Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Игорь Плотник, 2001
     © Издательство "Вагриус", октябрь 2002
     Date: 18 Sep 2002

     Журнальный вариант. Полная версия этой книги выходит в печать
     в издательстве "Вагриус" в декабре 2002
---------------------------------------------------------------



Чисто  новогодняя  история  типа "С легким паром" или "Щелкунчика", только с
точностью до наоборот,  и  происходит  она  посреди  железного  капитализма,
накануне  конца света. Два разнузданных обдолбанных субъекта, третий  вообще
Иван Фридман, авантюрист и кидала, маются от безделья, мечтая  приключениями
разнообразить тоскливую и сытную жизнь. И получают по полной программе...  А
ещ╦ тут гиперсексуальная нимфетка Катя,  могучий  передовик  самогоноварения
Махно  и  его личный петух-зверь по имени Жизнь, кое-какие отстойные барышни
из бомонда, министр внутренних дел, бандиты, само  собой,  другие  уважаемые
люди и Сам Господь Бог...  Короче, надо выключать мозги и быстренько все это
дело  прочитать.  Тогда  получится  кайф,  настанет  праздник   и   случится
прозрение!

     Техническая информация о книге:

 ╘ Издательство "ВАГРИУС"
 Тираж: 5000 экз.
 Выход книги: 10.2002
 URL: http://www.vagrius.com/books/na/plotn_01.shtml
 Ваши отзывы: vagrius@vagrius.com,
 http://www.vagrius.com/online/guestbuk.shtml








     На вечерней поверке.
     ПРАПОРЩИК: Иванов!
     ИВАНОВ: Я!
     ПРАПОРЩИК: Логично. Петров!
     ПЕТРОВ: Я!
     ПРАПОРЩИК: Логично. Сидоров!
     СИДОРОВ: Я!
     ПРАПОРЩИК: Логично.
     ИВАНОВ: Товарищ прапорщик, а почему все время логично?
     ПРАПОРЩИК:  Потому. Вот гляди, Иванов. Видишь два дома? У  одного крыша
зеленая, а  у другого, наоборот -- красная. Вот так и мы, люди, живем, живем
и умираем.

     Если я еврей -- чего я буду стесняться? Я, правда, не еврей.
     В. С. Черномырдин

     Куда  уж  еще дальше?  И  так уж  видно,  что  министр  внутренних  дел
подключается сегодня  и  к  сектору экономическому. Ну а  чего  здесь больно
умного, или там заумного, или захитрого,  чтобы не додуматься? Да потому что
это идет на грани преступности!
     В. С. Черномырдин





     Эта  книга,  написанная   в  приступе   отвращения  к  жизни,  является
скоплением противоречий, бессмысленных идей и наглых нравоучений. Приличному
человеку  и такому  умнику, как  ты, не  следует читать подобной литературы.
Поэтому немедленно слезай со  своей резиновой подруги, сожги книгу, забей ее
пеплом патрон и выстрели в воздух. Гильзу брось в реку.
     Молоток!
     Теперь  натягивай  штаны,  сделай  лицо   попроще  и  ступай,   займись
чем-нибудь  полезным.  Например,  спасай  китов   или   взорви  американское
посольство в Бангладеш. Ну пошутил я. По-шу-тил. Шуток не понимаешь?  Ладно,
купи килограмм гороха и покорми хотя  бы воробьев. От гороха, правда, многие
воробьи взрываются, но те, которые выживают, становятся орлами.

     Оревуар!

     Шайтан!!!
     Ты  еще  здесь?! Ты до сих пор  так и  стоишь  со спущенными до  колена
штанишками? Тебе понравилось про воробьев? Да, чувак, в голове у тебя засор.
Я  определенно переоценил твои интеллектуальные возможности. Судя  по всему,
самое  полезное, что ты  можешь  сделать в своей жизни -- пойти и немедленно
сдаться  в ближайшую кунсткамеру.  Что? и даже  после этого? и вопреки  моим
великодушным  предостережениям?  ты  решительно собираешься читать  дальше?!
Может быть, у тебя две жизни? Может, ты вообще Горец?..
     В любом случае тебе следует знать, что:
     1) Жизнь скоротечна, с каждой минутой ты стареешь.
     2) С ЭТОЙ МИНУТЫ ТЫ СТАНОВИШЬСЯ СКУРАТОВЫМ.
     3) Мир делится  на мужчин и  женщин. Все люди -- братья.  Все  бабы  --
дуры.
     4)  Слабая  половина  человечества  делится  на:  роскошных баснословно
богатых  интеллектуалок,  хорошеньких профурсеток и безобразных  вальпургий.
Богатых  и  умных  красавиц  мне  лично  встречать  не  доводилось.  А  если
доведется, держу пари, что они будут лесбиянками.
     5) Все остальные  люди делятся на интеллектуалов, идиотов, милиционеров
и  китайцев. Интеллектуалов  меньше,  чем идиотов,  милиционеров и  китайцев
вместе взятых. Скорее всего, ты не интеллектуал.
     6)   Распространение  книги  среди  женщин,  милиционеров,  китайцев  и
литературных критиков запрещается.
     7) Всякое сходство с реальными людьми в этой книге является случайным.
     8)  Скупаю   человеческие  души   каждый  третий  четверг  у  входа   в
Государственную Думу за 399, 99 USD наличными (семьям и героям труда большие
скидки).
     9) НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ЧИТАЙ ЭПИЛОГ!
     И последнее:

     Скуратов!
     Если  ты купил эту  книгу, Царствие  Небесное  твое,  ибо  деньги  мной
получены, я сделался богат и навсегда покинул этот зверинец.
     Если ты ее украл, тебе простится, ибо я сам крал книги.
     Следуй за мной, и мы вместе узнаем:
     Кто с кем переспит и почему;
     Как наладить нескучные отношения с замужними дамами;
     Чем пахнут деньги;
     При чем тут китайцы;
     В чем смысл жизни;
     Есть ли жизнь на Марсе;
     Есть ли Бог.

     Итак...


     А начиналось все, будьте любезны.
     Сначала   я  хотел   пить,   а   Максимовский   хотел   мороженого.   И
некакого-нибудь простого  мороженого,  а  ванильного с  брусничным  сиропом,
кусочками ананаса и  мускатным  орехом. Невыносимая жара  сводила  с  ума. В
июньском  воздухе реяли  хлопья тополиной  ваты,  пахло соляркой, асфальтом,
расплавленной  резиной,  и  черт  знает  чем еще в такое  время года  пахнет
Москва.
     Обливаясь  потом, мы стояли в пробке на Тверской, горько сокрушались по
поводу неисправного климатизатора и мечтали заползти в тень.
     Наконец,  собрав  последние  остатки  мужества,  кляня  злую  судьбу  и
собственный  энтузиазм,   задыхаясь  от  пыли  и  копоти,  мы  прорвались  к
Белорусскому вокзалу, где по замыслу общей знакомой Тамарочки нам предстояло
спасать ее честь и чемоданы.
     Тамарочка, большая проказница, любительница  разноцветных горячительных
напитков,  крепких  выражений, всяких разных  нетрадиционных обстоятельств и
разгневанных  мужчин,  надубасилась  в   поезде  до  беспамятства   дешевого
армянского коньяка, посрывала с себя  все  одежды и на участке пути Смоленск
--  Ярцево,  находясь  в  плену  великой  любви,  набросилась  на  бригадира
подвижного состава.
     Железнодорожный сердцеед  -- мужчина,  судя по замашкам, бывалый  и без
предрассудков,  исполненный ответственности,  влекомый томлением и страстью,
позвал  девушку  за себя замуж. И она поначалу была очень даже не против, но
ближе к Москве спохватилась, передумала и стремительно бежала из-под  венца,
бросив в купе все свои пожитки.
     "Мальчики, выручайте!" -- умоляла перепачканная тушью Тамара.
     "Как же ты так?" -- недоумевали мы.
     "А вот так, -- стонала Тамарочка. -- Влюбилася! Сил нет никаких!"
     "Сиди дома. Разберемся".
     "Только по лицу не бейте. Я ему потом письмо напишу".
     Сказано -- сделано.
     "Послушайте,  милейшие, -- спрашивали мы у  народа. --  Который посреди
вас будет бригадир?"
     "Вон тот импозантный мужчина с ведром, тудыт его в карусель, -- отвечал
нам народ еле вразумительно, -- прислонившийся к бочке с растворителем. Если
нам не изменяет память, конечно".
     Целый час,  как  два трудоголика,  мы  старались  в депо,  терпеливо  и
добросовестно, окуная импозантного бригадира в бочку  с растворителем,  пока
этот упрямый сукин сын, наконец, не сжалился над нами и не вернул имущество.
     -- Это  не мои чемоданы-ы-ы,  -- капризничала  любвеобильная  Тамара. И
потом, у меня было только два, а вы притащили целых три-и-и.
     -- Вот те на! Зачем же он нам чужие чемоданы дал?
     -- Не наю-ю.
     --  Секундочку.  У  твоего  ненаглядного  были  под  носом  усы?  Такие
интересные усы в разные стороны с начесом?
     -- Не было у него никаких усов с начесом.
     -- Погоди, не реви. Значит, он не маленький, не толстый и не лысый?
     -- Не-е-е-е-е-е-е-ет!
     -- Ну, на нет и  суда нет.  Мы  как бы  того, торопимся.  До  свидания.
Звони.
     Потом  мы  поругались  с  продавщицей мороженого,  выпили по  бутылочке
теплого    пивка,   разбили    видеокамеру   косоглазому    путешественнику,
замудохались,  плюнули  на все,  прикупили  бухла, цитрусовых  пряников  и с
опозданием  на  три  часа   сорок  пять  минут  с  букетиком   контрабандных
эдельвейсов прибыли на именины к Фридману, пятые или шестые в этом году.

     Совершенно  неприлично являться в гости  раньше остальных, но приходить
последним -- это уже где-то за гранью добра и зла.
     Ибо:
     а) ранних визитеров не любят домохозяйки;
     б) поздних -- все эти пьяные сволочи, которые явились вовремя.
     И тем и другим ты отравляешь жизнь своим несвоевременным появлением.  А
ведь люди пришли на банкет. Людям  хочется праздника. Людям хочется заливных
языков, овощных салатов  и  половецких плясок. И все  уже перезнакомились, и
все  уже наладили контакт, и все родные  братья и  родные  сестры, и все уже
готовы  к приему  вторых блюд.  А тут  являешься ты.  Здравствуйте.  Там нет
свободного  стульчика? Это ваша  тарелка?  Ты кто  такой,  в  конце концов?!
Всемирно    известный    генерал-губернатор?   Народный   артист?    Лауреат
Государственной  премии? Нет. Ты никто. Отставной  козы  барабанщик. Значит,
твое место  где? Правильно: на краю стола и есть можешь  прямо из  салатницы
ртом.
     Вот такие размышления привели нас с Максимовским не за общий стол, а на
кухню.
     А там?
     В отблесках  закатного пламени, окруженная  густыми  клубами  табачного
дыма, погруженная в себя, отбрасывая свет и поглощая тень, упершись ногами в
пол, а также опершись задницей о подоконник, устроила перекур
     Кто?
     Кто, кто. Дед Пихто!
     Долговязая рыжая человеческая самка, вот кто.

     Можно  сказать  и  так:  рыжие  пряди непослушных  волос  ниспадали  на
обнаженные  покатые  плечи; пышная  грудь* волнительно вздымалась; трепетные
руки  трепетали, обнажая чего-то  там  такое и, придавая, так сказать, всему
облику  нечто  интригующее;  каждое  ее   движение  было  исполнено  грации;
соблазнительный  ротик;  бездонные  глаза,  в  общем, как  бы  все  вот  это
безобразие  интеллигентно венчали  собою; а платье, разумеется, подчеркивало
божественные формы.

     * На самом деле не больше третьего размера.

     А можно и так:  самка была высокая, а не долговязая, и не совсем рыжая,
а  непонятно какая, и все это только вопрос  терминологии, который к делу не
имеет никакого отношения.
     Замечу одно: подобных  девиц  очень трудно  классифицировать, поэтому в
моем  классификаторе  предпочтений их попросту  нет,  а это  в свою  очередь
означает, что реальных конкуренток у них в природе не существует!!!
     Особые  приметы: тугой узел на затылке, противоестественная пигментация
кожи   --   свидетельница  длительного   воздействия  тропического   солнца,
легкомысленное платье  в черный  горох по  белому  полю,  профиль греческий,
лифчик отсутствует.

     Максимовский потоптался  возле двери, не  сводя с девицы глаз, прошелся
по  кухне,  затем подкрался  к  холодильнику, сунул в  него голову  и оттуда
плотоядно поинтересовался:
     -- Чья невеста?
     Рыжая  долговязая   невеста   выпустила  струю  бледного  дыма,  лениво
повернула голову в сторону, противоположную от нас, и уставилась в стену.
     На  современном  языке  эмансипированной женщины  такое  возмутительное
поведение  означает  крайнюю  независимость,  общую  незаинтересованность  в
развитии диалога и что-то еще, чего мы пока не знаем.
     Еще  одна причина, по которой  барышням такого сорта не нашлось места в
моем классификаторе, основывается на уверенности в том, что по природе своей
они фригидны,  то есть  апатичны к ЭТОМУ ДЕЛУ и холодны. Затащить их в койку
--  трудновыполнимая задача, связанная с чудовищными потерями материальных и
душевных ресурсов. Во всяком случае:
     а) мне лично заниматься ЭТИМ с ними не случалось;
     б) я никогда не видел, чтобы они занимались  ЭТИМ  с другими мужчинами,
следовательно,
     в) они ЭТИМ не занимаются.
     А если  так,  то нечего им  делать в моем классификаторе.  Хотя  кого я
обманываю? Я с удовольствием разместил бы эту барышню на самом видном месте.
В разделе "Типичные Суки".

     Мы оба встречали таких женщин, Скуратов. Да, лично я называю их суками.
Познакомиться с ними в трамвае не представляется возможным по двум причинам:
во-первых,  потому  что  они  не  любят  ездить  в  трамваях;  а  во-вторых,
сомнительно, что когда-нибудь полюбят.

     Китайские  народные ученые, совершив научный подвиг, провели  целый ряд
китайских народных  экспериментов и совсем недавно закончили исследования  в
области  изучения  народной  красоты.  Они,  в  частности,  установили,  что
физическая красота -- тяжелое душевное заболевание,  не поддающееся никакому
словесному описанию и поражающее кишечных паразитов, отвечающих  в организме
женщины за объем бедер, смену настроения и продолжительность оргазма.
     Главные симптомы  болезни: гипертрофированное  "я"  и,  как  следствие,
презрительное отношение к окружающим людям.
     Осложнения: частые  консультации  у косметолога,  предрасположенность к
роскоши и дурной характер.
     Правда,  один мой знакомый  доктор,  человек прогрессивных  взглядов  и
незаурядный психотерапевт, считает, что излечивается такой недуг элементарно
просто: без разговоров, без лишних  антимоний коротким прямым ударом в морду
между левым  и  правым  глазом.  Если  сразу не  помогло,  процедуру следует
повторить  и  так  до  полного выздоровления.  Но, как  правило, уверяет он,
ремиссия наблюдается уже  после первого сеанса. Бить  вторично рекомендуется
только   через   две   недели   для  закрепления  результата,  а   также   в
профилактических целях раз в полгода. Главное -- не повредить руку.

     -- Меня зовут Максимовский, этого пехотинца -- Игорь, а как зовут нас?
     Максимовский  никогда не сдается.  Лично я давно бы развернулся и ушел.
Может быть, девушка -- иностранка и не вполне еще освоилась с русским языком
и нашими порядками, а может, вовсе разучилась разговаривать.
     --  Меня  зовут  Марина,  --  (надо  же,  освоилась)   ответила  девица
совершенно без акцента,  не  разжимая, впрочем, зубов, -- а как зовут вас, я
что-то не расслышала.
     -- Мать честная! -- оживился Максимовский, -- юмористка. В связи с этим
предлагаю  сразу перейти в соседний кабинет для  переговоров --  там удобный
диван-кровать.
     -- Какой вы, однако, шустрый! -- девица заинтересовалась.
     -- Ничего не поделать: тестостерон. А давайте, Марина, смотреть на вещи
несколько шире. Давайте выпьемте сейчас  водки на брудершафт, а потом, ближе
к  вечеру, убежим отсюда, возьмем еще пару бутылок, поедем все вместе к вам,
--  толкает меня  локтем,  --  и  я  вам покажу свою  коллекцию первомайских
порнографических открыток. Больше ни у  кого такой нет. Соглашайтесь, а то я
передумаю.
     Рыжая девица повернулась анфас, ощупала нас  колючими глазами  с головы
до ног  и снова отвернулась. На мне  ее взгляд застрял надолго. Впрочем, это
не факт. К тому же Максимовский наступал, а я не собирался портить ему шерше
ля фам. Так он это называет.
     -- С  огромным удовольствием, --  меланхолично  молвила она,  -- только
прямо  сейчас  я  не могу.  За  мной должен  заехать муж,  который,  кстати,
значительно крупнее вас. Он обязательно вас обоих растерзает, а потом съест.
     -- Страдания, страдания для русского  человека -- сплошное наслаждение,
--  скорбно  сказал  Максимовский,  протягивая  девице пустой стакан. --  Вы
недоступная и одинокая,  как... вчерашняя Фудзияма,  -- вздохнул он, невинно
улыбнулся и добавил: -- Но, агрессивная. Вам плеснуть винца?
     Девица нахмурила бровь.
     -- Чего вы хотите?
     --  Хорошо, что вы спросили. -- Максимовский подвинулся еще ближе и  со
свойственной ему прямолинейностью принялся объяснять даме, чего, собственно,
он хочет.
     Что касается меня, то я надрался и потерялся в сутолоке гостей. Я и так
знаю,  чего  он хочет: натрескаться водки,  как можно  скорей завалить ее  в
койку и отпялить. А и то, какой русский не любит быстрой любви?

     Разумеется,  никакого  мужа у Марины не было. Со слов  Максимовского, в
первом часу ночи  она ползала на  дырявых коленках  по Никитскому бульвару и
ворчала:
     "Максимовский, на  кой хрен вы  меня  напоили. Меня тошнит. Везите меня
домой".
     "Ты  любишь меня,  Марина?" -- эгоистично спрашивал  Максимовский, стоя
над  нею, словно  изваяние  античного героя,  надменного,  хладнокровного  и
похотливого.
     "Люблю, люблю, только скорей домой в кроватку".
     "Заметьте, мадемуазель, я этого не предлагал".

     ИНЬ -- ЯНЬ


     -- Подумать  страшно,  как  я могла  связаться с  таким мудозвоном!  --
кипятится бесноватая Марина, швыряя на пол мелкие предметы домашней утвари и
декоративно-прикладного искусства,  одни  из которых рассыпаются на части, а
другие просто подолгу дребезжат. -- Вы противный, я вас ненавижу!
     -- А кто говорил, что я Мистер Икс?..
     -- Я такое говорила?! Боже мой, я была не в себе!
     -- Успокойтесь,  пациентка, берегите связки. Они вам  пригодятся, чтобы
петь  колыбельные  на  ночь. Ты  говорила,  что я дерзкий Навуходоносор,  --
Максимовский,  слегка  наклонив   голову,   загнул  указательный  палец,  --
экстравагантный палестинский Тарзан, -- он согнул средний палец, а следом за
ним безымянный, -- и ловкий татаро-монгольский Гекльберри Финн...
     -- Жулик вы ловкий, а не татаро-монгольский Тарзан!  Замотали  вы меня!
Воспользовались девушкой! Как не стыдно?!
     -- А мне не стыдно. Вот мне не стыдно.
     -- А совесть у вас есть, скажите, пожалуйста?!
     -- Есть, -- отрицательно мотнул головой Максимовский.
     -- А я не хочу ребенка. И тем более  от вас. Я  ненавижу детей! Я  сама
еще ребенок!
     --  А  давайте,  пациентка,   сейчас   перестанем  хулиганить.  Поешьте
чего-нибудь солененького. Уши вянут. Хватит орать!
     --  Ах, простите,  пожалуйста, как же  я о вас-то не подумала!  То-то я
гляжу, у вас такое кислое выражение лица. Будто бы вы чем-то недовольны. Что
ж, случаются в жизни огорчения.
     --  Вот именно, Марина, ты меня здорово огорчила.  Но  я не злопамятен.
Пойди и сделай аборт.
     -- Да как вы не понимаете...

     Нет, не так. Вот как:

     -- Какой, в жопу, аборт?! Ты что, не слышал, кретин, -- я на  четвертом
месяце?!
     Тебе  кажется,  Скуратов,   что  в  этом  месте  образовалась  гнетущая
мелодраматическая тишина или кто-то стыдливо покраснел? Ни в коем случае.
     --  Удивительно, вроде  бы  совсем  неглупая  женщина.  -- Максимовский
посмотрел в окно, хотя  с того  места,  где он сидит, в темном  окне,  кроме
серого пасмурного неба, ничего другого видно быть не может.
     --  Удивительно?!  Люди   добрые,   посмотрите  на   этого  хама!   Ему
удивительно! -- Марина сгребла  с полки  вазочку для  фруктов, взвесила ее в
руке и с воплем: -- Удивительно, что я тебя не отравила и ты до сих пор жив!
-- отправила на пол.
     Я  сразу  понял,  что мое присутствие не случайно,  и  раз  уж я  здесь
нахожусь, то должен Максимовскому каким-то образом помогать.  Кроме того, я,
несомненно, добрый человек. Я сказал Марине:
     -- Действительно. Чего ты разоралась? Вроде бы уже не девочка, взрослая
тетка, пора заранее соображать.

     Марина вздрогнула, на секунду замерла в позе атакующей  орлицы, а потом
вдруг как заорет на весь дом:
     -- Максимовский, сосать  твою  колотушку, если  тебе не трудно, попроси
своего друга завалить ебальник!

     Ты,  наверное, решил, Скуратов  *, что я  передергиваю, когда заставляю
Марину  так   кучеряво  браниться,  чтобы  специально   произвести  на  тебя
впечатление? Ты  дураком-то не  прикидывайся. Я  сам  однажды был свидетелем
такой сцены: жена мужу кричит из спальни: "Пупсик, вруби фумигатор, а то тут
уже летает  один пидорас!" Вот так. А ты говоришь культур-мультур. Хуйня все
это на постном масле.

     *  СКУРАТОВ. Скорята  --  одно  из  многочисленных  имен-прозвищ,  ныне
забытых.  Возможно,  так называли своих детей мастера по выделке сырых кож и
шкур, которые звались скара, скора, скорка, скура.  На  Тамбовщине  Скорятой
называли смирного, покорного, не умеющего за себя постоять человека. Так что
в фамилиях Скарятин, Скорятин, Скорятов, Скуратов, Скурин,  Скуров, Скурятин
-- двойной смысл.
     Т. Ф.  Ведина. Словарь фамилий. М.: ООО "Фирма "Издательство АСТ", 1999
г.
     -- Господи, и за что мне такое наказание! Купила бы себе велотренажер и
горя бы не знала! Нет, когда-нибудь люди назовут мою жизнь подвигом!
     На Марине надето нечто совсем, совсем прозрачное с пуховой оторочкой, а
под этим, я извиняюсь, только она сама. Признаков беременности я не заметил.
Мне  до одури захотелось стать этим легким прозрачным предметом и прилипнуть
к  ее телу навсегда. А  еще лучше, если  бы  на ней  были  рейтузы, и  этими
рейтузами тоже был бы я. А Максимовский заблудился бы в лесу.
     Я не унимаюсь:
     -- Если хочешь знать мое мнение, то тебе давным-давно пора рожать.
     -- Я свободная женщина! Захочу -- рожу, не захочу  -- не рожу, я такая!
А твое мнение здесь никому не интересно!
     -- То есть как? Мне, например, очень  интересно его мнение,  он опытный
человек. -- Максимовский  зевнул и посмотрел на часы. --  Угомонись, Марина,
мы что-нибудь придумаем.
     -- Что  ты  мелешь,  Максимовский?! Ты  только  послушай  себя!  Что ты
несешь! Сделай милость, скажи, что тут можно придумать?!
     -- Э,  не скажите: тут можно такого понапридумывать... Надо этот вопрос
как следует провентилировать.
     -- Если бы ты умел вентилировать или хотя бы немного думать головой, ты
был бы сейчас летчиком-космонавтом или,  я  не знаю... военным переводчиком!
Господи, боже мой! Приличным человеком!
     -- Приличные  люди  столько,  сколько  я, не  зарабатывают,  -- сообщил
Максимовский очевидный факт.
     -- Приличные люди столько, сколько я, не тратят! --  Марина разбежалась
от стены и с чувством лягнула косметичку.
     --  Ну   и  где  я  сегодня  буду  ночевать?  --  шепчет  Максимовский,
выразительно глядя на меня. Он еще не знает, что я сам четыре дня бездомный.
     Чрезмерная Маринина подвижность  и шум, производимый ею, действуют  мне
на  нервы.  Я  толком  не  выспался.  Я  устал.  Меня  знобит. Голова  после
вчерашнего  фестиваля  гудит  как  перегретый котел  и  с минуты  на  минуту
взорвется. Моему обезвоженному организму требуется немедленное хирургическое
вмешательство и покой, покой, покой.
     -- Закругляйся, -- сказал я Максимовскому, --  я подожду в машине.  Дай
мне ключи.
     -- Залупу  тебе на воротник, а не ключи.  -- Максимовский ухватился  за
меня. -- Посиди, попей еще чайку, видишь, я уже  почти закончил. Знаешь что,
кролик, я, наверное, ухожу от тебя!
     -- Знаете что?!  Знаете что?! -- Марина пронеслась мимо нас  в соседнюю
комнату,  закручивая  по дороге  вихри парфюмерных  испарений,  и  принялась
крушить там мебель. -- Ты уж прости меня, дуру  старую, но это  как бы не ты
уходишь! Нет! Это я тебя выгоняю!
     -- Как хочешь.
     -- Да, я так хочу! -- донесся до  нас ее зычный рев.  -- Потому что это
существенно меняет дело!
     --  В  таком  случае  пора  закрывать  балалайку!  --  кричит  в  ответ
Максимовский. -- Мы уходим! Прямо сейчас!
     -- Проваливай, аферист!
     -- И даже не пытайся меня остановить!
     -- Убирайся вон!
     -- Все напрасно! Умерла так умерла!
     --  Давай,  давай, вали отсюда! Не забудь забрать  свои манатки!  Ключи
положи на столике у зеркала!
     -- Ноги моей здесь больше не будет!
     -- Вон, скотина!
     -- Нимфоманка!
     -- Лапотник! Видеть тебя не могу!
     -- Эксгибиционистка!
     -- Уй! Престидижитатор!!!

     Истинно говорю тебе, Скуратов: если ты еще  молод и  у тебя не  хватает
собственного  житейского опыта, прислушайся  к  моему  совету:  не  принимай
близко к сердцу женские истерики. Подумаешь -- девушка залетела? Ну и что? У
девушек  постоянно  случается  что-то неожиданное: то ноготь  сломается,  то
каблук. Почем, интересно зимняя резина?*

     * Я не даю комментариев  относительно словосочетания  "зимняя резина" в
надежде на то, что среди моих  Скуратовых нет женщин, а мужчины все понимают
без всяких комментариев.


     Два  года  назад  Максимовский  развелся с  первой  женой,  оставив  ей
квартиру, ребенка и пачку денег.
     До знакомства  с Мариной  он вел преимущественно  кочевой образ  жизни,
скитаясь по арендованным квартирам и гостиницам. Иногда ему перепадали ключи
от чьей-нибудь дачи.
     "Целомудренный  творческий работник  тридцати  лет  остро  нуждается  в
благоустроенной даче на  пару месяцев  осени с целью организованной тишины и
внезапного  побега от всех.  Бесплатно. Нетелефонизированные  дачи  прошу не
беспокоиться. В/о. Одинок. Чрезвычайно романтичен. Гарантирую без пьянства и
разврата".

     И  тогда  он звал меня на  шашлыки. А что  за  шашлыки  без  пьянства и
разврата...
     Однажды в Переделкино мы с ним отмечали то ли день  взятия Бастилии, то
ли  день  работника  мясомолочной промышленности,  сейчас  точно  не  помню.
Закрылись в бане, попарились,  как  следует, и потянуло нас на  приключения.
Отыскали в поленнице старую газету, нашли рубрику: "Досуг  для состоятельных
господ". Все объявления в таких рубриках примерно одинакового содержания:
     "Дама-фотограф знакомит спонсоров и девушек. Т: 911-01-02".
     Или:
     "Массаж  оздоровительный  (не  медицинский)  по  оригинальной  методике
выполнят   для   вас   обворожительные  сестрички.  Индивидуальный   подход,
неповторимые   ощущения.  Доверьтесь  профессионалам.  Конфиденциальность  с
гарантией. Выезд круглосуточно. Т: 911-02-03 Шикарная леди-модель".

     Позвонили наугад.
     -- Шикарная леди-модель?
     -- Шикарная, -- ответил мужской бас, -- леди-модель.
     --  А  что,  массажистки  у вас  очаровательные имеются,  или  как?  --
спрашиваем.
     -- Конечно, имеются, -- отвечают нам.
     -- А сколько?
     -- Сколько надо?
     -- В смысле почем?
     -- 150 $ в час.
     -- Все?
     --  Каждая.  Вы  пышногрудых  длинноногих блондинок  предпочитаете  или
изящных эрудированных брюнеток? Есть девственницы, но дороже.
     -- Торговаться не будем, хотим непременно девственниц.
     -- В два с половиной раза.
     -- Давай! Волоки! И, гляди, чтоб сестрички были на уровне!
     Пока они ехали, мы накачались до такой степени, что стали похожи на два
распаренных овоща. Наконец  привезли пятерых сестричек, построили перед нами
в один ряд.  Разодеты  все в пух и прах, словно на маскараде. Которые из них
были блондинки, а  которые брюнетки, мы уже не  разбирали. Разница,  на  мой
взгляд, между ними только в  том и заключалась,  что  одна была  безобразнее
другой. Максимовский отобрал двух.
     -- А они точно девственницы?
     -- Да, еп... стопроцентные! -- Труженик эквивалентной любви размашистой
рукой  осенил  свое  пузо крестным  знамением. -- Пробу негде  ставить! -- И
заговорщически подмигнул: --  Браслетка  золотая  не  нужна  девяносто  пять
грамм? Дорого не возьму. Или по пятерочке в буру?
     В буру значит в буру. Через полчаса все наши деньги вернулись обратно с
солидным наваром.
     -- Ладно, братан, приезжай часика через два.
     -- Зачем?
     -- Заберешь своих мартышек.
     -- Да,  еп...  нах...  они  нужны?!  --  Сутенер  погрустнел,  погрузил
остальных  куртизанок в  микроавтобус  и умчался  в  ночную  даль  вместе  с
нереализованным браслетом.
     --   Ну,  что,   мальчики,  попрыгаем?   --  отчаянно   заявила  первая
девственница, взмахнув накладными ресницами.
     -- А как же! -- дружелюбно улыбаясь, ответил девственнице Максимовский.
     -- Максимовский, -- усомнился я, -- у меня с собой нет презервативов.
     -- Никогда не  пользуйся презервативами, особенно когда  имеешь  дело с
девственницами, -- посоветовал Максимовский.
     -- Да ну их в жопу, -- сказал я, -- подхватишь заразу.
     -- Чудак, как можно подхватить заразу от девственницы. А насчет жопы --
неплохая мысль. Где-то я тут видел кусочек мыла.
     --  За  извращения  платить  дополнительно, --  уточнила севшим голосом
другая  девственница,  сплюнув  на пол комок жевательной резинки, количества
которой хватило бы на замазку оконной рамы в Кремлевском Дворце Съездов.
     -- Хорошо. -- Максимовский был на все согласен.
     -- Деньги вперед.
     -- С удовольствием.

     Максимовский долго  и трудно  целовался с  девственницами  на прощанье,
обещая по прибытии в Москву сразу же рассчитаться.
     Обе  шлюхи  потом еще  целую неделю околачивались  возле  дачи и  в  ее
окрестностях, пугая своим видом детей, стаи бродячих коров и вдову именитого
башкирского баснописца.


     Снаружи зима. Унылое хмурое утро. На дороге  валяется вчерашний грязный
снег и брошенная строителями бетономешалка. Рядом  с бетономешалкой, сверкая
агатовым глазом, сидит свирепая ворона и жадно грызет рыбью голову.
     --   Престидижитатор   --   это   вообще   кто?   --   после   довольно
продолжительного молчания спросил Максимовский.
     -- Понятия не имею, -- ответил я.
     -- Погода плохая на улице. Метет. Мне не нравится такая погода.
     В такую рань плохой бывает не только погода. Очень, очень плохая, очень
большая и волосатая собака, тяжело согнувшись,  уселась срать  прямо посреди
тротуара. Тусклая  шерсть  вздыбилась на загривке, волнообразная  конвульсия
сотрясла ее перекормленное тело, и через минуту собака навалила целую кучу.
     -- Отвратительное зрелище, -- печально констатировал Максимовский.
     -- Собачка тоже хочет какать. Даже первые ракетки мира какают.
     -- Да, но они же не какают на тротуаре.
     -- Ты просто не любишь собак.
     -- Нет,  я люблю собак, у меня в детстве был  щенок. Я не  люблю, когда
они гадят на тротуарах.
     -- Несправедливо  обвинять одну  собаку.  По-моему,  эта  тварь  больше
нуждается в сочувствии. У нее явные проблемы с пищеварением.
     Собака  посмотрела  между лап  и  тоскливо полаяла  на свою хозяйку  --
дородную бабу с  пухлой  рожей,  наполовину  скрытой под облезлой ондатровой
шапкой. Та  наклонилась, заглянула под собаку  и  просветлела.  Затем обвела
окрестности и ранних пешеходов ликующим взглядом, будто из собаки на тротуар
только  что  вывалилось  не  обычное  дерьмо  с  глистами  и  до  конца   не
переваренной  перловкой,   а  увесистый  золотой  слиток  или   какое-нибудь
диковинное    новообразование,    населенное    микроорганизмами   неземного
происхождения.
     --  Подойти бы  и стукнуть тетке по роже, чтобы  она упала  в  эту кучу
говна и заплакала. И раз и навсегда поняла,  что нельзя так некрасиво любить
свою собаку.
     -- Ты бы не смог ударить женщину, -- сказал я.
     -- Какую женщину? Вот эту?
     -- Эту.
     -- Я?
     -- Ты.
     -- Что меня остановит?
     --  Уголовные  запрещения,  нравственные   предрассудки  или  природная
застенчивость.
     -- Застенчивость? Ну, ты тоже, как скажешь.
     -- Тогда чего ты ждешь, сигнальную ракету? Вперед, шагом марш. Выбей из
нее все дерьмо, пока она сама тут не навалила.
     -- Пойду, задам ей перца.
     -- Давай. Не подкачай.
     Максимовский  вылез  из автомобиля, подошел к тетке, хрустнул пальцами,
деловито осведомился у нее, который час, не спеша, размахнулся и...
     ...И  вот  в этом  месте дама  вдруг вспоминает, что  в  расписании  ее
утреннего моциона мордобитие с посторонним мужчиной вообще не предусмотрено.
Она  взвизгивает,  придерживая   шапку  рукой,  приседает   и  на   коротких
полусогнутых   ногах  бросается   наутек,   увлекая   беспомощную,  насмерть
перепуганную собаку в сторону детской площадки.
     -- Я тебя  запомнил, -- крикнул  ей вдогонку Максимовский. --  Еще  раз
увижу тебя здесь с твоей паршивой собакой, размажу по асфальту обеих!
     -- Будь ты проклят!  --  воскликнула барышня и спряталась за  углом. --
Чтоб  у тебя отсохли руки! -- отскочило рикошетом от  трансформаторной будки
уже более-менее осмысленное и конкретизированное проклятие.
     Максимовский  вернулся  в машину  неудовлетворенный  собой  и  с  силой
хлопнул дверью.
     -- Тварь!
     -- Ты долго рассусоливал. Она даже не поняла, в чем дело.
     Не  успели мы опомниться, как во дворе появилась  необычная  процессия.
Несколько   человек  конфликтного  вида,  гремя  снегоуборочными   орудиями,
выстроились на непочтительно близком расстоянии от машины и стали нас в упор
разглядывать.
     Максимовский напряженно замер в ожидании.
     -- А вот и кавалерия.
     Зондер-команда перегруппировалась и построилась в каре.
     -- Эти? --  спросил самый чахлый экзекутор, взмахнув ломом так же легко
и естественно, как дирижер взмахнул бы своей дирижерской палочкой.
     -- Эти.  --  Вперед  выступила  тетка,  поправила  ондатровую  шапку  и
каркнула: -- Чтоб ваши дети сдохли от рака! Мочи их, мужики!..
     Вновь прибывшие докурили свои  самокрутки и, побросав  окурки  в разные
стороны, удивительно синхронно шагнули вперед.

     -- Ну вот, теперь я не  успокоюсь, пока не увижу  эту суку  мертвой. --
Максимовский  крутит  руль,   прокладывая   дорогу  напрямую  через  детскую
площадку. -- Я мужчина или не мужчина?!
     -- Железяка. Если у тебя не отвалился член.
     -- Я сто лет не был у  маникюрши.  Если завтра я погибну, у  меня будут
длинные некрасивые ногти и заусенец на левом мизинце!
     -- Как пить дать.
     -- Сука, всю кровь выпила! Я мужчина, а Господь дал мужчине:
     а) горделивую осанку,
     б) его руки значительно сильнее женских,
     в) его ноги несравненно шире ступают,
     г) глаза его смотрят за горизонт,
     д) у него железные нервы, и
     е) прекрасные тугие мозги.
     Чтобы просто поддержать разговор, я сказал:
     -- Зато бабам досталось все остальное.
     -- Да-а, -- вздохнул Максимовский, -- сиськи у нее, правда, классные.
     У кого классные сиськи? Наверное, у  Марины. Максимовский считает,  что
во  всем  виноват  Фридман,  поэтому  мы  едем  к  нему. Я точно  знаю,  что
Максимовский не станет бить женщину, во всяком случае, рано утром. Просто он
на взводе. Надо выпить.




     В те достопримечательные времена,  когда  диктатура пролетариата, когда
народ и  партия  едины, когда  выполним  и  перевыполним,  когда  догоним  и
перегоним Америку, когда  СССР  был  оплотом  мира  и родиной слонов,  когда
советы народных депутатов
     и

     и

     и


     были  такой же  реальностью  жизни, как,  например, осенние  листопады,
ворчливые  старухи  или  человеческие  жертвоприношения,  Ивана  Аркадиевича
Фридмана  давно бы  упекли за  тунеядство. Пожизненно.  В связи  со  стойкой
неспособностью к Социалистическому! Строительству! и всякому труду вообще. А
еще  раньше, году эдак  в  тридцать седьмом, просто-напросто поставили  бы к
стенке и шлепнули, как бесперспективного. Дело в том, что Фридман никогда не
трудился  в  привычном понимании  этого  процесса, как  способа  организации
жизни.
     При старом режиме, выполнив наказ  покойной  бабушки,  здоровье и самою
жизнь свою положившей  на алтарь Советского! просвещения, он с горем пополам
получил  высшее образование,  закончив  технологический  факультет  пищевого
института по специальности: "виноделие".  Не бывало в СССР более бездарных и
бестолковых  виноделов, чем Фридман. Если вы  мне предъявите  второго такого
охламона,  я  вам просто  не поверю.  В  два  потока  из глаз  замдекана  по
воспитательной работе струились слезы счастья, когда в обстановке строжайшей
секретности и  с чувством  глубочайшего  Советского! Удовлетворения!  он  от
имени  профессорско-преподавательского состава и  по  поручению  государства
вручал Фридману диплом.
     Ступив за порог родной альма-матер, Фридман усвоил всего три вещи:
     1. красное вино к мясу,
     2. белое к рыбе и
     3. деньги творят чудеса.
     Но, как  это  часто  бывало,  вручали  большевики  Советскому! человеку
какую-нибудь херню, а дальше -- хоть  трава не расти.  Никакой личной жизни.
Не успел  наш драгоценный  Фридман развернуться по своему  профилю,  как  из
почтового из ящика,  да как из  рога изобилия, к нему на руки, на белые руки
посыпались  повестки.  Желтые  на  вид  и  черные  по содержанию, похожие на
квитанции из прачечной.
     Уведомления он получал в основном двух видов.
     Первые шли из военкомата и звали Фридмана  аты-баты в Советскую! Армию!
Сухими ведомственными словами в доступных однообразных формулировках военный
комиссар  излагал  в  них причину, по которой они  с  Фридманом  обязательно
должны  встретиться   и  обсудить  в   официальной   обстановке  вероятность
добровольной  и  увлекательной  службы  в  армии,  а  также  напоминания  об
уголовной ответственности за уклонение от подобной вероятности.
     Содержание других повесток Фридману нравилось и того  менее. Участковый
инспектор, руководствуясь государственными задачами и другими  соображениями
высокого дисциплинарного порядка, не жалея чернил и казенных формуляров, раз
в  неделю  авторитетно выражал уверенность  в  том, что  когда-нибудь  они с
Фридманом   все-таки   встретятся  и   обязательно   повеселятся  по  поводу
организации  какого-то   притона,   а   также,   разумеется,   напоминал  об
ответственности за уклонение от этой многообещающей встречи*.

     *  Вообще-то  ничего  подобного в  повестках  не  пишется,  но  у  меня
получилось полстраницы прекрасной  ерунды,  благодаря  которой мои гонорары,
несомненно, увеличатся. А, кроме того,  стиль изложения явно свидетельствует
о  том, что я без  труда способен  сочинять заковыристые предложения, а  это
умение в  свою очередь должно  благоприятно воздействовать  на  литературных
критиков, которых я (нужное подчеркнуть):
     а) заранее ненавижу;
     б) заранее обожаю.
     Критик! Наверняка, ты получил эту книгу с помощью шантажа,  подкупа или
разврата. Разве эти бездарные страницы не жгут твоих священных пальцев?

     Не  правы были,  что один, что другой, и оба напрасно старались. На  ту
пору у Ивана Аркадиевича совершенно не было свободного времени. Он увлекался
баснословно богатой театралкой Елизаветой Яворской  и состоял при ней кем-то
вроде мальчика на побегушках.
     Ох уж мне эти баснословно богатые  театралки.  Они капризны, ревнивы  и
раздражительны и при каждом удобном случае лезут целоваться. Они требуют так
много  внимания  и ничего  не  дают  взамен.  Разве  что немного  средств  к
существованию непризнанным  гениям  да  приют в  своей спальне  неприкаянным
эротоманам. Почти  всем и  весьма регулярно. Ежедневное общение  с подобными
дамами  прибавляет мужчине  самоуверенности и  делает его жизнь радостной. К
сожалению, таких женщин крайне мало, в этом смысле с ними прямо беда.
     Весь день Фридмана был расписан по минутам.
     11.30 -- Пробуждение Ивана Аркадиевича.
     12.00 -- Он готовит и подает Елизавете завтрак прямо в постель.
     12.22 -- Короткий секс в гидромассажной ванне.
     12.45 -- Они уже играют в бадминтон на раздевание.
     14.10 -- Обед на веранде летнего ресторана.
     15.20 -- Короткий секс в автомобиле.
     16.00 -- Елизавета музицирует на клавесине.
     17.00 -- Короткий секс на клавесине.
     17.14 -- Фридман должен забрать ее платье у портнихи.
     В это время Елизавета узнает городские новости по телефону.
     19.30 -- Премьера в БДТ. Правительственная ложа.
     23.00 -- Легкий ужин в кроватке.
     23.15.41 -- Предварительные ласки.
     23.16.01 -- Секс до полного изнеможения.

     Мог  ли Фридман после всего этого встречаться с кем-нибудь  еще?  Пусть
даже  с самим  военным комиссаром. И не беда, что Елизавете  на тридцать лет
больше.
     Одним  словом,  насыщенное  событиями  и  эмоциональными  переживаниями
существование Фридмана происходило  параллельно регламентированному и хорошо
организованному существованию государства  со всеми его военно-промышленными
комплексами и  правоохранительными  системами  и  пересекаться  в  обозримом
будущем  не  намеревалось.  Поэтому  теми  и другими повестками  он попросту
вытирал жопу.
     Ну,  кто  из вас, спрашивается, не вытирал  жопу повестками, паспортами
или  письмами  родни. Нет, не той родни, которая живет  в Амстердаме, а той,
которая, наоборот, в Днепропетровске. Все вы вытирали. Но кому из вас пришло
бы в голову засушить результат, запечатать его в конверт и отправить обратно
по указанному адресу? К тому же заказным письмом, да еще и  с уведомлением о
вручении. Фридман вообще в этом плане большой был выдумщик и затейник.

     А ведь случались еще  повестки из суда. Из народного суда. Это то самое
место,  где  два  народных  заседателя,   знакомых  одинаково  плохо  как  с
юриспруденцией, так  и  с  китайской народной  грамотой, вершат  правосудие,
исходя  из  собственного  понимания карательной функции  государства,  гноят
граждан  в  казематах  за  кражу  пары  рукавиц  и  спят  после  этого  акта
младенческим сном  с  ощущением  выполненного  гражданского долга,  а  также
собственной значительности и безнаказанности.
     Исключительно  из уважения  к  Фемиде, а  также  благодаря  врожденному
стереотипному   восприятию   противоположного  пола  как   чего-то  слабого,
беззащитного   и  некоммуникабельного,  повестками  из   суда   Фридман   не
подтирался. Он делал из  них конфетти,  врубал  погромче  "Panasonic"  и под
аккомпанемент симфонического оркестра Гостелерадио СССР! спускал в унитаз.
     Самое смешное,  что Фридман знать не знал,  кто она  такая,  эта  самая
Фемида,  и  каково,  например,   ее  местоположение  в  табеле  о  рангах  в
древнегреческой  мифологической  иерархии. Но  при  этом  он  был  абсолютно
уверен, что Фемида -- это  такая  женщина с повязкой на глазах,  вооруженная
ювелирными  весами, похожими на те,  которые он  не раз  встречал  у  своего
скупщика, и вызывающая косвенные и весьма условные ассоциации с правосудием.
Прошу заметить, именно с правосудием. Фемида! От одного этого  слова в груди
Ивана Фридмана просыпался лев. Страшный и ненасытный. А уж повязка на лице у
богини пробуждала в нем  целый комплекс  примитивных эротических переживаний
целенаправленного свойства.

     Поехали дальше.
     От всех  вот  этих вот обязательств  Фридман, конечно  же, уклонялся  в
течение какого-то времени. Но однажды, воротясь  домой  после двухнедельного
загула  в  Серебряном  Бору  у  Елизаветы,  он с  удивлением обнаружил следы
человеческих ногтей  на дерматине своей  квартиры.  При этом сама дверь была
опечатана. На сургуче,  связующем  концы веревки,  стояло  клеймо городского
прокурора.
     Такого  хамского  вмешательства со  стороны  Советской!  прокуратуры  в
личную жизнь человека и гражданина Фридман вынести не мог. И в него вселился
Сатана. Оба полушария Фридмана сейчас же сварились в собственном соку, перед
глазами,  переливаясь  всеми  цветами  радуги,  поплыли круги,  в  солнечном
сплетении  загудело, ноги подкосились.  Ваня  сел на  ступеньку, обнял  свою
голову и призадумался о дальнейшей биографии.
     Через полчаса он не придумал ничего умней,  как устроить в промтоварном
магазине  погром,  сопровождавшийся  непристойными   выходками  в  отношении
старшего товароведа Пугачевой А. Б.
     Такому  клиенту  любой  дурдом рад. В  тот  же  день  Ивана Аркадиевича
поставили на довольствие в психиатрическом институте имени Сербского.
     Свое заточение Фридман обосновал как меру временную, но необходимую.
     В  дурдоме Ивану понравилось раз и  навсегда.  Во-первых, он  обзавелся
полезными  связями,  в частности,  познакомился  с известным  диссидентом  и
мыслителем Вольдемаром Жириновским,  а также другими, не  менее интересными,
но  довольно  своеобразными товарищами; во-вторых,  обрел  себя;  в-третьих,
приобрел много  необходимых  знаний и  практических  навыков на  все  случаи
жизни; и, в-четвертых, бесплатная инъекция аминазина в голову каждый день*.

     * Утверждать что-либо наверняка я не берусь, поскольку сам не был этому
свидетелем, а Фридман мог и наврать.

     Не злоупотребляя  гостеприимством  учреждения,  Фридман  через  полгода
покинул  его стены  с отличной характеристикой и диагнозом: "навязчивая идея
спасения человеческой расы от нападения марсианских дикарей".
     Отныне  Иван  твердо знал свою дорогу. Он решил посвятить всю жизнь без
остатка  борьбе за  политические,  а главным  образом экономические  права и
свободы  граждан,  тем более, что  заниматься политикой теперь было сплошное
удовольствие и совсем нестрашно -- в стране по всем фронтам наступали:

     ПЕРЕСТРОЙКА!
     ПЛЮРАЛИЗМ МНЕНИЙ!
     и
     ХОЗРАСЧЕТ!

     Фридман  числился  на хорошем счету  и  у  либеральных демократов,  и у
радикальных анархистов. Еще бы. За год он не пропустил ни одного митинга, на
каждом выступал с  пламенной речью, на каждом втором его били ногами идейные
оппоненты и провокаторы из госбезопасности.
     Мне запомнился такой эпизод.
     На  площади  50-летия   Октября  образовалась  стихийная  демонстрация.
Трудящиеся ставили, в сущности, очень простые вопросы:
     1) Когда начнут кормить?
     2) Куда подевалось хозяйственное мыло?
     3) Кто украл золото партии?
     Из  ресторана "Националь"  в лайковом  пальто  цвета  копченой лососины
вышел обожравшийся антрекотов Фридман и обратился к народу с притчей:
     "В некотором царстве, в некотором государстве! -- проповедовал Фридман,
воодушевленный  приветствием  человеческих  масс,  --  жил да  был  человек,
который  пахал  как   конь   на  поприще   производства   товаров  народного
потребления,  а сам  ни хера  не имел, и было у него  три сына.  Однажды  он
пришел домой с ночной смены, выпил рюмочку  валокордина, лег на тахту и тихо
умер от перенапряжения... Как и все вы подохните со  временем в  этом  богом
забытом крае, где,  начиная с тысяча девятьсот  семнадцатого  года  тихие  и
скромные евреи загубили девяносто миллионов душ!!!"
     Толпа  взревела,  подхватила  Фридмана  на  руки  и с  криками:  "Даешь
нормальное  перенапряжение! Долой красный режим!  Бей жидов,  спасай Россию!
Где же, блядь, хозяйственное мыло, в конце-то концов?!" понесла по площади.
     Так, на волнах бушующего людского моря, Фридман  плыл до  задних рядов.
Задние ряды, которые притчу толком не расслышали  в силу своего удаления  от
эпицентра описываемых событий, решили, что к ним в руки  попался чиновник из
Госплана, ответственный за все безобразия, и принялись с остервенением рвать
его прекрасное пальто на сувениры.
     Но свою истинную незаменимость Фридман показал в  другом. Хотя  языками
он не владел и  в дипломатическом протоколе разбирался примерно как свинья в
апельсинах,  никто  лучше  него  не умел  организовать  встречи  иностранных
делегаций,   состоявших   почему-то  в  основном  из   финских  лесорубов  и
дальнобойщиков.
     Что это была за публика! Настоящие виртуозы! Они могли пить водку через
нос, есть сырую  рыбу и часами  валяться  на полу  в состоянии,  пограничном
между  смертью  и  буйным  помешательством.  Для  Фридмана  эти святые  люди
являлись воплощением всех либеральных идеалов.

     Дело  всей  жизни  испортил  какой-то   там  очередной  съезд  народных
депутатов, запретивший КПСС и отменивший национальность.  Врага не стало.  С
кем прикажете  бороться? Куда применить организаторские  способности? К чему
приложить руки? Кто виноват, и в чем собственно дело?
     Масла  в  огонь  подливали  политические   соратники,  на  голом  месте
обвинявшие Фридмана в ростовщичестве и  спекуляции.  Злопыхатели,  которых у
людей такого масштаба избыток во всякие  времена, утверждали,  что, половина
"вареных"  джинсовых  курток на  Рижском  рынке появляется благодаря  артели
"Фридман  и  сыновья",  а  это,  мол, дискредитирует товарищей и  саму,  так
сказать, идею.
     Только я, Максимовский и еще несколько самых близких друзей  знаем, что
это была пустая  болтовня. Артель "Фридман и сыновья" никогда в жизни ничего
не  варила. Она строчила костюмы  "Adidas"  и  кепки "Речфлот",  да и  то  в
настолько ничтожных количествах, что  доходы от их реализации едва покрывали
потребность  Фридмана  в  карманных  деньгах.  Случались  у  бедолаги  тугие
времена, когда он не мог себе позволить даже поужинать в приличном заведении
и  питался  в  сухомятку  в  кооперативных  ресторанах,  не  говоря  уже  об
отсутствии   такого   необходимого  для  каждого   человека  предмета,   как
персональный болгарский повар с высшим гуманитарным образованием.
     Все. С  политикой  было покончено раз и навсегда.  Ирония  судьбы, если
хотите. Но что же человеку делать, если делать он  ничего не умеет? Вот если
бы  его  в  детстве  мамка  научила на  скрипочке  пиликать  или еще  какому
рукоделию. Куда там. Он даже шарф не мог повязать сам без домработницы.

     Так, волею обстоятельств, пришел Фридман в  шоу-бизнес. Пришел и  сразу
же   приступил   к   освоению.   Впрочем,   чтобы   соблюсти    историческую
справедливость, следует сказать, что сам Фридман ничего никогда не осваивал,
потому что, как было сказано выше, делать он ни черта не умел. Осваивали там
совсем другие люди, а Фридман... пожинал плоды.
     Через подставных лиц он  загнал какому-то австрийскому музею библиотеку
покойного папаши. Вырученных денег  хватило  на  проведение одного  конкурса
красоты  и  приобретение  плацкартных  билетов трем  эстрадным  коллективам,
объединенным общим незатейливым названием.
     С  "Ласковыми маями" проблем почти не было. Они автономно куролесили по
городам и весям щедрой  родины, пели под одну и ту же фонограмму, выдавливая
деньги из  доверчивых,  как дети,  и  простодушных,  словно коккер-спаниели,
провинциалов.   Первое   время   администраторы   даже   присылали  Фридману
наличность. Но  недолго. Скоро  музыканты вместе с кассой  сгинули где-то на
окраине Улан-Удэ.
     Согласно  легенде,  своим импульсивным  пением и непотребным  видом они
произвели такое  неизгладимое  впечатление  на  одного  древнего,  но  очень
могущественного  бурятского  великана,  что  после  недолгих  колебаний  тот
пригласил их в свою небесную юрту поохотиться на тараканов. Как будто бы там
они и охотятся до сих пор.
     По другой версии все три коллектива съехались  в районе  Семипалатинска
подвести, как говорится, некоторые промежуточные итоги творческой,  а  также
финансово-хозяйственной  деятельности,  но  единства   мнения   у   них   не
получилось, и они друг друга благополучно перерезали.
     Якобы  в   живых   все-таки  остался   один  администратор  --  вовремя
разобравшись  в   ситуации,  он  сделал  ноги  вместе  со   стареньким,   но
вместительным чемоданом...  Ныне этого человека можно  повстречать в Москве,
где  время от времени он  дает  пресс-конференции,  на  которых  под большим
секретом рассказывает общественности  одну и ту же бодягу о том, как он лихо
все  это дело когда-то закручивал,  а теперь утомлен тяжелым  бременем своей
патриархальности, потому как есть отец и основатель шоу-бизнеса в Российской
Федерации.  Фамилия  этого чудаковатого  кренделя  то  ли  Айзеншпис,  то ли
Айзеншпиц, сам черт не разберет. А может, это вообще совсем другой человек.

     С красотой получилось немного иначе.
     Как    и   полагается    по-настоящему    творческим,   не   стесненным
морально-нравственными  рамками  и   другими  обременительными  условностями
гражданам, к делу Фридман приступил с размахом.
     Апофеозом широкомасштабного рекламного натиска:

     ДЕВУШКИ С КРЕПКИМИ ЗАДНИЦАМИ
     ПРИГЛАШАЮТСЯ НА КОНКУРС КРАСОТЫ

     стало  пятьдесят  тысяч  заявок  на участие  в  конкурсе  от  девушек в
диапазоне   между   двенадцатью    и    сорока   девятью   годами.   Включая
шестидесятидвухлетнюю Сару Абрамовну Заболоцкую, которая приходится Фридману
родной тетей и была внесена в список под давлением семьи. Но с той поры  как
Сара Абрамовна, поливая традесканции, выпала в окно и начала прихрамывать на
левую ногу, ее никто не видел.
     Отборочная  комиссия   под  чутким  руководительством   отца-основателя
трудилась   не   покладая   рук  в   табачном  чаду  и   атмосфере   редкого
взаимопонимания. Вначале рыдали от смеха буквально над каждым письмом. Особо
примечательные   экземпляры   развешивались  на   импровизированном  стенде,
расходились   по   рукам,   через   знакомых  газетчиков   публиковались   в
юмористических колонках "Литературной газеты" и "Московского комсомольца".
     Затем,  когда почту  начали  свозить  грузовиками и  масштаб затеянного
сделался для всех очевидным, опрометчивую тактику сменили. Теперь из мешка с
письмами  кто-либо  из  членов  отборочной  комиссии,  менее  всего  занятый
дегустацией  крымских  портвейнов,   свободной  рукой   вытягивал  несколько
конвертов  и передавал их  на рассмотрение вышеупомянутой комиссии.  То есть
попросту   выкладывал   на   заляпанный  липким   пойлом   стол.   Остальная
корреспонденция сразу именовалась мусором и относилась  на ближайшую помойку
уборщицей Раечкой.
     После того как  отборочная комиссия, превозмогая усталость и пессимизм,
одобрила полторы тысячи реальных претенденток, операция, наконец, перешла во
вторую стадию: интервьюированию кандидаток и разглядыванию их  живьем. Здесь
было еще веселее. Барышень просили раздеваться и читать собственные письма с
выражением. Все хохотали  просто до усрачки. По окончании экзекуции осталась
сотня притязательниц, готовых идти до победного конца.
     Красавиц, не прошедших горнило отборочного тура, здесь же, на четвертом
этаже гостиницы "Пекин", утешали члены отборочной комиссии.
     Третья, самая  ответственная часть мероприятия, предполагала  выявление
среди  участниц  индивидуальных   особенностей,  скрытых  резервов  и  поиск
персональных спонсоров.
     Поиском спонсоров, материальной  частью и прочей незначительной в таком
предприятии рутиной  занимались квалифицированные специалисты,  привлеченные
Ваней из Москонцерта.  Зато  выявлением  скрытых  резервов  заведовал  лично
Фридман. От непосильного труда он осунулся, поблек  и стал пить втрое больше
обычного. Но его, как это ни парадоксально, спасли конкуренты.
     Ранним утром в кабинете Фридмана, сверкая солнечными бликами на кожаных
затылках, появились  парламентеры. Для переговоров.  С собственными утюгами.
Они  оказались людьми  немногословными и говорили только  по делу, используя
преимущественно   непарламентские   выражения,   идиоматические  обороты   и
тяжеловесные   междометия,  а  также,  угрожая  физической  расправой  всему
персоналу. За каких-то пятнадцать минут они внушили Фридману закрыть лавку и
больше не высовываться.
     Искушать судьбу Ваня не стал.

     На текущий  момент основную статью его доходов  составляют  антикварные
безделушки  и  архивы  ГПУ,  которые  в  свое время натырил  на Лубянке  дед
Фридмана по матери, и которыми теперь до верху забит  один из  шкафов у него
дома.  Фридман с  чувством всеобъятного  человеколюбия  и  пацифизма продает
бумаги журналисткам из CNN.
     Когда Фридман крепко садится на мель, он берет деньги в долг. И никогда
не отдает.
     Что  и  говорить, Фридман  беззаботный человек.  Аки стрекоза,  которая
скачет с  цветка  на цветок,  вполне ценя мимолетность самой  жизни, Фридман
прыгает с одной  девушки на другую. Он не строит планов на завтрашний день и
совсем не платит взносов в Пенсионный фонд РФ.
     Многочисленная  родня Фридмана целыми  колониями обосновалась  по всему
белому свету, благодаря чему у него обширные связи за границей. Ходят слухи,
что его троюродный дядя -- генеральный прокурор в Гондурасе.
     Если недавно на  улицах города вы встречали  раскрепощенного субъекта в
бобровой  шубе,  с  сомнительным  прошлым,  подмоченной  репутацией,  славой
человека,  готового  на все или,  во  всяком случае,  на  многое,  и сигарой
величиной с перезрелый  огурец во  рту, этот человек, вне  всякого сомнения,
Иван Аркадиевич Фридман. Так и знайте.
     Друзья у  Фридмана  натуральный сброд. Все  как на  подбор  бездельники
вроде   литературных  критиков  или   сексуально   озабоченные   театральные
режиссеры. Как ни странно, мы с Максимовским тоже его друзья.
     Все  вышеперечисленное,  безусловно,  означает, что,  несмотря на  свой
внушительный фасад, Иван Аркадиевич неисправимый  романтик. Впрочем,  сейчас
вы сами в этом убедитесь.

     Картина четвертая
     Апартаменты Фридмана. Московское время 8 часов 45 минут утра (56  часов
251 минута 00 секунд китайского народного времени соответственно).

     -- Кто там? -- спросил детский голос.
     --  Водопроводчики,  --  ответил  Максимовский,  оживая   на  глазах  и
расправляя повисшие было крылья.
     Щелкнули один  за другим двадцать  пять замков,  тридцать  шпингалетов,
брякнула  цепь,  дверь   со  страшным  скрежетом   отворилась,  и  полуголая
зеленоглазая нимфетка, вероломно хлопнув пушистыми ресницами, сказала:
     -- Доброе утро. Вы из ЖЭКа?
     -- Ясный перец, из ЖЭКа! -- Максимовский вошел первый, тесня ее грудью.
-- Вот  это да!  Везет же  мне!  Ну-ка,  ну-ка. Секундочку. Сейчас  мы  тоже
разденемся и сразу познакомимся.
     -- Что вам угодно? -- испугалась нимфетка.
     -- На вас поступила жалоба.
     -- От кого? Вы ошибаетесь!
     --  Дорогая  мадемуазель,  вынужден вас  поставить  в  известность, что
первое впечатление, как правило, обманчиво. Я никогда не ошибаюсь.
     -- Подождите, пожалуйста, за дверью.
     --  Я предпочитаю  быть  на  даме сверху. Кроме тех  случаев, когда  не
позволяет обстановка, конечно. А вы?
     -- Иван  Аркадиевич! --  шарахнулась от  него  нимфетка  и  в  страшном
смятении умчалась прочь.
     -- Куда же вы?
     Закусив удила, Максимовский ринулся  за ней в темноту коридора. Я давно
уже заметил, что при виде молодых девиц Максимовский глупеет.

     Фридман  живет  в  старом  особняке  на  углу  Сретенского  бульвара  и
Милютинского  переулка.  Квартира  у  него не четырехэтажная, но  все  равно
достаточно   просторная:  пять  или  шесть  комнат,   не  считая   прихожей,
бесконечных коридоров, холла, кухни, столовой, уборной,  двух ванных комнат,
чулана,  а  также двери, которая крест-накрест обита железными  полозьями от
саней и навсегда заперта ржавым висячим замком.
     Все  убранство  квартиры, начиная от  пушистых  персидских  ковров,  по
которым ступаешь, словно по густой июльской траве, и, заканчивая допотопными
бронзовыми выключателями в  форме  распустившихся тюльпанов на стенах, может
без труда составить  законченную экспозицию  целого  археологического музея,
дорожащего не только своей репутацией, но также и вкусом.
     Злые языки поговаривают,  что весь  этот  ампир, раннее  барокко, малые
скульптурные формы и другие аксессуары эпохи Возрождения экспроприировал дед
Фридмана по  линии отца  --  сказочный революционный  богатырь  и  классовый
многоборец  -- Аарон  Моисеевич  Петрушкевич-Пендерецкий у графа Троекурова,
предварительно надругавшись то ли над старшей дочерью, то ли над итальянским
парикмахером, расстреляв всю семью графа и спалив его имение.
     Сказывают  также, что  следующим  неутомимым  собирателем  исторической
мебели,  собрания  западноевропейской  живописи  и  материальных  этнических
шедевров  стал  видный  Советский! хозяйственный  деятель  и  специалист  по
снабжению -- родной отец Фридмана --  Аркадий Ааронович Протопопов, который,
в свою  очередь, в 1945 году  был  назначен ответственным за транспортировку
трофеев из поверженной Германии.

     Центральную   комнату  в  квартире   занимает  спальня,   оборудованная
Фридманом  в  соответствии  с  его собственным пониманием  красоты, стиля  и
комфорта. Большую часть  жизни  Ваня  проводит в  этом помещении. По  поводу
распущенности и  невоздержанности хозяина  в  определенных  кругах слагаются
легенды.
     Посреди  спальни  под балдахином с причудливым  византийско-монгольским
орнаментом  располагается невероятных  размеров  сооружение, которое Фридман
считает  своей  кроватью.  Поверх  сооружения   в  шелках  и  бархате  лежит
внушительная  туша  самого  Ивана  Аркадиевича  Фридмана.  На  голове  Ивана
Аркадиевича капроновая сетка, поверх  нее тюбетейка, на лбу мокрый компресс.
Туша Ивана Аркадиевича пыхтит, стонет и сквернословит.
     Пышные шторы на окнах не пускают свет с улицы. Китайский рисовый фонарь
с  драконами  --  единственный  источник  света  здесь.  Всюду  на  эбеновых
подставках  тлеет  экзотическая  растительность,  пропитывая  воздух  липким
приторным смрадом. Дым благовоний проникает  в  щели  этого комфортабельного
вертепа  и превращается  там  в смолу.  Атмосфера для постороннего  человека
кажется  непереносимой,  а  главное  --  несовместимой  с  жизнью. Фридману,
однако, нравится.
     Девицы в  спальне  не  оказалось. Очевидно, она  заблудилась в одном из
кабинетов -- такое  случалось и раньше. Я за много лет не смог разобраться в
планировке  квартиры.  Почти  все  комнаты  проходные,  по  ним часами можно
слоняться, не встретив ни одного приличного человека.
     --  Знаешь  что,  Фридман,  --  с  преувеличенным  равнодушием  сообщил
Максимовский, -- у тебя по квартире бегает неуравновешенный ребенок.
     -- Знаю. -- Фридман помолчал. -- Это моя жена.
     Мы с Максимовским переглянулись.
     --  Постой, мы виделись вчера  вечером. У тебя не было никакой жены. Ты
страдал от  одиночества, потом наблевал в спортивную  сумку,  лег на стол  и
уснул. Откуда взялась жена?
     -- Ну не жена, -- Фридман отлепил ото лба тряпку, бросил ее в фаянсовый
таз и немедленно туда же плюнул, -- знакомая. Мы познакомились.
     -- Чудесно. А где?
     -- Где?
     -- Ты меня спрашиваешь?
     -- Тебя.
     -- О чем?
     -- Что о чем?
     -- О чем ты меня спрашиваешь?
     -- О том, о чем мы говорим.
     -- А о чем мы говорим?
     -- Хотелось бы, наконец, выяснить!
     -- Вот именно.
     -- А как вы думаете?
     -- А мы никак не думаем, -- выдохся Максимовский и повалился на кушетку
прямо  с  ботинками.  --  Ты,  как всегда,  пьян,  обкурен  и  тебя  плющит.
Правильно?
     -- Железяка, -- кивнул я. -- Пьян, да еще и дурака валяет.
     -- Плющит, -- согласился Фридман охотно. --  С кем не  бывает? Что-то я
хотел,  то  есть собирался сказать,  в  голове  вертится. Э-э...  Вот  ты не
хочешь, Максимовский, понять другого человека или не можешь,  потому что нет
в тебе внутренней свободы.
     -- Я понимаю, что  такое алкогольная  зависимость и тяжелое похмелье, а
все  остальные состояния человека  фальшивые.  Позерство да игра на публику.
Что такое внутренняя свобода? Просвети.
     -- Тебе  не  хватает  романтизму.  Игры  воображения  мало. Ты  сухарь,
Максимовский, а может быть, даже латентный гомосексуалист.
     -- Здрасте, жопа, новый год. Приехали.
     -- Уже теплее. Приехали,  Новый  год.  Связь такая: я у себя  дома,  вы
приехали ко мне, а скоро Новый год. Значит что?
     -- Что?
     -- Новый год напирает, а у  меня до сих пор нет елки! Несправедливость,
вот что это значит!  Социальное неравенство. Был я на днях  на даче у одного
деятеля  на Николиной горе. Так у него елки голубые вдоль забора и настоящий
Дед Мороз, между прочим, -- генерал-полковник  авиации.  Проспорил,  значит,
генерал-полковник  или  в  карты продулся,  забыл  я, как  всегда,  а теперь
мерзнет  на  улице.  Тот его  в  дом  не пускает, говорит:  "Не  хуй. Собаку
напугает". Видели бы вы эту собаку. Носорог. Она сама  кого хочешь напугает.
Во флигеле  диетолог ее  живет,  так  и тот собаку боится, ходит  всю дорогу
перебинтованный и дырку ищет в заборе, чтобы слинять.
     Фридман всегда говорит много и не всегда  по делу, но это происходит  с
ним довольно часто и серьезных опасений до сих пор не вызывало.
     --  Мы  тоже  зря  времени  не  теряли, -- сказал  я. --  Максимовский,
например, утром напугал одну собаку, да так, что она обосралась.
     Максимовский даже бровью не повел. Смертельная  скука  блуждала  по его
хмурому лицу.
     --  Вы?! -- подорвался  Фридман.  --  Напугали  собаку?  Кого вы можете
напугать?  Вы  себя  со  стороны-то  видели?  Вас  даже  мышь  с  комплексом
неполноценности  не побоится. Не возникайте, у меня накипело. Бардак! --  Он
лежал  на кровати, а ноги и руки  его находились в  непрерывном движении. --
Везде  бардак!  Генералы --  деды морозы, чекисты --  президенты.  Все с ума
посходили! Объятые алчностью  и страхом люди калечат  свою жизнь  на работе,
принимают позы и  руководят процессами.  У всех  какие-то срочные дела. Все,
как  заводные, куда-то бегают,  бегают.  Куда? Для чего?  Нельзя ли  все это
интеллигентно,  изящно и просто послать?  Нельзя. А почему? Не  принято. Так
давайте   примем.   Чего   стесняться-то,   все  свои.  Нищета,  алкоголизм,
беспризорники!  Ездили  мы  как-то  в  сиротский  летний  лагерь  с  шефским
концертом...
     Захватывающую историю о  том, как  Фридман  ездил  в  сиротский  летний
лагерь с шефским концертом, все мы знаем и помним наизусть...
     -- ...закинул я ноги на плечи...

     Небольшого намека достаточно, чтобы вдумчивый Скуратов оценил  широту и
размах этого мероприятия...

     --  ...вот  это  я  понимаю,  благотворительность.  Ничего,  большевики
вернутся, все обратно исправят. Максимовский, ты в аллегориях силен?
     -- Силен.
     --  Тогда  слушай.  Снится мне сон: мама в  белой косоворотке  стоит на
одной ноге на краю могилы и поет песни о родине на украинском  языке. Жуткое
зрелище. Как вспомню, так вздрогну. Чуть до инфаркта не довела.  Ты -- врач,
постарайся меня понять правильно *.

     *  Некоторые  деятели  распускают  слухи,  что  родную  мамашу  Фридман
отправил на тот  свет,  экспериментируя с  ртутью, будучи еще очень юным. Но
стоит ли в это верить?

     --  Я постараюсь, -- пообещал Максимовский, сдувая невидимую пылинку  с
рукава,  -- постараюсь. Только  вот что, батенька:  у вас  крыша  протекает.
Ничем хорошим это  не  закончится.  Мама  в  косоворотке  --  только начало.
Пройдет совсем немного времени, и ты  начнешь  принимать сигналы из космоса,
которые  прикажут  тебе проломить  голову  соседке. Исход  печален: санитары
будут лечить тебя электричеством. С тебя слезет шкурка, и ты станешь совсем,
совсем беспомощным.  Ты  будешь  сидеть  в  смирительной  рубашке и  пускать
пузыри.
     -- Типун тебе на  язык. Ты злой человек, я всегда это говорил. Ни капли
сострадания.
     -- Если ты  ищешь сострадания, иди в синагогу. Я врач, а врач не должен
быть добрым. Врач должен быть лицемерным, пошлым и выносливым, но не добрым.
Это я  так, к  слову.  Продолжай, пожалуйста,  даже  заинтриговал. Чем  дело
кончилось? Нам ведь интересно?
     Я  неожиданно  для самого себя  утвердительно  кивнул. Хотя, по совести
говоря, мне вся эта пурга до одного места.
     -- Вот видишь, нам интересно.
     -- А кто помнит, с чего мы начали?
     --  Да  какая разница? -- сказал  я,  --  кто теперь  помнит, с чего вы
начали?  Мне  и так весело.  Вы оба несете какую-то хуйню.  Вы это  хотя  бы
понимаете?
     -- Что с ним? -- подскочил Фридман.
     Максимовский пожал плечами.
     --  Просветление сознания. Спонтанная  вспышка. Лучше  держись  от него
подальше. Впрочем, ты мне тоже не нравишься.
     Я  махнул  на них  рукой. А  что  оставалось  делать?  Когда  Фридман и
Максимовский  собираются потолковать,  они любую  мысль сначала  доводят  до
абсурда, потом быстро  забывают, с чего  начали, а ты сиди и думай, что  они
хотели сказать, и чувствуй себя виноватым.
     -- Разумеется.  Я  ведь сирота,  меня любой  обидеть может. -- По  щеке
Ивана покатилась скупая мужская слеза.  --  Короток век  человека.  Бабулька
меня тоже  сначала  третировала,  а  потом вскарабкалась на табуретку, да  и
полезла в петлю. Ей люди говорят: "Куда ты, дура старая?" А она отвечает: "В
петлю. Достал меня этот выродок!" Это я-то  выродок?! Да, прямо скажем, я не
подарок. Кстати, а где мои подарки?
     -- Они  там,  -- уклончиво ответил Максимовский. --  Ты давай, Фридман,
сырость не разводи, задержи дыхание и подумай о чем-нибудь приятном.
     -- Все верно. Если глубоко  вздохнуть и подумать о чем-нибудь приятном,
сразу  встанет шишка.  Это и называется дыхательные  упражнения для развития
умственных способностей.
     -- Главное -- держать себя в рамках.
     --  Все правильно. Нравственные  императивы  разрушают  мозг.  Двадцать
первый  век на носу, а у меня нет елки! Вы два дурака, все равно от безделья
маетесь,  сбегали бы лучше в лес за елкой... Эврика! -- Фридман шлепнул себя
по  лбу.  -- Вспомнил, наконец! При всем  уважении, друзья, вы уже давно тут
ошиваетесь  без  подарков,   а  поздороваться   забыли.  А  вчера  уехали  и
попрощаться забыли.
     --  Тем более  нет  причин  для  беспокойства,  --  вкрадчивым  голосом
успокоил Максимовский, тревожно поглядывая на Фридмана. -- Ты не волнуйся.
     -- Некрасиво!
     --  Вчера мы просто не успели, ты взял и  отрубился. А сегодня  сколько
угодно:  здравствуй и до свидания. И снова здравствуй.  С пробуждением тебя.
Как самочувствие?
     -- Самочувствие характерное, предновогоднее, устал.  А эта, про которую
сказывали, хорошенькая?
     -- Жена-то  твоя?  --  Максимовский  усмехнулся. --  Глаз не  оторвать.
Красавица бесподобная. Блондинка.
     -- Сирота.
     -- Правда, сирота?
     -- Такими вещами не шутят. Родители погибли в аварии.
     -- Вот что  я сделаю:  пойду в ванную, найду ее и приведу сюда,  заодно
руки помою перед завтраком.
     --  Что-то я ничего  не  понял.  Перед каким еще завтраком?  Ты  на что
намекаешь?  Все.  Дуэль!  Немедленно  драться  на  шпагах!  Где  мои  шпаги?
Побежали, побежали...  --  Фридман  провернул  ногами  в воздухе, но  голову
оторвать  от подушки  так и  не  сподобился.  --  Не  то.  Где мои  дуэльные
пистолеты? Стреляться немедленно! С двух шагов. Лежа. К барьеру!
     -- Хлопотливое это занятие --  стреляться на  дуэли,  -- сказал я умную
мысль. -- Хлопотливое и малоэффективное.  А эффективно  стрелять из укрытия:
расслабился, прицелился,  без  рывков,  бумс -  и делов. Враги  посрамлены и
деморализованы, ты в шоколаде.
     На меня никто не обратил внимания.
     --  Ты на  чужой  каравай  рот не  разевай,  -- забеспокоился  Фридман,
внимательно  следя  за перемещениями  Максимовского, -- и никуда  не  уходи,
побудь со мной. Сама, небось, отыщется. Слышишь меня?
     --  Каравай,  каравай, кого хочешь, выбирай,  -- ответил Максимовский и
для наглядной демонстрации этого вечного постулата расстегнул часы.
     Фридман почесал репу, подумал и жизнеутверждающе произнес:
     -- Чем дальше в лес, тем больше дров!
     -- Вот  именно.  Первая  разумная мысль за все  утро,  да и то не твоя.
Кстати, у тебя пожрать ничего нет?
     -- Проголодались?
     -- Да, -- ответили мы хором. -- Представь себе.
     -- Представил. А у меня нет ничего. Взяли за моду. Я сам голодный.
     -- У-у, -- Максимовский  облокотился  на перекладину,  --  Фридман,  ты
оборзел. У тебя скоро снега зимой не допросишься. Послушай, мой инфантильный
ревнивец  с лицом слабоумного негодяя, вот  что я  тебе  скажу. Ты отказался
разделить  с нами -- твоими верными друзьями -- женщину.  Нет, это я как раз
понимаю, но ты решил заморить нас голодом,  а это подло с твоей стороны.  Мы
молоды, нам нужен протеин.
     Красноречие Максимовского  подействовало, как гром  среди ясного  неба.
Фридман посмотрел на сундук, притулившийся между занавеской и изголовьем его
бескрайней кровати,  и втянул голову в плечи. Подозрительный сундучок. Очень
сильно он напоминает фрагмент янтарной комнаты, которую, если я не ошибаюсь,
отступавшие под натиском красноармейцев нибелунги в  панике  затопили на дне
Рижского залива в Балтийском море.
     --  Протеин,  никотин,  --  губы  его  искривились,  по лицу  пробежала
судорожная  улыбка, --  воля ваша.  Налетайте. Но предупреждаю: башку сносит
только так.


     Из-под  кровати, как  черт  из  табакерки,  выпрыгнул  чумазый, пыльный
человек в затертой до дыр сутане, повертел головой и возмущенно возгласил:
     -- Ну все, хватит с меня, я пошел!
     Но он никуда не пошел, а только громко чихнул,  пожелал сам себе: "Будь
здоров, спасибо, да, ничего, ничего" и полез обратно под кровать.
     -- Епифан, -- позвал пыльного человека Фридман, когда его возня затихла
под кроватью, -- Епифан, ты давно там живешь?
     -- Вторая неделя миновала, -- отозвался Епифан сдавленным голосом.
     Сначала  Катя, теперь Епифан.  Настоящий дом с привидениями. Знаю,  что
поверить  в  это  невозможно, но однажды у  Фридмана,  соблюдая  все  законы
конспирации, пряталась целая семейка нелегальных эмигрантов.
     -- А чем ты питаешься?
     -- Кровью младенцев,  -- ехидно ответил Епифан. --  Сухарями я питаюсь,
которые принес с собой.
     --  Мне, как  хозяину,  даже перед тобой неловко. Хочешь, я буду каждое
утро бросать кусок ветчины под кровать?
     --  Неловко  быть евреем на левом берегу Иордана. Тесная обувь, вериги,
черный  хлеб  и вода -- все, что  нужно человеку для полноценного  бытия. Не
надо мне твоей ветчины, христопродавец, у меня пост.
     -- А,  гори все синим пламенем! -- Фридман чайной мельхиоровой лопаткой
зачерпнул из банки кокаин и засунул в левую ноздрю. -- Тут спорить не о чем.
--  Какое-то  время  он  подождал,  сосредоточившись на внутреннем ощущении,
затем  опрокинулся на спину и громко, с перекатами,  захрапел. Один глаз его
при этом не закрылся и теперь глядел в одну точку, чуть повыше плинтуса.


     Прошла целая вечность, прежде чем Фридман снова открыл рот и произнес:
     -- Максимовский, как на личном фронте?
     -- Бурлит, -- емко ответил Максимовский.
     -- Как Марина поживает?
     Светская часть диалога явно затягивалась, и я понюхал щепотку кокаина.
     -- Нормально поживает. Мы, некоторым образом, с ней в разлуке.
     -- Как это в разлуке? С каких это пор?
     -- Только что от нее.
     -- Максимовский,  ну почему ты не живешь  как все  нормальные  люди? --
застонал Фридман
     -- Неужели? Разве я первый, кто убежал от сварливой беременной бабы?
     -- Беременной? Это меняет дело. Тогда правильно.  Тогда поздравляю. Ты,
конечно,  не первый. Очень кстати.  Не ты первый и не  ты  последний, очень.
Очень за вас рад.  Только хочу отметить, мой, я просто счастлив, неутомимый,
что  счастье  свалилось прямо  мне на  голову, сегодня, вот сюда на  голову,
маленькое  отступление,  взгляните,  как  следует, с  минуты на  минуту  я с
нетерпением ожидаю, источник наслаждения, с нетерпением, достойным всяческих
похвал  и  поощрений,  прямо  на голову, именно  сегодня,  ни  завтра  и  ни
послезавтра, -- если Фридман  начал вещать скороговоркой, значит дело труба,
-- а  сегодня,  сейчас, беспредельно счастлив, ее  папу.  Кажется, вы  с ним
знакомы?
     -- Знакомы? Да мы близнецы.
     -- Папа будет не один.
     -- Неужели с мамой?
     -- Обосраться можно со смеху! Папа будет с тем, с кем надо. У папы есть
покупатель!  Дело государственной важности!  Атташе  по  культуре  то ли  из
Бухареста, то ли из Бейрута, никак не запомню...
     --  Из Берлина, -- раздался из-под кровати загробный голос на удивление
хорошо информированного Епифана.
     -- Если есть покупатель,  -- веско предположил  Максимовский, -- значит
что-то продается.
     -- Совесть продается, -- доложил язвительный Епифан.
     Фридман порылся под одеялом, достал и показал металлический предмет:
     -- Вот.
     Сразу   оговорюсь,  что  ничего   особенного   распятье   из  себя   не
представляло. Золотой крест килограмм на десять, инкрустированный жемчугами,
изумрудами и сапфирами величиной с грецкий орех.
     --  Невероятной красоты вещь.  Вы не  находите,  голодранцы? Фамильная,
реликвия.  Ностальгия,  так   сказать.  Теперь  расстаюсь.  Товарно-денежные
отношения, круговорот  в природе, и  ничего  поделать  нельзя. Жажда наживы.
Да-с. Если вы понимаете, о чем я говорю.
     -- Забавная  вещица. -- Максимовский взял  распятие, поскреб  ногтем  и
поставил на  сундук  между  водкой и  кокаином. -- Только спаситель какой-то
перекаченный.
     --  Забавная  вещица,  молодой  человек, у  вас  на  шее висит  заместо
галстука,  а это Фаберже!  Четырнадцатый  век! Таких раритетов во всем  мире
раз-два и обчелся.
     После этих  слов  нам снова посчастливилось лицезреть Епифана. Он вылез
из-под  кровати, перекрестился, сложил руки  на  груди  и  с  нечеловеческим
надрывом произнес:
     -- Любопытный факт, господа! На ваших глазах совершается роковая ошибка
истории!  Величайшее святотатство  и  грехопадение! Здесь,  -- Епифан топнул
ногой, -- под  сводами  этого  фешенебельного склепа, где похоронена  вера в
справедливость,  вот этот  толстый  мудак, прости Господи, продает  наследие
седой  старины!  Продает  родину! Память!  --  Голос  Епифана  повысился  до
неприятного сопрано.  -- Православная святыня! Совесть!  И так далее! Все на
распродажу! Иуда!
     Столь наглого демарша со стороны Епифана Фридман не  ожидал однозначно.
Он  подтянул  одеяло  к  подбородку,  распахнул  безумные  глаза,  лицо  его
сделалось багровым и несчастным.
     -- Только  этого  мне не хватало, -- его  голос дрогнул. -- Потрудитесь
объяснить, милостивый государь, что сие означает?
     -- Моя мысль, между тем, простая, как ведро, и даже твои скромные мозги
с  ней легко управятся. -- Епифан схватил  распятие двумя руками и занес над
головой. Тяжелый  крест повис над Фридманом, словно секира палача. -- Слушай
сюда!  Подобные  предметы  обладают  исторической  и  культурной  ценностью?
Отвечай!
     -- А черт их знает. В деньгах я примерно представляю, сколько это будет
стоить.
     -- Так. Так! Они обладают этими качествами для кого?
     -- Наверное, для меня?
     -- Не угадал. Они обладают этими качествами для того, кому принадлежат.
     -- Но они принадлежат мне, -- резонно  возразил Фридман.  -- Потому что
это так и есть.
     -- В широком смысле они принадлежат народу, а значит, и  государству. Я
уже не упоминаю о православной церкви.
     -- И поэтому?
     -- Поэтому они  не должны служить источником твоего личного обогащения!
-- закончил Епифан.
     --  Ой!  Ой! -- Фридман,  обычно склонный все на свете преувеличивать и
драматизировать, театрально схватился за сердце. -- Держите меня кто-нибудь,
я сейчас свалюсь  с  кровати. Епифан  --  красный  поп!  Позовите  доктора и
нотариуса!
     -- Перестань кривляться, я говорю серьезно.
     -- Согласен,  давай  говорить серьезно. Религия -- опиум народа  -- это
раз. Государство твое  --  бездонная бочка  --  это два. Глазом  не  успеешь
моргнуть, как распятие исчезнет.  Кто  у  нас остался  неохваченный,  народ?
Народ пьет не просыхая.  Он  ничего не заметит. Загнать  распятие послу!  Он
сдует с него пыль, покроет лаком и повесит в своем народном молдавском музее
на самое видное место. Все молдаване будут рады, вот увидишь! Три!
     Фридман замолчал, наслаждаясь плодами своих сокрушительных аргументов.
     -- Господи, прости раба твоего Фридмана. Распятие -- это ведь не просто
ювелирная поделка или музейный экспонат. Это -- предмет культа, и относиться
к  нему нужно  соответственно. Ему  нечего  делать в  музее,  тем  более  за
тридевять земель. Его нужно отдать в хорошие руки.
     -- Кому, например?
     -- Например, мне.
     -- Мне?! -- переспросил Фридман. -- Мне послышалось?
     -- Мне, -- повторил Епифан.
     -- Простите, товарищ, вас совсем не слышно. Вы что-то мямлите себе  под
нос. Сделайте  выводы  и начните все  сначала. Только говорите внятно, чтобы
товарищи на задних рядах тоже вас слышали.
     Епифан   вскинул  голову,   тряхнул  жидкими   волосенками   и  голосом
декадентствующего интригана воскликнул:
     --  Мне! А  я тебе выпишу  индульгенцию с  открытой датой  и автографом
самого Папы Римского.
     --  Вот куда ты клонишь, собака, --  вздохнул с облегчением Фридман. --
Он мне  тут клюкву на  уши вешает, а я волнуюсь. Ему.  Что ж ты, Епифан, две
недели ползаешь тут на брюхе... Погоди, ты и позавчера здесь был?
     -- Был.
     -- И все видел?
     -- Все видел.
     -- Мама дорогая. Никому не говори.  О чем я? Да.  Что же ты, Епифан, за
две недели распятие не стащил?
     -- Э-эх, язычник. Все, я так больше не могу!
     -- А как ты можешь? Давай сделаем так: если ты при всем честном  народе
отвесишь пинка патриарху всея  Руси и твой подвиг зафиксирует пресса, я, так
и  быть,  подарю тебе крест,  а в  нагрузку личный  баян Вани Охлобыстина  с
автографом Муслима Магомаева.
     --  Не гневи Бога, насекомое. Говорят тебе, что я не могу. Попросту  не
умею. Стоял бы я сейчас перед вами. Да я бы давно в Монте-Карло свалил.
     -- Тогда покончим с этим. Даю тебе минуту для заключительного слова.
     Епифану хватило шести секунд.
     -- В общем, так, --  сказал  он, -- распятие никуда не поедет.  Пределы
квартиры оно покинет только через мой труп.
     -- Это без вопросов, -- пообещал Фридман.
     -- Отдай распятие, скотина! Христом Богом  заклинаю.  Ты  же культурный
человек.
     -- Да разве  ты христианин?  Ты  вроде дзен-буддист  был. Что,  Епифан,
первый блин комом? В дзен-буддизме художественное оформление не то?
     -- А что тут такого. Я впечатлительный азиатский исследователь. Я был в
поиске.
     --  А  теперь,  стало  быть,  нашел.  Ты, дурачина,  при  какой  церкви
состоишь?
     -- Я адепт Святой Церкви Воскресения Христова?
     -- Что-то я про такую не слыхал.
     --  Услышишь  еще, -- недобро пообещал Епифан.,  --  какие  твои  годы.
Передумал?
     -- Не дождешься.
     -- Одумайся, Фридман, ты деньги рано  или поздно  спустишь на блядей, а
распятие  --  наше  с  тобой  культурное  наследие,  -- завел  Епифан старую
шарманку.  -- Предание старины,  достояние  республики и  все  такое прочее.
Подумай о душе, в конце концов.
     -- Предание, говоришь,  достояние, культурное наследие? Здесь ты  прав,
прав. Ты это  верно  подметил. Взял  и  процитировал  меня самого. Предание,
"Слово о полку Игореве", трали-вали. Предание -- фольклор, суеверие...
     -- Суеверие?! -- взметнулся Епифан. -- Может, ты и в Бога не веришь?!
     -- Я могу поверить во что угодно, дайте мне доказательства.
     -- Доказательства?! Пожалуйста! Сколько угодно! Кто сотворил землю? Кто
заставляет небесные тела обращаться вокруг нее? А кто, если не Бог, насылает
на людей  дизентерию,  а на  неверных  жен порчу?  И потом, почему одни люди
родились швейцарскими банкирами, а другие советскими евреями?
     -- Кто  выпустил этого дебила из клетки? --  произнес Максимовский тихо
свирепея. -- Дайте ему кто-нибудь кокаина, пусть он замолчит.
     -- Да  вы его не бойтесь, он поп-то не  настоящий, -- успокоил Фридман,
-- только видимость одна. Бога нет, Епифан, материя первична, смирись с этим
и живи. А распятие -- вполне осязаемый объект, за который дают хорошую цену.
Круговорот в природе. Хватит болтать. Сегодня же оно  отправится с послом  в
эту... как ее... не важно, я получу комиссионные  и  мы поставим в этом деле
точку. И это хорошо!
     -- Ну  и черт с вами, --  подвел итог  окончательно сквашенный  Епифан,
исчезая под кроватью. -- Вы меня не знаете, но вы меня еще узнаете!
     --  Максимовский,  не   спускай  с  него  глаз.  --  Бормоча,  Фридман,
перевернулся  на  бок  и  тоскливо  взглянул  на  меня.  --  Почему   молчит
интеллигенция?
     Вместо ответа я спросил:
     -- Разве Фаберже распятия делал?
     -- Мудила, конечно же делал.
     -- А что этот юродивый здесь наплел про седую старину?
     --  Вы  его не  слушайте, он  малость не  в  себе. -- Фридман  встал на
кровати  в полный  рост,  словно Нерон, в  поэтическом экстазе воздел  вверх
ладонь с  растопыренными пальцами, и красный свет  китайского фонаря осветил
его скомканное лицо.  -- Балаган окончен! Максимовский, прошу  тебя: папе ни
слова о Марине!  Держи язык за зубами. Не надо  расстраивать родителя, иначе
он тебя грохнет. Прямо в  присутствии посла. Вижу эту картину: международный
скандал,  суд,  Сибирь.  Я  в Сибирь не  поеду, мне деньги  нужны. Надо всем
платить: водителю, убирашке*, массажисту. Запомнил? Ты ведь не хочешь, чтобы
на нас с тобой обиделся посол Молдавии и началась война?
     * Очевидно, домработнице.
     -- Нет, не хочу.
     -- Смотри, не подведи. А  еще лучше -- убирайся отсюда. Убирайтесь оба.
И ты, инквизитор, тоже. Возвращайся к себе и молись за нас богу. Послезавтра
конец  света, а ты суетишься тут.  Не ровен час,  стукнешь ночью по  башке в
припадке патриотизма.
     --  А что конкретно ему  знать не  следует, -- уточнил Максимовский, --
что его дочь беременна, или что мы с ней расстались?
     -- Думаю, и то, и другое.




     Так повелось, что все мои  друзья  сидят на  наркотиках.  Одни часто  и
помногу пьют, другие курят траву, кто-то даже ширяется. Но, бог мой, все они
дилетанты!  Все они  только  бродят  по берегам  Великого Моря  Наслаждений,
предпочитая риску и романтике теплое место на пляже. Иван Аркадиевич Фридман
плавает в этом море давно и знает там каждое течение.
     Сначала  отхлебнуть  водки,  затем всосать кокаин  через  нос,  поднеся
мельхиоровую  ложку по очереди  к  каждому  его отверстию,  еще  одну  ложку
закинуть в  рот, следом за  этим маленькими глотками  выпить  еще полстакана
водки, сушеную какашку под язык и...
     Полный вперед! Поверьте, я знаю, о чем говорю.
     Мы с Максимовским повторили всю процедуру со скрупулезной точностью.
     Со стены слева от меня мягко бухнули часы. Про себя я отметил, что один
удар  означает  половину  какого-то  часа.   Какого  именно,  мне  сделалось
безразлично.
     Состояние умиротворения легло на меня,  словно теплое шерстяное одеяло.
Ничто и никто не смогли  бы сейчас привести меня в смятение, даже восставший
из могилы Адольф Гитлер, сидящий  в  чем мать родила, верхом на белом боевом
слоне с израильским  флагом  вместо попоны  и бьющий  в большой тантрический
бубен.
     Мне захотелось детально обмозговать все события сегодняшнего утра, все,
что я видел и слышал, начиная с самого пробуждения. Но общей  картины как-то
не получалось.
     Мысли прыгали в моей голове хаотично, словно  шары в  лототроне. Они то
сталкивались  между собой,  то разлетались в стороны,  образуя  в результате
своего  взаимодействия  причудливые  видения   и  мозаики.  Разлетаясь,  они
ударялись  о  внутреннюю поверхность  сферы,  которая,  очевидно,  была моей
головой  и  единственным  препятствием  на   их  пути  к   свободе.  Страшно
представить,  что  могло  случиться,  если бы  этого  препятствия  не  было.
Невероятно,  но моя  собственная  голова спасала  меня от распада  личности!
Слава моей голове!
     Последнее,  что  донеслось до  меня  извне --  это  приглушенный  голос
Максимовского, который "По улице ходила большая крокодила" пытается положить
на музыку "Боже, царя храни".
     Хлоп!


     ...Сегодня я проснулся ни свет ни заря с куском яблока во рту и смутным
ощущением беды.  Еще  накануне вечером, когда мы на  бровях  расползались от
Фридмана, Максимовский сказал:
     -- Чую, быть беде.
     Я ответил:
     -- Железяка.
     И упал.
     -- Штормит? -- Максимовский поднял меня и отряхнул от снега. --  Поедем
ко мне спать.
     -- Железяка, -- согласился я и снова упал.
     И мы махнули в ресторан...


     ...Катя с  мокрым  полотенцем  на голове  --  олицетворение  молодости,
физического здоровья и умопомрачительного оргазма...


     ...Мучимая запором,  на тротуаре,  согнувшись в три  погибели, стоит  и
тужится собачка. Кишечник ее полон, а глаза печальные и влажные. В чем дело?
Где No 36.6? Уберите от меня эту тварь!..


     ...Лесная опушка;  грациозные единороги пьют из  ручья  живую воду;  на
лужайке  среди бенгальских  тигров пасутся кудрявые белые овечки; в закатном
небе  резвятся  ласточки, розовые  облака и  херувимы;  теплый  южный  ветер
касается волос и  уносится к эвкалиптам; в старом замке по  соседству звучит
легкая инструментальная музыка; благоухает жасмин; голозадые пастушки играют
в жмурки... семяизвержение...


     ...Иисус в обнимку с Шивой, счастливые,  словно  дети, сидят на розовом
облаке, свесив ноги, и ругаются, как пьяные сапожники...
     ...Люди часто выносят  плоские  суждения  о вещах, вообще не  доступных
человеческому пониманию, особенно в вопросах  религии, поэтому от разговоров
на  религиозные  мотивы меня  всегда воротит, и, как  правило, я стараюсь их
избегать...
     Хотя, по  большому  счету, я  солидарен с Фридманом. Для  меня распятие
тоже -- обыкновенная железка... Ведь никак не препятствует совершать молитву
басурманину то обстоятельство, что перед ним не висит "портрет" Бога.
     Может  быть,  для кого-то это  покажется  святотатством, но  с таким же
успехом  можно  поклоняться  любому  предмету,  скажем, банке  кокаина, если
рассматривать кокаин как некую мистическую субстанцию, расширяющую  сознание
человека  дальше  "естественных" границ  и  приближающую его  к  Богу.  Я не
перестаю удивляться, почему все самые распространенные и влиятельные религии
мира до сих пор не используют допинг в качестве стимулятора для религиозного
вдохновления своих  болельщиков... Например,  католики. На каждую  просвирку
капельку  ЛСД и  порядок. Клиент  готов... Уже на следующий  проповеди будет
полный аншлаг. *

     *Недавно я  подал заявку на патент этого  изобретения, так что Ватикану
придется раскошелиться. Но на этот раз никаких чеков. Только наличные!


     ...Я долго не мог понять,  где нахожусь и для чего так громко  включили
телевизор. Когда туман рассеялся, оказалось, что шумит вовсе не телевизор, а
Марина. Они с Максимовским обсуждают демографическую ситуацию в стране. Я-то
думал, случилось чего.
     Я прошел  мимо  них на кухню и сварил себе кофе.  По  дороге  спросил у
Максимовского, не забивал ли я вчера головой гвозди...



     ...Над  хлябями  на  ковре-самолете  планирует  субъект  в  белоснежном
лапсердаке, делает  взмахи руками  и выкрикивает заклинания типа:  "Да будет
свет!  Да будет твердь посреди  воды!  Во имя  отца и сына  и святаго  духа!
Аминь!"
     ...Запредельная  красота:   извержение  вулканов,   молочные   реки   с
кисельными берегами, ну и, разумеется, языки пламени, дым коромыслом и т.д.,
и  т.п. В  общем, полным-полно огня  и воды как символов чего-то  там такого
эдакого...
     ...И вот  среди всего  этого  сверхъестественного великолепия раздается
скрежет,  грохот  литавр  и  барабанный  бой. Субъект  бросает  свое  глупое
занятие, садится жопой  на  скалу, забивает тугую папиросину,  смотрит в мою
сторону, смотрит, а потом как заорет:
     -- Имя некоего Ивана Аркадиевича Фридмана тебе о чем-нибудь говорит?!
     Я сначала как следует обосрался, но потом  взял себя  в  руки, набрался
наглости и отвечаю:
     -- Чувак, ты кто такой? Ты давай, заканчивай тут выкаблучиваться!
     -- Замолчи!!! --  громогласно  возвещает  он,  и я  понимаю,  что лучше
уступить, иначе все будет еще хуже.
     Субъект:
     -- Отвечать на вопросы коротко и внятно!
     Ваш покорный слуга (то есть Я):
     --  Есть!  С Фридманом я  знаком сто лет. Да  он  где-то тут  лежит. Ты
погромче покричи, а то он не слышит...
     Субъект:
     -- Замолчи!
     Я:
     -- Есть!
     Субъект:
     -- В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря сего года где
вы были с Фридманом, чтоб ему пусто было?
     Я:
     -- У Фридмана на хате.
     Субъект:
     --  И   что   вы  там  делали  с  этим  гребаным  Фридманом,  позвольте
полюбопытствовать?!
     Я:
     -- Отмечали день рождения, потом Рождество.
     Субъект:
     -- Как отмечали?
     Я:
     -- Как всегда:  пили пиво с  воблой, потом эту,  как ее, текилу,  потом
позвонили телкам...
     Субъект:
     -- Телкам? К черту телок! Что было потом, когда телки стоптались?!
     Я:
     -- Мы расстроились и стали звонить в американское посольство...
     Субъект:
     -- К черту американское посольство! Потом, потом, что было?!
     Я:
     --  Потом мы нафигачились до синих помидоров... А дальше не помню, хоть
убей.
     Субъект:
     --  Зато  Я  не забыл!!! Вы  тараканов  травили! У  твоего ненаглядного
Фридмана тараканов развелось до черта!
     Я:
     -- Это точно. Фридман, он ведь как ребенок...
     Субъект:
     -- Замолкни!
     Я:
     -- Я стараюсь, стараюсь...
     Субъект:
     -- Не перебивай меня!
     Я:
     -- Как прикажете. А, кстати, как прикажете вас называть?
     Субъект (добрея):
     --  Величай меня  "Отец Родной", поскольку Я непритязателен,  скромен и
консервативен. Да к тому же на большее и не рассчитываю.
     Я:
     -- Не спорю, не спорю, только не надо так возбуждаться. Оглушил совсем.
Тут у нас одна ма-а-аленькая загвоздка,  приятель: мой  отец гораздо моложе,
и, я очень сожалею, но он лысый, как задница, а у тебя вон какая шевелюра.
     Субъект:
     -- Я в другом смысле твой Отец. Я в некотором смысле вообще всем Отец!
     Я:
     -- Ну, дядя, по-моему, вы на себя наговариваете.
     Субъект:
     -- Я тебе не дядя! Я тот, который  заварил всю эту кашу. Я есть Альфа и
Омега, начало и конец. Я сотворил все, все, все. Начиная от светил небесных,
заканчивая  лыжными  палками  и  кокаином.  Я  столп  мироздания!  Я  гвоздь
программы!  Я высший нравственный  императив! Я черное и белое, я  прошлое и
настоящее! Я ныне и присно и во веки веков! Да  святится имя мое, да приидет
царствие мое! Я САМ ГОСПОДЬ БОГ!!! С большой буквы!!! Аминь!
     Я:
     -- Так бы сразу и сказал.
     Бог:
     -- А ты что, сам не видишь?
     Я:
     -- Я атеист. Мне все это до фонаря.
     Бог:
     -- Брось щепку в море, и ты увидишь, как ее снесет  течением. Однако ты
никогда  не  увидишь  Гольфстрим. Никакой ты не атеист. У атеиста  есть хоть
какая-то позиция, у тебя же нет никакой. Ты самый настоящий похуист.
     Я:
     -- Не вижу разницы.
     Бог:
     -- Это -- сущий пустяк. Всего-навсего вопрос ВЕРЫ!
     Я:
     -- Я в этом не разбираюсь.
     Бог:
     -- Объясняю на  пальцах. Одни люди относятся к писаниям  буквально,  то
есть  верят в  сказки  про  апостолов,  пророков,  реинкарнацию  и  чудесные
исцеления. У  себя наверху мы их  называем "бюрократами".  Солидная публика.
Пассажиры первого  класса.  Чуть где  пошалят,  сразу  бегут исповедоваться.
Достали.  Нет  от   них  покоя  ни  днем,  ни  ночью.  Для  других,  скажем,
христианство  или ислам  -- это платформа для  определенного мировоззрения и
мировосприятия. Эти  люди -- философы. Атеизм,  кстати, -- тоже философия, в
отличие от похуизма. Большую  часть человечества, за исключением ортодоксов,
философов  и реликтов,  под которыми  мы  у себя наверху понимаем, например,
амазонских  индейцев,  вопросы  бытия  не  колышут.  Иисуса  они  знают  как
мифологического героя,  а Бога боятся точно так же, как боятся черных кошек,
треснутых зеркал или русалок.  Их мы называем  похуистами. Потому что им все
по хую!  Какие там  вопросы добра  и  зла?!  Их волнует  только  собственная
задница, а  в  теологическом аспекте  еще  и то,  что  с ней стрясется после
смерти. Смерть -- краеугольный камень любой религии. Ты заметил?
     Я:
     -- Я немного забыл начало, но, в принципе, заметил.
     Бог:
     -- Так и должно быть! Смерть -- конец самой жизни! А как вы еще хотели?
Все одинаково плохо относятся к смерти: и религиозные фанатики, и атеисты, и
похуисты, с  той  только  разницей, что  для  одних смерть -- наказание, для
других -- искупление,  а для третьих -- просто смерть. Частный случай, когда
человек ни с того ни с сего перестает жить...
     Я:
     -- Спасибо  за лекцию. (В сторону: С самого  начала было ясно, что этот
старик -- сумасшедший). Приятно было познакомиться.
     Бог:
     -- Да замолчишь  ты  или  нет?! Ну что за  человек такой, я не знаю.  В
каждой  бочке  затычка.  Я  же  тебе  велел  не перебивать. Ладно, проехали.
Двадцать  пятого   декабря   двухтысячного  года  вы  с  Фридманом   травили
тараканов...
     Я:
     -- Да! Я лично штук двести укокошил. Как они кричали!
     Бог:
     -- Среди них был один... не такой, как все...
     Я:
     -- Неужели весь этот сыр-бор из-за одного несчастного таракана? Он что,
какой-то особенный? Не забивай себе голову,  чувак.  Одним тараканом больше,
одним меньше. Какая, в сущности, разница? Ну попался он под горячую руку.
     Бог:
     -- Печально, ведь это был Мой Сын.
     Я:
     --  Давайте не будем  сгущать  краски.  Не хмурьтесь. Как  это  сын? Вы
уверены? Так, а почему он у нас -- таракан?
     Бог:
     -- Сын короля -- наследник трона  и будущий  король. Сын бога тоже бог.
Нет никакой разницы, кто он: таракан или великан. И  чем тараканы хуже? Тоже
мне,  человек -- пуп земли. Венец природы! Кто вам вообще такую чушь сказал?
Загадили всю планету, как свиньи, а  Я  так старался. Чем ты лучше таракана?
Мешок с костями. Хаотичное  нагромождение желаний, импульсов и рефлексов.  К
тому же тараканы единственные уцелеют в этой мясорубке.
     Я:
     --  Пардон,  папаша!  Не  мельтеши. Давайте сосредоточимся.  Я  на счет
мясорубки. С этого места хотелось бы узнать подробнее.
     Бог:
     -- Столкновение  Земли с  метеоритом. В  десять  тысяч раз больше,  чем
Тунгусский! Метеорит уже  в  пути. Пизданет, мало не  покажется! Все,  кроме
тараканов, передохнете! Волосы на жопе рвать будете!
     Я:
     -- Ты чего, мужик, белены объелся? Мы посадим на ракету  Брюса  Уиллиса
и... прощай молодость! У него там все схвачено.
     Бог:
     -- Кретин! Я могу одним движением мизинца превратить тебя в чебурек!
     Я:
     -- А  вот этого не надо. Не надо на  меня давить. Этого  я не  люблю. И
вообще,  знаете  что,  папаша,  насрать  мне на  ваших тараканов  с  высокой
колокольни! Насрать мне на вашего сына! И вам персонально  насрать на голову
у меня давно руки чешутся.
     Бог:
     --  Ах, вот как? Тебе значит на Меня насрать?  Да  еще полчаса назад ты
верещал, умоляя вернуть тебе рассудок, и готов был  на четвереньках ползти в
Святую Землю! Неблагодарный!
     Я:
     -- Мужик,  не морочь людям голову. Занимаешься всякой херней, прости за
выражение. Я  у тебя что просил?  Сто миллионов долларов наличными. Где они?
Желаю получить свои сто миллионов и немедленно осязать их!
     Бог:
     -- Вот твари, всем подавай сто миллионов! О душе никто не думает!
     Я:
     -- У меня и так дел невпроворот.
     Бог:
     -- Каких дел?! Ты жив до сих пор  только потому,  что  Я  это допускаю!
Превращу  сейчас тебя  в  рулон  туалетной  бумаги  в общественном  сортире,
посмотрим, как ты запоешь. Вот где дел невпроворот.
     Я:
     -- Ладно, чего ты от меня хочешь?
     Бог:
     -- Скажи Фридману, что он повинен в смерти Моего любимого Сына. В свете
этих обстоятельств он не жилец.
     Я:
     -- А ты иди к Фридману сам, он где-то здесь  недалеко. Он тоже любитель
язык-то почесать.
     Бог:
     -- А не то бы  Я без тебя не догадался. К  Фридману Я уже  ходил,  этот
коматозник не понимает ни хера, где  право,  а где лево. Он сейчас не сможет
отличить Лукашенку  от Наполеона Бонапарта.  У  него в данный момент -- харе
Кришна.  Клиническая  смерть. Ты ему передай,  когда  он  очухается, что ему
скорее всего кирдык. Я еще до обеда подумаю, прикину, что к чему, но решения
Своего не поменяю. Understand?
     Я:
     -- Основные моменты.
     Бог:
     -- Тогда Я кончил!
     Я:
     -- Я, кажется, тоже.
     Бог:
     -- Какой  же  ты  мудак! Ступай,  пока  Я не сделал  из тебя  блин и не
размазал по этому камню, и славь Мое имя на каждом углу!
     Я:
     -- И это все? А подарки? А кто желания будет исполнять?
     Бог:
     -- Кто, кто? Пушкин! Ладно, проси чего хочешь.
     Я:
     -- А сколько у меня желаний?
     Бог:
     -- Одно!
     Я:
     -- Хочу отодрать Катю.
     Бог:
     -- Какой же ты все-таки идиот. Уйди с глаз  долой! Погоди. Вот еще что.
Передай этому своему... Максимовскому... Нет, не надо.
     Я:
     -- Что передать Максимовскому? Если начал - договаривай.
     Бог:
     -- Пусть... пусть ведет себя потише. Кое-кто наверху очень недоволен.
     Я:
     -- А ты передай этой своей... Марии Магдалине, что я до нее доберусь!



     ...Есть у меня безногий друг  -- Костя Лейтман. Без пары прекрасных ног
он остался очень неожиданно.  Были  в  ту зиму сильные снегопады плюс частые
перепады  температуры.  Снегу  насыпало  много,  а  убирать  его  никто   не
торопился. Снег слежался, превратившись в сплошной ледяной панцирь. Собрался
Константин  переходить  улицу,  подошел  к светофору  и поскользнулся.  Ноги
съехали  на дорогу  и угодили  прямо  под колеса лакированного  членовоза  с
номерами  Московской патриархии и синим абажуром на чердаке. Автомобиль,  не
извинившись, уехал, вероятно, по безотлагательным религиозным делам, а Костя
остался  истекать  кровью прямо на  дороге. Спасибо докторам  --  жизнь  ему
спасли,  а  вот ноги -- нет. Иерарх, которого, кстати, часто ругают  газеты,
по-прежнему деловито носится по московским площадям и проспектам наперегонки
с ветром, а Костя -- по квартире на инвалидной колясочке...*

     * По заказу Ватикана.


     К сознанию я продирался неохотно, игнорируя волевой  момент и повинуясь
только  рефлексам. Краем  глаза  я  заметил, как где-то  на  самом краю мира
шевелится Максимовский. Последний шар, подпрыгнув, звонко стукнулся внутри о
затылок и свалился по пищеводу в желудок.  Осознание его утраты было немного
грустным. Что-то про башню.  Башня. Какая башня? А!  Стоп! Это  же моя башня
встала на место. Ну, здравствуй, башня!
     Через   минуту-другую   картинка   насытилась   цветами,   стала  ярче,
восстановилась геометрия комнатного пространства, появился и звук.


     Картина пятая
     Апартаменты Фридмана. Московское время 10 часов  02 минуты утра (64  ч.
120 м. 1423с). У кровати Фридмана стоят два никому не известных гражданина.

     Первый -- огромного роста кривоногий мордоворот. Одежда  на  нем  такая
тесная,  что, кажется, вздохни этот человек глубже, и она разорвется по швам
в  клочья,  повиснув  на плечах лохмотьями.  Лицо  одутловатое,  злобное,  с
налетом маниакального  стремления к разрушению. Майк  Тайсон  по сравнению с
ним -- просто смазливая девчонка.
     Другой,  наоборот, -- вертлявый, росточка невысокого и худ  неимоверно.
Одет,  в отличие  от первого, неплохо, но не по  сезону: лакированные туфли,
легкое шерстяное пальто, на носу солнцезащитные очки. На вид обоим не больше
двадцати восьми лет.
     Тот,  который мордоворот, склонился над  Фридманом и,  приподняв его за
волосы, бьет по щекам сильной рукой. Второй, который  вертлявый, заглядывает
Фридману прямо в открытый глаз, рассуждая вслух:
     --  Вроде дышит,  мерзавец,  а  глаз закрой --  так  вылитый  покойник.
Натрескался, скотина, видать, водяры-то спозаранку.
     Он  наклонил  бутылку, тщательно  изучил этикетку  и, понюхав горлышко,
вылил остаток водки к себе в рот:
     -- Теплая, падла, и сладковатая на вкус. Но по шарам дало.
     Как все воспитанные люди, мы встали поздороваться. Максимовский получил
пинок по яйцам, я -- в живот.
     "Кому из  нас двоих сейчас  больнее, мне или ему?" -- подумал я, хватая
ртом воздух.
     -- Вам, наверное,  не терпится  узнать,  кто мы такие,  --  начал  тот,
который  хорошо  одет.   --  Посмотрим,  смогу  ли  я   удовлетворить   ваше
любопытство.
     Он  опустился в  кресло, вынул  из-за  пазухи обрез  и положил  его  на
колени.

     Звучит тревожная музыка.

     -- Дайте, я  угадаю, -- медленно проговаривая  каждое  слово, предложил
Максимовский, которому больные  причиндалы угадывать, в общем-то, не мешают.
--  Тигры  освобождения  Тамил  Илама?  Хотя нет, артиллерия  у  вас немного
старомодная.  Так,  так, так. Исполнители комических  куплетов?  Нет.  Дайте
сообразить. Стойте! Понял! Все вместе, три-четыре: "Вы налетчики!" Угадал?
     --  Как вы могли такое подумать?! -- Худосочный  обрезом ткнул  в живот
Фридману,  который позу не  изменил,  но с  взлохмаченной головой, вчерашней
щетиной и вытаращенным  глазом сделался похож  на  взбесившегося попугая. --
Это  просто возмутительно! Не вижу  в  этом  никакого смысла.  У  вас  тут и
брать-то нечего, старье одно. Даже телевизора нет. Давно это чучело в коме?
     -- Всегда! -- торжественно объявил Максимовский.
     Пока  мы  с  Максимовским кувыркались на  полу  в  драматических позах,
мордоворот  обшарил  наши  карманы.  Часов  я не ношу, поскольку  считаю это
занятие глупым, но запонки не снимаю практически никогда, испытывая гордость
за себя как за обладателя изысканного вкуса. Запонки  произвели фурор.  Он с
детским восторгом наблюдал игру света  на каменьях. Я даже испугался, что он
сломает мне запястье.  В итоге  он взял только документы и  деньги, протянул
тому, который второй и суетливый. Суетливый  деньги пересчитал, поморщился и
вернул. Документы оставил у себя.
     --  Очень  мало  денег. Жалко,  --  заключил он,  задумчиво разглядывая
замшевые ботинки Максимовского -- что у вас так мало денег.
     -- Сомнений никаких -- вы налетчики.
     --  Как  бы не  так.  Налетчики, если  пользоваться вашей  своеобразной
терминологией,  берут  чужое, а  мы  пришли за своим. Господи,  зачем мужику
пудра?  --  Суетливый высыпал остатки кокаина  на бесчувственного  Фридмана,
повертел пудреницу в руках и спрятал в карман. -- А может, это лекарство?
     -- Хороший вопрос. -- Максимовский  поглядел на Фридмана. -- Здесь есть
нюансы, но они настолько незначительны, что...
     -- Хватит! -- сорвался худосочный. -- Сколько можно пиздеть?!

     Следующие  полчаса он потратил  на  освещение различных аспектов  своих
взаимоотношений  не только с Фридманом,  но и с нашими  близкими  и дальними
родственниками, не забыв упомянуть о бездарном правительстве и грабительской
приватизации.
     Говорил он мощным утробным басом,  который извергался из его тщедушного
тела, то и дело  спотыкаясь в  районе кадыка. Проклятия сыпались на головную
боль и вчерашние  газеты,  плохую погоду и качество продуктов питания. Он то
взвивался  и рубил руками воздух,  то  неожиданно кидался в  кресло, где  на
мгновение умолкал. Отдохнув немного и отдышавшись, он начинал все сначала.

     Скуратов,  никогда прежде мне не  доводилось  слышать такой  бессвязной
речи. Но для тебя я постарался и специально перевел ее на русский язык.

     ...И про то, в натуре, какой Фридман, представительный на первый взгляд
мужчина, а  как безответственно себя при  этом повел.  А  какие у него  были
рекомендации?  Можно только позавидовать. И что вы думаете? Неделю назад так
и вовсе  перестал отвечать на звонки. И  теперь  за это Фридману не  поверит
даже самый противный верблюд. Сука,  ни стыда, ни совести! Брат мой, вот он,
обиделся очень, поедем,  говорит,  к  Ивану  в гости,  в  натуре.  И  мы  не
какие-нибудь налетчики, как  вы изволили выражаться, потому  что  налетчики,
как  я изволил заметить тоже,  берут чужое,  а не свое.  А нам свое подавай!
Если  угодно,  мы  кредиторы. А в  Москве  -- кругом  засады,  Лужков  опять
террористов каких-то ловит. Ментов  как  собак нерезаных. Дорогу, блядь, всю
занесло, ехали как на  санках. Ногу ломит второй день, значит, будут холода.
Поэтому сейчас мы сделаем ход конем.  Давайте так: мы  сами по себе, вы сами
по  себе. Мы вас тут подождем, а вы отправляетесь за бабками. Если  денег не
будет,  я не переживу! Придется убивать Фридмана.  Я за себя не отвечаю! Вот
такой вот, в принципе, расклад. Кто не согласен? Вижу, что все согласны. Лес
рук. Вопросы есть? Вопросов нет. Тогда ноги в руки и бегом! И  век  мне воли
не видать! И не забуду мать родную! И все в таком же духе!
     Покуда  силы не покинули его крохотное тельце, он метался. Потом просто
упал в кресло и замолчал.
     На угрюмом лице  первого громилы  все это время  не  мелькнуло ни одной
гримасы. Он неподвижно стоял у окна и наблюдал за нами чугунными глазами.
     Слово взял Максимовский.
     Очень не спеша он выбрался на середину  комнаты, расставил ноги пошире,
колыхнулся в  сторону  суетливого, колыхнулся обратно, туже затянул галстук,
прокашлялся и  сердито высказался  в  том  смысле,  что день у  него сегодня
начался скверно. Возможно, он это даже  заслужил.  Да-да,  любим  мы  ходить
окольными путями  и  часто выбираем  самые извилистые  дороги.  И где, среди
этого  круговорота и суматохи путь истины, спрашивается?.. А призрачно все в
этом море бушующем... И если на минуту представить себе, что весь мир -- это
такая  огромная  пустая  жопа,  из  которой  дуют  сквозняки, то  становится
понятным, каким  ветром, собственно, вот этих, бля, дебилов сюда  надуло. Но
это  --  тоже,  простите, не  повод! И, видит  Бог, никто  не  заставит  его
испугаться двух  говорящих обезьян. Встать,  скотина, когда с  тобой русский
офицер разговаривает!!! Допустим,  он не образец нравственности, ну и что? И
позвольте,  теперь  что, всякая свинья может подойти и запросто  стукнуть за
это  по яйцам такому положительному лирическому герою,  как он?! И даже если
этот симулянт Фридман кому-то должен, а должен он всему свету, я вас уверяю,
то почему по яйцам получает не он, а он? Не имеете права! А также пускай эти
два засранца  немедленно  убираются  сами, не то он спустит  их  с лестницы,
содрав с них также  и скальпы. Чтобы через две минуты  духу вашего здесь  не
было! Вот таково, вкратце, его мнение по существу этого вопроса.  Спасибо за
внимание! Карету мне! Карету!
     "Надо же, -- думаю, -- как его колбасит".

     Все, что раньше я видел  только по телевизору  и  о  чем читал только в
газетах,  сейчас  реально ворвалось в мою  жизнь, стояло посреди  комнаты на
четырех  ногах и пугало меня. Пугала одежда этих людей, их  взгляд,  пугала,
прежде всего, их исключительная уверенность в  какой-то своей правде, в том,
что  они обязательно  закончат то дело,  ради  которого сюда  приехали.  Что
общего у Фридмана с этими людьми? При каких обстоятельствах они пересеклись?
     Пока Максимовский ерепенился, я склеивал  по частям фрагменты всей этой
истории. Картина вырисовывалась такая:
     1) Фридман задолжал суетливому денег, и немало;
     2) Деньги суетливому  нужны кровь из носа немедленно, сию минуту, ну, в
крайнем случае,  сегодня  до обеда,  потому  что  истекли  все  возможные  и
невозможные сроки.
     Пока я склеивал фрагменты, из кухни приперлась Катя.
     --  У вас там  лимонов  килограмм пять,  -- сообщила  она.  --  Сколько
порезать?
     Суетливый,  выглядевший  потерянным   и   даже   немного   подавленным,
встрепенулся,  оценил ситуацию и  подал  знак  своему тесному товарищу.  Тот
среагировал молниеносно: он сбил Максимовского с копыт и швырнул в угол. Там
поверженный Максимовский и затих.
     -- Ну вот, теперь тихо. В квартире есть еще кто-нибудь?
     -- Больше  никого, -- уверенно ответил я, хотя сам до конца быть в этом
уверенным никак не могу.
     -- Хорошо, это кто?
     -- Это? Я не знаю. А вы как думаете? Шучу, шучу, шучу  -- это Катя, моя
дочь. Катя, поздоровайся  и ступай домой, --  сказал я Кате, при этом дернул
головой  и моргнул, как мне кажется, незаметно для  пришельцев,  но  в то же
время достаточно красноречиво.
     Вместо  того  чтобы  воспользоваться  ситуацией и улизнуть, эта  глупая
буренка решила все испортить. Она захлопала ресницами и спросила:
     -- А где вы живете?
     Шайтан!  Определенно, Катя  -- не самая сообразительная вертихвостка  в
этой части галактики.
     -- Так, всем тихо, --  приказал суетливый.  --  В натуре,  вы  тут  все
бухие. Давайте без фокусов.
     -- Давайте, -- согласился я с ним.
     -- Брат, я вижу, ты единственный здесь вменяемый человек, -- говорит он
мне, и я  вынужден признать, что  это -- правда.  -- Этот  баклан  порожняка
гоняет, в натуре...

     Извини, Скуратов, я совсем забыл о тебе.

     -- Брат, я вижу, ты единственный здесь вменяемый человек, -- говорит он
мне, и  я  вынужден  признать, что это --  правда.  --  Два интеллигентных и
вменяемых человека всегда  найдут общий  язык. -- И с этим  не поспоришь. --
Твой друг ведет себя крайне нерационально. -- Золотые слова!
     -- А когда он вел себя рационально?
     -- Твоя дочь, кстати, тоже.
     -- Может быть, у нее менструация?
     --  Нет,  ну нормальный ведь  человек,  если  захочешь.  Грамотно  всех
развел.  Дурака-то валять  каждый дурак умеет. Кому это  нужно? Я  тебе  сам
скажу: никому  это не нужно.  А я на тебя пока  не сержусь. Видишь? Давай, я
еще разок подробно расскажу, кто мы такие.
     -- Не надо, я все понял.
     -- Неужели? --  Суетливый с изумлением  посмотрел на меня. Должно быть,
на его запутанном  жизненном пути ему  ни разу не попадались люди, способные
понимать что-либо с  первого раза.  --  Правда  понял? А то, давай, повторю.
Повторение -- мать учения.
     -- Не надо. Сколько мы вам должны?
     -- Вот умница. На лету схватывает. Сам сообразил?
     -- Сам.
     -- Малаца. Шестьсот тысяч *.

     * Разделить на  28 рублей 16  копеек  по  курсу ЦБ,  получается немного
больше 21 000 $.

     -- Час от часу не легче. А не много?
     -- Нормально. Что вас смущает?
     -- Налог на добавленную стоимость включен?
     -- Даже не  беспокойтесь, и  проценты тоже. Как в аптеке.  Это сумма не
приблизительная. У нас ведь бухгалтерия, все солидно.
     -- Я просто поверить не могу. Это же -- грабеж.
     --  Опять  вы  за  старое.  --  Суетливый  поднял  с  коленей  обрез  и
убедительно потрогал вороненый ствол. -- Придется поверить. У  меня, видишь,
какая  машинка?  Я ее  про  себя ласково  называю "патентованный  стимулятор
кредитоспособности". Поразительные  результаты.  Надеюсь, ты понимаешь,  что
твоя дочь временно побудет с нами?
     -- Да, я понимаю. А где гарантии безопасности для нее?
     -- Слово джентльмена.
     -- А для Фридмана?
     -- Говно -- вопрос. И умоляю, давайте обойдемся без самодеятельности. В
том смысле,  что  если на  пороге появится хотя  бы один  мусор, пускай даже
самый маленький и безобидный, я начинаю  пальбу. Твоей дочери заряд  картечи
достанется прямо в лицо. А эту жирную задницу -- Фридмана -- я не поленюсь и
просто выброшу в окно. Понял?
     Да, как ни странно, это я тоже понял.
     --  Ну  вот,  все формальности  вроде бы улажены. Теперь забирай своего
дружбана  и... активней, активней, чтоб земля под ногами горела. Так, сверим
часы.
     -- У меня нет часов.
     --  На,  возьми  эти,  --  суетливый снял  с  каминной  полки бронзовый
хронометр.
     -- Ты спятил, это Анри Дассон, восемнадцатый век, Людовик шестнадцатый.
     -- А мне по барабану, кто они такие. Хоть Атос, Портос и Арамис.
     -- Они же тяжелые, как наковальня. Кроме того, они чужие, а брать чужое
некрасиво.
     --  Некрасиво? Скажите,  пожалуйста, какой щепетильный. Не хочешь -- не
надо, ходи без часов. Так или иначе, времени у  вас  навалом -- четыре часа,
на  двоих шесть, если  поторопитесь, то  все  пятнадцать. А  после обеда все
свободны.
     -- Ну ты, Эйнштейн! -- Я охуел. -- Ты таблицу  умножения когда-нибудь в
глаза видел? -- Честно говоря,  с  математикой я и сам-то не дружил никогда,
но даже меня немало удивило такое арифметическое изощрение. -- Кажется, меня
здесь обсчитали.
     --  Работа  такая, -- снисходительно объяснил суетливый. -- Все, хватит
базарить, чешите отсюда. Одна нога здесь -- другая там.
     -- Дайте  хоть  послушать,  дышит он  еще или  нет, -- стоя на  выходе,
потребовал оклемавшийся Максимовский. -- Я, между прочим, врач.
     -- В натуре?  -- доверительно, даже как-то  трогательно спросил  у меня
гость.
     -- Железяка! -- ответил я. -- Невропатолог широкого профиля.
     Суетливый после непродолжительного, но  мучительного раздумья разрешил.
Максимовский Фридмана не столько послушал, сколько понюхал.


     Для  начала  прямо   на   крыльце  дома  мы  разработали  короткий,  но
эффективный  и стремительный план.  Главное  и неоспоримое его  преимущество
заключалось в том, что состоял он всего из одного пункта. Вот так:


     Пункт No 1. Надо раздобыть денег!
     Дальше мы прикинули  собственные возможности. У меня получилось полторы
сотни  $ и  четыре  тысячи  рублей, у  Максимовского --  всего на  две сотни
больше.
     -- Лихо  мы  вчера  погуляли!  -- свистнул Максимовский. -- Ни  фига не
помню.
     -- Аналогично, -- подтвердил я.
     К  пластиковым  деньгам  у  меня  доверия  нет,  поэтому  у  меня нет и
кредитной карты, а Максимовский о таких вещах даже не слышал. В банке у меня
открыт депозит,  но  там  шаром  покати,  да  и какое  это имеет значение  в
субботу, когда банкиры все равно отдыхают.
     И все-таки 21  000 $ минус  наши 500 --  это  уже  неплохо. Теперь надо
взять в каждую руку по телефону, сделать пару звоночков товарищам - и дело в
шляпе!
     В  следующие  полчаса  мы сделали удивительное открытие. Оказалось, что
половина наших товарищей  за такие деньги с удовольствием умертвят  всю свою
родню, включая  младенцев  грудного возраста и  домашних  животных. А вторая
половина как раз одевается, чтобы идти на паперть.
     --  Я не  думал, что  все такие жмоты!  -- удивил меня Максимовский. --
Плохой у тебя план. Придется на ходу импровизировать.

     Картина шестая
     Двор дома. Московское время  10  часов 24 минуты утра (99  ч. 02 м. 101
с.).  Повалил  снег.  Мы стояли рядом, держали мертвые трубки  и размышляли,
кому бы позвонить еще. Откровенно говоря, выбор у нас оставался небогатый --
Сеня Печальный.  У Семена  три маленькие дочери, разбитый  параличом тесть и
ворох проблем, которые, впрочем, он методично и планомерно создает сам себе.
Ему мы сразу договорились звонить последнему. А, между прочим, зря.



     Семен Борисович  Печальный прикатил в Москву на поезде ясным апрельским
утром тысяча  девятьсот девяносто первого  года, находясь в  том  счастливом
возрасте,  когда  неизвестность  завтрашнего  дня возбуждает  фантазию, а не
угнетает разум.
     Он  был  одет  в  демисезонное  драповое   пальто,  клетчатые  брюки  и
коричневые  полуботинки.  Зеленая  фетровая  шляпа  без  ленты  и с  полями,
повисшими на ушах, венчала его невесомую голову.
     За его спиной болтался брезентовый  рюкзак,  полинявший еще при военном
коммунизме, на груди для противовеса -- транзисторный приемник без названия.
Под мышкой  находился  томик  Александра  Солженицына  и папка с  загадочной
надписью "Дело No23/183. Изнасилование несовершеннолетней Колесниковой".
     Вместо  "дела"  об  изнасиловании гражданки  Колесниковой в  папке была
заключена  пронумерованная  заботливой  рукой   матери   охапка  поэтических
изысканий  Семена за  последние  два  с  половиной года.  Его  мятежный  дух
напрасно   резвился   на  малой  родине  в  поисках  свободы  самовыражения.
Достоверно  известно,  что в том захолустье, из которого  он  нарисовался  в
столице, стихи  под  страхом смертной казни отказывались  печатать редакторы
всех  без  исключения изданий.  Суждения о творчестве  Семена при этом  были
самые разнообразные, начиная  от лаконично-сдержанных  типа: "сыровато", "не
то",  "вчерашний  день",  заканчивая грубыми и чересчур категоричными вроде:
"слишком  откровенно",  "какое  чмо  написало  эту  гадость?",  "пошел  вон,
ублюдок!".
     Мириться  с таким положением вещей Семен Борисович не собирался.  Тогда
он пошел и купил билет. В один конец.
     Пункт назначения -- Москва, литературный институт имени А. М. Горького.
     Цель: немедленное признание современников.
     Дома он  простился  с  мамой,  двумя старшими сестрами,  тетками  Розой
Константиновной и  Софой Константиновной, поплакал вместе  со всеми, посидел
на дорожку и был таков.

     Москва -- великий магнит. Каждый  год с  севера, юга, запада и востока,
да  что там, даже  с северо-запада и юго-востока, из Анадыря и Чегдомына, из
Ухты и Наро-Фоминска,  с  полуострова Таймыр и  станции "41-й  километр", из
каждой  дыры, где поезда даже  не останавливаются, а  только притормаживают,
замедляя бег,  отовсюду,  где тлеет хоть  какая-нибудь жизнь, Москву атакует
целая армия абитуриентов. Все они мечтают  об одном  --  вырваться  из плена
своего родного захолустья, чтобы поселиться здесь навсегда, жить, произвести
потомство, надорваться и умереть.
     После  того  как  университетское образование сделалось коммерческим, а
распределение выпускников вузов  осталось  позади в истории, я не припоминаю
ни одного случая, чтобы студенты возвращались обратно домой. А что прикажете
дома-то делать? Работы нет никакой, а если даже есть, то не платят, а если и
платят, то копейки.
     И скучно ведь до тошноты.
     А в Москве совсем другое дело. Тут тебе и Интернет, и мобильный телефон
у каждой старшеклассницы, и казино, и  "Спартак-Динамо", и рынок в Лужниках,
а там такие возможности, только руки подставляй, кто попроворнее.
     А можно и вообще даже не так. Можно все иметь  почти бесплатно. Ну, вот
если работать неохота,  в смысле штаны протирать  в офисе с 9.00 до 18.00, а
замшевую куртку хочется, легко выйти вечером на улицу  и въебать кому-нибудь
по сопатке. То же  самое несложно проделывать в родном Наро-Фоминске, но там
на  куртку  не  получается,  только на бутылку.  Масштаб  мелкий  и  спиться
недолго.
     Последнее  время в  столицу хлынул такой сброд, что делается жутковато.
Крепкие  молодые люди  с огоньком  в  глазах  без энтузиазма продают в метро
авторучки по три штуки  за десять рублей. Им тоже  хочется замшевую куртку и
посмотреть на  казино  изнутри.  Они новенькие,  но  они  уже  все  это дело
ненавидят. Они скоро разберутся, что к чему, поймут, что на ручках быстро не
разбогатеешь и в метро состояние не  сколотишь. И  даже на обратный билет не
хватит. А и зачем?  И здесь можно жить. И учиться для этого необязательно, в
смысле сопромат и все такое.

     А  вы  говорите,  чудес  на  свете  не бывает.  Уже на  платформе Семен
обнаружил,  что в  Москве  время движется не  так, как  всюду.  Иначе  никак
невозможно  было  объяснить  того  обстоятельства,  что  стрелки   на  башне
Казанского вокзала показывали пятнадцать  минут  девятого, в то время как на
циферблате  навороченных "командирских" часов Семена  была половина третьего
нового дня.
     Подобное невероятно трогательное  знамение грядущих  жизненных  перемен
так взволновало Семена,  что тут  же на  площади  трех вокзалов  под напором
охватившего  его  восторга он  вслух прочитал  одно из своих  стихотворений.
Некто бросил к его ногам звонкую монетку. То было второе знамение.
     Сеня стоял посреди угрюмых таксистов  и вдохновленно  рыдал. Монету  он
поднял и потом хранил... пока не проглотил в пьяном забытье.

     В Москве Семен быстро понял  бесперспективность  эпистолярного ремесла.
Родине уже  не требовались поэты. Родине требовались:  брокеры, франчайзеры,
спичрайтеры, всякие прочие педерасты,  рекламные агенты,  чтобы все это дело
рекламировать, и охранники, чтобы их охранять.
     Начался  мучительный  поиск места под солнцем. За  четыре  с  половиной
месяца  он  успел  подвязаться: продавцом  беляшей  на  рынке,  сторожем  на
автостоянке и дамским парикмахером.  Вершиной его головокружительной карьеры
стала должность директора  по продажам. В этом качестве он за пять рублей  в
час  ходил вдоль  фасада  гостиницы  "Космос", а  спереди  и  сзади  к  нему
крепились рекламные щиты с названием известного инвестиционного фонда. Семен
Печальный  с удовольствием  послужил бы  и  охранником, но ему  не позволяло
хилое здоровье.
     Возвратиться  в  свой  родной  город  он,  разумеется,  никак  не  мог.
Перспектива  вечных насмехательств  пугала  и  тревожила его  чувствительную
натуру.
     Вся эта канитель продолжалась  бы и  дальше, если  бы Семен не встретил
своего   индивидуального  ангела-хранителя.  Полное   имя  ангела   --  Иван
Аркадьевич Фридман.
     Вот  как раз история их  знакомства окутана  тайной  и неведома никому,
кроме них самих. Когда их спрашивают об этом, оба начинают хихикать.

     Впервые  я  увидел Семена в  доме  профессора Комиссаржевского, где  мы
собрались,  чтобы  тесным  коллективом  друзей   отметить  двадцать   третью
годовщину Майи.  Праздник  был  в самом разгаре, когда  в  комнату  ворвался
возбужденный Фридман и, дико вращая зрачками, заорал:
     -- Чудо! Свершилось настоящее чудо!
     -- Что? Где? Какое? -- загалдели все.
     -- Я нашел клад!  Я больше  никогда не  буду работать! Я больше не буду
нуждаться!
     Ваня отыскал  профессора среди гостей,  подошел  к нему, наклонился  и,
понизив голос, сообщил:
     -- Профессор, вы не поверите сами себе, когда увидите это!
     -- Что "это"?
     -- Это!
     --  В  чем  же дело,  Иван Аркадьевич?  --  торопил  его профессор.  --
Говорите скорее, не тяните резину.
     -- У меня  есть  поэт, настоящий народный  сказитель.  Акын!  Талантлив
безобразно!
     -- Опять какой-нибудь отморозок?
     -- Профессор...
     -- Я перефразирую: самородок.
     -- Профессионал.  Умудрился в  четверостишье четыре  раза слово  "жопа"
вставить. Вы просто обязаны, профессор, поучаствовать в судьбе  этого гения,
другого слова я не нахожу.
     -- Любопытно. Что  ж,  покажите мне скорее  это  чудесное дарование. --
Профессор, снисходительно улыбаясь, посмотрел на Фридмана и вокруг.
     Домочадцы и гости одобрительно закивали и заблеяли.
     -- Извольте пройти в залу.
     Вся ватага, человек сорок, перетекла в другую комнату. Фридман под руку
привел Семена.
     --  Рекомендую,  Семен  Печальный  собственной  персоной,  --  помпезно
представил  он поэта собравшимся,  -- из  гущи  народных масс,  так сказать.
Привез нам правду жизни. Расскажи людям правду, Семен.
     -- Простите, Печальный -- это ваш псевдоним, или  как? -- осведомился у
Сени кто-то из гостей.
     --  Или  как,  --  ответил за  него Фридман. --  Печальный  -- это  его
натуральная фамилия. Это ктой-то у нас там такой грамотный? А? Я не понял!
     -- Прочтите что-нибудь, -- велел профессор.
     -- Из раннего? -- со знанием дела уточнил Сеня.
     -- Давайте любимое.
     --  Про  жопу,  --  шепнул  ему  на  ухо  Фридман, а  вслух  сказал: --
Встречайте! Попрошу аплодисменты артисту!
     В числе собравшихся кто-то жидко шлепнул руками.
     Как следует читать стихи такой привилегированной публике, Сеня примерно
представлял. Не  тушуясь первого в  своей  жизни публичного выступления,  он
подошел к пианино, одной  рукой облокотился об инструмент, другую руку, чуть
согнутую  в локте,  выставил перед собой на уровне диафрагмы, обвел  комнату
счастливым дерзким взглядом и нараспев прочитал:

     Ах ты, жопа ты моя,
     Жопа толстопятая.
     У меня четыре жопы,
     А ты -- жопа пятая.

     -- Ну, а я  что говорил! -- Фридман  просто  светился от  восторга.  --
Катарсис!  Сокровище! Летописец!  Чуете самобытность?!  Какой  полет  мысли!
Какая страсть! Взрыв! Будьте  спокойны, милочки, мы  вытрем  нос  всем  этим
соцреалистам,   сионистам  и  прочим   всяким   пианистам.  Этим   Шаинским,
Шуфутинским,  Матусовским.   Бурлеск!  Сенсация!  Да  здесь   вовсю   пахнет
Нобелевской премией. Принюхайтесь, дамы и господа!
     Во  время торжественных  приемов в профессорском  доме, по обыкновению,
убирались  все ковры.  Делалось это  в основном для того,  чтобы гости могли
оставаться в  парадной  обуви. И, кроме того, с гладкого пола проще  убирать
блевотину.
     Сеня, единственный  из  собравшихся,  стоял  на полу  в  одних носках и
распространял по  комнате удушливый, затхлый  запах.  Как знать, может быть,
именно так пахнет Нобелевская премия.
     -- Да-а,  --протянул профессор, поглаживая плешивую  голову, -- вещь не
новая,   как  я  понимаю,   но  интерпретация  оригинальная.  Авторство  вы,
разумеется, приписываете  себе. Но отчего же у вас, голубец  вы мой, жопа-то
получилась толстопятая?
     -- В смысле? -- спросил Семен.
     -- В смысле, как такое может быть?
     -- А что?
     -- А  то, что она, например, может быть лохматая, ну  в крайнем  случае
толстозадая. А у вас она толстопятая какая-то. Вы из какой деревни приехали,
валенок вы мой самобытный?
     Гости и родные, утратив интерес к Семену и  его творчеству, отправились
в  другую комнату  орать  песни,  музыкальный ряд и  тексты которых,  кстати
сказать, тоже весьма сомнительные с точки зрения высокого искусства.
     Профессор  из уважения  к  Фридману потратил  на Сеню  еще минуты  три,
основательно  его  опустил,  а  под  конец  и  вовсе   посоветовал  заняться
чем-нибудь полезным, например плести макраме или скорняжничать.
     Не знали тогда  ни  бедный профессор,  ни  Семен, что не за горами  тот
день, когда им придется породниться. Как это случилось? А так.

     На голодный желудок Сеня  начал  быстро пьянеть. Почувствовав,  что его
изрядно  развезло,  он  принялся  бродить по квартире в  поисках  места  для
ночлега. Тут-то в одной из комнат его и вычислила Майя.
     -- Прочтите мне свое, -- попросила она.
     -- Из раннего?  -- недоверчиво поинтересовался Семен, глядя, как ерзает
на кушетке нетерпеливая девушка.
     --  Самое первое. Или  что-нибудь  такое:  немного  о  любви  и немного
сентиментальное.
     Сеня  развязал  тесьму на  папке, которую весь  вечер носил под мышкой,
послюнявил палец, вытянул мятый листок и перевел мутные глаза на Майю.
     "Симпатичная, в принципе, дама", -- подумалось ему.
     А за стеной, надрывая глотки, гости пели:

     Раз пошли на дело
     Я и Рабинович!..

     Через  полгода,  когда  у Майи  окончательно и бесповоротно  проявились
зримые признаки грядущего материнства, Комиссаржевские кинулись искать Сеню.
     Каково  же  было  всеобщее  удивление,  когда однажды  вечером, в самый
жаркий период поисков, профессор собственными глазами увидел беспечное  юное
лицо Семена в телевизоре.
     Тогда еще очень молодая, но с самого основания склонная к классическому
мазохизму,   непродуманным   экспериментам    и    отчаянному   новаторству,
телекомпания  ДДТ  объявила  конкурс  на   замещение   вакантных  должностей
телеведущих. И  Семен,  думаю,  не  без  помощи и вредного влияния  Фридмана
одержал в  этом  конкурсе  сокрушительную  победу.  Руководство телекомпании
доверило  ему самый ответственный  участок  фронта: поздно вечером  в  конце
эфира он  должен  был по  бумажке прочитать  анонс завтрашних телепередач  и
прогноз погоды.
     В тот  приснопамятный  вечер, когда профессор  в уюте  своего домашнего
кабинета, приняв традиционную рюмку коньяку и  выкурив привезенную из Гаваны
и бережливо  припасенную сигару, готовился отойти ко  сну, Семен  появился в
эфире  первый  и последний  раз в своей жизни.  На тот момент  ревматический
профессор живо интересовался погодой, поэтому телевизор не выключал.
     Сеня  добросовестно  дочитал свой  текст до  середины,  отложил  его  в
сторонку  и  принялся разоблачаться.  То ли режиссеры  в тот момент утратили
бдительность,  то ли все мероприятие  было  спланировано заранее,  как часть
эксперимента, но  зритель,  не пропустивший со дня основания телекомпании ни
одного  эфира, наверняка  помнит  инцидент, когда  за  спиной  полураздетого
ведущего  появился сильно  нетрезвый  человек  с факелом  и,  перемежая свою
маловразумительную речь  с  икотой  и крепкими  выражениями, сказал примерно
следующее:
     "Ку-ку. Сеня, мы в прямом эфире? Которая  камера, вот эта? Бля! Мурашки
по  коже бегают! Господа, я раскрыл  заговор!  Некие, с  позволения сказать,
дамочки, о  которых  мы здесь  не  упоминаем  по  соображениям нравственного
порядка,  пишут в  нашу  редакцию  письма  и задают  разные глупые  вопросы.
Например,  Наташа из Москвы... фамилия неразборчиво. Вот что  она пишет: "Мы
встречаемся всего три месяца. Муж моей подруги постоянно твердит  о сексе. Я
обожаю, когда он злится, но к серьезным отношениям не готова. А он грозится,
что повесится. А я его люблю. Что мне делать? Помогите!"  А наша редакторша,
на редкость тупая и  безобразная тетка, ей отвечает:  "Не готова, и не надо.
Этот самец мизинца  твоего  не стоит.  Пусть  злится. И  вообще, что он себе
позволяет. Пусть  повесится". И как вам  это  нравится?  Вот если  бы муж ее
подруги был девяносто  девяти лет,  кололся  героином  и только что вышел из
тюрьмы, где отсидел 20 лет за изнасилование собственной  мамочки, тогда было
бы понятно.  А так непонятно! Что  значит не  готова?!  Отдайся ему и получи
удовольствие, дура глупая! Сегодня девку затащить  в постель  порой труднее,
чем  в средневековые времена.  Раньше  как:  собирались вместе мужики и  шли
воевать,   скажем,  на  Женеву.  Каких-нибудь   одиннадцать  месяцев  осады,
вражеские стрелы,  горячая смола, голод, чума, не без этого, но, наконец, ты
перелезал через стену, к тебе навстречу выходил мэр и говорил:  "Вот ключ от
города, а вот моя дочь -- пользуйся, чудак". А что сейчас? Она сидит и хочет
замуж за брунейского падишаха. Вот приедет он на лимузине и скажет:  "Это я.
Заждалась поди? Полезай в машину, поедем во дворец. Назначаю тебя владычицей
морскою!"  Нет, больше я  молчать не  стану! Хватит  с меня!  Знайте  все до
единого: международный женский заговор провалился, и у  одного человека даже
есть доказательства этому. Сеня!"
     Семен  расстегнул  ширинку, вывалил наружу  все  свое  хозяйство  перед
объективом  телекамеры  и  скромно улыбнулся.  В  тот  же  миг с профессором
Комиссаржевским   случилась  форменная  истерика.  Такого   позора   ему  не
доводилось  видеть ни разу в жизни.  Шланг  Семена  болтался где-то в районе
колена,   напоминая  своим  видом  ливерную  колбасу   и  едва  помещался  в
телевизоре.  Профессор  смотрел  на  экран и  яростно сжимал  кулаки. В  нем
просыпался зверь.
     "Обратите внимание  на это  чудо природы, -- говорил человек с  экрана,
водя  указкой  вокруг  Сениных причиндалов. -- Вы представляете,  что будет,
если  эта штука  встанет?  Зрелище, я  вам  скажу, незабываемое... Полундра,
Сеня, идут... А теперь слушайте особенно внимательно. Мы должны напиваться и
трахаться,  ведь  мы мужчины  и  женщины!  Для  этого  мы  родились,  болели
скарлатиной, плохо учились в  школе и, наконец, выросли... Линяем, Сеня... Я
сделал все, что мог, господа... Будьте начеку..."
     Нужно ли говорить, что нетрезвым факелоносцем был Иван Фридман.

     Комиссаржевские немедленно снарядили экспедицию на квартиру к Фридману,
поскольку небезосновательно полагали, что Семена  следует искать именно там.
Так и случилось. Более того, их  обнаружили вместе на одной кровати, где они
безмятежно валялись вперемешку с тремя голыми барышнями.
     Семена спеленали,  принесли под конвоем к профессору в дом и бросили  в
ледяную  ванну.  Когда  он  очухался  настолько,  чтобы  воспринимать  звуки
человеческой речи  и воспроизводить  хотя бы некоторые  из них, между ним  и
профессором состоялся крепкий мужской  разговор.  Профессор  в  двух  словах
обрисовал ситуацию.  Нажимая, в основном,  на совесть  и чувство гражданской
ответственности, пару раз он, тем не менее, припугнул Семена кастрацией.
     -- Да не волнуйтесь вы так,  -- ватным языком отвечал ему Семен. -- Я в
принципе не отказываюсь жениться. Конечно, ваша дочь не так красива, как мне
хотелось бы, но что поделаешь. Беру. Заверните. Сдачи не надо.
     -- Красота, вундеркинд вы мой жизнерадостный, это очень субъективно, --
по-отечески  тепло,  но в то  же время нравоучительно говорил будущий  тесть
Семена.  --  Когда  я  впервые  увидел   на   кафедре  ассистентку   Зинаиду
Канцельбоген, меня чуть не стошнило.
     -- А потом?
     --  А  потом я  восемнадцать лет  платил  самые  настоящие  алименты по
исполнительному листу. Вот такие, бля, пироги, голубец вы мой лучезарный.
     Семен закрыл глаза  и сию минуту уснул прямо на стуле. Во сне он принял
запотевшую  стопку водки,  закусил  это  дело жирной малосольной селедочкой,
прикинул,  какая  за  восемнадцать  лет  может образоваться  стопка денег, и
понял, что обратной дороги у него нет.
     --  Только,  батенька,  фамилию давайте поменяем,  --  нажимал теряющий
всякие остатки терпения профессор.
     -- Какую на какую? -- пробудился ото сна Семен.
     -- Вашу Печальный -- на нашу Комиссаржевский.
     -- Ни хуя мы не поменяем. Вы что, издеваетесь, папаша, меня же никто не
поймет.
     --  Вы  представляете  себе  Майю с ее-то лицом  и  такой  фамилией? --
настаивал на  своем  профессор, который уже  за  одного "папашу"  готов  был
расплющить Семена до состояния двухкопеечной монеты. -- Она будет привлекать
к себе много внимания.
     Торговались долго. В результате утомительных и вялотекущих переговоров,
после многочисленных препирательств остановились на среднем варианте. Теперь
Майя  носит  двойную   фамилию  Комиссаржевская-Печальная  и  совершенно  не
привлекает к  себе внимания.  По-хитрому, правда,  записывать эти  изменения
никуда не стали в надежде на то, что вскорости все  недоразумение рассосется
само по себе.
     Много воды с тех пор утекло, но ничего до сих пор не рассосалось.


     Картина седьмая
     Жилплощадь  Комиссаржевских-Печальных.  Московское  время  10 часов  45
минут  утра  (99  ч. 615 м.  075  с.).  Все семейство,  как видно  по  горам
фантиков, объедков  и  перепачканной  посуды  на  столе, полу  и в раковине,
только что завтракало. За столом в разобранном виде сидит Семен. Он пьет чай
со сгущенным молоком и круассаном.

     Максимовский  двумя  пальцами   взял  из  тарелки  рогалик,  откусил  и
осторожно пожевал.
     -- Что это такое?
     -- Круассан, -- ответил Семен с набитым ртом.
     --  Зачем  ты,  Сеня,  выпендриваешься? Может, ты бутерброды  не любишь
отечественные, например, с "Пошехонским" сыром или "Докторской" колбасой?
     -- Почему, люблю.
     --  Так, с этим разобрались,  -- не унимается Максимовский. -- Отлично,
идем дальше, А почему на тебе надеты девчачьи трусы?
     Трусы  действительно  немного  того  --  микроскопический  лоскуток  на
жиденьких веревочках  частично закрывает  гениталии,  и кругом  --  сплошная
волосня.  В  старину такие трусы  назывались  "бикини",  и  носили их только
женщины  легкого  поведения. Правда,  надо  отдать  им  должное,  волосню  и
гениталии на показ они не выставляли.
     На белом фоне синими нитками на трусах прописью вышито: "СЕМЕН".
     -- А что? Сейчас так модно. Я их, кстати, выписал по каталогу.
     -- Да  ты  стиляга, Семен. Забавно,  я не знал. Два желтеньких бантика,
сумочка для разных мелочей и босоножки здесь  были  бы  очень к  месту. А ну
снимай эту дрянь немедленно! Майя! Ты там где застряла?!
     Примчалась Майя с младшей дочерью  на руках.  Перепачканная  соплями  и
конфетами девочка сразу потянулась к Максимовскому, но он ее отстранил.
     -- Майя, ты, что  ли, дала ему  свои  трусы поносить? -- сурово спросил
он.
     Майя ловким тренированным  движением перекинула  дочь на  другую руку и
освободившейся рукой показала наверх. Там, на  бельевой веревке, перетянутой
между шкафов,  сушатся несколько ползунков и два огромных паруса.  При более
детальном  и  внимательном  изучении   паруса  оказались  обычными  женскими
трусами. Или необычными. Кому как больше нравится. Посвятив обсуждению этого
животрепещущего вопроса следующие десять минут, мы пришли к  заключению, что
трусы слишком велики и заслуживают самой жестокой критики.
     -- Матерь Божья! Это же уму непостижимо!
     -- Максимовский, не заставляй меня краснеть, -- ущипнула его  Майя.  --
Давайте переменим тему, господа. Покушайте лучше блинчиков с мясом.


     -- Майя,  отстань, у нас тут такие дела завертелись, а  ты пристаешь со
своими блинами.
     Максимовскому  позволяется  все  в   этом   доме,   даже  материться  в
присутствии Майи и ее детей. Мне -- никогда.
     --  Ой,  мальчики,  какие-то вы чудные, --  сказала  Майя  извиняющимся
тоном. -- А я все равно заверну вам на дорогу, вдруг пригодятся.
     -- Наверное, пригодятся,  если ты в них  мышьяка вместо мяса напихаешь.
Постой, на какую дорогу? Что я опять пропустил?
     Я тоже ни  черта не понял. Пятнадцать  минут назад,  когда мы позвонили
Семену,  казалось,  что  вопрос уже  решен.  Сеня  обещал  выделить  столько
средств,  сколько  будет  необходимо.  21  000  $?  Пустяки. До  обеда?  Нет
вопросов. Фридман  в опасности? Спасем. В  лепешку  расшибемся, а Фридмана в
беде не бросим. Всех шапками закидаем!
     -- Где деньги, идиот?
     -- Денег нет.
     -- ???
     Как всегда, по местам все расставила  премудрая  Майя.  Она  рассказала
подробную  и довольно  эмоциональную  историю  о  том,  как плохо  у  Семена
последнее время шли дела на работе...
     -- А Ваню убьют, как вы думаете?
     -- Обязательно убьют, -- подтвердил Максимовский.
     ...Чтобы хоть немного поправить положение, решили избавиться от Сениной
кибитки...

     "Jaguar  XJ-12  6.0, V  12, 99 г. в.,  нашпигованный  всякой  всячиной,
белый,  в  салоне   дерево,  белая  кожа,  все  остальное  тоже  правильное,
ориентировочная стоимость 100 000 $".
     -- ...а в милицию нельзя?
     -- Нельзя.
     -- А почему?
     -- По кочану. Потому, что милиция первая его убьет.
     -- Батюшки, а за что?
     -- За все.
     ...На   автомобиль  уже   давным-давно  положил  глаз  один  клиент  --
латифундист,  рабовладелец и просто  хороший старикан  из Подмосковья.  Дело
остается за малым: отвезти ему  машину,  взять деньги и  вернуться  обратно.
Конечно, желательно целыми и невредимыми, а по возможности даже живыми.
     -- Ну  и денек.  -- Максимовский по-хозяйски налил себе и мне  крепкого
чаю. -- Да,  Семен,  с  тобой  не  соскучишься. Кажется,  сегодня  нас  ждет
настоящее приключение. Что ж, одевайся, сладкоежка. Майя, дружок, сооруди-ка
нам банкетик на две персоны и червячка заморить.
     -- Может, не надо?
     -- Надо. Для поднятия боевого духа.
     -- Мне тоже, --  сказал Семен, но, получив подзатыльник от  жены, сразу
успокоился.
     -- Вам покрепче или как?
     -- Нам главное до обеда дотянуть.
     Майя уверена,  что  Максимовский всегда все сделает правильно.  На  чем
основывается  эта  уверенность,  до  конца не  ясно.  Она  принесла  бутылку
клюквенной  водки,  наполнила до краев  два стакана, вытерла подолом  свежий
огурец, разломила пополам, протянула мне и Максимовскому со словами:
     -- Мальчики, приглядывайте там за этим долбоебом.
     Нет. Майя сказала не так. Она сказала "лоботрясом".
     -- Не беспокойся, -- ответил Максимовский.
     -- В натуре, -- добавил я. -- За базаром следи!
     Пока  мы  с Максимовским  хрустели  огурцом  и  допивали  клюкву,  Майя
большими  небрежными  штрихами  нарисовала  приблизительный  портрет  нашего
контрагента.



     Нестор   Захарович  Костромской   --  закадычный   приятель  профессора
Комиссаржевского.  Их  знакомство приключилось на Нижнетагильской  каторжной
пересылке  в семьдесят четвертом  году,  куда  профессор, тогда еще  молодой
отважный  аспирант,  совершенно неожиданно  угодил  за  нарушение  валютного
законодательства.  На  полном  пансионе  у  государства Нестор  Костромской,
наоборот, оказался за изготовление и сбыт крепких спиртных напитков домашней
выработки.
     В  основу  их  долгосрочного  взаимопонимания  легли общие  взгляды  на
Социалистические! методы  управления народным хозяйством,  пренебрежительное
отношение  государства  к   предпринимательской   способности  населения   и
подавление частной инициативы граждан.
     Долгими вьюжными ночами  в ожидании этапа на Сахалин Нестор Костромской
и  профессор   Комиссаржевский  посвящали  друг   друга  в  тонкости   своих
противозаконных увлечений.
     Самогоноварением  Нестор   занимался  столько,  сколько  себя   помнил.
Досконально изучив  процесс брожения, он мог  изготавливать спиртные напитки
из твердых, жидких и даже газообразных материалов. Кстати, клюквенная водка,
которую мы с таким удовольствием  хлещем,  приготовлена по технологии самого
Нестора,   разработанной  и   преподнесенной  лично  в   дар  профессору   в
ознаменование  десятилетия  их  исторической  встречи  на нарах  пересыльной
тюрьмы.
     За  свою предпринимательскую деятельность Нестор по приговору народного
суда схлопотал три года с конфискацией имущества.

     Однажды  в  дверь  его  скромной  избушки  негромко  постучали.  Нестор
распахнул  дверь  и увидел  на  крыльце пугливого  участкового лейтенанта  в
сопровождении двух добрых молодцев в штатском одеянии. Никаких двусмысленных
толкований относительно  того, кто эти люди  и какова  причина их визита,  у
него не возникло. Но спрятаться за дверью Нестор не успел. Визитеры раскрыли
и сунули ему под нос маленькие красненькие удостовереньица.
     -- Вы нам, дедушка, сами покажете самогонный аппарат, или будем искать?
-- спросили они.
     -- Искать? Кто ж вас в дом пустит?
     -- А у нас, дедушка, есть ордер.
     -- Орден? А ну, покаж. Интересно, за что таким козлам ордена раздают?
     Товарищи  в  штатском  переглянулись,  пожали  крепкими  плечами  и  со
словами: "Хорош пиздеть" бесцеремонно втолкнули Нестора в избу.
     -- А разве понятые не полагаются? -- застенчиво поинтересовался Нестор.
     -- Полагаются,  --  ответил  один из  товарищей и  строго  взглянул  на
участкового. -- Товарищ младший лейтенант нам сейчас организует.
     Пока  товарищ младший лейтенант, высунув язык, по всей  деревне гонялся
за понятыми, Нестор  поломал в доме все сидячие места,  начав с  табуреток и
закончив  лавкой,  которая  служила  ему  не  только  кроватью, но  также  и
обеденным столом. Сидеть теперь можно было только на полу, но на пол  Нестор
"случайно" уронил бутыль с подсолнечным маслом...
     Невозмутимые  товарищи приблизительно  до  обеда  терпели разнообразные
дедушкины  выкрутасы, наконец,  замучились,  стукнули его головой об  печку,
застегнули на запястьях наручники и увезли в районный следственный изолятор,
где уже на другой день он все осознал и чистосердечно раскаялся. Следователь
его раскаяние оформил и запротоколировал на восьмидесяти четырех страницах.

     Скуратов,   я  не   стану   утомлять   тебя  подробностями   уголовного
делопроизводства, ты сам прекрасно с ними знаком.

     На суде Нестор, правда, отказался от большей части обвинений, а именно:
от  организации  покушения  на  Леонида  Ильича  Брежнева, сотрудничества  с
турецкой разведкой в  пользу иранской разведки,  призывов  к насильственному
свержению  советского строя  и  пары-другой  менее  экстравагантных  деяний,
заявив, что в камере у него было временное помутнение рассудка,  а теперь он
с трудом может вспомнить хотя  бы один из этих эпизодов. Прокурор настаивать
не стал, поэтому суд, ослепленный правительственными наградами  подсудимого,
учел прошлые заслуги Нестора перед отечеством и влупил  ему "трешник" только
за самогон.


     С  каторги  Нестор  вернулся  в   ультрамариновой  нейлоновой  рубашке,
загоревший, отдохнувший и  помолодевший лет на пять-шесть. С собой он привез
здоровенного рыжего петуха по кличке Жизнь, для  которого сразу же в глубине
двора принялся строить отдельный дом.
     Когда с домом для Жизни было покончено,  Нестор приступил к  возведению
оборонительных  заграждений.  Вначале   это  был  обыкновенный  частокол  из
вкопанных  в  землю по  периметру  участка  бревен. Позднее  Нестор  заменил
частокол на настоящий кирпичный забор и пустил по нему электрический ток.
     Спустя некоторое время односельчане стали слышать из-за забора странные
хлопки,   по   мнению  знатоков,  сильно  напоминающие   звуки  выстрела  из
гладкоствольного охотничьего  ружья. Каждый  Божий  день  ровно  один хлопок
ровно в шесть часов утра. Это Нестор выводил петуха по имени Жизнь на задний
двор, ставил у забора и расстреливал.
     В  соответствии с  процедурой, установленной самим Нестором, стрелять в
Жизнь полагалось  только  один  раз в  день.  Заведенный  распорядок петуху,
видимо,  пришелся  по душе,  потому  что  очень  скоро, не дожидаясь особого
приглашения, он повадился являться на расстрел самостоятельно.
     Утром Нестор продирал глаза, выпивал стакан самогона, заряжал охотничью
двустволку одним-единственным патроном и  выходил на двор, где у  посеченной
дробью стены  его  уже  ждал огненно-рыжий  петух, напряженно роющий  мощной
лапой землю под собой.
     Нестор  торжественно  зачитывал  петуху  официальный  текст  приговора,
который  заканчивался  одинаковыми  фатальными  словами: "приговаривается  к
смертной казни  в виде  расстрела моя жизнь.  Приговор привести в исполнение
немедленно! Огонь!", прицеливался и нажимал на курок спускового механизма.
     Всегда  безошибочно   определяя  траекторию  свинцового  заряда,  Жизнь
успевал за мгновение до выстрела увернуться и спастись. Он прыгал в сторону,
стремительно  разворачивался,  глядел  Нестору прямо  в  глаза и с  чувством
собственного достоинства уходил к  себе  в дом,  где на женской  половине  с
тревожным  похотливым  нетерпением дожидались  его возвращения двадцать  две
возбужденные супруги и большое корыто с отборной пшеницей.
     Со  временем  колхозники  к  звуку  выстрела  настолько  привыкли,  что
научились просыпаться по нему и топать на работу. Это было очень удобно, тем
более что, по странному совпадению, с тех пор как Нестор вернулся с отсидки,
в деревне перестали горланить все петухи до единого.
     Так проходили дни, месяцы и годы.

     Гром грянул, как и полагается, внезапно.
     Аккурат  во  время  уборочной  страды,  когда  на  счету  у колхозников
буквально каждая минута, случилось страшное -- несчастных земледельцев никто
не  разбудил. Последствия этого  были катастрофическими и едва  не привели к
развалу всего хозяйства.
     Во дворах рычали недоеные коровы, в избах рыдали некормленные младенцы.
Полусонные, злые мужики бегали в исподнем между тракторов, посылая на голову
Нестора витиеватые  проклятья.  Но самое  веселье  было  впереди и началось,
когда   загорелся  клуб  и   пристроенный  к   нему  совсем  некстати  склад
горюче-смазочных материалов.
     Совместными  усилиями  возгорание к полудню  удалось ликвидировать,  но
драгоценное  время  было  упущено.  Сразу  после  обеда  на  колхозные  поля
обрушился катаклизм.
     Ровно в 12 часов  44 минуты  15  секунд  местного  времени весь  урожай
спаржи, ананасов или арбузов (никто точно не знает, что эти темные крестьяне
на своих наделах выращивают) был  загублен на  корню градом. Сразу следом за
этим  ударил  сорокаградусный  мороз,  который,  немного  погодя,   сменился
проливным дождем  и в  конце концов закончился самым настоящим торнадо.  Все
это буйство природы сопровождалось ураганным ветром и обильными снегопадами.
Таких  чудес не видали даже старожилы. Колхозники искренне  не понимали,  за
что на их плечи легли настолько тяжелые испытания.
     Вечером того же дня все мужское население деревни, способное  стоять на
ногах без  подпорок,  собралось  на  поляне  у Несторовских  ворот.  Вызвали
хозяина  на  улицу,  прочитали ему политинформацию и  потребовали,  наконец,
объяснений.
     -- Захарыч,  -- сказали мужики,  -- ты  че?  Ты это,  уебитвоюмать!  Ты
давай. Бля. И ваще. Мы это. Тут. Хватит на хуй. Уже. Ну?
     После    того   как   высказались   наиболее    эмоциональные   мастера
художественного  слова, вперед  выступил председатель  сельсовета  и,  важно
шевеля усами, сказал:
     -- Ты нас очень подвел, Нестор. Это никуда не годится. Что ты хотел нам
доказать? Взгляни  на нас, взгляни на эти  ужасные  разрушения. Мужики верно
говорят. Зачем  ты так?  Или мы? Или я? Вот они. В общем, ты. Ты знаешь, что
делать.
     -- Не знаю, -- честно признался Нестор.
     --  Ебаныйврот!  Мне  уже  звонили из  райкома  партии. У  нас  отнимут
переходящее красное знамя.  Это позор по всем показателям.  Твое  поведение,
Нестор, лично я расцениваю  как персонифицированное зло. Еще не знаю, что об
этой провокации скажут товарищи наверху,  но,  думаю,  проходить  будет  как
контрреволюция. Но это мы не будем афишировать. Завтра наш любимый сельсовет
подарит тебе нового петуха. Так что оправдай доверие! Ура, товарищи!
     -- Хорошо, -- согласился Нестор, -- и похороны за счет колхоза.
     -- Какие похороны? -- не въехал председатель. -- У тебя кто-то умер?
     -- Жизнь, -- сухо и коротко ответил Нестор.

     Жизнь похоронили на склоне живописного холма между  колхозным амбаром и
старой водокачкой.
     Председатель обещал организовать  лафет, почетный  караул и  пригласить
расширенный состав оркестра из городской филармонии, но не было ни  того, ни
другого, ни третьего.  Вместо  оркестра на  холме тоскливо  стонала одинокая
гармошка,  терзаемая  неумелыми  руками вечно  упитого вусмерть механизатора
второго звена Чередниченко.
     Стоя над гробом, Нестор обвел скорбным взглядом притихших односельчан и
произнес негромкие, но глубокомысленные слова.
     -- Удивительно устроение мира! -- сказал  он.  -- Здесь, в  этой пустой
холодной яме  мы и похороним Жизнь. Ибо  сказано: против природы не попрешь.
Но жизнь  никуда  не  делась от нас.  Она  есть. Вот она среди  вас. С одной
стороны -- это нонсенс, а с другой -- может, даже парадокс. Чудны дела твои,
Господи!
     До  сих  пор  никто  не  может  с  уверенностью  сказать:   умер  петух
естественной биологической смертью или пал от руки Нестора.

     После такой  наглядной  демонстрации своего  могущества Нестор приобрел
статус самого авторитетного и  уважаемого  человека в  деревне. Если  раньше
бедные крестьяне только подозревали его в связях с нечистой силой, то теперь
они наверняка  были  уверены в  том, что душа Нестора находится в ломбарде у
самого черта.
     Поскольку   деревенскую  церковь  взорвали  динамитом  еще  в  двадцать
четвертом  году,  а  родная партия  защиты  от грядущих  напастей  совсем не
гарантировала,   практичные   крестьяне  постепенно   усвоили   мысль,   что
покровительство  Нестора и стихий, которыми он, без сомнения, повелевает, --
самая надежная страховка от неприятностей.
     Нестор  по-прежнему одиноко жил  в своей неприступной крепости на  краю
деревни, но теперь колхозники не обходили  его дом стороной, как  это бывало
прежде. Вместо сгоревшего дотла клуба дом Нестора постепенно сделался очагом
культурно-общественной  жизни  деревни  и  центром  притяжения  для  духовно
неприкаянных односельчан.
     Мужики  ходили  к  нему  вправлять  вывихнутые в драках  суставы,  дети
вытаскивать  занозы, а старухи  вставлять  зубные  протезы. Ни  одна баба не
хотела рожать ребенка, пока рядом  не было Нестора. То же и с коровами, и со
всеми остальными тварями.
     Без его благословения  мужики не начинали сенокос, не закладывали новый
дом, не  назначали  свадьбу любимых чад, а уж  о покупке  мотоцикла речи  не
могло идти без потребления огненной воды и ритуального мордобития на веранде
у Нестора.
     Сведения  об этом  скоро докатились  до партийного  руководства района.
Сама мысль о  том, что какой-то полуграмотный беспартийный выскочка сам себя
назначил  атаманом и, находясь  всего в трех верстах  от Советской!  Власти!
взял  на   себя   наглость   обслуживать  духовные   потребности  Советских!
хлеборобов, партийному руководству была неприятна.
     Руководство  поступило  как  порядочное.  Честно  и  не  один  раз  оно
предупредило   Нестора   о   возможных  и   неотвратимых  последствиях   его
идеологической  работы.  Но  корм,  как говорят в народе, в  коня не  пошел.
Народу большевистские премудрости были не по душе. Народ боялся Нестора, его
гнева и чего-то еще такого мистического больше, чем партийного руководства.
     Тогда  партийное  руководство  рассудило  так.  Если сам  человек не  в
состоянии понять,  что работа с народонаселением -- дело тонкое, кропотливое
и находится в исключительной компетенции государства, значит, его  надо  как
следует поправить.
     Надо  так  надо.  Специалисты по внутренним  делам  в  спешном  порядке
Нестора поправили  и  снова  командировали  в  исправительно-оздоровительную
экспедицию на лесоповал.
     Нестор все понимал и на государство не сердился, а к злоключениям своим
относился философски, даже немного с  иронией. За это  государство  поощрило
его амнистией и ровно через год и два месяца отпустило на свободу.
     На   свободе  Нестор   нашел   свое  хозяйство   разрушенным,   а   дом
разграбленным.
     Он стоял на  развалинах дома, беззвучно шевелил обветренными  губами  и
силился  не думать  о том, какими, в сущности, скотами являются  люди и  что
теперь, на старости лет, все придется начинать  сначала. Жизнь  снова  умыла
его, только на этот раз что-то в нем надломилось.
     Нестор  пешком через лес прошагал  семь километров  до железной дороги,
запрыгнул  на  ходу в товарный состав и  со справкой об  освобождении вместо
гражданского паспорта укатил до следующего лета в кругосветный вояж.


     Кругосветное  путешествие  Нестора,  состоявшееся по большей  части  на
Черноморском  побережье Кавказа и в Минеральных Водах, закончилось в  родной
Константиновке.


     Колхоз  сделался  совхозом  и   получил   от  государства  кредиты   на
строительство  беспрецедентного  свинарника.  Председатель  сельсовета  стал
директором совхоза,  а  Нестор  -- вахтером у западных  ворот испытательного
полигона.
     "Ты пойми,  --  внушал  новоиспеченный  директор  Нестору, -- вахтер по
штатному  расписанию  не  полагается  вовсе.  Помнят еще  в  райцентре  твои
художества,  к  деревне  на  пушечный  выстрел   велели  не  подпускать  как
неблагонадежного.  А я просил за тебя.  Мужики всей ордой просили.  Побудешь
месяцев шесть вахтером, а потом на пенсию тебя  проводим чин-чинарем, и живи
себе спокойно. Ты просто сиди у  ворот  и книжки  читай.  Авось  утрамбуется
как-нибудь само. А?"
     "Хуй на! Утрамбуется, -- сомневался Нестор,  -- как же. У вас и человек
утрамбуется за пять минут".
     Выдали  ему  валенки сорок девятого размера,  плащ-палатку  и трофейный
американский противогаз в качестве спецодежды, а  вместо оружия -- списанную
ракетницу  и пластмассовую свистульку. И  сидел он на  скамейке  у  западных
ворот, и вдумчиво читал "Преступление и наказание" да "Братьев Карамазовых",
взятых в библиотеке под расписку, потому  что  жить  в  родной  деревне  ему
хотелось, а без должности было нельзя.
     А мимо несла свои бесшумные потоки река времени. На правом ее берегу со
свистком на шее сидел скучный и начитанный Нестор, на левом -- суетилось все
остальное человечество.

     Случилось так, что отбросил копыта  один Генеральный Секретарь ЦК КПСС,
за ним еще один,  и еще. Поводья управления народным хозяйством родины упали
в   руки   человека   доброго,  совестливого,   но   легонько  пришибленного
диалектическим материализмом и со слабым пониманием экономических законов.
     И тогда случился большой барабум.
     Случился сухой закон.
     Случились тоска и томление народа.
     И даже прожектор перестройки случился.
     А потом вообще пришел Ельцин и все это дело разогнал к такой-то матери.
     Но это было потом.
     А пока.
     А пока рафинированные горожане давили друг дружку в очередях за сахаром
и  пили  в подворотнях  ацетон, жизнь  в  совхозе  шла своим чередом. Нестор
уволился  из ВОХРы, заново отстроил дом, купил себе нового петуха и принялся
за старое  -- гнать  самогон, лечить  односельчан да шмалять на  рассвете по
петуху из охотничьей двустволки.
     Опухшие малоподвижные  крестьяне  занимались  исключительно собственным
здоровьем. С  раннего утра до поздней  ночи они, не просыхая  ни на  минуту,
пили  самогон  и  совсем перестали  обращать внимание  на свиней,  кроме тех
редких случаев, когда иссякала закуска.
     Чем-то вечно  недовольные племенные свиньи,  сбиваясь  в стаи,  бродили
кругами по лугам и редколесью в поисках пропитания, то и дело оглашая воздух
раскатистым жалобным рыком.


     В  результате  такого  изнурительного  "естественного"  отбора  смертью
храбрых пало два десятка в сущности бессмертных свиней.
     Партийное руководство района  сдержанно, без лишней помпы,  благодарило
бывшего  председателя  сельсовета  за  вклад  в  развитие  агропромышленного
комплекса, за  дружбу между  народами и  за всякую прочую дребедень, вручало
ему роскошную грамоту, путевку в номенклатурный санаторий  и... от всей души
отпускало  на  все  четыре стороны.  Но потрясенный  председатель никуда  не
поехал, а  заперся дома в  чулане, поставил  перед собой  грамоту,  долго  и
внимательно  ее изучал, а потом основательно запил. Через три месяца он умер
от ипохондрии и цирроза.
     На смену ему прислали молодого и невероятно талантливого комсомольского
организатора   из  райцентра,  который,  мгновенно  освоившись  в  должности
директора,  начал энергично  и  беспардонно воровать породистых,  но  всегда
печальных  свиней.  Почему  вот  так  вот  энергично и  беспардонно, спросит
кто-то? Да  потому что ускорение, потому что  новая  экономическая политика,
мать ее так.
     Но  лиха беда --  начало.  Новая  экономическая  политика  закончилась,
началась приватизация -- эпоха самоотверженных добровольцев, эра решительных
деяний  и  пора предпринимательской  самодеятельности.  В  общем,  поголовье
редчайшей породы племенных свиней оказалось на грани полного исчезновения.
     В один из погожих дней директор  плотно позавтракал остатками молочного
поросенка, уселся  в служебный автомобиль  и, подняв облако  пыли,  поехал в
город  по  делам.  В  городе  он  пообщался с  нужными  людьми,  надавил  на
правильные педали,  справил кое-какие  бумаги,  а  когда  вернулся  обратно,
крестьяне с удовольствием  узнали,  что отныне они не  обыкновенные сельские
алкоголики,  а  самые настоящие частные собственники, держатели  акций  и  в
некотором смысле  даже рантье. Ну, разумеется, все свои акции они передали в
доверительное  управление  бывшему  директору,  а  ныне,  в  соответствии  с
уставными  документами,  председателю акционерного общества  закрытого  типа
"Племсовхоз Константиново". В едином, так сказать, порыве передали. Ну, типа
чтобы он распорядился ими по уму.
     С  практической стороны  для крестьян  это  означало что? Что больше не
надо до седьмого пота  горбатиться на постороннее государство. Краем уха они
слышали,  что собственник --  это  вообще такой человек, которому  и  делать
ничего не надо. Разве только раз в году явиться на общее собрание и получить
свою долю прибыли.
     Аттракцион  неслыханной щедрости. Это было даже  лучше, чем  коммунизм.
Это  все равно  как  золотой дождь. Как поллюция  или даже революция. Рай на
земле. Сон наяву. Беда только в том, что длился он одно мгновение.

     Председатель,  продав  последнюю  свинью,  уехал  на  постоянное  место
жительства в Филадельфию вместе с молодой женой и полными карманами денег.
     И опять пришел  к Нестору весь  деревенский  истеблишмент,  постучался,
потом долго  кряхтел у ворот, собираясь с мыслями, а  перед тем как уходить,
не удержался и сказал:
     --  Захарыч, мы  тут  это.  Тут  у  нас. Такое положение вещей.  Е-мое.
Словом,  сильно заебало.  Как  бы все мы. Ну и тоже. Сомнения. Понимать ведь
нужно. Что да  как. А  ты.  Ты  вон чего. А  мы  нет. Нам  многова  знать не
полагается. Так что давай. Командуй теперь ты.
     -- И что вы говорите? -- ответил Нестор истеблишменту. -- Что бы вы без
меня делали?
     -- Ты это! Ты давай, елки-палки, не выебывайся.
     -- Ладно, уговорили. Идите  по домам и ждите,  а мне надо  подумать, --
сказал и величественно удалился.
     -- Что ж, надо так надо. Бля! Только думай быстрее. У нас трубы горят.
     Вскоре после этого в деревне появились гости с юга. За какие-нибудь две
недели  на  пустующем  свинарнике  горячие  парни  наладили  и  запустили  в
производство две линии "Распутинской" водки и линию молдавского вина.
     Каждое утро четыре крытых грузовика увозили в направлении Москвы партию
пойла  и  каждый  вечер  возвращались  обратно пустыми. Нестор,  безо всяких
угрызений  совести  присвоивший  себе деньги  за  аренду свинарника  за  год
вперед, все их  перемещения аккуратно заносил в бухгалтерскую книгу и что-то
подсчитывал. У него зрел план...

     И вот  однажды  на свиноферму,  как снег на голову,  свалились борцы  с
экономической  преступностью  из областного управления,  и все как один -- в
масках  и  с автоматами.  Первопроходцев большого и  успешного начинания они
повязали и увезли перевоспитывать к себе, а оборудование впопыхах "забыли".
     Не пропадать же такому добру.
     Нестор  собрал  мужиков на  свинарнике, дал  им  немного денег  в  виде
аванса, объяснил каждому, что нужно делать, и работа опять закипела.
     Кипела  она ровно два дня.  Пока  Нестор  переналаживал  и  переоснащал
оборудование, помощников  было  хоть отбавляй.  Но  как только первая  капля
зелья показалась  из змеевика, все кипение сошло на нет. К середине третьего
дня  все  занятые на производстве мужики  ушли в такую глубокую нирвану, что
Марианская впадина по сравнению с ней показалась бы мелкой канавой.
     Работники,   нанятые  со   стороны,  спивались  еще  быстрее,  и  Махно
понадобилось  немало  времени,  прежде  чем  запустить  конвейер  на  полную
мощность.
     Все изменилось в одночасье,  когда  в деревню прибыли  первые "сыновья"
Нестора из Воркуты,  Магадана или  чего-то  такого же,  не менее  одиозного.
Сразу появилась дисциплина, строгий учет и контроль за качеством выпускаемой
продукции.  Дело сдвинулось с мертвой  точки  и вскоре начало приносить свои
плоды.
     Праздник  жизни  омрачали только  родственники незадачливых  цеховиков,
наезжавшие  раза два,  забрать  оборудование.  И оба раза несолоно хлебавших
детей гор  увозили на  допрос люди в масках, только теперь уже из управления
по  борьбе с организованной преступностью.  О чем  их допрашивали  и  как --
тайна за семью печатями, но скоро  материальные претензии со стороны кого бы
то ни было прекратились и...
     Пошло-поехало!
     С тех пор всем было счастье.
     Начальнику   УБЭП  достроили   дом,   начальнику   УБОП   купили  новый
полноприводной  автомобиль  для поездок на  рыбалку,  а  начальнику комитета
содействия  малому   и  среднему  предпринимательству  отгрохали  серебряную
свадьбу, да такую, что земля ходила ходуном.
     По   непроверенным   данным,   губернатор   лично    приезжал   хвалить
инициативного  старика и теперь летает по  области  на  новеньком вертолете.
Хотя могу поклясться чем угодно -- это всего лишь совпадение.
     Мужики  сутки напролет  паслись  вокруг  свинарника,  деловито  выражая
озабоченность перспективами расширения производства и освоения новых  рынков
сбыта.  Где  они нахватались таких слов, Нестор  не  вникал, но милая сердцу
крестьянина  тарабарщина  односельчан  отвлекала  от  работы  и  собственных
размышлений,  потому что сам Нестор только  об освоении новых рынков сбыта и
думал.







     Картина восьмая
     Московское время 11  часов 30 минут (520 ч.  330 м.  12404 с.). Кабинет
министра  внутренних  дел.  Тихо.   Идет  совещание.  Кругом  --  начальники
управлений, не ниже генерал-лейтенанта. Глядит на них Решайло и диву дается:
этот делает не то, этот не так, этот не слушает приказов, этому  надо по сто
раз  повторять.  Как  эти  ублюдки  умудрились  не  то  что  дослужиться  до
генеральских погон, а вообще дожить до своих лет?
     "Присвоить, что  ли, Худабердыеву полковника?" -- думает  министр,  а в
это  время противно звонит  секретный  телефон. Решайло снимает трубку  и со
знанием дела говорит в нее: "Алле".

     Жена Бухайлы (с места в карьер):
     -- Володя, когда у  меня будет приличная  машина,  как у всех остальных
людей?!
     Решайло:
     -- Это ты. Ты уже проснулась?
     Жена:
     -- Ты мне зубы не заговаривай!
     Решайло (прикасаясь к виску):
     -- Не сейчас, у меня совещание.
     Жена:
     -- Нет  сейчас. Сейчас!  Дома тебя  не  видать,  а  на  работу  как  не
позвонишь, вечно совещания. Чего вы там совещаетесь? И главное, с кем? Я все
поняла!  Ты  завел  любовницу! Отвечай! Вова, ты завел  себе любовницу? Я ее
знаю? Я ее порву...
     Решайло:
     -- Что ты городишь?
     Жена:
     -- Не порву, так поцарапаю.  Ты гляди, допрыгаешься. Ты  видел,  что со
Скуратовым сделали? Такую карьеру коту под хвост. Они и до тебя доберутся...
     Решайло:
     -- Хорошо, хорошо, какую ты хочешь машину?
     Жена:
     -- Я тебе уже говорила.
     Решайло:
     -- Я не помню.
     Жена:
     --  Конечно, где  тебе  помнить  о такой  ерунде, ты  никогда  меня  не
слушаешь. Я ведь всего лишь твоя жена!
     Решайло:
     -- Помилуй,  у тебя семь пятниц на неделе, разве я  могу  упомнить все,
что ты просишь.
     Жена:
     -- Тебе  плевать  на  жену!  Тебе плевать на жену?! Скажи,  я  даже  не
обижусь, я ко всему привыкшая. Признайся, наконец, что никого на свете ты не
любишь. Только  себя одного. Ты  ведь ждешь, небось, не  дождешься, когда со
мной что-нибудь случится. А ты не жди, ты возьми и сам организуй. У тебя вон
какая работа интересная.
     Решайло:
     -- Какая  муха тебя укусила?  Давай вернемся к этому разговору потом, я
занят.
     Жена:
     --  Когда потом? Когда  потом? Опять потом.  Вова, ты меня не  зли и не
бросай трубку. Я ведь сейчас соберусь и сама к тебе приеду.  Ты будешь иметь
бледный вид!
     Решайло (у которого и без того вид бледный):
     -- Хорошо, давай сделаем так: ты диктуй, а я буду записывать.
     Жена:
     -- Что ты там буровишь? Вова, ты пьян?
     Решайло:
     - Нет, с чего ты взяла?
     Жена:
     -- Я  тебя  знаю. Гляди, а  то  враз приеду.  Заодно на любовницу  твою
взгляну. Она молодая? Конечно молодая, могла бы и не спрашивать...
     Решайло (а желваки так и ползают по морде):
     -- Диктуй, я записываю. Какая, какая?!
     Жена:
     -- Вова, почему ты замолчал?
     Решайло:
     -- Ты же знаешь, какая у меня зарплата.
     Жена:
     --  Не  муми. Ты что меня, за  дурочку держишь? В  этой  стране  каждая
собака  знает,  какая  у тебя зарплата.  При  чем  здесь  зарплата,  я  тебя
спрашиваю?
     Решайло:
     -- Какой цвет? Все записал. Целую.
     Жена (мягче):
     -- Володя? Вова, мама из деревни прислала  горилки настоящей для тебя и
сала. А  я тебе  борщ наварю с вермишелью, как ты  любишь.  Мур-мур-мур, мой
Кузя. Вова, я сказала мур-мур-мур!
     Решайло (тихо):
     -- Мур-мур-мур.
     Жена:
     -- Не слышу! Я кому сказала мур-мур-мур?!
     Решайло (громче):
     -- Мур-мур-мур!
     Жена:
     -- Вот теперь целую. Крепко.
     Решайло кладет трубку и с ненавистью смотрит поверх генералов. Генералы
опытные, проверенные  кадры, с большим  стажем уважения к командирам, делают
вид, будто ничего не слышали.
     Министр зовет адъютанта, протягивает  ему листок.  Есть в Москве  такая
машина? Сейчас уточним, товарищ генерал.  Есть!!! Представьте себе,  есть!!!
Одна-одинешенька  на  всю Москву.  Но.  Находится  в частном  владении.  Как
написано: белый "Ягуар". Будем оформлять?
     Решайло:
     --  Найдите  мне владельца.  Отправьте пару  человек  к  нему домой, на
работу,  если нужно,  объявить  "Перехват"  по  всему  городу. Из-под  земли
достаньте. Все.
     Худабердыев щелкает каблуками и растворяется в воздухе.


     Дорога пошла в гору, затем опять покатилась под уклон, и  за вторым или
третьим поворотом показался ровный край деревни.
     Село  скорее  напоминало  стоянку  Золотой  Орды  на  привале,  чем  ту
патриархальную  деревеньку, с которой я знаком по  русским народным сказкам.
Всюду, куда падал взгляд, была грязь. Грязь была на снегу, на крышах и окнах
домов.  Грязь  была во дворах и  за их пределами.  Грязь торчала из  щелей и
почти  витала  в воздухе.  Грязь была везде и  повсеместно. Но  больше всего
грязи было на вершине  холма  с  южной стороны  деревни. Там  ее было просто
завались. Что творилось за холмом, страшно даже представить.
     -- Бьюсь об заклад, -- пришел  к заключению Максимовский. -- что они не
только водку самопальную делают. Здесь,  брат, дела посерьезнее. Может быть,
даже нефть.
     Мы проехали деревню  насквозь и уткнулись в стену колючей проволоки. За
стеной, как по мановению волшебной палочки, грязь закончилась.
     -- Тут есть над чем поработать ученым, -- сделал вывод Максимовский.
     Вправо уходила  только что вычищенная от снега дорога. Мы поехали прямо
по  ней,  пока  она  не  вывела  нас  к  стенам  монолитного железобетонного
ограждения, раза в два выше человеческого роста.
     На полстены чьей-то уверенной рукой было написано:

     IN PATRIA NATUS NON EST PROPHETA VOCATUS

     И ниже еще одна, не менее таинственная, надпись:

     ОСТОРОЖНО! ЯДОВИТЫЙ ПЕТУХ!

     -- Это здесь. -- Максимовский остановил машину у ворот и посигналил. --
Смотри, сейчас появятся  деревенские  девки в пестрых  сарафанах  с хлебом и
солью.
     -- Какие,  в  жопу,  девки? --  усомнился я. -- По-моему, у  них сейчас
посевная в самом разгаре, и все девки в поле.
     -- Что же они, по-твоему, сеют?
     -- Известно, что -- озимые.
     -- Отчего ты не агроном?
     Так,  слово за слово, безвозвратно  сгинули  еще десять минут жизни,  а
девок  в  пестрых сарафанах  не  было  видно даже на горизонте. Максимовский
погудел  еще  раз.  Наконец  ворота раздвинулись,  но  не  широко,  а  ровно
настолько,  чтобы  в  проем  мог протиснуться только один  человек.  Сначала
показалась голова, потом и все остальные принадлежности.
     --  Красные верблюды идут  на восток!  -- бодро  выкрикнул Максимовский
какой-то старый пароль. -- Я тебя сразу узнал. Ты Махно?
     Человек выплюнул на снег зубочистку.
     -- А в чем, собственно, дело?
     -- Я первый спросил, -- помахал ему пальцем Максимовский.
     Если этот расфуфыренный  чудак и есть тот самый Дон Корлеоне, о котором
с  такой страстью и  таким  воодушевлением говорила  Майя,  то  я,  в худшем
случае,  принц  Уэльский.  По моему глубокому убеждению такие авторитетные и
влиятельные люди, как Нестор, должны выглядеть несколько иначе.
     Я   думал,  сейчас   приедем,   нас   встретит  получеловек-полубог   в
забрызганном кровью фартуке. Ноги у него как сваи, а  вместо рук -- кувалды,
и  в правой  его  руке -- громы  и  молнии, а в  левой  --  трезубец  самого
Посейдона. Его глаза  как окна. Рот словно пещера. Каждый его выдох вызывает
отливы в  мировом океане, а каждый  поворот  головы  или наклон туловища  --
гравитационные бури. Голос гремит, как Иерихонская труба, а когда он откроет
рот, чтобы  заговорить с  нами,  мы  от страха навалим в  штаны  и  потеряем
ориентацию в пространстве.
     Ничего подобного.  Махно был невысокого  роста и среднего телосложения.
Из расстегнутой до пупа  рубахи торчал  куст  белых волос,  а на  мозолистом
потемневшем  от  времени  кулаке  сверкал  огромный   рубин.   Пердимонокль,
сафьяновые сапоги, расшитые стеклярусом, и кривая  турецкая  сабля  на  боку
окончательно   рассеивали  предыдущий  образ,  но  ничего  нового  о   своем
обладателе не говорили.  Казалось, что старик, как две капли воды похожий на
спившегося опереточного  флибустьера, просто выскочил за  пределы  съемочной
площадки прямо  в гриме  и,  переговорив  с  нами, незамедлительно  вернется
обратно.
     Мы  с  Максимовским изучали  разодетого по последней  деревенской  моде
старика, а он изучал нас. Вставив в зубы свежую зубочистку, он спокойно снял
пердимонокль, сощурился и принялся сверлить глазами  по очереди  то меня, то
Максимовского. На  меня  его  взгляд никак  не подействовал, думаю,  что  на
Максимовского и подавно.
     -- Может, хватит меня гипнотизировать?  -- Максимовский повысил  голос.
--  Язык, что  ли, проглотил?  Я тебя  последний  раз  спрашиваю:  ты Нестор
Костромской или нет, и на  хера у тебя во всю стену по латыни написано  "Нет
пророка в своем отечестве"? Ты что, пророк?
     -- Дальше-то что? -- эхом отозвался дед.
     Я  совсем забыл,  что  Максимовский  учился  латыни в своем медицинском
институте. Дискуссия тем временем продолжалась.
     -- Блядь, заманал ты меня, огрызок старый. Семен у тебя?
     -- У  меня, -- совершенно невозмутимо  подтвердил дед, после чего сразу
же оглушительно пернул, вспугнув стаю ворон на дереве.
     --  Тогда принимай  гостей.  -- Максимовский  взял  пальто,  подошел  к
старику и,  отодвинув его в сторону, полез через  ворота во  двор. --  Блин,
дед, а ты мутный...
     -- Это ты мутный. Почем я знаю, кто вы такие.
     Нестор покрутил пальцем у  виска и  вопросительно кивнул. Я ответил тем
же.
     -- ...Ни хера ты не хлебосольный...
     Старик нырнул за Максимовским, следом за ним во двор вошел я.
     -- ...Кто так гостей встречает?
     Мы поднялись на крыльцо и зашли в  дом. Снаружи ничего примечательного,
дом как дом. Сейчас  вокруг  Москвы таких домов много понатыкано. Подумаешь,
колоннада из мрамора в дорическом стиле. Что я,  мрамора никогда не видел? А
вот внутри. Боюсь, что  Фридман на фоне  деда выглядит очень бледно со своим
антиквариатом. Всюду шик, блеск и позолота.
     В глубине большой  комнаты с готическим сводом, окнами до самого пола и
камином размером с футбольные ворота, я разглядел Семена с пирогом в руке.
     -- Кого я вижу! --  вскинул руки Максимовский. -- Семен, дружище, ты ли
это?!  Вот  так  встреча!  --  Он  сложил ладони  трубочкой и склонился  над
Нестором.  -- Пациент, этого человека я  знаю, гоните его в шею, пока он все
тут не пожрал.
     -- Где вас  черти  носят? --  Сколько я помню Семена, он всегда  что-то
жует, при этом не поправился ни на грамм и только немного подрос.
     -- Семен,  ты здесь пироги трескаешь,  а мы тебя,  между  прочим, везде
ищем!
     --  Спокойно, я  сейчас все объясню... познакомьтесь, Нестор Захарович,
это -- мои друзья...
     -- Это и так  видно,  что  друзья. -- Нестор, кажется,  успокоился.  Он
вразвалочку  обогнул стол, уселся, стукнув саблей об пол и спросил: --  А вы
кто будете, студенты или нет?
     -- Мы хуже, -- внес ясность Максимовский, -- мы престидижитаторы!
     -- Престижитаторы? Был у нас один престижитатор. По фамилии Шухерман. С
высшим  экономическим  образованием!  Я,  говорит,  рулить  желаю  денежными
потоками. На макроэкономическом, говорит,  уровне. Так я его на тракторе без
руля прокатил по оврагу. С тех пор его и не видели.
     -- Престидижитатор, -- вразумил  невежественного старика  Максимовский,
-- это вроде как выездная  торговля. Продаем товары  первой  необходимости в
полевых условиях...
     -- Это коммивояжер, -- поправил я.
     -- Как?
     -- Коммивояжер продает товары. Престидижитатор -- это из другой оперы.
     -- Коммивояжеры, престидижитаторы, все это сейчас не важно! Мы  продаем
редкие автомобили, Нестор Захарович. Хотите "Ягуар"?
     -- Хочу, -- просто и без лишнего кокетства признался Нестор Захарович.
     -- Тогда  милости просим  к  столу.  --  Максимовский накинул пальто на
высокую спинку стула, стул передвинул ближе к камину, а сам тоже сел за стол
напротив хозяина. -- Где наши бокалы?
     Нестор  принес четыре хрустальных  стакана  и  поставил на  скатерть  в
шахматном порядке.
     -- Что пить будем: коньяк, виски или, может, водочку?
     -- Наливай что хочешь, только всем из одной бутылки.
     Нестор ухмыльнулся.
     --  Тогда  виски. --  Он  вынул  из шкафа две  бутылки "Белой  лошади",
зачем-то встряхнул и обе протянул Максимовскому. -- Выбирай.
     -- Вот эту.
     -- Если вам все равно, -- сказал Семен, -- я бы выпил шампанского.
     Нашлось в доме и шампанское.
     -- Ну, --  отогнул мизинец Нестор, когда стаканы, наконец, наполнились,
--  как говорится,  "абузус  нон  толлит  узум",  что  в  переводе означает:
злоупотребление не исключает правильного употребления. За новые  впечатления
и взаимопонимание.
     -- С наступающим, -- добавил Максимовский.
     Никакой специальной закуски не потребовалось. На столе  и так было все,
что нужно: пироги с грибами и капустой, три вида варенья, сортов пять  сыра,
моченые яблоки, буженина, лоханка красной икры, соленые опята, птичье молоко
и остальное по мелочи.
     -- Коммивояжеры,  говорите?  --  вытерся рукавом  Нестор,  покончив  со
вторым стаканом. -- Продавцы "Ягуаров"? А большой нынче спрос на "Ягуары"?
     -- На "Ягуары" всегда хороший спрос.  Другое  дело,  что не у всех есть
деньги.
     -- Не в деньгах счастье, -- тонко заметил старик.
     -- Вот именно. Давай, дед, гони бабки, извините  за каламбур,  а я тебе
пока выпишу ордер на заселение автомобиля.
     -- Придется ждать  до вечера,  -- Нестор сунул в рот полную ложку икры,
-- когда дети вернутся. Сейчас детей нет -- все в городе на работе.  Вечером
соберутся, привезут деньги.
     -- Нет, нам до вечера нельзя. Нам сейчас надо. Наливай.
     -- А сейчас -- никак. Совсем другое дело вечером, когда дети приедут.
     -- За Царя! А дети вдруг не приедут? -- встревожился Максимовский.
     -- Приедут, куда они денутся.
     -- Но вечером?
     -- Вечером.
     -- В таком случае, пациент, я вас больше не задерживаю. -- Максимовский
встал. -- Увидимся в следующей жизни.
     -- А на посошок?
     -- Наливай!
     -- Что за гость пошел  неусидчивый? -- Старик разлил по стаканам виски.
-- Куда вы все  торопитесь? Я вот за  это Москву и не люблю: у вас в  Москве
все такие...
     -- Давайте, пациент, не будем отклоняться от темы.
     -- Я же говорю,  дети с работы вернутся, принесут деньги, -- Нестор уже
запьянел, язык его развязался. -- Каждый день  одно и то же. Не было случая,
чтоб не приносили. Тащут и тащут. И ведь помногу тащут, сорванцы.
     Накатили.
     -- А кем ваши сорванцы работают, дедушка? -- спросил я.
     -- А  кто их  разберет?  Чего-то там  по коммерческой части, за одно  и
деньги заколачивают. Престижитаторы, вроде вас.
     -- А как они выглядят?
     -- Дык, все по-разному, у меня же их шесть штук.
     В  комнату, скрипя  половицами, ввалился громадный  петух,  кашлянул  и
остановился в дверях.
     -- Здоровый, лось! -- У Максимовского отвисла челюсть.
     Петух  скорее  напоминал  разъяренного  быка.  Он   встряхнул  мясистым
гребнем, склонил голову  набок  и исподлобья оглядел всю  нашу  компанию, не
удостоив внимания только хозяина.
     -- Сидеть, Армагеддон! -- одернул рьяного петуха Нестор, --  место.  Ты
же видишь, все свои.
     Петух  снова кашлянул,  сделал два шага назад  и посмотрел на хозяина с
недоверием.
     -- Я два раза не повторяю. -- Нестор подался вперед.
     Петух отступил еще на полшага.
     Дед и  петух  были чем-то  похожи. Я пригляделся повнимательнее. Тот же
орлиный  профиль,  та  же  грудь  колесом,  те  же  повадки.  Мне  почему-то
вспомнилась собака  Баскервилей, и я подумал,  что эта самоуверенная парочка
могла бы натворить немало бед, если бы только захотела.
     -- Чем ты его кормишь?  --  спросил Максимовский.  --  Анаболиками  или
сырым мясом?
     --  Чем  бог  пошлет,  -- поскромничал  Нестор.  --  Но,  ваша  правда,
прожорлив,  стервец,  как акула.  Может за  один  заход  батон  сырокопченой
колбасы сожрать и выпить два ведра воды.
     Максимовский взял из корзинки на  столе посыпанный маком бублик и кинул
в Армагеддона. Петух расценил этот жест  доброй воли по-своему. Он  наступил
на  бублик  своей  крючковатой  лапой, от чего тот  моментально раскрошился,
присел и приготовился к нападению.
     --  Субъект, дай по петуху  разок стрельнуть. -- Максимовский  выглядел
абсолютно счастливым человеком.
     Но Махно идея, видно, не понравилась. Он быстро и пронзительно взглянул
на Максимовского, усмехнулся и разрешил:
     --   А  чего  ж,  стреляй,  коли   хороший   человек.  Но  только  если
промахнешься...
     -- А если промахнусь, я  выстрелю тебе прямо в голову,  -- Максимовский
наклонился через стол, -- вот сюда.
     Армагеддон молча поменял дислокацию.
     -- Ты, старый хрен, свои дешевые трюки  деревенским девкам на базаре по
выходным показывай. Посади петуха на цепь, пока я ему голову не открутил!
     -- Норовистый паренек. --  Старик едва заметно  шевельнул кистью  руки.
Армагеддон разбежался, оттолкнулся от пола и послушно взгромоздился на шкаф.
     -- А с вами так и надо -- оборзели, блядь, совсем!
     Настроение  Нестора  менялось  с  каждой  рюмкой,  сказывался  все-таки
возраст -- организм уже не тот.
     -- Вот вы, молодые, не знаете ничего, не  помните.  Живете как у Христа
за  пазухой.  Страху  в вас не осталось. А при советской власти  в людях был
страх. Порядок был и конституция.
     А Максимовский набирал темп.
     -- За Императора! Ты, тупой садист, будешь мне рассказывать,  что такое
конституция?
     --  Чего вы  знаете  об  жизни-то? -- пошел  молотить Нестор старческую
ерунду.  --  Пороху не  нюхали!  А  у  меня  орденов  только  пять штук!  За
Сталинград -- раз.  За Киев -- два.  Я Героя за переправу  Днепра получил от
самого товарища Сталина!  Я до самого  Берлина дошел! У меня  пять ранений и
девять осколков в голове!
     -- И тра-та-та-та-та-та. Ты только  не обижайся, старик, но  мне сейчас
не до мемуаров. Я тебя в другой раз послушаю.
     -- А я не обижаюсь. Ты хоть и необходительный со стариками, но человек,
сразу видно, самостоятельный.
     -- Зубы на полку! То есть деньги на бочку!
     -- Нет денег. Сказано ведь: сорванцы вечером приедут, будут вам деньги.
Каждый вечер денег видимо-невидимо.  Не было случая,  чтоб  кто-то без денег
вернулся. На износ работают ребята.
     -- А ты знаешь,  кем его дети работают? -- озарило  Максимовского. -- Я
сразу тему просек, ждал, когда ты сам догадаешься.
     -- Я тоже сразу просек и ждал, когда ты догадаешься.
     -- Значит, мы оба молодцы.
     -- Железяка.
     В пользу того  обстоятельства, что между  двумя  головорезами,  которые
отправили нас за деньгами, и Нестором существует прямая связь, говорило хотя
бы то,  что в комнате на стене, чуть левее иконостаса и прямо  под надписью:
"Внимание,  разыскиваются особо  опасные рецидивисты!" среди прочих,  висели
роскошные черно-белые фотографии наших старых знакомых.
     Нестор перехватил мой взгляд и улыбнулся в стакан.
     -- Никто не святой.
     -- Тогда  сыграем  в  карты, --  предложил Максимовский,  -- в  дурака.
"Ягуар" против твоего петуха и ятагана.
     Махно вынул саблю из ножен, вытер клинок краем скатерти и положил рядом
с собой, острием к Максимовскому и рукояткой к себе.
     -- Давай сначала на щелбаны.
     --  Э, нет,  так  дело не  пойдет. На щелбаны  ты вон с Семеном играй в
Чапаева, а мы давай по-взрослому. Наливай!
     Договорились играть десять партий в  подкидного, не тасуя колоду, а при
равном счете -- до первой победы.
     Максимовский вынул из кармана запечатанную колоду и кинул через стол.
     -- Проверяй.
     -- Не надо, я и так везучий.
     -- Тогда наливай. Сеня, распечатай  колоду, проверь и сдавай. Послушай,
субъект, -- Максимовский снял пиджак, отпустил галстук и закатал рукава,  --
скажи, пожалуйста, зачем тебе белый "Ягуар" в такой дыре?
     -- Подарю.
     -- Кому?
     -- Младшему сыну на Новый год. Он такой вот,  как ты,  только стрижется
покороче и пошире в плечах. Такой молчун, слова лишнего не вытянешь.
     Игра в дурака только на первый взгляд -- легкая затея, особенно  -- для
нетрезвого человека. Гроссмейстеры путали масть, забывали козыри  и, в конце
концов, сошлись на  том, что для начала  из колоды следует вынуть джокеров и
всю мелочь ниже шестерки.
     После двух  ничьих  играть  стали сразу  на вылет. После  пятой  ничьей
выпили еще по полстакана забугорного  самогона  и решили,  что дальше играть
бестолку.
     -- Ладно, -- подытожил Максимовский, вставая, --  видимо, не любишь ты,
Нестор,  своего  младшего сына. Из чего следует, что  не видать ему на Новый
год "Ягуара". Мы поехали домой.
     -- Стойте! --  Нестор вылетел из-за стола, опрокинув пустую бутылку. --
Вспомнил! Как же я сразу-то не вспомнил! Склероз! Деньги  нужны? У меня есть
деньги, я вспомнил. Выпил немного и сразу вспомнил. На, бери!
     На  столе появилась зеленовато-коричневое  изделие  из  глины, по форме
напоминающее  коровью  лепешку.  Если  я  правильно  разбираюсь  в  коровьих
лепешках, то это -- именно она, только надо отрезать глаза и руки.
     -- Это же Брумгильда! -- воскликнул Максимовский.
     -- Она самая. Посмертный слепок. Наш гончар делал.
     -- Дай-ка я  на  тебя полюбуюсь!  Если  это --  свинья, значит, это  --
копилка! А если это -- копилка, значит,  в ней есть деньги! --  Максимовский
поднес лепешку к уху. -- Как вы думаете, сколько здесь?
     -- Мульен! -- заржал Нестор.
     -- Придется разбить. Не жалко?
     -- Бей -- это копия!
     По  замыслу  гончара  копилка оказалась двухкамерной. Во второе  нижнее
отделение он замуровал три пятака, которые,  очевидно, своим грохотом должны
были отпугивать  злых духов, поскольку добрых духов внешним видом отпугивала
сама Брумгильда. Несколько купюр были изорваны настолько, что  едва походили
на деньги.
     -- Это от того,  -- объяснил  Нестор, --  что я их  ножом утрамбовывал.
Через щель.
     Таким  образом,  он утрамбовал всего-навсего семь тысяч долларов. Семен
пересчитал дважды.
     -- Шесть тысяч восемьсот тридцать два доллара, семьдесят немецких марок
и немного меди.
     -- Не густо, -- огорчился Максимовский. -- А другой копилки у тебя нет?
     -- Другая, большая, в лесу закопана, но ее раньше весны не взять.
     --  Это  если стараться  не взять. Нестор,  скажи честно:  у тебя  есть
динамит?
     --  Есть  зенитная установка,  --  Махно вошел  в раж, --  но у  нее  в
позапрошлом годе затвор перекосоебило, когда салют давали на день Победы. Да
и земля промерзла, зениткой все  одно  не взять.  Миной  возьмем.  Мина есть
противопехотная в сарае. И два фугаса...
     -- Не надо фугаса, ограничимся миной.
     --  Одной мины мало, -- со  знанием  дела заметил Нестор, --  нужен еще
пехотинец.
     Все дружно обернулись на Семена.
     -- Я пас. -- Сеня хлебнул шампанского. -- Что угодно, только не мина.
     -- Проворные  вы ребята! -- Нестор попал в родную стихию, и теперь душа
его пела на все лады. -- Понравились вы мне, особенно вот этот,  хитрожопый.
Оставайтесь жить  в деревне. У  нас охота, рыбалка,  свежий воздух. Девки --
клубника в сметане, все ядреные, как  на подбор. В хозяйстве рук не хватает.
Опять же Армагеддону веселее.
     Дремавший  на  шкафу  петух  презрительно  кашлянул  и  отвернулся,  не
открывая глаз.
     -- В следующей жизни обязательно. -- Максимовский сунул в карман деньги
и ключи от "Ягуара". -- А сейчас, извини, Нестор, не могу. Дело есть.
     -- А ключики?
     --  Ну, дед,  тебе  не  угодишь.  Ключики получишь  сразу,  как  только
заплатишь по счету.
     -- Вечером?
     -- Вечером, вечером.  Ведешь себя, как маленький. Давай на  посошок.  С
наступающим!
     -- Вечером.  А будьте  моими сынами! --  смахнув слезу, предложил вдруг
Нестор, уже на пороге.
     -- Ты своих сыновей нанимаешь, что ли?
     -- Почему, нанимаю? Зову...
     -- Понятно. Вечером, Нестор, вечером.  Семен, на этот раз ты поедешь за
нами!
     -- За вами,  так за  вами,  -- согласился Семен равнодушно. --  Мне все
равно.
     Но  это было  уже  после  того, как мы бегали по  всему лесу  в поисках
елочки для Фридмана, нашли ее, срубили саблей под корень и сожрали всю икру.


     Картина десятая
     Московское время приблизительно 14 часов 30  минут (940  ч. 0 м. 0 с.).
Пикет ДПС  ГИБДД РФ  на  Можайском шоссе. Все движение стоит. Дорога,  кроме
одной  полосы  в  каждую сторону,  перегорожена.  Гибэдэдэшники, наслаждаясь
эффектным зрелищем, напряженно вглядываются в  бескрайний поток автомобилей.
Потом  они видят нас, снимают автоматы  с предохранителей и  довольные бегут
навстречу.

     -- Нам конец! --  крикнул  Максимовский. --  Наверное, мы срубили не ту
елку!  Я не виноват! Это  он меня  заставил!  Что ты сидишь?! Ты же мужчина,
придумай что-нибудь!
     -- Хули тут думать, все давно придумано: подпустим их поближе -- сказал
я, -- и в рукопашную.
     Вызывая  своим  странным поведением чувство облегчения, перемешанного с
разочарованием, наряд пробежал мимо.
     -- Они нас не заметили! -- обрадовался Максимовский.
     Но радоваться было рано. У белого "Ягуара" наряд рассыпался и,  окружив
его  с  четырех сторон,  взял  Семена  на  прицел. Потом  Сеню вытряхнули из
машины, заковали ему руки и в таком виде потащили в пикет.
     -- Вот это  Семен! --  воскликнул Максимовский.  -- В тихом омуте!.. От
кого, от  кого, но от  Семена я  такого не ожидал!.. Что-то тут  не то. Надо
проверить.
     Мы  оставили  свою машину на обочине  подальше от  пикета  и  вернулись
обратно пешком.
     -- С наступающим! -- празднично сказал Максимовский.
     -- И вас также, -- передразнил его капитан. -- С чем пожаловали?
     -- Кто здесь дежурный?
     -- Я дежурный. Чего надо?
     -- Поговорить.
     -- Хотите поговорить? Давайте поговорим. О чем?
     -- Вы только что задержали человека...
     --  Понял.  Мы  только  что задержали  человека,  а вы  хотите об  этом
поговорить. Мне все ясно. А документы у вас есть?
     -- Мы пешеходы, а пешеходам документов иметь не полагается.
     -- Пешеходы. Двух слов связать не можете, а уже пешеходы.
     -- Ты на себя-то посмотри. Тоже мне, Цицерон нашелся.
     -- Значит, документов нет.  Оружие при себе имеете? -- Капитан  взял  в
руку переговорное устройство. -- Але, але, Фролов?.. Здорова, Фролов! Ага...
угу... слушай меня... направляю к тебе двух  пешеходов... пешеходов, говорю,
к тебе... пьяны, понимаешь, хамят... ага... имей в виду, одно пальто  мое...
оба черные... разберемся... давай Фролов, давай... бди!
     -- Товарищ  капитан, -- выступил какой-то инициативный  добродетель, --
может, завести этих клоунов за пикет и в расход?
     --  Жалко  патронов,  --  капитан  насторожился,  как  цепной  пес.  --
Слышите?!

     Приблизительно в 14 часов 45 минут по кольцевой дороге с юга примчалась
кавалькада надраенных до блеска лимузинов. Через минуту потустороннее сияние
хромированных решеток зажало нас в тесное кольцо.
     Дежурный капитан от страха чуть не проглотил свою полосатую палку.
     --  О, Господи! --  прохрипел он, стиснув зубы, и  сразу сделался в два
раза ниже ростом. -- За что?!
     -- А вот и  твой пиздец, -- злорадно сказал Максимовский. -- Так тебе и
надо! Дать тебе веревку, красавец, или ты застрелишься?
     -- За что? -- повторил капитан беспомощно.
     Он рванулся было к одной машине, затем к другой, но, не в силах принять
правильное решение, встал между ними, как вкопанный, и замер.
     Наконец, из первой  по счету  машины на свет  появился  подполковник  в
распахнутой  шинели,  потянул  носом  воздух  и озадачил  капитана медленным
вопросом:
     -- Фамилия?
     --  Дежурный  капитан Кадочников!  --  прорычал  инспектор,  метнувшись
подполковнику под ноги, и взял под козырек.
     --  Кадочников  говоришь?  --  уничижительная  интонация  подполковника
сменилась неуставной нежностью. -- Родственник?
     --  Никак нет,  --  отрапортовал  капитан,  заикаясь  от  восторга,  --
однофамилец!
     --  Однофамилец,  говоришь?  -- подполковник похлопал его по плечу.  --
Молодец, Кадочников. От слова кадочка? Молодец. Сегодня  твой день, капитан.
Дырку приготовил? Готовь дырку.
     Щека капитана дернулась.
     -- За что?!
     -- За понимание исторического момента.
     --  Я,  я  ничего не  понимаю, я ничего  не  знаю, --  залепетал вконец
растерявшийся капитан, -- меня здесь не было. Я. Обедал. Я. Я не я. Спросите
у кого угодно. Это не я.
     --  А  кто?  --  раздался  тихий,  но   уверенный  голос   из-за  спины
подполковника.
     Худабердыев-оглы шагнул влево, и перед глазами одеревеневшего от страха
капитана, как мираж посреди пустыни, возник министр внутренних дел.
     --  Что же  вы молчите? -- Генерал стоял  с непокрытой головой, заложив
руки за спину.
     Что  с  капитаном  творилось  дальше,  описать  словами невозможно.  Он
побелел как  снег, разинул рот, да так  и стоял, пока все не  разъехались, с
открытым ртом, не в  силах шевельнуть ни рукой, ни  ногой. Кто  знает, может
быть, он и до сих пор там стоит.

     Решайло (обращаясь к нам):
     -- Вы меня знаете?
     Максимовский:
     -- Кто же вас не знает. Вы Березовский.
     Решайло:
     -- Очень остроумно.  К счастью, я  не  Березовский,  но  все  равно мне
приятно. Чья это машина?
     Максимовский:
     -- Которая?
     Решайло:
     -- Которая белая.
     Максимовский:
     -- Моя.
     Решайло:
     -- Продайте ее мне.
     Семен:
     -- Эта машина не продается.
     Максимовский (заглядывая Рушайле в глаза):
     -- Ваше превосходительство, пройдемте сюда за пикет. Эта машина ничья и
продается с самого утра.
     Оба исчезают за желто-голубой постройкой.

     Семен:
     -- Я недоволен!
     Худабердыев-оглы:
     -- Стой, раз-два! Как фамилия?
     Семен:
     -- Семен Борисович Комиссаржевский-Печальный.
     Худабердыев-оглы (наливаясь кровью):
     -- Я серьезно спрашиваю!
     Семен:
     -- А я серьезно отвечаю: моя фамилия -- Комиссаржевский-Печальный.  Вас
что-то не устраивает?
     Худабердыев-оглы:
     -- Меня? Меня все не устраивает. А вас?
     Семен:
     -- Меня тоже.
     Худабердыев-оглы:
     -- Ну вот и все. Чего ты орешь? Стой спокойно, Семен Борисович, а не то
башка отвалится. Надо же...
     Через три минуты, поддерживая друг друга на скользком утоптанном снегу,
из-за пикета появляются Максимовский с министром.

     Решайло (протягивает Максимовскому визитку):
     -- Вот мой прямой номер, я очень хочу, чтобы до наступления темноты все
решилось, как мы с вами договорились. Повторяю, я очень этого хочу.
     Максимовский:
     -- Не извольте беспокоиться, господин воевода. Ваше желание -- закон.
     Решайло:
     --  Я не ставлю никаких условий, однако не советую  злоупотреблять моим
доверием.
     Максимовский:
     -- Мы народ темный, ваше сиятельство, но неужто мы не понимаем.
     Решайло:
     -- Честь имею.
     Максимовский:
     -- Кланяйтесь от меня супруге.
     Решайло:
     -- Непременно. И... Я не воевода.
     Они  бьют  по  рукам,  отвешивают церемониальные  поклоны,  после  чего
генерал, ни на кого не глядя, направляется к своей машине.

     -- Бывает  же  такое,  -- никак  не может успокоиться подполковник.  --
Комиссаржевский,  да  еще  и печальный.  Строго  говоря,  вас  бы  всех надо
засадить лет на пять строгого режима, чтоб  другим неповадно было.  Ни  хера
себе: печальный Комиссаржевский. Кому скажешь, не поверят.
     Адъютант хлопает дверью, вся процессия в ту же минуту срывается с места
и под завывание сирен уносится прочь, в направлении центра города.


     --  Вот  так, Семен, -- сообщил  Максимовский,  провожая вереницу машин
глазами,  -- я  только что загнал  твой "Ягуар"  министру внутренних  дел. Я
знаю, что поступил плохо, но худа без добра не бывает. Генерал был настолько
любезен, что подкинул немного деньжат. Теперь в нашем  распоряжении двадцать
тысяч долларов наличными, два с половиной часа времени и  все шансы играть в
финале.
     -- Майя меня убьет. --  Семен тяжко  вздохнул и поскреб темя ключницей.
-- Напоит и навалится ночью с подушкой. Или приклеит  меня  к полу и заморит
голодом...
     -- И хуй бы с ней. Вали все на меня. Не об этом сейчас надо думать.
     -- Зато  будет что на старости лет  вспомнить! -- прикинув так  и этак,
все-таки решил Семен.
     -- Слова не мальчика, но мужа! Семен,  ты  только  что получил взрослый
разряд! Поздравляю!
     Я отвел Максимовского в сторону и сказал:
     -- Друг мой ситный, у тебя голова есть на плечах?
     -- Что такое?
     --  Ничего  такого. Но! Поправь  меня, если я  ошибусь. Ты  только  что
продал  машину  министру  внутренних  дел.  И получил с  него задаток. Чужую
машину. Я напомню, что часом раньше ты продал ее одному старому мошеннику, у
которого  заклепки в  голове,  и  тоже  получил задаток.  Мы делаем  большие
глупости, Максимовский, и плохо кончим.
     -- Чувак, ты читаешь мысли на расстоянии?!
     -- Тебе не кажется, что ты заигрался?
     -- Телепат!
     -- Это не смешно.
     -- Не смешно. -- Максимовский  был бледен и  действительно  не шутил. Я
видел его  таким  всего два раза в жизни: первый, когда он похоронил отца, и
второй,  когда  мы,  за  каким-то  лешим, полезли  на  смотровую  площадку в
Останкино.


     Картина тринадцатая
     Московское время  приблизительно 17 часов 00  минут (36 ч. 0 м.  0 с.).
Апартаменты Фридмана. Присутствуют те же: Фридман в нирване, полуживая Катя,
два робин гуда и Епифан под кроватью.

     -- Удачно съездили? -- угрожающе спросил худосочный у Максимовского.
     -- Удачно! -- ответил тот. -- Но у меня две новости.
     -- Надеюсь, что новости хорошие.
     -- Плохая только одна, а другая, разумеется, хорошая!
     Худосочный встал.
     -- Начало мне уже не нравится.
     --  Вынужден  с  вами  не  согласиться,  начало  действительно  немного
банальное, но наберитесь терпения, вас ждет настоящий сюрприз.
     -- Ближе к делу.
     --  Да  будет вам известно,  --  я  совершенно уверен, что Максимовский
пошел кратчайшей  дорогой,  -- что в школе, а потом и в институте у меня был
первый разряд  по  стрельбе. Я все  первые  места выигрывал. Если не верите,
спросите у моего друга.
     Если бы это было и не так, я бы  обязательно соврал, но в данном случае
в этом не было никакой необходимости. Не  существует  на  свете  такого вида
спорта, по которому у Максимовского  не было бы первого разряда. Он и бегал,
он  и прыгал, и стрелял, и  плавал, и на  чем  только  не ездил: и верхом на
лошадях,  и  зимой  на лыжах, и  даже  выпускал стенгазету,  за  которую ему
постоянно полоскали мозги в комитете комсомола.
     Худосочный подошел к Максимовскому:
     -- Где мои деньги, чудак?
     -- Я же сказал, спроси у моего друга!..
     Дальнейшее  происходило  так  стремительно,  что многие детали остались
просто  незамеченными.  Помню  только, как Максимовский выхватил из-за спины
пистолет, помню сам выстрел, как потом  всю комнату заволокло едким дымом, и
что-то до крови оцарапало мне лицо.
     -- Руки!  Оружие  на  пол  и  всем на  выход! -- крикнул  Максимовский,
переводя  грозное  орудие  с потолка в самый центр лица нашего  маленького и
удивленного кредитора. -- Отличная мишень! Ты слышал, что я сказал?!
     --  Да.  Вы  сказали:  "Отличная  мишень",  --  амбал  на  заднем  фоне
скукожился.
     --  Я  сказал,  спроси  у моего товарища,  говорю  ли  я правду,  когда
утверждаю, что имею первый разряд по стрельбе из огнестрельного оружия!
     В   доказательство   своей   безусловной   правоты   вторым   выстрелом
Максимовский, почти не целясь отстрелил худосочному половину уха.
     -- Скажите, -- пролепетал худосочный, обращаясь непосредственно ко мне,
-- правду ли говорит ваш друг...
     Максимовский:
     -- Когда утверждает...
     Худосочный:
     -- Когда утверждает...
     Максимовский:
     -- что имеет первый разряд по стрельбе из огнестрельного оружия?
     Худосочный:
     -- что имеет первый разряд по стрельбе из огнестрельного оружия?
     Я (в сторону):
     -- Ни хуя себе поворот!
     -- Да, провалиться мне на этом месте! -- ответил я. -- А еще его взгляд
оказывает  на  женщин  омолаживающее воздействие, и  на  этом можно  неплохо
зарабатывать...
     --  Не  сейчас,  -- остановил  меня  Максимовский.  --  Хочешь, я  тебе
расскажу про свою первую жену?
     --  Умираю   от  любопытства,  --   процедил   худосочный,  разглядывая
окровавленную руку.
     -- Вот как было дело. Я  познакомился с ней прямо на дороге.  И даже не
выходя из автомобиля. Мы поравнялись на  светофоре, и  она так  стремительно
вручила  мне   свой  телефон,  что   я  сразу  приуныл.   Что  при  подобных
обстоятельствах  первым  делом  приходит на  ум такому  знатному и  храброму
кабальеро, как я?.. Не слышу!
     -- Что?
     -- Что девушка одинока и несчастна. Второе, что она нимфоманка.  Третье
-- идиотка.  Потом выясняется, что  ей срочно нужны деньги. Предпочтительно,
чтобы сразу пять  мешков. Осенний гардероб уже составлен,  а  дополнить  его
следует часиками  "Картье"  с  желтыми  бриллиантами.  Последний крик  моды.
Поэтому не  упускаются никакие  шансы. Это  были ее слова. Я ей не  поверил.
Понимаешь, братан, мне безумно хотелось, чтобы  эта эмансипистка втрескалась
в  меня  по самые  бакенбарды.  В такого,  какой я  есть.  Чтобы,  обливаясь
слезами, она ползала  у моих  ног  и умоляла о  любви.  А  я бы стоял, такой
нарядный, и  гневно говорил:  "Ну, уж  нет, барышня. Пардон. Максимум, что я
могу  для  вас сделать, --  это позволить вам меня, как это  по-русски лучше
сказать,  отбарабанить. А  потом  я, разумеется,  уйду, вытерев о  вас  свои
красивые  ноги". Нет,  мне  совсем  не  нужно  было  видеть  ее унижение.  Я
достаточно видел и так. Я видел, что она одинока и  несчастлива, хотя никому
в этом  не собиралась  признаваться.  Вполне  респектабельная  маска.  Такая
успешная суфражетка. Знает,  чего хочет. Знает, как это получить. Знает, как
манипулировать  мужчинами.  Естественно,  сильными  и  успешными  мужчинами.
Неудачников и художников не любит, поскольку  и  у тех, и у других скромно с
денежным довольствием.  Ими даже манипулировать  не  интересно.  А, главное,
незачем. Все самые отвратительные качества, которые я наблюдал в женщинах, в
ней присутствовали и были выставлены на витрине. Чем эта алчная, напичканная
литературным хламом сука меня отравила? Давно не испытывал ничего подобного.
Бывает у тебя такое?
     -- Не припоминаю.
     -- Такая, знаешь, эмоциональная сумятица и произвол собственного мозга.
Моя  голова не  служила мне больше. Я  влюбился.  Тоска навалилась  на меня!
Чудовищная тоска размером с Индийский океан. И тогда я сказал себе...
     --  Можно  мы  пойдем?  --  В  голосе худосочного  слышалось отчетливое
уважение к стихийной риторике Максимовского и его ораторскому мастерству.
     --  Что? Ну да. Конечно. Уебывайте отсюда!  Чтобы я  ваши морды  больше
никогда не видел! Я вас провожу.
     -- У меня тоже две новости, -- сообщил я, когда Максимовский вернулся в
спальню. -- Одна хорошая, а другая плохая.
     -- Я знал, что ты это скажешь.
     -- Начну с плохой: наши документы остались на  руках  у этого одноухого
питекантропа.
     -- А теперь я хочу услышать хорошую.
     -- А хорошая  новость заключается в  том, что  теперь  мы  вооружены до
зубов и можем  ограбить  банк! Мать  твою,  где  ты раздобыл  такой  вонючий
пистолет?!
     --  Не  кричи. Это звучит неубедительно, но я  нашел его в  собственной
машине.
     -- Как он там оказался?!
     -- Откуда я знаю?
     -- Наверное, он всегда там лежал, просто раньше ты его не замечал!
     -- Что ты орешь?!
     -- Удержаться не могу!
     -- Почему сегодня все на меня орут?!
     -- Все, брат,  -- сказал я примирительно, -- больше никто ни на кого не
орет. Давай спокойно, без рывков все выясним. Кто тебе дал пистолет? Николай
Филимонович?
     -- Не помню.
     -- Ну, конечно, Николай Филимонович, кто же еще?
     --  Сказано тебе, в машине нашел.  Николай  Филимонович  мог  выронить.
Доволен? Благодаря тебе истина торжествует. Чего ты плачешь?
     -- Я не плачу, -- ответила Катя, хлюпая носом.
     -- Нет, ты плачешь! Рассказывай, что тут было?
     Катя рассказала, что все сидели тихо, вслушивались в сердцебиение Ивана
Аркадиевича...  Когда  Иван  Аркадиевич  издал   неприличный  звук,  Катя  в
сопровождении  амбала сходила  на кухню  за провизией. И...  кратковременная
схватка с бригадой врачей. Где бригада? На кухне, привязанная к батарее.
     -- Ты мне должен сто  рублей, --  Максимовский протянул руку. --  Давай
сюда.
     -- С какой стати?
     -- Мы утром поспорили, забыл?
     Провал в памяти.

     -- У меня задница онемела! -- закричал врач "скорой помощи", как только
рот его расстался с кляпом. -- Вы за это ответите!..
     --  Напугал  ежа голой жопой. --  Максимовский  спокойно разрезал ножом
веревку, стянувшую вместе всю бригаду.
     -- Что вы себе позволяете?! Кто вы такие?!
     -- Добрые феи. И не надо нас благодарить.
     -- А я и не собирался!
     --  Вот и хорошо.  Это  истерика, доктор, она сейчас пройдет. Понюхайте
вот  это, берите свои вещи и ступайте по моим следам. -- Максимовский провел
доктора  по  лабиринтам квартиры и  остановился перед кроватью. -- Человека,
который распластался перед вашими глазами, зовут Иван Аркадиевич Фридман. Он
не  приходил  в себя  с самого  утра. Случай  сам  по себе  уникальный, если
учесть,  что  у  него ровное дыхание и пульс  замедлен в пределах  нормы. Он
спит. Его просто нужно разбудить. Я думаю, вы с этим справитесь.
     -- А от чего он так подозрительно спит?
     -- От кокаина.
     -- Вряд ли.
     -- Об этом я вам битый час толкую.
     --  Я  могу  дать  ему две таблетки парацетамола,  --  врач, получивший
свободу  благодаря стараниям Максимовского, все  еще приходил  в  себя после
пережитого, -- больше у меня ничего нет.
     Максимовский с пониманием посмотрел на своего коллегу:
     -- А если хорошенько поискать?
     -- Если  поискать, возможно,  я  найду  пару капель налорфина,  но  для
такого слона -- это все равно что комариный укус.
     -- Колите все, что есть, доктор. Я вам помогу!
     Врач наполнил шприц какой-то жидкостью, нащупал на руке у Фридмана вену
и  движением,   доведенным   до  автоматизма,  сделал   инъекцию.   Никакого
результата.
     --  Совсем  мертвый, --  доктор вздохнул. -- Зря стараемся. Его  надо в
больницу. И чем быстрее, тем лучше.
     -- Коллега, вы ебете мне мозг.
     Максимовский  принес из  кухни  ведро  холодной  воды  и  на  глазах  у
изумленной  публики  окатил  Фридмана.  Иван   Аркадиевич  замычал,  глотнул
воздуха, сел на кровати и неуверенно сказал:
     -- Это переходит всякие границы!
     -- Приветствую тебя, человек-амфибия, -- вскинул руку Максимовский.
     Мокрый Фридман тупо оглядел все собрание,  ни слова не говоря, подобрал
с пола тюбетейку, нацепил ее на голову и снова завалился на боковую.
     -- Не спать! -- Максимовский  сдернул с него одеяло. -- И так все самое
интересное проспал. До свидания, доктор. Вот  возьмите. -- Он протянул врачу
деньги. --  Думаю, что это скромное вознаграждение отчасти компенсирует ваше
временное неудобство.
     -- Засуньте  их себе, знаете куда? -- с достоинством  посоветовал врач,
подхватил свой чемодан и удалился, гордо подняв голову.





     Картина четырнадцатая
     Московское время приблизительно 18 часов 00 минут (125 ч. 550 м. 0 с.).
Вестибюль   ресторана   "Прага".   Настоящее   вавилонское   столпотворение,
непонятно,   по   какому   поводу.   Стены   вестибюля   увешаны   шарами  и
приветственными  транспарантами.  За точность  формулировок не  ручаюсь,  но
что-то вроде: "Да здравствует сексуальное неравновесие в природе!" и "Мужики
-- не главное  в этой жизни. Они такое же говно, как мы, а может быть,  даже
еще  хуже.  Надерем  им  задницу!".  Мимо,  шелестя  вечерними  туалетами  и
демонстративно  целуясь,  снуют  решительные дамы.  Вспыхивают бриллианты  и
зажигалки.

     Если  здесь и встречались мужчины, то это были  мы  с Максимовским. Как
два козла в огороде, честное слово.
     Я  выбрал  удобную позицию  напротив  туалета  и  устроил  там  засаду.
Во-первых, я  четыре дня  не  трахался,  а больше  десяти  минут, не  считая
перерывов  на  еду и сон, я без  этого дела  прожить не могу. Во-вторых, мне
негде  было  ночевать.  А  в-третьих,  нужно  было  только протянуть руку  и
выдернуть из этой клумбы растение посвежей.
     Из  мужской  уборной  вывалилась  тетка с  огромными  буферами  и давай
крутить жопой у зеркала. Ее лицо  мне сразу показалось очень подозрительным,
и, как назло, мои опасения были ненапрасными. Я очень постарался и вспомнил,
что  раньше  встречался  с  ней,  кажется,  в  Доме  кино  или  на  какой-то
конференции. Я даже  вспомнил, что ее зовут то  ли Надя Бабкина, то  ли Маша
Арбатова. Одна из них  тупая-претупая, как Богдан Титомир, другая поумней, а
которая какая, не помню, хоть ты тресни.
     Она  заметила  меня  и  повернула голову. Ну  что ты будешь делать,  не
везет, так не везет.  Да  она же махровая  феминистка, чтоб  ей провалиться.
Наверняка  она тут  всем  и заправляет. Я подумал, что лучшая защита  -- это
нападение, и сделал два шага навстречу.
     --  Стой, женщинка!  --  сказал я повелительно.  -- Замри  и слушай!  Я
прилетел с другой планеты, и у меня для тебя две новости: хорошая и плохая.
     Она с сомнением поглядела на меня.
     -- У меня разыгралось либидо. Я могу трахаться когда угодно, где угодно
и сколько угодно! Но  вот  беда: мне никто не дает!  А мне обязательно нужно
снять напряжение.
     -- Это хорошая новость или плохая?
     -- Плохая.
     -- А хорошая?
     --  Скучать тебе сегодня не  придется.  Наша с  тобой задача  --  найти
подходящий  объект,  установить  с  ним  контакт  и,  не  дожидаясь, пока  я
состарюсь и умру, чего-нибудь такое отчебучить, чтоб перед  людями стыдно не
было. Дело государственной важности! Поняла или нет хоть чего-нибудь?
     -- Ничего не поняла.
     -- С самого начала?
     -- С самого начала.
     -- Бляха-муха, я инопланетянин.  Все  дети у нас клонированные. На моей
прекрасной родине  есть  все,  что  угодно,  даже то, чего не  может  быть в
принципе. Нет  только  женщин. А мне сегодня до  потери пульса нужна веселая
компания. Дошло, наконец?
     -- Да, кажется, наконец, дошло!
     -- Слава богу. Иди сюда. -- Я взял ее  под локоть. -- Ты, я вижу, тетка
современная,  без этих бабских выкрутасов, и внутренний голос мне подсказал,
что в этом шалмане тебя каждая собака знает.
     -- Не все, но многие знают.
     -- Значит, тебе и карты в руки! Не в службу, а в дружбу, познакомь меня
с кем-нибудь посимпатичней. Тем более что у вас тут красивого бабья до жопы.
     -- А вам непременно красивую подавай.
     -- А как же! Красивая - это первым делом.  Чтоб королева красоты! И еще
обязательно, чтобы мультимиллионерша была и без детей. Матери-одиночки -- не
мое амплуа. Я предпочитаю женщин свободных, независимых и, желательно, очень
богатых.
     -- У вас, однако, запросики.
     -- Нет, если ты сама напрашиваешься... пойдем, сестра... можно прямо за
этой занавеской... только не укуси...
     --  Сгораю от нетерпения. Я с утра  сама не своя,  все  из рук валится,
хожу  и думаю,  вот  бы,  блядь,  сегодня  попробовать  за  занавеской!  Для
полного-то счастья!
     Я давно уже  понял всю  тщетность своих усилий, но покинуть сражение не
позволяла гордость, и, вообще, спасаться бегством -- не в моих правилах.
     -- Дорогая моя,  --  сказал я как можно  более  естественно, -- если ты
хочешь со мной перепихнуться, так и скажи, не надо ходить вокруг да около.
     -- Хамло! Скотина! А как вы вообще сюда попали?
     Известно  как:  сунули  денег  на  входе.  Пришлось  мне  целых полчаса
прятаться от нее в клозете.
     Ладно,  решил  я,  кажется, она,  один  черт, пьяная,  завтра ничего не
вспомнит.

     В  конце  вестибюля я  разглядел знакомую парочку.  Максимовский сильно
жестикулировал и  мотал  головой,  а  Марина  строила ему рожи,  обмахиваясь
журнальчиком.  Разговор  шел  на  повышенных  тонах  и,  судя  по  всему,  в
правильном направлении. Рассекая грудью воздух, я  кинулся к  ним через весь
зал.
     -- Максимовский, -- долетел издалека пронзительный  голос Марины, --  я
не пойму, у вас что,  шило в жопе?! Я думала, хотя бы здесь вы оставите меня
в покое.
     --  Марина,  не  дразни  коня  за  яйца,  --  отвечал  ей  Максимовский
задушевным баритоном, -- не то папа будет злиться! Ты сама во всем виновата,
незачем было врать, что беременна! Давай начистоту. Мы с тобой деловые люди.
Все дело  в  деньгах,  верно? Мы  же не будем любить друг друга просто  так.
Только потому, что нам это нравится! Звон металла нас возбуждает!..
     -- На  кой черт, мне, по-вашему, сдалась  эта высокопарная казуистика?!
Приберегите ее для сопливых идиоток!
     -- Жизнь -- это процесс, Марина, и  в процессе  надо участвовать, а  не
искать смысл!..
     Молодец Максимовский, как всегда на высоте!
     -- ...Короче говоря, дай денег, сколько есть.
     Марина обнаружила мое приближение и сделалась лицом сама не своя.
     -- Батюшки, и этот с тобой!
     -- Кто?
     -- Конь в пальто. Твой хвост.
     Кажется, разговор зашел обо мне.
     -- Цыц! -- прервал я дискуссию, поднимая палец. -- Дело государственной
важности!
     -- О, тоже нажрался?
     Что за женщина, хоть ты ей кол  на голове теши, но не закрывается у нее
рот, и  все  тут. Не баба, ураган. Я посчитал  себя оскорбленным, повернулся
лицом к Марине и сказал то, что давно собирался сказать:
     -- Прикуси язык, корова тупорылая, а то я, пожалуй,  дам  тебе в морду,
уши, блядь, отвалятся. Никакой самоделкин потом не соберет.

         БРАВО, БРАВО, БРАВО!
         БУРНЫЕ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ, ПЕРЕХОДЯЩИЕ В ОВАЦИЮ.
         Я -- КРУПНЫМ ПЛАНОМ. ФУРОР!
         БЛЯДЬ, ДА ЗА ТАКИЕ ПОДВИГИ
         О ЛЮДЯХ СНИМАЮТ ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ КИНО,
         А В НЕКОТОРЫХ СТРАНАХ ЕЩЕ И "ОСКАРОВ" ДАЮТ!

     В отличие от  Максимовского, я запросто могу дать девке  в  морду, будь
она хоть сама столбовая дворянка, и все это прекрасно понимают.
     Мне подумалось, что  сейчас  Марина закатит бенефис  и в  ультимативной
форме  станет  требовать  от  Максимовского окончательного  и бесповоротного
разрыва со мной,  арбуз посреди зимы, звезду с небес и бриллианты в придачу.
Но Марина просто уронила, как бы невзначай:
     -- Кстати, с ним я тоже спала.
     И пока я соображал,  что бы это  значило, кто-то подошел  сзади, тронул
меня и сказал знакомым голосом:
     -- Можно вас на одну минуту.
     -- За минуту я не успею даже штаны расстегнуть...
     Это  была она. Арина Сосновская. Моя заскорузлая любовь,  мой  каменный
цветок, рытвина в сердце и добрая, но непостоянная фея.
     Сколько лет,  сколько зим!  Десять?  Больше. Глазам  своим не  верю!  Я
похудел? Ты гонишь, в натуре. Вовсе нет. Это свойство моего лица:  всем, кто
меня давно не  видел, кажется, что  я похудел. В общем, неплохо выгляжу? Ну,
спасибо дорогая. Ты тоже ничего... Что я здесь  делаю?  Ты-то, что ты  здесь
делаешь? Тут же ни одного приличного мужика.  Любимая подруга Маши Арбатовой
или Нади Бабкиной? Елки-моталки. А пойдем перепихнемся...
     --  Погодите, -- остановила меня  Арина, -- за мной  наблюдают, поэтому
долго я с вами не могу. Я сейчас напишу вам записку. Прочтите ее потом.
     -- Потом будет суп с котом, -- вспомнил я очень  смешную и невинную, на
первый взгляд, шутку.
     -- Да уж. Во всяком случае, фингал под глазом с двухнедельной гарантией
будет точно. Если вам не трудно, не крутите головой по сторонам.
     Она быстро черкнула несколько  строк в  блокнотике, выдрала страничку и
упорхнула, сунув исписанный листок в мой кулак.
     -- Не понял, мы будем сегодня трахаться или не будем?! -- крикнул я, но
ее и след простыл.
     Я развернул записку и прочитал довольно сумбурный текст:

     "Я искренне вас любила. Я даже собиралась за вас замуж. Представьте,  у
нас  уже могли  бы подрастать  ребятишки:  два мальчика  и девочка,  как  мы
хотели.  У меня есть дети, но они, увы, не от  вас, и тяготят меня.  Если бы
моя глупая мамаша все не испортила!
     Да, я изменила вам с погонщиком верблюдов. И не раз. Ну и что? Это была
моя ошибка, я целиком ее признаю. Если бы вы только  знали, что мне довелось
пережить, когда я проснулась  одна  на этих голимых Сейшельских островах без
копейки денег. Где была моя гордость? Куда вы стоптались? Куда я смотрела?
     Последние три года я жила не  в России. От второго мужа у  меня остался
домик в Праге и небольшой счет.  Сейчас  я состою в тайном  браке  с Романом
Абрамовичем *. На булавки хватает.

     *  Я знаю  одного Романа  Абрамовича.  Он  торгует народной нефтью и по
совместительству  --  губернатор  Чукотского  автономного  округа.  Не  знаю
только, Абрамович -- это  фамилия или отчество? Чего не  знаю, того не знаю.
Врать  не  буду.  Я же  не утверждаю, что у премьер-министра  сынок голубой.
Потому что я этого не знаю.

     Прощайте и будьте здоровы, мой милый пьяница.
     P.S. Надеюсь, ты помучаешься, скотина"

     Ошибаешься, красавица!*


     Картина пятнадцатая
     Московское время приблизительно 20 часов 00  минут (127  ч. 0 м. 0 с.).
Дом  на пересечении Сретенского бульвара и Милютинского  переулка.  Квартира
Фридмана.  Через входную дверь, снятую  с петель, туда-сюда шныряют  люди  с
озабоченными лицами.

     -- Так,  у  меня  еще  трое,  --  крикнул  какой-то  крендель  в  сером
костюмчике, столкнувшись с нами в коридоре. -- Пивоваров, примите и занесите
в протокол осмотра! Где Пивоваров?!  Все сам,  все  сам. Дайте мне  три пары
наручников и свежий платок!
     Максимовский его молча выслушал и громко возмутился:
     -- Наручники для нас?! Ущипните меня. Мужик, ты кто, вообще, такой?
     --  Так, мордой на пол, руки на затылок! -- скомандовал человек в сером
костюме.  --  В случае  чего, стреляю без  предупреждения! И  откройте  окна
пошире! У них тут веселящий газ, что ли!
     -- Товарищ  капитан,  мы  нашли целое ведро  конопли! -- крикнул кто-то
невидимый со стороны столовой. -- Что с ним делать?
     -- Раздайте  детям! -- приказал товарищ капитан и застегнул наручники у
меня на руках.  --  Что за  глупые вопросы! Занесите  в протокол!  Чему  вас
только учат  в ваших академиях? Где Пивоваров?! Где криминалисты?! Куда  все
подевались?..

     Картина шестнадцатая
     Московское  время  приблизительно 22  часа  00  минут (четыреста  часов
китайского народного времени). Тюрьма.  У таких  мест, как это, обычно более
благозвучные  названия,  что-то  типа: "изолятор временного содержания",  но
суть от этого не меняется. Тюрьма, она и есть тюрьма.

     Меня развезло в  тепле. Мне стало  жарко, мне сделалось душно.  Хочется
выйти в окно и упасть в сугроб. Но на окнах ржавая  решетка. Где-то за окном
на улице хлопают петарды, публика веселится.
     Мне надоело играть в молчанку, я прокашлялся и потребовал:
     -- Откройте форточку, у вас душно, дышать нечем.
     -- Душно? Так скоро в камеру пойдем, там прохладно.
     Майор,  похожий на  автослесаря, вынул из стола  мятый  листок  бумаги,
разгладил его своими могучими лапами и подвинул ко мне.
     -- Хочешь Новый год дома встретить, пиши признание.
     -- В чем признаваться?
     --  Во всем.  Пиши, что явился на квартиру, потому что забыл там орудие
преступления.
     -- Да вы бредите! -- я поднялся.
     -- Сидеть! Далеко собрался?
     Нет, нет, все это не со мной. Он видит,  что я пьяный и давит. Пьянству
--  бой.  Сегодня последний  день,  завтра  перехожу  на  марихуану. Что  же
случилось? Почему я  здесь?  Кстати, Максимовский и  Катя тоже  должны  быть
где-то рядом. Нас всех везли на одной машине. За что? У Фридмана нашли ведро
травы. При  чем здесь мы? Ни при чем. Я нахамил Маше Арбатовой в "Праге"! Не
поднимать же столько шума из-за ерунды. Очевидно, все  дело в Марине. Точно!
Вот что  значит логическое  мышление! Марина  пожаловалась  папе, тот набрал
какой-то хитрый  номер  и  натравил  на  нас  всю московскую  милицию.  Дело
осложнялось тем, что у нас не было документов.
     -- Объяснитесь, -- сказал  я, -- меня здесь в чем-то подозревают? Я  за
всю свою жизнь мухи пальцем не обидел и признавать ничего не буду.
     --  Не  в  ваших  интересах.  В  соседнем  кабинете   ваши  подельники,
Серафимович и Максимовский, дают признательные показания. Они  уже встали на
путь  исправления и скоро пойдут домой. А вы -- нет. Потому  что  с  вами, я
чувствую, придется изрядно повозиться.
     -- Я, конечно, сильно извиняюсь, но кто такой Серафимович?
     --   Девица.   Пьяная   в   сраку   девица.   Утверждает,   что    ваша
незаконнорожденная дочь.
     -- Надо же!
     Стакан  сухого  вина в  Катю почти  насильно  влил  Максимовский, чтобы
ликвидировать  последствия  стресса. Но нельзя же  так нажираться  с  одного
стакана.
     -- Надо же! -- повторил я удивленно. -- Интересно.
     -- Интересно? Интересно другое. Она также утверждает, что вы апостол.
     -- Не может быть! А знаете, майор, у вас тут очень интересно.
     --  Мы старались как могли. Я  вас потом Шкавароткину покажу, он  у нас
большой  кудесник по части организации  досуга постояльцев. С ним в два раза
интересней.
     -- Буду вам крайне признателен, майор.
     -- Будете. Будете.
     На потолке  прямо над  моей головой,  посреди огромного пятна  плесени,
словно гигантский паук в центре паутины, расположилась  пятиконечная тусклая
люстра,  четыре  светильника  из пяти которой  вышли  из строя, вероятно,  в
результате чрезмерно  интенсивной  эксплуатации по ночам.  Выкрашенные бурой
краской стены поглощают свет, источаемый единственным уцелевшим плафоном. На
стене отделанный мухами профиль Дзержинского. По  соседству  с ним  -- почти
новый Путин. В углу из-за тумбочки выглядывает  плакатик: "Банду Ельцина под
суд!". Чем они, в самом деле,  красят стены? Может,  кровью?  Мрачное место.
Мрачное и опасное.
     -- А в чем они признаются?
     -- Во  всем.  --  Майор  щелкнул  выключателем настольной лампы,  долго
целился  пучком света  в  мое лицо, потом откинулся назад,  скрестил руки на
груди и сощурился, прямо как Путин. -- Хотелось бы и вас тоже послушать.
     -- Боюсь вас разочаровать, но ничего интересного сообщить не могу. Могу
правду изложить. Так сказать, описать бытие.
     -- Правильно, опиши бытие и скорей во всем сознавайся. Мне домой пора.
     Задолбал меня этот следопыт  своим идиотизмом. Может, я что-то упускаю,
не могу вспомнить? Нельзя так много пить.
     --  Майор, задолбали вы меня  своим идиотизмом. Даже  если я чего-то  и
натворил, так это еще надо доказывать. Вы учтите.
     --  Учту. Но и вы  учтите,  молодой человек, у нас есть апробированные,
хорошо себя зарекомендовавшие методы.
     -- Например?
     -- Например, неопровержимые доказательства, скажем, надежные свидетели.
Или по старинке, по-дедовски, так сказать.
     -- Это как?
     -- Палкой по балде, а потом трое суток не давать спать  и жрать. Учтите
это и сделайте правильные выводы. Чаю хотите?
     -- Лучше водки.
     Минуту майор размышлял.
     -- Почему бы и  нет? --  Он подошел к сейфу и извлек  оттуда полбутылки
водки. -- Признание будем делать?
     -- Будем. Смотря что вы имеете в виду. Распятие?
     -- Какое распятие? -- застрял майор на полдороги.
     -- Тогда что, кокаин?
     -- Какой кокаин? -- Лицо его вытянулось.
     -- Тогда мы зря теряем время. Я вас совсем не понимаю. Чего  вы хотите?
Вы хотите, чтобы я признался в измене родине?
     -- Не валяйте дурака. Речь идет о скоропостижной кончине Фридмана Ивана
Аркадиевича.  Сейчас  он в морге, делается вскрытие, устанавливается причина
смерти. Когда патологоанатомы закончат, все вы будете строго, но справедливо
наказаны.
     Да,  все-таки  укатали  Сивку  крутые  горки. Был  человек, и нет  его.
Представляю, какие жирные черти будут плясать на его могиле. Надеюсь, что он
не мучался.
     -- Я вам, майор,  и  так  без всякого  вскрытия  скажу,  что он умер от
передоза.
     -- Так, подробно, садись, пиши.
     -- А мы давно перешли на "ты"?
     -- Я с опасностью всегда на "ты".
     Мне даже нравится этот мужлан. При всей его прямолинейной уверенности в
том,  что  все  вокруг  мерзавцы  и  негодяи,  он  не  лишен  обаяния.  Хотя
авторитарен.
     -- Успокойтесь майор, я не опасен.
     -- Потенциально опасны. Ведь  вы пьяны  как сапожник. На ногах ведь  не
держитесь... Или... или вы того?..
     Майор вскочил  и с блуждающим взглядом принялся вышагивать по  комнате.
Затем он сел на место,  выключил, наконец-то,  эту  сраную лампу  на  столе,
засопел, задвигал ушами и негромко сказал:
     -- Я всегда хотел узнать... что вы чувствуете?.. Ну, когда?..
     --  Не  надо  целку  из себя строить,  товарищ  милиционер, спрашивайте
открытым текстом.
     -- Что вы чувствуете?.. Без протокола...
     --  Что  я  чувствую без протокола? Сейчас уже  ничего,  кроме  легкого
головокружения. Я действительно пьян. А утром... Знаете, такое ощущение, как
будто у  вас  во  лбу  третий  глаз.  Но  он  закрыт,  а  вы  не  умеете  им
воспользоваться, в смысле, открыть и взглянуть на мир.  С этим так же трудно
справиться, как с дрожанием век, когда  вы не спите, но точно знаете, что за
вами кто-то наблюдает... Дайте воды.
     Майор взял  в руку стакан, сильно в него дунул, плеснул воды и поставил
на край стола.
     --  Спасибо.  -- Я  сделал  глоток.  -- ...Казалось  бы, чего уж проще:
открыть  глаза и  сказать:  "Не спал я,  не  спал,  пошли все  на  хер, чего
уставились!", но сделать это не так-то просто... Такое со мной впервые...
     -- Зачем притворяться спящим?
     Я помолчал, соображая, что именно этот мудила имеет в виду.
     -- Вы никогда не притворялись спящим? -- спросил я наконец.
     -- Никогда. А зачем?
     Разговор ушел  далеко  в сторону  от  первоначальной  темы, и это  меня
вполне устраивало. А ведь он прав, подумал я, зачем ему притворяться спящим.
И перед кем?
     -- Так часто делают дети, -- объяснил я. -- Чтобы их не наказывали.
     -- Значит, получается, что ребенок -- это вы, а некто за вами наблюдает
и ждет? Он строго-настрого велел  вам  спать и  теперь  следит, чтобы  вы не
открывали глаза? Иначе последует экзекуция?
     Майор вдруг обнаружил  склонность к психоанализу. Еще не хватало, чтобы
он был ясновидящим.
     -- Майор, браво! -- Я встал и поклонился.
     --  Я  вспомнил. Это как в пионерском лагере: все вокруг честно спят, а
тебе неймется.
     -- Браво, прямо в яблочко!
     -- А чего тебе неймется, спрашивается?! Отключайся и спи, как все!
     Вот это да! Майор попался философ.
     --  Так  отключатель не  работает, --  терпеливо объяснил  я.  -- Люди,
майор, все  по-разному устроены: у одних он есть, а у других его нет. И пока
одни спят, другие...
     -- Грабят народ на улице!
     Нет, майор не философ. Слишком примитивен и груб. Я зевнул.
     -- Хватит вам...
     --  Молчать!  Встать! --  Майор  стукнул  тяжелой  лапой по  столу  так
неожиданно  и громко,  что  Путин на  стене  закачался.  -- Встать!  Встать,
гадина!
     -- Прошу  прощения, --  произнес  я  учтиво,  но безапелляционно. --  Я
разговаривать в таком тоне не люблю!
     --  Растопчу! -- Он снова включил  настольную лампу, и резкий  свет  на
время ослепил меня.
     -- Вы стреляете холостыми, майор. Я вас не боюсь. Вы можете забить меня
до смерти, но правды не найдете.
     -- Тьфу, блядь, молодежь. Зла на вас не хватает. Нажрутся вечно всякого
говна, потом ходят торкнутые. У меня сын тоже. Где его, дурака, третьи сутки
носит? Хуй знает, где! Заявится, глаза пустые, сжирает кастрюлю супа, уходит
к себе и до утра  торчит в Интернете. И это вы называете красивой жизнью? Вы
и дальше так жить собираетесь?
     -- Да, так и собираюсь. Мне моя жизнь нравится.
     За  стеной раздался шум  падающей мебели  и звон стекла. Кто-то хлопнул
дверью и с криком побежал по коридору.
     -- Супостаты! Изуверы! Всех в  бараний рог!  На рудники! На галеры! Ты,
дефективный, верни телефон, мне надо позвонить министру!
     Максимовский качает права в своей обычной манере. Этот голос я узнал бы
из тысячи. Что за человечище, каждое слово -- на вес золота.
     Мой майор прислушался и вздохнул:
     -- Министру хочет звонить. Не иначе Решайле. Ну все, пиши пропало.
     -- Вы зря иронизируете,  милиционер.  Там за стеной бушует министерский
зять. Вам здорово влетит.
     -- Как влетит?
     --  Как следует! В натуре, вы с  кем боретесь, я вас  спрашиваю. Вы мне
сидите,  второй час  мозги  здесь  конопатите,  а  по  улицам  в  это  время
преступники бегают. Вы что думаете, покричали здесь немножко и все?..
     --  А вы думаете, что это  легко?  У меня зарплата была  вчера, а денег
осталось на  две  пачки  сигарет. А  на такое  пальто, как  у вас, мне  надо
бесплатно пятилетку отпахать.
     -- И  что с того? Я,  что ли, в этом  виноват? Совесть тоже надо иметь.
Дайте сюда ваш протокол, я писать буду. Вас как по имени-отчеству?
     -- Владимир Ильич.
     -- Больше вопросов нет.
     Я  взял  чистый бланк и написал: "Дорогой  Владимир  Ильич!  Довожу  до
вашего  сведения,  что Ивана  Аркадиевича  Фридмана последний  раз  я  видел
приблизительно  в  16.00,  он  был  жив  и  здоров.  Этому  есть  свидетели:
заместитель министра финансов Розенкранц и атташе по культуре посольства ФРГ
Гильденстерн. Поздравляю вас с наступающим Новым годом".
     Майор, слеповато щурясь, перечитал мои каракули дважды.
     -- Какой заместитель, какой посол?  -- Он  выглядел растерянно и глупо,
-- почему про наркотики ни слова?
     -- Какие наркотики, начальник? -- Я решил  борзеть до конца и с майором
больше не церемониться.
     --  Это кривая дорога, сынок,  -- устало выдавил  из  себя следователь,
присев на край стула, -- и ведет она в тюрьму.


     Через  полчаса Шкавароткин перевоплотился в абсолютно другого человека.
Обувь его сверкала, на плечах булавками были пристегнуты сержантские погоны.
Сам он широко и законопослушно улыбался.
     -- Прошу следовать  за  мной, -- произнес  он виновато. --  Прошу сюда.
Пожалуйста. Ой. Это ваш ремень? Возьмите, пожалуйста.
     "Расстреляют, -- подумал я и загрустил, -- как пить дать, расстреляют".
     --  Ой, зажим для  галстука чуть не забыл. И запонки -- это тоже  ваше,
возьмите. Спасибо. Извините.
     "Блядь, теперь точно расстреляют".
     В коридоре встретил  Максимовского. Его вели  под руки два  лейтенанта.
Вернее не они его вели,  а он сам  на них облокотился. Торжественно ступая в
сопровождении двух живых костылей, Максимовский светился как медный самовар.
     -- Осторожно, -- говорил человеческим  голосом один костыль,  --  здесь
перекладина, оп ля, слава богу.
     -- Да ладно тебе, -- миролюбиво отвечал ему Максимовский.
     Заметив меня, Максимовский засветился пуще прежнего.
     -- Смотри, какие приятные  люди работают в нашей милиции. А ты говорил.
Коньяк, правда, здесь паршивый. А так ничего.
     --  Что  случилось?  -- спросил  я, все еще  не понимая  причины  такой
удивительной идиллии.
     -- Потом расскажу. Несите меня к выходу, залетные!
     Я толкнул дверь кабинета. Майор выглядел серьезным и  уставшим. Тяжелое
лицо,  неподвижные оловянные  глаза человека,  привыкшего  к своей  дотошной
работе.
     -- Мне кажется, майор, что вы со Шкавароткиным друг друга не понимаете.
     -- Что он опять натворил?
     -- Неорганизованный он у вас какой-то.
     -- Что с него взять, -- махнул рукой майор. -- Сын полка.
     --  Скорее,  беспризорник. Вы  совсем  не  занимаетесь  повышением  его
культурного уровня.
     -- Не забивайте себе голову. Он хоть и сволочь, но сотрудник полезный.
     -- Так ведь и вы тоже сволочь, майор. Он с вас пример и берет.
     -- Оставьте свои  нравоучения при  себе. Я гораздо старше вас и кое-что
об этой жизни тоже знаю.
     -- Значит, плохо знаете.
     -- Не вам судить. Были и мы рысаками.
     Вся  его  жестокость  была такой же фальшивой  глупостью,  как Путин на
стене.
     -- Послушайте, Пинкертон,  шли  бы вы домой. Выпейте  водки  с малиной,
поставьте  горчичники на ноги.  Вы  очень  нервный, а это  плохо  при  вашей
работе.
     -- Все может быть.
     Когда я был уже на пороге, майор окликнул:
     -- Твой Фридман умер вовсе не от передоза.
     Я остановился.
     -- От чего же он, по-вашему, умер?
     -- У него случилось кровопускание.
     Хорошая  акустика  в  этих  старых  кабинетах  --   все  слышно,  но  я
переспросил:
     -- Что у него случилось?
     -- Проткнул кто-то, -- негромко объяснил майор. -- Не забудьте пропуск.




     Максимовский и Катя дожидались меня на улице. Оба молчали.
     -- Слышал  я,  -- Максимовский вытряхнул  крошки  из кармана,  -- вроде
Фридман преставился.
     -- Вроде того.
     -- Пойдем отметим.
     -- Помянем.
     -- Что в лоб, что по лбу.
     -- И то верно.
     -- Хватит! -- прорвало Катю. -- Хватит паясничать! Как вы можете! Как у
вас  язык  поворачивается  говорить такие  гадости!  Ваш друг  умер!  Вы  --
распущенные люди! Ничего святого у вас нет! С жиру вы беситесь!
     -- Ну вот, начинается. --  Максимовский навис над ней,  как туча. --  У
нашей  снегурочки режется голос. Смотрите внимательно.  Теперь  так водится,
что всякая деревенщина знает жизнь лучше меня?!
     -- Что-о?  --  готовая расплакаться Катя, и  я  --  заботливый  отец  с
одним-единственным желанием: трахать ее до потери сознания.
     -- Ладно,  -- сказал  я  примирительно,  -- прекрати  истерику,  мы все
понимаем. Максимовский просто шутит.
     -- Вот именно! Это даже не шутка, а настоящая сатира!
     -- Мы сейчас пойдем куда-нибудь оттопыримся, помянем Фридмана, проводим
старый год. -- Я подставил Кате руку. -- Ты идешь с нами?
     -- А куда мне еще прикажете идти?
     --  Иди  на  панель.  --  Максимовский  явно  не  в духе,  это  заметно
невооруженным глазом.
     -- Он шутит, шутит. Не обращай внимания.
     -- Обосраться можно со смеху. -- Это Катя. Способная.
     Я  отвел  ее  на безопасное  расстояние.  Максимовский  пошел  впереди,
лавируя между лужами.
     Какие-то подонки насыпали на землю соли,  и теперь  под  ногами  вместо
снега -- сплошное месиво. Легкая румяная Катя так близко.
     --  Катя,  ты  знаешь,  что такое  настоящая  любовь,  конкретно, между
мужчиной и женщиной?
     -- Конкретно между нами и вами?
     -- Какое совпадение, я как раз об этом думал.
     -- На девочек потянуло? -- улыбнулась Катя.
     -- Еще как  потянуло. Хочется,  знаешь, такого милого уютного разврата.
Аж зубы чешутся.
     --  Насчет  разврата  -- это не  ко  мне,  -- смесь удивления, пиетета,
наивности и простоты. От ее волос до сих пор пахнет шампунем.
     -- А к кому?
     -- К доктору.
     -- Не хочешь так, давай поженимся.
     -- А сколько вам лет?
     -- Ну, если ты на возраст намекаешь,  --  я закинул руку Кате на плечо,
-- двадцать. С хвостиком.
     -- Врете вы все.
     -- Ну и что. Тридцать.
     -- С хвостиком?
     -- Если это можно назвать хвостиком. Ладно, тридцать два.
     -- А мне сколько лет, вы знаете?
     -- Четырнадцать?
     -- Вы старше меня на восемнадцать лет.
     --  И что?  Разве такой  пустяк станет препятствием  на  пути  к нашему
счастью. Я так думаю, что главное в этом деле любовь.
     -- Вот так, прямо сразу любовь?
     -- Сразу любовь.
     -- Так не бывает.
     -- Бывает.
     Катя остановилась:
     -- Вы считаете, что этого хватит для семейной жизни?
     Я (в сторону):
     -- Кто здесь говорит о семейной жизни?
     -- Хватит, хватит. Мне сейчас и простого минета  хватит.  Давай,  прямо
здесь. Только не укуси.
     -- Какой же вы тупой.
     -- Не упрямься.
     -- Такой большой и такой тупой. Тупее даже, чем Максимовский.
     -- Ты хочешь сказать -- старый.
     Когда я был маленьким мальчиком,  пределом  моих мечтаний было обладать
крохотной  женщиной. Больше,  чем  Дюймовочка,  но  меньше,  чем  фломастер,
приблизительно с ладонь. По  моему разумению, она жила бы у  меня в штанах и
доставляла  мне этим  громадное удовольствие. Теперь, когда я вырос, для тех
же  целей  мне  понадобился  бы циклоп.  Старшеклассником  я  любил  дам под
тридцать.
     Все  это я к  тому,  как  с возрастом  меняется  наше  представление  о
женщинах, о себе и о  жизни. Сейчас мне тридцать.  И я люблю старшеклассниц.
Это  нормально. Но. Иду по улице. Стоят ноги. Хорошие  ноги, и выше ног тоже
все мне подходит.  Говорю:  "Девушка, мы  с  вами где-то встречались, хотите
сниматься  в  кино, где  здесь библиотека имени Ленина,  сколько время,  дай
закурить".  Она  делает взмах бровями, она делает  круглые глаза, она делает
испуганное лицо, слова ее полны презрения и сарказма, поза ее и взлет бровей
свидетельствуют обо мне, как о гадости, к которой  она прикоснулась случайно
не по собственной инициативе. Она спросила: "А сколько ВАМ лет?!!"
     С ужасом думаю о  том времени, когда станут  дряблыми мои мышцы, я буду
есть  протертую  пищу  и  нести старческую  околесицу,  а  именно:  долго  и
утомительно говорить  обо  всем на свете на том  основании,  что  мысли  мои
наполнены опытом жизни и внушительным философским содержанием. Все это будет
приводить в бешенство даже моих домочадцев, не говоря о молодых наложницах.
     -- О чем вы сейчас думаете? -- спросила вдруг Катя.
     -- Я для тебя старый?
     -- У меня все мужчины были старше, -- весело сказала Катя.
     Пришла  моя очередь  удивляться. Не тому, конечно, что  у этого ребенка
мужчины старше.  Странно  было бы  наоборот.  Как-то  походя,  это  сказано,
повседневно. Сколько  у этой пигалицы было мужчин? Тоже мне, Чиччолина. Хотя
Евпатория в этом смысле -- город, наверное, очень правильный.
     -- Кто был твоим первым мужчиной? -- спросил я.
     -- Отчим, -- с вызовом ответила Катя.
     Как же я сам не догадался.
     -- Он купал тебя в ванной, а потом начал шалить?
     -- Все не так.
     -- А как?
     -- Давайте сначала вы мне расскажете о себе.
     -- Давай для начала перейдем на "ты".
     -- Давайте, то есть давай.
     -- Что ты хочешь услышать?
     -- Например, кем ты работаешь?
     -- Кинорежиссером.
     -- А сколько у тебя было женщин?
     -- Четыреста или тысяча четыреста. Не помню.
     -- Врешь ты все. Расскажи лучше что-нибудь...  -- Катя стала вспоминать
слово.
     -- Интимное?
     -- Ну да.
     Я закатил глаза, но ничего подходящего моменту не вспомнил:
     -- Однажды я надубасился и нассал на ногу Максимовскому.
     -- Какая дикость. Ты очень много куришь.
     -- У настоящего мужчины даже из штанов должно пахнуть никотином.
     -- У тебя дети будут зеленые.

     Ты заметил,  Скуратов,  она  сама заговорила о детях? Значит, я тоже ей
понравился!

     -- Теоретически ты мог бы быть моим отцом.
     Что значит теоретически? Я мог бы быть ее отцом не только теоретически.
Я бывал в Евпатории, там всякое  происходило, и кое-чего я  даже  не  помню.
По-моему,  так  даже  интереснее, тем  более что  опыт  у нее есть.  Нет,  я
определенно влюбился.
     -- Правильно  мама говорила: в Москве --  одни похотливые  извращенцы и
алкоголики.
     -- А в Евпатории,  значит, нет? Значит, твой  отчим герой-любовник. Так
получается?
     -- Ты  ничего не  знаешь. Он -- большая шишка  в администрации,  он нам
очень помог... моей семье... брату.
     -- Брату? Он, что же, и с братом твоим спит?
     Катя дернула руку.
     -- Пусти!
     -- В чем дело?
     -- Пусти, а то закричу!
     -- Кричи. Стой! Вернись, Катя! Пожалей меня! Я очень несчастный!
     Катя остановилась и крикнула издалека:
     -- Поцелуй меня в задницу!
     Таковы все женщины на свете -- ни дня не могут прожить без поцелуев.
     --  У любви,  как  у  пташки,  крылья,  все остальное, как у  меня!  --
промычал я взволнованно. -- Катя вернись! Ты что, обиделась?
     -- Ты еще спрашиваешь?
     -- Катя!
     -- И вообще, мне мама запрещает с женатыми мужчинами разговаривать!


     Я  знаю все про мужчин и женщин.  Особенно про  мужчин. И особенно  про
женщин. Мужчины -- это храбрые герои. Мужчина идет по жизни, шевеля бровями,
и шутя оставляет за собой  многочисленное потомство. Слова мужчины рождаются
глубоко  в недрах  его подсознания  и  мутным потоком второстепенных образов
изливаются вокруг. Он бросает слова на ветер, и они рассыпаются великолепным
бисером.
     Женщина так не умеет.

     Кому-то из моих  Скуратовых, вероятно, померещилось, что я недолюбливаю
женщин. Вполне возможно, кому-то показалось, что я к ним отношусь  хуже, чем
к мужчинам. Я даже допускаю, что кое-кто сделал и более развернутые выводы.
     Вынужден  сообщить,  что  вы  меня  неправильно   поняли,   и  со  всей
ответственностью  заявить следующее: женщины ничем не отличаются от  мужчин,
если не принимать во внимание несколько физиологических отличий, о которых я
вскользь  упомяну  ниже  и  которые  настолько  ничтожны,   что   вообще  не
заслуживают отдельного упоминания  на страницах этого манифеста, но не могут
быть пропущены нами, хотя бы  даже для  того,  чтобы мы  не были  обвинены в
необъективности и предвзятости суждений *.

     * Это самая мудреная фраза во всем повествовании.

     Так вот. Женщины так же, как и мужчины:
     1) ходят на двух ногах,
     2) ковыряются в носу и
     3) зевают, не закрывая рот ладонью.
     Они тоже любят:
     1) трахаться сверху,
     2) покататься по Кутузовскому проспекту со скоростью 250 км/ч и
     3) дерябнуть пару капель в баре.
     От случая к случаю они способны:
     1) устанавливать спортивные рекорды
     2) совершать безумные поступки,
     3)  напяливать на себя немыслимые предметы и полагать, что от этого они
стали еще привлекательнее.
     И, наконец, самая страшная новость,  добытая ценою  жизни  неизвестного
героя в  штаб-квартире Международного Женского Заговора,  и которую скрывали
от  тебя  все  женщины  на  свете,  включая  твою  родную  мамочку:  вопреки
распространенному мнению, они это делают не для тебя, а для себя самих.

     Итак,  как  мы  только  что  установили:  женщины  от  мужчин  ничем не
отличаются, за исключением  двух-трех отверстий, ради обладания  которыми мы
свернули горы, пролили реки  крови, соорудили прекрасные города и насочиняли
огромное количество безответственных стихотворений.
     Во  всем  остальном  мы  абсолютно идентичны.  Но!  Есть  еще несколько
второстепенных отличий, без которых, тем не менее, картина будет не полной:
     1)  Если мужчина  богат  и успешен, его  называют любвеобильным, а если
беден -- бабником. Женщина в том и другом случае называется блядью.
     2) Твоя жизнь -- говно? В этом безоговорочно виновата какая-то женщина.
Ищи  и ты  найдешь виновницу.  С какой  стати тебе взваливать  на себя чужую
ответственность?
     3) Женщинам хочется нежности. Спросите  любую  женщину, и среди  прочих
качеств идеального мужчины она назовет такое качество, как нежность. Вынь да
положь  им нежного мужчину. Вы представляете себе нежного мужчину?  Я -- да!
Он любит украшения и под брюками носит колготки...
     4)  Чего  хочет он? Правильно, в  койку.  Чего  хочет  она? Она пока не
знает,  чего  хочет, но для  начала она должна получить цветы и комплименты;
потом цветы, комплименты и  ресторан; потом цветы, духи, ресторан, колечко с
изумрудиком, новую дубленку маме и небо в алмазах. Причем обязательно, чтобы
он  оценил  глубину  и  богатство  ее  внутреннего  мира,  и   желательно  в
присутствии ее бывшего любовника и злейшей подруги. Порядочный мужчина ведет
себя  не  так. Он  предлагает даме переспать  бескорыстно, ничего  не требуя
взамен.
     5) Ведь как мужчины  воспринимают эту самую любовь? Немедленно получить
ее! Обрести ее! Слиться с  ней в  экстазе! Проникнуть в нее, попасть внутрь,
ну  и впустить ее,  разумеется,  в  свое  дикое  храброе  сердце.  В  общем,
незамедлительно  ее  к тебе,  ты к ней,  все куда-нибудь,  туда-сюда, только
быстрей, быстрей. Сейчас!  Ну почему же не сейчас? Когда так надо. Когда так
хочется. Когда яйца гудят как провода, когда  такая  сильная любовь-морковь,
когда такая самая настоящая несусветная любовь. Быстро, быстро!  Сама, сама,
сама! Расстегивай кофточку. Ты к ней в окно, в  спальню, в кровать. А она? В
портмоне! Это никуда не годится. С этим надо покончить раз и навсегда.

     Женщина, которую ты в данный момент предпочитаешь, -- очень примитивный
инструмент,   но   для  того,  чтобы   на   нем  играть,   тоже   необходимо
порепетировать.  Виртуозом  ты  не  станешь,  но, освоив  немного  клавишей,
сможешь извлекать  пяток-другой  довольно  сносных  звуков. Например, такой:
"Милый, тебе нравится мое новое платье? Нет? Тогда я загоню его  своей  маме
втридорога".
     К сожалению,  в  России до сих пор  нет толкового справочника,  дающего
мужчинам  полное  и развернутое представление относительно  того,  кто такие
женщины, какова их суть,  и  методов  противодействия  их влиянию. Некоторые
шаги в этом направлении предпринимают так называемые "мужские журналы",  но,
судя по скудоумию их авторов, черпающих жизненные знания по большей части из
Интернета, работы -- непочатый край.
     Я постараюсь восполнить этот пробел и дам тебе парочку дельных советов,
которые помогут приподнять завесу  таинственности над существами, известными
нам как женщины.


     Твоя девка изменяла тебе,  и не один раз. Можешь смело встать и дать ей
в морду! Ей и какому-нибудь гомосеку! Спасибо.


     Проститутка стоит  от  пятисот  до  семисот  долларов.  На  такую сумму
примерно и рассчитывай. Если чувствуешь, что дама, выбранная тобой, вылетает
дороже, плюнь на даму и бери проститутку.
     Я в  курсе,  что  проститутки бывают и  дешевле,  но там без венеролога
нечего делать.
     Дарить женщине бриллианты  и завещания в первый же день знакомства я бы
тебе  не  советовал.  Зачем  тратиться  понапрасну.  Главная  ошибка  многих
отважных героев -- неоправданные и бесполезные траты. Максимум, на что стоит
раскошелиться, -- это ресторан. В ресторане незаметно сунь бармену полтинник
и  шепни на  ухо,  чтобы  тот  в  каждый подаваемый  даме  коктейль  наливал
лошадиную дозу водки.
     Говорить с дамой за столом можно, в принципе, о чем угодно, только не о
своей новой тачке и не о мамочке, которая, конечно, много для тебя сделала и
потрясающе  готовит пирожки, фаршированные редиской, конфетами и демидролом,
но так и не научилась вебсервер отличать от посудомоечной машины.
     Ровно через  пятьдесят две  минуты тридцать пять  секунд  даму  следует
пригласить к себе в гости; там научить ее всему, что ты  умеешь сам; дать ей
немного денег на такси и выпроводить вон, пока она не успела освоиться.
     Запомнил или повторить еще раз?
     Женщины  предпочитают  сладкие  напитки,  потому  что  им  инстинктивно
кажется, что они слабее.
     Исключение  составляет только  моя  бывшая жена, которая хлестала водку
наравне  со  мной, а  когда  я  сломался,  отвезла меня  в  гостиницу и  там
бессовестно воспользовалась. Уж и не знаю, что она со мной там вытворяла, но
на утро мне довелось присутствовать  при бурных излияниях любви, после  чего
мы, сломя голову, побежали заказывать кольца.
     Я  опять ушел  в  сторону. Так  вот,  дружище, если ты  хочешь  напоить
женщину твоей мечты и  затащить ее  в койку, прими в дар от меня проверенный
рецепт: две  части водки, одна часть чего-нибудь сладкого и два кубика льда.
Можно смешивать, а можно и взбалтывать.


     Все  женщины  независимо  от  возраста, социального  статуса  и внешней
притягательности стремятся выскочить замуж. Это факт, который не нуждается в
доказательствах.  Именно  поэтому  на современную женщину  нужно производить
впечатление  шумовыми  эффектами типа:  "Давайте  поженимся,  предварительно
пожив немного вместе в моей трехкомнатной квартире на Ордынке. Зарабатываю я
много, поэтому все расходы беру на  себя. Что еще? Ах, да. Три раза в неделю
ко мне приходит  домработница (пожилая женщина)  делать уборку (я  вообще не
люблю, когда этим занимаются  молодые девушки), поэтому времени на  солярий,
бассейн и парикмахера у вас будет, хоть отбавляй, как у моей бывшей невесты,
которую  красиво  соблазнил  и  увез  в  Европу  мой  друг  (посол,  артист,
теннисист).  Я рыдал, как белуга, три недели и уже собирался повеситься,  но
тут  нарисовались  вы".  Теперь волоки  ее  домой  взглянуть  на  настоящего
Пикассо. Главное, чтобы там не было жены.


     Врать напропалую  --  это главная заповедь настоящего мачо, без которой
нельзя приниматься за дело. Я всегда вру женщинам и тебе советую. Я честен с
ними  только  в одном --  я  настойчиво  требую  сексуальных  отношений.  И,
главное, ничего поделать с собой не могу.
     Например,  я  никогда не говорю женщинам,  что женат.  Это исключено. И
зачем? Многих это известие отпугивает.
     Женщины  редко спрашивают прямо в лоб, но смысл вопроса всегда понятен:
"Какой вы худой. Вас, наверное, жена не кормит?"
     Здесь  надо  сделать  морду  топором и  сказать  по  возможности  самым
равнодушным голосом:
     -- Какая, на хер, жена? В данный момент времени я совершенно свободен.
     Врать можно  о  чем  угодно и  в каких  угодно количествах. Чем  вранье
масштабней, тем сильней эффект. Перед профессиональным вруном еще не устояла
ни  одна женщина. Фокус  заключается  в  том,  чтобы  маленькие  подробности
большого вранья выглядели правдоподобными.
     Но  тш-ш. Это конфиденциальная информация, Скуратов. Я надеюсь, ты меня
понимаешь?


     Конечно, неприятно, когда два таких респектабельных джентльмена, как мы
с Максимовским, остаются без ночлега. Всякое случалось в жизни, но до такого
еще не  доходило,  чтобы  не  было крыши  над головой. И даже в  подъезде не
переночуешь, теперь все  двери,  будь они  неладны, запираются  на магнитные
замки. Попытка втроем устроиться на ночь в автомобиле ни к чему хорошему  не
привела. Несмотря на ее внушительные размеры  снаружи,  внутри машина совсем
не годилась  для  спальни. Всем было тесно,  все  затекли, и  через  полчаса
начался бунт.
     -- Кому как, а мне неудобно, -- сказал я.
     -- А я хочу в туалет, -- поддержала меня Катя.
     -- Если  бы у меня в машине стоял еще и туалет, ей бы цены не было. Или
я должен принести тебе горшок?
     -- Спасибо, не надо.
     -- Тогда  в чем  дело? Выходи на улицу, снимай штаны и  садись рядом  с
колесом.
     -- Мне нельзя на улице, там холодно.
     -- Тогда давай прямо здесь.
     Я понял,  что  Максимовский  колеблется. Надо  было его только  немного
подтолкнуть.
     -- Сколько проку  от  того, что  мы  здесь  сидим?  Давайте  поднимемся
наверх, -- предложил  я. -- Вы с Мариной помиритесь, да ты и сам, я вижу, не
против, а мы с Катей хоть выспимся по-человечески.
     Вперед запустили Катю. Не вызывая подозрений, она просочилась в подъезд
следом  за  загулявшей  парочкой  и  скоро,  усыпив  бдительность консьержки
коробкой прошлогодних конфет, мы уже звонили в дверь Марины.
     -- Я так и  знала, Максимовский, --  через  бронированную  дверь  голос
Марины  звучал  приглушенно  и  довольно противно,  -- что  вы  от  меня  не
отстанете.
     -- Соскучилась?
     -- Еще как.
     -- Тогда пусти в дом.
     -- Разбежалась. Вы же обещали больше не пить.
     --  Если  я  чего  обещал, то  обязательно исполню.  Открывай.  В конце
концов, я здесь прописан.
     -- Друга своего опять с собой притащил?
     Она меня точно хочет.
     -- Которого?
     -- Ну, Игоря, Боже ты мой.
     -- А куда ему деваться? Мы ведь с ним как два утюга пара, куда он, туда
и я. Открывай уже, не паскудничай.
     Марина приоткрыла дверь, и Максимовский сразу же сунул в нее голову.
     -- Ку-ку. А вот и мы.
     Марина отступила и накинула на себя какую-то соблазнительную тряпочку.
     -- Я жду от вас подвига, Максимовский. Зовите меня замуж. Пора уж.
     -- Прямо сейчас?
     -- Прямо сейчас.
     -- При посторонних?
     -- Это кто тут  посторонний? Это он-то посторонний? -- опять речь зашла
обо  мне  и,  кажется,  Марина  на  что-то  намекает. -- Он  мне  совсем  не
посторонний. Мы только не спим еще вместе и в туалет не ходим.
     -- Можно мне в туалет? --Катя вышла на свет.
     -- А это что за кукольный театр?
     -- Это его дочь, -- просветлел Максимовский. -- Превосходный экземпляр,
правда?
     Марина долго не могла вымолвить ни слова.
     -- Дочь? Сколько тебе лет?
     -- Четырнадцать. -- Рядом  с  многоопытной, видавшей  виды Мариной Катя
немного растерялась.
     Марина что-то посчитала в уме.
     -- Не знала, что у тебя есть дочь.

     Дверь в их  спальню плотно  не  закрыта.  Сквозь щель я  слышу  возню и
переговоры.
     -- Мне завтра надо составить список подарков и покупок на Новый год, --
шепчет Марина.
     -- Большой, как мой Везувий? -- шепчет в ответ Максимовский.
     -- В два раза меньше. После "Праги" мы ездили к Геращенко на дачу, надо
было забрать мамину шубу  и  фотографии. Помнишь, мы  снимались в  хранилище
Центробанка?
     -- Не-а.
     -- У дяди Вити без очков такая смешная рожа!
     -- У дяди Вити? У какого дяди Вити?
     -- У Геращенко! -- злится  Марина.  -- Хватит.  Давай спать, я устала с
дороги.
     -- Длинной, как мой Везувий?
     -- Разумеется.
     -- А я твой маленький пупсик?
     И  так  далее, и тому подобное.  До  чего  же противно подслушивать под
дверью, когда два небезразличных тебе человека собираются трахаться. В такой
ситуации  гораздо  интересней подглядывать, но и это кем-то учтено  -- дверь
открыта в другую сторону, так что ни черта не видно.
     -- Куда ты суешь? -- шепчет Марина. -- Не туда.
     Какой чудовищный  разврат. Я вскочил, накинул халат и отправился искать
Катю по комнатам.
     Вот  так  всегда: любовь настигнет вас с неизбежностью смерти, и будьте
уверены, она сделает  это в самую неподходящую минуту.  Она  схватит  вас за
горло  своими  цепкими  пальцами,  словно  беспомощную куклу,  встряхнет как
следует   и   притащит   через   невидимые   коридоры   прямо   под   одеяло
пятнадцатилетней девочки...
     Катю  я,  конечно,  разыскал,  и  мы  немножко похулиганили*. Прибегала
Марина, хваталась за сердце, пила шампанское из  горла, а  на следующее утро
проснулись мы все вчетвером в одной кровати. Причем мой  неугомонный мустанг
даже не шелохнулся, а поутру это верный признак того, что я сыт по горло,  и
ближайшие семь тире  девять часов меня не соблазнит даже  Афродита в костюме
Евы.

     * Похулиганить -- прыгать до потолка, рычать и биться в конвульсиях.

     Что ни говори, а жизнь полна сюрпризов.

     А дальше все пошло наперекосяк.
     --  Ты прогуляйся, пока  я нагрею машину,  -- сказал  Максимовский.  --
Только далеко не уходи.
     -- Постараюсь,  -- ответил  я  и  искривился. По башке  словно треснули
колотушкой.
     -- Можно  мне  с  вами? --  Несмотря на все  бдения  и  перипетии, Катя
выглядела как огурец.
     -- Нет, -- отрезал я и снова получил колотушкой по лбу.

     С  каждым днем  для  меня становится все  очевидней,  что жизнь моя  --
пустая трата времени. Я ем, сплю, работаю, не разгибая спины, и трахаюсь, от
случая к случаю. А на выходе ноль. Мне нечего предъявить человечеству, кроме
своих бесконечных  претензий. И  на кой хер, спрашивается, мне все это надо?
Ведь я был мертв. Особенно последние десять лет жизни я  был самым настоящим
трупом.  Укором  самому  себе  и  своим   детским   амбициям.  Я  никого  не
осчастливил,  и очень сомнительно, что когда-нибудь смогу осчастливить. Даже
эту глупую девочку, уже возомнившую себя, вероятно, моей невестой.  Господи,
надо же было ухайдакать полжизни, чтобы понять такую простую вещь.
     Бог,  наверное, очень меня любит, раз позволил дожить до сего дня. Все.
Сейчас опохмеляюсь и  больше ни-ни. Завтра собираю  вещички  и  в монастырь.
Куда-нибудь  южней, подальше  от этой холодной зимы.  Да хотя бы и  в  землю
обетованную.

     Не успел я сделать и  тридцати шагов,  когда  за  моей  спиной раздался
адский грохот. Земля вырвалась из-под копыт, и  я врезался мордой в асфальт.
Я  лежал, а сверху  на голову сыпался мусор  из штукатурки,  осколков битого
стекла и металла.
     -- Нет, ебаный в рот, такая жизнь мне совсем не нравится! -- Я встал на
колени. -- Ни хера себе фейерверк!

     Всю  свою  сознательную жизнь  я занят изнурительными поисками Бога. Но
этот  сукин сын от меня куда-то спрятался. Я искал его везде. В себе самом и
за своими пределами. В любой  доступной мне  реальности. Я  перелопатил горы
литературы,  я перепробовал  практически  все  наркотики. Я пять  раз был  в
Иерусалиме. Однажды меня чуть не изнасиловал шаман в Певеке. Я тратил на эти
цели  суммы, сопоставимые с бюджетами  небольших  городов. Но он  как сквозь
землю провалился.  Возможно, он  уже  стар,  боится  конкуренции  и  поэтому
прячется от меня? Быть может, я плохо искал? А может быть, его нет вовсе? А,
может, я его уже нашел?

     А, может, я и есть сам Господь Бог?!
     Бог? Дьявол. Инь? Янь. Черное? Белое. Добро? Зло. Тепло? Холодно. Жарко
тебе? Попей ледяного "Боржоми" с  пузырьками.  На улице зима? Рюмку водки  с
мороза. А не  забудь закусить бутербродиком с икрой.  А на  пушистом полу  у
камина? А чашку горячего шоколада с лимончиком и дорогим коньяком? А грибной
дождь? Ты  нагибаешь  голову,  ныряешь  в  сарай, а  там,  среди  чистоты  и
солнечных  зайчиков,  промокшая до  нитки Софи Марсо? А  если  вода плещется
внизу  и  щекочет пятки?  А ты лежишь  на  теплых  досках лодочного причала,
прикрывая лицо ладонью, и жмуришься на облака...
     Почему человек  всю жизнь делает  не  то, что ему хочется? Почему он не
выращивает  цветов и не  спасает блондинок  из огня? Почему он не  посвящает
свою жизнь  ловле рыбы, сочинению музыкальных  сонетов,  или путешествиям на
воздушном шаре? Почему он не живет в том климатическом поясе и даже не в том
тысячелетии? Почему вокруг одни мерзавцы? Почему цивилизация  подчинила себя
невежеству? Почему во всем мире свирепствует тирания безмозглых дегенератов?
Почему? Почему? Почему?!
     Сотни  и тысячи подобных "почему?" ставит перед собой человеческая раса
с первого же дня возникновения и прячет голову в песок, уклоняясь от прямого
ответа.
     Человек всегда стремится туда,  где хорошо, но всегда остается там, где
ему плохо. С  практической  частью  этого  странного  дуализма  человечество
кое-как  освоилось, а  вот  теория  никак  не  дается.  Вместо  того,  чтобы
ежеминутно наслаждаться жизнью человек посвящает  себя страданиям. И хотя он
мучается  в основном ночными  галлюцинациями,  вызванными перееданием жирной
пищи  и  кислородным  голоданием,  угрызения  совести  у  него  тоже  иногда
случаются.
     Он   боится   всего  на   свете:   скорпионов,  врачей   землетрясений,
трансвеститов,  даже  собственных желаний.  В  связи  с  этим  он  регулярно
размышляет о  возмездии  какого-то Бога,  в существовании которого  сам  без
конца  сомневается. И первую скрипку в нагнетании страха перед этим свирепым
Божеством играет, несомненно, Церковь.
     Церковь накладывает на твои  хрупкие плечи оковы разнообразных запретов
и  ограничений не  просто  так. Она борется  за  твою душу. Она  мечтает  ее
заполучить.  Не только  при  жизни, но и  после  смерти.  Зачем  ей  мертвые
души?...
     Все просто: Церковь  - это такая же  контора, которая оптом и в розницу
торгует  душами людей так же,  как  Роман Абрамович, скажем, торгует нефтью.
Между прочим. Не хотел ведь  говорить, но все равно скажу. Романа Абрамовича
хотят грохнут. В натуре не шучу. Причем сразу несколько миллионов человек. И
я  один  из  них. Почему? Да потому!  Что Роман  Абрамович  столько же имеет
оснований на твою нефть, сколько Церковь на твою душу!
     Не  верь  никому,  береги свою душу,  человек,  ибо  твоя  душа  -  это
Сокровищница, наполненная  Жизнью. Сокровищница,  из которой  черпается сама
Вечность. Душа - единственная твоя собственность. И самое тяжкое твое бремя.
Никому ее не закладывай ни за какие пряники. Гордись ей и пользуйся  сам  до
скончания  веков.   Научись  жить  в  гармонии  с  Собой  и  всем  остальным
Мирозданием, и еще при жизни твоего тела твоя измученная душа  попадет в Рай
без помощи посредников.
     Территориально Рай  находится  на  Земле.  Это знает каждый идиот.  Там
много солнца,  еды и  девки  круглый год съезжаются  со  всей  Европы, чтобы
перепихнуться с  тобой, сделать тебе массаж  и  счастливо  отбыть  восвояси.
Недавно он каким-то чудесным образом перекочевал на небо, и теперь попы всей
планеты,  используя один из самых отвратительных методов  убеждения  - метод
запугивания, продают в Рай, словно в Диснейленд, билеты.  На каком основании
спрашивается? А хер их знает.
     Важно помнить, что  Рай был  и остается в пределах  досягаемости любого
человека. Ключ от него  в твоих руках. Хочешь  попасть в Рай? Убери  помеху.
Взорви Церковь!  Чтоб  камня  на камне  не осталось! Чтобы  вся  эта  гнилая
бюрократическая машина рухнула  под собственной тяжестью, расчистив  прямую,
как стрела, дорогу к Богу!

     Жизнь  такая короткая, поэтому  романов я не  пишу, а главное, чужих не
читаю.  Начитаешься  всякого  дерьма,  а  потом  думаешь  :  "А вдруг  ты  ,
действительно, какой-нибудь псих, лежишь себе  сейчас в сумасшедшем доме, на
тебе смирительная рубашечка и вся  твоя жизнь тебе только мерещится. А вдруг
все мы психи?"


     Шатаясь, я брел обратно, непонимающими глазами смотрел на груду железа,
не так давно служившую автомобилем лучшему моему другу.
     Трудно   представить   себе   человека   более   жизнерадостного,   чем
Максимовский.  Еще вчера,  да какое там вчера, всего лишь десять минут назад
его  безупречное  лицо  мелькало у меня  перед  глазами. Теперь Максимовский
напоминает шашлык. Его обгоревшее тело лежит у моих ног и  дымится.  Если бы
за  последние два дня мы  не выпили столько горючего, может быть,  он  и  не
расплавился бы так быстро. Вот так: век живи, век учись!
     Максимовский -- человек-оркестр. Прирожденный победитель,  эксклюзивный
тираноборец,  феноменальный герой. Хозяин жизни,  чемпион  мира, белоснежный
воротник.  Укротитель  ядовитых  петухов,  кумир и  триумфатор. Великолепная
интуиция. Титаник! Вместо души у него нефритовый монолит и сердце из лунного
камня.  Кто-то  поджарил  ему  задницу? В  связи  с  этим  я  разочарован  и
невменяем, и оставляю это событие без комментариев.
     Отовсюду  сбежался народ. Кто-то поливал машину из ведра, кто-то бросил
покрывало на Максимовского. Поразительно, но больше всех остальных хлопотала
тетка в облезлой ондатровой шапке. Она организовала на площадке такую жуткую
суматоху, что мне стало стыдно за вчерашний инцидент.
     Вокруг мельтешили какие-то бессмысленные люди, в ушах еще звенел взрыв,
но я услышал ее.
     -- Спросите у него, -- сказала Катя голосом  сладким,  как рахат-лукум,
-- я нравилась ему хоть немного?
     А потом я ее увидел.  Она сидела посреди толпы  в луже крови  и глазами
искала меня.
     -- Я  здесь,  --  произнес я,  как  только  оказался в  силах  что-либо
говорить.
     -- А, это вы. Вы живы, слава богу.
     -- Не знаю, жив ли я.
     -- Не казните себя, вы ни в чем не виноваты. Дайте вашу руку.
     Я склонился, взял ее тоненькую ладонь в свою руку и заглянул в глаза.
     Ни один  мудрец  на свете не  смог бы  описать  эти  глаза. В них  было
столько силы и любви, что я не удержался и заплакал. Я ревел навзрыд. Первый
раз в жизни не от жалости к самому себе. Почти физически испытывая страдания
невинного  человека, я  оплакивал  дитя,  по  злому  стечению  обстоятельств
оказавшееся втянутым  в  орбиту жестоких  мужских  ристалищ  и  междоусобных
братоубийственных конфликтов на нервной почве.
     После всего, что выпало на долю этой юной красавицы, Всевышний, если он
на самом деле существует, просто обязан предоставить ей пентхаус с панорамой
самых живописных уголков Рая.
     -- Я хорошая девочка?
     -- Хорошие девочки в такое время дома лежат, в кровати.
     -- Значит я плохая девочка. Мама тоже говорит, что я в детстве воровала
игрушки в магазине. Видать, я неисправимая. Поговорите со мной.
     Земля  задрожала.  Мне  стало еще страшней.  Казалось, что  сами Основы
Мироздания сейчас качнутся и сгинут во мраке вместе с ее последним вздохом.
     Я прижал ладонь к ее груди, пытаясь остановить поток крови.
     -- О чем?
     -- Обо всем. Я так мало жила. Я ничего не знаю.
     -- Я все знаю.
     -- Это вы. А я?
     -- И ты скоро узнаешь.
     -- Посмотрите на меня. Из меня хлещет кровь. Я не доживу до обеда.
     -- Ничего страшного, пообедаем в другой раз.
     -- Вам бы с Максимовским только кривляться.
     -- Дурная привычка.
     -- Темнеет.  Держите  меня крепче.  Пожалуйста, не  молчите.  Я  всегда
боялась темноты. Я боюсь.
     --  Не бойся. Сейчас не надо думать об  этом. Оставь все  свои страхи и
воспоминания здесь,  на  земле, я за  ними  присмотрю.  Там, куда ты  сейчас
пойдешь, нет темноты.
     -- Я знаю.
     -- Тише, тише.
     -- Я тихо.
     -- Закрывай глазки и спи.

     ЗАНАВЕС

     Дальше тебе лучше не соваться, Скуратов!


     "Вчера  утром хроника  происшествий  нашего города  пополнилась взрывом
очередной  иномарки.   Как  нам  сообщили   в  ГУВД  столицы,   31   декабря
приблизительно в 11 часов утра в одном из дворов, расположенных на проспекте
Мира,  взорвался  внедорожник "Тойота  Ленд  Крузер", принадлежавший некоему
г-ну  Максимовскому.   Основная  версия  следствия  --  заказное   убийство,
связанное  с  коммерческой   деятельностью  г-на   Максимовского   на  посту
генерального директора частного  стоматологического  центра.  Второй жертвой
вчерашнего   инцидента   стала  несовершеннолетняя   Екатерина  Серафимович,
урожденная  города  Евпатория.  Следствие  располагает  сведениями,  что  Е.
Серафимович  была  малолетней  любовницей  г-на Максимовского и промышляла в
Москве проституцией.
     Только  благодаря самоотверженной  работе Московской  милиции взрывы  в
столице гремят все реже и реже..."

     Я  тебе  не   рассказал  историю  о  том,  как  под  личиной  Владимира
Владимировича Путина, ко мне являлся лично Мефистофель и предлагал на выбор:
установить  новый  мировой порядок во  главе  со  мной в качестве  безумного
диктатора,  нефтяную скважину в Кувейте  или  недостроенную дачу в Барвихе в
обмен на четыреста долларов, блок "Marlboro" и билет до Владивостока.
     "Ты не  предлагаешь  мне того, чего хочу я, -- сказал я  в свойственной
мне  манере. --  А хочу я  несметных сокровищ, хочу я  немеркнущей  славы  и
вечную жизнь. Потому как, бляха муха, по всем статьям я самый что ни на есть
гений и сам прекрасно это понимаю, но теперь наступило такое время, когда об
этом должно прийти понимание и ко всем остальным людям".
     "И все?" -- спросил меня Мефистофель.
     "Нет не все! Мне еще нужна какая-нибудь  такая штука, чтобы производить
впечатление на девочек".
     "Понимаем.  Есть  ультра-мега-вибро-луч,  последняя  модель.   Вызывает
оргазм у всех женщин без исключения в радиусе пяти метров".
     "Что-нибудь попроще. Не такое экстравагантное".
     "Не вопрос", -- согласился Мефистофель.
     Тогда мы  заключили сделку. В обмен на мою душу он дал мне эту рукопись
с тем, чтобы я опубликовал ее под собственным именем.
     "При чем здесь  бедные  китайцы?" --  спросил  я,  перелистнув  десяток
страниц.
     "А хер их знает, -- ответил Мефистофель. -- Сейчас  все, кому  не лень,
пишут про китайцев, решил написать и я".
     "Но такую рукопись ни один мудак не опубликует".
     "Наберись терпения. Найдется один, который опубликует".
     Мне кажется,  он здорово продешевил, поэтому в нагрузку к  душе я также
предлагаю ему пару  прекрасных коронок из металлокерамики, которые  случайно
прихватил, когда был на производстве у Максимовского.

     Мне  жалко  прощаться с  тобой,  Скуратов, хотя наверняка  ты пьяница и
бабник, да к тому же глуп, как осел. Впрочем, это легко проверить.


     если ты читаешь эти строки, то:
     1) ты читаешь эту книгу с конца, а это верный признак глупости;
     2) ты читаешь книгу с  начала,  а это самое глупое занятие, какое можно
себе вообразить, ибо за все то время, которое ты на нее потратил, можно было
заработать  миллион,  посадить  несколько  деревьев,  смело оплодотворить  с
десяток-другой человеческих самок и вылечить застаревшую гонорею.
     Кроме того, я просил тебя не читать эпилог, но ты все-таки его читаешь.
Называется подобное качество характера упрямством, и свойственно оно ослам.
     Вывод очевиден: ты глуп.
     А значит, у тебя жидкие мозги. Поэтому они сгниют первыми. Затем глаза,
легкие и печень.
     До свидания. Увидимся в стране вечной охоты.

     P.S.  Лично  я намеревался  сделать  эту запись невидимыми  химическими
чернилами, но  мой третий  внутренний голос  настоял на  традиционном, более
доступном восприятию  способе. По-моему,  это категорически  снимает с  меня
всякую ответственность за реакцию твоего неподготовленного рассудка.
     Аминь.
     Навеки ваш,
     Игорь Плотник
     2001 год от рождества Христова.

     PPS. Да, Скуратов, вот еще что. Не забудь переписать книгу сорок раз от
руки и разослать друзьям. Иначе на видать тебе счастья, как своих ушей.




Last-modified: Thu, 19 Sep 2002 11:33:15 GMT

Оцените этот текст: