, бессовестно прижал глаз к щели и увидел Тристана, который
стоял лицом к кому-то невидимому, а также руку, поглаживающую голову
терпеливого бобтейла, край твидовой юбки и стройные ноги в шелковых чулках.
Ноги были красивые, крепкие и вполне могли принадлежать высокой девушке
вроде Хелен. Впрочем, долго гадать мне не пришлось: к собаке наклонилась
голова и я увидел крупным планом небольшой прямой нос и темную прядь волос
на нежной щеке.
Я смотрел и смотрел как зачарованный, но тут из приемной вылетел
Тристан, врезался в меня, выругался, ухватил меня за плечо и потащил через
коридор в аптеку. Захлопнув за нами дверь, он хрипло прошептал:
-- Это она! Дочка Олдерсона! И желает видеть тебя. Не Зигфрида, не
меня, а тебя -- мистера Хэрриота лично!
Несколько секунд он продолжал таращить на меня глаза, но, заметив мою
нерешительность, распахнул дверь.
-- Какого черта ты торчишь тут? -- прошипел он, выталкивая меня в
коридор. -- Она же спросила тебя! Так какого черта тебе еще надо? Иди туда.
Сейчас же!
Но не успел я сделать несколько робких шагов, как он меня остановил:
-- Ну-ка, погоди! Стой и ни с места! -- Он убежал и через пару минут
вернулся с белым лабораторным халатом. -- Только что из прачечной! --
объявил он и принялся запихивать мои руки в жестко накрахмаленные рукава. --
Ты чудесно в нем выглядишь, Джим: элегантный молодой хирург перед операцией.
Я побрел по коридору, а Тристан на прощание ободряюще помахал мне рукой
и упорхнул по черной лестнице.
Взяв себя в руки, я твердым шагом вошел в приемную. Хелен посмотрела на
меня и улыбнулась той же самой открытой, дружеской улыбкой, как и при первой
нашей встрече.
-- А вот теперь с Дэном плохо, -- сказала она. -- Он у нас овечий
сторож, но мы все так его любим, что считаем членом семьи.
Услышав свое имя, пес завилял хвостом, шагнул ко мне и вдруг взвизгнул.
Я нагнулся, погладил его по голове и спросил:
-- Он не наступает на заднюю ногу?
-- Да. Утром он перепрыгнул через каменную изгородь -- и вот! По-моему,
что-то серьезное. Он все время держит ее на весу.
-- Проведите его по коридору в операционную, и я его осмотрю. Идите с
ним вперед: мне надо поглядеть, в каком она положении.
Я придержал дверь, пропуская их вперед.
Первые несколько секунд я никак не мог оторвать глаз от Хелен, но, к
счастью, коридор оказался достаточно длинным, и у второго поворота мне
удалось сосредоточить внимание на моем пациенте.
Нежданная удача -- вывих бедра! И нога кажется короче, и держит он ее
под туловищем, так, что лапа только чуть задевает пол.
Я испытывал двойственное чувство. Повреждение, конечно, тяжелое, но
зато у меня были все основания надеяться, что я быстро с ним справлюсь и
покажу себя в наилучшем свете. Несмотря на мой недолгий опыт, я уже успел
убедиться, что удачное вправление вывихнутого бедра всегда очень эффектно.
Возможно, мне просто посчастливилось, но во всех тех -- правда, немногих --
случаях, когда я вправлял такой вывих, хромое животное сразу же исцелялось,
словно по волшебству.
В операционной я поднял Дэна на стол. Все время, пока я ощупывал его,
он сохранял неподвижность. Сомнений не оставалось никаких: головка бедра
сместилась вверх и назад, и мой большой палец просто в нее уперся.
Пес оглянулся на меня только один раз -- когда я осторожно попробовал
согнуть поврежденную ногу, но тут же вновь с решимостью уставился прямо
перед собой. О его нервном состоянии свидетельствовало только тяжелое
прерывистое дыхание (он даже чуть приоткрыл пасть), но, как большинство
флегматичных животных, попадавших на наш хирургический стол, он покорно
смирился с тем, что его ожидало. Впечатление было такое, что он не стал бы
особенно возражать, даже если бы я принялся отпиливать ему голову.
-- Хороший, ласковый пес, -- сказал я. -- И к тому же красавец.
Хелен погладила благородную голову по белой полосе, сбегавшей по морде,
и хвост медленно качнулся из стороны в сторону.
-- Да, -- сказала она, -- он у нас и работяга, и всеобщий баловень. Дай
бог, чтобы повреждение оказалось не слишком серьезным!
-- Он вывихнул бедро. Штука неприятная, но, думаю, его почти наверное
удастся вправить.
-- А что будет, если не удастся?
-- Ну, тогда там образуется новый сустав. Несколько недель Дэн будет
сильно хромать, и нога скорее всего навсегда останется короче остальных.
-- Это было бы очень грустно! -- сказала Хелен.-- Но вы полагаете, что
все может кончиться хорошо?
Я взглянул на смирного пса, который по-прежнему упорно смотрел прямо
перед собой.
-- Мне кажется, есть все основания надеяться на благополучный исход.
Главным образом потому, что вы привезли его сразу, а не стали откладывать и
выжидать. С вывихами никогда не следует мешкать.
-- Значит, хорошо, что я поторопилась. А когда вы сможете им заняться?
-- Прямо сейчас. -- Я направился к двери. -- Только позову Тристана.
Это работа для двоих.
-- А можно я вам помогу? -- спросила Хелен. -- Мне очень хотелось бы,
если вы не возражаете
-- Право, не знаю. -- Я с сомнением взглянул на нее. -- Ведь это будет
что-то вроде перетягивания каната с Дэном в роли каната. Конечно, я дам ему
наркоз, но тянуть придется много.
Хелен засмеялась:
-- Я же очень сильная. И совсем не трусиха. Видите ли, я привыкла иметь
дело с животными и люблю их.
-- Отлично, -- сказал я. -- Наденьте вон тот запасной халат, и
приступим.

Пес даже не вздрогнул, когда я ввел иглу ему в вену. Доза нембутала --
и его голова почти сразу легла на руку Хелен, а лапы заскользили по гладкой
поверхности стола. Вскоре он уже вытянулся на боку в полном оцепенении.
Я не стал извлекать иглу из вены и, поглядев на спящую собаку,
объяснил:
-- Возможно, придется добавить. Чтобы снять сопротивление мышц, нужен
очень глубокий наркоз.
Еще кубик, и Дэн стал дряблым, как тряпичная кукла. Я взялся за
вывихнутую ногу и сказал через стол:
-- Пожалуйста, сцепите руки у него под здоровым бедром. И постарайтесь
удержать его на месте, когда я примусь тянуть. Хорошо? Начинаем.
Просто поразительно, какое требуется усилие, чтобы перевести головку
сместившегося бедра через край вертлужной впадины. Правой рукой я непрерывно
тянул, а левой одновременно нажимал на головку. Хелен отлично выполняла свою
часть работы и, сосредоточенно сложив губы трубочкой, удерживала тело пса на
месте.
Наверное, существует какой-то надежный способ вправления таких вывихов
-- прием, безусловно срабатывающий при первой же попытке, но мне так и не
дано было его обнаружить. Успех приходил только после долгой череды проб и
ошибок. Не был исключением и этот случай. Я тянул то под одним углом, то под
другим, поворачивал и загибал болтающуюся ногу, отгоняя от себя мысль о том,
как я буду выглядеть, если именно этот вывих не удастся вправить. И еще я
пробовал отгадать, что думает Хелен, которая стоит напротив меня и
по-прежнему крепко держит Дэна... и вдруг услышал глухой щелчок. Какой
прекрасный, какой желанный звук!
Я раза два согнул и разогнул тазобедренный сустав. Ни малейшего
сопротивления! Головка бедра вновь легко поворачивалась в своей впадине.
-- Ну вот, -- сказал я. -- Будем надеяться, что головка снова не
выскочит. Иногда такое случается. Но у меня предчувствие, что все обойдется.
Хелен погладила шею и шелковистые уши спящего пса.
-- Бедный Дэн! Знай он, что готовит ему судьба, он бы ни за что не стал
прыгать через эту изгородь. А скоро он очнется?
-- Проспит до вечера. Но к тому времени, когда он начнет приходить в
себя, постарайтесь быть при нем, чтобы поддержать его. Не то он может упасть
и снова вывихнуть ногу. И пожалуйста, позвоните, чтобы рассказать, как идут
дела.
Я взял Дэна на руки, слегка пошатываясь под его тяжестью, вышел с ним в
коридор и наткнулся на миссис Холл, которая несла чайный поднос с двумя
чашками.
-- Я как раз пила чай, мистер Хэрриот, -- сказала она. -- Ну и
подумала, что вы с барышней, наверное, не откажетесь от чашечки.
Я посмотрел на нее пронзительным взглядом. Это что-то новенькое!
Неужели она, как и Тристан, взяла на себя роль купидона? Но ее широкоскулое
смуглое лицо хранило обычное невозмутимое выражение и ничего мне не сказало.
-- Спасибо, миссис Холл. С большим удовольствием. Я только отнесу
собаку в машину.
Я прошел к автомобилю Хелен, уложил Дэна на заднее сиденье и закутал
его в одеяло. Торчавший наружу нос и закрытые глаза были исполнены тихого
спокойствия.
Когда я вошел в гостиную, Хелен уже держала чашку, и мне вспомнилось,
как я пил чай в этой комнате с другой девушкой. В тот день, когда приехал в
Дарроуби. Но теперь все было совсем иначе.
Во время манипуляций в операционной Хелен стояла совсем близко от меня,
и я успел обнаружить, что уголки ее рта чуть-чуть вздернуты, словно она
собирается улыбнуться или только что улыбнулась; и еще я заметил, что
ласковая синева ее глаз под изогнутыми бровями удивительно гармонирует с
темно-каштановым цветом густых волос.
И никаких затруднений с разговором на этот раз не возникло. Возможно, я
просто чувствовал себя в своей стихии -- пожалуй, полная раскованность
приходит ко мне, только если где-то на заднем плане имеется больное
животное; но как бы то ни было, говорил я легко и свободно, как в тот день
на холме, когда мы познакомились.
Чайник миссис Холл опустел, последний сухарик был доеден, и только
тогда я проводил Хелен к машине и отправился навещать моих пациентов.
И то же ощущение спокойной легкости охватило меня, когда вечером я
услышал ее голос в телефонной трубке.
-- Дэн проснулся и уже ходит, -- сообщила она. -- Правда, пошатывается,
но на ногу наступает как ни в чем не бывало.
-- Прекрасно! Самое трудное уже позади. И я убежден, что все будет в
порядке.
Наступила пауза, потом голос в трубке произнес:
-- Огромное вам спасибо. Мы все страшно за него беспокоились. Особенно
мой младший брат и сестренка. Мы очень, очень вам благодарны.
-- Ну что вы! Я сам ужасно рад. Такой чудесный пес! -- Я помолчал,
собираясь с духом: теперь или никогда! -- Помните, мы сегодня говорили про
Шотландию. Так я днем проезжал мимо "Плазы"... там идет фильм о Гебридских
островах. И я подумал... может быть... мне пришло в голову... что... э...
может быть, вы согласитесь пойти посмотреть его вместе со мной?
Еще пауза, и сердце у меня бешено заколотилось.
-- Хорошо, -- сказала Хелен. -- С большим удовольствием. Когда? Вечером
в пятницу? Еще раз спасибо -- и до пятницы.

Даже и сейчас я словно вижу, как потемнело лицо Ралфа Бимиша, тренера
скаковых лошадей, когда я вылез из машины.
-- А где мистер Фарнон? -- сердито буркнул он.
Я стиснул зубы. Сколько раз слышал я этот вопрос в окрестностях
Дарроуби, особенно когда речь шла о лошадях!
-- Извините, мистер Бимиш, но он уехал на весь день, и я подумал, что
лучше приеду я, чем откладывать на завтра.
Он даже не попытался скрыть свое раздражение, а надул толстые, в
лиловатых прожилках щеки, сунул руки поглубже в карманы бриджей и с видом
мученика устремил взгляд в небеса.
-- Ну так идем! -- Он повернулся и, сердито вскидывая короткие толстые
ноги, зашагал к одному из денников, окружавших двор. Я сдержал вздох и пошел
за ним. Ветеринар, не питающий особой страсти именно к лошадям, в Йоркшире
частенько попадает в тягостные ситуации, и уж тем более в скаковых конюшнях,
этих лошадиных храмах. Зигфрид, не говоря уже о его профессиональных
навыках, великолепно умел объясняться на языке лошадников. Он с легкостью и
во всех подробностях обсуждал особенности и стати своих пациентов. Он хорошо
ездил верхом, участвовал в лисьих травлях и даже внешне -- длинным
породистым лицом, подстриженными усами и худощавой фигурой -- соответствовал
популярному образу аристократического любителя лошадей.
Тренеры на него просто молились, и многие -- вот как Бимиш -- считали
чуть ли не личным оскорблением, если сам он почему-либо не мог приехать к их
дорогостоящим подопечным.
Бимиш окликнул конюха, и тот открыл дверь.
-- Он тут, -- буркнул Бимиш. -- Охромел после утренней разминки.
Конюх вывел гнедого мерина, и с первого взгляда стало ясно, какая нога
у него не в порядке, -- то, как он припадал на левую переднюю, говорило само
за себя.
-- По-моему, он потянул плечо, -- сказал Бимиш.
Я обошел лошадь, приподнял правую переднюю ногу и очистил копытным
ножом стрелку и подошву, однако не обнаружил ни следов ушиба, ни
болезненности, когда постучал по рогу рукояткой ножа.
Я провел пальцами по венчику, начал ощупывать путо и у самого конца
пясти обнаружил чувствительное место.
-- Мистер Бимиш, дело, по-видимому, в том, что он ударил задней ногой
вот сюда.
-- Куда? -- Перегнувшись через меня, тренер поглядел и тут же объявил:
-- Я ничего не вижу.
-- Да, кожа не повреждена, но если нажать вот тут, он вздрагивает.
Бимиш ткнул в болезненную точку коротким указательным пальцем.
-- Ну вздрагивает, -- буркнул он. -- Да только если жать, как вы жмете,
он и будет вздрагивать, болит у него там или не болит.
Его тон начал меня злить, но я сказал спокойно:
-- Я не сомневаюсь, что дело именно в этом, и рекомендовал бы горячие
противовоспалительные припарки над путовым суставом, перемежая дважды в день
холодным обливанием.
-- А я не сомневаюсь, что вы ошиблись. Никакого там ушиба нет. Раз
лошадь так держит ногу, значит, у нее болит плечо. -- Он махнул конюху: --
Гарри, поставь-ка ему припарку на это плечо.
Если бы он меня ударил, я возмутился бы меньше. Но я не успел даже рта
открыть, как он зашагал дальше.
-- Я хочу, чтобы вы взглянули еще и на жеребца.
Он провел меня в соседний денник и показал на крупного гнедого, у
которого на передней ноге были видны явные следы нарыва.
-- Мистер Фарнон полгода назад поставил ему вытяжной пластырь. С тех
пор он тут так и отдыхает. А теперь вроде бы совсем на поправку пошел. Как,
по-вашему, можно его выпускать?
Я подошел и провел пальцами по всей длине сгибательных сухожилий,
проверяя, нет ли утолщений, но ничего не обнаружил. Тогда я приподнял копыто
и при дальнейшем исследовании нашел болезненный участок на поверхности
сгибателя. Я выпрямился.
-- Кое-что еще осталось, -- сказал я. -- Мне кажется, разумнее будет
подержать его тут подольше.
-- Я с вами не согласен, -- отрезал Бимиш и повернулся к конюху: --
Выпусти его, Гарри.
Я поглядел на тренера. Он что, нарочно надо мной издевается? Старается
кольнуть побольнее, показать, что я не вызываю у него доверия? Во всяком
случае, я еле сдерживался и надеялся только, что мои горящие щеки не слишком
заметны.
-- Ну и последнее, -- сказал Бимиш. -- Один из жеребцов что-то
покашливает. Так взгляните и на него.
Через узкий проход мы вышли во двор поменьше; Гарри открыл денник и
взял жеребца за недоуздок. Я пошел следом, доставая термометр. При моем
приближении жеребец прижал уши, фыркнул и затанцевал. Я заколебался, но
потом кивнул конюху.
-- Пожалуйста, поднимите ему переднюю ногу, пока я измерю температуру,
-- сказал я.
Конюх нагнулся и взял было ногу, но тут вмешался Бимиш:
-- Брось, Гарри, это ни к чему. Он же тихий как ягненок.
Я помедлил, чувствуя, что тревожился не напрасно, но со мной тут не
считались. Пожав плечами, я приподнял хвост и ввел термометр в прямую кишку.
Оба задних копыта ударили меня почти одновременно, но, вылетая спиной в
открытую дверь, я (отлично это помню) успел подумать, что удар в грудь на
какой-то миг опередил удар в живот. Впрочем, мысли мои тут же затуманились,
так как нижнее копыто угодило точно в солнечное сплетение.
Растянувшись на цементном покрытии двора, я охал и хрипел, тщетно
стараясь глотнуть воздух. Секунду я уже не сомневался, что сейчас умру, но
наконец, сделал стонущий вдох, с трудом приподнялся и сел. В открытую дверь
денника я увидел, что Гарри буквально повис на морде жеребца и смотрит на
меня испуганными глазами. Мистер Бимиш, однако, оставив без внимания мою
плачевную судьбу и заботливо осматривал задние ноги жеребца -- сначала одну,
потом другую. Без сомнения, он опасался, что копыта пострадали от
соприкосновения с моими недопустимо твердыми ребрами.
Я медленно поднялся на ноги и несколько раз глубоко вздохнул. Голова у
меня шла кругом, но в остальном, я как будто отделался благополучно. И
вероятно, какой-то инстинкт заставил меня не выпустить термометра -- хрупкая
трубочка все еще была зажата в моих пальцах.
В денник я вернулся, не испытывая ничего, кроме холодного бешенства.
-- Поднимите ему ногу, как вам было сказано, черт вас дери! -- закричал
я на беднягу Гарри.
-- Слушаю, сэр! Извините, сэр! -- Он нагнулся, крепко ухватил переднюю
ногу и приподнял ее.
Я поглядел на Бимиша, проверяя, скажет ли он что-нибудь, но тренер
глядел на жеребца ничего не выражающими глазами.
На этот раз мне удалось измерить температуру без осложнений. Тридцать
восемь и три. Я перешел к голове, двумя пальцами раскрыл ноздрю и увидел
мутновато-слизистый экссудат. Подчелюстные и заглоточные железы выглядели
нормальна.
-- Небольшая простуда, -- сказал я. -- Я сделаю ему инъекцию и оставлю
вам сульфаниламид -- мистер Фарнон в подобных случаях применяет именно его.
Если мои слова и успокоили его, он не подал вида и все с тем же ледяным
выражением наблюдал, как я вводил жеребцу десять кубиков пронтозила.
Перед тем, как уехать, я достал из багажника полуфунтовый пакет
сульфанидамида.
-- Дайте ему сейчас три унции в пинте воды, а потом по полторы унции
утром и вечером. Если через двое суток ему не станет заметно лучше,
позвоните нам.
Мистер Бимиш взял лекарство с хмурым лицом, и, открывая дверцу, я
почувствовал огромное облегчение, что этот омерзительный визит подошел к
концу. Тянулся он бесконечно и никакой радости мне не доставил. Я уже
включил мотор, но тут к тренеру, запыхавшись, подбежал один из мальчишек при
конюшне:
-- Альмира, сэр! По-моему, она подавилась!
-- Подавилась? -- Бимиш уставился на мальчика, потом стремительно
повернулся ко мне: -- Лучшая моя кобыла! Идем!
Значит, еще не конец. Я обречено поспешил за коренастой фигурой назад
во двор, где другой мальчишка стоял рядом с буланой красавицей. Я посмотрел
на нее, и мое сердце словно сжала ледяная рука. До сих пор дело шло о
пустяках, но это было серьезно.
Она стояла неподвижно и смотрела перед собой со странной
сосредоточенностью. Ребра ее вздымались и опадали под аккомпанемент
свистящего булькающего хрипа, и при каждом вдохе ноздри широко раздувались.
Я никогда еще не видел, чтобы лошадь так дышала. С губ у нее капала слюна, и
каждые несколько секунд она кашляла, словно давясь.
Я повернулся к мальчику:
-- Когда это началось?
-- Совсем недавно, сэр. Я к ней час назад заходил, так она была как
огурчик.
-- Верно?
-- Ага. Я ей сена дал. И у нее все было в порядке.
-- Да что с ней такое, черт подери? -- воскликнул Бимиш.
Вопрос более чем уместный, но только я и представления не имел, как на
него ответить. Я растерянно обошел кобылу, глядя на дрожащие ноги, на полные
ужаса глаза, а в голове у меня теснились беспорядочные мысли. Мне
приходилось видеть "подавившихся" лошадей -- когда пищевод закупоривало
грубым кормом,-- но они выглядели не так. Я прощупал пищевод -- все чисто.
Да и в любом случае характер дыхания был иным. Казалось, что-то перекрывает
воздуху путь и легкие. Но что?.. И каким образом?.. Инородное тело? Не
исключено, однако таких случаев мне еще видеть не доводилось.
-- Черт подери! Я вас спрашиваю! В чем дело? Как, по-вашему, что с ней?
-- Мистер Бимиш терял терпение, и с полным на то основанием.
Я обнаружил, что осип.
-- Одну минуту! Я хочу прослушать ее легкие.
-- Минуту! -- взорвался тренер. -- Какие там минуты! Она вот-вот
издохнет!
Это я знал и без него. Мне уже приходилось видеть такую же зловещую
дрожь конечностей, а теперь кобылка начинала еще и покачиваться. Времени
оставалось в обрез. Во рту у меня пересохло.
Я прослушал грудную клетку. Что легкие у нее в порядке, я знал заранее
-- несомненно, поражены были верхние дыхательные пути,-- но в результате
выиграл немного времени, чтобы собраться с мыслями.
Несмотря на вставленный в уши фонендоскоп, я продолжал слышать голос
Бимиша:
-- И конечно, это должно было приключиться именно с ней! Сэр Эрик
Хоррокс заплатил за нее в прошлом году пять тысяч фунтов. Самая ценная
лошадь в моей конюшне! Ну почему, почему это должно было случиться?
Водя фонендоскопом по ребрам, слушая грохот собственного сердца, я мог
только от всей души с ним согласиться. Почему, ну почему на меня свалился
этот кошмар? И конечно, именно в конюшне Бимиша, который в грош меня не
ставит. Он шагнул ко мне и стиснул мой локоть.
-- А вы уверены, что нельзя вызвать мистера Фарнона?
-- Мне очень жаль, -- ответил я хрипло, -- но до того места, где он
сейчас находится, больше тридцати миль.
Тренер словно весь съежился.
-- Ну что же, значит, конец. Она издыхает.
И он не ошибался. Кобылка пошатывалась все сильнее, ее дыхание
становилось все более громким и затрудненным, и фонендоскоп все время
соскальзывал с ее груди. Чтобы поддержать ее, я уперся ладонью ей в бок и
внезапно ощутил небольшое вздутие. Круглую бляшку, словно под кожу засунули
небольшую монету. Я внимательно посмотрел. Да, она прекрасно видна. А вот и
еще одна на спине... и еще... и еще. У меня екнуло сердце. Вот, значит, что!
-- Как я объясню сэру Эрику! -- простонал тренер. -- Его кобыла сдохла,
а ветеринар даже не знает, что с ней! -- Он посмотрел вокруг мутным
взглядом, словно надеясь, что перед ним каким-то чудом возникнет Зигфрид.
Я уже стремглав бежал к машине и крикнул через плечо:
-- Я ведь не говорил, что не знаю, что с ней. Я знаю: уртикария.
Он бросился за мной.
-- Урти... Это еще что?
-- Крапивница, -- ответил я, ища среди флаконов адреналин.
-- Крапивница? -- Он выпучил глаза. -- Разве от нее умирают?
Я набрал в шприц пять кубиков адреналина и побежал назад.
-- К крапиве она никакого отношения не имеет. Это аллергическое
состояние, обычно вполне безобидное, но изредка оно вызывает отек гортани --
вот как сейчас.
Сделать инъекцию оказалось непросто, потому что кобылка не стояла на
месте; но едва она на несколько секунд замерла, как я изо всех сил вжал
большой палец в яремный желоб. Вена вспухла, напряглась, и я ввел адреналин.
Потом отступил на шаг и встал рядом с тренером.
Мы оба молчали. Мы видели только мучающуюся лошадь, слышали только ее
хрипы.
Меня угнетала мысль, что она вот-вот задохнется, и, когда,
споткнувшись, она чуть не упала, мои пальцы отчаянно сжали в кармане
скальпель, который я захватил из машины вместе с адреналином. Конечно,
следовало сделать трахеотомию, но у меня с собой не было трубочки, чтобы
вставить в разрез. Однако если кобылка упадет, я обязан буду рассечь
трахею... Но я отогнал от себя эту мысль. Пока еще можно было рассчитывать
на адреналин.
Бимиш расстроено махнул рукой.
-- Безнадежно, а? -- прошептал он.
Я пожал плечами:
-- Не совсем. Если инъекция успеет уменьшить отек... Нам остается
только ждать.
Он кивнул. По его лицу я догадывался, что его угнетает не просто страх
перед предстоящим объяснением с богатым владельцем кобылы -- он, как
истинный любитель лошадей, гораздо больше терзался из-за того, что у него на
глазах мучилось и погибало прекрасное животное.
Я было решил, что мне почудилось. Но нет -- дыхание действительно стало
не таким тяжелым. И тут, еще не зная, надеяться или отчаиваться, я заметил,
что слюна перестает капать. Значит, она сглатывает!
Затем события начали развиваться с невероятной быстротой. Симптомы
аллергии проявляются со зловещей внезапностью, но, к счастью, после принятия
мер они нередко исчезают не менее быстро. Четверть часа спустя кобылка
выглядела почти нормально. Дыхание еще оставалось хрипловатым, но она
поглядывала по сторонам с полным спокойствием.
Бимиш, который смотрел на нее как во сне, вырвал клок сена из брикета и
протянул ей. Она охотно взяла сено у него из рук и принялась с удовольствием
жевать.
-- Просто не верится, -- пробормотал тренер. -- Никогда еще не видел,
чтобы лекарство срабатывало так быстро, как это!
А я словно плавал в розовых облаках, радостно стряхивая с себя недавнее
напряжение и растерянность. Как хорошо, что нелегкий труд ветеринара дарит
такие минуты: внезапный переход от отчаяния к торжеству, от стыда к
гордости.
К машине я шел буквально по воздуху, а когда сел за руль, Бимиш
наклонился к открытому окошку.
-- Мистер Хэрриот... -- Он был не из тех, кто привык говорить
любезности, и его щеки, обветренные и выдубленные бесконечной скачкой по
открытым холмам, подергивались, пока он подыскивал слова. -- Мистер
Хэрриот... я вот подумал... Ведь не обязательно разбираться в лошадиных
статях, чтобы лечить лошадей, верно?
В его глазах было почти умоляющее выражение. Я вдруг расхохотался, и он
улыбнулся. Мне было невыразимо приятно услышать из чужих уст то, в чем я
всегда был убежден.
-- Я рад, что кто-то наконец это признал! -- сказал я и тронул машину.

После того как мы с Хелен сходили в кино, уже само собой получалось,
что мы виделись чуть ли не каждый день. Не успел я оглянуться, как это
превратилось в твердо сложившийся обычай: около восьми часов ноги сами несли
меня на их ферму.
Вполне возможно, что так продолжалось бы очень долго, если бы не
Зигфрид. Однажды вечером, как у нас было заведено, мы сидели в гостиной
Скелдейл-Хауса и обсуждали события дня, прежде чем отправиться на боковую.
Вдруг он засмеялся и хлопнул себя по колену.
-- Сегодня заходил заплатить по счету Гарри Форстер. Старик что-то
расшутился -- сидел здесь, поглядывал по сторонам, и твердил: "Хорошее у вас
тут гнездышко, мистер Фарнон, хорошее гнездышко!" А потом хитро посмотрел на
меня и заявляет: "Пора бы в это гнездышко да птичку. Какое же гнездышко без
птички?"
-- Ну вам давно следовало бы к этому привыкнуть! -- сказал я и тоже
засмеялся. -- Вы ведь лучший жених в Дарроуби. И конечно, они тут не
успокоятся, пока вас не женят.
-- Э-эй, не торопитесь! -- Зигфрид задумчиво оглядел меня с головы до
ног. -- Гарри имел в виду вовсе не меня, а вас.
-- Как так?
-- А вы вспомните. Сами же рассказывали, что встретили старика, когда
прогуливались вечером с Хелен по его лугу. Ну а у него на такие вещи глаз
острый. Вот он и решил, что пора вам остепениться, только и всего.
Я откинулся на спинку кресла и захохотал.
-- Мне? Жениться? Вот потеха! Вы только представьте себе! Бедняга
Гарри!
-- Почему вы смеетесь, Джеймс? -- Зигфрид наклонился ко мне. -- Он ведь
совершенно прав. Вам действительно пора жениться.
-- Не понимаю! -- Я ошеломленно уставился на него. -- Что вы такое
говорите?
-- Как что? -- ответил он. -- Я говорю, что вам надо жениться, и
поскорее.
-- Зигфрид, вы шутите!
-- С какой стати?
-- Да черт подери! Я только-только начал работать. У меня нет денег, у
меня ничего нет! Мне даже и в голову не приходило...
-- Ах, вам даже в голову не приходило? Ну так ответьте мне: вы
ухаживаете за Хелен Олдерсон или не ухаживаете?
-- Ну, я... Мне просто... Если хотите, то, конечно, можно сказать и
так.
Зигфрид устроился в кресле поудобнее, сложил кончики пальцев и
назидательно продолжал:
-- Так-так. Значит, вы признаете, что ухаживали за ней. Пойдем дальше.
Она, насколько я могу судить, весьма и весьма привлекательна: всякий раз,
когда она проходит по площади в рыночный день, машины только чудом не
налетают друг на друга. Все признают, что она умна, обладает прекрасным
характером и отлично готовит. Быть может, вы против этого спорить не
станете?
-- Разумеется, нет, -- ответил я, обозлившись на его тон
снисходительного превосходства. -- Но к чему все это? Зачем вы произносите
речь, словно судья перед присяжными?
-- Я просто аргументирую мою точку зрения, Джеймс. А именно: вы
встретили девушку, которая может стать для вас идеальной женой, и ничего не
предпринимаете! Говоря без обиняков, я предпочту, чтобы вы перестали валять
дурака и взглянули на дело серьезно.
-- Все далеко не так просто! -- сказал я раздраженно.-- Я же только что
объяснил, что сначала мне нужно тверже встать на ноги... да к вообще я
знаком с ней всего несколько месяцев -- этого же недостаточно, чтобы так
сразу и жениться. И еще одно: по-моему, я не нравлюсь ее отцу.
Зигфрид наклонил голову набок, и я даже зубами скрипнул -- такая
святость разлилась по его лицу.
-- Послушайте, старина, не сердитесь, но я должен вам кое-что сказать
откровенно для вашей же пользы. Осторожность, бесспорно, прекрасное
качество, но порой вы перегибаете палку. Этот маленький изъян в вашем
характере проявляется постоянно и во всем. Вот, скажем, в той робости, с
какой вы решаете затруднения, возникающие в вашей работе. Вы всегда
действуете с оглядкой, маленькими шажками, тогда как следует смело бросаться
вперед. Вам чудятся опасности там, где их и быть не может. Учитесь
рисковать, дерзать. А то ваши собственные сомнения подрезают вам поджилки.
-- Короче говоря, я жалкий безынициативный болван?
-- Ну послушайте, Джеймс, я ведь ничего подобного не говорил, но,
кстати, еще одна вещь, которой я хотел бы коснуться. Я знаю, вы меня
извините. Но, боюсь, пока вы не женитесь, я не могу рассчитывать на вашу
полноценную помощь. Ведь, откровенно говоря, вы все больше доходите до такой
степени обалдения, что уж, наверное, половину времени пребываете в
сомнамбулическом состоянии и сами не понимаете, что делаете.
-- Да что вы такое несете? В жизни не слыхивал подобной...
-- Будьте добры, дослушайте меня до конца, Джеймс. Я говорю чистейшую
правду: вы бродите, как лунатик, и у вас появилась прискорбная привычка
глядеть в пустоту, когда я с вами разговариваю. От этого, мой милый, есть
только одно средство.
-- И крайне незамысловатое! -- закричал я. -- Ни денег, ни собственной
крыши над головой, но женись очертя голову, с ликующим воплем. Все так
просто и мило!
-- Ага! Ну вот, вы опять сочиняете всякие трудности. -- Он засмеялся и
поглядел на меня с дружеским сожалением. -- Денег нет? Так вы же в недалеком
будущем станете моим партнером, повесите табличку со своими титулами на
решетку перед домом, и, следовательно, хлеб насущный будет вам твердо
обеспечен. Ну а что до крыши... Посмотрите, сколько комнат пустует в этом
доме! Вам совсем нетрудно будет устроить себе наверху отдельную квартирку.
Иными словами, ваши возражения -- полнейшие пустяки.
Я запустил пятерню в волосы. Голова у меня шла кругом.
-- У вас все это получается так просто!
-- Это же и есть ПРОСТО! -- Зигфрид выпрямился в кресле.--
Отправляйтесь к ней сейчас же, сделайте предложение и обвенчайтесь до конца
месяца! -- Он укоризненно погрозил мне пальцем. -- Жизнь, как крапиву, надо
хватать сразу и крепко, Джеймс. Забудьте вашу манеру мямлить по каждому
поводу и запомните, что сказал Брут у Шекспира. -- Он сжал кулак и гордо
откинул голову. -- "В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем
мы успеха..."
-- Ну хорошо, хорошо, -- буркнул я, утомленно поднимаясь на ноги. --
Достаточно. Я все понял и иду ложиться спать.
Вероятно, я не единственный человек, чья жизнь полностью переменилась в
результате одного из непредсказуемых и случайных зигфридовых взрывов. В тот
момент его доводы показались мне смехотворными, но семя пало на благодарную
почву и буквально за одну ночь проросло и распустилось пышным цветом. Вне
всяких сомнений, это он повинен в том, что еще относительно молодым
человеком я оказался отцом взрослых детей, -- ведь когда я объяснился с
Хелен, она ответила мне "да" и мы решили пожениться немедленно. Правда,
сначала она как будто удивилась, -- возможно, она разделяла мнение Зигфрида
обо мне и подозревала, что я буду раскачиваться несколько лет.
Но так или иначе, не успел я оглянуться, а все уже было улажено, и,
вместо того чтобы скептически усмехаться самой возможности такой идеи, я
увлеченно обсуждал, как мы устроим свою квартирку в Скелдейл-Хаусе.

В моей ветеринарной практике были свои темные стороны, и в первые годы
я больше всего боялся министерства сельского хозяйства.
Быть может, кому-то это покажется странным, но я не преувеличиваю.
Страх мне внушала всяческая писанина -- все эти извещения, сводки и анкеты.
Что касается непосредственно работы, то, как мне казалось, я со всей
скромностью мог сказать, что справляюсь с ней. В моей памяти еще живы
туберкулиновые пробы, которые я делал в неимоверном количестве. Выстригаешь
крохотный, точно выбранный участок на коровьей шее, вводишь иглу строго в
толщу кожи и впрыскиваешь одну десятую кубика туберкулина.
Это было на ферме мистера Хилла, и я смотрел, как под иглой вздувается
вполне удовлетворительная внутрикожная "горошина". Именно так и полагалось
-- "горошина" свидетельствовала, что ты добросовестно выполняешь свои
обязанности и проверяешь животное на туберкулез.
-- Шестьдесят пятый, -- объявил фермер и обиженно покосился на меня,
когда я посмотрел номер в ухе.
-- Напрасно только время теряете, мистер Хэрриот. У меня тут весь
список, и в нужном порядке. Нарочно для вас составил, чтобы с собой забрали.
Но меня грызли сомнения. Все фермеры свято верили, что содержат свою
документацию в полном порядке, но я уже на этом попадался. Сам я по числу
промахов в составлении документов бил все рекорды, и дополнительная помощь
фермеров мне совершенно не требовалась.
И все же... все же... соблазн был велик. Я взглянул на зажатый в
мозолистых пальцах лист с длинными столбцами цифр. Если я его возьму, то
сэкономлю массу времени. Здесь оставалось более пятидесяти животных, а до
обеда надо еще проверить два стада.
Я взглянул на часы. Черт! Уже порядочно отстаю от графика! Меня
захлестнуло знакомое чувство безнадежной беспомощности.
-- Хорошо, мистер Хилл, я его возьму. И большое спасибо.-- Я сунул лист
в карман и двинулся дальше по коровнику, торопливо выстригая шерсть и втыкая
иглу.
Неделю спустя на открытой странице еженедельника я увидел страшную
запись: "Позв. мин.". По обыкновению, у меня кровь застыла в жилах, хотя эта
криптограмма, написанная почерком миссис Холл, просто означала, что меня
просят позвонить в местный отдел министерства сельского хозяйства. Но с
другой стороны, из этой просьбы следовало, что у меня снова рыльце в пушку.
Я протянул дрожащую руку к телефону.
Как всегда, трубку сняла Китти Пэттисон, и я уловил в ее голосе нотку
жалости. Она была очень симпатичной молодой женщиной, заведовала штатами и
знала о моих безобразиях все. Когда погрешности оказывались не слишком
велики, Китти нередко сама доводила о них до моего сведения, но если за мной
числился тяжкий грех, за меня брался лично Чарлз Харкорт, региональный
инспектор.
-- А, мистер Хэрриот! -- весело сказала Китти. (Я знал, что она мне
сочувствует, но ничем помочь не может.) -- Мистер Харкорт хотел бы
поговорить с вами.
Ну, все! Эта зловещая фраза всегда вызывала у меня сердцебиение.
-- Спасибо, -- хрипло пробормотал я в трубку и целую вечность ждал,
пока она переключит телефон.
-- Хэрриот! -- Зычный голос заставил меня подпрыгнуть.
Я сглотнул.
-- Доброе утро, мистер Харкорт. Как вы себя чувствуете?
-- Я скажу вам, как я себя чувствую. Доведенным до исступления. (Я живо
представил себе породистое холерическое лицо, не розовое, как всегда, а
побагровевшее, и горящие гневом зеленоватые глаза.) Проще говоря, я зол как
черт!
-- А-а...
-- Нельзя ли без ваших "а"? Вы тоже сказали "а", когда сделали прививку
корове Фрэнкленда, хотя она покойница уже два года! В толк не возьму, как
вам это удалось. Чудотворец, да и только! А сейчас я проверял результаты
вашей работы у Хилла в "Хайвью", и среди коров, прошедших пробу, обнаружил
номера семьдесят четыре и сто три. А согласно нашим данным, он продал их
полгода назад на ярмарке в Бротоне, и, следовательно, вы сотворили очередное
чудо.
-- Я очень сожалею...
-- Не сожалейте, это же просто диву достойно! Вот передо мной цифры --
измерения кожи и прочее. Как я вижу, вы установили, что у обеих кожа
тонкая,-- установили, хотя они находились от "Хайвью" в пятнадцати милях.
Поразительная сноровка!
-- Ну, я...
-- Ладно, Хэрриот, я кончаю шутить. И намерен сказать вам в очередной и
последний раз... Надеюсь, вы слушаете?-- Он перевел дух, и я словно увидел,
как он ссутулил тяжелые плечи, прежде чем рявкнуть в трубку: -- Впредь
СМОТРИТЕ ИХ ЧЕРТОВЫ УШИ!
Я беспомощно залепетал:
-- Да, конечно, мистер Харкорт, обязательно! Уверяю вас, что теперь...
-- Хорошо, хорошо. Но это еще не все.
-- Не все?
-- Да, я не кончил. -- В его голосе появилась тягостная усталость.--
Могу ли я попросить, чтобы вы припомнили корову, которую вы изъяли как
туберкулезную у Уилсона в "Лоу-Паркс"?
Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Начало было грозным.
-- Я ее помню.
-- Ну так, милый мой Хэрриот, может быть, вы помните и нашу небольшую
беседу о документации? -- Чарлз был весьма порядочным человеком и всячески
пытался сдержать свое негодование, но это ему дорого давалось. -- Хоть
что-нибудь из нее запало в вашу память?
-- Ну разумеется.
-- В таком случае почему, ну почему вы не прислали мне квитанцию о
сдаче на убой?
-- Квитанцию о... Разве я не...
-- Нет, вы не! -- перебил он. -- И я просто не в силах этого понять.
Ведь в прошлый раз, когда вы забыли переслать копию соглашения об оценке, я
разобрал с вами всю процедуру по порядку.
-- Я, право, крайне сожалею...
В трубке раздался тяжелый вздох.
-- И ведь это так просто? -- Он помолчал. -- Ну вот что: давайте еще
раз пробежимся по всей процедуре, согласны?
-- Да-да, конечно.
-- Отлично, -- сказал он. -- Итак, обнаружив больное животное, вы
вручаете владельцу извещение Б-двести пять Д. Т., форму А, то есть извещение
о выбраковке и изоляции указанного животного. Затем (я слышал, как он
ударяет пальцем по ладони, перечисляя пункт за пунктом) следует Б-двести
семь Д. Т., форма В, извещение о забое. Затем Б-двести восемь Д. Т., форма
Г, свидетельство о вскрытии. Затем Б-сто девяносто шесть Д. Т., справка
ветеринарного инспектора. Затем Б-двести девять Д. Т., соглашение об оценке,
а в случае разногласия с владельцем еще и Б-двести тринадцать Д. Т.--
назначение оценщика. Затем Б-двести двенадцать Д. Т. извещение владельцу о
времени и месте забоя, а также Б-двести двадцать семь, квитанция о сдаче
животного для забоя, и, наконец, Б-двести тридцать Д. Т., извещение о
приведении в порядок и дезинфекции помещения. Черт побери, любой ребенок
сразу усвоил бы такую процедуру. Она же на редкость проста, вы согласны?
-- Да-да, конечно, несомненно.
На мой взгляд, простой ее назвать было никак нельзя, но я предпочел
обойти этот факт молчанием. Он уже спустил пары, и не стоило вновь доводить
его до кипения.
-- Благодарю вас, мистер Харкорт, -- сказал я. -- Постараюсь, чтобы это
не повторилось.
Я положил трубку, чувствуя, что все сошло сравнительно благополучно, но
тем не менее меня еще долго била нервная дрожь. Беда была в том, что
министерские контракты имели или нас огромную важность. В те трудные дни мы
сводили концы с концами главным образом благодаря им.
Уж эта выбраковка туберкулезных животных! Когда ветеринар обнаруживал
ко