один мальчик змею приносил. Привозят туда же старых, отработавших свое лошадей из богадельни. Была такая, лошадиная, город держал. "Одров" гладят, дают с ладони сахар. Выходит священник в зеленой рясе, и начинается самый человечный праздник, который только существует на земле, благословения всего живого. Некоторые даже плакали. - ... А когда вернулся в Ленинград, - взволнованно завершил Эли, - соседи узнали, что я к животным неравнодушен, подкидывали мне под дверь котят. Слепеньких, больных. Я их выхаживал, а потом котята пропадали. Оказалось, на шестом этаже из них шили шапки. Я чуть с ума не сошел... Снова затрезвонил телефон, Дов выслушал стоя. - Эли, извините. Вернусь минут через сорок. Пока по листайте мои папочки. - Он окликнул секретаршу, и, когда та просунула голову в кабинет, распорядился достать для господина Элиезера желтые папки. - Всех говорунов подобрала?, - спросил он, когда она притащила целую охапку туго набитых желтых папок. - Ну, лады! - И к Эли, с усмешкой: - Это все о твоих котятах. У нас из них тоже шапки шьют. Генеральские... В папке хранились газетные вырезки на нескольких языках. Иврит Эли отложил в сторонку: до беглого чтения еще далековато. Русские и английские начал пролистывать. "2 марта 1987. В ходе недавнего визита в Штаты Премьер-министр Израиля Ицхак Шамир обратился непосредственно к Государственному секретарю США... заявил ему, что все выезжающие из Советского Союза евреи должны направляться в Израиль". "Иерусалим, 20 июня 1987. Кабинет министров Израиля принял решение препятствовать всеми возможными средствами решимости советских евреев эмигрировать куда угодно, только не в Израиль. Ицхака Шамира поддержал Министр иностранных дел Шимон Перес". Вороха вырезок. О том же, теми же словами - только в Израиль! Все "против феномена отсева в другие страны". Шамир, Перес. Кнессет. Иногда кто-либо пытается философствовать: евреи мимо Израиля - крах сионизма... Из года в год беспокойство растет. Но совсем по другому поводу, - замелькало недвусмысленное выражение: "Ад абсорбции". С годами оно стало расхожим стереотипом. Кто только ни пишет, ни говорит об этом. "Член Кнессета от религиозной партии Игаль Биби...", "Член Кнессета от рабочей партии Ицхак Рабин". Эли пробежал взглядом полсотни вырезок. Все эти призывы и проклятья, собранные вместе, зазвучали совсем иначе: к нам - в ад, только к нам!. Вернувшись, Дов застал Эли в странной позе. Тот сидел на полу возле разбросанных папок и, опустив подбродок на грудь, смотрел вдаль полусумасшедшим взглядом. - Чистый Гоголь! - воскликнул Дов. - У Опекушина он так и сидит! -Опустился на корточки возле Эли. - Поняли, почему вас позвал? Эли молчал, но Дов и не нуждался в его ответе. - Добились, сионизЬменные! Всем странам, всем "хюмен райтам" рты заткнули, воскликнул он. - Некуда человеку податься. Приволокли его в Израиль, за ухо приволокли. Как блудного сына. "Хюмен райт" не для русского еврея. Туточки вы! И все эти пятнадцать лет палец о палец не ударили, позорники, только бились в истерике... Сами видите, ни жилья нет, ни рабочих мест. Шарон, знаете, кто такой Арик Шарон? стал только что министром строительства. - Дов поднял одну из папок. - Вот его статья: "Мы должны были подготовить для олим 95 тысяч квартир. Когда я познакомился с документами министерства, оказалось, что готово 2400. Это национальная трагедия..." У Арика какая кликуха, слышали? Бульдозер. В войну спас Израиль, разгребет и нынешнее говно. Что ты думаешь об этом, Элиезер? Если всерьез! Ты мыкаешься на Обетованной полтора года, не мог не размышлять. Твоя жизнь горит, а не чья-то. Эли поглядел Дову в глаза. Глаза у Дова, как два раскаленных угля. Смятение в них, мука. Понял, не случайный это разговор. Ищет Дов свои пути. Возможно, многие годы ищет. - Есть закурить, Дов? Дов тут же достал из стола длинную американскую сигарету, чиркнул зажигалкой. Ждал. Не торопил с ответом. - Дов, а где вы были, когда в Москве стали печь, как пироги, "хрущобы"? - В тюрьме, где я был! - Не слыхали, почему Хрущ тогда как с цепи сорвался? Стал загонять нас, строителей жилья, как перекладных лошадей... - Эли заговорил медленнее, поглядывая на Дова, взвешивая каждое слово: - Венгерское восстание - год пятьдесят шестой. Хрущ в испарине: чего хотят мадьяры? Ему положили на стол документы будапештского рабочего совета. Ага, вот что они требуют, фашисты проклятые! Пункты о свободе слова, печати, собраний он, мудрец генеральный, пробежал взглядом, словно их и не было - общие места! Остановил свой рабочий палец на пункте шестом: жилищное строительство. И - деловой мужик! туг же спросил, сколько в этом Будапеште квадратных метров на душу?.. Ответили, девять. А в Москве? С перепугу отрапортовали как есть: два с половиной, точно для покойника. Хруща чуть кондратий не хватил. И началось строительство "хрущоб" с панической скоростью. Вы поняли, Дов? Пока цари не почуят запах пороха, и за ухом не почешут... - Шустрый вы мужик, вижу. Баррикады. Кровь - то русские игры, Эли. Я сам этим переболел. Евреи против евреев не пойдут. Веками их резали. Последний раз - шесть миллионов. А сейчас лучше? Вокруг ножи точат. Нет, баррикады строить не станут. Разве арабов наймут. - Дов усмехнулся горестно. Эли понизил голос: - Надеюсь, Дов, до крови не дойдет. Зазвенят в Кнессете стекла, этого вполне достаточно. Убежден! И "бархатная революция" в Праге не обошлась без звона стекол. - Зелен ты, парень, - удрученно пробасил Дов. - Глаз острый, журналистский, а зелен. Израильские проблемы стекольным звоном не решить. Власть у нас по уши в дерьме. Это ее привычное состояние. Вот и "Бульдозера" вперед вытолкнула. Да пока они раскачаются... Могут олим три года ждать. Особенно которые выселенные? Эти пошлют нас далеко-далеко, и правильно сделают!.. Строить надо самим! И быстро! Это главное. - Проблема строительства? Представляется мне сейчас не самой главной задачей, - возразил Эли академически-бесстрастным тоном. - Ка-ак?! - Зло взяло Дова. Думал, дельный парень. А что несет. "Проблемы строительства... Проблемы социализЬма", - передразнил он Эли. - Говоришь, как статью пишешь в партийный орган! Что ж тогда главное? - Главное - сохранить собственное "я"... - Ну вот, теперь "гуманитарные проМблемы!" Господи, какие-то вы все болтуны перестроечные, так вас и этак! - Вот как! - воскликнул сокрушенно Эли. - Стоило разрешить вам обращаться ко мне на "ты", как вы и хамить начали, - Он решительно поднялся. - Ну, ты... вы и фрукт! - Дов почесал затылок, глядя на Эли. Губы у Эли беззвучно шевелились. Решил, похоже, не полемизировать.- Садитесь, господин Фрукт! Так что же, по вашему, главное? Растолкуйте! - Главное для меня, простите, повторю, сохранить собственное "я", не уронить себя в глазах детей и внуков - выжить! Иначе говоря, не потерять собственного достоинства, найти работу в силу своих возможностей. Чтоб мои внуки не увидели деда растерянным, беспомощным, никчемным стариком, которому дорога на свалку! -Эли завершил тираду с волнением. Его лицо засветилось. С таким выражением израильтяне поют свой гимн - "Хатикву". - А если поконкретнее, Элиезер? - Мне бы дело в руки. Я инженер - строитель, журналист. Что требуется? - Требуются нечеловеческие усилия, Эли, и... хуцпа!.. Не улыбайтесь! Хуцпа не просто наглость. Это наглость на нашем древнем языке. Хватит ли у вас, инженер-острый глаз, терпения, умения просочиться, пройти сквозь закрытые двери? А, с другой стороны, вот такой... - Он сжал руку в кулак, огромный темный кулачище... - такой пробивной силы плюс хуцпы? Без нее тут не вырвать даже под-писульки у столоначальника; обязан дать ее, а вопит, сучий потрох, на весь Израиль: "через мой труп!" Эли поежился: в израильских мисрадах он уже побывал. - Могу добавить только одно, Дов. Я советский журналист времен перестройки. В деле у меня нет комплексов. Надо вырвать подпись, я приду к столоначальнику со своей складной кроватью, буду спать под его дверью десять дней, месяц, пока тот не поймет, что ему некуда деваться. - Го-одится, - протянул Дов с удивлением. - Тогда слушайте, Эли. Вы создаете кооператив, товарищество, самстрой, - назовите, как хотите. Прилепите ему самое ходовое израильское словцо. Скажем, АМУТА. Оно этот смысл более или менее покрывает. Выбивайте ассигнования, собирайте деньги, русских инженеров, каменщиков - кого угодно! Стройте с той же панической скоростью, с которой вы строили "хрущобы". Но, естественно, не "хрущобы", - Дов походил взад-вперед по истоптанному ковру кабинета. - В чем особая опасность нашей затеи, Эли? Играли вы когда-нибудь в перетягивание каната? Кто кого! Израильские кабланы гонят цены на квартиры вверх. Грабят Израиль, поскольку все олим нищие, строиться могут лишь на государственный заем, на "машканту". Когда еще расплатитесь?! Другому жизни не хватит. Грабят Израиль вовсе не озираясь, как шпана в толчее, а при содействии министерства и Кнессета, который им зад лижет... Вы же тянете канат в другую сторону, вниз, цены до минимума, чтобы не поработить себя на веки вечные. Израильские кабланы, как вы изволили выразиться, хамы. Могут и голову проломить. И вам, и мне заодно, поскольку я двинул против своего кабланского сословия. Идем на риск? Идем! Организуете амуту на две-три тысячи семей, годится?.. Прикинем. Только в одной вашей вшивенькой гостинице поскрести, половину энтузиастов наберем. Всех профессий... Элиезер, таков мой ход. Без баррикад! Отнеситесь к этому серьезно! Две тысячи семей, считайте, десять тысяч душ. Десять тысяч, вставших на ноги без господской милости, от властей независимых, это вам не тридцать несчастных протестантов-висельников. А снаряд. Покрыть амутами всю страну - придут к власти живые люди: единственный шанс Израиля. Робости у вас, Эли, перед благодетелями нет, станете их зубами рвать. Такого и ищу. Буду за спиной стоять. Помогу, чем могу. Даю вам два месяца, лады? Принесите свою программу, так сказать банк новых идей. Создайте кооперативную казну. - С деньгами не хочу иметь дела, Дов. Ни за какие коврижки!.. Был, в свое время, председателем правления дачного кооператива. Знаменитый кооператив - Утесов там строился, и другие столпы культуры. Год ходил в ворах, хотя, как выяснилось, не присвоил ни копейки. Наелся! Не хочу! - Лады, Эли. Есть у меня на примете еще один высоколобый. Такой же психоватый - не обижайтесь. Насчет корысти или чего слямзить он, как жена Цезаря, вне подозрений. Годится? ... Эли появился в офисе Дова через два месяца, день в день. В руках разбухшая папка, перевязанная шнурком от ботинка, трубочка кальки. Вместо "Шалом" выдохнул загнанно, как победитель марафона на финише: - Ну, уложился? Дов мельком взглянул на список энтузиастов. Увы, немного. К тому же возле некоторых фамилий знаки вопроса. Усмехнулся: - Не тех наскребли? Вот, Аврамий Шор, чем он не подошел? - Ученый муж! Психолог. Или психиатр. Что-то в этом духе. Куда его пристроить? Да и возраст опасный. - Психиатр в сумасшедшем доме - первая скрипка, - возразил Дов деловым тоном. - Годится! Далее... Саша Казак. Тут в чем неясность? - Не окреп еще. Медицинский ошейник на нем, на руке бинты. Лечится: только из лагерной зоны. - Зона - это ваше московское телевиденье. А он рожден банкиром амуты, все!... Давайте "банк идей". Дов опасался, что "банк идей", представленный гуманитариями, будет выглядеть "Государством солнца" Кампанеллы - этакой развесистой клюквой из стекла и бетона, с окнами на всю стену, как в советских проектах для третьего мира, где учтено все, кроме разбойного солнца субтропиков. Предложат замечательные университетские лаборатории для безработных ученых из России, о которых Университеты в Израиле знать не знают и ведать не ведают. Дов заранее прикинул: даст своего архитектора и начнет все сначала... И взглянул на развешанные по стенам офиса чертежи недоверчиво, вполглаза. Пришлось ему раскрыть глаза, и широко: перед ним был профессиональный архитектурный проект, по которому можно было начинать стройку уже сегодня. Так много любопытного оказалось даже для него, каблана. Взять хотя бы металлическую конструкцию, которая удешевит стройку на треть. - Ну, амутяне! Ну, дотошные! -пробасил он, стараясь скрыть удивление перед удачливостью Элиезера, который развернул перед ним карту земельного управления Израиля. Такую карту, в свое время, он доставал, ох, как трудно, за хорошие деньги. А тут, вот она, расцвеченная красками. Свободные земли просто бросаются в глаза. - Эли, как ты исхитрился? - воскликнул Дов. - Да и исхитряться-то не пришлось, - ответил Эли с улыбкой. - Пришел в земельное управление. Начальник моих лет, на дверях табличка, на ней библейское имя Гидеон. На другой двери - Саул и Соломон. Цари и патриархи кругом, вижу. Вызвали, остановился в дверях, волнуюсь. Дадут землю, нет? Гидеон за столом, головы не подымает. Жду. Наконец, слышу властную нотку: - Пра-ашу! Я шаг к столу, остановился. - Робею, говорю. Шутка ли, - Вы хозяин святой земли. Странно, по телевиденью показывают Буша, Горбачева - временщиков всяких, а не вас. Улыбнулся он и... потеплел. Протянул руку, поздравил с приездом, подтвердил, что Израиль для новосела открыт широко: половина земли свободна для строительства, и лесистый север, Галилея, и пустыня Негев. "Не пугайтесь, говорит, не страшная это пустыня, еврейская..." Слово за слово, вот и карта. Дома воспроизвел ее по памяти, но за точность ручаюсь. Дов глядел на него, словяо впервые видел. - Ну, пройда, ну, без мыла влез. - И снова обратился к чертежам, развешанным по стенам. Почесал затылок, спросил удовлетворенно: - Откуда таких ребят отыскал, Эли? Фантастические умельцы! Целый район спроектировали за два месяца?! Я таких в свое время днем с огнем искал. - Так евреи сейчас другие. - Эли усмехнулся. - Перестроечные. Как только их перестали отбрасывать по "пятому пункту", встали на старт вровень с Иванами- без гирь на ногах, без смирительной рубахи. - Ну, что ж, первый блин не комом, Элиезер. Самое главное, квартиры доступны вашей безденежной братии. Однокомнатная сорок тысяч долларов, самая дорогая - пятьдесят пять. Государственный заем - "машканта" покроет сполна. Не придется всю жизнь жилы из себя тянуть. Молодцы!.. Ищи каблана посговорчивее, и место определится. - Тут кинул Дов загадочную фразу, которая до Эли дошла гораздо позднее: - Ежели вывести за скобки государство Израиль, то тут все реально, Эли! Когда проект архитекторами был окончательно "подработан", Эли начал обходить кабланов, рекомендованных Довом. (Сам Дов был на два года загружен "под завязку".) Слухи о странном "рыжем" неслись впереди Эли с его "русской папкой". В самом деле, нормальный покупатель интересуется ценой будущего дома или квартиры, рассматривает географию стройки, иногда расспрашивает о соседях, и потом выписывает первый чек. А тут приходит этот "рыжий", заранее подсчитавший и себестоимость домов, и непредвиденные расходы, и доход каблана ("А ему что за дело!"), и заявляет: только так, ни гроша более! Кабланы пожимают плечами. Вот уж действительно, русская папка! А как же каменщики - арабы с "территорий", которых надо везти ежедневно через всю страну, а цемент из-за моря и жуткие израильские налоги, а тысяча других препятствий, которых и в нормальной стране не сразу учтешь!.. Не заказчик, а рыжий Мюнхгаузен! - сам себя из ямы тащит за волосы. И сразу огорашивают "рыжего", мол, убери, герой, свою русскую папочку подальше: - А земля у вас есть? Учтите, земля в Израиле дорогая. Вскоре местные кабланы ему опротивели. Он остановился на американце. Грустный миллионер по имени Герон строил в Ашкелоне и Натании торговые центры. Попыхивая невиданно длинной заморской папиросой, американец взглянул на проекты амуты и предложил строить и быстрее и - по американским стандартам - качественнее. Привезти из Штатов готовые коттеджи последних моделей. Еще лучше, - поставить в Израиле два-три завода, выпускающие эти коттеджи на конвейере. "За год переселим сюда весь Израиль - из хижин во дворцы, как мечтал ваш Ленин", - сообщил мистер Герон с постоянно грустной своей улыбкой. Эли договорился с военным ведомством, оно было готово отдать амуте за символическую плату свалку на берегу моря, бывший полигон, и американец, окончательно поверив энтузиастам из России, распорядился поставить в городе Аждоде, в торговом центре, особняк-образец из бетонных плит. "Покупатель любит пощупать", -объяснил он. Эли и американец пришли к соглашению, и мистер Герон подписал чек на пятнадцать миллионов долларов - для начала. Спустя неделю министерство финансов Израиля неожиданно повысило налог на американское оборудование в четыре раза. Герон пыхнул своей папиросой и развел руками. Эли удивил своей напористостью даже его: отыскал для компании Герона другое, не американское оборудование. Чиновник из министерства финансов, которому Эли приглянулся, предупредил его честно: - Не тратьте силы попусту. Извне сюда никто не войдет... Эли погрустнел. "Та-ак, - констатировал он. - Все куплено, сверху донизу? По Уголовному кодексу РСФСР это называлось преступный сговор с целью наживы. Триста тысяч русских евреев без работы и крыши, а эти гонят всех, кто "извне". Каков резон? Доморощенный патриотизм? Приоритет собственной хилой индустрии? Свой карман?" Он снова вернулся к местным кабланам: суженого и на коне не объедешь... Наметив на будущее двух самых приемлемых подрядчиков, Эли все лето объезжал мэров Израиля. Некоторых по второму кругу, с цветной картой в кармане. Теперь наступила его очередь удивляться: девяносто три процента израильской земли принадлежит государству, а мэры городов разводят руками: "Нет земли! И купить не на что!" Кто, в таком случае, в государстве Израиль - государство? Власть? Или это просто лавочка под бело-голубым флагом?.. Самый уважаемый и влиятельный городской голова - престарелый мэр Иерусалима Теди Колек* принял Эли по отечески, вышел из-за стола, похлопал по плечу. Он хотел помочь "рыжему Мюнхгаузену". Оглядев напористого русского, одетого, как на дипломатический прием, при галстуке и золотых запонках (Колек ценил забытые в Израиле манеры и аккуратность), он сказал, что не может ничего обещать. "Пока за тобой нет дурной славы, мар Элиезер. Но мне с тобой делать нечего: у меня земли нет... Поземельная карта? Ты же русский интеллигент, мар Элиезер. Ты читал Толстого: "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить." Ты видел землю, мар Элиезер? Замечательно! Значит, ты знаешь, что земля есть, и я знаю, что земля есть, но дать ее кому-либо не вправе. И никто не вправе. Нет в эрец Исраэль ни одного мэра, который мог бы провозгласить, как Людовик: "Государство - это я!" Можно купить, если есть на что... У вас как с деньгами?" Эли ушел из мэрии Иерусалима в полной растерянности. Ему понравился Теди Колек. Доброе лицо у старика, в глазах сочувствие. Он бы дал землю, имей на это право. "Как же так?! Рынок израильской земли и... без учета алии?!" Вечером позвонил Дову. Услышал, что Арик Шарон, новый министр строительства, поломал этот порядок, но на него тут же подали в суд за то, что он "разбазаривает" национальное достояние: отводит землю олимам... У Эли голова пошла кругом. Хочет Премьер Ицхак Шамир русских евреев? - ведь публично заявлял, что сделает для алии все... Все, чтоб прижились или чтоб бежали отсюда куда глаза глядят? - мелькнуло у Эли. - На кого жаловаться?.. Надо ехать к Дову, решать принципиально: нечего морочить голову себе и другим. Поймать Дова было трудно. Наконец, в час ночи, тот поднял трубку. - Опять ты, полуночник! - ответил раздраженно. - Не до тебя сейчас! Делим имущество. - И длинно выматерился. - Извините, Дов, вы о чем? - не понял Эли. В ответ прозвучали короткие гудки отбоя. Глава 7. АРИК ШАРОН, СОФОЧКА И ЕЕ ПАПА-ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ МУСОРЩИК. Дов выдернул телефонный штепсель: звонки возвращали к обычным заботам, сбивали гневный настрой, которым жил с утра. Дов разводился... Разводиться он начал пять лет назад, хотя пугать жену разводом начал куда раньше: собралась вскоре после войны Судного дня рожать его любимая "пташка". Всех израильских врачей и повитух отвергла, и, по совету мамы, на сносях улетела за океан, в штат Техас, к родной тете. Дову она о своих планах, на всякий случай, не сказала: кто знает, что ему в голову взбредет. Рожать в Штатах Руфь решилась, но задержаться там на неделю-другую и слышать не хотела. Перелетев с шестидневным первенцем океан, она привезла Дову ребенка в одеяльце с наклейкой израильской фирмы. Русский Израиль, собравшийся к Дону на "бриг-мила" - на обрезание, сгрудился вокруг первенца, названного в честь покойного отца Дова, Иосифом, и записанного Иосифом-Симха, то есть Иосифом веселым. Наслушавшись горластенького "веселого", все пили и танцевали израильскую "хору" до глубокой ночи. Дов отплясывал вприсядку, голося неизвестные израильтянам частушки: "Зять на теще капусту возил, Молоду жену в пристяжках водил..." Через три года Руфь понесла вторично. За неделю до родов опять умчалась куда-то, ладно хоть потом сообщила: - Я у мамы! Не беспокойся... Мамочку Руфи Дов и на дух не переносил, но, - такой случай! - отправился к пани Зосе с букетом роз, прихватив заодно приятеля доктора, взглянуть что там и как... Любимой "пташки" ни в материном, ни в каком-либо другом знакомом израильском доме не оказалось. Тут и выяснилось, что она опять рожала в штате Техас. У Дова кровь хлынула в голову. "Пташка", видать, решила, что Израилю крышка, рано или поздно его задавят, поэтому и летает рожать в Штаты: известно, ребенок, родившийся там - американец, где бы затем не жил. "Мы подыхаем за Израиль, - кричал он брату Науму по телефону, - сидим по тюрьмам, валяемся по госпиталям, а "птаха" со своей мамочкой его хоронят, рожают беглецов и отступниковГ' Правда, новорожденную американку Дов принял, как свою: в чем она виновата? Частушки он на этот раз не исполнял, но весь русский Израиль по-прежнему на радостях пил и отплясывал "хору". И "пташке", ставшей после родов поперек себя шире, Дов высказал под горячую руку все, что думал о ней, помахав кулаком возле ее носа: коль в третий раз отправится в Штаты, чтоб домой не возвращалась... Разводиться со своей Руфью он вовсе не собирался, но как не попутать бабу?! Шли годы. "Пташка" слова мужа близко к сердцу, конечно, не приняла. Знала, Дов вспыльчив, но добр и отходчив. И с третьим ребенком тоже отправилась в Техас, тем более, что роды предстояли сложные: плод лежал как-то не так... И через неделю опять привезла американочку, Дов психанул, встречать ее не поехал, смотрины отменил. Всему русскому Израилю, катившему к Дову с подарками, от ворот поворот. Тут-то и произошел с отбившейся от рук "пташкой" разговор, какого никогда прежде не было: - Ты что больной на голову?! - взбешенно спросила гордая "пташка", спокойствием никогда не отличавшаяся. - Тебя же в задницу ранило - не в голову. Что же ты крутишь?! Видела, какой ты с войны вернулся! Чудом уцелел. Не хочу рожать детей, чтоб их убивали! Здесь войне конца-краю не будет: горстка сумасшедших евреев против ста миллионов арабов, для которых смерть - великое счастье. Да пропадите вы все пропадом с вашим "изЬмом"... Ты же сам ненавидишь ихний "изЬм", сколько раз слышала это... Что?. . От тебя, от кого еще! - И тут же перешла в наступление. Смоляные волосы распустила, что б уж и голосом брать и волосом: - Дов, ты же умница. Ты развернешься там не хуже, чем здесь. Тетя завещала нам дом, рядом озеро. А? Подумай! Оскорбленный Дов стал доставать с полатей чемоданы. Руфь поняла, объяснение не удалось, и ее понесло: - Это по совести, да?! - кричала она. - Я одна такая в Израиле?! А где рожала дочь твоего армейского Eськи? Где рожала невестка Шулы? - Перечислив еще десяток невесток и дочерей депутатов Кнессета, министров и прочих не менее влиятельных персон и увидев, что мужа это не только не образумило, а, напротив, разъярило, она вскричала в отчаянии: - Ты здесь персона грата! Первейший узник Сиона! Тебе твоя гордыня дороже детей! Своих детей я тебе не отдам! Жри свой "изЬм" сам! Без нас! Дов заполнил скарбом "пташки" все чемоданы, которые были дома, и отвез их к пани Зосе, тещеньке незабвенной, оставил на ступеньках ее виллы. В те дни подойти к Дову было нельзя. Он пил и безостановочно матерился. Никогда еще не ощущал такой злобы, такой ненависти, нет, не к жене, что с нее взять! - ко всем этим чиновникам, к министерским дармоедам. Мало того, что они лишь болтают и ничего не делают, иные, оказывается, загодя готовятся "смазать лыжи"... То-то, вспомнил, во время войны Судного дня, обмолвилась власть о "правительстве в изгнании", как о вполне возможном варианте. У них всегда все на мази... Дов целый год и видеть Руфь не желал. Конечно, без заботы не оставил. Завел на детишек банковский счет, положил им на образование, правда, в обрез, чтоб не росли трутнями. Дал Руфи денег на жизнь. Но - не простил, ни тогда, ни позже: был кровно, на всю жизнь, оскорблен. Нельзя жить с человеком, который заранее хоронит все, ради чего ты существуешь, ради чего работаешь!.. Однако, пока не выстроил им виллы рядом, "под царевой ступней", как шутил брат Наум, места себе не находил: отдавать своих веселых гуренков мамочке не собирался. Прошло еще два года. Бракоразводный процесс в раввинатском суде все тянулся, конца-края не имел. Как-то задержался Дов в офисе дольше обычного. Вызвал свою бессменную секретаршу усатую сабру Хаву, приказал подготовить объявление для русской газеты - таких объявлений в те дни появлялась тьма. Дов распорядился перепечатать на машинке рекламный текст слово в слово: "Состоятельный израильтянин. Хозяин фирмы. Ищет молодую женщину (от 20 до 25 лет) для сопровождения в деловых поездках. Материальная поддержка обеспечена. Телефон номер..." Когда нужную бумагу положили на стол, Дов отослал Хаву, сказав, что отправит письмо сам. Затем взял перо, зачеркнул стереотипную фразу "для сопровождения в деловых поездках", заменив ее иным вариантом, отнюдь не оригинальным, но встречающимся реже: "для интимных отношений". Науму, который вскоре позвонил брату женским голосом, но был тут же разоблачен, объяснил: - Некогда мне разводить розовые слюни - ох да ах! Мне нужна блядь! Чтобы все со всех сторон было честно... Приехала не крашеная "мадам", как предполагал, а бледная, но отнюдь не заморенная девица. Гренадерского роста и странного сложения. Плечи, как у грузчика или циркача, который держит на себе группу акробатов, женские стати выдающиеся, магендовид на шейной цепочке лежит на них горизонтально. Руки могучие, обхватит покрепче - хрустнешь. Словом, - ломовая русская баба, которая после войны голосила на посиделках: "Я и трактор, я и бык, я и баба, и мужик". А вот головка над ее зрелымии статями была детская. Маленькая, гордая с приоткрытыми влажными губами. Помады, краски вроде бы и следа нет, волосы - лен. Длинные, гладкие - белый водопад. Северянка, видать. У печорского гулага, в свое время, таких белых красух с синеватыми припухлостями под глазами повидал достаточно: махру-самосад на хлеб меняли. Лицо хоть и болезненное, а нежное-нежное. Такой овал разве что у детишек бывает, как ладонью не коснуться? Голубоглазка, ресницы, как у куклы, - вразлет, с изгибом. Точно налеплены. А взгляд не кукольный, настороженно-веселый, - разглядывай-не разглядывай, не испугаешь! Сказала, зовут ее Софа и ей как раз двадцать. И что она, судя по газете, "подходит по всем параметрам". Попросила разрешения принять душ и, без долгих слов, отправилась туда, и так же быстро появилась - раскрасневшаяся, благоухающая, в коротеньком, чуть пониже пупа, детском халатике. И оказалась, к изумлению Дова, девственницей. Дов был ошарашен. Всю ночь он проговорил со странной девушкой, которая шмыгала своим добротным еврейским носом и натягивала простыню до подбородка, стыдясь наготы. Все догадки Дова, обелявшие ее, Софочка отметала решительно: "Нет у меня голодных братиков. Никакая я не Сонечка Мармеладова. Я приехала с отцом. Одна я у него, он в разводе. Никого я не спасала. Не умирала с голоду. Решила и все!" Так до утра Дов ничего и не выяснил. Когда рассвело, подергал софочкины ресницы, - не лезут, свои, оказывается. "Пташка" с юных лет была щепкой, а тут та-акие округлости, торжество плоти!.. И Рубенс и Кустодиев сразу! - В восторге сдернул с нее одеяло, - разревелась навзрыд. Бросилась за шкаф, прикрыв груди руками. Дитя малое... И позже не раз видел, стыдлива Софочка, как монашка, никогда при свете не обнажится. Сама перешила вороха цветастых платьев и юбок, привезенных для нее, обнаруживая и умение, и вкус. А Дов нет-нет, да и возвращался к тому же, первому разговору. Наконец, вырвал у Софы нечто вроде признания: "Уйти к одному - это, Дов, честнее, чем выйти на Хаяркон, как говорят у вас. Срывать доллары с куста". Еще не легче! Родилась после Сталина, и даже после Хруща. Ничего про лагеря не знает. А мотивация чисто лагерная: чем ложиться под каждого, лучше прибиться к надзирателю или, на худой конец, к хлеборезу. Тогда никто не тронет... А ведь, наверное, была пионеркой-комсомолкой. Впрочем, и праматерь Ева не советской властыо создана... Ночью он снова пытался поговорить с Софой. Не ответила, заснув "от дурацких вопросов", как объяснила потом, за завтраком. Нравилась Дову эта ее детская непосредственность. Подлаживаться и не думает. Лупит, что в голову придет... Софочка оказалась смышленой, быстрой и крайне щепетильной в денежных делах. Кроме зарплаты не брала ни шекеля, ни агоры. Через полгода стала домашним секретарем, и сразу попросила разрешения передвинуть по своему вкусу мебель, отчего гостинная стала вдвое просторнее. Софочка не ужилась со старухой-марокканкой, которая была врагом всех ее новшеств. Пришлось перевести старуху в поварихи, - и с этим Дов смирился. Что греха таить, не будь разницы почти в сорок лет, Дов предложил бы ей руку и сердце. Однако замуж Софочка не торопилась: хотела учиться, поступила в колледж медицинских сестер, успевая и переписку Дова вести и за домом следить. Одно нарушало размеренно-деловой покой дома, - бесконечный бракоразводный процесс в раввинате, о котором Софа сказала, что лучше туда вообще не ходить: "дай им волю, они бы и на меня парик надели!", и вечные скандалы "пташки", которые она закатывала Дову по телефону, а недавно и Софе, да еще и при чужих, - Наум за столом сидел, а с ним доктор Зибель. Софа дважды видела этого Зибеля на экране огромного "калечного" телевизора Дова, который никто не мог починить, кроме отца Софочки. ( Дов пригласил его, как он выразился, "для общей ориентации"). Важный Зибель не взлюбил Софочку сразу: то-то Дов называл его главой ордена импотентов. Это Софочку веселило, хотя Дов, оказывается, понимал слово импотент неправильно: "о чем бы ни шла речь, сказал, этот Зибель всегда на стороне начальства. Импотент!" Оба доктора, и Наум, и Зибель два часа пыхтели против прессы, на что им сдалась пресса... И тут ворвалась "пташка", решившая апеллировать к брату Дова. Завелась с пол-оборота: "Мои дети чуть не каждый день сюда заглядывают, и девочки, и Йоська, тянутся к отцу, а у него тут эта кукла. Стыдоба!" Подействовала эта сцена на Наума, но упрекать брата не в его характере. Принялся размышлять вслух: - Мельчает народ. В семидесятых мы были влюблены в Гулю. Гуля царица. А ныне Софочка. Мельчают поколения. Дов резко оборвал брата: - Сразу видать теоретика. Что ни плевок, то теория... На другой день Дов застал Софу заплаканной, укладывающей чемодан. Чемодан он тут же распаковал, Схватился за телефон. И Софочка могла убедиться, что русский язык отнюдь не менее богат изысканными выражениями, чем "этот ужасный" пташкин "пш-бж-пся..." Именно в эти дни появились на вилле Дова избегавшиеся, мрачные Эли и Саша. Эли, как всегда, в накрахмаленной рубашке. Правда, без галстука. На плечи наброшен свитер, чтоб не окоченеть в Иерусалиме. Саша никогда не был богатырем, а тут и глядеть жалко. Худоба, ошейник медицинский. Говорят, у него трещинка в позвонке. Вот досталось парню! - Софа! - обрадованно крикнул Дов. - Накорми странников!.. Какое кофе? Кофе не еда! Гость дальний, приморский, все, что в печи, на стол мечи! Да, Саше диета. Кошер. - Ребята, - сказал Дов, когда гости быстро умяли все, что было. - Я обещал вам помочь, но не могу быть нянькой. Извините, нет у меня времени утирать вам сопли. Я повязан по рукам и ногам контрактами. Еще полтора года не продохнуть. Совет какой, словцо замолвить нужному человеку - всегда готов! Но экскаваторы под нулевой цикл, не обессудьте, заняты. - Тут отвлек его звонок, и, видно, звонок неприятный: бросив трубку на рычажки, Дов взорвался. - В Израиле каждый должен съесть свой пуд говна. Это закон... Ну, лады! Вы - не простаки, а Эли уникум: Бога за бороду держит. Ройте землю носом, как мы рыли. Самостоятельно. Добить вас я им не дам. Все! Возвращались из Иерусалима молча. Когда двухэтажный автобус, скатившись с Иудейских гор, помчал по долине, Саша повернул голову к спутнику. - Другого выхода нет, Эли. Со своими планами надо пробиваться к Шарону. Дов называет его "Бульдозером". Кроме "Бульдозера" никто нам дороги не расчистит... К Шарону они захотели попасть еще тогда, когда американец, возмечтавший поселить русских евреев в коттеджах, подписал свой первый чек. "Крыша для всех олим - реальность..." - писали Эли и Саша в своем письме к Шарону. Тот не отозвался... - Сейчас другое дело, - восклицал Саша, промедлений не терпевший. - Играем по их правилам. Никого "со стороны..." Созвонились с советником Шарона по имени Аарон. Отправили ему свою программу дешевого строительства. Аарон не сразу, но все же откликнулся. Пожелал узнать подробности. - Клюнуло! - радостно возгласил Саша. Эли, Саша, профессор Аврамий Шор, безработный инженер Евсей с короткой и острой бороденкой колечками "типа а ля Вельзевул", крепкий, рукастый мужичина, похожий своим торсом на гиревика-профессионала, и еще пять энтузиастов из разных городов отправились в восточный Иерусалим. Замелькали за окнами автобуса невзрачные домишки с железными решетками. Эли спросил пассажира в белом арабском бурнусе, где министерство Шарона? Назвал остановку, тот пожал плечами, другой вообще не ответил; арабка с плетеной корзиной на коленях показала жестом: "Выходите! Здесь!" - Выкатывайтесь, орлы! - скомандовал Эли. - Вроде приехали! Выскочили, огляделись. Ничего похожего. - Кажись, надула нас арабка? Или не поняла? - Эли почесал затылок. - Ладно, пошли! Здесь, в мусульманском квартале, никто из них не бывал. Заглядывали, случалось, к Яффским воротам, на "арабский шук" -крытый рынок, который своим буйством красок казался ярким театральным действом, сценами из "Шехерезады", эпизодами из фильма "Багдадский вор". Тут никакого театра не было. Здесь жили. Арабский восток, как есть. Где-то рядом греческая колония, армянский квартал. Торговля прямо на улице. Овощи, фрукты на мостовой навалом. Амбалы-грузчики с веревочными плетенками на плечах, шофера обшарпанных грузовичков кричат, торгуются, курят, смачно харкают на мостовую. Неторопливо пьют кофе из крошечных стекляшек, которое разносит босоногий мальчишка с большим закоптело-медным кувшином за спиной. У кувшина тонкое "лебединое" горлышко; остановились, преодолевая естественное желание попробывать настоящего арабского напитка, который аборигены так любят. "Ни-ни! - распорядился Эли. - Никаких дегустаций! Вонище густое - от гниющих отбросов под ногами, от железных мусорных ящиков. Тащится, цокает копытами белый, в серых яблоках, тяжеловоз, запряженный в телегу на автомобильных шинах. На телеге женщина в расшитом, с блестками, арабском платье. На лице не то черный платок, не то чадра. Аврамий с Евсеем Трубашником переглянулись: десять минут на автобусе, и - другой век. Вдоль и поперек тротуара стояли легковые машины со старомодными капотами и обтекателями, похожими на плавники рыб или крылья фантастических птиц. Прямо тут не пройдешь. Двинулись в обход. Эли сказал, это обычное дело: так в любом арабском городе - в Каире, Бахрейне, всюду, где бывал, - свои вековые правила. Не нравится - не ходи. Казенные здания Израиля, возведенные здесь, в мусульманском квартале, длинные, угрюмые. На одном из таких зданий полощатся на ветру два бело-голубых государственных флага Израиля. Задержались у ворот, узнать, куда итти? Евсей Трубашник прочитал по складам: "Министерство юстиции государства Израиль". У ворот ни души. Отправились дальше. На железных дверях лавок пудовые замки. Прохожий в черно-красном "арафатовском платке" пояснил, что лавки закрыты уже неделю. Объявлен протест. "Против чего?" Сказал - не знает. Лишь взглянул на вопрошавших с недоумением. Где министерство Шарона - тоже не ведал. - Все знает, собака! - ругнулся Эли. - По глазам видно, очень нас любит. - А за что ему нас любить?! - отозвался Евсей. - Не кидается с ножом, и то спасибо... За углом сидели кружком конные полицейские, завтракали, привязав лошадей к железному кольцу на дверях лавки. Промчались несколько джипов с синими мигалками. Никто из местных жителей внимания на джипы не обратил, не ускорил шага: привыкли за четверть века!.. Полицейские выручили заблудившихся русских. Остановили одну из машин с синей мигалкой. Набились кое-как в него; профессора Аврамия посадили на колени, до шароновского министерства домчались единым духом. После закоптелых, с серыми обшарпанными стенами лавок, - большое светлое, как праздник, здание из белого иерусалимского камня. Действительно, другой век. Вышли из джипа, размялись, огляделись. Место для министерства Шарон выбрал - чудо! Зеленые холмы. Кипарисы вдоль шоссе. На дальнем холме нарядный университетский комплекс, чуть поодаль Хадасса - американский госпиталь. На прозрачном ярко-голубом горизонте черный силуэт колокольни. "Монастырь Августа Виктория", пояснил Аврамий, объехавший к тому времени уже все иерусалимские памятники. А само министерство?! Белый камень, гранитные лестницы за светлой оградой, пологие спуски для инвалидных колясок. - Вот это уж точно влияние западной цивилизации, - весело заметил Эли. Над министерством тоже полоскался бело-голубой государственный флаг. Он усиливал чувство праздничности: впервые они явились не докучливыми просителями, а лицами приглашенными по важному делу. Подали в окошко дежурному письмо - приглашение на бланке самого Арье Бара*, генерального директора министерства. Двинулись гуськом, остановились на мгновение. И внутри здание - чудо. Ячеистый потолок вестибюля, в ячейках лампы дневного света. Вечерами тут, наверное, праздник света. Лифт вместительный, длинный, как в госпиталях. "Это Шарона на носилках носят..." - пошутил безработный инженер Евсей. На него цикнули. Замри! Стены в коридорах белые, двери темносиние. Тоже нарядно! Советник Шарона Аарон, маленький круглый с пушком на голове, сидел, склонившись над их папкой. Показал жестом - садитесь. Странный какой-то советник. Ему об амуте рассказывают, а узкие глазки его далеко-далеко, словно он в эту минуту музыку слушает. Губы поджаты в брезгливой гримасе, нос торчком, переносица глубоко вдавлена, ноздри задраны. Из бывших боксеров он, что ли? Спрятал все документы в стол и исче