чков и любит поражать меня своим рокочущим басом и мефистофельским бравадо: - Борррис, вы, что думаете? Мы тут играем жизнью и смертью. Наш элегантный бизнес базируется на трагедии, на четырех "Д" - Death, Divorce, Debts, Depression - Смерть, Развод, Долги, Крах. Одно время Гидеон скупал русских авангардистов начала века - Явленского, Клюина, Малевича, но потом, еще до разгромной статьи "Фальшак!" в журнале "Искусство в Америке", он убедился в массовых подделках и потерял деловой интерес. Случается, он приглашает меня в галерею на верхний Вест Сайд для переводов и неформальных консультаций по вопросам восточно-европейского быта и антиквариата. Недавно меня вызвали на аукционную сессию по поводу закупочного лота 0794. Мистер Аалтунен был чрезвычайно занят; поэтому я сам ознакомился с картиной обнаженной модели и сел ждать в общем рабочем зале. Наконец, меня пригласили в кабинет. Мистер Аалтунен извинился, поблагодарил за терпение. Он сказал, что по основной картине в совокупности с двумя ящиками прочей живописи вопросов не имеется и заговорщицки шепнул: - Полотна, купленные за полмиллиона, запроданы с хорошим коммиссионньм процентом, так как... - И еще тише, мне на ухо: - Малоизвестный мастер погиб на TWA-800. И мистер Аалтунен показал мне копию свидетельства о смерти. Находившийся в составе лота плотный целлофановый пакет с бумагами, принятый сначала за паспорт работы, оказался при ближайшем рассмотрении русским текстом. Там же было приложено уведомление, что поставщик торгового лота за указанньм номером просит, если можно, не выбрасывать, вернуть ему эти бумаги. Мистер Аалтунен абсолютно не возражал, но, осторожность не мешает, просил моего, так сказать, просвещенного мнения. Пакет содержал мелко исписанные листы с неясньми эскизами на полях. На титульном листе рукописи, под резким росчерком в виде силуэта Эйфелевой башни был титул - О, Пари! Ниже, карандашом, мелко приписано - "Поэма". Не успел я приступить к чтению, как был напуган криком - Здравствуйте! Улыбаясь, ко мне подсел высокий человек; сказал, что он - представитель поставщика, Макс. Он быстро и путанно говорил, что художник проданной картины был бы (или будет?) счастлив. Что он не получал в жизни подобных денег, как это бывает в истории искусства. Что дело пахнет трагедией и загадкой; намекал на дорогие похороны не то художника, не то его матери. Этот господин предложил быстро сделать ксерокопию русских записок, одну ╜ ему, другую - мне; и, явно преувеличивая мои полномочия и возможности, стал уговаривать меня, что для улучшения спроса и картинного бизнеса надо немедленно опубликовать записки (что я, собственно говоря, и делаю настояпщм изданием). С позволения мистера Аалтунена мы сделали ксерокопии. Я сдал оригинал записок архивисту галереи. На всякий случай. Пока я читал то, что выглядело как исповедь автора проданной живописной работы, преставитель поставщика, он уже получил свой весьма круглый чек за картину, не уходил от меня. Странным образом он оживлялся все больше и больше. Читая, я встречал его имя в записках; а он, в это время говорил, не умолкая, что с родителями, слушателями Высшей Партшколы, жил в Москве на Садово-Кудринской. Как иностранец он был знаменитостью своего рода. На проспекте Маркса стоял - 'Макс, вылезающийиз трубы' (Ха!). Учеников водили в Планетарий, и в темноте, с небесньми светилами на потолке, диктор говорил: - В такие-то часы, под таким-то градусом, над горизонтом появляется планета Марс... Класс начинал вопить: - Ма-а-акс! (Ха-ха-ха). После вынужденного замечания этому господину, что его поведение возмутительно - он мешает заниматься мне и остальным в рабочем зале, он ногой под столом с отвратительньм стрекотом принялся катать граненный карандаш, говоря, что тому научился все в той же московской школе. Раздраженный, я плохо понимал текст; с трудом не мог сдвинуться с единой строчки. Осилив все же несколько страниц, я был в замешательстве. С рядом вопросов хотел обратиться к возмутителю спокойствия, но тот бесследно исчез. Я перечитал настоящие записки снова несколько раз. Если художник погиб, кто и зачем написал все это? Макс? Такое ему не под силу. При кратком знакомстве, он показался мне более чем подозрительным. В тексте, кажется, упоминалась его мечта о быстром обогащении. Во мне просыпался частный сыщик-волонтер. В аукционных ведомостях нашелся адрес Макса. Ближе к сумеркам я оказался в районе Вашингтон Хайтс. Из застекленного подъезда звонил в квартиру - ответа не было. Стал нажимать кнопки наугад. Задребезжал зуммер; дверь отворилась. Поднялся на лифте. На десятом этаже вышел, вычислял в уме расположение коленчатого коридора. Сердце мое колотилось, точно у злоумышленника. Только минут через пять, после того, как я закрыл за собой лифт, медленно, на цепочке, приоткрылась одна из дверей. Прихрамывая, приблизилась крупная пожилая женщина, подозрительно оглядела, спросила: ╜ Где ваши вещи? - Я направлен агентством АПА, - сказал я заготовленную фразу. - Сдается, сдается, - кивнула женщина, - Щас отомкну. Она звенела ключами, открыла дверь в углу коридора. - И шо они уси хлопцив нам присылают? Вы, случаем, разных бисов,чертей не малююете? Я сказал, что нет, я не художник. И небрежно спросил - что стало с прежним жильцом? Но женщина уже удалилась к себе; накидывала цепочку. - Супер будя завтра, в четверг. Вопросы скажет. ... Жениться, - однако пробурчала она, копаясь с защелкой. - Уихали усим кагалом. - В Париж? - Ага, на эти самые Бахамы. И громко захлопнула за собой дверь. Я зашел в квартиру. Она была пуста. Одна верхняя половина матраца лежала углом на полу в большой комнате. Не зажигая света, я стоял у окна смотрел на Гудзон, на заочно знакомый вид с высоты. Потом, я пошел по следу, надеясь, что не совершаю ничего предосудительного. Заглядывал в углы, приподнимал ковер, где его края отставали. В малой комнатке можно было уловить слабый запах лекарств. В другой - на полу находил кляксы красок. По очереди открывал дверцы пустых стенных шкафов. В прихожей, в шляпном отделении, валялась спутанная груда проволочных вешалок, рулон старых газет и стояла коробка из-под настольного вентилятора. Внутри был сложен шотландский плед, на нем - пластиковый мешок, полный разных художественных принадлежностей; там же,╜ однорукая шелковая кукла в высокой красной перчатке. Я расстелил на матрасе свой плащ, устроился поудобней и развернул на полу газеты. Многие из них слиплись - в нашлепках масляных красок. Вырванные из журналов страницы со снимками. Множество снимков. Все о катастрофе TWA-800. Печатные статьи, иллюстрации с пометками углем и фломастерами. Между страниц застряло что-то твердое - плотный катышек блокнотной бумаги. Осторожно расправил на ладони - то была перечеркнутая линованая страница, такая же, как в читанных мною дневниках художника. На ней имелся эскиз человека - руки в стороны, падающего в воду. И, пробой пера, повторяющиеся и перечеркнутые размашистые надписи - Мои Эпизоды. Мои Эпизоды... Ниже фраза ╜ Макс, ты - большой Жульен. Нашелся также обрывок засвеченного поляроидного снимка. На нем, с плохой вспышкой, была снята полногрудая девушка, как зебра, расписанная по голому телу цветньми полосами. Я вычитывал слова, желтьм выделенные в статьях, прислушивался, ждал, наверное, привидений. Отдаленно, за стеной, слышалась рекламная телемузыка, монотонные голоса и гул самолетов. Не заметил, как заснул. Разбудил меня резкий свет или песня, или то и другое. Где-то у широкого окна покойный Монтан беспечно, будто нет ни смертей, ни горя, распевал о Париже. Из щели под напольной отопительной батареей я вытянул пыльный, перемазанный красками радиобудильник-кассетник. Красные цифры времени на нем показывали 5:30. В тоске я стоял у окна, не зная что предпринять. Из-под облаков к земле шел рваный белый след, как от упавшего самолета. Пора было уходить восвояси пока не явился супер. Легкий на помине - щелкнул замок. Кто-то зашел и стал копаться в прихожей. Человек, на первый взгляд показавшийся мне страшно знакомьм, приблизительно моего роста и сложения. Высокую картонную коробку занес в комнату, мурлыча под нос, и что же? Все про тот же Париж. Про ветер и солнце, про то, как два школяра несутся в его кварталы рука об руку... Тут он увидел меня. - Извините, - сказал по-английски. - Я на минуту. Не думал, что так быстро заселят. Я сказал, что это мне надо бы извиняться; я не собираюсь здесь жить. И, в свою очередь, спросил, уже по-русски: - Вас зовут Женя? Показалось, что он кивнул, но очень неуверенно. Стоял настороженный, молча. Я сказал, что видел его картину и читал записки. - Какими судьбами? - Я, вообщем-то, из агентства АПА?... Он побледнел, насильно улыбнулся и, так улыбаясь, протянул в мою сторону обе руки в кулачках, сдвинутые вместе как для наручников. ╜ Гилти-аз-чаржд, виноват, гражданин начальник. Мне было неловко. Оправдываясь, я пытался обьяснить, что я абсолютно частное лицо - у меня ни обязанностей, ни прав. Что утром я, кстати, видел Макса и...╜ Если это не будет бестактностью с моей стороны, просто хотелось бы ... Лулу - реальная фигура? - О, еще какая реальная и какая фигура, - сказал Женя. - Я точно женюсь. Все как написано, как задумано. - Задумано? А как насчет вашей гибели? - О, это Макс. Проблемы мои, но голова Макса. Я улетал; недавно похоронил маму. Меня ошеломило это острое чувство╜остаться одному. Не одинокому, нет, но следующему в конвейере жизни. Без прикрытия, что ли? И я... правда, сел в автобус домой. Начался мой очередной эпизод. Тяжелей, чем когда-либо. Я кричал, настаивал, что мама╜жива и, как обычно, на обследовании в больнице; что это меня нет - разбился. И тогда Макс уговорил, чтобы я записал подробности так, как мне хочется. На этом условии он, большой жульен, поклялся устроить мне буст - рекламу, чтобы продать картины, достав сертификат о смерти. Десять пассажиров ведь так и пропали бесследно. Я начал писать нехотя; потом разошелся - поверил, что пишу правду, если не о крушении самолета, то о крушении одной очень расхожей иллюзии. И поделом. Иллюзиям суждено лопнуть однажды. Не так ли? Если вы из агентства, вам все известно. Теперь, я слышал, моя живопись нравится даже критикам. Не парадокс ли! Будто она станет лучше, если погибнешь в знаменитой катастрофе? Теперь, похоже, я и сам знаменит. Допускаю, что мне грозят теперь неувязки с законом. Вы не в курсе? Я живой труп, так сказать. Чтобы возродиться, мне нужно исчезнуть. - В свой Париж? - О, нет╜довольно. Парижем, 'где чешутся ногти', я, кажется, переболел. Ясно, что пресловутый парижский шик - такая же выдумка как, скажем, в свое время, спиритизм, верчение столов или большевистский рай - удобные полуфабрикаты для массового потребления. Земля велика и жизнь бесконечна. Буду писать. Макс - мой менеджер и агент. Кстати, ждет внизу, за углом. Если вы не возражаете, я давным-давно должен бежать. Он обхватил коробку левой рукой; протянул мне правую. Я вышел на лестницу напоследок взглянуть на героя, но нержавеющей стали дверца лифта, бухнув, замкнулась. В ней смутно играло одно мое собственное отражение. 1996