при теперешнем развитии оружия, еще и возможностью существования планеты! Может быть, одна избранность профессии пересилит избирательность греха, кто знает?! Музе казалось, что не может Бог отпустить в "свободное плаванье", в самостийность, в анархизм, в неуправляемость человека, несущего в своих руках страшный огонь, всеподжигающий факел. Новое приглашение на казнь: защита, отчаяние От тяжелых мыслей голова кружилась, как при страшной буре в бескрайнем океане: Муза не заметила как уплыло сознание куда-то в сторону (в какую? - непонятно!), и ее тело безжизненно повисло на руках Владимира и Феликса. Несчастная женщина, раздавленная страшным горем и еще более страшным ожиданием будущих потрясений, полетела в Тартарары! Ощущение было такое, что она оступилась на краю бездонной пропасти и теперь летит вниз со страшной скоростью, не останавливаясь. Муза вполне реально почувствовала свистящий, охлаждающий пылающие щеки ветер, мрак и сырость подземелья, приближающегося днища пропасти, заваленного разлагающимися трупами неосторожных людей и животных. На нее дохнули единым леденящим вихрем мириады особых микроорганизмов, с аппетитом поедающих разлагающуюся придонную падаль. На разных этажах падения мелькали знакомые лица: одни подбадривали ее, словно предлагая не бояться и быстрее присоединяться к компании избранных, другие предостерегали взглядом, полным искреннего опасения, третьи были бесчувственны. Как неприятный предвестник рвоты, просыпалась тошнота, идущая от все возрастающей тревожности, от ощущения приближающейся жути, наконец, от сильнейших спазмов сосудов сердца и мозга. Той жутью было ожидание реального финала падения - отчаянного и мерзкого шлепка разбиваемого всмятку, вдребезги тела об острые "зубатые" камни этой "бездонной" пропасти. Ясно, что все имеет предел и понятие "бездонность" тоже ограничено и во времени, и в пространстве. Падение вдруг резко, но относительно мягко затормозилось и в мистическом сиянии воздушной подушки, принявшей на себя беззащитное тело, стали проступать очертания знакомых человеческих лиц - сперва в поле зрения влезло лицо не Сабрины, а Сергеева. А так все же хотелось увидеть первой милую Сабрину! Однако на безрыбье и рак - рыба! Ужас!.. Сергеевские глаза смотрели на Музу спокойно и даже с намеком на некоторое участие, но губы не разжимались. Он, словно глубоко задумавшись, вспоминал земную жизнь, пытаясь из ее глубин выцарапать сведения о новой пришелице - о Музе. Бывает так: на ходу, задумавшись, узреешь вроде бы знакомое лицо, но, еще не освободившись от прежней погруженности, не можешь понять: кто перед тобой? зачем идет навстречу и ест тебя глазами, пытается растянуть рот в улыбке? Муза хотела решительно напомнить о себе, для того было необходимо помочь Сергееву очнуться от прежних дум, выйти из ступора земной памяти. Вот она реальная возможность шепнуть ему, этому бесчувственному остолопу, о своей скрытой любви - о той тайне, которую прежде отгоняла от себя, как взбесившегося овода. Нечего пугаться шизофренического раздвоения: да она любила Сергеева, но одновременно любила и блудила с Михаилом - не Архангелом, вестимо... Боже упаси! - а с паршивцем, предателем анатомом Михаилом Чистяковым, которого ненавидела, но и жалела, привечала, обнимала и целовала когда-то. Ему отдала свою молодость, словно выплеснула на алтарь Божественного чувства застоявшуюся, бурлящую девичью кровь. Потом она презирала первого своего избранника за отступничество, за измену, но и берегла, готова была пойти с ним до конца. Однако тогда он не позвал ее с собой в неведомое и страшное путешествие. Возможно, он оказался умнее ее и все расшифровал заранее, чтобы потом у нее уже не было повода жалеть. Мелькнуло в голубом сиянии, правее и несколько ниже, лицо Чистякова. Но как-то странно представлялись те лица (Сергеева и Чистякова) - это были скорее не лица, а только одни глаза, передающие мысль настолько четко, что открывалось и полное восприятие тела, образа, лика, действия . Должно быть, это не души умерших, а лишь осколки их эфирных тел?.. Чертовщина! Мистика! Но и намек на реальность. Такая же реальность открывалась в ней и теперь,.. сейчас,.. опять.. Она трансформировала любовь от старшего Сергеева на младшего - Владимира. Кто-то говорит, что материнская любовь - это нечто иное, особое. Чушь собачья! Любовь бывает у женщины только одна - животная, а потому универсальная! И вот прямое доказательство, если угодно: еще Муза любила и жила с Феликсом, от которого, естественно, прятала свое любовное раздвоение. Одна половина сумасшедшей страсти, видимо, жила в подсознании, а другая - в сознании. Или всю эту шизофрению можно сформулировать по другому: одна любовь - в сердце, а другая в душе. Но забавно было то, что они все (эти ненормальности, свихнувшиеся любови) могли реализовываться только через плоть, через вульгарную похоть! О Бог, Всемогущий! Как все же слаб человек! Муза вдруг ясно вспомнила, что Сергеев (еще до неожиданной командировки в зазеркалье) вывел какую-то "гениальную закономерность". Они с Мишкой носились с той идеей, как курицы (скорее, петухи) с единственным яйцом, которое почему-то только им кажется золотым. Пожалуй, придурки всегда называют свои деяния гениальными! В патологической последовательности им не откажешь. Выведенную закономерность Сергеев моделировал математически. Помнится тогда он вытащил из-под мошонки (откуда еще можно выволочь такую дурь!) квадратурную формулу Томаса Симпсона: = h/3 (f0 + f2n + 4 (f1 + ... + f2n-1) + 2 (f2 + ... + f2n-2)(, где h = (b-a)/2n; ... Речь шла о том английском математике, который жил и творил в период с 1710 по 1761 год. Вполне вероятно, что он и прожил не так много только потому, что слишком переусердствовал в математическом анализе, а не в выборе правил и радостей жизни. Но тогда Сергеева больше интересовала не биография математика, а простенькая для больного головой ассоциация: оказывается в далекой Австралии (где-то в центре материка) имеется песчано-галечная пустыня (Simpson) с жалкими остатками акации, эвкалипта, спинифекса. Сергеев подозревал, что на таких площадках и происходят шабаши отвергнутых душ, которые подвергаются здесь тщательному ранжированию и отбору для посылки в далекое некуда. С помощью формулы Симпсона Сергеев моделировал квоты живущих и умерших, рассчитывая число необходимых "посадочных мест" методом интегрального исчисления. То было местом "приглашения на казнь". Именно здесь души терзались, заламывали руки, искали "защиты", но получали лишь жалкое "отчаяние". Муза даже сейчас, по прошествии многих лет, вспомнив всю эту ученую галиматью, воскликнула с откровенным азартом: "Господи! не надмевалось сердце мое, и не возносились очи мои, и я не входила в великое и для меня недосягаемое" (Псалом 130: 1). Дальше Муза даже не стала вспоминать и так понятно, что и выпирающие из мглы глазищи и математические эквиваленты простой жизненной атрибутики и вялый, но напыщенный, слог рассуждений - все это симптомы явной шизофрении... Ясно, что Сергеева с Мишей защищал их природный оракул - петербургский. Он уберегал головы от умопомрачения, особенно если исследователи вовремя предпринимали алкогольную релаксацию, до поры - до времени, но не бесконечно же, в самом деле, раздавать дорогие авансы!. А за ними по этой части никогда не было замешательства и остановки в виде серьезных угрызений совести. Муза вдруг отчетливо почувствовала предостережение: - О ужас!... Неужели же я скатилась до вполне определенной ненормальности?! И грубый голос издалека тут же быстро и ясно ответил: - А что ж ты думала, страдалица, все твои вольности будут сходить тебе с рук... Не надейся!... Отыщем, отловим и накажем!.. Моментально! Трудно было разобрать, кому принадлежит голос - говнюкам Сергееву и Михаилу, или же он принадлежал Высоким силам. Муза бросилась причитать, хныкать, но затем взяла себя в руки. Ясно, что это не ее шизофрения, а то, что осталось от нее витать в воздухе и было связано с другими именами. Муза, как строгий, исполнительный солдат, дала себе команду мобилизоваться и рухнула в четкую, спасительную молитву: "Господи, не лиши мене Небесных Твоих благ. Господи, избави мя вечных мук. Господи, умом ли или помышлением, словом или делом согреших, прости мя. Господи, избави мя всякого неведения, и забвения, и малодушия, и окамененного нечувствия. Господи, избави мя от всякого искушения. Господи, просвети мое сердце, еже помрачи лукавое похотение. Господи, аз яко человек согреших, Ты же, яко Бог щедр, помилуй мя, видя немощь души моея. Господи, посли благодать Твою в помощь мне, да прославлю имя Твое святое. Господи Иисусе Христе, напиши мя раба Твоего в книзе животней и даруй ми конец благий. Господи Боже мой, аще и ничтоже благо сотворих пред Тобою, но даждь ми по благодати Твоей положити начало благое. Господи, окропи в сердце моем росу благодати Твоея. Господи небесе и земли, помяни мя грешного раба Твоего, студнаго и нечистаго, во Царствии Твоем. Аминь. Муза глотнула побольше воздуха, закрыла глаза, углубилась в память, заглянула в сердце, выжав предварительно оттуда любые порочные помыслы, и затвердила более уверенно продолжение седьмой молитвы Святого Иоанна Златоуста: "Господи, в покоянии прими мя. Господи, не остави мене. Господи, не введи мене в напасть. Господи, даждь ми мысль благу. Господи, даждь ми слезы, и память смертную, и умиление"... При слове "умиление" Муза вдруг ясно почувствовала, что грех разжал свою холодную руку и отпустил горло: по телу разлилась приятная истома, тепло. То, что образованные миряне называют релаксацией, наступило, и грешница поняла, что Бог или его посланник - Вещий защитник, небесный опекун - услышал слова покаяния и помог. Сознание просветлела, потекли благие слезы - слезы очищения! Муза с еще большим восторгом продолжила молитву, она чувствовала, что в ее душе, в сознании очень четко резонирует именно старославянское слово, а не еврейские: ..."Господи, даждь ми помысл исповедания грехов моих. Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание. Господи, даждь ми терпение, великодушие и кротость. Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое. Господи, сподоби мя любити Тя от всей души моея и промышления и творити во всем волю Твою. Господи, покрый мя от человек некоторых, и бесов и страстей, и от всякия иныя неподобныя вещи. Господи, веси, яко твориши, якоже Ты волиши, да будет воля Твоя и во мне грешнем, яко благословен еси во веки. Аминь". После всесильного "Аминь" с Музой произошло тоже, что наступило, когда она первый раз приехала на первозданную родину - в Израиль. Ей вдруг припомнилось (до боли во сем теле) то состояние "изломанности", "растоптанности", которое она приволокла с собой на родину предков. Тогда она была основательно спившейся натурой, с душой, изгаженной чуждым оракулом. Но уже после первого купания в Мертвом море произошло приобщение к своему Родному Чуду, защищающему избранный Богом народ. Все, как рукой сняло. Муза превратилась в иного человека - сильного, знающего себе цену, способного сопротивляться любой каббалистике. Оракул Земли Обетованной оказался сильнее всех других оракулов, потому что он был плотью ее народа. Вот и сейчас произошло победное просветление. Надо ли сомневаться, что, как тяжелый груз с плеч, с Музы свалились муки недавних переживаний. Уплыли лица холодных эгоистов и неотступных исследователей человеческих несчастий. Бог дал просветление, развернул время жизни вспять - позволил увидеть картину гибели дорогой подруги! Перед глазами появилсь очертания последнего мгновения пребывания Сабрины на земле: первым почувствовал неладное, конечно, опытный военный, он уловил эффект приближения горы; Аркадий тренированным инстинктом десантника-парашутиста мгновенно прокрутил логику надвигающейся со страшной скоростью трагедии; он крепко обнял Сабрину, закрывая корпусом врывающуюся в иллюминатор панораму горных хребтов. От сильного объятия у Сабрины остановилось дыхание - гипоксия ослабила восприятие кошмара нейронами мозга, клетками всего тела, зажало всплеск тревоги и страха. Собственно момента удара, скрежета корежащегося металла, вопли остальных пассажиров она не слышала - все устранила приятная дурнота "отключки". И здесь помог верный и мудрый Магазанник! Когда удар совершился, то биологическая каша, называемая телом человека, разлетелась на мелкие кусочки и вмазалась в окружающие предметы. Но это был уже только клеточно-тканный субстрат, годный лишь к посеву в чашках Петри. Моментально возникший бурный пожар в секунды слизал остатки размазанной плоти. Души, словно из сильнейшей катапульты были выброшены на волю, из очага пожара и, не задерживаясь ни на секунду, рванули вверх, к спасительным небесам. Ошметки астральных тел, обрывки клеточных матриц, пляшущие в языках пламени перемешивались с подобными остатками экипажа, пассажиров, металлических конструкций. Но все это было только болью природы и технической мысли, но не людей, в мгновение потерявших связь с земной жизнью и ничегошеньки не чувствовавших. Все это телесное месиво вмиг через свои души приобрело контакт с Богом и его Святыми адептами. По законам Каббалы, творящееся на мести катастрофы способны видеть только откровенные сенситивы, среди которых, безусловно, была и Муза. Она регистрировала динамику интересующих ее гиперфизических сил, ибо посвященным, конечно, была подвластна Магия, главное свойство которой - это "воздействие и восприятие воли на жизненную силу". Муза, как сфинкс, в критических ситуациях превращалась в полный пантакль, подчиняющийся формуле: "знать, сметь, хотеть, молчать". В такие минуты ей даже самой казалось, что она меняла не только содержание, но и форму: голова оставалась человеческой, но появлялись львиные когти, тело быка и орлиные крылья. Музе, как бы во сне, явилась Сабрина - печальная и удивительно беззащитная. Она была настолько печальная, что Муза не смогла (скорее, не захотела) удержать рыдания. Сабринок каким-то отсутствующим голосом - голосом из далека - поведала подруге, что она всегда хранит память и душевную верность Сергееву, Музе, Володе. Ощущение возникшей скорби нельзя было забыть, потому что именно оно единственное приобщило новомученицу к особому таинству любви. И новое ощущение сливалось именно с образом Сергеева. Любая женщин в глубине души романтик - ей страшно хочется быть похищенной, украденной, но только желанным мужчиной. Таким желанным волшебником был все же Сергеев, потому что он умел создать особую тайну даже из, казалось бы простых, любовных оргий: это было некое преступление, приятно щекотавшее нервы, прежде всего, причастностью к порочности, к загадке, к особому таинству, может быть, даже запрещаемому Богом! С Сабриной тогда творилось неведомое ранее, подобное тому, что, видимо, происходило с Евой в Раю, когда она решилась поверить Змею-искусителю. Такое бывает только один раз в жизни, и устоять против подобного соблазна никакая женщина не может. Наоборот, чем святее женщина, тем томительнее всю жизнь она ищет встречи с грехом, с дьяволом-искусителем. Отношения с Магазанником были совершенно из другой сферы: из того, что называется "прочным тылом", надежностью, прогнозируемой загодя. О таком семейном счастье любая женщина тоже мечтает и никогда от него не отказывается, особенно будучи в зрелом возрасте и здравом уме. Судорога рванула тело Музы, и она открыла глаза, в которых стояли слезы. Володя, и Феликс увидели в них языки пламенеющей муки. Без слов все поняли, что Муза только сейчас побывала в "неведомом". Ясно: она никогда не расскажет о том, что успела там увидеть! Но сознание еще непрочно держалось в женщине, путалось и спотыкалось о недавнее отрешение. Почему-то очень четко и ясно в памяти шевельнулось маленькое стихотворение, написанное Александром, но только Муза не могла, как не силилась, вспомнить каким Александром - тем старшим, который Георгиевич, или молодым (даже совсем юным, внуком) - Александром Александровичем. Но это неважно, когда есть стих, и он громким колоколом звенит в твоей больной голове (Обличение): Нет памяти предела восторги посвящений в космической тиши. и новых воскресений. Ты не ищи без дела Псалом тридцать седьмой, блуждающей души. покрытый синевой: Ответ благоразумен, Господи! спокоен, но безумен, Не в ярости Твоей но только для того, кто обличай меня, - к нам с Земли пришел: одари на закате дня - все рассмотрел - ушел! и не во гневе Твоем Туда обратно - вспять, наказывай меня. чтоб прожигать опять, Милости прошу у Тебя: как мот или пройдоха, воплоти в тело греховное меня пришедшие от Бога на заре вещего дня! - Ох, труден, тяжел стих! - прошептала Муза, не понимая в забытьи или наяву она шепчет: мозг еще плохо работал, но губы шевелились. Это точно. Их мягкий шелест видели и даже слышали окружающие. - Но иного выбора нет: "за неимением гербовой, пишем на меловой". Будем впитывать хотя бы музыку Псалма тридцать седьмого, его первой строфы, так прочно вбитой в концовку заклинания. - подумала и произнесла Муза. Опять шелест губ фиксировали Володя и Феликс, - эти скромные признаки жизни хоть как-то их воодушевляли. Муза, видимо, уже выбиралась с уровня общения с эфирными телами, разбросанными скелетами памяти и кристаллическими решетками. Но она оставалась еще довольно далеко от того, что принято на земле называть нормальностью. На последнем стихотворном аккорде Муза, медленно освобождаясь от дурноты, наблюдая виноватые взгляды Феликса и Володи, еще больше продвинулась к просветлению. Она поняла, что вся эта чертовщина и чушь привиделась ей в забытьи. Подумалось: "Не хватает, чтобы явились картины из жизни средневековых алхимиков, например, полулегендарного монаха Шварца, или самого Папы Римского Иоанна ((((, издавшего буллу о запрете химических таинств только для того, чтобы устранить собственных конкурентов, ибо сам папа был заядлым алхимиком. Хорошо, если никто из присутствующих ничего не уловил, не понял, не услышал обрывки фраз". Но все молчали, словно известные рыбы (pisces) химеры из отряда морских цельноголовых существ, резвящихся в водах начиная от шельфа и до больших глубин мирового океана. Вязкость рассудка никак не позволяла Музе оторваться от этих треклятых рыб. Она все уточняла и уточняла информацию о них, затерявшуюся среди прочего хлама перегруженной памяти. Рыба химера живет в морях и проливах, окружающих побережье Европы. У нее страшная рожа и уродливое тело, слепленное из не съедобного мяса. Уродина и размножается не как все - она откладывает яйца, которые люди-чревоугодники считают дорогим деликатесом. Среди норвежцев встречается много любителей блюд, приготовленных из печени химеры. Опять Муза поймала себя на опасениях за собственное психическое здоровье: "Откуда все эти вздорные, вычурные ассоциации?.. Ох, не спроста все это! Точно, не с проста"! Как не крутись, себя обмануть не удастся: придется отправляться в НИИП им В.М Бехтерева, как минимум, в отделение неврозов, к достопочтенному профессору Борису Дмитриевичу Карвасарскому. Пусть лечит, обманывает, уговаривает, пугает. Согласна, чтобы вся его вышколенная свора эскулапов - психотерапевтов, самых безумных на белом свете, - терзала душу, экспериментировала и изощрялась до тех пор, пока самой не надоест разлагаться, прятаться в болезни. Муза сама себе обещала быть послушной пациенткой, с удовольствием подыгрывать этим гештальт-львицам с искусственными мыслями и остуженными яичниками, да угрюмым петухам в белых халатах, по врожденной наивности верящим в то, что они своими "лечебными словесами" и горькими таблетками, большая часть из которых плацебо, могут заменить общение с Богом, принесение покаяния Всевышнему. Тут, очень кстати, сунул в полумрак болезненных видений свою умную, черноволосо-кудрявую (пожалуй, как у Немцова Бориса Ефимовича), слишком узковатую для славянина голову Саша Эткинд. Истинно современного его контр-агента, кондового представителя, если угодно, определяет иное понятие - "рожа кирпича просит", или еще того хлеще, кратко и ортодоксально - харя. Такие хари в изобилии сейчас присосались к каким-то питательным клапанам и обескровливают экономику страны. Но это не имеет отношение к Александру Эткинду. У Алксандра тоже был интерес к больным неврозами. Он выставлял их напоказ, на всеобщее обозрение, в своем замечательном учебнике об эросе невозможного. С ним за компанию впорхнула супруга - очаровательная, изящная балерина, с настолько развинченными суставами ног, что казалось будто тело ее идет лицом вперед, а нижние конечности - наоборот. Супруга спешила, словно, только для того, чтобы успеть убедить ученую публику: "нет в эросе ничего невозможного". Бодрый пудель коричневатого цвета увязался за своими человеческими родителями. Он тоже с особой миссией, которую тут же и разрешил: поднял ножку и обмочил больничную койку, демонстрируя свое понимание "эроса возможного". Саша когда-то учился с Музой на факультете психологии Санкт-Петербургского университета: уже тогда он увлекался пакетами диагностических методик, подаренных миру зарубежными специалистами. Именно за эрудицию и всезнайство его и подвергали маститые коллеги ученому остракизму, ели поедом, превращая жизнь в отменную тягомотину. Сотрясая планету давящей поступью, явился "каменный гость" - профессор Ташлыков в окружении посредственных и непосредственных учеников: его планида - гипноз, гипноз и еще раз гипноз! Но Муза сразу решила не отдаваться в его надежные руки. Потом в помещение вкатился Сашка Захаров - важный, надутый - и мыслями, и телом - приземистый и страшно гордый. Гордыня из него выпирала, словно огромное пузо у беременной женщины в момент опускания головки плода поближе к выходу из утробы. Тут же, затягиваясь на ходу окурком сигареты, медленно въехал в панораму еще один профессор - Витя Каган: на носу тяжелые роговые очки, под глазами увесистые мешки от чрезмерной борьбы с алкоголем, в глазах любопытство к рисункам детей (особенно девочек). Правда, быстро оценив возраст Музы, Витя притушил любопытство. Консилиум медленно собирался, образовывался и надувался, как мыльный пузырь. А вот приковыляла из потусторонности и сама Блаватская на коротких, кривоватых ножках (видимо позаимствованных по случаю и на время у кого-то из сакральных адептов): она щурила подслеповатые глаза на яркий свет земного дня и все время чертыхалась - к месту и не к месту. Ясно: здесь, безусловно, готовилось колдовство! Муза животным нутром почувствовала, что необходимо самым решительным образом вырываться из объятий медицинского шабаша. Не было у нее никакого невроза, тем более стойкого психоза, а было всего лишь транзиторное реактивное состояние, которое обязательно должно пройти самостоятельно. Просто необходимо самой, без постороннего влияния, поставить мозги на место! И слезы в таких случаях - лучшее лекарство. Следует подключить самозащиту, тогда удастся избежать и отчаяния. Муза окончательно стряхнула с себя наваждение, оглядела своих спутников: присутствовали только двое, самых любимых и доверенных - Володя и Феликс. Чувствуется, что они страшно переживают за свою единственную и неповторимую, только что вернувшуюся из каких-то неведомых краев. Врачи - ученые и неучи к тому времени пропали, растаяли, как кошмар в лунную ночь, ближе к рассвету. Всем было, о чем подумать, о чем поплакать! Остающимся на земле было завещано оставаться жить, добывая хлеб в поте лица. И прекрасная планета к тому времени все еще продолжала кружиться и кружиться по привычной орбите вокруг могучего светила - Солнца. Вещее посылается многим - особое завещание адресуется во время очередной смены поколений представителей конкретных генетических линий. Так было всегда и так будет продолжаться еще (хотелось бы надеяться!) очень долго. "Ибо, где завещание, там необходимо, чтобы последовала смерть завещателя, потому что завещание действительно после умерших; оно не имеет силы, когда завещатель жив" (К Евреям 9: 16-17). Post scriptum: Кто знает, как распорядился Господь Бог душами новопреставленных рабов Божьих Сабрины и Аркадия?! В какие новые народившиеся тела он их вселит: будут то люди, или звери, или растительные организмы, а может быть направят их вовсе в неживую природу - горы, одинокие скалы, холмы, озера, мосты или здания. Возможно Бог отдаст распоряжение покрутиться этим душам в галактическом Чистилище или Раю - недолгое или очень долгое время, дабы отдохнуть от земной жизни, стряхнуть с ног пыль путешественников. Ясно, что у Бога ничего не пропадет даром! И эти души пойдут по следующему кругу подъема еще на одну стадию, прибавляющую совершенство. В чем-то ведь они согрешили, отклонились от Божьих заповедей, которые простым языком, без всяких излишеств и накруток были переданы людям через Святых Апостолов, через Евангелистов, через Старый и Новый Заветы. Да, безусловно, желательно чтобы вселились родные души в своих новорожденных родственников, продолжающих накопление и совершенствование генетического материала, трансформированного в представителей новых поколений. Но у Бога свой суд и свое разумение, не понятное уму человеческому. Землянам в этом сложном процессе преобразований необходимо довольствоваться малым, но праведным. Сказано же в Псалме (36: 16-18): "Малое у праведника лучше богатства многих нечестивых, ибо мышцы нечестивых сокрушатся, а праведников подкрепляет Господь. Господь знает дни непорочных, и достояние их пребудет вовек". И ничего нет страшного, если судить по меркам Божьим, а не по разумению землян, в том, что рано были призваны на Небеса Сабрина и Аркадий: "Бог дал - Бог и взял"! Куда хуже, если кара будет перенесена и на потомков, вплоть до восьмого поколения. А здесь, в историях прожитых жизней, каждый заплатил самостоятельно лишь за свой грех. Когда умирал Сергеев, то он обратился к Богу с мольбой о вселении его души в сына: может быть его обращение и было услышано. Однако уже в том был грех маленького человека, проявляющего недоверие к справедливости решений Всевышнего! Подобные просьбы - лишняя мирская суета, действия, выходящие за рамки разрешаемого для простых, грешных людей. Бог и без той мольбы все уже решил сам: может быть, и направил Он душу Сергеева в сына Владимира, но, возможно, приберег ее для сына Дмитрия или внука Александра. Кто способен ответить точно: почему вдруг юный Саша воспылал страстью стихосложения, подобно Сергееву? К бабкам-гадалкам не надо ходить, чтобы почувствовать почти полное сходство манеры стихосложения, направление душевных откровений у деда и внука. Надо помнить, что от самого первого брака (тогда первую жену Сергеева Бог рано забрал на Небеса!) тоже оставалось на земле потомство: самый старший сын Сергеева, по некоторым данным, уже давно эмигрировал в Канаду и преподавал там какие-то универсальные, нудные знания, а дочь волею Божьей оказалась в Австралии, где зажила припеваючи и, скорее всего, не столь часто вспоминала своего бродягу-отца. У этой ветви Сергеевых тоже появилось потомство, потребляющее чей-то душевный материал. Кто и за кого будет просить Бога о снисхождении, о переселении души по "заявкам трудящихся"? Если уж пролетарскому правительству было недосуг прислушиваться к отчаянным воплям народа, то у Бога разве есть на то время и потребность. Сам Всевышний, а не мы, планирует эксперимент и определяет его условия. Вот и получается, как не вертись, что простому смертному должно принимать от Бога решения, как само собой разумеющееся, - не спорить, не суетиться, а только благодарить Всевышнего. Именно об этом размышляла сейчас Муза, и она не ошибалась в своих выводах, ибо была она представительницей Богом избранного народа. Муза была уверена, что и здесь, среди оставшихся жить, все будет происходить не по земным, а Божеским правилам. Она еще раз четко и ясно осознала, что для землян определена (неизвестно злым или добрым роком) простая технология поступков: всему головой была интрига, но это уже само по себе приглашение на казнь; затем подкатывалось безумие от слишком большого увлечения интригой (большое или маленькое - неважно!). От катастрофы могла спасти защита. Так искал ее Лужин в ослепляющей и уводящей от жизни игре в шахматы или в погружении в брак, любовь (вспомним роман БВП). Брак - это своеобразный способ отстранения от жизни, иначе наступит отчаяние. Примерно те же перипетии творились с Сергеевым, только у него были многочисленные браки, встречи. Финал его жизни - последний спасительный рывок в любовь к Сабрине. Далее следовал единственный исход - смерть. Муза многократно анализировала дела Михаила, Сергеева - все опять сводилось к маршрутам по этапам подобной схемы. Значит вывод прост: во-первых, уходить от интриги! Во-вторых, искать прочной защиты, но верной, надежной, без очередного греха! В-третьих, не впадать в отчаяние, ибо это само по себе грех, ведущий все равно к смерти! Ошибок у Сергеева и Михаила было много: они постоянно вертелись в роковом поле интриг, выстроенных, безусловно, не по их собственной воле. Но эти два относительно умных человека позволяли втянуть себя в эпицентр таких событий, а надо было всеми способами избегать их. Срабатывал какой-то коварный самосадизм - они, словно, напрашивались, конечно, любопытства ради, приглашения на казнь! Защита их была суетна, непродуктивна (а у Михаила и вовсе ошибочна). Все это - всплески вещего заблуждения, безумия, за которым обязательно следует смерть! Муза просила Бога избавить от подобной заданности оставшихся на земле близких ей людей. Бог, по видимому, не отвернулся от ее просьб. А, скорее всего, Всевышний давно предписал особый исход событиям и без просьб отчакявшейся женщины: Феликс возглавил и продолжил дело своего друга Магазанника, и никто этому не смог помешать; Владимир закончил летний отпуск в печали, но оставался живым и здоровым. Он с радостью приступил к учебе военному делу. Володя уже понял какое направление в ратном труде ему предопределено Богом. А самое главное, что у него в сознании и сердце, наконец-то, родилось откровение, если угодно, святое правило - завет слушаться только Бога! Определилась и житейская стезя новых родственников Володи. Стало понятным, что им необходимо быть всем вместе, поддерживать друг друга. Но, безусловно, и молодежь, и стариков ждали новые испытания, открывались новые страницы повести жизни. Скорее всего, новые события будут составлять целый том повествования: сложится целая отдельная книга, в которой, не спеша, обстоятельно, с досужим размышлением, стоит описать все от начало до конца - абсолютно достоверно! Именно тогда и возымело действие Откровение Святого Иоанна Богослова (14: 13) в виде гласа свыше, который способен услышать лишь посвященный, получающий покровительство от Оракула Петербургского: "И услышал я голос с неба, говорящий мне: напиши: отныне блаженны мертвые, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними". Так будем же достойно выполнять каждый свою миссию - писатель и читатель, друг или враг! Антракт, посвященные! *** А.Г.Федоров ОРАКУЛ петербургский - 3 - (РЕЛИГИЯ - ФИЛОСОФИЯ - БЫТИЕ) Первое Послание к Коринфянам Святого Апостола Павла (1: 20): Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Санкт-Петербург 2001 г ББК 84 (2Рос = Рус) 6 Ф(33) Федоров А.Г. Оракул петербургский: Книга 3 (Религия - Философия - Бытие). СПб., 2001. - 320 с. ISBN 5-87401-085-8 В третьей книге "Оракула" продолжается повествование о трудностях и радостях жизни в современной России, но главные герои уже умеют выходить за пределы привычек и привязанности к "суровой отчизне". Жанр произведения позволяет вплотную приближаться к тому, что свойственно роману-назиданию, роману-проповеди, но только не роману-исповеди. Но и здесь в полной мере сохраняются принципы уважительного отношения к читателю, обеспечивающие ему возможность включаться в творческий процесс, додумывая вместе с автором варианты "душевных терзаний" героев романа. Интрига приключения присутствует везде, в нее поневоле втягиваются участники событий, однако, по главной сути, даже у молодых действующих лиц жизнь развивается по спирали, очень похожей на повороты судеб представителей предыдущих поколений. ISBN 5-87401-085-8 ( Издательство "Акционер и К[0]", 2001 ( А.Г.Федоров, 2001 Оглавление: стр. Послание первое: Тошнота 4 7.1. Забытье 13 7.2. Пора выкарабкиваться 23 7.3. Загадки памяти 25 7.4. Явление кота народу 30 7.5. Возвращение из ада 32 7.6. Воспоминания 37 7.7. Разговор с колдуньей 40 7.8. Письмо 47 7.9. Женская непосредственность 49 7.10. Блевотина 51 7.11. Психологическая диверсия 59 7.12. Ужас 63 Послание второе: Маленький Принц 70 8.1. Нинон 76 8.2. О принцах и принцессах, да нищих душах 84 8.3. Воспоминания 89 8.4. Эскулапство 91 8.5. Переполох в доме 100 8.6. Памятная прогулка 105 8.7. Танталовы муки 109 8.8. Версии 114 8.9. Смерть, где твое жало? 119 8.10. Ад! Где твоя победа? 129 Послание третье: Так говорил Заратустра 132 9.1. Арест по-парагвайски 140 9.2. Отвлеченная философия и вещая реальность 142 9.3. Время "рвать нитку" 151 9.4. Информация для размышления 172 9.5. Скрытный поиск 176 9.6. Набег 182 9.7. Мучача - по-испански девушка 185 9.8. Заколдованный круг 187 9.9. Инсайт 192 9.10. Реальность 195 Happy end 203 Post scriptum 206 Послание первое: Тошнота Французский уникальный писатель - для краткости и нагнетания некой таинственности спрячем его имя за частокол роскошной аббревиатуры ФУП - мог требовать от мыслящей публики того, чтобы к нему относились с искренним уважением и почитанием не только при жизни, но и после смерти. Он встретил кончину спокойно, не делая из этого истории. Но историю чаще всего "организуют" после смерти заметного человека те, кто вовремя не сподобился узнать по-настоящему и оценить ушедшего: отчизна всколыхнулась и всхлипнула общепопуляционным стоном. В данной повести имеет место тот счастливый случай, когда лучики славы успели достичь затылка виновника торжества - ему даже успели присудить Нобелевскую премию за вклад в литературу. Как бы подводя итог сделанному и отмеченному "благодарным человечеством", ФУП, уже протягивая хладеющую длань старухе с косою, скромно, но многозначительно прошептал, правда, основательно сдавленным болезнями голосом: "Сделано то, что надо было сделать". Сограждане перемешивали сострадание с ликованием, отдавая дань традиции наслаждения причастностью к бытию великой личности на земле Франции. Парижский литературный еженедельник (Les Nouvelles litteraires), как бы обобщая всплеск общенациональной гордыни и достойно резонируя литературно-журналистские рыдания по поводу, честно говоря, закономерного для старого человека события, грянувшего 15 апреля 1980 года, заявил, что общественность прекрасно понимает ценность "даже 20 неизданных страниц" последнего из могикан. Всем должно быть ясно, что страницы те "важнее для нашего существования, нежели все нагроможденье трактатов наших признанных философов". Смерть любого человека - это несчастье, горе, а если речь идет о "национальном достоянии", то следствием невосполнимой утраты, естественно, является вселенский плач. Трудно сказать, были ли приятны эти признания самому пострадавшему, наблюдавшему за кутерьмой признания уже из-за облаков, - ведь он являлся человеком атеистического мировоззрения, круто замешанного на иронии и сарказме, да еще на профессиональном занятии философией. Этот человек, будучи физически далеко не гигантом, изуродованный огромным числом болезней, уже несколько лет совершенно слепой, при жизни не очень-то чикался с общественным мнением ни у себя на родине, ни в других уголках планеты Земля. Он сочетал в себе эрудицию философа и талантище великолепного прозаика. Вот почему в купе со склонностью к эпатажности, раскованности все собранные качества можно отнести к разряду характеристик, присущих уникальной личности - индивидууму, философу, писателю, драматургу. Альберт Камю - другой нобелевский лауреат, так рано ушедший из французской литературу по роковому стечению обстоятельств (погиб в автомобильной катастрофе 4 января 1960 года), - когда-то сказал: "Хотите философствовать - пишите романы". ФУП в этом смысле был последовательным философом-литератором. Он начал свою особую философию даже раньше Камю, ибо Бог санкционировал его появление на свет почти на восемь лет раньше, чем Альберта Камю. Да и условия жизни, воспитания, получения образования сильно отличались у этих писателей. Камю был интеллигентом первого поколения - "кухаркин сын". Он рано начал работать и параллельно учиться, причем, все происходило в далеком и неспокойном Алжире - во французской колонии. Только благодаря огромному трудолюбию и одаренности юноша выкарабкался на поверхность океана людских страстей. История жизни ФУПа была значительно благополучнее, хотя и в ней собрались иные несчастья, но тоже с великим перебором. Двух философов-писателей связывало единое увлечение экзистенциализмом - направлением в философии и литературе, ставившим во главу угла "человеческое существование", а не "общественное развитие". Хотя, серьезно рассуждая, кто может отделить первое от второго? Потом эти два титана повздорят, разойдутся во взглядах, но только в частностях. Они останутся верными адептами основной идеи экзистенциализма - психологический мир отдельной личности дороже всего. И будет прослеживаться в их творчестве некая духовная перекличка по типу неосознанных, непрограммируемых реверсивных диад: "Тошнота" - "Чума" или "Стена"- "Посторонний", "Детство вождя" - "Взбунтовавшийся человек". Там и сям будет тянуться лямка доказательств "абсурдности бытия человека" - сладкая и противная, наивная и сакраментальная идея, чавкающая в философских челюстях, как смачная жевательная резинка. И эти два великих писателя-философа будут, как увлеченные дети, раздувать эту хорошо разжеванную резинку до величины шара в виде трепещущей социальной проблемы и давать ей с треском лопаться. Наверное, суть единого взгляда двух уникальных писателей отражает эпиграф, взятый Камю из литературного багажа Даниеля Дефо для своего эпохального романа "Чума", вышедшего в 1947 году, почти на десять лет позже, чем роман сотоварища по перу - "Тошнота". Эпиграф гласит: "Если позволительно изобразить тюремное заключение через другое тюремное заключение, то позволительно также изобразить любой действительно существующий в реальности предмет через нечто вообще несуществующее". ФУП начал трудный поход в Неизведанное и Несуществующее довольно рано. Сперва была сделана основная заявка на авторское право - для чего в Пар