Олег Малахов. Пенистый напиток
(c) Copyright Олег Малахов
Email: egmalakhov@mail.ru
ПЕНИСТЫЙ НАПИТОК*
(пенис, ты и напиток)
Утром постель была чиста. Грудь питала малыша. Капли молока прятались в
складках ночной рубашки. Он мог ждать ее и не замечать своего одиночества.
Шесть месяцев, как полдня. Очнись он однажды в ее руках, что случилось бы с
его сердцем? В мерцании электричества на предпоследнем этаже и в жужжании
комаров, облепивших лампочки, сохранились остатки ее-его поиска.
Правда, иногда хочется умереть. Потом воскреснуть, но все-таки на
какое-то время хочется умереть. Людям нужен доступ к наркозу. Ежеминутно
необходимо осознавать, что ты можешь уснуть на неопределенное время.
Умерщвляя себя, легче выжить.
Ильза уезжала вечером. Поезд подытоживал стук ее сердца своим
неотвратимым движением. Глубоко стонущее самоотрицание боролось с ее
катастрофической боязнью забыть сказочные дни становления. Она уснула легко,
ноги болели от сквозняка. Лицо уютно устроилось у окна. Агрессивный дождь с
полосами молний, кроящими небо, оплакивал путь Ильзы. Ночью в салонах
ревностно любимого Ильзой города состоялись кастинги. Молодежь оголяла
бедра, сравнивала, скучала. Неприкосновенность Ильзы предопределила путь
девушки, и девушка утомила свои ноги, а сквозняк увеличил вероятность
заболеть. Ильза укутала ноги. Гроза, нервная масса воды стекала по стеклам.
Ильза уснула легче, чем в первый раз. Снились ей новые картинки. Она одна, а
в снах ей кажется, что рядом родственники и старые друзья. Ильза любит сны,
но пробуждение отнимает цвет и запах сна, открывает его иллюзорность.
Ильза видит девочку. У нее ясные глаза, удивленный взгляд, она в чем-то
признается. Ильзе слышится знакомый голос. Ильза узнает себя, и неожиданно
поезд встрепенулся, отправляясь с очередной станции, и кошмарно встряхнул
пассажиров. Если бы у Ильзы не болели ноги, она бы не почувствовала тряски.
Ильза расстроилась. Она думала о странных вещах. Странности поглощали ее
мировоззрение. В столовой она обычно сидела одна. Она привлекала людей,
однако сперва каждому хотелось разгадать ее настроение. Ильза не любила
людные места, покидала вечеринки в момент их разгара.
Купе душило Ильзу. Она открыла дверь, вышла в коридор, застыла у окна,
обрела спокойствие. Ночь, ласкаемая дождем, регулировала восприятия Ильзы.
Девушка уезжала, оставляя родные места, приобретая ощущение небытия.
Подчиняясь формуле странствия, девушка силилась понять, что уносит ее и
куда. Она будет секретаршей в нейлоновых трусиках, или устроится
парикмахером, или продавцом в магазине. У нее нет прошлого. Она от него
отказалась. Но сны опровергали его отсутствие. Все таки прошлое напоминало о
себе и болью слева и слабостью справа.
Первый этап движения завершен. Станции не заботят Ильзу. Она не знает,
куда едет. Она знает, что нельзя иначе.
Можно вдохнуть мрак очередного тамбура? Поезд пойман аркой, будто
проникает в толщь радуги.
Глаза Ильзы - частички радуги.
Возникло нечто ужасное. Руки трогают гладь стекла. Губы касаются
прозрачной поверхности. Произрастают поцелуи. Возрождается забытый вкус.
Холодная игра живых подруг, нужно вспомнить их предназначение. Ильза не
видит будущего. В окна своего прошлого не заглядывает. Ее не хотели слушать,
обрывали на полуслове. Она могла привыкнуть. Анализ обнажил глаза. Людям
свойственно плакать. Любовь настигает человека где-то в конечном жизненном
пространстве. Ильза пытается спасти молодость. Сохранить и уберечь историю
осмысления. Ильза наделена глубиной и долгим звуком преобразования. Родной
город должен затеряться в приступах безудержной депрессии. Она обращалась к
проводнику как к представителю другой планеты. Когда он делал ей чай, у него
тряслись и потели руки. У Ильзы блестели глаза. Они шепчут: "Я любила тебя."
Она родилась в вагоне ╧ 8. Последний раз она видела родинку на своей щеке во
сне. А за пределами сна - смутные умопомрачения. Слишком много воды вокруг.
Капли дождя проникают внутрь мозга сквозь ткань головы. В Ильзу
просачивалось беззвучие. Мы редко раздеваемся и ложимся на голую землю.
Ильза мечтала спать под дождем. В незнакомом городе ей нужен кров, а Ильза
ждет неожиданных условий, определяющих ее путь. Она мокрая и беспомощная, но
город готов принять ее и возбудить в ней жажду познания. Проводник
волновался, когда приносил чай. Ильза улыбалась бы, если бы не забыла, как
это делается. Раскрашенные истории ее больного воображения разбивались о
железные шпалы, несущие кого-то к переменам или всего лишь предлагающие
путь. Ильза красиво лежит на верхней полке. Она кажется слабой и призывающей
нежность. Ты видишь Ильзу идущей по улице. Панцирь ее сознания размеренно
поглощает твое внимание. Никого не отмечая взглядом, Ильза сторонится твоего
проникновения. Ильза испаряется. Вода, в которую превращается ее голос, -
горькая-сладкая. Ильзы никогда не было, и вот она исчезла. Руки обернулись
ресницами, волосы на голове заменили волосы подмышечные, лысая промежность
покрылась родимыми пятнами, живот отдал пупок левой пятке, а ягодички
срослись, и Ильза исчезла. Она гордилась своей ложью; она простыла, открыв
окно и вдыхая жаркий рваный ветер. Ильза стоит у стены, повернута к ней
спиной. Ильзу расстреливают из двенадцати ружей (одно дало осечку). Внутри
Ильзы совокуплялись солдаты и радовались небу голуби. Новая плоскость ее
рта, спрятавшаяся в соседских трусах, скрепляет союз с запахом росы на
уходящей в ночь железобетонной основе дерева. В какой-то момент хочется
целовать Ильзу. Ее спутник в спящем купе расстегивал ширинку и непрестанно
поражался своим движениям. Ильза пряталась в покрывалах бешенства. Мысли
бессмысленно промышляли в недрах ее - в гетрах ее. Она выпила компот и
вожделенно наблюдала за разбитой чашкой. Очень странно. У Ильзы нет денег, и
дома, чтобы продать и обрести деньги, и истинной проституткой она быть не
может, подспудно ощущая жизнь как высшее проявление проституции. У Ильзы нет
людей, у которых можно попросить денег, но она следует маршрутному произволу
своих глаз - и ее щадят, или не замечают. Но у нее есть песня. Она
обрывается, когда Ильза находит деньги во внутреннем кармане брюк. Ильзу
давили машины. Москиты целовали ее промежутки тела. День ее рождения
олицетворялся с далекими телефонными звонками. Дорога. Полубрущатка.
Полуснег. Испарения. Дешевая еда. Ильза столбенеет. Город не ждал ее. Город
скучал глазами рекламных щитов. Посреди площади Ильза попала в абстрактную
ловушку безвыходности. Она умеет идти в противоположную сторону. Она
остается по локоть в воде. Стрелок расстался с трепетом своей души. Ильзу
похоронили. Она уехала, когда меркло мирное небо над домашними садами, когда
Гаврош нашел пустую гильзу арабского патрона. Ильзу нагрузили вакансиями.
Ильза ничего не умеет. Под звук аккордеона в переходе она почти уснула, и
обнаружить ее удалось в видении умопомрачительного баснописца.
Этап кристаллизации.
Он внедрился в вакуум моего зерноуборочного комбайна и объявил прогноз
погоды. Коньяка хватило на всю ночь, но ночь не начиналась. Ты периодически
касался ее туфельки. Она падала. Ничего не могла зацепить. Простое
доверчивое лицо ее подлежало мощной одеревенелости. Деформация ее пальцев
развенчивала право на опоздание. И благоприятно закончился сон. И стонущий
Эльвин запоздало разоблачил Жозефину, припудривая ее губки. А Изверг метал
внутренние взгляды, пытался насиловать морально, искушая значимость значения
Соломенской площади. Детская площадка в его коротких штанишках объявила
бойкот его расплавленно-похабному конструктиву позиций, его рою желаний и
отрицаний. Изверг затрагивал важные темы, нуждающиеся в реставрациях. Мой
репродуктор молчал, пренебрежение к Извергу воцарилось в движениях пальцев,
в оранжевом виде из окна, в метаморфозе работодателей. Попытка использовать
меня походит на остервеневшее желание преобразиться. Конкретный аспект
данной взаимосвязи опускает работодателя к моим ногам, вкапывает в асфальт,
брущатку, землю, лаву, ядро земли, где сжигает. Я гордо плюю в сторону, а
слюна неизменно летит в лицо догорающего существа. Воздухоплаватель
здоровается со мной. Я крепко жму ему ноги, остыла важность рассудка,
расстроились музыкальные инструменты. Ожидание поглотило, и рационализм был
впрыснут в мышцу правой руки. Фантастичен прыжок из сферы гоблинов на улице
в церемонию чаепития. Тематическое раздумье откладывалось до лучших времен,
худшие явления новизны привычек распространялись в радиоточках мозга. (Ильза
беспокоилась, ее давили машины.)
It's unnecessary disturbance, when you are so open air.
Distinctly touching necklace I'm losing the sense of essence.
Мракобесие телефонных звонков в дверь. Утрата плавных движений. Цветок
раскрылся поздним утром, шевеля в сознании дуновения глубокой рани.
Я присел в уголке собственноручности, забытые сталкеры выспались,
откликнулись, ими оказались мои глаза, вкопанные в постель бетона.
Административные здания пилотировали в бульканье алкоголя. Освежающее
действие капель соответствовало безупречности моего ленивого потребления
кислорода. Раскрашивая ладони, бойкими движениями распространяя едва
использованные краски, тону в беспричинности одноязыких боеголовок. Я стану
беззвучным голосом, грудой металла с лицом Дон Кихота. Болевые ощущения
диктуются нестихаемым стихийным ветром. Отрывок материи парашюта спасал
Воздухоплавателя. Я смотрел на его силуэт, барахтающийся в воздухе. Остался
плач мгновенности, взрыв контрадикции, глубина исповеди. Возобновляется
всплеск вдохновения. Картины сливаются с глазами. Я помню, вчера кругами
ходил вокруг твоего дома, в его окнах наблюдая твои глаза. Моим рукам
недоставало жетонов и пластиковых карточек, я ускользал в полуздоровую смесь
губных помад и выдохшихся дезодорантов. Девушки садились возле и
рассматривали мое мужественное женское тело. Розовый нерв зрачков отрешился
от капель дождя в темном пиве. Я рисковал лекарством. Я уставал от не я. Мое
присутствие забавляло незнакомок, а из нее струился свет. Улыбающееся лицо
заколдовывало мой однострочный верлибр. Брам читал о том, что жизнь -
перпетуум мобиле; каждый понимал четкость послания. Часы смотрели на нас. А
она радовалась, увидев меня еще раз. Простившись со мной первично, и,
казалось бы, навсегда, она распространила свое любвеобилие и погрузила меня
в свой бесконечный взгляд, созидая уровень проникновения. Хриплый кашель,
джинсы-клеш, бисеринки на задних карманах, обнимает дождь, к которому я не
ревную, - маленький хиппи, поющий песенки про щенков и рассказывающий сказки
взрослеющий ребенок, она вздыхает, прислоняясь к груди, вдыхает мою походную
свежесть, мое пиво, мои стихи, мой иностранный язык, мой язык. Город
готовился к вечернему преображению.
Я сдаюсь, она кровью рисует руны на моем лбу, под левым глазом вырос
длинный золотой волос, она облизывает его, смачивая влагой, накапливающейся
в вагине. Я кусаю ее палец, я испражняюсь на ее левый сосок, размазываю свои
свежие сопли по ее заднице, сдаюсь, иду читать вслух Данте, лечу спящим
криком в анальное отверстие Беатриче, сгораю от лобызаний Калиостро, трогаю
яички Верлена, облизываю Эмилию Д. под мышками. Я получаю открытки от короля
Лир. Я слишком близко. Джулия пытается покрыть мою грудь волосами. Она хочет
оказаться со мной в круговороте сгущающихся домов, она летит на простыне в
море моих поцелуев, она растворяется в моей слюне, она дрожит, лепестками
рук, выплескивая страсть к моему гениальному носовому платку. Ты спишь в
луже моих слез, я вкрадываюсь в стон спящего тела, ты - Джулия, я - кто-то
другой. Ты меня можешь уничтожить, ты не позаботишься обо мне, крапивой глаз
впиваясь в клочья моего сознания, скрывая суть взрослеющего тепла. Я вдруг
не остаюсь, я необычно поздоровался с дружеским током тела. Джулия
поцеловала деснами мою коленку. Я помнил Ильзу. Улицы полнились ее стынущими
сердцами. She's nothing in between. От меня чего-то ждут. Я жду кого-то.
Джулия спит, остужая стонами пространство спальни дома, в котором спит
Джулия. Вектор корыстных изречений конструирует молчание звездочета.
Проводы. Говоры. Взор строк. Лепесток. Клок волос. Ольга-Олег - в молчании
стенания рук укреплялись жестикуляцией.
Баррикады откупоривали глаза, и нежный софит блекло растворялся в
лампаде кукольного домика напротив консульства и запаха иммиграции. На ухо
никто не претендовал, и лишь инфантильность друга и ночного сопровождающего
с глазами Санчо Пансо вселяла веру в... Пот на улице, в стенах рекламных
агентств, "я нажму на курок и заставлю все это исчезнуть", бесколенное
поколение, и вроде бы я все сказал, хватило и 15 минут, но походка девушек
осталась моментом в стратегии бедлама. Я прошел мимо телеграфа и оставил
позади звонок, рождающий иллюзию спокойствия. Дорога откосом, лица бездной,
дойти до забора - опять фразово конструировать видимость расстройства. Du
hast mich - нулевой вариант. КПИ наполнился вопросами. КПУ уединился, и у
КПИ не родился ребенок. Псевдокапэисты облюбовали площадку и попробовали
поэкзистенциализировать. А русые волосы добавляли надежды, произнося: "Я ни
разу не видела мужчин, которые плачут весь вечер." Кто-то сказал: "Сегодня
будут молодые команды... Это хорошо. На молодых интереснее." Протухшие
молодые команды не имели лидеров, и молодежь искала. Плоский стресс. Обрести
личность - укусить еего за ногу (практически, совершить половое сношение).
Мне говорили, все получится, я твердел, постель голодала, поступись стуком
пальцев, подытожив гром музыки, и в глотках кофейной массы догадайся, что
отображают усмешки судьбоносности. Пубиртация. Радость. Откуда-то
уверенность в исконности выбора. Папенькость в структуре головного шлема. В
символике трассы на Вышгород ради сюрприза, а не ради жизни. Не задевайте
меня ногами, которые даны вам лишь для ходьбы, а не для касания меня. Я не
хочу ваших паразитических реалий, используйте алкоголь во время концерта, не
топите ласку рядом в ритуале поиска своих компаний. Не гнездитесь в ячейках
моей пустоты.
Легкий на подъем, гипнотизируемый соотечественник кашляет всегда
по-разному, трет нос, щипает зад. Рукам не хватает того, что там есть. Под
названием искусства, под не запломбированным зубом, под карнизом карниза -
снег или день, или необорванный в голосе голос. Плавно почесывая клавиши и
струны, корчатся иезуиты в масках, наступили на корнеплод, втоптав глубже.
Мне казалось, что мы справимся, она волновалась, и волнение - волнами;
помочь ей - ладонью черпать сладкую воду, солодом увлажняя фразы. Я хотел, я
пытался, она жаловалась, жалела, жалась в переходе, ей не жилось, ее дрожь
требовала острых слов, согласных окончаний. Саван рвался. Соколиные гнезда
силились слиться с древесным миром моего видения.
Будни секретаря.
Звонили непрестанно. Дрожь. Лучший способ избыть гнет скуки. Я налил
горячей воды себе в кружку и растворил в ней чай. Приятно начинать чаем
день. Беспокойство по поводу сложного компромисса чрезвычайно безотчетно
вдохновляло и успокаивало. Деловой ежедневник использовался не по
назначению. Мне назначено. Я сообщу. Присаживайтесь. Стынут ноги. Сесть и
остаться безгневно в мозгу клиентов. Надо бы опрокинуть чашки и восстановить
цепочки. Лучше ехать в сторону Гданьска и воплощать проекты. А мне звонят из
Донецка и объявляют новый номер телефона.
Сидячая работа. Я устала. Кофе не помог. Выпив горячий шоколад, доживаю
до обеда. Перерыв сокращен. Сорванцы в бейсболках носятся за окном. Я почти
в подвале, или я вижу куски солнца, ныряющие в небосвод.
(Ты вытащил счастливый билет или ты не на своем месте.)
Беззвучность.
Она звонкая, хотя ей не нужен мой быстротечный поток.
Девушка на роликах проплыла в мельтешащем лицами-улицами городском
просторе. Девушка улыбалась и плыла. Она разгонялась и прыгала. Защищены
колени и запястья... Она недоступна. Я в черном плаще и со сгустком бровей.
Я не узнает меня, а ведь я думал о ее плавных движениях, о мимике, которая
струилась из ее лица и текла внутри человеческих глаз. Она светилась черной
спортивной одеждой. Подросток с рюкзаком на плечах, в современных очках... Я
стоял у травы, но касался асфальта, и ролерша Алина слушает Ванессу Паради в
MP3, и ее антивирусная программа работает безотказно, но у нее теплая кожа и
свежее дыхание. Она еще не замечает своего проникновения в бессвязную массу
иллюзий современности. Я посвящаю Алине свои шаги по тротуару. Хочу пустить
ее к себе в дом, показать вид на Покровский собор, реставрируемый купол
Софии и изящную Андреевскую, льющую благодать на домики, бегущие вниз
(Ричард чувствовал, как важен момент обретения покоя), и Алине ближе к
поверхности моих переживаний. Она скользит по паркету, мерно дребезжит
стекло и зеркало, вертятся колесики. Календарь 91-го года. Анна Ахматова
задумалась, глазами высматривая истину своей комнаты, и сопереживая моему
виду из окна и с балкона, а Алина не узнала ее нос с горбинкой.
Экскурс.
Департамент обесчленивания...
Ярлык на шее, нагрудный знак. Пересчитывая работников, Изверг морщился,
урчал животом, желая поглотить душистую аппетитную пиццу в своем кабинете.
Уборщица не присаживалась ни на минуту. Олимпиаду завершили не удачно, или
очень даже удачно, но Алина не интересуется этим, ее волнуют ритмы улиц и
страсть увлекаться парадоксами.
Пока Ильза смотрела фильм Франсуа Озона.
Пока Ильза смотрела фильм Франсуа Озона, баснописец подыскивал рифму в
заключительной строфе - поучении.
Знаки препинания.
По артикуляции я заметил, что журналистка говорила не на родном языке.
Ее собеседники не волновались, предлагая темы для разговора. Журналистка
традиционно отдавалась немому общению с заведомо интересными личностями. Я
проходил рядом и лишь настроился на звук ее голоса, дым ее сигарет и
заинтересованность в процессе обмена фраз.
Неужели я ей не интересен. Интересен ли я себе? Я всегда невпопад... я
не знаю, отчего меня уносит в разгул и бесчинство литературы.
Саша...зову брата, отдаю голос небу. Какие далекие 80-ые. Какой наивный
глубокомыслящий ребенок на моей и его фотографии. И в его улыбке - простое
детство с тайнами молотков и отравленного майонеза. Компания "Спрут" -
вытачиваю в телефонную трубку, но слышу свой зов: и
имена...имена...родные...любимые...бесценные... Но не заплакать, а ответить,
что он у руководства, что она приедет через полчаса, что со мной все в
порядке, и улыбнуться неулыбкой, и даже забыть...забыть имена...имена, но
встрепенуться и ... заплакать.
Рецидив.
Пирамиды из звонков. Пытаюсь прорваться сквозь обволакивающие рабочее
место металлические голоса. Я ничего не забыла, а если я забуду, буду ли
уволен... Открыть дверь. Увидеть нужного сотрудника. Успеть пообедать.
Разбить вдребезги компьютер. Швырнуть кипу бумаг в лицо шефу. У него заложен
нос и застужена глотка. Отключить телефоны. Сломать замки. Снять штаны,
задрать юбку - и мочиться на стол, на стулья, ковролин. Разбросать
канцтовары. Вскрыть вены и закрасить все кровью. Славить вакансию секретаря.
Пишу письма. Показываю солнцу пальцы, жмущие кнопки. И каскадом строй
молекул сознания. Я повисаю над псевдосвободой.
Откликаюсь, внимаю песне полуночного радио. Хочешь ли ты? Вне желаний -
слепое вдохновение. Продолжаешь.
Воспаленное взаимопроникновение.
Плакали струны. Много общего с Грапелли. Скрипка и фортепиано.
Грациозный пассаж. Расколотое пространственное мышление, крылышки на
металлическом кузове дельтаплана. Устье Амазонки. Ребра Евы. На что похожи
ее менструации. Гибкое движение по нотам в крен незыблемости. Аплодирующие
"ценители" заглушают виртуозную метаморфозу звука. Ласка. Скука. Астрономия
стресса. Девушка из стекла светится прозрачностью слез, гасит мой утренний
взгляд. Стеклянный воздух над нежными волосами.
Они снимут тебя в кино.
Ильза искала еду. Меню смешивались в голове. Она, не считая деньги,
заказывала черно-красное вино, затем мастерила в своем сознании парус и
пускалась в стихию моря-горя ее... Ее многоликие отражения в зеркале после
бургундского пьют бордо, кагор после каберне. У Ильзы остановилось сердце и
она пыталась его оживить. Сидя на скамье подсудимых в парке Косиора, Ильза
зачиталась буквами растений и услышала шум трамвая. Упадок. Тихо. Состояние
решило измениться. Действует ли Ильза по плану??.. Сперва у нее теплый лоб и
рассыпающиеся волосы, и голая поверхность ее головы, не вписывающаяся в
результат авторской редакции...
╟ ╟ ╟
Какой у нас тут воздух... Открыть все настежь. Взахлеб дышать.
Захлебнуться. Алина рисует звезды. У него женский пол, и междуножное
отверстие его пениса приглашает девушек внутрь. Алина без роликов на ногах,
по сути беспомощна, однако зовущая улыбками и походкой, но не плывет, скорее
купается в градостроительстве, ее спутник не напряжен, у него чистый взгляд,
руки руководствуются движением рядом с ней, веки глаз кратковременно
скрывают его наблюдающий за ней стон, хотя она рядом с ним и держит его руку
в своей руке. И комочки их чувств шевелятся внутри, и поэтому он борется с
потерей на мгновение ее улыбки, с на миг разлучившимися руками, а она дышит
рисунком его полета.
Календарь 91-го года. Икона Петрова-Водкина. Голуби на страже,
оберегают городские свалки. Святой Андрей величественностью своих куполов
зовет шторм. Я все тот же, я все там же. Когда-то в моей жизни была девочка.
Ее имя казалось мне любимым. У девочки был свой запах и не сформировавшийся
мир мыслей и ощущений. Я трогал ее руки, и ей верилось в обретение друг
друга... Я нежно относился к ее окнам, к ее низкой температуре, горящему
лицу. Я пытался ею наполнить себя, ежемгновенно пустого. Девочка занималась
плагиатом, плодила варианты. Я мог быть первым и последним, а оказался ни
первым, ни последним. Как будто это не девочка с карими глазами. Как будто
Алина немного похожа на нее, но Алина поселяет образы в моем сознании...
Громкоговорящая связь.
Я в бреду набираю номер, уже не знакомый, недействительный, чужой,
бывший, - и бегу по широкому проспекту, сталкиваясь с киосками, лотками,
группами и одиночками, уличными животными.
Everyone
Иван... Мы очень разные, однако, связаны общими жгутами, подвешены в
космосе.
Мысли толпятся в передней, проникнув сквозь парадную и лестничный
пролет. Я предлагаю расположиться в коридоре, на кухне, затем отворяю
гостиную и пускаю поочередно. Однажды разрушив дом, освобождаю мысли от
скученности на каменных площадках.
Олег, давно бы так, и они поднимают меня вверх, где Иван изучает Кафку
и вычисляет законы метаморфоз гениальности. Ему не нужна моя Бесарабка и
Лукьяновка. Он по-Сартровски опустошает свой организм на сеть магазинов
"Арго", лишь ток его сердца...его датчики, волны сознательного поиска моей
светлой головы, моего беспорядка в движениях и высказываниях. И поступь
Ивана... твоя, Ваня, поступь, твой путь тротуарами снов и иллюзий, Электра в
спортивных штанишках и Эльза в Эдиповом свитере гуляют с барашками в
полуденной роще, раскрашенной единым почерком наших душ.
Сон одинокой постели. Его видит Ильза. Ильза видит именно его,
человека, которого я узнаю через раз. Это происходит чудесное действие.
Ильза познает неподвластное познанию. Она на заводе, на стройке, ей хочется
домой, ей пора ощутить свой стремительный полет. Ведь Ильза выживает и
отдает себя живой земле, себя, живую. После обеда Ильза столкнулась с
нагромождением домов и раскрепощенностью прохожих. Ильза приехала ко мне
домой. Мы пили кофе. Разговор способствовал возникновению лирики. Кто-то из
нас спросил: "Знаешь ли ты Бенвенутто Челлинни?" У Ильзы завтра
заканчивается испытательный срок. Она переезжает ко мне. Она идет в магазин
знакомой дорогой, покупает суп в пакетиках и овощи. Марсиане не обижают
Ильзу. Сегодня не их день, а завтра у нее заканчивается срок...годности.
"Серый Граф" в чашках. Хочется лично познакомится с Бенвенутто. Город
наполняется Булгаковщиной, а Ильза автоматически определяет номера. Она
танцует на крышах, она трогает крыльями водосточные трубы. Она несет на себе
запах подземных рек... Она - свеча в вазе, она - перстень Артемиды. Где мои
слоги. Где мои стихи, книги, где Ильза в это мгновение думает о чем-то...
Где она воскресает, сбрасывая с себя груз обязательств. Изверг путешествовал
вдали от родины.
Невозможно не предположить, что родина вновь примет его со стеклянными
глазами, бурчащего и комкающего фразы языка, который несомненно близок Ильзе
и...дорог. Изверг безязычен. Fiend keeps mum when Ilza gets tired and makes
unique movements.
Уильям Берроуз на моем компьютере. 7ая страница. Запоминаю. Скоро
приедет Изверг. Необходимо быть осторожным. Берроуз писал о Барте, роняющем
"в обескровленные ладони несколько часов тепла". Рядом с местом работы
музыкальная школа, я иду на обед и слышу разговор инструментов. Одержимые
духом творчества музыканты лелеяли корабль, на котором можно любить друг
друга, открывать душу, путешествовать в вечность. Девочка со скрипкой,
гитарист с лохматой головой и большими глазами, в которых живут ноты.
Огненная Мэри с ромашками у микрофона. На что они рассчитывают, если Марго
живет у меня дома и конструирует звуковые системы, пользующиеся спросом. Она
ныряет в компьютер и собирает мозаику из аудиофайлов. А ребята на репетиции
в полуразрушенном доме не штампуют иллюстрации...освещают путь в переход за
куриным бульоном. Я встретил Ильзу. Рассказываю об окнах моих музыкантов. Я
хотел сидеть на паркете их снов, слышать стон виолончели, спектр дрожания
барабанов. Светлые паутины на стенах, паутина гитар, пьяное фортепиано с
обнаженным скелетом клавиш... Нежность в разорванных джинсах, спуск по
перилам в дождливую муть, в порождение легких туманов над кладбищем,
куполами церквей... Все обретает...меня...и образует.
Я разговариваю с Душой. Она делится впечатлением ночей с нелюбимым
теплом. Она обнимает меня и называет "Солнцем". Душа крадет мою боль. Ильза
наслаждается одиночеством. Просроченные конфеты. Воздушный поцелуй.
Подержанный автомобиль. Уставший контролер. Все на нервах. Страницы желтеют.
Теряются флаги у оруженосцев. Я на улочках Риги из замковых камней. Я
засыпаю у запотевших окон, влажный воздух и голые деревья. Я никого не ищу,
в плену улыбок, тающих на губах незнакомок, их карет и шляпок, их
полуобморочных сожалений. Он трогал черно-белый цвет, зал дрожал, он
высказывался, набор звуков, или настроений, помноженных на чудотворность,
ноты не опускали занавес, творя завесу первообразования чистой иллюзорности
приобщения к бесконечной бессмысленности познания. На сцене бесценные и
бессценные противоречия. Мелодраматический ноктюрн, кантата. Де наша
свЁдомЁсть - на тобЁ свЁдомЁсть. Все про казацький рЁд та нестримнЁ
нацЁональнЁ палкЁ прагнення. К языку прилипали комканные, жеванные
словосочетания. Возрадуюсь черному цвету. И вновь "Господи помилуй", и
исход, и как будто еще не умерла, и вроде бы я чувствую ее дыхание, но
"Господи помилуй". В отеческом доме, в черном, молебен, и господи помилуй,
но спасет ли, умрет ли. А мои вечерние бдения на станциях метро,
преследование приглянувшихся девушек, удачное начало разговора, фиаско с
первой фразы, а 10 лет на сцене и "святий боже" и "помилуй", и сломленность
в голосах, нет сил, нет небес, нет не бес, а я с огненной головой с насущной
нитевидностью строк, с Буддой пьющий на брудершафт, и я и Ильза... и нельзя
забыть... узнать о событиях на фирме. Изверг уже выругал водителя. Изверг
был комиссаром в своей черной кожаной куртке на заре советской власти. А
потом началась его одиссея.
Нашествие стратегий приемлет мой мир в контрольном пункте без
опознавательных знаков. Гальванизирующий катехизис. Происходит нечто
невесомое. Глаза купаются в облаках. Изверг звонил в конференц-зал.
Вертолеты над Литовским посольством, Тори Амос в наушниках, и слепой
голубь охраняет невидимые часы на другой стороне Галактики, черным крылом
дразня Зюскинда. Swirl & the other side of the Galaxy.
Я несу книгу в посольства. Sinead вновь тревожит слух, мою
светочувствительность. Когда мне было немного меньше лет, я... Я не
утрачиваю себя, сидящего в прокуренной однокомнатной с открытыми настежь
окнами, со стаканом красного вина, с полуголыми друзьями. Потрепанный
магнитофон... Все звучит, но мы думаем о жестоком мире и о мире во всем
мире, поглощая звенья единения. Вяткин - уже символ, и трепать его волосы -
приобщаться к многоцветию природы, вдыхать дым его трубки - наполнять душу
мириадами созвездий. Элен слушает библейские истории. Мы пойдем...мы
ускользаем в тишину ночного ликования. Мы делимся мнениями, полувзрослые,
почти с цветущими глазами, с удушливым смехом в кинематографических устах,с
античной походкой. Я танцую на столе. Вяткин заговорил о Гессе, Элен пила
водку и запивала дешевым напитком. Запахи. Мы - яблоки. Казалось бы, так
много боли, и что случилось с моей любовью? и неужели дружба не устоит, и не
устояла? И будут дни кризисов и неудач, а у Вяткина рождается взгляд в
вечность, а Элен видит этот взгляд и странностью своего осознания в
состоянии его сохранить. Я уже не танцую, я соединяюсь с пластикой
вселенной. НАСТЕЖЬ. Безумие - и все уже открыто - лишь впитывай и
наслаждайся. Все закончилось любовью. Я в теплых шарфах, в шляпе, общающейся
с дождливой атмосферой. Посмотрите на меня, блуждающего в отрешенности
переулков. Раскройте глаза, здесь слишком беспамятное блаженство. Вяткин в
другом городе, Элен в другой стране. А у вас все свое, и все разное, может
быть, это я пытаюсь войти к вам в дом, сесть на ваше любимое место,
заговорить о самых простых вещах, одеть вашу одежду и уйти по-английски.
Может быть, вам все это нравится лишь потому, что вы меня не знаете, или
знаете. Написанное письмо для Флер затерялось в электронной безвозвратности
и не нашло ее жутко родные глаза. Михал уже не там; мне так кажется, я боюсь
писать ему, боюсь не найти его оболочку сейчас, однажды погрузившись в
мистерию его мира. Анна Конаржевская наверное замужем, или стала
бизнес-леди, или, черт возьми, все еще колесит по Европе и купается в
марихуане, в разговорах о Кшиштофе Кислевском. Брам теперь не в джинсах и
белой рубашке и черных ботинках, он лишь на фотографиях и ... он ... Зачем я
теряю... Я действительно потерял. Я обрел. Обретая с каждой частичкой
несуществующего времени, и недосягаем. Все застывает. Я знаю ответ,
последний раз, вздорная развязность. Все, что будет, было, - это то, что
есть. Фраза на тебе - всегда то, что я значу для нас внутри твоей
неописуемой значимости для всех. Молочное небо.
Подсчитываю мелочь и думаю о Ялте. Бабушка жестикулирует буклетами,
стараясь быть замеченной. Ее место могут занять. Я в кишащем телами
подземелье, тело, озабоченное поиском теплого места. Часы часто стоят на
месте. Часы из белого чистого стекла. Девочки успеют на последний поезд. Мои
ноги никто не топчет, я приближаюсь к желаемому теплу и источающему надежду
телу.
Явная отрешенность в просьбах подвинуться, хотя мест не хватает
катастрофически, и нет спасения от увлеченности модными ди-джеями.
Олег-Ольга разговаривает само с собой. История включается в схему общения.
Излом в простом расплавленном крике сорвавшихся с траекторий космических
кораблей. И мечты оживают в бессистемности моей страны, моего дома. Взрыв за
взрывом, в панических комбинациях таится заразительная смесь. Здесь танцуют
с ветром, падают в лаву, вдыхают пепел, здесь вода умеет лететь в
межгалактические источники. Звезды теряют орбиты, звук нарастает, и в
полости рта размножаются слова. Завеса голоса. Звуки виснут. Они
расстреливают вечность - распространяется преображение. Все
взаимонеузнаваемо.
Я не нашел ее среди ткани и номеров на руках, я не увидел ее во тьме
вечерних платьев и в эпопеях запахов над подиумом и выхолощенностью движений
и в каплях музыкальных композиций. Я не опознал ее прикосновения к моему
лицу.
Действо затянулось и вымученно погрязло в моем упадке сил. Солдаты
пребывали в экстазе. А я тону в собственных взглядах, в нервах на сцене, в
моем любимом возрасте и росте девушек. Голосистые полные певицы облепили мое
тело. Я не хочу их беспричинной обнаженности. Они наслаждались бездной
антивкуса, гротескно гнили и увечили маски зрителей. И все-таки, я укладываю
в постель в том доме, который образует мне приют, того человека, которому
можно облизывать половой орган, предугадывая этот взгляд, объединяющий меня,
разобщенного и неприкаянного.
В прошлой жизни Ильзе назначили лечение. Она слишком много курила... У
нее на руке были говорящие часы. Ильзу преследовал запах перегара. Она
покрасила волосы в рыжий цвет. Она заказывала жареную печень и боролась с
тахикардией. Она обещала сообщать сестре о том, что происходит в ее жизни.
Она кривлялась пред зеркалом. В прошлой жизни. Ильза запретила мне
вспоминать ее длинные волосы, ее улыбки в конце коридора моей квартиры на
другом полушарии. Ее длинные пальцы растворились в моей коже, в пене для
бритья и запахах дезодоранта. Она вслушивалась в музыку моей юности и
вдохновенно отдавалась танцам на голом дереве моего жилища. Мои руки внутри
ее глаз. Е глаза внутри моей груди. Моя грудь внутри ее волос. И ничего не
застывает, и все приобретает свои точки. Всего лишь хочу потеряться... в
точках. Говорила Ильза, утрачивая источники точек. Напоминанием о дождливых
днях в далекой стране, зонтах с нарастающей любовью оказалось включение
радио в закупоренной квартире. Что могу сделать? Она одевается в черное. Я
думаю о ней, но всего лишь мгновение ее настроение приемлет мои мысли. Как
долго это все будет продолжаться? Он либо умер, либо уехал далеко и
навсегда. А она думает о нем. Нет голоса. Кто-то симпатичный протянет ей
руку. Она уснет в его глазах, и ему не разбудить ее. Он скажет много слов,
он превратится в ее рыцаря, все тише будет произносить слова, шепотом
договаривая самые сокровенные признания, испаряется, застывая в ее каждом
случайном вздохе, направляющем переработанный воздух в его сторону. А я
устал. Усталость заполнила мозг, рушит свет в глазах. Бессилие громоздится в
ностальгии, музыке бывших лет и кинолентах, с которыми я всегда был на "ты".
Кто это? Я. Это...и ты...и...все мы. Это я. В узких джинсах и длинных
свитерах, в желтых ботинках и сине-белой бейсболке. Bona Sera...
Классический закат с истиной в бордовом вине. Кто теперь? Последнее время
Ильза знакомилась с представителями школы авантюрного арт-течения и
представлялась Элеонорой. Мне известен подтекст ее изменчивости. Новый день
как старый презерватив. Я смеюсь в лицо компаньонам. Процент их удивленности
не занимает мою беспорядочную войну в тумане переживаний. Я обманываю, и
прихожу к безликим девушкам домой, захожу к ним в школьный кабинет и прошу
напарника по парте уступить мне место, и начинаю играть в крестики-нолики,
зачитываюсь Хемингуэем, и советую ознакомиться с его творчеством а в
остальном, все испробовано: в городе слишком тесно для моей Ильзы, она
залечила раны на голове, сгладила шрамы и покончила с медикаментами. Ее
запах на дряхлых концертах и пропылившихся вечеринках у простудившихся
поэтов и заблудившихся театралах скитается, изнывая от непрочтенности. Ильза
выпрямляется, и кривые мансарды не соответствуют ее вожделенному взгляду в
платиновое небо. Я продолжаю бродить по неизвестному мне парку. Жар кожи
неестественно искореняет злобу к дорогам без имен, к разговорам с явной
разобщенностью мнений. И если постараться можно умудриться не выдержать и
совершить бесцветную попытку расстаться с собственной оболочкой, погрузиться
в желтизну тюльпанов, безучастно вплывающих в мирную прогулку глаз. Кто-то
упивается членением моих историй, кто-то поступает так, как будто понимает,
о чем и к чему все, что вскрывает мою черепную коробку и режет кожу в районе
сердца. Ничего не хочется, съезжаю на насущность, утрирую образность языка,
убиваю витиеватость строк. Парис живо стягивает с меня одеяло и смеется над
моей наготой. Виан, конечно не Тициан, но воспел в краске мои гениталии,
введя в краску немного сказки. Я плюнул на все (причем в слюне смешалась
кровь из десен и сопли по причине болезненного состояния), и, приведя Ильзу
в квартиру своей подруги, раздел ее, напоив коньяком, усыпил ее
бдительность, которая и ранее особо не проявлялась, забавно раздвинул ее
ягодицы и всунул несколько пальцев. Потом она их облизала, и мы поняли, что
завтра придется проснуться рано, с этой мыслью и уснули. Не двигаясь, я шел
по крыше больницы, трогая бедрами антенны, группируя тело, взлетал и парил
над стадионом, который полнился потом зрителей и спортсменов, заглатывал
воздух, сконцентрированный в моем дыхании. Я, не двигаясь, возвращаюсь и,
протягивая руку, стремящуюся нащупать тело Ильзы, опознаю холод простыни, и,
облизнувшись, продолжаю полет, не двигаясь.
Нонконформист, перепутав номера поездов, оказался в непосредственной
близости. Я чувствовал его гулкое вторжение в беспокойство городской
периодики. Нонконформист нашел мои стекла с прижавшимися к их
беспринципности глазами. Я хотел бы построить свой город. Покидая его
пределы, нонконформист неизбежно бы возвращался. Я бы никого ничему не учил,
я бы лишь хотел...
Вдруг...неожиданно. Мое тело оказалось в круговороте Нового Орлеана, в
голубых джинсах и разноцветной рубахе. Я танцевал на площади. Я предупреждал
молодых девушек не смотреть на меня, но они валились с ног, и теряли своих
сопровождающих, и спешили очнуться, очутившись полностью внутри моих глаз и
соединившись с моими движениями, и я неожиданно, очень необдуманно
улыбнулся, и девочки принялись терзать друг друга в попытке занять единично
место рядом с моими шагами, расправленными парусами моих ресниц. Кто-то не
забыл украсить площадь памятниками и цветами, и памятники рушились, а цветы
увядали, и все смешивалось с борьбой девочек и беспечностью прохожих, и
дружескими беседами обитателей уютных домов с садами и домашними животными.
Я храню тепло. Стремлюсь в далекую страну беспамятного тепла детских снов. Я
воскрешаю запах бабушкиного абрикосового варенья. Абрикосовое дерево
погибло, и пеленой времени укрыто его цветение, за которым я наблюдал с
умилением. И не дребезжали окна в прочном доме, когда позднеавгустовский
ветер наводил порядок в таявших от летнего зноя мозгах и беспокоил волосы и
глаза поиском волн безотчетного движения в пену страстей и преображений, и
холодил запястья, спешившие выстроить замок из массы иллюзий и откровений.
Изверг грозно кашлял, пытаясь погрузить подчиненных в страх, и
закашлялся, подавился, бедняга, рвал глотку, растекся слюной, проглатывая
язык, и с жуткой гримасой пренебрежения и недоумения, безвольно смешавшимися
и застывшими, бросился к окнам, срывая жалюзи, врезаясь костями в
равнодушную прозрачность стекла, упал на ступеньки и устремился в пламя
сердцевины земного шара. Я проверил в компьютере почту. Несколько писем.
Уведомления. Мне - предложения заработать. "Теперь питание компьютера можно
отключить." В офисе тихо. Растерянность. Но мы знаем, что кто-то продолжит
игру. И девочки еще молчали, но уде продолжили вслушиваться в песни
Боярского, а ребята молча, но уже курили на балконе, кто-то готовил себе
кофе. А телефонные звонки вновь принялись разрывать мини-АТС. Я вижу глаза
на остановках трамвая. Я обмениваюсь с ними взглядами, посылаю свои глаза в
безжизненность рекламных стендов. Я люблю эту заплаканную девушку. Она
заказывала жареную печень, и боролась с тахикардией. Она обещала сообщать
сестре о том, что происходит в ее жизни. Она кривлялась перед зеркалом. В
прошлой жизни. My I has a perfect display of her views. Неожиданно я
встретил Алину. Оказалось, что теперь она танцует в ночном клубе "Ultra".
Она ждет подругу и тормозит машину. Я смотрю ей вслед.
Дыши моими глазами. Я не люблю. Я уже вижу себя делающим самому себе
больно, радующимся отсутствию своих координат. Я не люблю. Я независим и
новый этап пакования сумок и покупки билетов раскалывает мой мозг, утомляет
нервную систему, крепит портером запах моих губ.
Ты.
Корнет поступил в Military School. Ему понадобилось 7 лет, чтобы
закончить ее. Панки смеялись над ним, а он уже отдавал щеки и губы ветру,
который хлестал их, взмывая его глаза к небу и погружая его грудь в
контрольную глубину лагуны.
Корнет был не совсем корнетом, но держался, как корнет, его повадки не
вызывали недоумения у его ровесников, у которых впереди еще планировались
тренировки и получение разрешения на командование бригадой шхуны. Корнет
стоял на мостике капитана и, колыхаемый бризом, изучал морской пейзаж.
Грядущий шторм они пересидят в кабаках Витории. Корнет и несколько его
товарищей будут бродить по улочкам бразильского городка и проводить
любознательные погружения в мир смуглых проституток и торговцев марихуаны.
Будучи в Витории, переживая по поводу прогнозов на ближайшие три дня, корнет
помнил автостоянку Венгрии и Джудит, которая не пользовалась косметикой и
любила улыбаться, рассказывая о приключениях в студенческих лагерях. Однажды
корнет закричал ее имя в полуночном бреду на палубе. Звуки "дж" гигантским
прессом обрушились на волнующееся море под остовом корабля, и корнет,
очнувшись, принялся свирепствовать, терзать команду приказами, потом
извинялся, распивая с матросами джин, прихваченный из дому, читал друзьям
заученную "Песню Андалузских моряков", с ним делились впечатлениями, и шхуна
боролась с морскими ураганами. Двоеточие в его письмах имело свое
объяснение. Получатели его писем прекрасно знали, что оно значит. Голландию
он считал дамской страной. Зимнее небо над его головой часто менялось. In
this little world I'm in all. Корнет знал безукоризненно маршрут. Он
ориентировался в море, как в своем сердце. И вода питалась соками его
организма. Когда-то он слушал полонез Огинского "Прощание с Родиной" в
киевском переходе в исполнении Юхима Лейна. В его глазах боролись карнизы
домов. Он поддавался реинкарнациям. Корнет составлял морской кроссворд,
изучая карты и проверяя исправность компасов. Он целовался с Вакхом наяву,
как во сне. Дух Витории проник в его гланды, растворился в росте его волос.
Он разоблачал мулаток с карими глазами, некогда танцовщиц на карнавалах, и
его меркантильные желания удовлетворить плоть реализовывались смутным
движением его тела вблизи магической стройности иного результата сочленения
выносливости негров и трепетной иллюзорности третьего смирения аборигенов.
Временное...
Я хочу изучить поцелуй, его космическую реальность. (Потом - множество
знаков.)
Он живет внутри стекла. Его руки лежали возле сердца и не двигались.
Ричард Динарди - известный акробат. В клубе-варьете, в котором он часто
бывал произошла драка. А она была на прослушивании. А он заказывал белое
вино 34-го года. И им оказалось возможным встретиться в ресторанчике
напротив здания оперетты, в котором люди прятались от проливного дождя.
Утром - у нее - панический страх. Андре Кассель - агент из Парижа. Граф
скрывался от него в Польше. Завтра Клинтон сдаст свой пост младшему Джорджу
Бушу. В Румынии Дунай заражен цианидами. Вылавливают мертвую рыбу. Мы следим
за Машей и Юрой на "Новом канале".
Корнет встречал нищих... Он предлагал нищему немного денег, когда тот
совершал поиск пустых бутылок, и на него могло обрушиться дерево или столб
электропередач, и его мог проткнуть уличный скрипач смычком. И что с того,
что ему становилось гадко, и он ощущал, что все вокруг, внутри и снаружи, в
накоплении и обличении звуков - разрушает ассоциации? И что случается потом,
когда не везет? А нищий не хотел этих денег, вежливо отказывал корнету.
Я люблю "Колдфлю". Вс╦ является игрой. Играем то же самое, и
безысходность того самого, что играется, разбивает сердца, и род теряет свою
мать, и босс становится частью сельской местности. Ника Турбина
захлебнулась, и ее руки отрывали пуговицы пальто и (множество точек и ни
одной запятой.) Она молилась двум святым, а они умирали у нее на глазах.
Les Rita Mitsouko и ее друг с черными усами и корнет дружили уже много
лет. Они зимовали вместе в Веллингтоне после удачных поставок для Malawi
Coffee Co. Океаном корнет называл ее глаза, и Мицуко пела про Кусто и
замерзала в тесных объятиях исконности традиций маори, безуспешно улавливая
глубину традиций своего народа.
У корнета в Восточной Европе была только Джудит. У него были девушки в
Киевской постели, и на болгарских пляжах, но у кого-то всегда были
потрескавшиеся губы, а у кого-то большая родинка около рта, и кашель у
кого-то был хриплым и повергающим в дрожь, и руки холодные, а у кого-то
потные и горячие, и возбужденные, а у кого-то полные ноги, и бескомпромиссно
пустынный взгляд, а у кого-то намечался второй подбородок через пять-десять
лет, и у кого-то не было лет, были лишь смеси активности и затхлости, или,
как всегда, ничего не было. Была Джудит, любовь и месячные. It's only you.
Только Джудит могла тронуть его кожу своим дыханием, ее честность
отпечатывалась в пейзажах взгляда на его символизм. Сегодня родился Lee
Renaldo, а Сид Вишез умер, он умер всего в 22 года, хорошо, что Renaldo жив.
В то время, когда умирал Сид Вишез, корнету было 2 года. Он ждал наступления
Чернобыльского мая, бумерангом собственного беспокойства его плачь
возвращался в вены Сида.
Корнет испугался. Уехав в Оклахому, он временно забыл о времени. Он был
юн и ко всему готов. В Оклахоме его ждали слегка выпившие друзья с
вытатуированными на плечах якорями. И прошлое, и прошлое, и пошлое
настоящее, и память, и все возвращается, и начинается путаница, и цветы
теряют свою мощь. Глаза автомобилей сопровождают мысль одинокого юноши в
полуночных руках и зимнем небе. Полно дышащая молодость - следы - узоры
шрамов, катакомбы незабываемости и незыблемость моря чувств, бешеные краски,
солнце на все небо. А корнет, будучи ковбоем, совращал Мэгги, и он не видел
ничего, кроме звезд, которые приносят счастье. Он всегда с утра включал
магнитофон и слушал любимые песни. Медведи гризли заслушивались музыкой.
Мелодии шестидесятых, рваная душа слов. Романтичным было угощать девушек
мороженным и покупать им ситец. Он готовил яйца всмятку, и перекрашивал
глаза, Хэнсоны взрослели, Кончита искушала Матео, и их историю кромсали на
СТБ, и даже звук извержения спермы остывал в мозгу. Алеша Жик жив и
темноглазой блондинкой тормошит корнета. "Я не знаю, де я, де я лЁтаю." Я
застыл в моменте, в пристойной компании, где нет неумных, где большие ложки
используются не по назначению на пленках крошечных кассет, кроящих мои
излияния, в сургуче посылок с кофе и латинских буквах американских писем.
Неожиданный шаг в сторону зажженной конфорки остановил утечку моего
желудочного сока. Способность пить просроченный нектар довершила испарение
моего тела. Нонконформист многие годы знал, где я окажусь в одно
специфическое мгновение, влекомый воздухом без кислорода, сложно было
дифференцировать точки активности, и Кончита отдалась Матео. Должно быть,
кто-то догадывался о том, что хотел этого Луис, однако просто взорвался,
вновь обозначив метафору на кинопленке. Ильза прекрасна, как...и я не он, а
она не с ним, а он не он, а я - и не ты, и не он, и не я, и не мы, и не они,
но все ели сердце, не зная, кому оно принадлежит. Солдаты остались на
станциях, и в могилах было просторно. И золотая парча Розы вдохновила
корнета на написание письма Джудит, у которой краснели глаза, когда она
узнавала его почерк на конвертах из разных стран с вечно изменчивыми марками
и печатями. Джудит прекрасно знала, что дождь в ее городе пытается говорить
с ней, сообщая вести о корнете, иногда ей слышится именно тот самый голос,
который как будто на век исчез в облаках над венгерской автостоянкой. Джудит
не здоровится, луна в ее глазах засыпает и, когда Джудит пытается увидеть
свой нос в обломке зеркала своей пудреницы, на нее начинают смотреть
прохожие, которых, видимо, можно было не заметить, к тому же они смотрят
сквозь каменные преграды стен и железо решеток, но Джудит как раз в тот
момент, когда ей кажется, что ей не избавиться от чужого взгляда, ощущаемого
на своем лице, смутно опознаваемом в пудренице, начинает тихим голосом
произносить, как заклинание, несколько иностранных слов, перевод которых она
забыла, но мелодию которых живо хранила в нейронах мозга. Дождь уходил,
распознав ее шепот, и она оставалась наедине со взглядами за стеной.
Корнет отправился в путь. Это путешествие предвещало беспокойство и
судорожный поход за весной в красном платье, на полпути останавливаясь и
целуя цветы. Ровно в семь. Словно в никуда. Голый и бесстрашный. Может быть,
это полет, освобождение от утренней яичницы и вечерней проверки почтового
ящика. Слишком не просто убежать, не зная, куда, лишь внутривенно осознавая,
почему... Я слышу что-то, и уже слышал это когда-то. Касаюсь людей, а
касания знакомы, как последний звук аэроплана. Момент довлеет над стройным
сумасшествием моей нежности. Я на ярусах без опоры. Я не стесняюсь преложить
персоналу попытаться продолжить деятельность компании "Спрут". Debbie Harry
поет про Марию и заражает корнета страстным желанием не смотреть под ноги, а
кричать в пустоту бессмысленные слова. Он родился сегодня, 20 февраля. В
августе он уже был готов к путешествию на туманный альбион. Он прибыл в
Бристоль, затем беспорядочно посещал города: Болтон, Норвич, Сандерленд,
Йорк, Ланкастер, Кардив, Ливерпуль, Жеври, и вскоре обнаружил, что
заблудился, так как Жеври оказался в Бельгии, и совсем не обязательно ехать
в Лондон, чтобы убедиться в этом. Неожиданным прикосновением своей левой
руки к клавише на фортепиано уставший корнет приступил к действию. Потом -
выдержки из дневника. Восстановить их не удалось. Дневник был утерян 26
февраля в Рио, его унесло море, а карнавал продолжался.
************************************************************
Примечания автора.
(Изверг спал, он, скорее всего, умер, хотя все почему-то были уверены в
том, что он проснется.)
(Ильза где-то в городе............среди.....вас)
Олег Малахов.
Донецк, Киев.
Август 2000 г. - 29 Марта 2001 г.
Last-modified: Thu, 24 May 2001 08:40:29 GMT