всяким болваном, который неспособен..." -- распахнул дверцу первой машины. Вредная бабка прыгнула в кэб: -- Универмаг "Александре"! Акбар заскрежетал зубами, спрятал термос под сиденье и включил мотор... 4. Я шнырял по городу, высматривая чемоданы. Поднаторев в этой охоте, я чуял их, как гончая -- зайца; но раз за разом более проворные кэбби выхватывали багаж у меня из-под носа: я устал и проигрывал гонку... Стал под "Хилтон". -- Чекер! -- вызвал швейцар. У вращающейся двери громоздились тележки с багажом, но команды "Открывай багажник!", которой я ждал, не последовало. Загрохотали приставные сиденья: мой кэб захватили пятеро гогочущих парней с какими-то бирками на лацканах модных пиджаков, а шестой -- эдакий нервный губошлеп, дергал ручку правой передней дверцы, чтобы усесться рядом со мной. Я имел полное право не впустить его и вообще вытурить всю гол-компанию из машины: в чекере не разрешается возить свыше пяти пассажиров. Но ехали парни на Уолл-стрит, а это не такая уж плохая работа, по тем временам -- пятерочка. Я открыл замок, и, пока губошлеп усаживался, сказал его приятелям, что, в принципе, брать шестерых таксист не имеет права, что им нужно было бы нанять две машины, что, конечно, они сэкономят, а я -- "подставляю голову"..'. Прозрачный мой намек был схвачен на лету: -- Мы все понимаем! -- весело загалдела ватага. -- Мы будем страшно признательны! Доллар-другой сверх счетчика был мне обеспечен... Чем больше кэбби знает о том, что происходит в городе, тем больше он зарабатывает денег. Бирки на лацканах пиджаков означали: в "Хилтоне" собрался какой-то конгресс. Что за конгресс -- мне "до лампочки", а вот когда он заканчивается -- для меня исключительно важно! В этот день тысяча освобождающихся номеров отеля выдаст тысячу аэропортов. В этот день нельзя терять ни минуты: ни на улице, ни под "Мэдисоном". Чемоданов в хилтоновском гроте будет так много, что хватит их всем: и прикормленным "коршунам", и общей таксистской очереди. И потому, не успев еще выехать из "грота", я спросил: -- Ну, когда по домам, джентльмены? -- Завтра! Завтра! -- закричали джентльмены, а уж после этого я полюбопытствовал, кто они такие. -- Юристы! Юристы! -- кричат пиджаки с бирками. На ловца и зверь бежит: мне было бы очень кстати получить "за спасибо" да еще прямо в кэбе юридическую консультацию!.. -- Весь "Хилтон" битком набит болванами-адвокатами! -- шумят парни. -- А как насчет умных? -- подыгрываю им я. -- Неужто ни одного нет? -- Есть! Есть! -- надрываются адвокаты. -- Ларри Фишман умный! -- Самый умный! -- Гениальный! -- и уже скандируют: -- Лар-ри-фиш-ман! Лар-ри-фиш-ман! Сидевший рядом со мной губошлеп зарделся; было ясно, что Ларри -- это он. -- Кроме шуток, мистер Фишман, -- сказал я, ложась к нему на колени, чтобы дотянуться до "бардачка" и извлечь оттуда повестку. -- Мне нужно бы проконсультироваться... И до чего же славные были они, не отвыкшие еще от студенческих замашек. Так им хотелось дурачиться, горланить: Уолл-стрит! "Хилтон"! Жизнь распахнулась! -- но какой-то занудливый кэбби (ну, какое им до меня дело?) попросил совета и -- притихли... Даже Ларри своего дразнить перестали. А он вроде бы обнюхивал мою повестку, изучая ее близорукими глазами. Чем-то смущенный, почему-то виноватый... -- Понимаете, Viadimir, -- без запинки прочел он мое имя (его язык был обучен произносить заковыристые иностранные слова) -- Ваши неприятности не по нашей части... Мы специалисты по финансовым делам. Мы же работаем в корпорациях... Беспокойство мое всколыхнулось: профессиональный юрист -- затрудняется: -- Ларри, кончай трепаться! Давай сюда! -- несколько рук разом протянулось в окошко перегородки. Ларри вопросительно взглянул на меня, и лишь когда я кивнул, отдал друзьям повестку. -- Что же вы там все-таки вычитали? -- нетерпеливо спросил я. -- Это повестка в уголовный суд, -- сказал Ларри. -- Я знаю. Но в чем меня обвиняют? -- Вы только не обижайтесь, -- выглянуло из окошка перегородки мальчишеское лицо. -- На кого обижаться? За что?.. -- По этой статье обычно судят, -- мальчишка-юрист произнес опять-таки незнакомое мне слово: hoovers? hoobers?55 -- Что это значит? -- Prostitutes... Ax, как остроумно! Мне сразу разонравились эти хохмачи. Чудесный объект они выбрали для своего фиглярства. -- Я же специально вас предупреждал, чтоб вы не обижались, -- оправдывался мальчишеский голос- -- Мы не специалисты, -- сказал Ларри. Но я не хотел их слушать, забрал свою повестку и с непроницаемым лицом крутил ^баранку до самой Уолл-стрит: -- горбатой и кривой улочки, которая, как известно, правит всем финансовым миром и проезжая часть которой тем не менее настолько узка, что на ней не смогли бы разъехаться не только два "пузатых" чекера, но даже два крошечных "фольксвагена". 5. Осадив развязных юнцов, оборвав столь важный для меня разговор, я поступил правильно и ничуть о том не жалел. Весь Манхеттен буквально кишел в этот день бирками участников юридического конгресса, и мне не пришлось выискивать в толпе -- юриста. Он сам нашел меня: -- Поедете в "Хилтон"? Важный, усталый господин. Руку оттягивает портфель с бумагами. Покорно ждет решения кэбби: возьму я его или не возьму?.. -- Вы -- адвокат? -- разглядывал я -- она это или не она? -- бирку на лацкане. И тут вдруг важный господин взорвался: -- Совсем распоясались! -- он имел в виду клан нью-йоркских таксистов. -- Вы что: адвокатов не возите, а прокуроров возите? Или наоборот? -- самовластно уселся в кэб и захлопнул дверцу. -- "Хилтон"! -- Зря вы. это, мистер, -- примирительно сказал я. -- Мне просто хотелось попросить вас, если вы юрист, сесть рядом со мной: у меня неприятности и мне надо бы вас кой о чем спросить... И опять: уже не вчерашний студент, а американец в летах, перед которым я, к тому же, провинился, учинив ему нелепый допрос до того, как пригласил в машину, едва лишь понял, что бестактность таксиста была непреднамеренной, тотчас же выразил готовность выслушивать мои россказни: -- Vladimir? Ну, что же,у вас стряслось? -- Взгляните, сэр, что это такое? -- Гм... Вообще-то я не специалист по уголовным делам... Но эту отговорку я уже слышал и спросил напрямик: -- Такую повестку могла получить проститутка? -- Гм, если вы так ставите вопрос, то, в принципе, да... -- Но ведь это же ни в какие ворота не лезет! -- взъярился я: какая-то непостижимая для здравого смысла юридическая заковыка всерьез оборачивалась против меня. -- Как можно: таксиста, труженика, и проститутку судить по одной и той же статье?! -- Закон не учитывает род занятий правонарушителя... Тут уж настал мой черед сказать "гм..." Стараясь скрыть овладевающую мною робость, я с натугой выдавил из себя: -- А решение судьи по такому делу может повлиять на получение гражданства? Однако участник юридического конгресса уже умаялся отвечать на мои вопросы. -- Vladimir, я не хочу вас запугивать... Как юрист я могу сказать вам только одно: в уголовный суд ни по какому поводу нельзя идти без адвоката. -- Да где же я возьму адвоката?! Откуда у меня деньги на адвокатов? Мой пассажир достал визитную карточку, черкнул что-то на ее обороте и сказал: -- Это телефон очень хорошего адвоката, моего друга. Позвоните ему; он много с вас не возьмет... 6. Постепенно из моей речи исчезало обращение "сэр", вместо него я все чаще пользовался нагловато-ухарским "мистер"... Когда, например, не захлопнувшаяся задняя дверца начинала тревожно дребезжать на ухабах, я говорил: -- Мистер, если вы сейчас, на повороте, вылетите из машины, кто тогда будет платить по счетчику? Когда, полыхая сигнальными огнями и оглушая улицу сиреной, мой чекер обгоняли полицейские, я говорил: -- Знаете, мистер, куда они так спешат? -- Куда? -- Выпить кофе... Туристов я угощал достопримечательностями Нью-Йорка, а поскольку для роли гида знал город недостаточно, то бессовестно пускал в ход фальшивки. -- В этом доме жили Рокфеллер и Никсон, -- вполне добросовестно сообщал я клиентам, проезжая мимо здания 810 по Пятой авеню, но остановиться потом было трудно... -- А в этой церкви венчались Элизабет Тейлор и Ричард Бартон. Дамы ахали, впросак я не попал ни разу, а самым большим успехом пользовался мой знаменитый соотечественник Барышников; за него -- платили! -- Хороший был у вас день? -- спрашивает меня измотанная сверхурочной работой машинистка. Разъезжать на такси ей, конечно же, не по карману. В мой кэб она села потому, что боится ночного метро. Но, приобщившись на несколько минут к комфорту, чувствуя, что ее усталое лицо помолодело в полумраке кэба, женщина расслабляется и, услышав от меня, что день был хороший, совсем уж легкомысленно толкует ответ таксиста. -- Вы, наверное, возили сегодня каких-нибудь знаменитостей?.. Нельзя же теперь ее разочаровывать. -- Только что -- хотя вы все равно не поверите -- в этом кэбе ехали Барышников и Лайза Миннелли. Чуть слышный, приглушенный стон: -- 0-ох!.. Таксисту, который вез Барышникова, американка не может дать на чай меньше, чем доллар. Даже машинистка. Я уж не рад, что наврал ей. Но пассажирке моей так отрадно предвкушать завтрашние свои рассказы: и сослуживцам, и боссу, и соседке -- в каком кэбе ехала она вчера, что сейчас ей непременно хочется быть щедрее всех "звезд", "осчастлививших" мой чекер. В дорожавших автоматических мойках я регулярно мыл свой кэб -- за счет славы Барышникова, да еще за то, что показывал легковерным пассажирам "Женскую тюрьму"!.. Когда въезжаешь на мост Трайборо (а я въезжал на него ежедневно, вровень с высоко проложенной автострадой поднимается триада серых, с решетками на окнах, корпусов. Уж не помню, кто из таксистов сболтнул мне, будто это женская тюрьма. Было ли это правдой, я понятия не имел, но показывал корпуса всем подряд: -- А вот это, между прочим, женская тюрьма Нью-Йорка... И самые шумные, развеселые из моих пассажиров -- умолкали, становились тихими, задумчивыми... Женская тюрьма!.. 7. Как-то в очереди на Морском вокзале досталась мне многодетная мамаша-наседка, вся в веснушках и в хлопотах, чрезвычайно озабоченная четырьмя своими дочками. Уменьшенные копии своей родительницы, тоже конопатые, сестренки были до того похожи друг на дружку, что, словно русские "матрешки", отличались только размерами... Чтобы маме было удобнее, я усадил ее на переднее сиденье, но всем своим существом она была там, сзади, -- со своими твореньями, в которых даже сейчас, по дороге в "Ла-Гвардию", старалась запихнуть все хорошее, красивое, а главное -- поучительное! -- что только можно было почерпнуть за время поездки в такси... -- Поедем через Центральный парк? -- закинул я, нацеливаясь лишний разок прокатиться по Трайборо. -- Слыхали?! -- откликнулась мамаша. -- Сейчас вы увидите Центральный парк! -- Здесь похоронен Христофор Колумб, -- кивнул я, будто старому приятелю, на памятник великому мореплавателю, стоящий посреди площади, названной в его честь. -- Слыхали?! -- теребит захлопотанная мамаша своих "матрешек". Мы мчались по мосту Трайборо мимо серых корпусов: -- А это, между прочим, женская тюрьма Нью-Йорка... -- Слыхали?! Мамаша была не только смешная, но и очень сердечная. Она сумела, превозмогая себя, оторваться на минутку от конопатых девочек с тем, чтобы частицу своего внимания уделить таксисту. И расспросы ее не сводились к вульгарному "как бизнес?". Она поинтересовалась, в котором часу я сегодня выехал. Долго ли мне еще предстоит работать? Я отвечал, что, как и многие нью-йоркские кэбби, работаю примерно восемьдесят часов в неделю... -- Слыхали?! -- Но ни один кэбби во всей Америке, -- совсем уж разошелся я, -- не работает столько, сколько мама, у которой четверо детей! -- Слыха... Бедняга не могла ни выдохнуть, ни вдохнуть. Будто муж поздравил ее с днем рождения по радио. Голубые глаза увлажнились, и она уставилась на меня, прижав руки к груди... Потом я целый месяц рассказывал таксистам, какими был вознагражден за свой экспромт чаевыми, но поскольку я говорил правду, никто не хотел мне верить... Когда это было? Весной? Летом? Осенью?.. Вертясь по Манхеттену, как белка в колесе, таксист теряет ощущение времени... Но если я подобрал "матрешек" на Морском вокзале (и стало быть, еще промышлял там), то случилось это, безусловно, до того, как я разгадал загадки швейцара Фрэнка, и стало быть, именно в тот тревожный период, когда надо мной уже вплотную нависло разбирательство в уголовном суде... Разумеется, я позвонил по номеру, который записал для меня отзывчивый юрист, и его коллега, "недорогой адвокат", объяснил мне по телефону, что никакой необходимости срочно разбирать полицейские каракули -- нет; мы встретимся прямо в суде и успеем наговориться. Дело мое, несомненно, будет улажено; однако, если я хочу, чтобы в назначенный день он действительно появился в суде, ТРИСТА долларов должны быть уплачены заранее. Не потому, что он мне не доверяет, а таково общее правило всех адвокатов по уголовным делам. Я не знал, как поступить: и суда я боялся, и денег было жалко... 8. В час "пик", когда такси нарасхват, высаживая очередного клиента у входа в Центральный парк, услышал я свист швейцара, доносившийся с противоположной стороны улицы. Возле отеля "Святой Мориц" маячил фибровый чемоданишко... Уверенности, что несолидный этот чемодан поедет в аэропорт, у меня не было, а разделяла нас двойная желтая полоса. Если полицейский заметит, что я ее пересек... Поняв мои колебания, швейцар опять дунул в свисток и при этом помахал руками, изображая порхающую птичку -- стопроцентный аэропорт! Представляя эту пантомиму, швейцар ни в коем случае не обманет таксиста: подобными вещами не шутят... Я развернулся против движения вливающейся в парковую аллею Шестой авеню и -- не зря! Фибровый чемоданчик направлялся в "Ла-Гвардию". -- Въезжайте в Парк! -- скомандовал клиент. Мне это было на руку: через Парк, значит, через мост Трайборо, но, закончив запрещенный разворот, я не мог отказать себе в невинном таксистском удовольствии -- отчитать пассажира: -- Как у вас язык поворачивается говорить водителю подобные вещи! Швейцар показал мне, что вы опаздываете на самолет, и я ради вас пошел на грубейшее нарушение. Зачем же вы заставляете меня сделать второе? Мы уже углубились в Парк, а я все свербел: -- Штраф за меня, небось, платить не стали бы! В ответ на мои наскоки нахал зевнул: -- Таксиста не могут оштрафовать, если я сижу в кэбе... -- А вот это совсем уже постыдное хвастовство! -- полез я в бутылку. Пассажир тоже повысил голос: -- Прикуси язык, кэбби! Ты знаешь, кто я? -- Да зачем мне это знать! Какое мне до этого дело?! -- Я комиссар полиции Чикаго! -- цыкнул на меня пассажир, но его слова ничуть не охладили меня. -- Ага! -- закричал я, еще пуще входя в раж: -- Наконец-то, один из вас мне все-таки попался! -- Что за выражение -- "попался"? Думай, что говоришь, кэбби! Этот пятидесятилетний остряк, которому вздумалось подразнить меня, не догадывался, по-видимому, что на самом деле я вовсе не злюсь, ибо что может быть отраднее для издерганного кэбби, чем повод излить из своей души на чью-то голову наболевшее? -- Только и знаете, что издеваться над таксистами! -- шумел я, прикидываясь будто бы и впрямь поверил, что он комиссар полиции. -- У вас же времени не остается ловить настоящих преступников! -- Не болтай о том, чего не знаешь! -- гудел самозванец. -- Я всегда говорю моим ребятами: не трогайте кэбби, если он накрутит пару лишних долларов, как ты сейчас -- намылился, небось, тащить меня через Трайборо?! Я тебя сразу раскусил! -- Так вы же сами сказали: "Езжай через Парк", -- по-настоящему обиделся я. -- Представляю, какой "концерт" закатил бы ты мне, если бы я велел тебе ехать по мосту Квинсборо, -- хмыкнул мой пассажир; тертый, видать, калач. -- Да это уж ладно. Но если ты, сукин сын, вздумаешь развозить наркотики, вот тогда мы с Мак-Гвайром56 живо возьмем тебя за одно место! Ты меня понял?! -- И буду! -- кривлялся я. -- И буду развозить наркотики. Потому что честно работать вы все равно не даете. Житья от вас нет! Повестки в уголовный суд ни за что раздаете! -- Полицейские не выписывают повестки в уголовный суд "НИ ЗА ЧТО". Это ты можешь рассказывать кому угодно, только не мне! -- Значит, "не выписывают"? -- кричал я, дотягиваясь, не снижая скорости, до "бардачка". -- А это что такое?! -- И, не оборачиваясь, протянул на заднее сиденье замусоленную повестку. -- Что это, спрашиваю я вас, такое?!., -- Ага: SOLICITING! -- злорадно загоготал на удивление осведомленный клиент, сходу расшифровав и неразборчивую пропись ing-овой формы, и суть моего "преступления". -- Сорок вторая улица и Парк-авеню! Все понятно... -- Что вам "понятно"? -- по инерции огрызнулся я. -- Автобусная остановка возле билетных авиакасс! Ты воровал пассажиров у городского автобуса. Сколько человек ты успел затащить в свой кэб, прежде чем тебя сцапали? -- Троих, -- немедленно сознался я, а странный этот тип аж хлопнул себя по колену от избытка непонятных мне чувств. -- Так я и знал, что он хороший хлопец! -- Кто? -- Полисмен! -- О, просто замечательный! -- съехидничал я. -- Доброе сердце! -- убежденно покачал головой пассажир: -- Ты учти, он ведь имел полное право припаять тебе еще и "подсадку". Но он пожалел тебя... -- Он дал мне "Остановка запрещена". -- А мог бы инкриминировать "вымогательство"! Вот тогда ты попрыгал бы! -- Какое там "вымогательство"! -- возмутился я. -- Я брал по шесть долларов с человека до "Кеннеди"... Я понятия не имел, что таксистам запрещено подбирать клиентов на автобусной остановке. Я вообще это слово SOLICITING впервые услышал от полицейского. Пассажир сразу же поверил мне и смягчился: -- Так вот почему ты вляпался, -- сказал он. -- Ты шкодничал по незнанию, а полицейский подумал, что ты совсем уж отпетый жулик. Ты войди в его положение: он стоит на посту, а тут прямо перед его носом какой-то кэбби откалывает "левые номера". Ты меня понял? Что, по-твоему, он должен был делать? -- Мне-то теперь что делать? -- с горечью сказал я. -- На днях суд, адвокат хочет триста долларов... -- А зачем тебе адвокат на первом слушании? Ни один из профессиональных юристов ничего мне об этом не говорил. -- А разве будет еще и второе? -- А как же! Сейчас тебя вызывают на предварительное. Судья только спросит, признаешь ли ты себя виновным. Тридцать секунд -- больше времени он тебе не уделит. Там таких фруктов, как ты, будет, знаешь сколько... Ты меня понял? Шлагбаум поднялся, впуская нас на мост Трайборо: -- Женская тюрьма, -- кивнул я в сторону триады серых корпусов, угощая гостя из Чикаго достопримечательностью Нью-Йорка. -- Только не врать! -- отмахнулся гость. -- Это диспансер для особо опасных психов... Я смутился, а пассажир, почесав затылок, сказал: -- Учти, шанс выкрутиться у тебя есть только на первом слушании. Если ты виновным себя не признаешь, судья распорядится вызвать полисмена, который выписал повестку. Полисмен даст показания, и -- пиши пропало. -- А если я признаю себя виновным, что мне будет? -- спросил я, но тут добровольный мой консультант рассердился. -- Если ты, рохля, брал всего по шесть долларов, а теперь собираешься признать себя виновным, то нечего морочить мне голову! Когда тебя обвиняют, надо защищаться! -- Доброхот этот настолько завелся, что ему претило мое малодушие. -- Выиграть, в принципе, было бы можно, но судья ведь не даст тебе рта открыть... Ты понял? Досадуя, что я ни черта не понял, что всерьез обсуждать со мной мое дело нельзя, наморщив лоб и покусывая губу, пассажир размышлял вслух: -- Судья позволит тебе произнести только одну из двух стандартных формулировок: "Виновен" или "Не виновен". Можно воспользоваться третьей -- "Виновен -- при смягчающих обстоятельствах", но у тебя же никаких "смягчающих обстоятельств" нету. Что ты можешь сказать? Что ты не знал? Этого судьи терпеть не могут. Разозлится и влепит тебе так, что будешь знать!.. Ты, между прочим, не вздумай разговаривать с судьей так, как ты это себе со мной позволяешь. Хуже нет, как разозлить судью; ты понял? Мы приближались к "Ла-Гвардии", а он, как назло, замолчал... Отвернулся и смотрит в окно... Наверно, ему просто надоело ломать мозги из-за моих неприятностей... Я въезжал уже на рампу Главного вокзала, когда чекер вздрогнул от громоподобного "хха!--ха!", и какое-то сатанинское вдохновение озарило лицо пассажира. -- НЕ ВИНОВЕН -- ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ, -- хрипловатым от волнения голосом произнес он. "Бессмыслица какая-то", -- с тоской подумал я. Но мой клиент еще раз повторил эту бессмыслицу, смакуя каждое слово: "НЕ ВИНОВЕН -- ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!" -- Он прямо-таки корчился, восторгаясь своей уловкой, сути которой я никак не мог раскумекать. -- Допустим, я так скажу... -- Да ты понимаешь, что ни один судья такого никогда в жизни не слышал?! -- Ну и что? -- Судья удивится! -- Чем же это мне поможет? Мы стояли лицом к лицу под вывеской "American Airlines". -- Ну, ты даешь! -- с обидой сказал пассажир. Он вложил в мое дело столько изобретательности, столько души, что готов был полюбить меня, но я отталкивал его своей тупостью: -- Если судья удивится, он скажет: "ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?" и, стало быть, позволит тебе говорить... Желаю удачи, Lobas! Пассажир подхватил разделявший нас чемоданчик. -- Сэр, куда же вы?! -- воскликнул я в отчаянии. -- Как же вы после всего бросаете меня на произвол судьбы?!.. -- Что еще такое? -- Как "что"? Судья-то, наверное, скажет: "Что случилось?", а вот что я ему скажу? Мой добрый гений взглянул на часы, он опаздывал к самолету. -- Слушай меня внимательно! Когда судья произнесет: "Что случилось?", ты скажешь ему так: "Ваша честь: обратите внимание только на одно обстоятельство..." Но я -- не слушал! С криком: "Стойте! Погодите!" я метнулся к чекеру, схватил авторучку и путевой лист и на нем, на своей сегодняшней путевке, вкривь и вкось понесся строчить обрывки слов той потрясающей речи, которую научил меня произнести в уголовном суде незнакомец, выдававший себя за комиссара полиции Чикаго. Ты еще услышишь эту речь, читатель; но всему свое время... Глава семнадцатая. СУД 1. Подъезжая к "Мэдисону", я вспомнил, что с утра ничего не ел. Повернул за угол, к боковому входу, отдал ключи аргентинцу Альберто: подвинешь, мол, мой чекер, если очередь тронется, и -- бегом за два квартала, к тележке под полосатым зонтом. Пожадничал: купил не тоненькую сосиску, а толстенную сардельку. С луком, с горчицей! И -- назад. Уселся на капоте и, попеременно дуя на сардельку и пробуя ее губами: остывает ли? можно ли уже куснуть? -- стал наблюдать за "чокнувшимся" швейцаром. Фрэнк то ли снова собрал таксистов, то ли вообще не отпускал их от себя. Он расхаживал перед шеренгой, приговаривая в такт шагам: -- ОТЕЦ И СЫН ЕХАЛИ В АВТОМОБИЛЕ. Ать-два! -- ПОПАЛИ В АВАРИЮ, И ОТЕЦ ПОГИБ... -- Бедняга! -- фальшиво посочувствовал Ким Ир Сен чужому несчастью; Фрэнк поморщился и продолжал: -- КОГДА ПОСТРАДАВШИХ ДОСТАВЛЯЮТ В ГОСПИТАЛЬ, ДОКТОР ЗАЯВЛЯЕТ... -- Я НЕ МОГУ ОПЕРИРОВАТЬ ЭТОГО МАЛЬЧИКА, ОН -- МОЙ СЫН... -- У меня никогда не было аварии, -- хвастливо заявил Акбар, выуживая из термоса кусок мяса. -- Я хороший водитель! Властным жестом приказав болтуну заткнуться, Фрэнк замер на месте и вдруг озадачил таксистов довольно-таки неожиданным вопросом: -- КТО ЭТОТ ДОКТОР? Ким Ир Сен, Акбар и Альберто угрюмо молчали. -- КТО ЭТОТ ДОКТОР? -- повторил швейцар, но несчастные, съежившиеся под его гневливым взглядом кэбби безмолвствовали. Из вращающейся двери показался гость, и Фрэнк издевательски хмыкнул: -- Такси, сэр? -- Пожалуйста! -- откликнулся гость, не догадываясь, что симпатичный, открывающий перед ним дверцу кэба швейцар действует как настоящий садист. -- Мистер Фрэнк! -- взмолился Альберто: -- Лучше я заплачу вам доллар... -- Два -- если вынесут "Кеннеди", -- лебезил кореец. Но -- напрасно. Фрэнк усадил клиента в первый кэб и отправил Альберто на площадь Колумба. Ким и Акбар переглянулись, как приговоренные... -- КТО ЭТОТ ДОКТОР? -- терзал таксистов неумолимый Фрэнк. Я проглотил остаток сардельки, и в этот момент откуда-то с неба ко мне слетел невидимый ангел, сел рядышком на капот чекера и шепнул мне: "МАТЬ"... -- МАТЬ! -- сказал я вслух. Ложка с горкой риса застыла у рта сирийца. Фрэнк скосил глаза в мою сторону... Я почувствовал, что в моей жизни опять настала минута исключительной важности. Тишину нарушил писклявый голос корейца: -- Конечно, доктор -- это мать мальчика, -- произнес он безразличным тоном. -- Потому-то она и не решилась его оперировать... Видали прохвоста! Никогда бы не подумал я, что мой друг Ким способен на такую подлость. Но справедливый Фрэнк не обратил внимания на болтовню корейца и шагнул ко мне: -- Как ты догадался? Я скромно потупился. -- Здорово! -- сказал Фрэнк. -- В нашем кубрике только я один сумел разгадать эту загадку. Швейцар последовательно осмотрел мою лысину, чахлую, с седыми волосками грудь, плохо заправленную в джинсы рубаху, давненько не чищенную обувь. Наверное, на всем крейсере, где он служил, не было такого неопрятного матроса... -- А ну-ка, послушай! -- испытующе произнес Фрэнк. -- ПОЕЗД ДЛИНОЙ В ОДНУ МИЛЮ ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ ТУННЕЛЬ, ПРОТЯЖЕННОСТЬ КОТОРОГО ТАКЖЕ СОСТАВЛЯЕТ ОДНУ МИЛЮ. Навострил уши интриган Ким Ир Сен; словно саблю в ножны, сунул ложку в термос обжора-Акбар. -- ПРИ СКОРОСТИ 60 МИЛЬ В ЧАС -- СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ ПОНАДОБИТСЯ ПОЕЗДУ, ЧТОБЫ ПРОЙТИ СКВОЗЬ ТУННЕЛЬ? -- Одна минута! -- выпалил кореец. Фрэнк даже не посмотрел в его сторону, а я тем временем мучительно напрягал свой мозг: не завалялись ли случайно в складках моего серого вещества остатки премудростей, которые в незапамятные времена вдалбливал в мою вихрастую тогда голову наш вернувшийся с фронта учитель физики в старой шинели, с деревянной колодкой вместо правой ноги?.. Нет, не даром, видать, он ругал меня: "Лобас, у тебя в голове ветер! Не будет из тебя толку, пойдешь в дворники!". Он оказался пророком: ибо даже здесь, на другом конце света, в Америке, я стал если не дворником, так шоферюгой-таксистом, которого, к тому же, на днях будут судить, как проститутку, поскольку закон не учитывает рода занятий преступника... -- Так сколько времени понадобиться поезду? -- уже нетерпеливо переспросил Фрэнк, но тут мое ухо опять ощутило чье-то нежное дыхание:"ТWО". На этот раз я смекнул, что мне помогает местный, американский ангел, поскольку подсказки свои нашептывает он -- на английском языке... -- Две минуты! -- сказал я, и Фрэнк хлопнул меня по спине: -- Молодец! -- Одна минута! -- заспорил кореец. -- Одна! -- ерепенился Акбар. -- Стойте возле своих машин! -- приструнил их Фрэнк, обнимая меня за талию. Он смотрел на мою физиономию с такой радостью, словно это было личико испаночки. -- Ты русский? -- спросил Фрэнк. -- Русский, -- ответил я. Однако на том наш разговор -- иссяк. Фрэнк искренне хотел подружиться с близким ему по уровню интеллекта человеком, но он не знал, о чем со мной говорить... Мне же еще сильней, чем Фрэнку, хотелось закрепить нашу только что родившуюся дружбу; однако как это сделать, я тоже не знал... О чем я мог беседовать с молодым швейцаром? О девушках?.. О бейсболе?.. Отлично понимая, что если я когда-нибудь расскажу эту историю, то мне никто не поверит: ну, скажут, это ты уж точно выдумал! -- я попросил Фрэнка переписать для меня загадки про Доктора и про Поезд -- своей рукой. Просьбу мою Фрэнк охотно согласился исполнить, тут же примостился переписывать и даже добавил еще одну загадку, очень сложную, про десять яблок, которую потом ни я и никто из моих знакомых, включая профессора Стенли, не смог разгадать. Зато Стенли сказал, что, переписывая загадки, Фрэнк не сделал ни единой грамматической ошибки и что все запятые в его автографе, который я бережно храню и по сей день, стоят на местах... 2. Пока Фрэнк писал, Ким с Акбаром прогоняли клиентов от входа в отель, но вот швейцар вернулся на свой пост, и "аэро-портщики" приуныли. Из вращающейся двери показалась грузная женщина с модным портфелем. -- Такси? -- спросил Фрэнк. -- Да, пожалуйста... -- Куда едете? -- поинтересовался Фрэнк, и мы, все трое, насторожились. Это было что-то новенькое. До сих пор честный швейцар никому такого вопроса не задавал... Женщина ответила, что едет в "Кингс-госпиталь", в Бруклин и добавила еще какое-то слово, которого ни один из нас не расслышал. Но даже не расслышав, мы, таксисты, догадались, что слово это чрезвычайно важное... -- Ты хочешь, -- спросил Фрэнк корейца, -- поехать в "Кингс-госпиталь"? -- Всю жизнь мечтал! -- отрезал Ким, подчеркивал, что он замечает перемену в поведении швейцара. -- А ты, -- спросил Фрэнк Акбара, -- этот госпиталь знаешь? -- Я в Бруклин не поеду! -- с вызовом отвечал сириец. Швейцар, однако, не стал ругаться с обнаглевшими таксистами, а просто открыл дверцу моего чекера и пригласил женщину садиться... Теперь, убежденные, что швейцар схитрил и обвел их вокруг пальца, оба кэбби ощерились: -- Первый кэб получает первую работу! -- Здесь очередь! -- Ты и ты! -- гаркнул на них Фрэнк. -- Чтоб вашего духу тут больше не было! Ясно? Вот первый кэб! -- и швейцар указал на "додж" стоявшего позади меня черного таксиста... 3. Выезжая через несколько минут на шоссе, я уже знал, какое мы не дослышали слово: "И ОБРАТНО..." "В "Кингс-госпиталь" и ОБРАТНО!" -- вот что сказала Фрэнку женщина с модным портфелем. Улавливаете нюанс? Разве Ким и Акбар отказались бы отвезти эту пассажирку в Бруклин, если бы знали, что счетчик будет превссело стрекотать и всю обратную дорогу -- в Манхеттен?! Кому охота возвращаться из Бруклина пустым? Но чем, скажите на милость, дальний рейс в Бруклин и н а. з а д -- хуже аэропорта?.. "Позволь, позволь, -- слышится мне вопрос, -- а как же ты повез эту женщину? Нсужто ты знал, где, находится "Кингс-госпиталь"? Господи, да конечно же, не знал! Но ведь я понимал, что Фрэнк подсовывает мне эту работу! Как же я мог ляпнуть, что не знаю дороги?.. Таксист не знает дороги только в том случае, если ехать невыгодно. Спросите любого кэбби, где находится город Брсхунец и он, не задумываясь, ответит, что не раз там бывал!.. Если только нужный вам адрес находится за городской чертой и, стало быть, оплата двойная, мы все знаем!.. Чем трудней будет найти адрес, чем больше я наделаю ошибок, тем больше -- заплатит клиент! Ну, а если бы пассажирка твоя, когда ты начал у всех встречных переспрашивать дорогу к госпиталю, возмутилась бы, как же, мол, так: взялся везти, а куда -- представления не имеешь?!.. Пусть бы только попробовала! Да посмей она пикнуть, я бы знаете как ее отчитал! В краску вогнал бы! Застыдил... За что? За черную неблагодарность. Ведь все остальные кэбби вообще отказались ее взять! О, я уж выдал бы!.. Но женщина ничем не возмущалась. Направляясь по шоссе имени Рузвельта на юг, крайне смутно представляя себе, в какую точку огромного Бруклина моей клиентке нужно попасть, я знал куда более важные вещи, чем место расположения какого-то дурацкого госпиталя. Я знал, что моя пассажирка -- психиатр из Хьюстона. Что в Нью-Йорк она прилетела всего на один день (т.е. времени жаловаться на таксиста у нее нет) и, наконец, что ей нужна квитанция! Эта врачиха не только не знала Нью-Йорка, но еще и собиралась платить мне чужими деньгами, и яс чистой совестью несся по самому длинному маршруту -- по Кольцевой дороге! 4. Когда я разыскал госпиталь, на счетчике уже было больше, чем я заработал бы, получив пассажира в Кеннеди... Деньги, естественно, в этот день сделались легко и быстро, и часам к восьми вечера я уже вернулся домой. Увидев меня в дверях в такое необычное время, жена побледнела, как полотно, но тут же по выражению моего лица поняла, что ничего плохого не случилось... Я быстренько принял душ, и мы дружно, славно, всей семьей уселись за стол. Наутро я отвез жену на курсы в Манхсттсн, а часам к девяти опять-таки был уже дома. На этот раз, увидев меня в дверях, жена ничуть не испугалась и спросила: -- Ну, ты видел своего Фрэнка! -- Как же я мог видеть Фрэнка, -- еле сдерживаясь, ответил я, -- если сегодня в "Американе" закончился съезд виноторговцев? Фрэнк, по-твоему, стоит под "Американой"?! Только теперь до жены дошло, насколько нелепый она задала вопрос. -- Я не подумала, -- сказала жена. -- Надо все же хоть иногда думать, -- пошутил я, нейтрализуя промах жены, но ни она, ни сын не оценили моего остроумия. Они сидели, уткнувшись в свои тарелки, и без всякого энтузиазма слушали, как я очень увлекательно рассказывал им, что взял под "Американец" на протяжении дня две ".Па-Гвардии" и два "Кеннеди". Что виноторговцы платили превосходно, еще лучше, чем юристы: один оставил мне на чай четыре доллара, а другой -- 3.65!.. Но ни жена, ни сын даже ради приличия не восхитились, не сказали: "Ого!" или "Ух, ты!" -- как сказал бы на их месте любой таксист. Обиженный безразличием своих близких, я и вовсе не стал рассказывать, как я вез сегодня компанию развеселых богачей, которых один из них по имени Чарли усадил в мой кэб -- для хохмы (вместо того, чтобы вызвать лимузин); как они гоготали по этому поводу и допытывались у остряка Чарли, какой же следующий фортель он выкинет? Если, мол, для начала они очутились в желтом кэбе, то чего же им ждать -- дальше? А, Чарли?!.. -- Папа, мне нужно купить кеды, -- прервал мои мысли сын. -- По-моему, мы совсем недавно купили тебе кеды, -- вовсе не имея в виду попрекать сына, просто так сказал я; однако жена сочла необходимым за него заступиться: -- Ты же знаешь, что он играет в футбол... Я знал. И мне нравилось, как здорово у сына получается. Но кеды, которые он повадился покупать, были эквивалентны примерно двум "Кеннеди". Заработанных в чекере денег было, слова не подберу, как жалко!.. -- Идея! -- бодро сказал я. -- Давайте попробуем починить старые, а если не выйдет... -- В Америке не чинят кеды, -- уставясь в пол, буркнул сын. -- Но ведь мы же не американцы, -- легко, по-спортивному, парировал я, ничуть не задевая юношеского самолюбия.-- На Брайтоне есть русская мастерская. Почему бы тебе не зайти, не спросить?.. Ради Бога, объясните мне, что я сказал обидного?А сын -- вспыхнул! Он вышел из-за стола, не сказав матери "спасибо", не придвинув за собой стул. Это было отвратительно. Я поднял палец, но жена схватила меня за руку. Я хотел сказать сыну, чтобы он вернулся и поставил стул на место, но жена прикрыла мне рот... Хлопнула дверь. Я попытался высвободить руку: -- Интересно, зачем вы оба, стоит мне позвонить, говорите, чтоб я поскорей возвращался домой? Жена отпустила руку: -- Потому что мы тебя совсем не видим. -- Ну, вот -- увиделись... -- Я всегда гордилась тем, -- сказала жена, -- что в нашей семье не бывает ссор -- из-за денег! Я тоже гордился этим; и, наверное, поэтому сказал: -- Скандал произошел не из-за денег. -- А из-за чего? -- Из-за твоего ненужного заступничества! Жена рассердилась: она говорила искренне, а я говорил неправду. Зеленые глаза загорелись, щеки вспыхнули, и она стала такой чужой и такой красивой, что мне немедленно захотелось покаяться и объяснить ей,почему я становлюсь таким: злым и мелочным -- и рассказать ей хотя бы о сегодняшних весельчаках... О том, как, расплачиваясь со мной, шутник Чарли дал мне пятерку (при счетчике 3.95) и сказал, чтобы сдачу я оставил себе, и как все его веселые приятели вдруг рассердились! Ничего смешного в этой выходке они не усмотрели, протянутый мною доллар брать постеснялись и еще пуще стали отчитывать Чарли, окончательно, дескать, потерявшего чувство меры... Чарли оправдывался: он оставил мне 1.05 на чай потому, что я "хороший парень". Но один из приятелей, выражая мнение остальных, отвечал так: "Верно: парень он хороший, никто не спорит. Однако зачем же хорошего парня -- портить?!". Но я не мог рассказать об этом жене. Потому, что если бы я объяснил ей, какая у меня теперь работа, ее лицо стало бы жалким и маленьким, как дулька, и она сказала бы то, что я уже не раз слышал от нее за этот таксистский год: -- Ну, зачем, скажи мне, зачем мы сюда приехали?!.. 5. Вестибюль уголовного суда Манхеттена -- это полумрак под высоченным сводом, каменные плиты пола, несмолкающий гул многотысячной черной толпы и безотчетное, гнетущее смятение... "НЕ ВИНОВЕН -- ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!" -- повторял я, как заклинание, а в душу гадкой холодной жабой закралось сомнение: а не посмеялся ли надо мной пассажир из отеля "Святой Мориц"? Почем знать, а вдруг это был розыгрыш, который сейчас вылезет мне боком? Ну, как разозлится судья за это самое "НЕ ВИНОВЕН -- ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ" да упечет меня за решетку суток эдак на двадцать -- в одну камеру с этими черными бандюгами, наводнившими вестибюль, среди которых я и в самом-то деле выглядел "белой вороной". Черная чиновница в справочном окошечке долго разыскивала, но разыскала-таки номер моего дела (не потеряли, собаки!) и направила меня в Шестой зал, длинный, как станция сабвея, и до отказа забитый двумя-тремя сотнями негров-уголовников, половину которых составляли подростки. С трудом отыскав свободный стул, я пристроился в предпоследнем ряду. Все встали: величавый еврей в черной мантии взошел на кафедру. Судейский стражник с револьвером на боку начал вызывать преступников к ее подножию. Он неразборчиво выкрикивал обвинения, и преступники -- все подряд, поголовно! -- признавали себя виновными... По-видимому, они понимали, что их участь решает какой-то ужасный судья, сообразил я, заметив, что ни один из обвиняемых не смеет и заикнуться перед этим судьей ни о "смягчающих обстоятельствах", ни, тем паче, заявить о своей невиновности. -- Виновен! -- Виновен! -- Виновен! Однако же, прошло совсем немного времени, четверть часа, наверное, или еще меньше, и мой обострившийся слух, приспособившись к акустике гулкого зала, уловил вдруг слова приговора, который вынес судья очередному бандюге, признавшему себя виновным: -- Штраф пять долларов! Я содрогнулся: такого не может быть! Вероятнее всего, я просто ослышался... Но следующий диалог между судьей и преступником прозвучал, повторив предыдущий слово в слово: -- Виновен. -- Штраф пять долларов. Чересчур поспешное мнение мое о жестоком судье немедленно изменилось -- на противоположное! "Какая отвратительная карикатура на правосудие!" -- думал я, наблюдая, как все эти убийцы! грабители! насильники! -- с наглыми усмешечками покидают зал суда, чтобы, наверняка, тут же приняться за свое... 6. Эта картинка представляется мне весьма поучительной в том смысле, что слишком часто и слишком неосторожно принимаем мы на веру самый несуразный вздор, стоит только рассказчику начать свою побрехушку с магических слов: "Я видел своими глазами"... Я ведь тоже был