Киев - Москва, март 2001 - ноябрь 2001
Олег Малахов
Droiture through Pishogue
Не слишком приветливыми были глядящие вспять, говорили о нескончаемой
судороге человечества и не находили слов, когда хотели сказать что-то
облагороженное надеждой. Однажды студеный день застал врасплох некое
количество граждан, реально оценивающих сложные жизненные ситуации. Они не
смогли высказать свое мнение, когда им предложили стать участниками эпопеи
вычленения истины путем проведения опытов над неполноценными детьми.
Стройной и упорядоченной не могла быть их история, но над ними бесспорно
навис......
...хронометраж времени.
День утонул в блаженстве, приближаясь к залитому полуденным светом
телу... заняться не чем.
Меня зовут Гонцалес.
Я люблю тебя, Доминго.
И больше ничего не услышали они в открытом настежь вечернем тумане.
Похоже, что все забыли о той линии, которая проходила по телу
реанимированного ребенка в морозный день поздней осени года чьей-то
современности, и несвоевременность обнаружения чего исходила из простого
желания не беспокоить себя чем-то необъяснимым.
Линия на поверхности.
Глина осталась на пальцах человека, который не претендовал на звание
"художника", ему захотелось выйти в маленький солнечный город, и он нашел
свое желание вполне исполнимым. Их было так не мало в том мире, в котором он
жил, не художник, но его видели среди участников самых престижных конкурсов
и фестивалей. А он не находил слов, когда ему хотелось говорить с
обезьянами, и он не находил людей, когда ему хотелось говорить с людьми, но
бьет по глазам яркий свет неведомой планеты. Он не находил ей названия.
Так начинались будни градоначальников мастурбирующей планеты.
Стулья в баре из легкого метала, а сиденья обиты черной тканью, черной.
Девушка на улице, а теперь она удобно устроилась за столиком, зачиталась
книгой со страницами кирпичного цвета, более она не смотрела на меня, после
того, как взглянула, как будто случайно, по неосторожности, когда я принялся
пить кофе. Потом я глазами пытался поймать ее губы, целующие мои руки, в
которых таял шоколад зефира, пенился кофе без сахара (почему без сахара?), я
бодрился второй чашкой, а она уже встала и спрятала книжку в сумочку из
джинсовой ткани. Я забыл о своей работе, об интервью с Анжелой, у которой
что-то произошло с зубами, и мы решили перенести съемки, а ее дантист ушел в
отпуск, и она просила меня помочь ей, и Карл уже откуда-то узнал о ее
проблемах и уже искал ей замену, а Анжела не могла жить без подиума в свои
23 года. Я твердо решил не преследовать девушку с ресницами Клеопатры и
шершавыми пальцами, периодически листающими периодические издания и желтые
страницы неизвестных мне книг. Но я ощутил неоднозначность впечатления,
запах свеже сваренного мяса, залитого томатным соусом, ведь радость
заключалась в том, что педофилы не реагируют таким образом на девушек,
читающих книги в кафе и бросающих случайные взгляды на посетителей, и к тому
же не имеющих ничего общего с Клеопатрой и Рембрандтом; а оказывается,
педофилы в тайне мечтают о связи с мудрой и опытной стройной женщиной,
имеющей сухую жесткую, идеально сексуальную кожу, которая выдерживает
многократные выделения пота, и становится влажной лишь к определенному
моменту органичного экстаза, обычно заполняющего организм в процессе
третьего по счету затяжного и просторного оргазма. Ее руки и ноги эластичны,
и движения выверены, и взгляды не требовательны в силу того, что любое
совокупление изначально обречено на успех и обоюдное удовлетворение. Такие
женщины несомненно соблазняют своих Антонио и хранят сакраментальность
любовной игры, но если они умрут от любви... автомобили за окном столкнулись
с завесой дождя, Анжела, видимо, плачет сейчас в своей полубогемной
квартире, рассматривая свои зубы, неведомо отчего черневшие, и уходить не
хотелось, думая о несчастьях Анжелы, минеральной водой освежая ротовую
полость после двух чашек кофе. Стекло звенело от капель снаружи, троянды в
цветочном магазине напротив таяли в воспоминаниях о живой земле и
ампутированных корнях. Я бы хотел заглянуть в книгу из джинсовой сумочки и
увидеть хотя бы одну букву внутри, таким сентиментальным становился я,
умирая вместе с трояндами, как будто меня заворачивали в изысканную
подарочную бумагу и дарили партнершам Анжелы после очередного показа.
Шелковый платок хранил горечь полувзрослого педофила, беспокоившегося о
своей прическе немного больше, нежели о плакавшей у зеркала Анжеле. У Карла
был отменный вкус, Анжела обладала необычайно изящной походкой, но что
случилось с ее зубами. Она не находила объяснения своему стоматологическому
недугу, она поддавалась унынию и совсем отчаялась, когда де Голь уехал в
Германию, а он был ее кумиром.
О ней.
Она была, как американский ребенок, но любила читать о Робинзоне Крузо,
как бы ей хотелось, как бы она смогла, и все вслушивались в ее истории на
ломаном британском английском, и поражались, как много в ней радостной
Калифорнии, а она убегала от их высказываний, подчеркивающих ее рифмы.
И..и... Ее нельзя было узнать, когда путь дрожал водой самых глубоких луж, и
журавли клевали гривы непокорных жеребцов, слепо рвущихся в благодать полей.
А-а на самом деле слишком многие люди, которые видели ее, которые ощущали ее
рваные взгляды на своих фигурах, начинали осознавать, что они полностью
проникают в свою самую заветную мечту, которой не суждено сбыться, не
сбыться.
***
Я забыл свое имя, сидя в баре с кофе, наблюдая за девушкой со старой
книгой, видимо, библиотечной, читаемой по необходимости, либо по привычке,
предполагающей чтение чего-либо, особенно находясь в маленьком уютном баре с
кофе и сезонными фруктами, всегда свежими, и с птичьим молоком, гордостью
местных кондитеров; я осознал, что мне нужна эта девушка, но я, желая узнать
ее имя, ничего не смог придумать, чтобы начать разговор, а стал отчаянно
вспоминать свое имя, а оно наверняка было простым и нравилось мне, а она
встала и унесла с собой свою гамму запахов и планы на вечер. Желтые страницы
ее книги могли хранить мое имя, и забыл я его, как только она его прочитала.
И прочитав его, она незамедлительно взглянула на меня, будто желая убедиться
в том, что я действительно являюсь носителем этого имени из книги, а потом
она встала, положила книгу в сумочку из джинсовой ткани и ушла, и унесла мое
имя.
Быт-ь.
С безумно сложными иероглифами Карл не мог справиться, читая письма
Альваро Альто, и он постоянно обращался за помощью к пианисту, мечтавшему
уединиться на окраине столицы Бенина и читать азбуки для детей,
синтезирующих местные диалекты с французским языком столетней давности.
Альваро писал Карлу о том, что происходит в стране, в которой Карл был
ковбоем и любил девушку Анастасию. Тогда у него на теле еще можно было
заметить угри, беспокоившие его лет с тринадцати. Но в целом, он имел тогда
привлекательную внешность и родительские деньги. Но Карл уже забыл о том,
что он каждый день шел к тому самому магазину к моменту его открытия, где
Анастасия покупала в кафетерии эспрессо и пила медленно, а потом, как малыш
рассматривает карту мира, она изучала кофейную гущу событий. А Альваро писал
об этом слишком небрежно, и, переводя непонятные Карлу отрывки писем,
пианист пытался пропускать душещипательные моменты, когда шла речь о том,
как Анастасия меняла своих любовников, как у нее завелись какие-то странные
болезни, о том, что она зарабатывала крайне мало денег для того, чтобы
содержать детей, и ее выгоняли из многих школ по разным причинам, в
основном, за недостойное поведение, а она не могла расстаться с языком и
литературой, и была она блестящим учителем, только она была женщиной, еще
симпатичной, и уже не молодой, и ей хотелось любить мужчин, трогать их и
позволять им использовать свое тело, она не афишировала личную жизнь, но
слухами полнился город, и город нужно было уничтожить.
Альваро и Карл в детстве были рыцарями, у них был свой замок, а потом
появилась Анастасия. И Карл начал улетать с Анастасией в ошибочные дали, и
он не держал ее руки, и они превращались в крылья, и он не успевал в своем
полете за ней, терял ее из виду, неожиданно пойманный ее смехом, будто
космическими свечениями окутан, подчинялся неизвестности, но возвращался.
Альваро, теряя связь с Карлом, сталкивался с отчуждением, упивался своей
свободой. Тогда пианиста миллионы миль отделяли от Альваро, Карла и
Анастасиии, и никто его не любил. Он мастурбировал в своей Берлинской
квартире, наблюдая за девушками, проходящими по улицам, а вид из окна его
квартиры открывался красочный и всеобъемлющий. Обнаженный пианист играл на
пианино и сочинял мелодии для блондинки Стефани, приехавшей из Швеции, а она
любила The Cardigans, и лишь иногда улыбалась пианисту, когда тот пытался
заинтересовать ее разговором, встречая ее на улице и в кафе на первом этаже
дома, в котором зачастую спали, вздрагивая во сне и разговаривая с пустотой,
нервно и неразборчиво, причем у Стефани выходили монотонные однообразные
монологи, будто она проговаривала заклинание, а пианист врывался в
пространство ночи звуками неопределенной тональности. В снах город
разрушался. Стены квартиры Стефани были украшены ее распадающимися
рисунками, бесстыжей графикой ее приятеля из художественной школы. Пианист
предполагал, что они увлечены друг другом, однако не терял надежды однажды
вовлечь Стефани в светлую магию своих сказочных скитаний, в страстные стоны
пианино, ему самому непонятные, и терзающие загадочностью любого истинного
пианиста. А в лифте они дружелюбно смотрели друг на друга, и Стефани не
пыталась представить пианиста в своем воображении корчащимся от непокоя и
брошенности карликом, кусающим свои корявые маленькие пальцы, страдающие от
невозможности полноценно ощутить пространство клавиатуры, онанирующим каждое
утро, рассматривая тела молоденьких певиц на музыкальных каналах, боялась
видеть созерцающего голую кровать голого рецидивиста, возвращающегося
вечером, как будто блуждающего среди строений забытого концлагеря,
возвращающегося всегда на старое привычное место, но, не узнавая его, тут же
бросающегося к инструменту, выблевывая безысходность, касаясь клавиш; ОНА
лишь улыбалась, а он мог спросить у нее, как ей нравится то, что происходит
в ее душе. Забавными ей казались его вопросы. Но вдруг он промолчал, увидев
ее, лишь прикоснулся к ее волосам, и поднял голову вверх, а потом отвернулся
и оказался за пределами мироздания (не понятно, как у него получилось...) Не
скоро Стефани прониклась его жестикуляцией и неожиданным исчезновением - и в
полуобморочном состоянии пустилась в блуждания по полуночным коридорам
бесчувственного города в поисках крайностей, но находя лишь бездомных собак
и скитающихся малолеток, временами напоминающих малолетних скитальцев, стены
коридоров не позволяют им расправить крылья, а пианист смог, а они
действительно мало летают. Стенания Стефани явились ответами, пианист исчез
вместе со своими вопросами, исчез. Вкусными были булочки с шоколадной
начинкой в кафетерии художественной школы. Красивые дети играют в игры в
парке Эриха. И так было всегда. Карлу нравилось одевать белье с небольшими
дырочками, Анжела меняла зубные пасты.
Альваро Альто не хотел думать о смерти, но ничего ему не оставалось,
как спешить домой после увлекательного рабочего дня с желанием не находить
мертвых соседей на тихой улице, где он хотел бы однажды проститься с этим
светом, но соседи умирали нехотя в борьбе со смертью, а Альваро не мог им
помочь. Рядом с ним еще жили тетушка Элиза и конькобежец Курт, остальные,
может быть, еще жили где-то, но Альваро не видел их, а когда он
интересовался у Элизы, куда все исчезли, она с грустью выговаривала:
"умерли, Альто, их нет".
Идут годы. Спешит разбудить Карла его походный будильник с семичасовым
опозданием. Карл не был пунктуален. Подушечками указательных пальцев тер
виски себе Карл, височная боль его была высокой, и говорила с ним его
словами, а Карл умолкал.
Буду твоим....
Почему, не знаю, но случаи для того, чтобы иметь то, что возможность
позволяет иметь, не предоставляют мне реального шанса сделать девочку своей
возлюбленной........................
О них.
Все растерялись, растеряли свои чести и невинности, всем стало весело
от этого, почувствовали друг друга Ромео и Джульеттами, или просто-напросто
превратились в причину их смерти.
Однако...
Детали ее тела крошились в его сознании, фактически крайне сложным
заданием явилась попытка определить, почему ЕГО сознание реагировало таким
образом на ее выражение лица в тот момент, который произошел у них в пятый
день после проигранной им партии в шахматы. Тогда ему казалось, что он
недооценил соперника, потом он предположил, что он совершенно необдуманно
отнесся к нему, как к сопернику, а не как к партнеру. Однако далеко не
обязательными были его опасения после того, как он проиграл партию, так как
он бесспорно ощущал то, что произойдет нечто безобразное, разоблачающее его
внутренности, и он попытался подготовиться к факту крушения любой идеи, и
вдруг не только ее тело, но непосредственно его детали превратились в
неопознаваемую массу веществ, как будто на улице идет бесконечная
реконструкция, причем песок смешивается с железобетоном, лишенным натрия. Он
отказался от желания анализировать все произошедшее, столкнувшись с
подсчетом процентов в своих размышлениях. Он их не понимал. Поздно вечером
люди специально надевали сексуальную одежду.
***
В снах Карла не было Анастасии. Его руки клеили ее одежду на другие
тела, и улыбки ее шестнадцатилетнего лица умирали на губах его недавних
любовниц. Он их любил, как будто играл в удачную пару уже не молодого
мужчины и симпатичной свежей девушки, соединяющихся неожиданно и стремящихся
утонуть в романтике беспечного движения без трасс и маршрутов, в свет
неразрешенных конфликтов человечества. А Анастасия не спала два дня, ей было
не с кем...
Студийные материалы.
За операционным столом невозможно было разместить всех друзей Робина,
он водрузил блюдо со своим новым кушаньем, рецепт которого был придуман его
древним предком, графом Карапетяном; Робин отрыл рецепт на даче своей
прабабки по отцовской линии в комнате, которую не открывали после ее смерти,
Кройер рисовал ее в той комнате, и краски там источали запах, определяя
лейтмотив любой смерти натурщиц Кройера. Блюдо простояло на столе, вечер
превратился в вечеринку, к блюду подходили с бокалами и вилками, ковырялись
в еде, запивали, кто чем, и проникали в Кройера. Робину не удавалось. Мы все
делаем ошибки, а ему не удавалось; но мы всегда можем сказать: "начни
сначала", и снова проиграть, но ему не удавалось; а мы всегда можем
возродиться из пепла и лететь далеко в мечту, которой не дождаться нас, но у
нас получается. И мы не говорим "прощай" на перекрестках катаклизмов, а
проходим под аркой свободы и мира, а ему пришлось снимать безликое кино на
студии своего отца, барона Томилина, и ничего-то ему не удавалось. Анжела
случайно резала вены на ногах. А ноги у нее были красивыми. Их заметил Карл,
когда гулял по пляжу Сан-Диего, залив глубокой воды Тихого океана успокаивал
Карла, грусть его рук была известна лишь ей (догадайтесь). Курт исчез.
Анастасия, милочка. Продайте мне часть самого важного процесса в вашей
жизни. Я изменю ваши жизненно важные органы, я - ведьма, я уже частичка
заката, а вам нужна фея, и я стану флиртом вашего сна, но не отказывайте
мне, у меня серьезные намерения. Спойте свою историю до того, как ветер не
забрал ваше сердце, ведь оно уже неисчислимое количество лет застывает в
стонущих столичных небесах, и ветер уже давно стремится унести его в
непостижимость Атлантид. Хотя, наверное, вы были там, когда ваш самый
долгожданный отпуск закончился неожиданно и заставил вас спеть свою историю
первому встречному. Встреча была недолгой, но вы не узнали имени, или его
забывали все, кто его слышал, а потом пытались найти его в книгах с желтыми
страницами.
В снегах нашел Альваро радостное известие, кошка, которую он научил
говорить на его уникальном языке, подсказала ему: "Альваро, к снегу...
прикоснись, по аллее пройдись, и ты увидишь тропу, по которой уходили
соседи, и Курт, тренируясь проскользил по ней, а Элиза слишком немощна, ее
снега уже растаяли, а тебе, Альваро, открыт путь".
Он ей не поверил, и оказался на Ямайке в объятиях Стефани, которая уже
давным-давно уподобилась ужу, и проникала в рекламные ролики, для которых
пианист писал музыку, но никак не могла она разыскать его, задающего
забавные вопросы, спящего одиноко.
Рекомендуя Стефани бальзам-ополаскиватель, Альваро помог ей стать
звездой журналов и бигбордов.
НИКТО-то.
Все произошло очень неожиданно. Несмотря на то, что все было
предсказуемо и понятно, он, погруженный в свои иллюзии, не позволял себе
поддаваться действительности. Он верил. До конца. Он уезжал. Он ждал ее
откровений. Он не хотел осознавать, как сложно всегда оставаться, когда
уезжает человек, оставаться, спешить за познанием движения, но всегда
оставаться, когда уезжает.
О Стефани.
Забывая о полетах, она отгоняла от себя беспризорных детей. "Вы мне
нужны сегодня ночью", - говорил кто-то из них. Она убегала от глаз,
впивавшихся в ее тело, чьи-то уже проткнули ткань одежды и вожделенно мяли
ее кожу. В ее карманах лежали печенья разных форм, она их доставала и
бросала подальше от себя, дети увлекались сладостями, разбегались и поедали
их с жадностью, и увечили друг друга в борьбе за обладание кондитерскими
изделиями. А она тем временем бежала прочь, но на пути обязательно тут же
сталкивалась с грязными покровителями бездомных детей с Captain Black в
зубах. Они хотели, чтобы она была плохой девочкой. На пути в Лас-Вегас.
Пилоты каменного храма.
И теперь никто не верил, и такого действительно не могло произойти, и
не могло произойти никогда. Но каменные храмы повергали в уныние пилотов,
которым мула все объяснил, и родили их безумные женщины, и мертвыми были
они, и их не было, и не могло быть никогда.
Неужели жизнь продолжалась, и заблудиться в хаосе было легко, и
непринужденно затеривались в море безумия глаза людей и руки теряли ощущение
осязания, слышны были крики, вопли, рваные душераздирающие раны........и
более ничего. Лишь немного соболезнований.
Город разрушался. Храм горел. Заказ билетов потерял актуальность. Карл
решил, что свет фар бьет по глазам, и это приятнее пыльцы в иллюминаторах.
Кто-то его ждал в LA. Он написал стихотворение: ....
Партия призвала Карла в ряды защитников его родины от разъяренных
влюбленных дев, и изменила ему имя. Не выразительными были лица дев, но
ярость пылала в их глазах. Ах-аах, гордился Карл своим именем, как барон
Томилин гордился своей фамилией, но грозно блестели щиты амазонок, среди них
не было Анастасии. Карл не хотел становиться серо-голубым чудовищем там, где
воздухом не дышат, где мертвецы, клоака, и еще этот серо-голубой вопрос в
каждом движении, взгляде, интонации. Условия усложняются... Громи все на
своем пути, изоленту метрополитена разгрызи когтями, лети в душное небо, ищи
стратосферы. Это был пианист, подумал, что он покидает Берлин, но его не
тронули амазонки с влажными губами, а Карл оделся, как и следовало одеться
серо-голубому хранителю города, и с именем на бирке, которое он никак не мог
заучить, он направился по направлению к санитарной зоне.
Выпали ли из нормальной жизни.....
Первый в жизни футбольный матч, другие планеты не участвовали в
чемпионате.
Пианист сочинил симфонию. Сара - моя сестра, Грег ей не по душе.
Семиотики и анаболики появились на устах неонового мальчика около остановки
Института антибиотиков. Продолжаем растяжку, уступи соблазну разнообразия,
Карл прямо как пикадор. Откусив кусочек мыла с увлажняющей формулой, Анжела
стала суперактивной. "Оперу не смотрят, а слушают", - произнес адвокат, и
перегнул... Это был великий бенефис перед смертью.
Расстрел звезд на башнях и отсчет времени вспять на курантах, и Анжела
стонала на кресле стоматолога, который умудрялся, приводя ее зубы в порядок
одной рукой, другой в самые болезненные моменты для ее зубов и десен
проводить по ее эрогенным зонам, и она испытывала неописуемые ощущения
наслаждения и боли, входя в экстаз и изнемогая от избытка доселе непознанных
ее телом движений. Она уверовала во все происходящее как в мимолетный
страстный курортный роман, заработали ее гормоны. Снова этот июль. И где же
Стефани, упавшая в пропасть кровавой травы. Выжженные трассами пуль дали
буйной искренне чистой мечты ее виделись пианисту... Слепое небо
растворялось в его глазах. Ах...
Барбара Такманн пленила Альваро Альто своей манерой изъясняться. Он
хотел жить вместе с ней, читать ее внутривенные истории.
Анастасия оказалась в одном из зданий, когда ей вспомнились глаза детей
ее любимого восьмого класса, которым посвящала она душу свою, и глаза ван
Гога были фоном ее видений, а ее память, похоже, могла утратить свои
свойства воспроизведения в момент взрыва где-то над головами прохожих. А
другие глаза ван Гога, иные, безумно живые, современности глаза, питающие и
впитывающие, горели на конусах часовен, стелились кромкой асфальта и
блестели металлическими улицами сейфов, автомобилей, ресиверов спутниковых
тарелок, гладили кожу тел, запрещенные конвенцией глаза...
Под звон гитары. Внутри Лорки. В звуковых волнах там-тамов. На кожаных
красных диванах, в мелодраме с участием Анжелы, в запахе Курта после
конькобежной пробежки, в этом сумрачном спокойствии финансового рынка. В
колеснице Фаэтона, вместо Фаэтона. Проводится настройка каналов. Надо бы
выбраться на крышу, с нее могут забрать вертолетом. Карл долго стоял на
крыше. Может быть, сейчас, прямо в небо, в небо. Уйти, шаг в бездну, в
легенду, в бессмыслицу, туда, где ждет свободное падение вниз, общепринятая
схема. И все-таки, раньше многим казалось, что Франкфурт является
европейским Нью-Йорком. Были другие сопоставления, там были все посольства
мира. Там было все, от и до, безупречное качество и дизайн. Черт побери,
насколько велико желание обнять ее, девушку, девушку с сумочкой из джинсовой
ткани, с книгой, хранящей имена, мои и моих любимцев, и Карла, и Альваро, и
Анастасии (чуть не забыл, как ее зовут), и прочих участников городских
беспорядков. Знаю ли я их так же хорошо, как вы? Ад, да, сегодня борщ хорош.
Пора спать. Голландцы все равно хорошо играют в обороне.
Очнись.
Ноги пианиста съедались волнами, он приземлился на неповрежденную землю
и растаял в солнце. В душе. Океана соль... Долгие скитания скрывают синеву
его чистых глаз. Касание константы сконцентрировано в дыхании его стальных
нервов, рвущихся от малейшего замешательства при столкновении с прессом
бездушия всего того, чего не может быть. А что если никто... Быть такого не
может... Всем интересно, но, восхищаясь луной бессмысленной, пианист
становился мной.
Я бы не стал педофилом, если бы не эта конвульсия в кульминационный
момент моего желания найти партнера по ласкам, явившаяся реакцией на
телесное разнообразие, но непомерную мертвенность разума. Отсюда взгляд на
нетронутые развивающиеся тела и мозг, наполняемый и импульсивный. Когда весь
окружающий их мир еще не вторгнулся своим железом и мощью безответственной
глупости в их хрупкие сознания. Теряюсь, мне сложно касаться животрепещущих
тем.
Наигравшись в жизнь, жители Голливуда решили не умирать. У их
соотечественников был шок, когда они узнали о таком решении жителей
Голливуда. Действительно, зачем умирать, если, наигравшись в жизнь, ничего
не остается, как умереть, а можно не умирать. Не у-МИР-аТь. И всем, кого
увидели со слезами на глазах радостные голливудцы, судьба открыла двери в
предельно простое любовное приключение, а хиты на радио были по-особому
нервными. Молодежь девяностых подметила, что гранж заполнил эфир.
Голливудские модели взялись за дело, слишком беспокойной становилась их
блистательная жизнь, слишком ночной становилась их безжизненность.
- Анжела, - награди меня собой, - юмор и оригинальность приветствуются,
давай, тянемся как можно выше, долой плохое настроение...
- Да, Карл, мы такие разные, но все-таки мы вместе.
- Ты очень не по-своему говоришь со мной, я тебя не узнаю, где ты
одеваешься?.. а кто тебя одевает... Одевайся у меня, солнышко.
Солнышко подумало и ответило.
- Стоило ли мне светить для тебя?
* * *
С пианистом так весело. Анастасия тоже любила его как отдушину.
Изобрели форму спасения души. Спаси ночную красочность в точечной живописи.
Лишь маленький островок в океане............. Иду, и как будто дождь, и
вовсе не вижу эстакады, обвивающие мой млечный путь, огни разбивают кромки
зрачков, белый - слева, красный - справа, посреди - капли Юпитера. Я -
звезда внутри всего яркого. Только жандармов нам не хватало. Испортили
картинку.
Коммивояжер.
Шоу продолжается, думали все, что он что-то предложит им, как только он
появится на танцполе. Оказалось, что он путешественник. И приехал он из
Коми. Там ему уже негде было путешествовать, и его вояж продолжался. Можно
проигнорировать эти замечания, но не забывайте, у него неожиданный аромат.
* * *
Вид из окна у них был такой замечательный: на Нику, церковь, на смесь
высокого градостроительства и уходящей зелени в разгар осени. И из мусорных
баков, слегка портивших впечатление, торчали руки, мелочь, извлекаемая из
логова самодовольства. И город покрывался язвами, и постоянно пытался лечить
себя от странных болезней, обращаясь к самым дорогим врачам, как
привилегированная проститутка, а дети у нее ели мороженое и йогурты, но
никто их не приглашал на съемки модных музыкальных передач. От этого они
глотали слюну, чужую... Опять она идет, любуется своими отражениями, я
просто приглашаю ее, улыбаюсь ей открыто, и ей не нужен смех в дверном
проеме, она освобождается даже от сутолоки на переходах в метро, она всего
лишь идет, опять, входит в состояние радостного путешествия с розовыми
лицами малышей по точкам раскрепощения. Обниму-ка я ее...
У Карла была вечеринка. Все танцевали под диско. Даже его любимые
киски. Новый вкус. Фантастическая экзотика.
"Слегка надави пальцами на мой лобок", - ждала она, Карл медлил, а она
вибрировала из стороны в сторону... Анастасия хотела лишь пальцы его на
своем теле вместо калорий.
"Живи с улыбкой", - ему хотелось играть эту роль мага, решающего
проблемы, вдохновителя, побуждающего жить. А пальцы уже опускались все ниже
по ее телу к сфере ее нетерпения. А молодость такая светлая. Целуются, несут
отпечатки горячих губ.
Карл вернулся к себе в офис, на полу лежала Анжела. Он подумал, что она
стоит у подножия Поклонной горы. У нее начинался кошмар, Карлу ничего не
стоило улыбнуться ей в последний раз. У нее мысли скомканы, она распята на
скрипке, у нее дрожит голос, отрекшийся от телодвижений. Сомкнет ли город
веки, поймут ли Анжелу сограждане??
- Девочка, которая сидела со своей, скорее всего бабушкой, знала
отлично классическую музыку, - сообщила Анжела, - а я даже не заметила, как
оркестр прощался с залом.
- Ты любишь свои мечты, - не уставал повторять Карл, и часто он после
этой фразы делал затяжной глоток пива или затягивался сигарой. Анжела дышала
чужбиной. Чужбине чертовски надоели ее ноздри, а Карл плевал в них иногда. И
если Карл плевал ей в ноздри, та беспрекословно раздвигала ноги, с мыслью о
чужбине.
Вновь кафе, готическая непосредственность отражается в глазах моей
случайной незнакомки. Солярис и Cocteau Twins свои образы скрестили в ее
мечтательном поведении. Несмотря на то, что международная обстановка
ухудшалась, девушка в кафе плакала от другого, от неподдельности своей, от
того, о чем говорить можно шепотом, и молчать трепетно. И подделывали ее, и
размеры ее многих устраивали. А как хорошо было в Литве, когда она спала в
деревенской постели с запахом ягод и вкусом меда из магнолии. Она ехала в
Клайпеду, к своему дедушке, к Альваро Альто.
- Послушай, дедушка, я сталкиваюсь с непониманием, на каждом шагу,
всюду, везде, с жестокостью, с НЕОНдертальцами, дедушка, меня пытаются
поймать, связать и сдать на живодерню. Белые руки мои, дедушка, державшие
жаворонка, который разучился петь мои любимые песни, строки моих лесных
стихов с радужными метафорами истекают багровой кровью, и я бы хотела петь
песню жаворонка кровавым голосом и окропить капельками крови листья в лесу,
и отдать сгустки крови сборщику налогов в торговых центрах, вырвать вены из
рук своих, из белых, соединить со спутниковыми сетями, и захлебнуться в
информации, но пусть там будет толика моей крови.
Дедушка слушал ее в кресле своих прадедов, наполняя глаза свои осенним
садом, стынущим за окном. Будто дед остывал вместе с ним, предчувствовал
нечто необратимое, не событие, и не действие, бездейственность. И будет так.
И он молчал помнящим все молчанием. Сильвия была его кровью, а стройной она
была всегда, и нравилась она мужчинам, ей посвящали стихи. Но глубокое озеро
рядом с садом привлекало ее больше, чем какой-нибудь воздыхатель.
Только, когда я сплю, ты можешь присутствовать в старом Мерседесе.
Именно там ты видишься мне невредимым и смеющимся над глупостью чиновников
человеком, да, обычным человеком. Ты просто убиваешь сто историй одним своим
безупречным выражением, соединяющим мудрость, не поддающуюся времени, с
простотой каждодневного желания мыть руки и есть фрукты. На струнных
инструментах особенно откровенно играли кельты, когда ты открывал свои
тайны, которые оказались незыблемо человечными, а мысли ты прятал в губах
младенцев, ищущих горячие соски. Никто тебя не мог растрогать. Но ты был
самым трогательным человеком. Не знаю, что на меня нашло, не покидай меня.
Можно влюбиться в убийцу. Не успеть, и позволить уйти, сбежать от
свидетелей, в неведении оставить родителей единственных детей. Не взрывай
голову, глупец, нет, ведь ты не можешь вот так, если ты чувствуешь боль хотя
бы от того, что ты одна, что ты прощен, но о тебе помнят, что уже нет слов в
виде слез, и рюмки наполнены песком, а там - туманы, отчаянные.
The Corrs успокоят тебя. Малыш... Или выпей лекарство. А может быть,
круиз по островам Тихого Океана. Но не примитивно ли это предложение,
подойдет ли оно тебе, ты все равно в снегах Килиманджаро.
Каковы лики солнца... В стакане с коньяком плавает кремень, с помощью
которого трубочист высекал свет в пещерах абстракционизма.
Альваро Альто решил покинуть любимую улицу, на которой десятилетиями
жил он, куда возвращался, приползал буквально после изнурительных
странствий, и дышал любимым духом своего спокойствия, потом опять ему
становилось скучно, но теперь он покинул дом навсегда.
Только пианист ждал его пока у причала спотыкающихся скитальцев.
Когда-то будут дети у Стефани, когда-то брат ее, который не жил в ее
семье, не знал ее забот и волнений, услышит от нее, что ламинат вовсе нельзя
мочить, на диван садиться в мокрых джинсах запрещено, и котов нужно кормить
вовремя, они, бедные, голодают, а вот ступать на паркет всегда необходимо
крайне осторожно и аккуратно, не включать электрочайник, а если и включать,
то отодвигать его от стены, чтобы пар, поднимаясь вверх, не портил
нависающие над ним кухонные шкафы... и машину стиральную, и микроволновую
печь обязательно нужно выключать, когда они запищат, и не смотреть в окна,
не ходить под дождем без зонта, и с зонтом не ходить, и уходить, как будто в
этом городе больше нет кукольных театров, все-таки заговорил пианист о
грубости жизненных катаклизмов. А дети Стефани становятся безвольными
подростками. А строки их дневников принадлежали другим.
Не отдавай меня ее детям, крики в сонном Берлине неслись в небо Вима В.
Рукописи до сих пор не были найдены. Но Карл знал, что где-то в
Палестине затеряны письмена, прочтение которых заставит полностью
пересмотреть правдоподобность библейских заветов.
Но Анжела не боялась надоедать Карлу своими приставаниями, зубками
покусывая его уши (де Голь вернулся, а ее стоматолог превратил ее зубы в
маленький коралловый остров посреди цивилизации.)
Вас услышат, только включите микрофон.
О ней.
Она была маленькой девочкой, играла на скрипке в людных местах, когда
денег не было вовсе, а она была хрупкой и немощной, и кожа ее раздражалась
от долгого трения скрипки, но она была маленькой девочкой и могла бороться с
болью по-детски. Однажды она не смогла победить боль. И очень смешно было
слышать людей на лавочках рядом с фальшью скрипки в детских руках. Вот-вот,
смотри, хорошая машина, и квартира у меня в скором времени будет в Печерском
районе... И девочку стошнило, стошнило при всех на открытый футляр от
скрипки и жалкую мелочью внутри, а разговор продолжался: "Ля-ля-ля, по
полной программе". Меня бы не стошнило, я бы сказал: "..........", - зачем
вам эти татарские слова и словосочетания? Но сказал бы сам себе, от них не
избавиться, от этих вредителей, бездушных уродов. Чувствительная детская
натура.........
* * *
Мы все какие-то бессильные, не правда ли Альваро, и Карл заплакал, но
слезы потекли из глаз Анастасии. Что вспомнила она: то, как боялись они
погружения в неимоверную систему накопления впечатлений, - он погряз в
накоплении, она погрязла в впечатлениях.
- Помогите мне, - без стыда взывала Анжела, ее раздавили миллионы колес
миллионов автомобилей, она впитала миллиарды осколков непроницаемых стекол
разбрызганных иллюминаторов. Пианист не мог поймать полет дельфина и
запечатлеть его на фотобумаге, а Карл пользовался цифровым фотоаппаратом, и
Анжеле никто не помог, а очень сильно она просила. А Йос сказал однажды, что
забыл, как зовут Стеллинга. Его на мгновение подвела эрудиция. Над
просторами Атлантического океана с островками (пусть он будет с островами,
где могут жить сексуальные меньшинства, им там понравится) будет
что-то......... Но Йос уже не мог точно выразить замыслы, мозг промерз. Йос
впился глазами в глобус.
- Ты так неосторожна, ты нажимаешь на курок, ведущий меня к хлопанью
дверей, отрезая навсегда меня от дня под названием "завтра", и для нас уже
ничего не могло быть. Были лишь ты и я. А завтрашний день закончился
неожиданным урчанием желудка. Ему не хотелось спать днем.
А потом - небольшое отступление в сторону самых загадочных сновидений
тех кошек, которые устали мечтать о египетской независимости (странные они
звери). Потом - проснулось солнце.
Зовут меня, ищут меня, у Анастасии больше не осталось сил, а что я могу
сделать для нее, в моем мозгу корчится мной уродуемый образ девушки с
книгами в джинсовой сумочке, с книгами со своими желтыми страницами, которые
уже начинают отпускать в плавание без парусов мои имена, но детским лицам
моих имен крайне сложно проститься с ними, с желтыми страницами из книг
случайной девушки в кафе. Холодные рамы зеркал отражают обескураженные
букеты цветов напротив. А в дожде тонут машины посреди городских загадок.
И в слабом биении сердец юных школьников уже не звучала любовь к героям
сокровенных произведений, которых рожала с болью и радостью милая
учительница языка и литературы, у которой больше не осталось сил. Но славно
было с ней. Уроки ее нам нравились. Мы ей дарили по праздникам цветы и
шоколадные конфеты.
Она не пряталась в учительской комнате от своих любимчиков, и всегда
хотела сделать что-то занятное и запоминающееся вместе с ними. Она помнила,
но ее забыли. Но она помнила...помнила, милая.
I'd love to be back one day. Though nothing happened so significant in
the place I had left other day, unless the tubes became longer and Jenny
played her guitar better with more passion... Grateful eyes of her lonely
fans showed nothing more than passion. That passion had no chance to
disappear going nowhere on the lonely streetcar, the one named "desire", no
matter we stood on the tips of our feet. We'd been looking in the nights of
erotic dreams and swimming in the stereo floods of radio still. Raped sounds
of lonely women grew in the freaky lights of street disaster.
Не закрывайте глаза, когда вас фотографируют, иначе вы потом подумаете,
что кадры оказались бракованными.
Анжела уничтожала 60 % своих снимков. Но английский костюм Альваро
всегда на нем смотрелся безупречно и лишь подчеркивал выгодные черты
внешности Альваро Альто. Поэтому он любил его одевать. А пианист забыл о
костюмах, не боялся москитов и лихорадки. У каждого есть свой почерк. Ни
одна из квартир Берлина не ожидала неожиданно приехавшего пианиста, несмотря
ни на что. Ни на что не смотря, он вошел в одну из них.
Don't you want to be just a rock'n'roll girl with all those natural
cosmetics of pain and taxi drivers songs in the windy streets. Like the
starts of all stars in midnight routes with hurting horizons... hurting
eyes... with 'yes' and blue motives of pregnant sadness. Soon the baby is
born. He caught her smiling in front of the TV news break; in his special
way he would gently carry her face blank and motionless to the rest-room of
ending stories.
I need defence in any bus I enter like the miracles stealer wishing
million pardons from passer-byes watching suspiciously. No friends. No
leave-takings. I wish I stole your heart instead of all those useless silent
joys of watchmen rushing after me. Great darkest psychology plays hard with
silver substance of your body. I was such a bad sofa for your hands, so soft
inspector of your gaps and stretches, so . . so, though no one should
intrude........
With the same feelings occurred the night before Angel came to LA.
Lipstick stuck in the mouth of the one she saw in the mirror with no visible
head leaning to the no one's shoulder. She knew it would be like that but
she could utter the only word of love that she hated to pronounce. That word
tortured her articulation, and by all means she always tried to avoid it in
use. However she could neither swallow it nor rip it with teeth and tongue
at the very moment she came to LA. Oh, she could stand silently in the queue
of ticket buyers, or she could split within strange prayers in the dim
churches or hide in car jams drinking gasoline and playing cards with
lonesome passengers. Or she could repeat the ending of the most fabulous
wrack, she could start...... At least....she could start. But she changed
her blood group and never more responded to her name. Yellow pages must have
saved it.
Альваро ожидал приезда пианиста, некому было переводить его
вдохновенные письма Карлу. Он уже ничего не писал об Анастасии, а сообщать о
ее смерти ему не хотелось. Его письма были вымыслом, он не говорил о
скучном. И Карлу должно было казаться, что жизнь бьет ключом. Он сам уже
готов был написать о своей действительно событийной жизни, но в ней он не
нашел слов Альваро. Он осознал, что у них не просто разные языки, у этих
языков разные авторы. От языкового обилия у Анжелы закружилась голова. Она
пришла к Робину и осталась в его особняке. Робин встречал курьеров, которые
приносили ему гвозди и шурупы известных фирм для наиболее качественного
домашнего обустройства. Он брал в руку гвоздь и начинал гвоздем рисовать на
стенах свое имя, а оно не слушалось его, оно выходило неразборчивым, он
долбил стены, рвал гардины, бил окна, ветер встречал его, недоуменно хлеща
его тщедушное тело, отрывая его голову и не возвращая на место. Голова его
смеялась.
Ни о ком.
- Ты внутри меня.
- Я не знал, что ты уже это чувствуешь. Но меня нет. Я лишь пытаюсь
оставить тебя в покое.
- Ты не вынул руки из карманов, когда пришел ко мне, ты оставался
образом. Каким образом тебе удавалось это?
- Неужели ты еще не устала говорить загадками? Горит ли ночь твоими
глазами все так же проникновенно, как в первую ночь сотворения мира? Тогда я
был совсем молод. Помнишь? А ты говорила, что я - самый красивый старик в
мире, но никакого мира еще не было... Помнишь?.. Помнишь, как я смеялся над
твоими фразами, а ты обижалась, как ребенок. Маленький.
- Ты внутри меня. Делай что-нибудь......
- Я знал, что я стану тобой. Ты.
- Остаешься собой.
* * *
Нельзя остановить Робина, его руки уже истекают кровью, его
собственной, серой. А Анжела не хочет жалеть его. В каком измерении он
притворился мертвым, никому не было понятно. Робин лишь спал в каком-то из
измерений, и Анжеле нравилось наблюдать за ним, спящим. В тронном зале
жителей его династии готовились забавные интриги. Девушки просили прощения у
достопочтенных молодых людей. Юноши ловили кайф. И дышали в уши девушкам, но
о своих похождениях потом им было приятнее всего говорить друг с другом,
делиться своими впечатлениями. Изучались маршруты родинок элитных невест.
Робина нельзя обвинить в мелочности. Он изуродовал свой особняк, но его лицо
отделилось от головы, отделенной от туловища, что не позволило глазам
увидеть результаты маленькой войны своего хозяина.
О себе.
Меня поглощают чувства, они рождаются в журчании воды за окном, в
песнях 20-летней давности, они крадутся парками и переулками старых городов,
кружатся в трезвоне телефонов, звонков в мою дверь, они пропитали изношенные
вещи, и вдруг они исчезают в моем разобранном диктофоне.
Время голубых ночей.
Она уже не была маленькой девочкой, и поезда, не задерживаясь в ее
городе, надолго не могли вторгнуться в ее запахи и сны. Она всего лишь
распадалась на части, ее тело разлагалось. Никто не знал, где она хранила
ключи от дверей всех замкнутых людей. Кто-то заглядывал в воду ее глаз,
кому-то не терпелось распутать ее волосы.
Ей было приятно, когда он заходил к ней в комнату и произносил эти
слова. На ладони у него были лепестки ее любимых цветов. Он не смел
приносить ей цветы, отделенные от корней. Он помнил, как она плакала, увидев
мальчика срывавшего цветы у ее дома, в котором уже никто не мог жить, так
как веранда была заполнена магическими предметами, и людям казалось, что они
постепенно умирают, скитаясь среди неизвестных комнат и окон. Лишь он мог
входить к ней в комнату с лепестками на ладони и произносить эти слова,
которые она забывала, если улица полнилась шумом дождя.
Ночь, которая утонула в волнах северного моря, утаила ее попытку
танцевать на ветвях папоротника неизвестной страны. Ее любовный вздох
просочился в песок коралловых островов. Ей никто не встретится в утренней
дымке тропических композиций.
Я не хотел нарушать ее покой, воплощенный в прогулке по набережной
уютного города, на стенах которого росли цветы, и их нельзя было представить
умирающими. И она способна прекратить свою прогулку лишь в том случае, если
она увидит мои глаза, блуждающие в воде.
* * *
Он знал, что каждый из городов будет по-особому реагировать на его
визиты. Он оплевывал камни, помечая места, обрекая города на свое
присутствие в каждой их частице. Слюна быстро проникала в химическую
структуру.
Жила Анастасия на Последнем переулке, а Карл - на улице Живописной. И
не видели они друг друга сотни лет.
Все узнали об их несовместимости, но ситуация подталкивала их друг к
другу, но были люди, которые могли сменить им паспорта и увезти в разные
страны, отправить в противоположные миры, научить их говорить на других
языках, разных, но, видимо, и он, и она предположили, что именно благодаря
этому они смогут вдруг понять друг друга, и сошли с ума от этой мысли.
They have gone in the books of TV stars. They don't know even why. Alto
changed his mind and started to recover. She found out the way out. He knew
where is the way, but he did not realise how painful it was to be out of the
way. We are drinking in the bar of lost desires and recall how beautiful we
were before somebody told us we would be happier no more. We thought we
would ... so long and dramatic awaiting.
Don't worry, baby, everything's just going to be fine..... no seeking
for my hands ... don't you feel them. Don't you fly alone in the most
fabulous space sleeping in the synthetic minds of your groovy toys. Morning
will come with the news that no more well is drilled in Kazakhstan. Everyone
should know. Stars are deeper in the pocket. Two lines on the escaping
surface of my face are clearly seen in mirrors of invisible desires. And
eyes are starting to rain.
Я начинаю новый этап охоты, и попытаюсь поймать в сети всех девушек с
джинсовыми сумочками, в которых обязательно отдыхают желтые страницы
библиотечных книг, позволяя именам внутри себя любить друг друга.
Я выслеживал девушек на концертах самых модных музыкантов, в
претенциозных клубах, на премьерах потенциально культовых фильмов, в
магазинах современной одежды, где могли продаваться сумочки из джинсовой
ткани. И, казалось бы, я должен был встретить девушку из кафе, но ее не
было, а я забыл, где находится кафе с кофе без сахара и цветами, мертвыми,
напротив. Птицы не могли мне подсказать, куда исчезла она, не попрощавшись с
ними. Я звонил пианисту, а он разучился говорить, а расшифровать его
музыкальные партии я был не в состоянии. Одна девочка ела мороженое, не
обращая внимание на сутолоку города, у которого Дэвид Грей просил прощение
за то, что он не сумел его разрушить, а лишь вписался в его систему.
Рекламный блок неожиданно заканчивался и начинался заново, и мне
привиделось, что девушка прячется между кадрами роликов. Я спрашивал у
дальнобойщиков, не увозили ли они в даль соединения солнца и луны девушку,
обезоруживающую взглядом. И даже когда я среди бескрайних тротуаров
безумного мира кричал неистово незнакомым мне голосом неизвестные мне слова,
и лишь она могла меня понять, я не чувствовал, как свет ее глаз, касающихся
моего взволнованного дыхания, поглощал неведение в невидении.
А Анастасия утонула в нефтяной скважине.
Ты слишком впечатлительна; я начинаю сомневаться в том, что у женщин
правомерно некое единство сопереживаний, когда ты смеешься моим шуткам,
целуешь мои щеки, если я говорю тебе скрытые комплименты, или дарю открытки
с сюжетами. Я приземляюсь в твои ладони, и ничего более не хочу, мне
достаточно твоего тепла до конца жизни в пределах известного мне мира.
Неизвестность взяла судьбу в свои руки, натуральный психоз мой теперь
необъясним. Не знаю, почему я стал главным электриком на планете.....
Waiting for the trivial telephone call from Mr. Nick Zana I realising I
should be a polite young man however could not stop my creative invasion of
the oil world. I was a pacifier looking for my pass. Stuart Satclife came to
me at night. A girl in a rouge jacket puts a stone in her pants. No one
predicted that it appeared to be a rolling one.
No one in my dreams resembles a piano player. Though Stephanie was too
persistent in looking for the password enabling her seeing..seeing a piano
player in any dream of hers, thus she got lost in dreams, of hers.
I was the one living once and again leaving home and just trying to
read your heart....
getting old at a speed of light... dear.. how shameless it is from my
side to make you using your time making me losing my mind.. hard to
recognise the ability to write quite a sincere letter to a person like you
as if taking a chance to escape nowhere from personal 'inner' phobias. If we
get to know each other... hope we would.... you'll probably find it
remarkable to interpret these abortions of my life.
Выспавшись в Рио-де-Жанейро, Альто поцеловал Анжелу, как дочь, забыв о
своем фотоаппарате и о скучной беседе с Карлом на заре бразильского солнца.
Весь в солнечных пятнах, он припарковал машину и влез в прокуренный
светопоглощающий клуб, заказал ванильное мороженое с водкой, большой Альто
курил безостановочно, Анжела тонула в океане своей менструальной крови, и
странные волосы росли на ее ногах, у нее есть стерео в капюшоне ее
испытанного парашюта, уносящего ее в тоску безмолвия. Велика была
ответственность, которую взвалил на свои плечи Альваро, когда целовал Анжелу
губами, не знавшими ничего иного, кроме вкуса гипса в лаборатории. Его
модели, несомненно, догадывались, что он изменился, и штрихи его мазков на
камне напоминали гроздья волос Анжелы, милой и глупой, не для стынущей
бездны стона, для сладкого романа, милой и глупой. Для португальской корриды
и карнавалов без права на венерические недуги.
- Все будет хорошо, - отпуская Анжелу в Сан-Паоло, Альваро рисовал ее в
своих будущих снах и сгорал от вдохновения.
Ее ждал Карл, влюбляясь в нее еще больше, в ее отсутствующие детали. В
ее одежду, когда она стояла так близко в его неожиданных воспоминаниях. В
смутный взгляд ее не выспавшихся глаз, рождающих свет подиумов и объективов.
Он звал ее, как сестру, руками притягивая к себе, к груди, к душе своей,
раскрепощаясь, не пытаясь найти ей замену.
- В какой-то момент мне показалось, что ты не со мной, - отрешенностью
своих желаний в контексте произнесенной фразы окутал Карл Анжелу, прячущую
глаза.
Prussian blue.
Norway seemed to be dedicated to the snowball giants. A piano player
left Norway for any place. He's on the rode. Wether he remembered his
sarcastic flat in the heart of Prussian blue or didn't nobody could be sure.
He studied the most complicated rhythms and piano compositions and newly
born cheeks of his beautiful dream to see Stephanie... And that day he lied
on the warm sand in Benin looking in the sun and everything was perfect, he
saw her face and definitely recalled his history in Prussian blue.
* * *
Примеряясь к трубам на обочинах, человек с внешностью рисковал дважды.
Первый раз в жизни он не подозревал о неразделенном чувстве, чувствовал
упоение от связи с человеком, который никогда не любил, но очень хотел
воспитывать собственных детей. А второй раз человек с внешностью посмотрел в
зеркало и внезапно вспомнил название ненаписанной книги о воспитании.
DJ Shadow с каждодневной девочкой занимался ни чем иным, как сексом
по-голландски в Китайском метро без видимого ее желания, но трижды. Они
играли в пэйнтбол и выигрывали в казино, и еще больше они выигрывали на
скачках, и лучами дискодвижений освещали друг друга, танцевали у океана,
ехали на велосипедах в эллипс солнца на горизонте, частицы субтропического
ветра и льдинки Антарктического льда заражались их присутствием. И в
шоколадном мороженом таяли они, и казалось, будто они не могли усомниться в
своем вечном стремлении никогда не расставаться. Их находили в итоге то там,
то там, и вовсе в непредсказуемых местах убитыми, с пулевыми ранениями в
висках, повешенными на столбах у обочин, впрочем, они не жалеют о
судьбоносности своих взглядов, находящих друг друга привлекательными.
Безропотно Анжела писала на карнизы небоскребов, когда летела на
злополучных боингах, от сонливости хотелось испускать мочу не торопливо,
размерено поливая теплой влагой все вокруг. Капельки ее падали на язык,
который Альваро выставил в оконный проем, когда пытался уловить вкус ветра,
еще не пришедшего, но уже принесшего тревогу. Анжела делала красивые пируэты
в воздухе, дышала струей небосвода, лишь ей доступной, живая искусительница
акул шоу-бизнеса, не покорная. И Стефани уже не могла ничего сказать
пианисту ни на бумаге, ни на словах вечно истребляемых языков своих предков,
лишь кивнуть могла в ответ на его бесконечно ожидаемые и безответные
вопросы.
- Почитай глупые рассказы о проститутках 19-го века, - рекомендовал
Карл Анжеле, - ты найдешь их забавными. И всунул руки ей в нежную ночную
ткань ее белья.
Нет стен.
Стань к стене. Остынь и устань.
Тень.
Маленькие вещицы, крохотные, незаметные, от них полнеют, но о них никто
не говорит вслух, и внутренние голоса тешат нутро барабанных перепонок своим
щемящим плачем, все из-за каких-то маленьких вещиц, они уводят в сторону и
дарят бесплатный отдых от катастроф с символом столбовой двойственности, с
достоянием нации без национальностей и с незнанием словарных статей,
посвященных этносу. Маленькие вещицы, пустяшные, становятся классикой,
золотом эпох, контрольной чертой гениальности.
The Who explained me a lot and who I am, though Kate Bush distinctly
understood me, however random nights of seldom lights disturbed the city
song of love and passion. She was with eyes of the man who's come from
distant clouds. And walking on the moon lonesome sounds heard I heard.
What is ..
Please
Lease and tease ... mea culpa
Cease and bring me home from source of breath ... me...breathless .
It is so wonderful you are recording my remote voices from the behind
of sorrow. Reveal so so so tenderly in line in stripe of flow low flowing
blow...........
Friends of Lea. Do it now. In pain and un-skinned implanted in
decentness of any baby's dream.... Careful. You lock your life. Secrets are
still strong and indispensable.
Срывает крышу, и у Анжелы, и у Карла, и у Альваро, и у некогда умершей
Анастасии. Пианист никогда не имел ее, лишь брал в займы у Стефани. Робин
крышу своего особняка называл "полигоном оргий", он много времени проводил
там, любил он там редко, и только самого себя, растопыривая ноги и всовывая
внутрь своего ануса ручки вилок и ложек, ему было больно от того, что ни на
что, кроме боли он не способен.
Спасите дорогу на Ужгород, раскройте старые карты, где отчетливо видны
контуры маршрутов к замкам песчаных королей.
Бородатый мужчина со взмокшей от слез бородой выпил кофе, и теперь его
нельзя было узнать, он окунался в мир контрастов. Его борода беспорядочно
меняла цвет, бесконечно его зубы то удлинялись, то укорачивались как у
оборотня, однако без причины, нервы его рвались, умирали и
восстанавливались. Чудный дяденька. Он-то и соблазнил Стефани, мысленно
изнасиловав.
Это бесконечное пламя, сжигающее беспечно творчески сломленных
личностей; вот она, такая большая и светлая гроза; атомные котята открывают
глаза и спрашивают пустоту, чувствует ли она то же самое, если они мечтают о
вечном пламени, способном остановить биение сердца.
Где же выход, по очереди они кричали, вопль их был слышен мудрецам в
любой точке планеты. Каждый чего-то хотел, и неосуществимость калечила их,
неуязвимых, казалось бы, калечимых вечно, уродовала, уничтожала, но их
просили хранители их тайн, проговаривали каждому внутрь душевного
напряжения: "прости, раскройся хризантемой в боеголовке, расплавься в сонме
ангелов небесных городов, прости, притворись родившейся не из-за родов
субстанцией света и тьмы, как мы...."
Ребенок сидел у подножия Везувия, открытые глаза ребенка не опознавали
цвет магмы, летели птицы и их песни порождали смех. Странными казались
птицы, умеющие летать. Восемнадцатого ноября закончилась лекарственная вода.
Разобран, как игрушечный домик, расклеен на холодных столбах, расколот на
части несоединимые. Сегодня каждый ощутит, как неведомая субстанция с моими
чертами лица ворвется в сознание каждого, и принесет ощущение очищения,
исчезнув навсегда. Улыбкой встретят избрание мной новой религии неверные,
любой звук моей молитвы обязан заставить не умирать цветы, сделает оргазм
бесконечным от любого движения любящих людей, и все, что кто-то кому-то не
сказал, должно обрести крохотное всеобъемлющее сердце.
И это были даже не звуки крыльев, не птицами были обладатели сверкающих
на солнце перьев, ими не могли быть также люди, которые однажды могли
нарастить перья и сжиться с ними, совершая изредка безобидные недолгие
полеты, и не полетами были те движения, наполнявшие пространство
искрометными неподражаемыми звуками. Лишь при определении далеких импульсов
чьих-то радостных свиданий и отчаянных стремлений освободиться от нелюбви,
тот, кто слышал звуки, слегка похожие на звуки крыльев, осознавал свое
полное право соединяться с сердцами ветреных юношей и девушек, заброшенных
ветром в мир иллюзий. И не в птиц превращались их крики, зовущие неведомое и
неосознанное, стихию, которая не может быть живой и тучей комаров несущей
малярию, либо шквалом телефонных звонков, раздражающим даже глухих стариков,
телом ощущающих неуемную вибрацию материй. Чем-то иным становился их зов,
тяжкий.
Снова словно изнутри.
При странных обстоятельствах оказались там, где были не за чем, и
стартовали из ниоткуда. Мы взялись за воображаемые руки, и преодолели
миллионы вспышек и отзвуков. Место, где мы договорились встретиться,
постоянно изменяло широту и долготу, подобно солнцу, меняющему желания и
программу телепередач. Все сели в один и тот же поезд, а потом сошли по
трапу одного из самолетов в толерантность необъяснимого ощущения свободы.
Живой в последствии ее увидеть мне не удалось, все, кто что-то мне мог
о ней рассказать, всегда произносили разные имена, представляя ее. Я не
запомнил ни одного из них, лишь их звучание тешило слух. Почему-то любой
рассказчик подчеркивал некие детали в ее одежде, но никто более ни разу не
упоминал в своих рассказах то, что она не расставалась с джинсовой сумочкой,
в которой покоилась периодически тревожимая ею книга с желтыми страницами.
Как будто ее не было, и она не прятала мой образ в ней, равно как и свою
историю, которой не суждено было быть.
Олег Малахов
21.11.2001
Last-modified: Tue, 15 Jan 2002 09:05:23 GMT