
     Так, скажу, проклятый ветер
     Дул, как будто рвался порох!
     Вот каков был русский север,
     Где деревья без подпорок.
     Солдат
     Слышу бури страшный шум,
     Слышу ветра дикий вой,
     Но привычный знает ум:
     Тут не черт, не домовой,
     Тут не демон, не русалка,
     Не бирюк, не лешачиха,
     Но простых деревьев свалка.
     После бури будет тихо.
     Предки
     Это вовсе неизвестно,
     Хотя мысль твоя понятна.
     Посмотри: под нами бездна,
     Облаков несутся пятна.
     Только ты, дитя рассудка,
     От рожденья нездоров,
     Полагаешь -- это шутка
     Столкновения ветров.
     Солдат
     Предки, полно вам, отстаньте!
     Вы, проклятые кроты,
     Землю трогать перестаньте,
     Открывая ваши рты.
     Непонятным наказаньем
     Вы готовы мне грозить.
     Объяснитесь на прощанье,
     Что желаете просить?
     Предки
     Предки мы, и предки вам,
     Тем, которым столько дел.
     Мы столетье пополам
     Рассекаем и предел
     Представляем вашим бредням,
     Предпочтенье даем средним --
     Тем, которые рожают,
     Тем, которые поют,
     Никому не угрожают,
     Ничего не создают.
     Солдат
     Предки, как же? Ваша глупость
     Невозможна, хуже смерти!
     Ваша правда обернулась
     В косных неучей усердье!
     Ночью, лежа на кровати,
     Вижу голую жену, --
     Вот она сидит без платья,
     Поднимаясь в вышину.
     Вся пропахла молоком...
     Предки, разве правда в этом?
     Нет, клянуся молотком,
     Я желаю быть одетым!
     Предки
     Ты дурак, жена не дура,
     Но природы лишь сосуд.
     Велика ее фигура,
     Два младенца грудь сосут.
     Одного под зад ладонью
     Держит крепко, а другой,
     Наполняя воздух вонью,
     На груди лежит дугой.
     Солдат
     Хорошо, но как понять,
     Чем приятна эта мать?
     Предки
     Объясняем: женщин брюхо,
     Очень сложное на взгляд,
     Состоит жилищем духа
     Девять месяцев подряд.
     Там младенец в позе Будды
     Получает форму тела.
     Голова его раздута,
     Чтобы мысль в ней кипела,
     Чтобы пуповины провод,
     Крепко вставленный в пупок,
     Словно вытянутый хобот,
     Не мешал развитью ног.
     Солдат
     Предки, все это понятно,
     Но, однако, важно знать,
     Не пойдем ли мы обратно,
     Если будем лишь рожать?
     Предки
     Дурень ты и старый мерин,
     Недоносок рыжей клячи!
     Твой рассудок непомерен,
     Верно, выдуман иначе.
     Ветры, бейте в крепкий молот,
     Сосны, бейте прямо в печень,
     Чтобы, надвое расколот,
     Был бродяга изувечен!
     Солдат
     Прочь! Молчать! довольно! Или
     Уничтожу всех на месте!
     Мертвецам -- лежать в могиле,
     Марш в могилу и не лезьте!
     Пусть попы над вами стонут,
     Пусть над вами воют черти,
     Я же, предками не тронут,
     Буду жить до самой смерти!
     В это время дуб, встревожен,
     Раскололся. В это время
     Волк пронесся, огорошен,
     Защищая лапой темя.
     Вепрь, муха, целый храмик
     Муравьев, большая выдра --
     Все летело вверх ногами,
     О деревья шкуру выдрав.
     Лишь солдат, закрытый шлемом,
     Застегнув свою шинель,
     Возвышался, словно демон
     Невоспитанных земель.
     И полуночная птица,
     Обитательница трав,
     Принесла ему водицы,
     Ветку дерева сломав.
     5. НАЧАЛО НАУКИ
     Когда полуночная птица
     Летала важно между трав,
     Крестьян задумчивые лица
     Открылись, бурю испытав.
     Над миром горечи и бед
     Звенел пастушеский кларнет,
     И пел петух, и утро было,
     И славословил хор коров,
     И над дубравой восходило
     Светило, полное даров.
     Слава миру, мир земле,
     Меч владыкам и богатым!
     Утро вынесло в руке
     Возрожденья красный атом.
     Красный атом возрожденья
     Жизни огненный фонарь.
     На земле его движенье
     Разливает киноварь.
     Встали люда и коровы,
     Встали кони и волы.
     Вон солдат идет, багровый
     От сапог до головы.
     Посреди большого стада
     Кто он - демон или Бог?
     И звезда его, крылата,
     Устремилась на восток.
     Солдат
     Коровы, мне приснился сон.
     Я спал, овчиною закутан,
     и вдруг открылся небосклон
     С большим животным институтом.
     Там жизнь была всегда здорова
     И посреди большого зданья
     Стояла стройная корова
     В венце неполного сознанья.
     Богиня сыра, молока,
     Главой касаясь потолка,
     Стыдливо кутала сорочку
     И груди вкладывала в бочку.
     И десять струй с тяжелым треском
     В холодный падали металл,
     И приготовленный к поездкам
     Бидон, как музыка, играл.
     И опьяненная корова,
     Сжимая руки на груди,
     Стояла так, на все готова,
     Дабы к сознанию идти.
     Коровы
     Странно слышать эти речи,
     Зная мысли человечьи.
     Что, однако, было дале?
     Как иные поступали?
     Солдат
     Я дале видел красный светоч
     В чертоге умного вола.
     Коров задумчивое вече
     Решало там свои дела.
     Осел, над ними гогоча,
     Бежал, безумное урча.
     Рассудка слабое растенье
     В его животной голове
     Сияло, как произведенье,
     По виду близкое к траве.
     Осел скитался по горам,
     Глодал чугунные картошки,
     А под горой машинный храм
     Выделывал кислородные лепешки.
     Там кони, химии друзья,
     Хлебали щи из ста молекул,
     Иные, в воздухе вися,
     Смотрели, кто с небес приехал.
     Корова в формулах и лентах
     Пекла пирог из элементов,
     И перед нею в банке рос
     Большой химический овес.
     Конь
     Прекрасна эта сторона --
     Одни наука да проказы!
     Я, как бы выпивши вина,
     Солдата слушаю рассказы.
     Впервые ум смутился мой,
     Держу пари -- я полов пота!
     Ужель не врешь, солдат младой,
     Что с плугом кончится работа?
     Ужели кроме наших жил
     Потребен разум и так дале?
     Послушай, я ведь старожил,
     Пристали мне одни медали.
     Сто лет тружуся на сохе,
     И вдруг за химию! Хе-хе!
     Солдат
     Молчи, проклятая каурка,
     Не рви рассказа до конца.
     Не стоят грязного окурка
     Твои веселые словца.
     Мой разум так же, как и твой,
     Горшок с опилками, не боле,
     Но над картиною такой
     Сумей быть мудрым поневоле.
     ...Над Лошадиным институтом
     Вставала стройная луна.
     Научный отдых дан посудам,
     И близок час веретена.
     Осел, товарищем ведом,
     Приходит, голоден и хром.
     Его, как мальчика, питают,
     Ума растенье развивают.
     Здесь учат бабочек труду,
     Ужу дают урок науки
     Как делать пряжу и слюду,
     Как шить перчатки или брюки.
     Здесь волк с железным микроскопом
     Звезду вечернюю поет,
     Здесь конь с редиской и укропом
     Беседы длинные ведет.
     И хоры стройные людей,
     Покинув пастбища эфира,
     Спускаются на стогны мира
     Отведать пищи лебедей.
     Конь
     Ты кончил?
     Солдат
     Кончил.
     Конь
     Браво, браво!
     Наплел голубчик на сто лет!
     Но как сладка твоя отрава,
     Как жжет меня проклятый бред!
     Солдат, мы наги здесь и босы,
     Нас давят плуги, жалят осы,
     Рассудки наши -- ряд лачуг,
     И весь в пыли хвоста бунчук.
     В часы полуночного бденья,
     В дыму осенних вечеров,
     Солдат, слыхал ли ты хрипенье
     Твоих замученных волов?
     Нам нет спасенья, нету права,
     Нас плуг зовет и ряд могил,
     И смерть -- единая держава
     Для тех, кто немощен и хил.
     Солдат
     Стыдись, каурка, что с тобою?
     Наплел, чего не знаешь сам!
     Смотри-ка, кто там за горою
     Ползет, гремя, на смену вам?
     Большой, железный, двухэтажный,
     С чугунной мордой, весь в огне,
     Ползет владыка рукопашной
     Борьбы с природою ко мне.
     Воспряньте, умные коровы,
     Воспряньте, кони и быки!
     Отныне, крепки и здоровы,
     Мы здесь для вас построим кровы
     С большими чашками муки.
     Разрушив царство сох и борон,
     Мы старый мир дотла снесем
     И букву А огромным хором
     Впервые враз произнесем!
     И загремела даль лесная
     Глухим раскатом буквы А,
     И вылез трактор, громыхая,
     Прорезав мордою века.
     И толпы немощных животных,
     Упав во прахе и пыли,
     Смотрели взором первородных
     На обновленный лик земли.
     6. МЛАДЕНЕЦ -- МИР
     Когда собрание животных
     Победу славило земли,
     Крестьяне житниц плодородных
     Свое имущество несли.
     Одни, огромны, бородаты,
     Приносят сохи и лопаты,
     Другие вынесли на свет
     Мотыги сотен тысяч лет.
     Как будто груда черепов,
     Растет гора орудий пыток.
     И тракторист считал, суров,
     Труда столетнего убыток.
     Тракторист
     Странно, люди!
     Ум не счислят этих зол.
     Ударяя камнем в груди,
     Мнится древности козел.
     О крестьянин, раб мотыг,
     Раб лопат продолговатых,
     Был раб, но не привык
     Быть забавою богатых.
     Ты разрушил дом неволи,
     Ныне строишь ты колхоз.
     Трактор, воя, возит в поле
     Твой невиданный овес.
     Длиннонога и суха,
     Сгинь, мотыга и соха!
     Начинайся, новый век!
     Здравствуй, конь и человек!
     Соха
     Полно каркать издалече,
     Неразумный человече!
     Я, соха, царица жита,
     Косте трактору не дам.
     Мое туловище шито
     Крепким дубом по бокам.
     У меня на белом брюхе
     Под веселый хохот блох
     Скачет, тыча в небо руки,
     Частной собственности бог.
     Частной собственности мальчик
     У меня на брюхе скачет.
     Шар земной, как будто мячик,
     На его ладони зачат.
     То -- держава, скипетр -- меч!
     Гнитесь, люди, чтобы лечь!
     Ибо в днище ваших душ
     Он играет славы туш!
     Тракторист
     О богиня!
     Ты погибла с давних пор!
     За тобою шел Добрыня
     Или даже Святогор.
     Мы же новый мир устроим
     С новым солнцем и травой.
     Чтобы каждый стал героем,
     Мы прощаемся с тобой.
     Хватайте соху за подмышки!
     Бежали стаями мальчишки,
     Оторваны от алгебры задачки.
     Рой баб, неся в ладонях пышки,
     От страха падал на карачки.
     Из печки дым, летя по трубам,
     Носился длинным черным клубом,
     Петух пел песнь навеселе,
     Свет дня был виден на селе.
     Забитый бревнышком навозным,
     Шатался церкви длинный кокон,
     Струился свет по ликам грозным,
     Из пыльных падающий окон.
     На рейках книзу головой
     Висел мышей летучих рой,
     Как будто стая мертвых ведем
     Спасалась в Риме этом третьем.
     И вдруг, урча, забил набат.
     Несома крепкими плечами,
     Соха плыла, как ветхий гад,
     Согнув оглобли калачами.
     Соха плыла и говорила
     Свои последние слова,
     Полуоткрытая могила
     Ее наставницей была.
     И новый мир, рожденный в муке,
     Перед задумчивой толпой
     Твердил вдали то Аз, то Буки,
     Качая детской головой.
     7. ТОРЖЕСТВО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ
     Утро встало. Пар тумана
     Закатился за поля.
     Как слепцы из каравана,
     Разбежались тополя.
     Хоры сеялок, отвесив
     Килограммы тонких зерен,
     Едут в ряд, и пахарь весел,
     От загара солнца черен.
     Также тут сидел солдат.
     Посреди крестьянских сел,
     Размышленьями богат,
     Он такую речь повел:
     "Славься, славься, Земледелье,
     Славься, пение машин!
     Бросьте, пахари, безделье,
     Будет ужин и ужин.
     Науку точную сноповязалок,
     Сеченье вымени коров
     Пойма! Иначе будешь жалок,
     Умом дородным нездоров.
     Теория освобождения труда
     Умудрила наши руки.
     Славьтесь, добрые науки
     И колхозы-города!"
     Замолк. Повсюду пробежал
     Гул веселых одобрений,
     И солдат, подняв фиал,
     Пиво пил для утоленья.
     Председатель многополья
     И природы коновал,
     Он военное дреколье
     На серпы перековал.
     И тяжелые, как домы,
     Разорвав черту межи,
     Вышли, трактором ведомы,
     Колесницы крепкой ржи.
     А на холме у реки
     От рождения впервые
     Ели черви гробовые
     Деревянный труп сохи.
     Умерла царица пашен,
     Коробейница старух!
     И растет над нею, важен,
     Сын забвения, лопух.
     И растет лопух унылый,
     И листом о камень бьет,
     И над ветхою могилой
     Память вечную поет.
     1931




     Медведь
     Еще не ломаются своды
     Вечнозеленого дома.
     Мы сидим еще не в клетке,
     Чтоб чужие есть объедки.
     Мы живем под вольным дубом,
     Наслаждаясь знаньем грубым.
     Мы простую воду пьем,
     Хвалим солнце и поем.
     Волк, какое у тебя занятие?
     Волк
     Я, задрав собаки бок,
     Наблюдаю звезд поток.
     Если ты меня встретишь лежащим на спине
     И поднимающим кверху лапы,
     Значит, луч моего зрения
     Направлен прямо в небеса.
     Потом я песни сочиняю,
     Зачем у нас не вертикальна шея.
     Намедни мне сказала ворожея,
     Что можно выправить ее.
     Теперь скажи занятие свое.
     Медведь
     Помедлим. Я действительно встречал
     В лесу лежащую фигурку.
     Задрав две пары тонких ног,
     Она глядела на восток.
     И шерсть ее стояла дыбом,
     И, вся наверх устремлена,
     Она плыла подобно рыбам
     Туда, где неба пламенна.
     Скажи мне, волк, откуда появилось
     У зверя вверх желание глядеть?
     Не лучше ль слушаться природы,
     Глядеть лишь под ноги да вбок,
     В людские лазать огороды,
     Кружиться около дорог?
     Подумай, в маленькой берлоге,
     Где нет ни окон, ни дверей,
     Мы будем царствовать, как боги,
     Среди животных и зверей.
     Иногда можно заниматься пустяками,
     Ловить пичужек на лету.
     Презрев револьверы, винтовки,
     Приятно у малиновок откусывать головки
     И вниз детенышам бросать,
     Чтобы могли они сосать.
     А ты не дело, волк, задумал,
     Что шею вывернуть придумал.
     Волк
     Медведь, ты правильно сказал.
     Ценю приятный сердцу довод.
     Я многих сам перекусал,
     Когда роскошен был и молод.
     Все это шутки прежних лет.
     Горизонтальный мой хребет
     С тех пор железным стал и твердым,
     И невозможно нашим мордам
     Глядеть, откуда льется свет.
     Меж тем вверху звезда сияет -
     Чигирь, волшебная звезда!
     Она мне душу вынимает,
     Сжимает судорогой уста.
     Желаю знать величину вселенной
     И есть ли волки наверху!
     А на земле я, точно пленный,
     Жую овечью требуху.
     Медведь
     Имею я желанье хохотать,
     Но воздержусь, чтоб волка не обидеть.
     Согласен он всю шею изломать,
     Чтобы Чигирь-звезду увидеть!
     Волк
     Я закажу себе станок
     Для вывертывания шеи.
     Сам свою голову туда вложу,
     С трудом колеса поверну.
     С этой шеей вертикальной,
     Знаю, буду я опальный,
     Знаю, буду я смешон
     Для друзей и юных жен.
     Но чтобы истину увидеть,
     Скажи, скажи, лихой медведь
     Ужель нельзя друзей обидеть
     И ласку женщины презреть?
     Волчьей жизни реформатор,
     Я, хотя и некрасив,
     Буду жить, как император,
     Часть науки откусив.
     Чтобы завесить разные места,
     Сошью себе рубаху из холста,
     В своей берлоге засвечу светильник,
     Кровать поставлю, принесу урыльник
     И постараюсь через год
     Дать своей науки плод.
     Медведь
     Еще не ломаются своды
     Вечнозеленого леса!
     Еще есть у нас такие представители,
     Как этот сумасшедший волк!
     Прошла моя нежная юность,
     Наступает печальная старость.
     Уже ничего не понимаю,
     Только листочки шумят над головой.
     Но пусть я буду консерватор,
     Не надо мне твоих идей,
     Я не философ, не оратор,
     Не астроном, не грамотей.
     Медведь я! Конский я громила!
     Коровий Ассурбанипал!
     В мое задумчивое рыло
     Ничей не хлопал самопал!
     Я жрать хочу! Кусать желаю!
     С дороги прочь! Иду на вы!
     И уж совсем не понимаю
     Твоей безумной головы.
     Прощай. Я вижу, ты упорен.
     Волк
     Итак, с медведем я поссорен.
     Печально мне. Но, видит бог,
     Медведь решиться мне помог.
     0x01 graphic

     Над волчьей каменной избушкой
     Сияют солнце и луна.
     Волк разговаривает с кукушкой,
     Дает деревьям имена.
     Он в коленкоровой рубашке,
     В больших невиданных штанах,
     Сидит и пишет на бумаге,
     Как будто в келейке монах.
     Вокруг него холмы из глины
     Подставляют солнцу одни половины,
     Другие половины лежат в тени,
     И так идут за днями дни.
     Волк
     (бросая перо)
     Надеюсь, этой песенкой
     Я порастряс основы мирозданья
     И в будущее ловко заглянул.
     Не знаю сам, откуда что берется,
     Но мне приятно песни составлять:
     Рукою в книжечке поставишь закорючку,
     А закорючка ангелом поет!
     Уж десять лет,
     Как я живу в избушке.
     Читаю книжки, песенки пою,
     Имею частые с природой разговоры.
     Мой ум возвысился и шея зажила.
     А дни бегут. Уже седеет шкура,
     Спинной хребет трещит по временам.
     Крепись, старик. Еще одно усилье,
     И ты по воздуху, как пташка, полетишь.
     Я открыл множество законов.
     Если растенье посадить в банку
     И в трубочку железную подуть -
     Животным воздухом наполнится растенье,
     Появятся на нем головка, ручки, ножки,
     А листики отсохнут навсегда.
     Благодаря моей душевной силе
     Я из растенья воспитал собачку -
     Она теперь, как матушка, поет.
     Из одной березы
     Задумал сделать я верблюда,
     Да воздуху в груди, как видно, не хватило6
     Головка выросла, а туловища нет.
     Загадки страшные природы
     Повсюду в воздухе висят.
     Бывало, их того гляди поймаешь,
     Весь напружинишься, глаза нальются кровью,
     Шерсть дыбом встанет, напрягутся вены,
     Но миг пройдет - и снова как дурак.
     Приятно жить счастливому растенью -
     Оно на воздухе играет, как дитя,
     А мы ногой безумной оторвались,
     Бежим туда - сюда,
     А счастья нет как нет.
     Однажды ямочку я выкопал в земле,
     Засунул ногу в дырку по колено
     И так двенадцать суток простоял.
     Весь отощал, не пивши и не евши,
     Но корнем все-таки не сделалась нога
     И я, увы, не сделался растеньем.
     Однако
     Услышать многое еще способен ум.
     Бывало, ухом прислонюсь к березе -
     И различаю тихий разговор.
     Береза сообщает мне свои переживанья,
     Учит управлению веток,
     Как шевелить корнями после бури
     И как расти из самого себя.
     Итак, как будто бы я многое постиг,
     Имею право думать о почете.
     Куда там! Звери вкруг меня
     Ругаются, препятствуют занятьям
     И не дают в уединенье жить.
     Фигурки странные! Коров бы им душить,
     Давить быков, рассудка не имея,
     А на того, кто иначе живет,
     Клевещут, злобствуют, приделывают рожки.
     А я от моего душевного переживанья
     Не откажусь ни в коей мере!
     В занятьях я, как мышка, поседел,
     При опытах тонул четыре раза,
     Однажды шерсть нечаянно поджег -
     Весь зад сгорел, а я живой остался.
     Теперь еще один остался подвиг,
     А там... Не буду я скрывать,
     Готов я лечь в великую могилу,
     Закрыть глаза и сделаться землей.
     Тому, кто видел, как сияют звезды,
     Тому, кто мог с растеньем говорить,
     Кто понял страшное соединенье мысли -
     Смерть не страшна и не страшна земля.
     Иди ко мне, моя большая сила!
     Держи меня! Я вырос, словно дуб,
     Я стал, как бык, и кости как железо:
     Седой как лунь, я к подвигу готов.
     Гляди в меня! Моя глава сияет,
     Все сухожилья рвутся из меня.
     Сейчас залезу на большую гору,
     Скакну наверх, ногами оттолкнусь,
     Схвачусь за воздух страшными руками,
     Вздыму себя, потом опять скакну,
     Опять схвачусь, а тело выше, выше,
     И я лечу! Как пташечка лечу!
     Я понимаю атмосферу!
     Все брюхо воздухом надуется, как шар.
     Давленье рук пространству не уступит,
     Усилье воли воздух победит.
     Ничтожный зверь, червяк в звериной шкуре,
     Лесной босяк в дурацком колпаке,
     Я - царь земли! Я - гладиатор духа!
     Я - Гарпагон, подъятый в небеса!
     Я ухожу. Березы, до свиданья,
     Я жил как бог и не видал страданья.
     0x01 graphic

     Председатель
     Сегодня годовщина памяти Безумного.
     Почтим его память.
     Волки
     (поют)
     Страшен, дети, тот год.
     Дом зверей ломает свод.
     Балки старые трещат.
     Птицы круглые пищат.
     Вырван бурей, стонет дуб.
     Волк стоит, ударен в пуп.
     Две реки, покинув лог,
     Затопили сто берлог.
     Встаньте, звери, встаньте враз,
     Ударяйте, звери, в таз!
     Вместе с бурей из ракит
     Тень Безумного летит.
     Вся в крови его глава.
     На груди его трава.
     Лапы вывернуты вбок.
     Из очей идет дымок.
     Гряньте, дети, на трубе:
     "Кто ты, страшный? Что тебе?"
     - "Я - Летатель. Я - Топор.
     Победитель ваших нор".
     Председатель
     Я помню ночь, которую поэты
     Изобразили в этой песне.
     Из дальней тундры вылетела буря,
     Рвала верхи дубов, вывертывала пни
     И ставила деревья вверх ногами.
     Лес обезумел. Затрещали своды,
     Летели балки на голову нам.
     Шар молнии, огромный, как кастрюля,
     Скатился вниз, сквозь листья пролетел,
     И дерево, как свечка, загорелось.
     Оно кричало страшно, словно зверь,
     Махало ветками, о помощи молило,
     А мы внизу стояли перед ним
     И двинуть пальцами от страха не умели.
     Я побежал. И вот передо мною
     Возвысился сверкающий утес.
     Его вершина, гладкая, как череп,
     Едва дымилась в чудной красоте.
     Опять скатилась молния. Я замер:
     Вверху, на самой высоте,
     Металась чуть заметная фигурка,
     Хватая воздух пальцами руки.
     Я заревел. Фигурка подскочила,
     Ужасный вопль пронзил меня насквозь.
     На воздухе мелькнули руки, ноги,
     И больше ничего не помню.
     Наутро буря миновала.
     Лесных развалин догорал костер.
     Очнулся я. Утес еще дымился,
     И труп Безумного на камешках лежал.
     Волк - студент
     Мы все скорбим, почтенный председатель,
     По поводу безвременной кончины
     Безумного. Но я уполномочен
     Просить тебя ответить на вопрос,
     Предложенный комиссией студентов.
     Председатель
     Говори.
     Волк - студент
     Благодарю. Вопрос мой будет краток.
     Мы знаем все, что старый лес погиб,
     И нет таких мучительных загадок,
     Которых мы распутать не могли б.
     Мы новый лес сегодня созидаем.
     Еще совсем убогие вчера,
     Перед тобой мы ныне заседаем,
     Как инженеры, судьи, доктора.
     Горит, как смерч, великая наука.
     Волк ест пирог и пишет интеграл.
     Волк гвозди бьет, и мир дрожит от стука,
     И уж закончен техники квартал.
     Итак, скажи, почтенный председатель,
     В наш трезвый век зачем бросаешь ты,
     Как ренегат, отступник и предатель,
     Безумного нелепые мечты?
     Подумай сам, возможно ли растенье
     В животное мечтою обратить,
     Возможно ль полететь земли произведенью
     И тем себе бессмертие купить?
     Мечты Безумного безумны от начала.
     Он отдал жизнь за них. Но что нам до него?
     Нам песня нового столетья прозвучала,
     Мы строим лес, а ты бежишь его!
     Волки - инженеры
     Мы, особенным образом складывая перекладины,
     Составляем мостик на другой берег земного счастья.
     Мы делаем электрических мужиков,
     Которые будут печь пироги.
     Лошади внутреннего сгорания
     Нас повезут через мостик страдания.
     И ямщик в стеклянной шапке
     Тихо песенку споет:
     " Гай - да, тройка,
     Энергию утрой - ка!"
     Таков полет строителей земли,
     Дабы потомки царствовать могли.
     Волки - доктора
     Мы, врачи и доктора,
     Толмачи зверей бедра.
     В черепа волков мы вставляем стеклянные трубочки,
     Мы наблюдаем занятия мозга,
     Нам не мешает больного прическа.
     Волки - музыканты
     Мы скрипим на скрипках тела,
     Как наука нам велела.
     Мы смычком своих носов
     Пилим новых дней засов.
     Председатель
     Медленно, медленно, медленно
     Движется чудное время.
     Точно нитки клубок, мы катимся вдаль,
     Оставляя за собой нитку наших дел.
     Чудесное полотно выткали наши руки,
     Миллионы миль прошагали ноги.
     Лес, полный горя, голода и бед,
     Стоит вдали, как огненный сосед.
     Глядите, звери, в этот лес, -
     Медведь в лесу кобылу ест,
     А мы ежим большой пирог,
     Забыв дыру своих берлог.
     Глядите, звери, в этот дол, -
     Едомый зверем, плачет вол,
     А мы, построив свой квартал,
     Волшебный пишем интеграл.
     Глядите, звери, в этот мир, -
     Там зверь ютится, наг и сир.
     А мы, подняв науки меч,
     Идем от мира зло отсечь.
     Медленно, медленно, медленно
     Движется чудное время.
     Я закрываю глаза и вижу стеклянное здание леса.
     Стройные волки, одетые в легкие платья,
     Преданы долгой научной беседе.
     Вот отделился один,
     Поднимает прозрачные лапы,
     Плавно взлетает на воздух,
     Ложится на спину,
     Ветер его на восток над долинами гонит.
     Волки внизу говорят:
     "Удалился философ,
     Чтоб лопухам преподать
     Геометрию неба".
     Что это? Странные виденья,
     Безумный вымысел души,
     Или ума произведенье, -
     Студент, ученый, разреши!
     Мечты Безумного нелепы,
     Но видит каждый, кто не слеп:
     "Любой из нас, пекущих хлебы,
     Для мира старого нелеп.
     Века идут, года уходят,
     Но все живущее - не сон:
     Оно живет и превосходит
     Вчерашней истины закон.
     Спи, Безумный, в своей великой могиле!
     Пусть отдохнет твоя обезумевшая от мыслей голова!
     Ты сам не знаешь, кто вырвал тебя из берлоги,
     Кто гнал тебя на одиночество, на страдание.
     Ничего не видя впереди, ни на что не надеясь,
     Ты прошел по земле, как великий гладиатор мысли.
     Ты - первый взрыв цепей!
     Ты - река, породившая нас!
     Мы, стоящие на границе веков,
     Рабочие молота нашей головы,
     Мы запечатали кладбище леса
     Твоим исковерканным трупом.
     Лежи смирно в своей могиле,
     Великий Летатель Книзу Головой.
     Мы, волки, несем твое вечное дело
     Туда, на звезды, вперед!
     1931
     ДЕРЕВЬЯ
     поэма
     Пролог

     Б о м б е е в
     Кто вы, кивающие маленькой головкой,
     Играете с жуком и божией коровкой?

     Г о л о с а
     - Я листьев солнечная сила.
     - Желудок я цветка.
     - Я пестика паникадило.
     - Я тонкий стебелек смиренного левкоя.
     - Я корешок судьбы.
     - А я лопух покоя.
     - Все вместе мы - изображение цветка,
     Его росток и направленье завитка.

     Б о м б е е в
     А вы кто там, среди озер небес,
     Лежите, длинные, глазам наперерез?

     Г о л о с а
     - Я облака большое очертанье.
     - Я ветра колыханье.
     - Я пар, поднявшийся из тела человека.
     - Я капелька воды не более ореха.
     - Я дым, сорвавшийся из труб.
     - А я животных суп.
     - Все вместе мы - сверкающие тучи,
     Собрание громов и спящих молний кучи.

     Б о м б е е в
     А вы, укромные, как шишечки и нити,
     Кто вы, которые под кустиком сидите?

     Г о л о с а
     - Мы глазки Жуковы.
     - Я гусеницин нос.
     - Я возникающий из семени овес.
     - Я дудочка души, оформленной слегка.
     - Мы не облекшиеся телом потроха.
     - Я то, что будет органом дыханья.
     - Я сон грибка.
     - Я свечки колыханье.
     - Возникновенье глаза я на кончике земли.
     - А мы пули.
     Все вместе мы - чудесное рожденье,
     Откуда ты свое ведешь происхожденье.

     Б о м б е е в
     Покуда мне природа спину давит,
     Покуда мне она загадки ставит,
     Я разыщу, себе наперекор,
     Своих отцов, и братьев, и сестер.

     1. Приглашение на пир

     Когда обед был подан и на стол
     Положен был в воде вареный вол,
     И сто бокалов, словно сто подруг,
     Вокруг вола образовали круг,
     Тогда Бомбеев вышел на крыльцо
     И поднял кверху светлое лицо,
     И, руки протянув туда, где были рощи,
     Так произнес:
     "Вы, деревья, императоры воздуха,
     Одетые в тяжелые зеленые мантии,
     Расположенные по всей длине тела
     В виде кружочков, и звезд, и коронок!
     Вы, деревья, бабы пространства,
     Уставленные множеством цветочных чашек,
     Украшенные белыми птицами - голубкАми!
     Вы, деревья, солдаты времени,
     Утыканные крепкими иголками могущества,
     Укрепленные на трехэтажных корнях
     И других непостижимых фундаментах!
     Одни из вас, достигшие предельного возраста,
     Черными лицами упираются в края атмосферы
     И напоминают мне крепостные сооружения,
     Построенные природой для изображения силы.
     Другие, менее высокие, но зато более стройные,
     Справляют по ночам деревянные свадьбы,
     Чтоб вечно и вечно цвела природа
     И всюду гремела слава ее.
     Наконец, вы, деревья - самовары,
     Наполняющие свои деревянные внутренности
     Водой из подземных колодцев!
     Вы, деревья - пароходы,
     Секущие пространство и плывущие в нем
     По законам древесного компаса.
     Вы, деревья - виолончели и деревья - дудки,
     Сотрясающие воздух ударами звуков,
     Составляющие мелодии лесов и рощ
     И одиноко стоящих растений!
     Вы, деревья - топоры,
     Рассекающие воздух на его составные
     И снова составляющие его для постоянного равновесия!
     Вы, деревья - лестницы
     Для восхождения животных на высшие пределы воздуха!
     Вы, деревья - фонтаны и деревья - взрывы,
     Деревья - битвы и деревья - гробницы,
     Деревья - равнобедренные треугольники и деревья - сферы,
     И все другие деревья, названия которых
     Не поддаются законам человеческого языка, -
     Обращаюсь к вам и заклинаю вас:
     Будьте моими гостями.

     2. Пир в доме Бомбеева

     Лесной чертог блистает, как лампада,
     Кумиры стройные стоят, как колоннада,
     И стол накрыт, и музыка гремит,
     И за столом лесной народ сидит.
     На алых бархатах, где раньше были панны,
     Сидит корявый дуб, отведав чистой ванны,
     И стуло греческое, на котором Зина
     Свивала волоса и любовалась завитушками,
     Теперь согнулося: на нем сидит осина,
     Наполненная воробьями и кукушками.
     И сам Бомбеев среди пышных кресел
     Сидит один, и взор его невесел,
     И кудри падают с его высоких плеч,
     И чуть слышна его простая речь:

     Б о м б е е в
     Послушайте, деревья, речь,
     Которая сейчас пред вами встанет,
     Как сложенная каменщиком печь.
     Хвала тому, кто в эту печь заглянет,
     Хвала тому, кто, встав среди камней,
     Уча другого, будет сам умней.

     Я всю природу уподоблю печи.
     Деревья, вы ее большие плечи,
     Вы ребра толстые и каменная грудь,
     Вы шептуны с большими головами,
     Вы императоры с мохнатыми орлами,
     Солдаты времени, пустившиеся в путь!
     А на краю природы, на границе
     Живого с мертвым, умного с тупым,
     Цветут растений маленькие лица,
     Растет трава, похожая на дым.
     Клубочки спутанные, дудочки сырые,
     Сухие зонтики, в которых налит клей,
     Все в завитушках, некрасивые, кривые,
     Они ползут из дырочек, щелей,
     Из маленьких окошечек вселенной
     Сплошною перепутанною пеной.

     Послушайте, деревья, речь
     О том, как появляется корова.
     Она идет горою, и багрова
     Улыбка рта ее, чтоб морду пересечь.
     Но почему нам кажется знакомым
     Все это тело, сложенное комом,
     И древний конус каменных копыт,
     И медленно качаемое чрево,
     И двух очей, повернутых налево,
     Тупой, безумный, полумертвый быт?
     Кто, мать она? Быть может, в этом теле
     Мы, как детеныши, когда- нибудь сидели?
     Быть может, к вымени горячему прильнув,
     Лежали, щеки шариком надув?
     А мать-убийца толстыми зубами
     Рвала цветы и ела без стыда,
     И вместе с матерью мы становились сами
     Убийцами растений навсегда?

     Послушайте, деревья, речь
     О том, как появляется мясник.
     Его топор сверкает, словно меч,
     И он к убийству издавна привык.
     Еще растеньями бока коровы полны,
     Но уж кровавые из тела хлещут волны,
     И, хлопая глазами, голова
     Летит по воздуху, и мертвая корова
     Лежит в пыли, для щей вполне готова,
     И мускулами двигает едва.
     А печка жизни все пылает,
     Горит, трещит элементал,
     И человек ладонью подсыпает
     В мясное варево сияющий кристалл.
     В желудке нашем исчезают звери,
     Животные, растения, цветы,
     И печки - жизни выпуклые двери
     Для наших мыслей крепко заперты.
     Но что это? Я слышу голоса!

     З и н а
     Как вспыхнула заката полоса!

     Б о м б е е в
     Стоит Лесничий на моем пороге.

     З и н а
     Деревья плачут в страхе и тревоге.

     Л е с н и ч и й
     Я жил в лесу внутри избушки,
     Деревья цифрами клеймил,
     И вдруг Бомбеев на опушке
     В лесные трубы затрубил.
     Деревья, длинными главами
     Ныряя в туче грозовой,
     Умчались в поле. Перед вами
     Возникнул хаос мировой.
     Бомбеев, по какому праву,
     Порядок мой презрев,
     Похитил ты дубраву?

     Б о м б е е в
     Здесь я хозяин, а не ты,
     И нам порядок твой не нужен.
     В нем людоедства страшные черты.

     Л е с н и ч и й
     Как к людоедству ты неравнодушен!
     Однако за столом, накормлен и одет,
     Ужель ты сам не людоед?

     Б о м б е е в
     Да, людоед я, хуже людоеда!
     Вот бык лежит - остаток моего обеда.
     Но над его вареной головой
     Клянусь: окончился разбой,
     И правнук мой среди домов и грядок
     Воздвигнет миру новый свой порядок.

     Л е с н и ч и й
     Итак, устроив пышный пир,
     Я вижу: мыслью ты измерил целый мир,
     Постиг планет могучее движенье,
     Рожденье звезд и их происхожденье,
     И весь порядок жизни мировой
     Есть только беспорядок пред тобой!
     Нет, ошибся ты, Бомбеев,
     Гордой мысли генерал!
     Этот мир не для злодеев,
     Ты его оклеветал.
     В своем ли ты решил уме,
     Что жизнь твоя равна чуме,
     Что ты, глотая свой обед,
     Разбойник есть и людоед?
     Да, человек есть башня птиц,
     Зверей вместилище лохматых,
     В его лице - миллионы лиц
     Четвероногих и крылатых.
     И много в нем живет зверей,
     И много рыб со дна морей,
     Но все они в лучах сознанья
     Больного мозга строят зданье.
     Сквозь рты, желудки, пищеводы,
     Через кишечную тюрьму
     Лежит центральный путь природы
     К благословенному уму.
     Итак, да здравствуют сраженья,
     И рев зверей, и ружей гром,
     И всех живых преображенье
     В одном сознанье мировом!
     И в этой битве постоянной
     Я, неизвестный человек,
     Провозглашаю деревянный,
     Простой, дремучий, честный век.
     Провозглашаю славный век
     Больших деревьев, длинных рек,
     Прохладных гор, степей могучих,
     И солнце розовое в тучах,
     А разговор о годах лучших
     Пусть продолжает человек.
     Деревья, вас зовет природа
     И весь простой лесной народ,
     И все живое, род от рода
     Не отделяясь, вас зовет
     Туда, под своды мудрости лесной,
     Туда, где жук беседует с сосной,
     Туда, где смерть кончается весной, -
     За мной!

     3. Ночь в лесу

     Опять стоят туманные деревья,
     И дом Бомбеева вдали, как самоварчик,
     Жизнь леса продолжается, как прежде,
     Но все сложней его работа.
     Деревья - императоры снимают свои короны,
     Вешают их на сучья,
     Начинается вращение деревянных планеток
     Вокруг обнаженного темени.
     Деревья - солдаты, громоздясь друг на друга,
     Образуют дупла, крепости и заставы,
     Щелкают руками о твердую древесину,
     Играют на трубах, подбрасывают кости.
     Тут и там деревянные девочки
     Выглядывают из овражка,
     Хохот их напоминает сухое постукивание,
     Потрескивание веток, когда по ним прыгает белка,
     Тогда выступают деревья - виолончели,
     Тяжелые сундуки струн облекаются звуками,
     Еще минута, и лес опоясан трубами чистых мелодий,
     Каналами песен лесного оркестра.
     Бомбы ли рвутся, смеются ли бабочки -
     Песня все шире да шире,
     И вот уже деревья - топоры начинают рассекать воздух
     И складывать его в ровные параллелограммы.
     Трение воздуха будит различных животных.
     Звери вздымают на лестницы тонкие лапы,
     Вверх поднимаются к плоским вершинам деревьев
     И замирают вверху, чистые звезды увидев.
     Там над землей образуется новая плоскость:
     Снизу - животные, взявшие в лапы деревья,
     Сверху - одни вертикальные звезды.
     Но не смолкает земля. Уже деревянные девочки
     Пляшут, роняя грибы в муравейник.
     Прямо над ними взлетают деревья - фонтаны,
     Падая в воздух гигантскими чашами струек.
     Дале стоят деревья - битвы и деревья - гробницы,
     Листья их выпуклы и барельефам подобны.
     Можно здесь видеть возникшего снова Орфея,
     В дудку поющего. Чистою лиственной грудью
     Здесь окружают певца деревянные звери.
     Так возникает история в гуще зеленых
     Старых лесов, в кустарниках, ямах, оврагах,
     Так образуется летопись древних событий,
     Ныне закованных в листья и длинные сучья.
     Дале деревья теряют свои очертанья и глазу
     Кажутся то треугольником, то полукругом -
     Это уже выражение чистых понятий,
     Дерево Сфера царствует здесь над другими.
     Дерево Сфера - это значок беспредельного дерева,
     Это итог числовых операций.
     Ум, не ищи ты его посредине деревьев:
     Он посредине, и сбоку, и здесь, и повсюду.
     1933








Last-modified: Mon, 28 Nov 2005 05:09:40 GMT

Оцените этот текст: