при помощи проволок (телеграфных и телефонных); и поток теневой сознанью его предносился, как за далями мира спокойно текущая весть. Аполлон Аполлонович думал: о звездах, о невнятности пролетавшего громового потока; и, качаясь на черной подушке, высчитывал силу он света, воспринимаемого с Сатурна. Вдруг... - - лицо его сморщилось и передернулось тиком; судорожно закатились каменные глаза, обведенные синевой; кисти рук, одетые в черную замшу, подлетели на уровень груди, будто он защищался руками. И корпус откинулся, а цилиндр, стукнувшись в стенку, упал на колени под оголенною головой... Безотчетность сенаторского движенья не поддавалась обычному толкованию; кодекс правил сенатора ничего такого не предусматривал... Созерцая текущие силуэты -- котелки, перья, фуражки, фуражки, фуражки, перья -- Аполлон Аполлонович уподоблял их точкам на небосводе; но одна из сих точек срываяся с орбиты, с головокружительной 26 быстротой понеслась на него, принимая форму громадного и багрового шара, то есть, хочу я сказать:- -- созерцая текущие силуэты (фуражки, фуражки перья), Аполлон Аполлонович из фуражек, из перьев, из котелков увидал с угла пару бешеных глаз: глаза выражали одно недопустимое свойство; глаза узнали сенатора; и, узнавши, сбесились; может быть, глаза поджидали с угла; и, увидев, расширились, засветились, блеснули. Этот бешеный взгляд был сознательно брошенным взглядом и принадлежал разночинцу с черными усиками, в пальто с поднятым воротником; углубляясь впоследствии в подробности обстоятельства, Аполлон Аполлонович скорее, чем вспомнил, сообразил еще нечто: в правой руке разночинец держал перевязанный мокрой салфеткой узелок. Дело было так просто: стиснутая потоком пролеток, карета остановилась у перекрестка (городовой там приподнял свою белую палочку); мимо шедший поток разночинцев, стиснутый пролетом пролеток, к потоку перпендикулярно летящих, пересекающих Невский,-- этот поток теперь просто прижался к карете сенатора, нарушая иллюзию, будто он, Аполлон Аполлонович, пролетая по Невскому, пролетает за миллиардами верст от людской многоножки, попирающей тот же самый проспект: обеспокоенный, Аполлон Аполлонович вплотную придвинулся к стеклам кареты, увидевши, что всего-то он отделен от толпы тонкой стенкою и четырехвершковым пространством; тут увидал разночинца он; и стал спокойно рассматривать; что-то было достойное быть замеченным во всей невзрачной фигуре той; и наверное б физиономист, невзначай встретив на улице ту фигуру, остановился бы изумленный: и потом меж делами вспоминал бы то виденное лицо; особенность сего выражения заключалась лишь в трудности подвести то лицо под любую из существующих категорий -- ни в чем более... Наблюдение это промелькнуло бы в сенаторской голове, если бы наблюдение это продлилось с секунду; но оно не продлилось. Незнакомец поднял глаза и -- за зеркальным каретным стеклом, от себя в четырехвершковом пространстве, увидал не лицо он, а... череп в цилиндре да огромное бледно-зеленое ухо. 27 В ту же четверть секунды сенатор увидел в глазах незнакомца -- ту самую бескрайность хаоса, из которой исконно сенаторский дом дозирает туманная, многотрубная даль и Васильевский Остров. Вот тогда-то вот глаза незнакомца расширились, за светились, блеснули; и тогда-то вот, отделенные четырехвершковым пространством и стенкой кареты, за стеклом быстро вскинулись руки, закрывая глаза. I Пролетела карета; с нею же пролетел Аполлон Аполлонович в те сырые пространства; там, оттуда -- в ясные дни восходили прекрасно -- золотая игла 26, облака и багровый закат; там, оттуда сегодня -- рои грязноватых туманов. Там, в роях грязноватого дыма, откинувшись к стенке кареты, в глазах видел он то же все: рои грязноватого дыма; сердце забилось; и ширилось, ширилось, ширилось; в груди родилось ощущенье растущего, багрового шара, готового разорваться и раскидаться на части. Аполлон Аполлонович Аблеухов страдал расширением сердца. Все это длилось мгновенье. Аполлон Аполлонович, машинально надевши цилиндр и замшевой черной рукою прижавшись к скакавшему сердцу, вновь отдался любимому созерцанию кубов, чтобы дать себе в происшедшем спокойный и разумный отчет. Аполлон Аполлонович снова выглянул из кареты: то, что он видел теперь, изгладило бывшее: мокрый, скользкий проспект; мокрые, скользкие плиты, лихорадочно заблиставшие сентябревским денечком! ............................................................... Кони остановились. Городовой отдал под козырек. За подъездным стеклом, под бородатой кариатидою, подпиравшей камни балкончика, Аполлон Аполлонович увидал то же все зрелище: там блистала медная, тяжкоглавая булава; на восьмидесятилетнее плечо там упала темная треуголка швейцара. Восьмидесятилетний швейцар засыпал над "Биржевкою" 27. Так же он засыпал позавчера, вчера. Так же он спал роковое то пятилетие... 28 Так же проспит пятилетие впредь. Пять лет уж прошло с той поры, как Аполлон Аполлонович подкатил к Учреждению безответственным главой Учреждения: пять с лишком лет прошло с той поры! И были события: проволновался Китай и пал Порт-Артур29. Но виденье годин -- неизменно: восьмидесятилетнее плечо, галун, 28 борода. ............................................................... Дверь распахнулась: медная булава простучала. Аполлон Аполлонович из каретного дверца пронес каменный взор в широко открытый подъезд. И дверь затворилась. Аполлон Аполлонович стоял и дышал. - "Ваше высокопревосходительство... Сядьте-с... Ишь ты, как задыхаетесь..." - "Все-то бегаете, будто маленький мальчик..." - "Посидите, ваше высокопревосходительство: отдышитесь..." - "Так-то вот-с..." - "Может... водицы?" Но лицо именитого мужа просветилось, стало ребяческим, старческим; изошло все морщинками: -- "А скажите, пожалуйста: кто муж графини?" -- "Графини-с?.. А какой, позволю спросить?" -- "Нет, просто графини?" -- "?" "Муж графини -- графин?" ............................................................... "Хе-хе-хе-с..." ............................................................... А уму непокорное сердце трепетало и билось; и от этого все кругом было: тем -- да не тем... ДВУХ БЕДНО ОДЕТЫХ КУРСИСТОЧЕК... Среди медленно протекающих толп протекал незнакомец; и вернее, он утекал в совершенном смятенье от того перекрестка, где потоком людским был притиснут он к черной карете, откуда уставились на него: череп, Цилиндр. Это ухо и этот череп! Вспомнив их, незнакомец кинулся в бегство. Протекала пара за парой: протекали тройки, четверки; от каждой под небо вздымался дымовой столб разговора, переплетаясь, сливаясь с дымовым, смежнобегущим столбом; пересекая столбы разговоров, незнакомец мой ловил их отрывки; из отрывков тех составлялись и фразы, и предложения. Заплеталась невская сплетня. 29 -- "Вы знаете?" -- пронеслось где-то справа и погасло в набегающем грохоте. И потом вынырнуло опять: -- "Собираются..." -- "Что?" "Бросить..." Зашушукало сзади. Незнакомец с черными усиками, обернувшись, увидел: котелок, трость, пальто; уши, усы и нос... -- "В кого же"? "Кого, кого" -- перешукнулось издали; и вот темная пара сказала. "Абл..." И сказавши, пара прошла. -- "Аблеухова?" -- "В Аблеухова?!" Но пара докончила где-то там... -- "Абл... ейка меня кк...исла...тою... попробуй..." И пара икала. Но незнакомец стоял, потрясенный всем слышанным: -- "Собираются?.." -- "Бросить?.." "В Алб..." ............................................................... "Нет же: не собираются..." ............................................................... А кругом зашепталось: -- "Поскорее..." И потом опять сзади: -- "Пора же..." И пропавши за перекрестком, напало из нового перекрестка: -- "Пора... право..." Незнакомец услышал не "право", а "прово-"; и докончил сам: -- "Прово-кация?!" Провокация загуляла по Невскому. Провокация изменила смысл всех слышанных слов: провокацией наделила она невинное право; а "обл...ейка" она превратила в черт знает что: -- "В Абл..." И незнакомец подумал: -- "В Аблеухова". Просто он от себя присоединил предлог в е, е р: присоединением буквы 30 ве и твердого знака изменился невинный словесный обрывок в обрывок ужасного содержания; и что главное: присоединил предлог незнакомец. Провокация, стало быть, в нем сидела самом; а он от ее убегал: убегал -- от себя. Он был своей собственной тенью. О, русские люди, русские люди! Толпы зыбких теней не пускайте вы с острова: вкрадчиво тени те проникают в телесное обиталище ваше; проникают отсюда они в закоулки души: вы становитесь тенями клубообразно летящих туманов: те туманы летят искони из-за края земного: из свинцовых пространств волнами кипящего Балта; в туман искони там уставились громовые отверстия пушек. В двенадцать часов, по традиции, глухой пушечный выстрел торжественно огласил Санкт-Петербург, столицу Российской Империи: все туманы разорвались и все тени рассеялись. Лишь тень моя -- неуловимый молодой человек -- не сотрясся и не расплылся от выстрела, беспрепятственно совершая свой пробег до Невы. Вдруг чуткое ухо моего незнакомца услышало за спиною восторженный шепот: -- "Неуловимый!.." -- "Смотрите -- Неуловимый!" -- "Какая смелость!.." И когда, уличенный, повернулся он своим островным лицом, то увидел в упор на себя устремленные глазки двух бедно одетых курсисточек... ДА ВЫ ПОМОЛЧИТЕ!.. -- "Быбы... быбы..." Так громыхал мужчина за столиком: мужчина громадных размеров; кусок желтой семги он запихивал в рот и, давясь, выкрикивал непонятности. Кажется он выкрикивал: "Вы-бы..." Но слышалось: -- "Бы-бы..." И компания тощих пиджачников начинала визжать: -- "А-хха-ха, ха-ха!.." ............................................................... 31 Петербургская улица осенью проницает весь организм: леденит костный мозг и щекочет дрогнувший позвоночник; но как скоро с нее попадешь ты в теплое помещение, петербургская улица в жилах течет лихорадкой. Этой улицы свойство испытывал сейчас незнакомец, войдя в грязненькую переднюю, набитую туго: черными, синими, серыми, желтыми пльтами, залихватскими, вислоухими, кургузыми шапками и всевозможной калошей. Обдавала теплая сырость; в воздухе повисал белеющий пар: пар блинного запаха. Получив обжигающий ладонь номерок от верхнего; платья, разночинец с парою усиков наконец вошел в зал... -- "А-а-а..." Оглушили его сперва голоса. .............................. -- "Ра-аа-ков... ааа... х-ха-ха..." -- "Видите, видите, видите..." -- "Не говорите..." -- "Ме-емме..." -- "И водки..." -- "Да помилуйте... да подите... Да как бы не так..." ............................................................... Все то бросилось ему в лоб; за спиною же, с Невского, за ним вдогонку бежало: -- "Пора... право..." -- "Что право?" -- "Кация -- акация -- кассация..." -- "Бл..." -- "И водки..." Ресторанное помещение состояло из грязненькой комнатки; пол натирался мастикою; стены были расписаны рукой маляра, изображая там обломки шведской флотилии, с высоты которых в пространство рукой указывал Петр; и летели оттуда пространства синькою белогривых валов; в голове незнакомца же полетела карета, окруженная роем... -- "Пора..." -- "Собираются бросить..." -- "В Абл..." "Прав..." Ах, праздные мысли!.. На стене красовался зеленый кудреватый шпинат, рисовавший зигзагами плезиры петергофской натуры30 с пространствами, облаками и с сахарным куличом в виде стильного павильончика. ............................................................... - "Вам с пикончиком?"31 Одутловатый хозяин из-за водочной стоечки обращался к нашему незнакомцу. - "Нет, без пикону мне". А сам думал: почему был испуганный взгляд -- за каретным стеклом: выпучились, окаменели и потом закрылись глаза; мертвая, бритая голова прокачалась и скрылась; из руки -- черной замшевой -- его по спине не огрел и злой бич циркуляра; черная замшевая рука протряслась там безвластно; была она не рука, а... р у ч о н о ч к а... Он глядел: на прилавке сохла закуска, прокисали все какие-то вялые листики под стеклянными колпаками с грудою третьеводнишних перепрелых котлеток. "Еще рюмку..." ............................................................ Там вдали посиживал праздно потеющий муж с преогромною кучерской бородою, в синей куртке, в смазных сапогах поверх серых солдатского цвета штанов. Праздно потеющий муж опрокидывал рюмочки; праздно потеющий муж подзывал вихрастого полового: -- "Чего извоетс?.." -- "Чаво бы нибудь..." -- "Дыньки-с?" -- "К шуту: мыло с сахаром твоя дынька..." "Бананчика-с?" "Неприличнава сорта фрухт..." . . "Астраханского винограду-с?" ............................................................... Трижды мой незнакомец проглотил терпкий бесцветно блистающий яд, которого действие напоминает действие улицы: пищевод и желудок лижут сухим языком его мстительные огни, а сознание, отделяясь от тела, будто ручка машинного рычага, начинает вертеться вокруг всего организма, просветляясь невероятно... на один только миг. И сознание незнакомца на миг прояснилось: и он вспомнил: безработные голодали там; безработные там просили его; и он обещал им; и взял от них -- да? Где узелочек? Вот он, вот -- рядом, тут... Взял от них узелочек. В самом деле: та невская встреча повышибла память. 33 ............................................................... -- "Арбузика-с?" -- "К шуту арбузик: только хруст на зубах; а во рту - хоть бы что..." -- "Ну так водочки..." Но бородатый мужчина вдруг выпалил: -- "Мне вот чего: раков..." ............................................................... Незнакомец с черными усиками уселся за столик, поджидать ту особу, которая... -- "Не желаете ль рюмочку?" Праздно потеющий бородач весело подмигнул. -- "Благодарствуйте..." -- "Отчего же-с?" -- "Да пил я..." "Выпили бы и еще: в маем кумпанействе..." Незнакомец мой что-то сообразил: подозрительно поглядел он на бородача, ухватился за мокренький узелочек, ухватился за оборванный листик (для газетного чтения); и им, будто бы невзначай, прикрыл узелочек. -- "Тульские будете?" Незнакомец с неудовольствием оторвался от мысли и сказал с достаточной грубостью -- сказал фистулою: -- "И вовсе не тульский..." -- "Аткелева ж?..." -- "Вам зачем?" -- "Так..." -- "Ну: из Москвы..." И плечами пожавши, сердито он отвернулся. ............................................................... И он думал: нет, он не думал -- думы думались сами, расширяясь и открывая картину: брезенты, канаты, селедки; и набитые чем-то кули: неизмеримость кулей; меж кулями в черную кожу одетый рабочий синеватой рукой себе на спину взваливал куль, выделяясь отчетливо на тумане, на летящих водных поверхностях; и куль глухо упал: со спины в нагруженную балками барку; за кулем -- куль; рабочий же (знакомый рабочий) стоял над кулями и вытаскивал трубочку с пренелепо на ветре плясавшим одежды крылом. ............................................................... "По камерческой части?" (Ах ты, Господи!) "Нет: просто -- так..." 34 И сам сказал себе: "Сыщик..." "Вот оно: а мы в кучерах..." ............................................................... - "Шурин та мой у Кистинтина Кистинтиновича32 кучером..." - "Ну и что ж?" - "Да что ж: ничаво -- здесь сваи..." Ясное дело, что -- сыщик: поскорее бы приходила особа. Бородач между тем горемычно задумался над тарелкою несъеденных раков, крестя рот и протяжно зевая: - "О, Господи, Господи!.." О чем были думы? Васильевские? Кули и рабочий? Да -- конечно: жизнь дорожает, рабочему нечего есть. Почему? Потому что: черным мостом туда вонзается Петербург; мостом и проспектными стрелами,-- чтоб под кучами каменных гробов задавить бедноту; Петербург ненавидит он; над полками проклятыми зданий, восстающими с того берега из волны облаков,- кто-то маленький воспарял из хаоса и плавал там черною точкою: все визжало оттуда и плакало: -- "Острова раздавить!.." Он теперь только понял, что было на Невском Проспекте, чье зеленое ухо на него поглядело в расстоянии четырех вершков -- за каретным стеклом; маленький там дрожащий смертеныш тою самою был летучею мышью, которая, воспаря, -- мучительно, грозно и холодно, угрожала, визжала... Вдруг --... Но о вдруг мы -- впоследствии. ПИСЬМЕННЫЙ СТОЛ ТАМ СТОЯЛ Аполлон Аполлонович прицеливался к текущему деловому дню; во мгновение ока отчетливо пред ним восставали: доклады вчерашнего дня; отчетливо у себя на столе он представил сложенные бумаги, порядок их и на их бумагах им сделанные пометки, форму букв тех пометок, карандаш, которым с небрежностью на поля наносились: синее "дать ходъ" с хвостиком твердого знака, красное "справка" с росчерком на "а". 35 В краткий миг от департаментской лестницы до дверей кабинета Аполлон Аполлонович волею перемещал центр сознанья; всякая мозговая игра отступала на край поля зрения, как вон те белесоватые разводы на белом фоне обой: кучечка из параллельно положенных дед перемещалась в центр того поля, как вот только что в центр этот упадавший портрет. А -- портрет? То есть: -- И нет его -- и Русь оставил он... 33 Кто он? Сенатор? Аполлон Аполлонович Аблеухов? Да нет же: Вячеслав Константинович...34 А он, Аполлон Аполлонович? И мнится -- очередь за мной, Зовет меня мой Дельвиг милый... 35 Очередь-- очередь: по очереди -- И над землей сошлися новы тучи И ураган их...36 Праздная мозговая игра! Кучка бумаг выскочила на поверхность: Аполлон Аполлонович, прицелившись к текущему деловому дню, обратился к чиновнику: -- "Потрудитесь, Герман Германович, приготовить мне дело -- то самое, как его..." -- "Дело дьякона Зракова с приложением вещественных доказательств в виде клока бороды?" -- "Нет, не это..." -- "Помещика Пузова, за номером?.." -- "Нет: дело об Ухтомских Ухабах..." Только что он хотел открыть дверь, ведущую в кабинет, как он вспомнил (он было и вовсе забыл): да, да -- глаза: расширились, удивились, сбесились -- глаза разночинца... И зачем, зачем был зигзаг руки?.. Пренеприятный. И разночинца он как будто бы видел -- где-то, когда-то: может быть, нигде, никогда... Аполлон Аполлонович открыл дверь кабинета. Письменный стол стоял на своем месте с кучкою деловых бумаг: в углу камин растрещался поленьями; собираясь погрузиться в работу, Аполлон Аполлонович грел у камина иззябшие руки, а мозговая игра, ограничивая поле сенаторского зрения, продолжала там воздвигать свои туманные плоскости. 36 РАЗНОЧИНЦА ОН ВИДЕЛ Николай Аполлонович... Тут Аполлон Аполлонович... - "Нет-с: позвольте". - "?..." - "Что за чертовщина?" Аполлон Аполлонович остановился у двери, потому что - как же иначе?37 Невинная мозговая игра самопроизвольно вновь вдвинулась в мозг, то есть в кучу бумаг и прошений: мозговую игру Аполлон Аполлонович счел бы разве обоями комнаты, в чьих пределах созревали проекты; Аполлон Аполлонович к произвольности мысленных сочетаний относился, как к плоскости: плоскость эта, однако, порой раздвигалась, пропускала в центр умственной жизни за сюрпризом (как, например, вот сейчас). Аполлон Аполлонович вспомнил: разночинца однажды он видел. Разночинца однажды он видел -- представьте себе -- у себя на дому. Помнит: как-то спускался он с лестницы, отправляясь на Выход; на лестнице Николай Аполлонович, перегнувшийся чрез перила, с кем-то весело разговаривал: о знакомствах Николая Аполлоновича государственный человек не считал себя вправе осведомляться; чувство такта естественно тогда помешало ему спросить напрямик: -- "А скажи-ка мне, Коленька, кто такое это тебя посещает, голубчик мой?" Николай Аполлонович опустил бы глаза: -- "Да так себе, папаша: меня посещают..." Разговор и прервался бы. Оттого-то вот Аполлон Аполлонович не заинтересовался нисколько и личностью разночинца, там глядевшего из передней в своем темном пальто; у незнакомца были те самые черные усики и те самые поразительные глаза (вы такие б точно глаза встретили ночью в московской часовне Великомученика Пантелеймона, что у Никольских ворот: -- часовня прославлена исцелением бесноватых; вы такие бы точно глаза встретили б на портрете, приложенном к биографии великого человека; и далее: в невропатической клинике и даже психиатрической). Глаза и тогда: расширились, заиграли, блеснули; значит: то уже было когда-то, и, может быть, то повторится. 37 -- "Обо всем -- так-с, так-с..." -- "Надо будет..." "Навести точнейшую справку..." Свои точнейшие справки получал государственный человек не прямым, а окольным путем. ............................................................... Аполлон Аполлонович посмотрел за дверь кабинета: письменные столы, письменные столы! Кучи дел! К делам склоненные головы! Скрипы перьев! Шорохи переворачиваемых листов! Какое кипучее и могучее бумажное производство! Аполлон Аполлонович успокоился и погрузился в работу. СТРАННЫЕ СВОЙСТВА Мозговая игра носителя бриллиантовых знаков отличалась странными, весьма странными, чрезвычайно странными свойствами39: черепная коробка его становилася чревом мысленных образов, воплощавшихся тотчас же в этот призрачный мир. Приняв во внимание это странное, весьма странное, чрезвычайно странное обстоятельство, лучше бы Аполлон Аполлонович не откидывал от себя ни одной праздной мысли, продолжая и праздные мысли носить в своей голове: ибо каждая праздная мысль развивалась упорно в пространственно-временной образ, продолжая свои -- теперь уже бесконтрольные -- действия вне сенаторской головы. Аполлон Аполлонович был в известном смысле как Зевс: из его головы вытекали боги, богини и гении. Мы| уже видели: один такой гений (незнакомец с черными! усиками), возникая как образ, забытийствовал далее прямо уже в желтоватых невских пространствах, утверждая, что вышел он -- из них именно: не из сенаторской головы; праздные мысли оказались и у этого незнакомца; и те праздные мысли обладали все теми же свойствами. Убегали и упрочнялись. И одна такая бежавшая мысль незнакомца была мыслью о том, что он, незнакомец, существует действительно; эта мысль с Невского забежала обратно в сенаторский мозг и там упрочила сознание, будто самое бытие незнакомца в голове этой -- иллюзорное бытие. 38 Так круг замкнулся. Аполлон Аполлонович был в известном смысле как Зевс: едва из его головы родилась вооруженная узелком Незнакомец-Паллада, как полезла оттуда другая, такая же точно Паллада 40. Палладою этою был сенаторский дом. Каменная громада убежала из мозга; и вот дом открывает гостеприимную дверь -- нам. Лакей поднимался по лестнице; страдал он одышкою, не в нем теперь дело, а в... лестнице: прекрасная лестница! На ней же -- ступени: мягкие, как мозговые извилины. Но не успеет автор читателю описать ту самую лестницу, по которой не раз поднимались министры (он ее опишет потом), потому что -- лакей уже в зале... И опять-таки -- зала: прекрасная! Окна и стены: стены немного холодные... Но лакей был в гостиной (гостиную видели мы). Мы окинули прекрасное обиталище, руководствуясь общим признаком, коим сенатор привык наделять все предметы. Так: - в кои веки попав на цветущее лоно природы, Аполлон Аполлонович видел то же и здесь, что и мы; то есть: видел он - цветущее лоно природы; но для нас это лоно распадалось мгновенно на признаки: на фиалки, на лютики, одуванчики и гвоздики; но сенатор отдельности эти возводил вновь к единству. Мы сказали б конечно: - "Вот лютик!" - "Вот незабудочка..." Аполлон Аполлонович говорил и просто, и кратко: - "Цветы..." - "Цветок..." Между нами будь сказано: Аполлон Аполлонович все цветы одинаково почему-то считал колокольчиками...-- С лаконической краткостью охарактеризовал бы он свой собственный дом, для него состоявший из стен (образующих квадраты и кубы), из прорезанных окон, паркетов, стульев, столов; далее -- начинались детали... Лакей вступил в коридор... 39 И тут не мешает нам вспомнить: промелькнувшие мимо (картины, рояль, зеркала, перламутр, инкрустация столиков),-- словом, все, промелькнувшее мимо, не могло иметь пространственной формы: все то было одним раздражением мозговой оболочки, если только не было хроническим недомоганием... может быть, мозжечка. Строилась иллюзия комнаты; и потом разлеталась бесследно, воздвигая за гранью сознания свои туманные плоскости; и когда захлопнул лакей за собой гостинные тяжелые двери, когда он стучал сапогами по гулкому коридорчику, это только стучало в висках: Аполлон Аполлонович страдал геморроидальными приливами крови. За захлопнутой дверью не оказалось гостиной: оказались... мозговые пространства: извилины, серое и белое вещество, шишковидная железа; а тяжелые стены, состоявшие из искристых брызг (обусловленных приливом),-- голые стены были только свинцовым и болевым : ощущением: затылочной, лобной, височных и темянных костей, принадлежащих почтенному черепу. Дом -- каменная громада -- не домом был; каменная громада была Сенаторской Головой: Аполлон Аполлонович сидел за столом, над делами, удрученный мигренью, с ощущением, будто его голова в шесть раз больше, чем следует, и в двенадцать раз тяжелее, чем следует. Странные, весьма странные, чрезвычайно странные свойства! НАША РОЛЬ Петербургские улицы обладают несомненнейшим свойством: превращают в тени прохожих; тени же петербургские улицы превращают в людей. Это видели мы на примере с таинственным незнакомцем. Он, возникши, как мысль, в сенаторской голове, почему-то связался и с собственным сенаторским домом; там всплыл он в памяти; более же всего упрочнился он на проспекте, непосредственно следуя за сенатором в нашем скромном рассказе. От перекрестка до ресторанчика на Миллионной41 описали мы путь незнакомца; описали мы, далее, самое сидение в ресторанчике до пресловутого слова "вдруг", которым все прервалось: вдруг с незнакомцем 40 случилось там что-то; какое-то неприятное ощущение посетило его. Обследуем теперь его душу; но прежде обследуем ресторанчик; даже окрестности ресторанчика; на то есть у нас основание; ведь если мы, автор, с педантичною точностью отмечаем путь первого встречного, то читатель нам верит: поступок наш оправдается в будущем. В нами взятом естественном сыске предвосхитили мы лишь желание сенатора Аблеухова, чтобы агент охранного отделения неуклонно бы следовал по стопам незнакомца; славный сенатор и сам бы взялся за телефонную трубку, чтоб посредством ее передать, куда следует, свою мысль; к счастию для себя, он не знал обиталища незнакомца (а мы же обиталище знаем). Мы идем навстречу сенатору; и пока легкомысленный агент бездействует в своем отделении, этим агентом будем мы. Позвольте, позвольте... Не попали ли мы сами впросак? Ну, какой в самом деле мы агент? Агент - есть. И не дремлет он, ей-богу, не дремлет. Роль наша оказалась праздною ролью. Когда незнакомец исчез в дверях ресторанчика и нас охватило желание туда воспоследовать тоже, мы обернулись и увидели два силуэта, медленно пересекавших туман; один из двух силуэтов был довольно толст и высок, явственно выделяясь сложением; но лица силуэта мы не могли разобрать (силуэты лиц не имеют); все же мы разглядели: новый, шелковый, распущенный зонт, ослепительно блещущие калоши да полукотиковую шапку с наушниками. Паршивенькая фигурка низкорослого господинчика составляла главное содержание силуэта второго; лицо силуэта было достаточно видно: но лица также мы не успели увидеть, ибо мы удивились огромности его бородавки: так лицевую субстанцию заслонила от нас нахальная акциденция42 (как подобает ей действовать в этом мире теней). Сделав вид, что глядим в облака, пропустили мы темную пару, пред ресторанною дверью та темная пара остановилась и сказала несколько слов на человеческом языке. "Гм?" "Здесь..." "Так я и думал: меры приняты; это на случай, если бы вы его мне не показали у моста". 41 "А какие вы приняли меры?..." "Да я там, в ресторанчике, посадил человека. -- "Ах, напрасно вы принимаете меры! Я же вам говорил, говорил: сто раз говорил..." -- "Простите, это я из усердия..." -- "Вы бы прежде посоветовались со мной... Ваши меры прекрасны..." -- "Сами же вы говорите..." -- "Да, но ваши прекрасные меры..." -- "Гм..." -- "Что?.. Ваши прекрасные меры -- перепутают все..." ............................................................... Пара прошла пять шагов, остановилась; и опять сказала несколько слов на человеческом языке. -- "Гм!.. Придется мне... Гм!.. Пожелать теперь вам успеха..." -- "Ну какое же может быть в том сомнение: предприятие поставлено, как часовой механизм; если б я теперь не стоял за всем этим делом, то, поверьте мне дружески: дело -- в шляпе". -- "Гм?" -- "Что такое вы говорите?" -- "Проклятый насморк". -- "Я же о деле..." -- "Гм..." -- "Души настроены, как инструменты: и составляют концерт -- что такое вы говорите? Дирижеру из-за кулис остается взмахивать палочкой. Сенатору Аблеухову издать циркуляр, Неуловимому же предстоит..." -- "Проклятый насморк..." -- "Николаю Аполлоновичу предстоит... Словом: концертное трио, где Россия -- партер. Вы меня понимаете? Понимаете? Что же вы все молчите?" "Послушайте: брали бы жалованье..." ............................................................... -- "Нет, вы меня не поймете!" -- "Пойму: гм-гм-гм -- положительно не хватает платков". -- "Что такое?" -- "Да насморк же!.. А зверь -- гм-гм-гм -- не уйдет?" -- "Ну, куда ему..." -- "А то брали бы жалованье..." 42 -- "Жалованье! Я служу не за жалованье: я артист, понимаете ли,-- артист!" -- "Своего рода..." -- "Чт такое?" "Ничего: лечусь сальной свечкой". Фигурка повынимала иссморканный носовой платок и опять чмыхала носом. -- "Я же о деле! Так-таки передайте им, что Николай Аполлонович обещание дал..." -- "Сальная свечка прекрасное средство от насморка..." -- "Расскажите им все, что вы слышали от меня: дело это поставлено..." -- "Вечером намажешь ноздрю, утром -- как рукой сняло..." -- "Дело поставлено, опять-таки говорю, как часов..." -- "Нос очищен, дышишь свободно..." -- "Как часовой механизм!.." -- "А?" -- "Часовой, черт возьми, механизм". -- "Заложило ухо: не слышу". -- "Ча-со-вой ме-ха-..." :. "Апчхи!.." Под бородавкою загулял вновь платочек: две тени медленно утекали в промозглую муть. Скоро тень толстяка в полукотиковой шапке с наушниками показалась опять из тумана, посмотрела рассеянно на петропавловский шпиц И вошла в ресторанчик. И ПРИ ТОМ ЛИЦО ЛОСНИЛОСЬ Читатель! "В д р у г" знакомы тебе. Почему же, как страус, ты прячешь голову в перья при приближении рокового и неотвратного "вдруг ?" Заговори с тобою о "в д р у г" посторонний, ты скажешь, наверное: -- "Милостивый государь, извините меня: вы, должно быть, отъявленный декадент". И меня, наверное, уличишь в декадентстве. Ты и сейчас предо мною, как страус; но тщетно ты прячешься -- ты прекрасно меня понимаешь; понимаешь ты и неотвратимое "в д р у г". Слушай же... 43 Твое "в д р у г" крадется за твоею спиной, иногда же оно предшествует твоему появлению в комнате; в первом случае ты обеспокоен ужасно: в спине развивается неприятное ощущение, будто в спину твою, как в открытую дверь, повалилась ватага невидимых; ты обертываешься и просишь хозяйку: -- "Сударыня, не позволите ли закрыть дверь; у меня особое нервное ощущение: я спиною терпеть не могу сидеть к открытым дверям". Ты смеешься, она смеется. Иногда же при входе в гостиную тебя встретят всеобщим: -- "А мы только что вас поминали..." И ты отвечаешь: -- "Это, верно, сердце сердцу подало весть". Все смеются. Ты тоже смеешься: будто не было тут "в д р у г". Иногда же чуждое "в д р у г" поглядит на тебя из-за плеч собеседника, пожелая снюхаться с "вдруг" твоим собственным. Меж тобою и собеседником что-то такое пройдет, отчего ты вдруг запорхаешь глазами, собеседник же станет суше. Он чего-то потом тебе во всю жизнь не простит. Твое "в д р у г" кормится твоею мозговою игрою; гнусности твоих мыслей, как пес, оно пожирает охотно; распухает оно, таешь ты, как свеча; если гнусны твои мысли и трепет овладевает тобою, то "в д р у г", обожравшись всеми видами гнусностей, как откормленный, но невидимый пес, всюду тебе начинает предшествовать, вызывая у постороннего наблюдателя впечатление, будто ты занавешен от взора черным, взору невидимым облаком: это есть косматое "в д р у г", верный твой домовой (знал я несчастного, которого черное облако чуть ли не видимо взору: он был литератором...) 43. ............................................................... Мы оставили в ресторанчике незнакомца. Вдруг незнакомец обернулся стремительно; ему показалось, что некая гадкая слизь, проникая за воротничок, потекла по его позвоночнику. Но когда обернулся он, за спиною не было никого: мрачно как-то зияла дверь ресторанного входа; и оттуда, из двери, повалило невидимое. Тут он сообразил: по лестнице поднималась, конечно, им поджидаемая особа; вот-вот войдет; но она не входила; в дверях не было никого. 44 А когда незнакомец мой отвернулся от двери, то в дверь вошел тотчас же неприятный толстяк; и, идя к незнакомцу, поскрипывал он половицею; желтоватое, бритое, чуть-чуть наклоненное набок лицо плавно плавало в своем собственном втором подбородке; и притом лицо лоснилось. Тут незнакомец мой обернулся и вздрогнул: особа дружески помахала ему полукотиковой шапкой с наушниками: -- "Александр Иванович..." -- "Липпанченко!" -- "Я - самый..." -- "Липпанченко, вы меня заставляете ждать". Шейный воротничок у особы был повязан галстухом - атласно-красным, кричащим и заколотым крупным стразом44, полосатая темно-желтая пара облекала особу; а на желтых ботинках поблескивал блистательный лак. Заняв место за столиком незнакомца, особа довольно воскликнула: -- "Кофейник... И -- послушайте -- коньяку: там бутылка моя у меня -- на имя записана". И кругом раздавалось: -- "Ты-то пил со мной?" -- "Пил...". -- "Ел?.." -- "Ел..." -- "И какая же ты, с позволения сказать, свинья..." ............................................................... -- "Осторожнее" -- вскрикнул мой незнакомец: неприятный толстяк, названный незнакомцем Липпанченко, захотел положить темно-желтый свой локоть на лист газетного чтения: лист газетного чтения накрывал узелочек. -- "Что такое?" -- Тут Липпанченко, снявши лист газетного чтения, увидал узелок: и губы Липпанченко дрогнули. -- "Это... это... и есть?" -- "Да: э т о -- и есть". Губы Липпанченко продолжали дрожать: губы Липпанченко напоминали кусочки на ломтики нарезанной семги -- не желто-красной, а маслянистой и желтой семгу такую, наверное, ты едал на блинах в небогатом семействе). 45 -- "Как вы, Александр Иванович, скажу я вам, неосторожны". -- Липпанченко протянул к узелку свои дубоватые пальцы; и блистали поддельные камни перстней на пальцах опухших, с обгрызанными ногтями (на ногтях же темнели следы коричневой красочки, соответствовавшей и такому же цвету волос; внимательный наблюдатель мог вывести заключение: особа-то красилась). -- "Ведь еще лишь движенье (положи я только локоть), ведь могла бы быть... катастрофа..." И с особою бережливостью переложила особа узелочек на стул. -- "Ну да, было бы с нами с обоими..." -- неприятно сострил незнакомец. -- "Были бы оба мы..." Видимо, он наслаждался смущеньем особы, которую -- от себя скажем мы -- ненавидел он. -- "Я, конечно, не за себя, а за..." -- "Конечно, уж вы не за себя, а за..." -- особе поддакивал незнакомец. ............................................................... А кругом раздавалось: -- "Свиньей не ругайтесь..." -- "Да я не ругаюсь". -- "Нет, ругаетесь: попрекаете, что платили... Что ж такой, что платили; уплатили тогда, нынче плачу -- я..." -- "Давай-ка, друг мой, я тебя за ефтот твой поступок расцелую..." -- "За с в и н ь ю не сердись: а я -- ем, ем..." -- "Уж ешьте вы, ешьте: так-то правильней..." ............................................................... -- "Вот-с Александр Иванович, вот-с что, родной мой, этот вы узелок" -- Липпанченко покосился -- "снесете немедленно к Николаю Аполлоновичу". -- "Аблеухову?" -- "Да: к нему -- на хранение". -- "Но позвольте: на хранении узелок может лежать у меня..." -- "Неудобно: вас могут схватить; там же будет в сохранности. Как-никак, дом сенатора Аблеухова... Кстати: слышали вы о последнем ответственном слове почтенного старичка?.." Тут толстяк наклонившися зашептал что-то на ухо моему незнакомцу: -- "Шу-шу-шу..." 46 -- "Аблеухова?" -- "Шу...". -- "Аблеухову?.." -- "Шу-шу-шу..." -- "С Аблеуховым?.." -- "Да, не с сенатором, а с сенаторским сыном: коли будете у него, так уж, сделайте милость, ему передайте заодно с узелком -- это вот письмецо: тут вот..." Прямо к лицу незнакомца приваливалась Липпанченки узколобая голова; в орбитах затаились пытливо сверлящие глазки; чуть вздрагивала губа и посасывала воздух. Незнакомец с черными усиками прислушивался к шептанию толстого господина, стараясь расслышать внимательно содержание шепота, заглушаемого ресторанными голосами; ресторанные голоса покрывали шепот Липпанченко; что-то чуть шелестело из отвратительных губок (будто шелест многих сот муравьиных членистых лапок над раскопанным муравейником) и казалось, что шепот тот имеет страшное содержание, будто шепчутся здесь о мирах и планетных системах; но стоило вслушаться в шепот, как страшное содержание шепота оказывалось содержанием, будничным: -- "Письмецо передайте..." -- "Как, разве Николай Аполлонович находится в особых сношениях?" Особа прищурила глазки и прищелкнула язычком. -- "Я же думал, что все сношения с ним -- через меня..." -- "А вот видите -- нет..." ............................................................... Кругом раздавалось: -- "Ешь, ешь, друг..." -- "Отхвати-ка мне говяжьего студню". -- "В пище истина..." -- "Что есть истина?" -- "Истина -- естина..."45 -- "Знаю сам..." -- "Коли знаешь, так ладно: подставляй тарелку и ешь..." Темно-желтая пара Липпанченки напомнила незнакомцу темно-желтый цвет обой его обиталища на Васильевском Острове -- цвет, с которым связалась бессонница и весенних, белых, и сентябрьских, мрачных, ночей; и, 47 должно быть, та злая бессонница вдруг в пам