Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Анатолий Хулин
     Email: duhlin@mail.ru
     WWW: http://www.proza.ru/author.html?hulin
     Date: 02 Oct 2000
     Роман публикуется поглавно, по мере поступления файлов.
---------------------------------------------------------------

                        Роман.




     Ну,  что тут  скажешь?  Сидишь, как старый  еврей или молодой пидор - и
стучишь.  Да  еще  и  вздыхаешь  самодовольно -  дескать, как  тяжело. Можно
подумать, кому-нибудь это надо,  кроме тебя самого. Все эти буквенные штампы
- плюс на крови, да плюс под наркотой. Даже если  и  не под наркотой - можно
ведь запросто и  не вспомнить, кому это вообще может быть интересно? Букеру,
разве что - да и то, пошел он на хер. Раз уж тебе самому нужен хороший роман
- так, значит, сам и сел. Букв не экономить, короче.
     Что лучше - стоять, хотя бы с почти убитым маячком, на границе небытия,
посмеиваться,  наблюдая  толпу  свиней,  совершающих  медленный  недоуменный
оверштаг  у обрыва, а ты поплевываешь  себе за спину,  прихлебываешь пивцо и
горланишь  песняки  -  или  лучше быть  одной  из этих  свиней? Человеку,  к
сожалению,  выбирать  не приходится. Его просто туда  пододвигают - и все, а
если  не встанешь  в  полный рост с бутылочкой, почти убитым маячком, и  как
следует поплевав за оба плеча,  встанешь во  весь нечеловеческий буддистский
рост -  сметут и  даже  не заметят.  Потому что  для них-то, для  свиней,  и
обрыва-то никакого нет. А для тебя  он - единственная реальность. Так и было
всегда -  чего  об  этом набивать лишний  раз?  Мастеров хватает.  Ты,  сам,
дескать, давай  -  чего  знаешь и как  надо.  На  то  тебе и  фамилия  такая
досталась    -    чего    ж    теперь    поделать,    кроме    самого-самого
наиглавненаиглавнейшего? Наинаглейшего. С лучшей стороны. Без оговорок!
     -  Да, -  вздыхаешь  снова, - Возможно,  что и  не получится. Сик,  как
говорится,  транзит.  Общее  переутомление  от приспособленчества  к  глупой
сансаре...
     Нет - ну не мудило ли? А еще - суперэго, суперэго...
     Ладно.  Начнем,  например, с  сегодняшнего телефонного разговора с моим
так называемым издателем. Итак - четверг, ранняя осень, бесконечно паскудный
христианский  миллениум.  Сижу  в  конторе  на  Пятницкой,  заведую  отделом
информационного  планирования  центральной  псевдополитической  радиостанции
"Русь".  Выборы  давно кончились - а нас, которые при кремлевском штабе, все
никак не разгонят. Доскребаем бабки по сусекам - думаем, куда бы поспокойней
отвалить. В стране бардак - так что идей  никаких. Да и с деньгами наверняка
всех уже кинули - за ними станется. За что я  их еще  слегка  по-человечески
воспринимаю? Геббельсы из Урюпинска. Да нет, нет  гнева никакого - какой там
может быть гнев? Смиренье, разве что.
     "Да...  - думаю сам  собой,  -  Пора,  братишка, в  творчество  обратно
возвращаться. В его большие формы. Вневременные, так сказать.  Хэмингуевина,
там, тарковщина. Апокалипсис нау..."
     Тут спецкорр Кокоткин, тупо пьяный третьи сутки, спрашивает:
     - А ты чего, Толька, пригорюнился? В Чечню, никак, собрался? А, Хулин?
     Вот урод!
     -  Типун тебе  на язык,  - говорю ему после паузы и с усмешкой, - Тебя,
Вася, как при Бендерах контузило,  так  лучше бы ты рта не  открывал. Опять,
небось, свой "Букет Молдавии" хлестал, без закуси? Филолог из астрала...
     - С фэ-эс-бэшниками,  - подтверждает Вася, -  Какая у них закусь, кроме
самого черта?!  Кстати  о  "Букете  Молдавии"...  Ты  знаешь,  я все  больше
перехожу на красный... Сам  не знаю, почему. Минуя розовый,  заметь, старик!
Почему бы это?
     - Будешь переходить на красный, долго  не проживешь... - говорю я ему и
утыкаюсь в монитор. Надо найти этот хренов последний вариант концепции указа
об информационной  безопасности.  Обложили, черти -  ни в сказке сказать, ни
пером описать  неохота.  Вот ты какой, похмелье свободы - даже  с Кокоткиным
болтать не охота.
     - Наш-то куда собрался, знаешь? -  нехитро  читает мысли  бывший боевой
репортер.
     - В  Чечню, - говорю без интереса,  - К Ахмад шаху Масуду. За отделение
Крыма потолковать...
     -  Во-во.  Так кто поедет?  Неужто снова я? Мне после прошлой  кампании
ломки никаким Форосом уже не снять. Третий спиногрыз на носу, к тому же... А
у тебя - двое всего.
     - Я помоложе, - говорю, - Если шеф  скомандует, поеду. думаешь,  сильно
хочу? Чего пристал с этой Чечней?
     -  А то не видно, что  хочешь... -  улыбается Вася, - Чеченский синдром
называется. Эх, хорошо, что я из  него сухим вылез. Ладно, давай.  Мне в бар
пора. Я поеду. Мне не в падлу водки слегка попить...
     - Разберемся, - говорю я, - Иди. Солдат удачи недобитый.
     Он уходит  в  бар. Остаюсь  один -  шеф в Белом доме, Люська где-то  на
Охотном своих думцев кадрит. Вот, блин! Да где этот чертов последний вариант
концепции указа об информационной безопасности?
     Тут-то и раздается  телефонный звонок моего  так называемого  издателя.
Ясное  дело,  что  все совсем  не с этого дурацкого  звонка  началось - и уж
конечно не с Кокоткина -  но как-то этот звонок сдетонировал,  что-ли.  Само
собой разумеется, никакой уверенности нет - что еще за  часовой механизм там
в голове окопался? Но ведь не бред же какой-то?
     Поднимаю  трубку  -  и  чуствую сразу,  что это он.  Магомед. Давно  не
слышались, не  бухали мы с  ним. Он  во  Франкфурт на книжную  ярмарку вроде
собирался - или просто в запое был, одно из двух.
     -  Штаб  вооруженного  восстания,  -  говорю,  -  Двери  наших  вагонов
автоматические.
     -  Гвардейцам мандалы  -  от  капитана Ахава! -  кричит Магомед  в свою
далекую мобильную трубу, - Кто  тебя бил? Кто? Кредиторы? Где посмели? И как
теперь твои  упражнения  с инсталляциями? Как поживают лавры Салмана  Рушди?
Есть секретные материалы?
     - Ты мой главный материал, - говорю, - Хай, десантура. Приземлился?
     -  Франкфурт - закачаешься...  -  говорит Магомед,  -  Хулин! Нам  надо
срочно нажраться и обкуриться и обдолбаться чем-нибудь!
     -  Ничего  другого  я от тебя  не ожидал, -  говорю  я, -  Вообще  я  в
перманентном завязе, но ради братьев по оружию...
     -  Ты даже не понимаешь,  как ты прав насчет того,  что я тебе  привез!
Ладно, при  встрече.  Через  полчаса  буду у  тебя. Еду  прямо  на такси  от
самолета, скот неблагодарный! Слышишь, как трещит?! У немцев  вообще для нас
никакого роуминга, я оттуда не мог с  тобой шнапсом чекаться, придурь! Лево,
лево, черт!!! Все, конец связи...
     Он вырубается. Куда его  занесло,  что он там мне везет? Что  за пьяные
базары  про  Салмана  Рушди? Да нет,  все  ясно.  Опять Чечня, небось. Опять
синхронистичность. Он достаточно груб, этот Мага - мой приятель, не  умеющий
дружить, как положено. Он, кстати, русский - просто Магомедов папа, служа во
флоте,  был как-то на учениях смыт  ночью  за  борт  своего краснознаменного
тральщика исторически  зрелой  холодной  балтийской волной. Выжил,  конечно,
папа - но вахтенного, который бросил ему что положено в таких случаях, звали
Магомедом.  Был  он аварец  из  под  Махачкалы. Завязалась  дружба. Когда  у
спасенного папы родился первенец - он стал папой  Магомеда. В смысле - моего
так  называемого издателя.  Простейшая для  советских лет история. Не совсем
обычная - но, в целом, не такая уж абсурдная.
     Потом Магомед вырос, натренировался боксом - папа служил  в милиции - и
отправился  воевать  спецназовцем в Афганистан.  И там,  наверное,  как  раз
душевно опустился до патриаршей уверенности  во всем вокруг. А может - уже в
наши дни, от кокаина, когда мы с ним как раз и познакомились. В смысле - я с
Магомедом.  Он употреблял уже более  трех  лет  - с тех  пор, как  подсел  в
Афганистане на  опиаты. "Все мне стало не в кайф,  вот и слез, - рассказывал
Магомед, - А как поднялся, так на  кокс подсел.  Ну, бог  даст  - слезу.  Не
трава, все-таки - ее то уж хрен бросишь."
     От всей  этой  жизни Магомед, по его собственным  словам,  "заморочился
вскрытыми неврозами, перешедшими  в  фазу стойких  перинатальных  психозов".
Ничего  не читавший  ни до  Афгана,  ни  во время перестройки,  он так жадно
набросился на сочинения Карла Густава Юнга - без базы, с нуля, упорно, будто
Мартин  Иден  - а  затем  вообще  перечел  всю  философскую классику,  когда
отлеживался в различных реабилитационных центрах - что не встретиться в этой
жизни мы с ним уже не могли. Лет пять назад Магомед просто забредил доктором
Станиславом Грофом - даже летал  к нему  в Северную Америку, поскольку хотел
открыть у нас в Москве  точно такой же центр реабилитации ветеранов  горячих
точек.  Даже в префектуре умудрился  объяснить отличия эффектов галатропного
дыхания  от  примитивного  приема  ЛСД.  Однако  довольно  быстро   пробухал
пятидесятитысячный  зеленый фондовый  кредит. Проторчал, короче, три  недели
вместе  с  инициативной группой  -  резко зануждавшейся после всего  реально
произошедшего в еще более  незамедлительной  реабилитацией. В  конце концов,
"на  почве  этого мизерного  скандальчика",  Магомед швырнул  в лицо  одному
авторитетному ветерану-афганцу свой членский билет, вырубил его хуком  слева
-   определив  это   на   суде  "личным   девиантным  поведением   на  почве
посттравматической   зависимости  от  насилия"  -   и  был  скручен  бывшими
товарищами по оружию. О своей "перинатальной матрице" он говорить не  стал -
и вообще был слегка на взводе. Все  закончилось мировым соглашением, а после
суда  ему  сказали  в  том  смысле,  что  давно уже знают наизусть  все  его
примочки. И попросили когда-нибудь начать отдавать кредит хотя бы понарошку.
Мир был  восстановлен,  но  в деловых кругах он  стал  маргиналом.  Оттого и
подался  в  издательский бизнес. А, соответственно, колобродить  начал  не в
бандитских   шалманах,  а  в   цивильных   творческих  малинах.  Тут  то   и
познакомился, естественно, со  мной - подающим надежды боевым  наркотическим
талантом.
     Маге с людьми вокруг повезло по жизни  так же, как и  мне.  Кармические
связи не выбирают - любой буддист  скажет. Десять лет жена и двое малолетних
сыновей  ставили  на  место  его  все   больше  имитировавший   мину-ловушку
человеческий   чердак,   иногда,   в   запале,  именуемый  самым   Магомедом
"центральной  нервной системой".  Оправившись,  Магомед  лет  пять вместе  с
однополчанами  делал деньги  на  всем цивильном,  и вполне  достойные - они,
понятно, никому не отстегивали, даже  наоборот. Ну  менты там, фээсбэшники -
короче, все  ихние. Однако  после  истории  с доктором  Грофом  он отошел от
больших  финансовых  потоков,  стал  жить  сбережениями,  меценатствовать  и
экономить   в  равных  долях,  отчего  облагородился  и  почти  окончательно
остепенился.
     Однако издательский  бизнес у  него шел не шибко -  даже вообще не шел.
Честно говоря - одни убытки. Мага просто не мог общаться ни с  кем, кто либо
не был в  зоне боевых  действий, либо  не имел подробного  представления  "о
сложном психологическом комплексе, называемым также душой, в  том числе речь
может  идти  и  о  коллективной  душе".  Все  его  знакомства  с  писателями
заканчивались в лучшем случае трехдневной пьянкой,  после которой - особенно
если  в  процессе  общения  организм  Маги,  включая  мозг, уставал  сильнее
обычного - интерес к дарованию исчезал сам собой. За пару лет в этом бизнесе
он  все-таки  умудрился  издать  две  переведенных  с  английского книжки  -
сумбурные воспоминания  ряда зарубежных  наемников, знаменитостей из  "диких
гусей" - но в процессе перевода проблемы незнания темы вставали,  конечно, и
с  переводчиками тоже. "Хиппаны проклятые, - ругался Магомед, - дженерейшен,
бля,  некст."   Короче,   половину  этих  книжек  составили  личные   Магины
воспоминания.  А  я  как  раз  кропал  для   одного  молодежного  глянцевого
журналишки  заметку  о психологии наемника.  В общем,  судьба нас  свела - и
бухали  мы  несколько  недель сразу, и  вдохновленный  перспективами  нашего
творческого союза Магомед даже позволил себе "пустить дракона" - раскуриться
с  фольги  белым героиновым  кристалликом,  после  чего  без  лишних  эмоций
задаться вопросом,  что  за  детский  сад он себе  выдумал  после всех  этих
безумных рейдов по кишлакам.  А я  в тот раз дико  блевал от героина - то ли
мне  это было приятно, то ли я так его не любил. Скоро год, как мы знакомы -
много чего интересного произошло.  Но периодически то я,  то Магомед, устаем
друг от друга - и тогда не видимся месяц, а то и больше. Как сейчас.
     Скоро  приедет Мага.  Я сижу  в  кабинете, и  думаю  о  судьбах русской
литературы. Вдруг  - раз! - вбегает шеф. Толстый, бородатый, запыхавшийся, в
мятом дорогом костюме, с пейджером на  ремне и  двумя мобильными телефонами.
Портфельчик из кожи, очки в золоченой оправе,  массивные часы на левой руке.
Мой старый приятель, короче. по пьянкам в Доме журналистов.
     - Уф! Привет, Толяныч! -  оптимистично говорит он, доставая из портфеля
бутылку "Боржоми", открывая ее зубами и наливая в граненый стакан, - Ну мы и
молодцы! Точно говорю - мы молодцы!
     - Так что, тебя на ковер не вызывают? - спрашиваю шефа.
     - Как  раз - вызывают!  - он жадно пьет свою воду, и брызжет радостными
флюидами молодого карьериста, - Речь идет о маленькой продюсерской компании!
Помнишь нашу с тобой разработку?
     - А, - говорю я, - Я думал, зарплату дадут...
     Он подмигивает - мой  скепсис  для  него  всегда отличный  стимул.  Как
устроена его голова - непонятно.
     - Так мы в Чечню то с тобой поедем? - спрашиваю.
     -  А ты разве  хочешь?  - удивляется  шеф, - Ты ж мне  тогда  по  пьяни
сказал, что невер мор?
     - Передумал.
     - Ну, вот и отлично! Детям черешни привезешь! -  по войнам шеф полазил,
этого у него уже не отнять, - А  то мне, честно говоря, с Кокоткиным надоело
уже. Здоровье не то...
     Он  задумчиво  смотрит  на  стену  над   моей  головой.  Я   увешал  ее
буддистскими плакатами той линии преемственности, к которой принадлежу через
собственного  Ламу. Прямо над головой - "Древо Прибежища" формата а-ноль, со
всеми буддами, святыми, йидамами, даками, дакинями, защитниками, обладающими
глазом мудрости, и всей остальной примкнувшей  из адских  территорий бандой,
вроде  подземных и  подводных нагов. Отряд у моей линии -  что надо!  Вокруг
этого плаката - отдельные изображения - Доржде Чанг в гневной форме  на осле
посреди моря крови, драгоценнейший Гуру Падмасамбхава, голая Алмазная Свинья
на трупе с черепами, нанизанными на  что-то вроде секиры. Есть и люди - один
старый  тибетский монах, один молодой тибетский йогин и мой непосредственный
Лама, белый  человек. Когда-то  он сидел  у себя в Дании  за распространение
гашиша и кислоты.
     Но сегодня  у меня новый  плакат - я купил  его  вчера, когда  случайно
встретил  в  метро   должника   двухлетней   давности,  и  он  с  радостными
приветствиями вручил мне сто баксов "без  сдачи". Приятно  - я ведь уже год,
как забыл и только накануне о нем вспомнил.  Полоса чудес, наступившая после
моего прихода к буддистскому Прибежищу, неиссякаема. Впрочем,  как и  полоса
невзгод - потому  что свою тупость ломать с  каждым днем и легче, и тяжелей.
Чем глубже - тем тверже. Да еще и не в трех измерениях.
     - А  это кто? - с уважением спрашивает  шеф, показывая на новый плакат.
Он   с  уважением   относится  к  моим   увлечениям.  Черное   чудовище,   в
нечеловеческом  понимании, с  огромной клыкастой пастью, множеством ожерелей
из  черепов,  со  страшным  кинжалом  в  одной   руке  и  чашей  из  черепа,
наполненного бурлящей кровью, в другой, да еще и попирающее при этом розовое
тело какого-то несчастного  - разве такое может не заинтересовать  советника
по информационным вопросам администрации президента страны?
     - Бернагчен, - говорю, - Махакала. Главарь банды моих защитников.
     - Круто,  -  говорит  шеф,  -  Ну  как,  ты  эту фиговину  по  доктрине
информационной безопасности нарыл? Распечатай,  будь другом. Я  пока пожрать
пойду.
     - Берегись, - говорю,  - пьяного Кокоткина.  Он в прошлый раз  требовал
ввода в бар миротворческих сил...
     - Я его от ментов больше не отмазываю...  - шеф хмурится, - У нас с ним
договор был до конца выборов. Дальше дармоедов не кормим.
     - Он  денег ждет,  - говорю, - Как и я,  собственно. Но  вообще-то меня
любая работа устраивает. Даже без денег, ты знаешь.
     Шеф  показывает всем своим  видом  отеческую  заботу  о подчиненных  и,
невнятно пробормотав что-то,  аккуратно  выходит  из кабинета.  Он не  любит
говорить о деньгах.  Они  ему самому нужны - на  алименты,  водку и  блядей.
Жалеть или осуждать  его бессмысленно - он  мой товарищ,  коллега и человек.
Как и все другие.
     А я сажусь в уголок помедитировать.  А то скоро приедет Мага, и я свалю
с работы, мы слегка выпьем -  так что вечером я  уже не помедитирую. А это -
неправильно. Я выхожу на  ковер посередине  комнаты  -  улыбаюсь,  вспоминая
актера,  игравшего  егеря Кузьмича в знаменитой охотничьей комедии - сажусь,
как полагается -  и медитирую. Вернее,  думаю  - что медитирую - а на  самом
деле  только  и  ловлю себя на  мыслях.  И тем  не  менее -  передо  мной  в
лучезарном свете находится натуральное Древо Прибежища. Я его  знаю, чуствую
и даже немножко вижу внутренним представлением.
     Постепенно мне удается включить их всех в круг силы - и тех ментов, что
задержали  меня  на  прошлой  неделе,  и  бывшего моего  главного  редактора
Ведерникова,  и  условных  чеченских  террористов, чтоб  они расслабились  и
перестали убивать,  и  алкоголических  людей  с оружием,  жаждущих смерти, и
параноидальных бандитов, и глупых мальчиков с глупыми девочками, и их глупых
родителей. Все  они потенционально  хорошие, потому что будды и есть. Только
не думать о себе - но если думаешь об этом не думать,  значит, уже  подумал.
Сколько  прошло времени? Минут пятнадцать? Почему  я забыл свои четки именно
сегодня?  В смысле  -  на этой неделе?  Плохой  буддист.  Формалист отпетый.
Ладно,  сострадания  не  отнять  -  какой никакой,  а  круг  силы  наверняка
получился.
     Я поднимаюсь с ковра. Как всегда - ни одного телефонного звонка,  никто
не вошел, такая забота.
     - Если бы  ты  не думал  о  своем месте  в мироздании, не  говоря уже о
литературе,  - говорю себе вслух, - ты  давно ушел бы в радугу. Что же ты со
своим состраданием только сейчас вспомнил заместителя генерального продюсера
издательства "Сбагриус"? Вот  уж кому спасаться от затемнений.  С  не такими
авторами, как ты...
     На улице резко бибикает машина - и  тут  же звонит телефон.  Я поднимаю
трубку.
     - Курбан байрам! - кричит Мага.
     - Кармапа ченно! - отвечаю, - Уже внизу!
     И я иду на улицу.  Иду  и думаю - похоже, что-то началось. Да,  вот так
все  и  началось. Кто  скажет,  что это  журналистика  -  пизды  не получит.
Совершенно.  Впрочем,  пусть  вселенский  мандал светит  всем -  одинаково и
безразлично.  Всем, кто этого  хочет. А  в литературе лучше жизнь на книжку,
чем книжку на жизнь - и это также поймет каждый дурак.




     Я каждый вечер открываю новый файл, чтобы чего-нибудь забить  в  память
своего компьютера. Чтобы он это там удерживал. Открываю, набиваю, закрываю -
ну, и так далее.  Воюю со своим небытием - чтобы посильнее  било, как бытие.
Абзацы  -  батальоны,  главы -  корпуса,  части  -  армии,  романы -  войны.
Постскриптумы  -  бандформирования. Буквы -  ясно  кто. Ничего они  не стоят
поодиночке. и сильно  меня все это трогает за живое.  Бывает, занимаешься  с
вечно любимой своей женщиной  самым приятным занятием - и  в кульминационный
момент  определенно  чувствуешь себя литературно  просветленным. "Да ведь ты
без пяти  минут Нобелевский лауреат,  - думаешь, -  Надо  Верке сказать!"  А
Верка, конечно, и  сама уже в  курсе, счастливая,  улыбается. А бывает,  что
вдруг, хренак,  далась удачно забитая мысль - фразой, абзацем, стихострочкой
- и радуешься настолько  от души, что  начинаешь моментально искать любимую,
чтобы  заняться  с  ней  тем же самым  приятным  занятием.  Экзистенциальные
переживания  - ты чист, ты  творишь прозу жизни и смерти, забиваешь  рифмы и
косяки. Любишь  жену  и  растишь  дочерей от  разных браков.  Имеешь  иногда
какие-то  мало мальские деньги. Никогда, короче, братишка, крыша у  тебя  не
съедет. Если только откроется - да и  то в  нужном направлении. Убивать кайф
жизни передозом - что  выклевывать собственную печень, попивая диабетическую
кока-колу.  "Но  верно  и  наоборот," -  утверждал  однажды  Магомед  на дне
рождении Майкла Рожкова,  так и не  вспомнив об  этом  потом.  Магомед так и
остался при своем  мнении, что  вычурно выражать себя и стоически признавать
это  -  не  значит становиться  проще  и внятней,  а  лишь до  последнего не
выдергивать  парашютное  кольцо.  Принципиально  ниоткуда  ни   прыгать,  ни
выбрасываться -  до последнего. Попробовать думать в логарифмах преферанса -
и   положиться  на  прикуп  и  несказанную  пруху,  которая  божественно  не
напрягает. И тут мы  с  ним согласны, факт. Но понимать этого ни один из нас
не собирается. Дураки мы, что ли?
     "Ну и  хуй с  ними! -  частенько  говорю я  ему,  - По-хорошему! Не без
пизды.  Каждому  свой  путь  и  метод.  Маргинальные художники  братаются  с
бандитами,  социально  адаптированный  криминал  закупает ненужные зеркала и
подсвечники  из мамонтовых  бивней,  немаргинальные  художники  братаются  с
бандитами и властью,  власть закупает все, нужное народу. И что  такого? Все
одинаково бездарны, раз всей этой херней занялись. Настоящий художник просто
следит  за  теми и другими, и вдруг в  нужный одному  ему момент молниеносно
использует  все  свои  наблюдения  и всю свою  смелость.  Так, как  в голову
придет. Может  вообще в горы уехать, на  остров, на берег  моря. Ну, и после
пожинает то, что посеял. Как думается - так и есть."
     Разговор  всегда недоговорен - не такие  уж мы просветленные. Совсем не
такие.  Так что  опять мы будем  сидеть в  какой-то из рыгаловок  с арабской
шаурмой, попивать пиво неплохое  - и договаривать себя. Или еще потом сидеть
на кухне моей квартиры,  задернув шторы и накурившись Магомедовым  фирменным
"фитококтейлем" -  две  четверти  соцветий  женских  особей  среднеазиатской
конопли,  четверть мягкого тувинского гашиша, четверть  табака  с  ментолом,
какой попадется - и еще сильнее договариваться.
     К чему эти базары? Когда я иду в подземном переходе метро, среди многих
других людей, я расслабляю свой мозг  - это  происходит само собой - и слышу
вокруг гул голосов и в ушах некую самопроизвольную музыку. Тогда я загадываю
себе частную задачку,  касающуюся моей судьбы  -  и сразу  слышу  неподалеку
именно  тот разговор, в котором звучит  четкое, не требующее  дополнительной
дешифровки, решение.
     Итак   -   все   ясно.   Дано.   Ты   -   журналист,   прошедший   пять
человекоубийственных   точек  и  чеченскую  кампанию,  заработавший  стойкий
алкоголизм, излечившийся от него по  методу покойного  доктора Довженко,  на
почве  чего  бросил  свои штампованные  заметки,  бросил  ездить  на  войну,
заделался  сценаристом,  параллельно развелся, прошел через  два гражданских
брака,   счастливо  влюбился  и  заимел  второго  ребенка.  И  все   это  за
каких-нибудь  пять  лет  -  ну,  просто  неумеренная  скорость  развязывания
кармических узлов. Без буддизма, заметь. И вот ты сидишь в съемной квартире,
и ты уже  конкретно  не  в своем  уме, потому что опять пьешь, хоть и  не до
отключки, но не чуть и ежедневно,  постоянно куришь гашиш и анашу, ешь ЛСД и
галлюциногенные  грибы,  ты добрый десяток  раз  пробовал героин и четырежды
"винтился".  Но в  тебе масса здоровья  - вот  что убивает  их всех наповал!
Кроме  шуток.  Ты  уже  не  вспоминаешь чеченскую  кампанию  во время  и  до
состояния  все той же отключки - и это  счастье наступило сразу после первых
500 миллиграмм  ЛСД, не так  уж много в тебе было войны, а всего марок потом
было  уже двенадцать  или  тринадцать, и  столько же  псилоцибина там  же, в
довольно  бодром  при  гашише  мозгу. Не вспоминаешь  войну,  хотя  и  снова
работаешь  журналистом,  да  еще  прямо  косвенно  почти  при  администрации
президента, нишу нашел, вот ведь  куда загрузило - и перестал носить с собой
раскладной нож,  не  говоря уже о  газовом  пистолете  9-мм и электрошокере.
Молодец! И это еще до всякого терроризма и засилия милиционеров везде - хоть
ты не черный и в очках - а все же желтые штаны, красные  кеды и черная майка
с  яркозеленым  листом  каннабиса  выдают в  тебе ненадежного, переменчивого
человека. На твоей военной куртке сзади надпись "АС/DС". Хорошо, что имеются
многочисленные корпоративные удостоверения, чутье и бойкий язык. Хорошо, что
постоянно  пьется  пиво  -  так  естественней,  не  совсем  по-сумасшедшему.
Маскировка.  Согласен? Но у  тебя с  поллитра коньяка  уже плавятся  провода
между  эго  и  супер-эго, а за  углом караулит ид  в синих  штанах и  черных
ботинках.  Но  не  по   твою  душу.  Походка-то  у  тебя  нормальная  -   ты
скоординирован, у  тебя  должность,  оклад, отличный секс  с самой любимой и
красивой женщиной  на земле, а также  ребенок,  который  уже  не нуждается в
памперсах.  И второй,  воскресный, которому  скоро  в  школу.  Так  о чем же
спрашивается в задаче? Когда же ты наконец проснешься.
     Я почти никогда не слышу,  как там, из синих вагонов, говорят, что, мол
- "двери закрываются". Однако снова и  снова  понимаю,  что если так реально
чувствуешь  свою раздвоенность - найди  адекватный способ  ее  выразить.  Не
усложняй!  Формулируй все сам  себе - только не  сходи  с ума, будь  четким,
воздерживайся  от  забивания  в отсутствии  настоящих  приливов.  С  иронией
обратись к гороскопам. Выкинь дань немой природе  - как оживший посох факира
и зомби в одном флаконе. Но ты бы, что - ограничился проживанием? Вот и я бы
не ограничился. Поехал бы - и все. Аминь. Большой рахмат. Говно вопрос.
     Поэтому в  тот  день, наверное, я  почти  что  и проснулся  -  экс, так
сказать, зистенциально.  И вышел из  конторы, что на Пятницкой. В тот  день,
когда из  Франкфурта  прилетел  Магомед и  позвонил  мне  на  работу, где  я
собирался помедитировать после базаров с Кокоткиным и шефом.
     Но  -  точно!  Когда я  утром шел, веселый  и  приподнятый, на работу -
вспоминал,  как они познакомились с  Магомедом в только-только  открывшемся,
тогда  еще нормальном, клубе  "Гонконгская  жизнь".  У  меня  во  внутреннем
кармане зеленой шерстяной рубашки лежал стакан без малого голимой украинской
шалы.  У  Маги имелось две марки ЛСД  типа  "велосипед". Мы познакомились  у
входа в туалет, куда оба героически ломились по малой нужде. Посмотрели друг
на  друга - и  уже очень  скоро вспоминали фильмы  китайского  режиссера  по
фамилии Карвай, автора бесподобного "Чункингского  экспресса", попивая пиво,
обсуждая  наши  наркотики  а потом  и употребляя  их на  протяжении тридцати
четырех часов. У Маги  кончились триста долларов, у  меня  -  сто пятьдесят.
Имени  режиссера оба так и  не  вспомнили. Его кассеты не  продавались ни  в
одном  из пятидесяти  четырех ларьков. Хорошо еще,  что старый  однополчанин
Магомеда  - бывший налоговый  инспектор  Тимирязев - возил их  все время  на
своей битой машине,  так  что  не пришлось тратить деньги на  такси.  Только
кто-то украл таки  сотку из моего  кошелька, когда мы спали у третьих  лиц в
Новокосино...
     Кто это вспомнит, если не я? Если не мы - то кто мы? Кому надо, как я в
тот  раз  вышел на улицу  и  понял,  что все еще жив, и даже более жив,  чем
когда-либо?  Подчеркиваю  -  без  всякого  буддизма  никому  не  надо. Но  к
просветлению уже шел  -  ясное  дело  -  просто  продвигался. Заморачивался,
очищался, тренировался - чего еще?
     И в результате теперь я все помню очень четко, практически вневременно.
Как я в  этот  раз  вышел на сентябрьскую улицу - а у входа  стояла какая-то
машина, а рядом с ней стоял Мага. И как я подумал -  хорошо, мол, что именно
он - в этот день.
     -  Кьянти!  - заорал  я,  - Буэнос диос,  амигос,  комарадес,  мучачос,
кабальерос!
     - Но пасаран! - ответил Магомед.
     Шофер  уехал, а мы,  как два старых  друга, обнявшись и похлопывая друг
друга по плечам,  направились  соотнестись  с  целью,  то  бишь  побухать  в
какой-нибудь ближайший кабак. Какую-нибудь импровизационную хачапурную.
     И вот мы сидели в ней и бухали.
     - Хорошо сидим... - говорит Магомед на второй кружке, уже рассказав мне
все  свои   последние  идеи  насчет  перенесения   литературного  бизнеса  в
виртуальное пространство Интернета, - Но немцы нам башляют, и ты на этот раз
не подведешь. Правильно говорю?
     -  Они  что,  так  и не отказались от той пресловутой  идеи насчет моих
честных очерков? - спрашиваю я.
     - Несуществующих,  заметь, - говорит  Магомед,  - Но,  братан,  это уже
другие немцы. Те вообще французы были. Которых ты нагрел на три косых...
     -  Мы  вместе  их  нагрели...  -  отвечаю, - Я кроме аванса  ничего  не
видел...
     - Ладно, дело  прошлое. Я  объяснил французам, что  ты не  смог поехать
встретить  миллениум  в  пылающем  Грозном  по  самым  объективным причинам.
Сказал,  что  тебя  посадили  в  тюрьму  за наркотики. Они  даже  предложили
подключить своих неформалов, типа ПЕН-центра - я сказал, что  наши  все сами
сделают, если  пустить  наш с  тобой  бюджет на  взятки. И чтоб в  газеты не
писали, и  наших тут не  дергали - а то тебе, мол,  Толяныч, меру пресечения
изменят...
     - А какая она у меня? - поинтересовался я.
     - Принудиловка от наркозависимости, - уверенно сказал Мага, - А то, что
бюджет их сразу же был пущен в расход, я им, конечно, не сказал - все-таки я
деловой человек. Так что они ничего не поняли и отстали. Да ты чего?  Они ж,
скоты. давно уж про тебя забыли! У них  к тому  времени уже какой-то философ
патлатый  через Грузию провернулся без визы.  Как его наши спецы проморгали?
Отрезали бы голову, свалили на хоттабычей. Да... Вот как время летит...
     Какое-то время после его рассказа мне было сильно смешно - от того, как
кратко и мастерски Магомед изложил историю о том, как я не поехал в Чечню по
заказу одного мощного французского либерального журнала, заплатившего за эту
аферу три тысячи долларов,  лично  в руки Магомеду. Аферу - потому что в тот
момент давать нам деньги не стоило. В смысле - под самый Новый  год. Магомед
это понял - и выдал мне авансом всего пять сотен.  Остальные убрал  к себе в
карман. Потом  мы взяли ЛСД, кокоса, стакан шишек и  отправились в  "Седьмой
путь" - ну, и, естественно, хантер-томпсон, по подтексту не без контекста.
     - На самом деле я хотел поехать! - отсмеявшись, слегка  возмущаюсь я, -
Не помнишь, я ведь билет на самолет уже купил!
     - Вечером пьяный ты  позвонил  и  сказал,  что  у тебя, похоже, газовая
гангрена, -  усмехается Магомед, - А с утра  ты позвонил и сказал, что билет
остался в неизвестной подмосковной ментовке вместе с паспортом.
     -  Гангрена была бредом,  - отвечаю, - Поехать  меня просто  защита  не
пустила. И Верка с Ксюхой, если честно.
     - Как они?
     - В Крыму еще. Вернусь - буду встречать. Тоскую сильно, ты меня знаешь.
Просто пиздец временами -  а временами, знаешь, наоборот, стимулятор натуры.
Так что теперь я точно поеду. Тем более.  Возвратки не будет. Есть серьезный
внутренний позыв.
     - Творческий  позыв-то?  Завидую...  -  говорит мой почти  состоявшийся
литературный  агент,  - Хорошо подумал?  Не передумаешь? Аванс  тебе  сейчас
выдавать, или как?
     - А когда же еще?! Вот, баран! - я возмущен, - Я бы и без аванса у тебя
денег занял. Думаешь эти козлы нам платят? Выборы-то закончились.
     - И все-таки хорошо, что ты едешь по работе,  с оказией, под охраной, с
кормежкой и госбюджетными  командировочными, -  говорит  Магомед, протягивая
мне небольшую  стопочку  двадцатидолларовых  купюр, - Значит,  этих условных
немецких денег тебе достанется больше.  Хоть иногда  судьба  должна играть в
пользу,  скажи, уродец? Короче,  от тебя ждут  где-то 80000 печатных знаков.
Мелочь, мне кажется. С подглавками только, не забудь.
     Мы  смеемся,  я убираю деньги куда следует.  Скоро мы допьем пиво  -  и
отправимся куда-нибудь  еще.  Я только разве что заскочу в контору  и  скажу
шефу, что переговоры о скрытой имиджевой рекламе с финансовым представителем
фонда ветеранов Афганистана проходят успешно.
     - А все-таки ебут нас  чехи... - говорит Магомед, -  Хоть мы и крепчаем
от этого. Хотя морально, конечно,  да на уровне  будущих поколений все  это,
так или иначе, сложится в нашу пользу. Но пока ебут.
     - Не ругайся, -  говорю,  - Я  тебе первому расскажу,  как там на самом
деле. Какая энергетика, что за поля.
     - Русско-татарский мат отгоняет бесов. Запатентовано историей.  Однажды
я ездил к одному старцу, в Оптину пустынь...
     - Я помню эту концепцию, - говорю, - Она не бесспорна.
     Играла восточная музыка. а может, и не играла.
     - А ты знаешь,  что я все-таки  возобновил написание романа, - сказал я
Магомеду, - Моего,  вечного. Чтобы не бухать.  Только во  временах все время
путаюсь.
     - Моего романа? - уточнил Магомед, - Который я тебе заказал позапрошлым
летом? И дал в долг аванс?
     -  Никакой  он не  твой, -  ответил  я, -  И ни чей. Я  его  по главе в
Интеренете вывешиваю.
     -  Опять с  маргиналами  связался...  -  вздохнул Мага  и допил пиво, -
Шифруйся  получше.  И  как  твой  творческий  метод,  в связи  с  буддизмом,
усовершенствовался? Что? В корень смотрю? Йока гири?
     - Научился работать просто, немного и без психозов, - улыбнулся я, - Не
переутруждаюсь короче. Еще дисциплины  бы поднабраться,  и Букер с  Нобелем,
считай, в кармане.
     - Супер. Только не забывай, что главное - это глубоко дышать,  - он сел
на своего  любимого  галатропного  конька, -  А  психоз пройдет.  Сам  собой
развяжется. Тем  более,  что любые неврозы  после настоящей войны становятся
осколочными. Разве  ты не чувствовал того кайфа,  что на войне любой отрезок
времени без присутствия  смерти за  плечом, и даже самого ухода смерти чуток
подальше  - что  при снайперах  на  открытом пространстве  не представляется
возможным, не говоря уже о минометных гнездах  на склонах гор, а ты, блин, в
чертовом ущелье... Короче, не  отвлекаюсь. О чем  твой роман? Надеюсь, о том
же самом?
     - Ты сам все знаешь, - сказал я, -  О кайфе на войне, простыми словами.
О психоидной природе.
     - Да? Простыми? - усмехается Петр, - Везет тебе. Эх, я убивал, не  могу
вот так. Зависть, зависть  - вот что меня в тебе  привлекает. Моя зависть. Я
смог  бы лишь про  то, как... А, нет  - это тоже  не  смогу... Да и  возраст
уже... Может, шишек возьмем, таланты и поклонники?
     - Можно, - сказал я, - Все можно, если в меру. Ты абсолютно прав в том,
что  сейчас  сказал,  Мага. Без  поездки  туда  повторно,  сейчас,  хотя  бы
приблизиться, хотя бы почувствовать этот страх как следует - повторно, после
той войны, после того страха. Без водки той хрен напишешь приличную книгу. В
смысле  - неприличную. Она в любом случае будет больной.  Таким образом ее и
купят.  Дойдет  до  аудитории.  Нормальный бизнес  на  крови  и  обгрызенных
собаками трупах. Чем он хуже солдатской карьеры?
     - Ты говоришь моими словами, сукин  кот,  - говорит Мага, - И ты  прав.
Безусловно, как рефлекс. Ебануто, как создание.
     - У меня с бессознательным договор о ненападении, - говорю, - И вообще,
прекращай материться. Фуфловая высокопарность мне не катит.
     - Да? - Мага удивленно молчит пару секунд, а потом встает из-за стола и
уверенно   произносит,   -  А   я-то  всегда  наблюдал   у  тебя  декларацию
независимости от психики. Что-то изменилось, пограничник?
     Я однажды ему  рассказал,  как  лечился в  одной ведомственной  клинике
пресловутых "пограничных  состояний", вот он и прикалывается. Как будто  сам
не лечился еще покруче. Ну, да он ведь убийца многоразовый. Ему сложней.
     - Война, - говорю, - Чечня. Грех материться всуе...
     -  Хоккей, -  говорит Мага, - Договорились. Значит, едем бухать. Только
не вздумай говорить  о Сэллинджере, Мэллвиле и остальных кафках - а то  меня
замутит  не доезжая.  Не  говоря уже о  тулках и  римпоче, жалкий сектант. И
прекращай путаться  с временами,  это не по-человечески.  Время у нас у всех
одно. Банальность...
     - Да, - говорю, глупо улыбаясь до ушей,  - Ты даже не знаешь, насколько
ты прав.
     -  И вот еще  что, -  он  напускает  на себя  серьезный  вид, -  Насчет
романа... Пойми одно, парень. Мое предложение остается в силе. Издаем за мой
счет, прибыль пополам, даже без отбоя.  Я в тебя верю, слышишь? Да у тебя ж,
к  тому  же, вся пресса в кулаке? Я  четко  это  вижу  - презентация в  Доме
журналистов, телекамеры, все твои знакомые известные личности...
     - Многочисленные интервью с литературным агентом и издателем...
     Тут я понял, что  мы с Магомедом  сегодня сильно нажремся - авансом,  в
разминку...
     - Да! Да! - не  унимался он, - А у  тебя, к  тому же  и день  рождения!
Тридцать лет, круглая дата!
     - Я так быстро не успею написать... - улыбаюсь.
     Приятно, черт возьми - хотя и все под контролем, без привязанностей.
     - Я уже  вижу эти  тупые тексты  в  пресс-релизах! - сообщает  Магомед,
морщит лоб и начинает указывать пальцами на несуществующую газетную вырезку,
- Впервые...  Лично  участвовал  в освещении  обеих  кампаний... Психический
шок... Убийственная, смертельная  ирония... Настоящий  герой своего трудного
времени...
     - Чушь какая, - говорю, - Я совсем не об этом...
     - Да не ломайся ты, как целка! - смеется Магомед, хлопает меня по плечу
здоровенной спецназовской  лапой, а  после серьезно так добавляет, - Короче,
задание. Хочешь вешать в Интернет - вешай. Пиарь сам себя - под псевдонимом,
смотри, не балуй. Но к самим текстам  относись, как к черновикам, понял? Как
если бы это просто ты фигачишь в компьютер - а кто-то это тайно  смотрит, но
никак тебя не смущает. Плюй на их дерьмовые рейтинги, слышишь? Книга  -  это
когда  берется, открывается  и до  последней точки  не закрывается. Там свой
подход  к редактуре, свой  тембр,  своя настройка...  Короче -  не буду тебя
учить.  Роман  - это полковой похоронный марш. А  твой Интернет - это просто
Моцарт играет гаммы на балконе, а  случайные прохожие головы задерут, так он
им чижика-пыжика сымпровизирует. Говно, короче.
     - Честно говоря, - отвечаю,  - Мне что так,  что эдак. Однако продолжаю
оставаться  быть  благодарным  за  предложение,  на  которое  я   постараюсь
ответить, когда закончу работу. Яволь, мой женераль.
     - Вольно! Ну вот. Доброе слово и кошке  приятно, - Магомед явно доволен
своим пьяным заблуждением о  наличии у меня какого-либо мнения по поводу его
деловой книгоиздательской активности.
     Какое  может быть мнение? Если ты  уже там, на этих бугристых - пыльных
или  размокших  от  дождя  -  чеченских  дорогах,  и  носишься,  через  весь
позвоночник  наадреналиненный,  и  ловишь  абсурднейшую  по  кайфу  эссенцию
неживотной свободы. Перед  которой любой пафос - меркнет,  молчит  и  нервно
курит где-то на обочине так называемой жизни. И  не надо никого  убивать - а
если смерть  принять,  так  сколько  угодно ее вокруг. принимай  - не  хочу.
Хорошо  жить,  когда даже перед мертвыми не стыдно, и ни что живое не  может
больно  напрячь или напугать. Еще  бы радости побольше, поогромней -  другим
дарить - да здоровья себе сохранять...
     И  мы с Магой поехали бухать как следует  - по-идиотски поехали бухать.
Будто  бы создавать  в московском пространстве  российский римейк  страха  и
ненависти далекого, несбыточного Лас-Вегаса.




     "На курган-мурган
     Прилетал три птичка -
     Один хорька,
     Второй суслик,

     Третий  -  зайка  земляной",  -  пропел я,  и  добавил  после  картинно
опрокинутой   рюмки,  -   Песенка  прибалтийских  наемников  зимы  девяносто
четвертого.
     -  Бензин.  Душа  горит,  -  сказал  уже серьезно осовевший от  коньяка
Магомед, - А зачем ты ее мне пропел? Что я, прибалтийских наемников, что ли,
не знаю?
     - Тех - нет, - сказал я,  - Их  в доме подвзорвало, бомбой или ракетой,
не помню. В доме остались мои запасные носки  и майки, замоченные в  тазу, и
ножик китайский. А я побежал смотреть на первую убитую западную журналистку.
Голландскую, кажется. Еще  удивлялся - за каким  хреном симпотные девушки из
Амстердама  сюда прутся? Она одна такая всего была, мне потом  рассказали. У
меня  с  этого  поэма начинается, "Буддист  в  Чечне". А песенка  - эпиграф.
Дескать,  возвращаюсь от голландки  -  а дома  нет, одна воронка, и  песенка
вьется над ней. А? Почти художественный вымысел.
     - Вот оно что... -  сказал Магомед,  и  сделал вид,  что ему грустно, -
Третий тост. Не  чокаемся. За немников, кстати,  тоже... За  всех погибших в
бою, святых и подонков, наших и чужих. Пусть хоть т а м не воюют...
     Он  показал  пальцем  в  потолок какого-то  безымянного  бара на Чистых
прудах, и мы молча выпили.
     И здесь продолжать разговаривать о литературе  не хотелось совсем. Чего
о ней говорить? В детстве все почти  что ненормальные люди  что-либо  пишут.
Кое-кто  потом, нахватавшись  резких  болезненных впечатлений,  связанных со
смертью  и шизофренией,  поступает в разные  бессмысленные творческие  ВУЗы,
переживает, пьет, пишет невсамделишние - о-го-го! - рассказы, посылает пьесы
на конкурсы драматургов, получает премии, переводится,  издается  на  других
языках,  получает  письма  из  Франции,  потом  перестает. Потом  он едет  в
трамвае, а заплатить ему нечем, подходит контролер:
     - Ваш билетик. Нету? Платите штраф. Нету?
     - Я роман пишу, - говоришь угрюмо, - На Букера.
     Ошарашенный   такой   глубинной   и   непонятной,   как  ему   кажется,
несправедливостью,  контролер молча  проходит мимо. Едешь дальше. Дописывать
роман.
     Года три уже  его кропаешь  - а толку? Себе не  веришь,  переписываешь,
бьешься через  два месяца на третий, болеешь, лечишься, размениваешь взгляды
и структуру - а война уходит в  прошлое, и, наконец, все ясно. Ехать снова -
и  по настоящему.  По писательски.  Не  отвлекаясь  на постороннее.  Ничего,
короче, кроме жизни и смерти.  А то  - диалоги  длинные, противно  читать, и
канва слишком запутанная лично, без отстраненности, и герои  все одинаковые,
в гроб просятся чуть что, и приключения надуманные, и слог безболезненный. С
другой стороны - у  тебя хоть что-то  есть за  душой.  А  то  пошлешь  сотню
страниц в "Сбагриус", а там говорят без энтузиазма:
     - И что там дальше?
     -  Да  все, - говоришь, - Как  на  самом деле. Аванс давайте. Не меньше
штуки-полторы...
     - Так у вас же первый! - изумляются, - Тысячу  рублей дадим, разве что,
после половины.  И  восемь процентов роялти.  А  вообще нам бы в  стиле трех
товарищей,  что-то такое. Например  -  три  друга  встречаются после  войны.
Вспоминают, едут снова.
     - У меня  товарищ один, - говорю, - Но он такой контуженный, что больше
никуда не поедет. А у вас была возможность получить классику за копейки - но
вы ею бездарно не воспользовались. Олигархи духа...
     Идешь  в "Пегас-Ко" -  та же бадяга. Синопсис не  утверждают. А  ведь в
синопсисе  четко сказано,  что "во второй части романа герой, избавившись от
всех мешающих  ему  в реальности проблем, все-таки попадает в Чечню и дальше
происходят  самые невероятные вещи, вроде поедания галлюциногенных грибов на
старом  мусульманском  кладбище,   горячие   политические  дебаты  с  бухими
омоновцами,  наблюдение  за  расстрелом пленных, удачное избежание  зиндана,
риторический спор с шайкой мюридов, воспоминания о настоящей любви, вскрытие
старого  невроза, связанного  с  самоубийством  личного  дедушки-полковника,
штурмовавшего Берлин, удачное возвращение в Москву, посещение могилы дедушки
и так далее по тексту до катарсиса в последней главе." Им этого мало? Идиоты
какие-то. Да и я сам, с ними, похоже, тоже - уже такой же. Пока поймешь, что
за  деньги  ничего  не сработает  -  целая эпоха пройдет.  Почти  тридцатник
стукнет - а ты  все дурак дураком. Теперь-то  уже нет,  ясное дело. Чего  об
этом всем вспоминаю? Говорил же, что все по барабану, без привязанностей.
     - Убился шишками, что ли?  -  спрашивает Магомед,  - Полчаса  коньяк не
пьем. Я сам-то убился, конечно...
     - Как дети? - спрашиваю, - Как жена?
     - Что может быть лучше?! - горячо восклицает Магомед.
     Мы чокаемся и как следует выпиваем. Сколько можно терять время? Да пока
не перестанешь заморачиваться на эту тему.
     - Журнал "Нью-Йоркер", - разведчик просто ловит мысли, - Несколько слов
о своем происхождении...
     - Ну что ж, - подхватываю, - С чего начать? Ну, пожалуй. Линия дедушки,
наверное,  главная  в  моей жизни.  Я  его никогда не  видел.  Ни одного, ни
второго. первый пропал без вести под Москвой в сорок первом. Второй прогулял
полковую казну  и  застрелился в сорок  пятом. Папа мой - параноик,  мама  -
шизофреничка. Оба - латентные, социально адаптированные, в быту - на твердое
четыре. Простые советские  беспартийные инженеры. Папа, физик-ядерщик,  было
дело, проектировал первую атомную подводную лодку, и тот еще Чернобыль. Мама
как-то ненароком руководила строительством моста, в который врезался корабль
"Адмирал  Нахимов".  Но  все это  -  так,  случайные  совпадения.  Ошибки  в
эксплуатации. Старшая сестра, например, строила Байкало-Амурскую  магистраль
-  так  там до  сих пор  мало  что  толком и заработало.  Ну, у нас  в семье
считалось крайне дурным  тоном  приводить в дом коммунистов. Только дядя мой
родной  -  бывший  коммунист, потому что в  Ливии  и  Индии  обучает военных
моряков ведению боя из нашего оружия. Так что - ноу проблем. Что еще?
     - Ладно, достаточно... - неожиданно  смущается Магомед, - Мы спрашивали
о  литературных   корнях.  Ну,  да  бог  с  ними...  Выпьем,  параноидальный
шизофреник! За твой курган-мурган.
     Мы пьем  коньяк. Периодически выходим в  ближайшую подворотню  выкурить
чистошишечный  косяк,  возвращаемся  и пьем снова.  Как  герои  Ремарка, как
прототипы старины Хэма -  а чем мы хуже? Чай, не  транспоттинг какой-нибудь.
Бойцы.
     Как хорошо,  что по-правде, все это выдумка. Весь этот мир - от первого
до  последнего образа, от первой до  последней буквы, мантры, игра сансары с
нирваной  и  все  остальное -  конечно же,  верить  нечему.  Чего бы там  не
набивали ветхозаветные  пророки или современные букеры-шмукеры. И скоро  мне
ехать  в  Чечню -  за самым  что ни  на есть настоящим.  Есть чувство  - так
вернусь здоровым! Останусь  наглым по-хорошему - и победа явится сама собой.
Куда ей, суке, без меня?
     Только не надо ничего читать на эту тему. А то действительно проснешься
однажды, а ты - чистый самурай. И как здесь жить? Естественно, встает вопрос
с деньгами - а там уж и до  оружия недалеко. К тому же - мечты об Австралии.
Завести себе дрессированного кенгуру на поводке, прятать анашу в  его сумке.
"Мистер  полицейский,  экскьюз ми,  плиз... Где  в вашем законе  написано  о
кенгурах? У меня не него имеются все ветеринарные справки. Сам я  преподаю в
местном колледже. Да, конечно русскую поэзию - как вы догадались? Живу здесь
уже  двадцать пять лет, получаю  пенсию. В прошом году издох уже третий  мой
кенгуру,  Гринуэй.  А  это его  правнучатый  племянник  - Карпентер. В конце
концов,  мне просто нравится ваша страна..." Магия всегда должна срабатывать
-  а  как иначе? Если  еще  и на чистом английском,  с легким сокольническим
акцентом.
     Твой стиль - ты, твой герой - ты, деньги - твои, смерть - твоя, жизнь -
твоя.  Даже  дети -  твои.  И  ранее  умершие  любимые  собаки. Какой  смысл
разменивать  стиль  на  тиражи? Что же  тогда достанется им всем -  на самом
деле?  Как мне  на  этом  гребаном  истфаке умудрились  поставить  трояк  по
индийской философии? Да, конечно - тогда я толком ее не читал. Да и сейчас -
зачем? Но никто ведь не будет отрицать, что мозг может сам  пройти через все
этапы? Вот так и я. Думая, что живу - не пишу, и думая что не живу - не пишу
тоже.  Редко  когда пишу. Сразу помногу  -  провал, недельку по  чуть-чуть -
опять провал, в глубины подсознания.  Нет усидчивости к этому делу. Подкорка
шебутная  больно.  Все  как-то  нахрапом, за неделю  или  ночь,  за  деньги,
обещания знакомств - и без предельной честности. Так, по  верхам. Почему? Ну
да  и  хрен бы  с ней. Поскальзывай, качайся  на волнах  сознания - но когда
каждое движение пальцев сразу же круг на воде, далеко ли уплывешь? Вот так и
я.  При  полной бессмысленности - тонуть не  желаю, при неполной  - даже  не
думаю. Нечто невнятно-изящное, вроде насекомой водомерки...
     Магомед вышел из коматоза и тихо запел:
     - Поговори со мной, трава. Скажи мне, где берутся силы?  Меня ведь тоже
так косили, что отлетала голова...
     Это было сигналом. Поймали такси - и поехали. Так все быстро произошло.
Что тут скажешь о свободе творчества? Абстрактное словосочетание абстрактных
понятий.  Ясно  одно.  Если  таксист  включает  магнитолу,  и  оттуда звучит
глубокая песня на английском языке про пустой космос, принадлежащая почти во
всем ясному покойнику с лошадиным прикусом - надо напиваться, обдалбываться,
набираться  мужества  и  отгрызать   у  вечности  что-то  другое,  столь  же
бесподобное.  Иначе  черт  его  знает,  что  еще  можно  сказать  о  свободе
творчества, чего о ней говорить. Продавать тяжело - а так все более-менее.
     - Зима. Чеченец, торжествуя, на джипе обновляет путь. Его тачанка, снег
почуяв, плетется рысью,  как-нибудь... -  сообщаю,  обернувшись  с переднего
сиденья, развалившемуся сзади Магомеду. Оказывается, он спит.
     -  Дудаевец?  Племянник  Бин  Ладена? Наркотиш? Ду хаст мих?  -  хрипло
бормочет Магомед, чуть просыпаясь и засыпая снова. Я, монотонно покачиваясь,
забиваю наш последний на сегодня косяк. Смотрю по  сторонам - нет ли ментов.
Впрочем, скорость всего этого вполне приличная.
     Потом мы докуриваем вечер на  улице, Магомед  молчит, а  в моей  памяти
правдиво, как наяву, всплывает покойный президент Чечни, незнаменитый летчик
Джохар  Дудаев.  Он  сидит  под портретом  шейха Мансура -  шейх в  расшитой
газырями бурке и неестественно красивых сапогах. Только Джохар Мусаевич не в
чалме, а в летной фуражке. "Будет война," - тихо говорит он, трогает ладонью
стол,  встает,  пружинисто  отходит в  дальний угол  кабинета, гимнастически
четко падает вперед лицом и  семь раз быстро отжимается "на кулачках". Потом
так же резко встает, смотрит на большой круглый герб на стене  - черный волк
с пустыми глазами лежит на зеленом  полумесяце под зелеными звездами - потом
смотрит на моего попутчика, фотографа  по имени Макс. Тот улыбается Дудаеву.
Дудаев улыбается в ответ, возвращается  за свой  стол, неторопливо садится и
говорит, теперь уже совсем тихо:"Будет война...".
     - Вечно у этих летчиков  "Апокалипсис нау"... - шепчет мне на ухо Макс.
Вот это правда. Они  оба погибнут - Джохар Мусаевич еще не  скоро, а  Макс -
застрелится уже в феврале.
     Потом  уже почти -  ночь.  Наши  с  Магомедом  явленные  тела сидят  на
скамеечке в  каком-то сквере, пьют "Сидр" из  большой пластиковой бутылки  -
прямо под фонарем, где светлее - и Магомед опять начинает говорить все ту же
чушь:
     -   Ну  же,   Толяныч!   Не  грусти!  Ты   -  всекосмически  культовый!
Всекосметически, как покойник без цинка!  Только  вот этого вот  не  надо  -
чтобы  первый  труп  в  первой  главе,  прочая  дрянь  дрянная.  Как тебя  в
"Сбагриусе" учили, эти... Сам знаешь... Ты нам не бешеный! Раз - и навсегда!
Усек, кретин? Друг, блядь, каких мало...
     - Ты о чем говоришь-то? - бормочу.
     Мне лень опять говорить. Грузился мирно себе тишиной, а тут, вот...
     -  Как о  чем? -  он всплескивает  руками,  как  настоящий  подвыпивший
ветеран, -  Как это о чем? Да все о том же! Культовом романе, первом русском
романе двадцать первого, блядь, века! Дай я тебя поцелую!
     И он лезет лобызаться.
     - Что еще за ноздревщина! - отбиваюсь.
     Сильный, гад - не сладишь с ним.
     - Поехали, -  говорю, ослабив десантные объятья,  Давай, я тебя к  жене
отвезу. Харэ  бухать. Стоп,  машина  для  убийства. Я  сам  уже в жопу...  в
сиську, то есть... Да что ты, в самом деле, как пидор!
     Он отстает, вальяжно  похлопывает меня  по щеке, кутается в кашемировое
пальто и сдается на уговоры.
     - Ну что, ванягут недобитый, - говорит он, словно на прощанье, - Домой?
Работать?  Мышь,  обоженная  искрой  от  фейерверка,  скрывается  в  норке с
моментально разработанной изощренной схемой убийства чертова кота?
     - Отвезу,  не волнуйся, псих,  - говорю,  - Споешь по дороге "Вспомним,
товарищ, мы Афганистан?"
     -  Не дождетесь! -  он  грозит пальцем сначала  мне,  потом проезжающим
машинам, потом засовывает два пальца в рот и действительно свистит.
     Когда  мы  ловим первое  такси, Магомед представляется шоферу "стариком
Хоттабычем",  показывая  в  доказательство купленную  им  во еще  Франкфурте
новейшую электрическую бритву. Такси как ветром сдуло.  "Лехаим!" - только и
успел извинительно прокричать я вослед.
     В следующей - спокойно, без эксцессов остановленной машине - Мага очень
скоро и очень  глубоко  отрубился.  Мне пришлось  искать  внутри  его одежды
кошелек - у самого-то русской мелочи не было.
     - Не веришь в мои деньги?! - возмутился мой так называемый издатель, не
открывая глаз, - Десантники не сгорают! Отбиваются до последней гранаты...
     Он   засмеялся,  и   резко  отключился  опять.  Таксист  без  остановок
рассказывал  о своей службе в  дальневосточной артиллерии. Я обдумывал,  что
было  более роковым для моего сегодняшнего творчества - последний  косяк или
последний  глоток  "Сидра".  И все  же сдача убитого десантника любимой жене
прошла успешно - как всегда.
     - Ты настоящий друг, - сказала она мне,  ничуть  не обидившись, что мое
общество отвлекало  ее прилетевшего мужа  от  долгожданного  воссоединения с
настоящими близкими. Тут мне стало немножко стыдно - слегка, по-буддийски. И
я  решил не  пить чай и слушать про школьные  проблемы сопливой  Магомедовой
братвы -  тем  более,  что  у  подъезда  ждал тот  же  шеф,  артиллерийский.
Красавица жена у Маги, фотомодель просто - и характер у нее соответствующий,
и сама она молодец.  неудивительно, что  Магомед -  такой верный.  Потому  и
настоящий,  и мы  с  ним понимаем друг  друга  с  полуслова. Все это  - наши
женщины.
     Ну, ладно. Грузить  - так  по полной схеме. Мы  едем с шефом по ночному
шоссе, я попиваю невесть откуда взявшееся и пиво и пытаюсь отогнать  безумно
утомившие меня мысли о литературном  творчестве. Сколько можно? Да пиши хоть
с утра до вечера - все равно твоей реальности в сотни тысяч раз больше! "Как
следует  набивать  роман?  -  после  каждого  глотка  проносились  в  голове
идиотские фразы, - Или - забивать? Но тогда - на что? Получается примитивно.
Прежде  всего -  на чистую голову.  Светлую голову. Слегка обкуренную. Через
три  дня  после  кислоты. Под  благостью  времени.  Лучше, чем  истеричность
утопающих в бессознательном  -  дай  мне,  время, твердую  опору  в  области
ментального котелка. Дай  мне, время, антиментальную опору в  области тонких
энергий.  Нам  никто  не  поможет  понять  -  так  что  сэкономим  достойное
количество времени. Поскольку в  третьем чтении принят окончательный  бюджет
национальной идентичности. Все - и все. На мне та нация заканчивается. То ли
поле,  то ли волна  - но  никогда  вместе. Никогда -  против  всех, всегда -
за..."
     В дороге  вышла  заминка -  некое  столпотворение,  заставившее  нас  с
водилой отвлечься на замедление. Я посмотрел  и увидел,  как машина  "Скорой
помощи" стоит,  сильно-сильно  столкнувшись  с джипом - явно какое-то  очень
непродолжительное время назад. Суетятся, как  водится, люди - извлекают тела
пострадавших. Такие простые люди в минуты смерти. Такова "Служба  спасения".
Таков   тут  же  и   "Патруль   асфальта"  со  своими  камерами,  снимающими
свежепреставившихся. Все было, как в телевизоре - о чем я  и сообщил шоферу.
Тот подтвердил, и мы поехали дальше.
     "Да, ты  спекулируешь на  крови,  вечно об  этом твердишь, - думаю  я и
думал, - Но кто не сможет сказать этого хотя бы про кого-то из действительно
живущих? Пусть первым обломается. Мы и  рождаемся-то в муках - перинатальная
матрица  до смерти вся  в кровавом поту. Чего  о  жизни  волноваться? Ад уже
здесь. Смерти -  ноу.  И что-то тут предпринимать - самим  собой, вырываться
как  следует...  Зачем?  Почему нельзя  всем  одновременно передать мысли на
расстоянии? Чем они все заняты? Что за уолл, блядь, стрит? Штаб вооруженного
восстания! Берсерки у аппарата!"
     Тут  я  неожиданно  вспомнил,   как  однажды   мы  с   Кащеем  пекли  в
микроволновой печке  мухоморы.  Кащея  тогда  забрали  в вытрезвитель  -  он
подошел  к  милиционерам у метро  и  произнес:"Менты,  где чум, где  мне мне
поссать?"  Менты сами были  бухие  - по словам Кащея  - но не  надо было ему
делать интонацию юбилея имени  Пушкина.  Сам  я  тогда проснулся в абсолютно
неизвестном ему месте - типа астрала, но со знаком на минус и все равно. Но,
скорее, это не от мухоморов, а от поллитры женьшеневки.
     - Здесь - налево? - спрашивает шеф.
     -  Да.  Извините, задумался. Бывает  иногда... -  вежливо  говорю я.  Я
всегда  очень  вежлив  с  простыми  людьми.  Нечрезмерно  вежлив  -  как  на
интеллигентных похоронах. "Дипломаты  мы не по призванью... - заиграл в моей
голове  боевой  марш Магомеда,  и я удивился  перепутанности смысла  песни в
следствие тупых пустот в самих словах, -  Нам милей братишка-автомат! Четкие
команды приказанья, и в кармане  парочка гранат!" "Тот, кто думает, что быть
писателем легкое дело - ошибается, - резко, на скорости, чтобы переключиться
с песни, думаю я, - По-настоящему им никто  не может  быть! Если ты думаешь,
что делаешь что-то большее, чем просто набиваешь неслыханные сочетания букв,
слов, полубреда?!  Метафора -  уже  чей-то промысел! Икс файл!  Воля  - дело
другое! С ее точки зрения это просто спорт с самим собой - и при этом ты сам
выбираешь, что судьям показывать, а что не показывать. Какой я умный! Эдаким
чертом! Заставляй себя работать, и сам решай, что будет тренировкой, а что -
штрафным ударом. Ты понял меня?"
     Мы приезжаем. Я перехожу двор  - деревянные  детские постройки,  как  и
утром, видятся  все  тем  же стилизованным  капищем.  Я  вхожу в  подъезд  и
перечитываю  тинейджеровские  граффити  - из новых появилось  только  "здесь
живет   гоа-транс",  рядом  с  оголенными  проводами   вырванного  с  корнем
распределительного   электрического    ящика.   Возможно,   мое   я   слегка
галлюцинирует - а может быть, уже совсем - и нет.
     Поднимаюсь домой, открываю  дверь. Дома - никого, как и  должно быть на
сегодня, к  огромному сожалению. Я  снимаю красные кеды  и военную  куртку с
надписью  "АС/DC".  Мне  становится жалко,  что я так  долго занимаюсь такой
чепухой  - и так долго не занимаюсь самыми важными для меня людьми. А почему
- самыми? А как же  все остальные? Привязанность?  Да, и с ней уже ничего не
поделать.  Боддхисатвы  обязаны  возвращаться до последнего.  Что  главное в
прекрасной жизни - за то и держись.
     Думая  об  этом,  я иду  на  кухню, пью  зачем-то зеленый  чай,  и курю
огромный, предсонный, завершающий  анашовый косяк  - Магомед мне дня на  три
отсыпал, а по буддийски так дней на пять. До самого отлета в Чечню. Мысленно
обращаюсь к  луне и покрываю ее десакрализующими тихий  ужас московской ночи
добрыми  тибетскими матюками  -  про себя, на  внутренних  волнах.  И плавно
вырубаюсь  - на середине своих вынутых из кармана четок, сделанных из костей
доброго умершего своей смертью яка - даря  эти  четки мне, пьяный клипмейкер
Вертеньев называл их "кости яка-истребителя", бешено, как обычно, хохоча - и
это почти последнее мое внятное воспоминание. "Всего за один день... - думаю
я,  улетая, Все и решилось. Все  сошлось в одной точки. Я еду в Чечню. Верке
надо позвонить. Что ей сказать? Она поймет..."
     Надо же - я  уже на  нашем огромном матрасе - даже снял джинсы и майку.
Уже почти сплю. Нет, точно сплю...

     "Один - суслик
     Другой - хорька
     Третий - зайка земляной..."




     На следующее  утро я  проснулся отнюдь  не  в паранормальном состоянии.
Сразу подумалось - мол, три года никакого прогресса в житухе не наблюдается,
в материальном  смысле. духовный идет крейсерским  ходом в открытый океан. А
телефон отключили за неуплату, и с квартиры  скоро сгонят по той же причине.
Зарплата маленькая  -  для  такого спеца по  "грязным технологиям"  и чистым
мыслям, как ваш покорный слуга  -  да еще задерживается и уходит  на  долги.
Хорошо, хоть сегодня  в кармане есть  немецкий аванс и шишки. Классно, что я
теперь совсем мало  курю - не говоря уже  обо всем  остальном. Здорово,  что
жена с дочуркой  в Ялте, у  тещи с тестем. Надо бы старшую  дочку навестить.
Вот у нее за три года прогресс налицо, а  у меня?  Работать надо над  собой,
чего тут жаловаться. А я, кстати, уже  как раз  и  работаю.  Опять начал.  В
пятый раз за три года. Роман - как следует.
     От этого стало  радостно. Сажусь медитировать - но меня хватает лишь на
полторы сотни "Малого  Прибежища". Потом в голову  лезут монологи, диалоги и
описательные  перебивки. Главная идея  лезет, будь она  неладна,  лирические
отступления,  признания  в любви,  кровавые зарисовки по чуть-чуть  начинают
лезть - Чечня то уже близко. Прекращаю медитировать - срединный путь насилия
не приемлет.
     На кухне, неожиданно для  себя, обнаруживаю  лежащий  на  столе  листок
бумаги, исписанный каракулями. Моими. Интересное дело - сажусь читать.
     "Солныш! Вот и я, опять слегка надрался - ну да ничего, ничего.  Как вы
там, мои самые-самые-самые любимые? Мне  без  вас дико одиноко - но держусь,
держусь. Работаю и все такое. Скоро  - даже  завтра - вышлю денег. Ни в  чем
себе  не отказывайте -  в рамках бюджета. Ваш  папуля  вас  ждет-недождется,
дождется. Отправлю поездом и позвоню. Сейчас -  нет,  завтра  у стра - пойду
набивать  главу  о том, как я вас  люблю. Чао, Лотос прозы моей  жизни  -  и
поцелуй от  меня покрепче  эту маленькую  будущую  каратистку.  А  теперь  -
немного  поэзии. А хотел написать  вам обычный стишок, про  то, как обычно я
одинок, одинок, как обычные все такие, одиноки как будто. Но не вышло такого
стишка. Почему? Потому что слабеет  рука выводить  эти слабые буквы  - какие
слабые эти буквы! Если б только б однажды б родился б я бы - суть была бы не
в этом и в этом бы. Суть бы..."
     Стихотворение, похоже,  осталось  недосочиненным -  а может,  и  нет. Я
улыбнулся. Все сознание, наверное, ушло в эти каракули - вот  и не запомнил.
Автосюрприз собственному  рыцарству.  Ясно теперь, откуда во время медитации
появлялись эти признания в любви. Хорошо, что сразу не зашел на кухню - а то
было бы неинтересно. Кстати, а что это за бумажка? Формата вроде бы не моего
блокнота...
     Черт,  вот  здорово! Ни  хрена  не  помню  - ничего  себе!  Записка  от
квартирной хозяйки - вот смеху!
     "Уважаемый  Анатолий.  Прошу   вас  съехать  в  течении   двух  недель.
Переговоры бесполезны. Долг можете  не возвращать  и на кухне  не убираться.
Бутылки выставьте к мусоропроводу - отдайте людям хоть что-нибудь. Екатерина
Петровна."
     -  Да, -  сказал я  вслух,  - через  две  недели как  раз уже  и  съеду
окончательно. Смотаюсь, роман в пьяном бреду нафигачу - и съеду. Хо-хо.
     И  скорчил  холодильнику дикую веселую гримасу. Зато теперь  есть повод
сказать  Верке, что приезжать в Москву им с дочкой еще рано - мне приходится
новую квартиру искать. И смотаюсь как раз в Чечню - а ей скажу, что в Элисту
с шефом укатили. Кредитных баев, собак,  пиарить.  Звонить буду с шефовского
мобильного  -  но  он  то  в  Чечне-то  без  роуминга?  Ладно,  шеф  сказал,
командировка   дней  пять-семь  всего,   не  больше.  Все  будет  хорошо.  В
понедельник  аккредитация  и  билеты, во  вторник  утром -  вылет с военного
аэродрома.  Хорошо,   что  я  отпросился  сегодня  не  приходить  -  неохота
полностью.  Надо  еще  успеть с собой грибов набрать. Поехать, что ли, прямо
сейчас  за грибами  - и ну ее на хрен, эту  работу? Нет.  Успею.  Ну их, эти
грибы. Магомед достанет ЛСД,  что, кажется, лучше - если попрошу. Хотя я уже
полгода, как решительно отказался от  кислоты. Кончилось мне ее действие. Но
- вдруг т  а м пригодится? В любом случае - за  грибами ехать больше часа на
электричке пока ломает. Пойду лучше, заберу старшую дочку из детского сада -
и сходим с ней в парк. На лошади прокатиться - ей, пива выпить - мне, в тире
пострелять - нам обоим. Отличная идея.
     Смеюсь,  пью чай,  курю,  сажусь работать.  Тоже мне работа - настоящее
творчество. "Для начала, - думаю, - об этой как раз  медитации и напишу.  Не
такая  уж  она,  в этом  случае,  будет неудачная.  Была,  вернее.  открытое
пространство - вне времени, центра и пределов. Для  блага всех живых существ
- и это пожелание  мы традиционно делаем на санскрите... Ладно. Ом мани пеме
хунг - и вперед."
     Я вспоминаю свой  прошлогодний летний отдых  в  Крыму. О Чечне никто не
думал  -  еще  и в  Дагестане  ничего существенного не происходило,  вот-вот
предстояло начаться  кровавому  мочилову. Терракты с сотнями  невинных жертв
еще  только  подступали.  Оттого и ожидание  вселенского  бардака  - пока  в
абсолютной норме. Мы с Веркой усыпили  дочь - Верка усыпляла, я читал старую
газету  а потом забивал  косяк  - и пошли прогуляться по ночному приморскому
городу Ялте. Ни городу герою, ни городу - предателю. Спокойному, как надо.
     Покурили у  дискотеки "Лимпопо" - и пошли куда-нибудь посидеть. Пришли,
и сидели на веранде под звездным небом открытого ночного клуба. Смотрели шоу
-  неокончательный  мужской  стриптиз. "Мистер  Экстаз  и мистер Мускул!"  -
провозгласил со  сцены  мужик  в пиджаке,  и  шатающейся походкой скрылся за
шторой.  Взвыла "АББА".  Мы  с Веркой  как  следует  пригубили текилы. Анаша
долбила - что надо.
     - Я  тебя  люблю, -  только  и  успел сказать я,  как мы  были поражены
зрелищем выскочивших на сцену - в разноцветных лучах  осветительных примочек
и  двух шелковых  плавках - мистера Мускула и мистера Экстаза.  На Экстазе в
плюс к плавкам была надета огромная львиная голова - грязная и с пролежнями,
как будто  ее  использовали в сценах уничтожения первых христиан у режиссера
Гриффита лет  семьдесят  назад. Все это  было  отчетливо, текила  впахивала,
убивалась  "АББА" - и  была интересной картина про парочку милых  пьяненьких
антидостоевских  проституток,  махающих руками так,  словно  они  сбрасывают
несильную усталость от неискреннего секса. Вскоре девчонок  усадили обратно,
в большую бандитскую компанию, из которой они вышли потанцевать, хлебнув как
следует красного  портвейна  или  еще чего-нибудь. Их  мало  что волновало -
минут пять назад одной из них сильно съездил по лицу ее кавалер, но даже это
было уже забыто.
     Шоу набирало обороты. Покрутившись  вместе с мистером Мускулом в разные
стороны  вокруг металлического шеста,  торчащего  из  центра  сцены,  мистер
Экстаз  выбежал   в  зрительный  зал,  уставленный  круглыми  столиками  без
свободных мест, и стал изображать пылкую страсть к наиболее эффектным внешне
посетительницам.  Профессионально  не  помня о  других страстях, танцор  был
практически бесконтактен. Легкий массаж спины. Всем было  весело  - все были
здесь сезонными завсегдатаями.
     Первым мистер Экстаз подбежал к Верке - все-таки от 182-х сантиметровой
московской  фотомодели,  пребывающей  в  длительном  счастливом  замужестве,
энергетика  прет более, чем эффектная.  Экстаз мельком посмотрел на меня - я
успел  сделать  легкий дружелюбный  жест  рукой -  и схватил  Верку  в  свои
объятия. Танцевать она умела  - правда, предпочитала рок-н-ролл, как  и я, а
не эту попсятину.
     - Аккуратней,  у  нее  остеохондроз,  -  сказал  я  мистеру  Экстазу  и
засмеялся в ответ грустной  секондхендовской  львиной  ухмылке. Эта  смешная
голова  вела  свою  собственную,  независимую  ноту  в  грусти  разухабистой
атмосферы. Верка - тоже лев. Да еще и коза - по году.
     Намявши  спину сияющей  Верке, Мистер Экстаз убежал,  откуда  прибежал.
Потом  мы еще несколько раз заходили в то место - только пили  уже портвейн,
потому что деньги быстро кончались. Да - летние воспоминания  самые  лучшие,
это  точно. Как я упал со скалы в полнолуние -  и даже не ободрался о камни,
только выкупался в одежде. Как  плюнули с  фуникулера менту на  фуражку -  и
спрятались, а потом  стали  целоваться,  как  Микки  и Мэлори. Как  занялись
сексом  среди  рододендронов  в  Ботаническом  саду.  Как  тогда еще  слегка
ругались   -  и  сильно  мирились.  Счастье,  короче.   У  нее  третий  курс
психиатрического   отделения    главной    медицинской    академии   страны.
Суперженщина,  уникальнейших  ума  и  красоты. Настоящая  любовь.  На двести
процентов женщина и на сто мужчина  - характер,  воля, полная независимость,
чистейшая насыщенность солнцем на всю жизнь. Другой Верки быть не может.
     Что с  того,  что  я отлично помню свою первую физически возлюбленную -
пятнадцатилетнюю  подругу-пэтэушницу.  Подсудное  дело. Помню и  свою первую
официальную жену-еврейку,  уехавшую в объединенную Германию через два месяца
после развода со мной,  расписавшись  с незнакомым мне начинающим пианистом,
сидевшим с родителями на чемоданах по немецкой квоте за Холокост. Год назад,
кстати, я  из литературных соображений попытался  найти ее  через  Интернет,
давал  объявления  от имени  бывшего одноклассника - но  поклевок  не  было.
Помнил я еще девчонок, за которыми таскался в школе, помню  вторую жену -  а
чего ее не  помнить,  если мы из-за ребенка видимся  больше раза в месяц? Но
все  это мало интересно по сравнению с тем, что  со мной  случилось, когда я
впервые  встретил свою супердлинноногую  Верку с огромным сердцем  и великой
кармически  обусловленной  душой.  Да,  я  помню,  как  мы  с  бывшей  женой
устраивали дочь в бассейн, как я с ней гулял - но гораздо больше я уже с ней
общался, живя отдельно.  Она, небось, и не помнит, как мы жили вместе. У нее
потом  новый папа был, потом опять - только я, старый, на стороне. В общем -
все, как  у современных  людей. Жизнь продолжается. Вот я  с утра переживал,
что  за три  года прогресса никакого  - а почему не вспомнил те семь  лет до
этого?  Когда  очень много пил, разводился и женился  - так, что вскоре  это
стало  главной темой моей  коммуникации  с окружающей  средой. Слава  богу -
сначала подоспела Верка, потом Ксюха маленькая, и  теперь - сильный буддизм.
А теперь еще и Чечня - но это хорошо, следствие буддизма, не иначе. В смысле
- личное  очищение подходит к  концу. Или - или. Не слишком записывается, но
верно.
     - Чухонский экспресс, - говорю я вслух, вспомнив про гонконгскую любовь
режиссера Карвая, - Калифорния дримс...
     И песенка в голове немного, но очень четко играет.
     Интересно,  как  там  дочка  в  Ялте   засыпает  без   своего  любимого
музыкального  сопровождения  -  йогин на  кассете  бесконечно  поет  мантру,
отгоняющую смерть?  Мамаша  в попыхах  в  Москве  забыла - ну, ничего.  Там,
кстати,  и  магнитофон  у  них  сломался  -  Верка  сообщала  в  позапрошлый
телефонный  разговор. Сколько  бы  я сам не медитировал под эту мантру - все
никак не  мог  отогнать раздумья о способах борьбы  за  политическую свободу
Тибета. Никакая это не медитация - под магнитофон. Хотя дочке очень нравится
- не то, что даже с  детства, а прямо с пресловутого перинатального периода.
Когда я еще был уверен, что она -  мальчик. Потому что УЗИ  Верке делали, но
пол ребенка не сказали  - так уж мы с  ней  их попросили,  не  сговариваясь.
Мысли то у нас - синхронные.
     Легко  быть любвеобильным к самому себе  -  но  когда никуда  больше не
денешься, тут и  разверстывается самоотреченность, тут-то и встречаешь Ее  -
самую, что  ни на есть. Вечером того дня,  когда я  познакомился с прибывшей
поездом из Симферополя юной первокурсницей-психиатричкой, Майкл Рожков выжал
газ  секундой раньше, чем  эта  Верка приготовилась сесть в  машину  и ехать
вместе  с  нами  двумя за анашой в некое северное  Бутово.  От нее еще пахло
морем - вагон,  видать, был фирменный. Мы познакомились на Курском вокзале -
я  вез  своему  покинутому  ребенку  аллигатора,  а  также  и часть каких-то
гонораров бывшей жене - когда мы с еще не моей женщиной столкнулись  лбами у
столика  с порнографическими  фильмами.  "У нас  в  Крыму одна  эротика,"  -
сказала Верка, очень приятно улыбнувшись  этому  обаятельному андеграундному
парню в рыжей затертой кожаной куртке,  синих шортах и желтых кедах. Да. и с
большой  с серебряной сережкой в ухе. То  есть  - со  мной.  Я же,  вспомнив
старика    Шоу,    поинтересовался   акцентом   и    генотипом    -    вроде
греческо-крымско-татарский,  безошибочно  -  в  общем,   заобщался  со  всей
свойственной  мне  душевностью, благородно, по-рыцарски без ограничений. Как
будто в последний раз. Потом я  продемонстрировал  аллигатора, рассказал про
ребенка и мы пошли  погулять  и выпить пива. И когда Майкл Рожков  выжал газ
секундной раньше - Верка ударилась правой надбровной дугой где-то об железку
машины -  в  результате  чего  у  нее появился такой же  шрам,  как  у меня.
Абсолютно такой же. С тех пор мы почти неразлучны - если  бывает,  то совсем
на чуть-чуть, пара-тройка  месяцев, по обстоятельствам  нашей жизни,  легкой
духовно и средней  материально. Сила и молодость - вот, что значительно выше
среднего. Почти до неба.
     Так что, сам браток, если жалуешься на судьбу -  это  не судьба, а так,
какое-то жалкое  замешательство  перед смертью. Если реально хочешь  чему-то
помешать - так оно и будет, но в  зависимости от твоей реальности, и здравый
смысл  тут  -  не  большее  заклинание, чем  невольно  вырвавшееся радостное
ругательство в оценке той фразы из свежекупленной книги старика Юнга, вполне
истинные слова которой только вчера самостоятельно сформулировал и записал в
собственный ежедневник. Надо ли было? Что  за судьба? Любовь - вот это дело!
А  мысли  -  так, инсталляция. Высшая  бестелесная  суть  повторения.  Как у
Кьеркегора - только не  без секса, увольте. Хотя - кто  его знает?  В общем,
самое главное  - погрузиться как можно  глубже. Неважно  -  в женщину, или в
роман. В  неразделимую единственную  ясность. И дети обязательно появятся. И
маленькие, и большие.  Похоже, я один и  переделываю  сейчас эту реальность.
Естественно, вместе с Буддой - который я без всяких "я". Который пока еще не
всех достал. Что без  жестких  взглядов.  Эх, хорошо быть!  Эх,  хорошо быть
писателем! Что ни делай -  все медитация. Как ни медитируй - все равно, пока
не напишешь, не умрешь.
     Представляю, как вваливаюсь в наш буддийский центр  на Цветном бульваре
- радужный, окрыленный, сумасшедший. Кричу с порога:
     - Просветлился я! Накрыло! Улетаю! Обещаю вернуться!
     А продвинутые мне и отвечают:
     -  В  Чечню  опять?  Ну  ничего, ничего.  Если убьют  - Пхову  сделаем.
Попадешь в чистые страны.
     И мыслей - нет. Одни чувства.  Опять - потому что  пунктик  у меня. Как
напьюсь с буддистами пива - так и грожусь сразу в Чечню  улететь. Мне всегда
верят - на то и буддисты.
     Но сейчас  я  еще не  улетел. Иду  со своей шестилетней Варькой  в парк
Сокольники - а куда еще? Мы все время с ней туда ходим.
     - Пап, а мы у бабушки останемся? - спрашивает дочка.
     - Ну, - отвечаю, - Это как ты сама хочешь.
     - Я с тобой хочу, - говорит.
     - Мне работать надо... - вру я.
     Как ей объяснить, что не могу я ночевать у своих  родителей, дедушки  с
бабушкой,  которым бывшая жена частенько ее  оставляет. И не потому не могу,
что напротив  тюрьма "Матросская  тишина"  - с балкона по  бритым  дядькам в
детстве яйцами кидались,  я к  ней  привык, это только мой батя мог  выбрать
такое местожительства, между тюрьмой, психушкой и больницей - а  потому, что
из  каждого  угла  ползут детство, слабость и  унижение. Ребенку  не  понять
своего унижения  - ей еще  не жаль, что она родилась. А мне  - только-только
уже не жаль. Потому что - поздно.
     Солнце сияет, люди вокруг торгуют  чем  попало. Почему я их не вижу, не
запоминаю, не могу описать? Да надоели они мне за тысячу разных историй, где
все одно и то же - в лучшем случае глупость, а в худшем  такое, что лучше на
этих  людях  и не  фокусироваться. Надо будет - в морду  дадим. Много  людей
вокруг -  пятница, многие  желают нажраться уже в  три часа  дня.  Остальные
подгоняют время во вред окружающим - торопятся отключиться вечером. Или  мне
это  только  кажется? Тем  более - не хрена за  ними  наблюдать, запоминать,
забивать в память. Все сдохнут  - никуда не  денутся. Вон, столб придорожный
упал, машина, должно быть. в него врезалась.  Что это? Непостоянство. Вон  к
церкви кого-то на крови - я туда школьником раз десять заходил, даже молился
-  подъезжает джип  с батюшкой. Десяток нищих крестится.  Что это? Причина и
следствие.  Там у  них  внутри -  многочисленные орудия пыток. Главное -  на
маковке.  И внутри  храма есть комната, где никто не живет - но куда  женщин
вообще  не допускают,  даже  в  платках, после  ихнего  причастия. Чего  они
женщин-то  боятся?  Чем,  спрашивается, не ваххабиты?  Ладно - каждому  своя
пилюля. Юношеский максимализм.
     - Чего ты больше  хочешь, - спрашиваю Варьку риторически, - На машинках
кататься или на лошадке?
     - На лошадке! - честно говорит она.
     Мы входим в парк. Идем по аллее. Сколько симпатичных девочек на коньках
- просто замечательно. Так называемые  влюбленные  кое-где -  да  ладно. без
скепсиса - настоящие влюбленные.
     - Телевизор смотришь? - спрашиваю Варьку неожиданно для себя.
     - Смотрю, - говорит серьезно, - Даже новости, с мамой.
     - А мама-то чего? - удивляюсь.
     - Она хочет быть депутатом, - отвечает.
     - А я в Чечню еду, - говорю, - Знаешь. что такое Чечня?
     - Знаю, -  говорит,  как  само собой разумеющееся,  - А зачем  ты  туда
поедешь?
     - Ну вот  смотри, прикинь, - говорю я ей, - Пойдешь ты на будущий год в
школу, и у тебя единственной будет папа-герой. Ну, может, не у единственной,
конечно  - неважно. Зато  единственный,  кто  может об этой  ситуации внятно
рассказать. приду я к вам на открытый урок. сядете - а я вам расскажу о том,
что такое Чечня. Учительница. ясное дело, загрустит. А  ты будешь  смеяться.
Как думаешь - выгонят тебя из школы?
     - Нет, - твердо сказала она, - Тебя выгонят.
     - Ну, милая моя! -  я крепко пожал ей руку, - Я уже и так все-все знаю.
Побежали на лошадок?
     - А потом - в тир-р-р! - радостно завопила дочь.
     И мы  побежали на лошадок. А потом - в тир. По животным  я не стрелял -
только  по  вертолету,  крутящему  от  меткости винтами и  "скорой  помощи",
включающей мигалку и сирену. Варька смеялась.
     Затем мы пошли  на выставку живых  гигантских насекомых -  но не дошли,
потому что в глубине рощи стала слышна автоматная стрельба, потом громыхнула
пушка, стали видны клубы дыма и послышались возгласы: "Стоп! Стоп! Еще раз!"
     "Вертеньев,  -  подумал  я,  и   почесал  затылок,  -  А  ведь  он  мне
действительно что-то такое говорил. Вот ведь, сама работает, подкорочка..."
     - Папа, это война? - радостно спросила Варька.
     - Это мои друзья, - говорю, - Пойдем туда, к ним.
     На поляне, неподалеку от  ресторанчика "Фиалка", идут съемки клипа. мой
друг Вертеньев в гуще событий  - командует реконструкцией ожесточенного  боя
между отрядиком РККА и группкой Вермахта. У них есть даже пушка - ее как раз
не могут перезарядит и почти солдатские слышны матюки.
     - Перерыв! - командует Вертеньев и подходит к нам.
     - Моя дочь, представляю Варьку, - Длинные ноги. Будущая актриса.
     -  Хочешь  сигарету?  -  Вертеньев  достает  из кармана пачку сигарет и
протягивает Варьке.
     Варька смущается и прячется за  меня - но на клипмейкера смотрит уже  с
нескрываемым восторгом.
     - Дети и животные любят меня одинаково, -  сообщает Вертеньев, - Расход
пленки  один к пяти. После  кризиса это  мало кто  себе  позволяет...  Пусть
сходит, пообщается с солдатней. Может, стрельнуть дадут.
     Мы отправляем дочь в расположение ребят из военно-исторического клуба -
Вертеньев дает продюсеру соответствующую команду - а сами отходим к "Фиалке"
за пивом. Вертеньев заходит, а я остаюсь - смотреть на небо.
     Борька - мой огромный друг. Если бы не он  - не попал бы я к буддистам.
Рассказать историю  его жизни невозможно  - он не существует, как мы. Он  не
отсюда. Это герой отдельного романа - и проживает он его сам.
     Потом мы сидим на корточках с пластиковыми стаканами в руках и курим.
     - Как сын? - спрашиваю.
     - Не будем о грустном,  - говорит, - Хотел его от армии отмазать, а он,
оказывается, на опиаты подсел. Зачем деньги тратить?  Тем более, что их нет.
В общем - пока думаем...
     - Что за клип? - спрашиваю.
     -  "Штык  для Геббельса",  - говорит,  -  Четыре тысячи  всего  бюджет.
Хорошо,  что  Васька  - вон  тот,  видишь,  полковник  РККА -  мой  отличный
приятель. Только что гашиш не курит - а так вполне хороший человек.
     - Каков сценарий? - спрашиваю.
     -  Да никакого! - Вертеньев начинает смеяться. - Представляешь, они все
с прибабахом!  Одному чуть  не каждую ночь снится, что  он летчик - немецкий
асс  - и что его сбивают. Вон он, в эсэсовской форме расхаживает, с кобурой.
Другой  все  скупает  - вплоть до  солдатского нижнего  белья  того времени.
Зачем. спрашивается. ему на съемках клипа нижнее солдатское белье? А кошелек
с десятью  тысячами натуральных рейхсмарок?  Ну,  кошелек-то  я использую, в
результате...
     - Реинкарнация,  - говорю, - Других версий  нет. У меня  у самого дед в
41-м ушел в ополчение, очкарик, винтовка на пятерых. Маме два года было. Так
она до  сих пор  пишет  в "Красный крест" - думает,  он в плен попал, выжил,
осел и теперь у нас родственники в Германии.
     - Да... - говорит Вертеньев, - запутанность та еще. А я, представляешь,
даже на похороны к отцу не поехал. Зачем, думаю? И так ведь все ясно.
     Он вздыхает.
     - Ты просто тогда еще Пхову не умел делать, - говорю, - А то бы поехал.
     - А можно ведь и на расстоянии... - улыбается Вертеньев, - кстати, Лама
приезжает. В воскресенье в Центре будет телеги двигать...
     - Супер! - говорю, - То, что доктор прописал!
     Разговаривать с ним - одно из  самых больших  удовольствий.  Мира того,
что называется дружбой.
     Больше не спрашиваю. Допиваю пиво.
     "Ого!  - думаю -  Лама! Это круто!  Вот  ведь как - одни книжки  пишут,
другие их читают, третьи в  Чечне или еще где  ошиваются,  четвертые ряженые
стреляются,  и  так  далее.  А  кому  надо,  тот  делом занят. Не всякой там
чепухой."
     - Скоро, скоро, - говорю Вертеньеву, - Вернусь, к своим баранам...
     Но Вертеньеву  я ничего про Чечню  не  сказал - ему и так все ясно.  Он
закончил съемки, мы отвели Варьку к бабушке с дедушкой и накачались пивом. И
вот, вечером я звоню тебе в Ялту с Главпочтампта на Тверской, - подвыпивший,
но внутренне железный, как Терминатор.
     - Солныш! - кричу, - Я все сделаю, чтобы тебе не было стыдно за меня! Я
опять пишу роман! С квартиры выгоняют,  и поэтому приезжать сейчас рановато!
Тем более, что мы с шефом едем на неделю в Элисту, подхалтурим и вернемся! Я
тут же  сниму новую квартиру - и вы приедете! Потерпишь еще чуть-чуть? Я тут
тебе пишу стихи!  Знаешь,  кто ты? Ты Лотос  моей прозы! А я - твой кретин и
неудачник!  Ничего,  Элиста все  покажет! Первую буддийскую  ступу  в России
посмотрю! Обойду ее раз сто! Я знаю, что ты держишься молодцом! Привет всем.
Пока...
     Прощаюсь,  выхожу.   покупаю  еще  пива,  иду   к  метро.  Средних  цен
проститутки на  улице  смотрят  на меня с  инстинктивной  недосягаемостью  в
глазах.
     "Ом  мани пеме  хунг,  - думаю, -  Алмазные  свиньи.  В  том и  состоит
драгоценность человеческого тела, что его вовсе  и нету... Ладно уж. Вспомню
вас, когда буду медитировать..."
     Допиваю пиво, еду домой, спать.




     Что  такое  - быть буддистом? Да это просто,  когда  все - хуйня, кроме
самой сути.  На  что бы ни  посмотрел, о  чем бы  ни подумал.  Парламентские
слушания, в любой стране. в любое  время  - это раз. Школа,  армия, границы,
разные  языки, подводные  лодки, и ядерные  и такие,  родственные отношения,
чужой ребенок  или свой,  клонирование, зомбирование,  уринотерапия,  вера в
различных  богов.  Потому  что  если  кто-то мешает  жить,  то вряд  ли  это
исправишь касанием. Война - само собой, также бессмысленная штука. Ведь если
кто-то унижает  женщин,  и  кому важно, с кем та или иная женщина в какой-то
отрезок времени спала -  да он ущербен, и вестись на его задирания от  того,
что он не может жить в мире с самим собой...  Если  слов не понимает, так по
морде  ему!  Собственно,  это  война  и   есть.   Что  уж  тут  говорить   о
товарно-денежных  отношения  -  вообще  сплошная  абстракция. И  из-за этого
кто-то где-то  должен умирать?  Да упрись  он рогом  в стену,  кретин!  Нет,
ребята - без Дхармы тут не разберешься.
     Например,  сегодня  суббота.  Все другие  всегда  вспомнят,  что  у них
сегодня день рождение мужа сестры. Они, небось, об этом помнят с предыдущего
дня рождения кого-либо из своих близких. А я? Я иду звонить старому приятелю
Кащею. Он должен быть дома.
     - По грибы поедем? - спросил он меня сразу после "алле", - А, Толь?
     И  взаправду - по  другому  тут и не скажешь - мы поехали по грибы. Еще
больше перепутывать  времена. А  что делать? Грибы я должен взять с собой  -
это уже давно и прочно вошло в  контекст моей жизни с  этим романом. Ну, и -
как без этого - моего  романа  с  этой жизнью. Да, это действительно  только
лишь "я" - ничего более.
     Это  самое место,  грибная  поляна,  находилась  вблизи  Карачаровского
железнодорожного  переезда  -  что  было  расценено  новейшими  музыкальными
отшельниками  как неслучайный фонетический признак особый силы. Обнаружил ее
неделю назад знакомый  Фриц. Поняв, что остальные места безнадежно вытоптаны
неофитами  -  друзьями тех друзей, которые  на этих местах сакрально обещали
нам  с Фрицем  ничего никому не  показывать -  лидер  даб-группы с названием
"Калина Юга" отправился в лес и не возвращался несколько  дней. О том, что с
ним  там  произошло,  он  никому не  рассказал -  только смеялся, потряхивая
разлохмаченными волосами, заплетенными в 84 дрэда. Когда мы познакомились, я
еще  удивился, откуда  он  знает  про 84 тысячи  мешающих эмоций, бурлящих в
сознании  и закрывающих путь  наверх  -  и Фриц  сообщил, что я  первый, кто
удосужился их посчитать, а потом догадался, что мастер, которого менты взяли
два  месяца назад  с афганским чарсом, просто вывел все его  мешающие эмоции
наружу.  Так или иначе, но факт первичности обнаружения карачаровской поляны
-  куда  направлялись  теперь мы с Кащеем, давшим клятву никогда и никому не
показывать  этого   места  -   придал  Фрицу  ощущения   истинной  природной
беспредельности, о чем он и предпочитал помалкивать дабы не растерять, пятый
день  как  упиваясь  текилой в  квартире-студии  на  Каширке  и  осуществляя
задуманное на поляне ушастое буйство психоделического ума.
     Нет, все таки литература - повдумчивей. Когда-то я учился в музыкальной
школе по классу  фортепиано  -  даже получил диплом, с  которым  можно  было
работать, например, в детском  саду. Потом у него была панк-рок-группа  "Пес
поручика Безбрежнева" - они пили пиво,  портвейн, водку,  самогон и однажды,
по  ошибке,  растворитель  для  девичьего  лака, залитый  во  флакон из  под
одеколона  "Саша"  -  сочиняли  дурные тексты  и  записывали  их  на  старый
магнитофон, сводили по дорожкам, слушали и радовались, будто придурки. Много
чего было  у  меня в  юности - такого, незначащего - что вспоминать придется
разве что  перед смертью, да и то  будет  еще  много такого по делу, что  до
этого  и  руки  не дойдут.  Как учились в школе, как думали, что жизнь... Да
чего мы могли думать, псевдосуициидальные пубертатные сопляки?
     А теперь я вот  шел за грибами, и цели мои  были  практически ясны,  но
попутчик  - интересен  разве что как персонаж. При этом описывать Кащея тоже
смысла не было  - он  был собой,  как любой опиатный  наркоман, даже бывший,
даже  в приличной компании друга-журналиста.  Про литературу мы  с ним почти
никогда не говорили. Кащей хвалился,  что  любому в  морду даст - но  только
поверь, как сам в морду и получишь, а его как раз рядом то  и  не  будет, по
объективным причинам.  Откуда я это знал? Из опыта. Ботинки, джинсы, свитер,
кожаная куртка Кащея - все было обманным и метафизическим. Всего этого могло
не быть - и было бы совсем другое, и так миллион раз.
     - А если я полностью разуверился  и уже не верю в их силу? А, Толь? - в
десятый  раз  спросил  Кащей,  когда  мы  шли  от станции,  ориентируясь  по
опутанному колючей проволокой забору военной части.
     - Будут  знаки, сразу и поверишь, - ответил я. Спорить не хотелось. Все
лекции  по Теренсу Маккене  были прочитаны еще прошлым летом  в Сокольниках,
когда  между  пивом  и  "белым богатством"  я  обещал  сидевшему  на жестких
наркотиках  Кащею,  то  есть  своему  старшему  дворовому приятелю  Вите  из
далекого детства,  свозить его на грибную поляну в грядущий сезон. Нарисовал
ему  еше рисуночек - как эти  грибы выглядят - только  цвет забыл указать, о
чеи Кащей поведал мне сегодня с самого утра. Потом тем летом я поехал на юг,
отдыхать с Веркой и Ксюхой, потом вернулся в Москву, снял очередную квартиру
в Чертаново - и только сегодня утром, больше, чем через  год, вспомнил  свое
обещание.  Вот  как  ущербно  для  здоровья  они  с  Кащеем  отметили  тогда
американский  день  независимости и вот ведь как  пагубно  влияет  на память
героин, даже  если это кому-то не нравится.  Мне не понравилось. Это было  в
прошлом.
     -  Но  ты, Толь, зря за "белый" говоришь...  - бессознательно причитнул
Кащей, словно уловив что-то в атмосфере.
     - Не зря,  - прервал  его я, - У меня психика другая. И у тебя так тоже
скоро будет, обещаю...
     - Чистой воды аптека! - радостно согласился Кащей, - Помню, взял как-то
десять точек...
     - Дерьмо... -  сказал я, обходя  заминированный большой собакой участок
дороги.
     - Точно! - усмехнулся Кащей.
     - Не забывай о знаках, - повторил  я, - Впрочем, привязываться к ним не
стоит...
     На железной дороге, от которой  они удалялись,  громко прогудел, скорее
всего,  электровоз. Затем громыхнул выстрел - явно дети подложили патрон  на
рельсы.
     - Это знак? - спросил Кащей, - И что у меня будет? Что - именно?
     - Сам  узнаешь... -  я  рассудил,  что  говорить  с  Кащеем  до  грибов
бесполезно, и погрузился в собственные мысли.
     Так  было  лучше.  Я  вспомнил год в  котором  родился. Из музыки  были
созданы рок-опера  "Джезус Крайст  - Супер Стар" - величайшая,  с моей точки
слуха, штуковина - плюс один из  лучших дисков "Лед  Зеппелин", что-то еще и
много  всего.  На  подходе  были  любимые  школьные  "Ай-Си-Ди-Си".  Во  всю
отрывался Джим Моррисон. Из книг  - "Страх и отвращение  в Лас-Вегасе", лишь
через   почти   три   десятилетия   переведенная  на  русский   язык.   Нет,
культуроведение не развлекало. Хотелось своего.  Или - умереть и воскреснуть
вне этой культуры, в самом ее начале. Или в конце. Вне структур.
     -  А  как вам  в Чертанове-то? Родные довольны-то?  - спросил Кащей,  в
промежутках  между  "джанки"  устраивающийся работать квартирным  риэлтором,
каждый раз в новые, не знавшие его пороков сегменты рынка недвижимости,  - В
Скольниках лучше? Или на Ботаническом?  Или в  Медведково? На Филях?  Где ты
там еще жил? На Нагорной? На Юго-Западной?
     - Лучше всего на Теплом стане... - вздохнул я.
     - Да... вздохнул в ответ Кащей,  -  Я вот, помню, когда меня первый раз
прикрыли    ненадолго,   с   "винтом",    в   Бутырку,   на   первом   курсе
энергетического...  С  чего, собственно,  и  жизнь  моя пошла так,  как  она
пошла...
     - Побойся бога, у тебя мама - банкир.
     Что бы  Кащей  не  делал - варил винт,  или  кокаиновый "фри-бэйс", или
набирал в шприц  дозу опиумной отключки  - я всегда ему  так  говорил. Кащей
очень радовался этим словам.  Что-то  они  грели в его  не шибкой душе. И на
этот раз он тоже развеселился.
     - Да мама  от меня отказалась окончательно!  Неделю еще  назад!  Слушай
снова,  раз  ты  такой!  -  в  пятый  за  этот  день  раз  начал  артистично
рассказывать Кащей, -  Я искал их возле материной дачи, километров пятьдесят
по Волоколамке. Взял сумку с  термосом и бутербродами, как белый человек - и
не забыл, естественнейшим образом, бумажку с твоим рисунком...
     - Да знаю я все!
     - Сто сорок пять! На голодный желудок! Я даже бутерброды так и не съел.
Прихожу домой, а мама...
     -  Забудь  про маму,  - говорю,  - Вспомни лучше, что  я тебе  читал из
Теренса Маккены...
     - Да ладно! - слегка  завелся Кащей, - Я "германа"  себе больше раза  в
месяц позволить не могу, денег потому что  нет,  долгов тридцать кусков  - а
тут с твоей  картинкой ползал по болотам,  как маленький.  Толик! Мне ж,  на
хрен, скоро тридцать три уже. Как  мне лавэ поднять? Не идет у меня работа -
видно, еще с той судимости, самой первой, на биофаке. Так ведь и остался без
образования - все да по "грэгашам", да с их базарами...
     Удивительным словом  "грэгаши" он  называл  южных  кровей  коммерческих
хозяев  розничной столичной торговли бытовой электронной техникой - будучи у
них  продавцом  на  рынке  "Динамо"  Кащей  как  раз  и  подсел  на  героин,
проторговался,  но отдавать долг отказался даже под страхом  смертной казни.
Ему переломали ноги, и за три месяца  он  поправил  свое здоровье  - а я его
навещал.  В  торговлю  Кащей  не  вернулся  -  пошел  в  риэлторы.  Женился,
воспитывал ребенка - но героин не  бросал, отчего Вася и пообещал ему помочь
тем летом  через  псилоцибиновые грибы.  Чем  еще  можно  вылечить  стойкого
опиушника? Кроме буддизма, конечно.
     И вот мы пришли на поляну и стали собирать грибы. Собирал в основном я,
а Кащей  все  путал  и норовил  поедать  поганки, приговаривая:  "О!  Точно!
Царские!".  Через  полчаса  я  нашел двадцать  четыре  гриба,  и  мы, присев
по-индейски  на  свои  кожаные  куртки  под  мохнатой лапой  ели,  аккуратно
разжевали  ровно  по  дюжине  "истинно  апостольских",  как  выразился  этот
впечатлительный человек, целиком ушедший в эксперимент.
     Потом я ходил по поляне и думал  о политике и о своей  стране, о людях,
ее населяющих, и о том, что эта поляна, возможно, одно из единственных в ней
цивилизованных мест. По крайней мере - сейчас. Это было неправильно - но что
поделаешь? Из политики  вспоминался  президент страны, но объединять мысли о
нем с попытками представить наше многомиллионное стадо на пути реформ во имя
свободы - хотя бы экономической, куда там трансперсональной  - было задачей,
сродни попытке объяснить законы  Дхармы легковесным языком Кодекса строителя
коммунизма. Впрочем, кровь проливают совсем по другим мотивам. При чем здесь
какой-то несчастный президент?  Женское начало надо в себе не ущемлять - все
самое  глубинное  в  человеке  всегда  женское  по  природе.  В  нечеловеке,
соответственно, наоборот.
     Однако все это  могло  статься неважным, если бы  не Чечня. Она меня не
волновала - она просто переворачивала мой организм, подобно раковой опухоли.
Метастазами Чечни была вся  дрянь вокруг  -  я не мог  этого не чувствовать.
Впрочем, вся дрянь вокруг была и ее первопричиной. Что вообще она такое, эта
Чечня, я уже давно не  мог  никому объяснить. Штампованный  животный  страх,
принявший цивилизованную  форму ежесекундной  готовностью  к смерти  вопреки
унижениям  -  и,  ясное дело,  к унижению до  самой смерти - находился  там.
здесь, везде. Или это грибочки подходят? Одна фигня.
     На  Кащея же гораздо больше подействовала  кошка. Она сидела и орала на
высокой, кажется, осине, когда они пришли  на поляну, но как только мы снова
начали собирать грибы, она мигом слезла, запрыгнула мне, шерстящему поляну в
согнутом виде, на загривок и стала петь песни.
     Она   была  дачная.   Дня   четыре   назад   прогрессивный   молодежный
рэп-коллектив  "Буду  в  мегаполисе"  -  Фриц  рассказал  мне  это позавчера
по-телефону, это он нарисовал  им схему карачаровских угодий - угостил кошку
"строфарией кубенсис",  и  с тех пор кошка жила здесь. Искать грибы сама она
не хотела  - видимо, думала, что они  имеют силу  только через  человеческие
руки.  Сидела  у  меня  на  загривке,  мурлыкала - а когда я  находил  гриб,
начинала возбужденно спрыгивать на землю и запрыгивать обратно, как в цирке.
Один  раз даже  толкнула  меня  под руку -  гриб  из ладони  вылетел,  кошка
набросилась на него и вмиг пожрала.
     -  Наблюдай  внимательно...  -  сказал  я  Кащею,   показывая  на  дико
веселящееся животное, - Вот так и ты будешь играть со своим сознанием.
     - Я или грибы? - спросил Кащей.
     - Ты,  -  уверенно  сказал Вася, - Я  пошел искать дальше,  а ты посиди
здесь, под елью. Поговори с кошкой. Все равно ни хрена не находишь.
     - Я приколочу пока, - Кащей довольно кивнул, и  пересев из-под  лапы на
открытое  пространство,   пожмурился  на  солнце.  Потом  достал  деревянную
трубочку и кисет с анашой. Кошка отчего-то сразу убежала и забралась обратно
на свою осину.
     "Возможно  ли  такое,  что  в  ту  войну  я лицом  к лицу встречался  с
человеком, рукой которого двигала  смертельная судьба  всех тех, кто спал во
взорванных  домах? -  подумал я, - Бред. Шекспир. Вряд  ли, конечно.  К этим
погибшим  я не имею ни малейшего отношения. И сейчас вероятность моей гибели
вследствие терракта чрезвычайно... непредумышленна, что ли..."
     Тут я  увидел еще один гриб и сорвал его. Стоило расслабиться  - и  они
просто  подмигивали мне  со  своих  кочек,  протягивали  радужные  паутинки,
облегчали всю ту депрессивную  тюрьму. "Даже природу  они  могут уничтожить,
идиоты..."  -   подумалось   мне   совсем  по-детски  обиженно,  но   уже  с
соглашательским безвыходным акцентом.
     Грибов  становилось  все  больше, но обжираться  ими не хотелось -  тем
более,  что надо было насушить и взять с собой пару доз, угостить, возможно,
танкистов, плюс сегодня еще предстояло ехать к маме, папе,  сестре, ее мужу,
у которого день  рождения,  племяннику  и племяннице,  и  там  еще  кому-то,
наверняка. Это в том году я полтора месяца ел по тридцать штук чуть не через
день. Однажды - после взрыва домов - когда пришли запуганные до смерти тетки
из домового комитета, гнать меня в ночь, дежурить вокруг дома, я, будучи под
грибами,  вышел  на улицу с подарочным в натуральную  величину мечом  "Робин
Гуд". Не знаю, что  подумали тетки - на всякий случай они срочно вызвали мне
в  напарники бывшего мента из третьего подъезда. Всю  ночь мы  пили  пиво  и
говорили о наркотиках и психологии преступных элементов.
     "Как  же они  упустили древо познания? - подумал я, упираясь взглядом в
осину, на  которой, на третьей  снизу  крупной  ветке, сидела  и орала почти
очеловечившаяся  кошка,  -  Сплавили? Разменяли  на  этот  дикий крик?  Надо
спасать положение..."
     Я подошел к осине, схватился руками за нижнюю ветку, и, упершись кедами
в ствол, стал взбираться на дерево - припоминая почему-то Кастанеду. У того,
мол, все было. А что есть у меня? Томлюсь, как всегда. Сколько себя помнил -
всегда хотел  реализоваться  человеческим учителем  этой  самой  жизни. Этих
лазаний за кошками  по деревьям, этих собираний грибов, этой дурацкой где-то
там войны. Потому что в  своей собственной судьбе, пафосный и сублимированно
ничтожный,  никого не  признавал, был призван  самой неуемной - не верящей в
самое себя  -  гордыней буйствовать  в  одной, чаще  бритой налысо, покрытой
множеством  шрамов голове.  Своей,  геройской. Авторской -  в линзах  тонкой
железной оправы. Снимай стеклышки - бить будем...
     Кошка была рядом, над головой, на расстоянии вытянутой руки. Я сидел на
второй снизу большой ветке и думал о том, что я делаю.
     - А правду говорят, что тебе десять  штук баксов предлагали, а  ты  все
уничтожил и  всех  послал? - вдруг,  как  будто мимоходом,  спросил снизу  и
слева,  из под лапы ели, дружище Кащей, закончивший манипуляции с  трубкой и
собирающийся поднять голову и повернуть ее в сторону осины.
     Последние соображения  пронеслись,  когда  я  падал,  а  когда ударился
головой о какой-то корень - успев подумать, что  кошка  молчит - вырубился и
уже не слышал удивленного возгласа Кащея. Матом, естественно  -  но  не  так
испуганно, потому что было невысоко до  земли. "Сбили..." - повторилось  мне
тысячу раз в единый момент отключения...
     Вокруг была зима. Впереди лежал Грозный - там гремели нешуточные бои, и
десятки  сотен  умирающих и  умеревших  распространяли на  сотни  километров
вокруг неуютное ощущение  конца света. За спиной урчал мотор - там была  его
машина, и его водитель-ингуш. А я все никак не мог оторваться от того, как в
десяти  метрах  впереди  черная собака  грызет  руку  какому-то неизвестному
трупу. Мертвый был похож на одинокого и никому не нужного старичка, в черном
пальто,  брюках  и  ботинках,  все  было старческим и грязным.  Собака  была
средних  лет. Она  косилась на меня, но не бросала отгрызать старческую руку
мертвого тела. Левую руку. Мне стало тошно, я отвернулся и как будто пропал.
Собака заурчала и облизнулась. Это зрелище было  правдой, но именно "было" -
потому что шло как сотое дежа-вю, и под воспоминание, что,  на самом  деле я
сознание в Чечне  ни разу не терял.  Не считая что от водки. А сейчас то  от
чего?
     Ясность явилась ослепительной белой вспышкой. Стало понятно, что слегка
трудно дышать. "Кащей однажды выпал с третьего этажа, я видел..." - это было
первым, что  пришло в голову из настоящего. "Сбили..." - сказало  в голове в
последний раз, как бы с  ухмылкой. Потом я увидел склонившееся  над ним лицо
Кащея. Не хватало разве что пыльного шлема.
     - Голова? - спросил Кащей, трогая мою голову, - Курить-то будешь?
     - Я уж думал, ты без меня... - улыбнулся я.
     Кащей  раскурил  трубку,   непроизвольно  изображая  свое  поведение  в
медицинских целях. Подошла кошка, и стала  доверчиво тереться о Васину ногу.
На Кащея  она смотрела с ревностью.  Где-то в  траве продолжали  подмигивать
грибы.
     - Я  тебе сам  это рассказывал? Про десять штук? - спросил я, стараясь,
чтобы это прозвучало как о чем-то абсолютно неважном, - Ты не думай,  я упал
не  из-за  этого,  Просто  нога  зацепилась.  И полез, кстати, тоже не из-за
этого...
     - Кирпич говорил, мол, что такого не  может быть, - сказал Кащей, - На,
вот, еще. Бошечек. Шишечек...
     Он  протянул трубку мне, я затянулся и отдал ее обратно Кащею. Какое-то
время мы курили молча.
     - Думаешь,  моя реакция была неадекватной? - спросил, наконец, я, когда
мы  докурили, -  Говорил  он тебе, что я ему рассказывал о  Будде Шакьямуни?
Мол,  тому в двадцать восемь только жизнь приоткрыли, а  я,  дескать,  всюду
был? В рублях сто баксов лет назад? Ну, про чувственный опыт? Говорил такое?
     - Да  нет, - сказал Кащей,  - Какое там... Это... Короче, меня, кажись,
торкнуло... Да не была твоя реакция  неадекватной! Это я просто так спросил.
Десять штук!  Можно подумать, большие деньги. Или  - нет? Слушай,  грибы мне
что-то подсказывают... Не могу разобрать!
     И он засмеялся, похлопывая меня по плечу правой рукой, а левой неспешно
поводя то к голове, то к животу.
     Потом  мы  насобирали  еще  грибов  -  но  вскоре  зацепило  обоих  уже
конкретно. Захотелось  в город, в  бар, к джин-тонику  и текиле, очаровывать
девчонок, пудрить  мозги всем остальным. И непривычно быстро садилось солнце
- хотя,  в то же время, неподвижно висело. давая возможность сосредоточиться
на отсутствии времени.
     -  Из-за тебя все...  -  сказал  я  Кащею, когда  они присели съесть по
последнему десятку, - У меня время растягивается, а у тебя?
     - Да, - сказал Кащей, - Нет, ты был прав! Это - вещь!
     - Дух, - поправил я, - А души нет, если ты не в курсе.
     Говорить с Кащеем о буддизме было бесполезно.
     - Поехали, - сказал я, Мне пора. А тебе все равно уже, чего делать.
     Он согласился - и мы  поехали обратно в Москву. Сели на  электричку. По
дороге я  много  думал о  том, что - что делать?  -  приходиться,  все-таки,
выбирать, что делать - жить или строчить буковки, что  вообще делать с таким
гиперактивным  мозгом, рвущимся  на вольную волю, легко ли быть  российским,
как  сыр,  и   всякое  такое,  как  всегда,  когда  много  алкоголя  и  мало
аккуратности по отношению к супер-эго. А то оно - не супер. Так и случилось.
Кащей тоже, наверное, о чем то думал. Так мы и ехали.
     Затем, неизвестно,  зачем, Кащей куда-то исчез - его,  наверное, унесли
зеленые человечки.  Мне всегда  доставались  обычные.  Можно  было  бы  себе
представить следующий милицейский протокол:
     "...на  предложение пройти медицинскую экспертизу показал  трехгодичной
давности справку из психиатрической больницы имени Кащенко, назвался пишущим
и   разговаривающим   репортером,   участником  прошлой   чеченской   войны,
рассказывал об употреблении различных наркотиков и  самостоятельно предъявил
какие-то  свежие грибы, рекомендовав  настоять  на  них  компот  в  столовой
дивизии   имени  Дзержинского,  пообещав   в   результате  скорейшую   смену
политического курса в стране. Кроме того неоднократно назвал себя детективом
Нэшем Бриджесом,  работающим под  прикрытием ряда зарубежных  информационных
агентств  и   потерявшим  все  соответствующие  удостоверения  в  баре  Дома
журналистов..."
     Но это уже было бы просто литературой. На самом деле -  никаких ментов.
До родственников доехал в полном ажуре - так, слегка визуально подглючивало,
не более. Вот что такое буддизм. В том году  - давно бы уже бухал где-нибудь
с пропащим Кащеем.
     А ведь завтра встречаться с Ламой!

     (Продолжение следует)

Last-modified: Mon, 02 Oct 2000 16:02:50 GMT

Оцените этот текст: