ер. 3  июля,  еще не  категорически,  он  пытался
остановить  фон  Бока,  выдержавшего  ради  дальнейшего  движения  к  Москве
свирепое столкновени  с ним  и Гальдером  (?!), опасавшимися за фланги.  Для
Гитлера  успех  наступления  выражался  цифрой  пленных  (чем  в  Балканской
кампании  он не  интересовался). А  фон Бок  понимал  значение деморализации
противника,    кратковременность   этой    деморализации   и   необходимость
использовать  ее  с максимальной  энергией  для  еще большей деморализации и
достижения  главной цели -- выигрыша войны.  Для  этого нельзя Красной Армии
давать передышки, удары должны сыпаться на нее градом, и вермахт способен на
это, он мобилен!
     Но  такие  вещи  диктаторам  не разъясняют.  В аудиенциях нельзя  учить
властителя аксиомам стратегии. Приходится делать  вид,  что вожди и сами все
понимают.  Положение обязывает.  Положение солдата перед  главнокомандующим.
Все  же разгневанный фон Бок ответил,  что на пути к  Смоленску уже  взято в
плен более ста тысяч русских и эта цифра растет ежедневно.
     Ему удалось отстоять свое мнение. Не надолго.
     Наиболее интересно в этом эпизоде изменение позиции Гальдера.
     После  войны,  анализируя  в  беседе с  Лидделом  Хартом причины  срыва
молниеносной войны,  Гальдер  и фон  Рунштедт назвали  одной  из  главнейших
причин неожиданную многочисленность советских войск на Украине. В  оригинале
у Харта  стоит слово <i>awkward</i>,  что в переводе означает <i>неуклюжий,  неловкий,
неудобный, затруднительный</i>. Интерпретируя  это  признание,  нельзя забывать,
что  о  концентрации советских войск  на  Украине германская разведка знала.
Стало  быть, не  это было  для  немцев неожиданностью.  Тогда - что? Видимо,
предположение,  что,  коль  на  Украине  войск   много,  то   на  Московском
направлении  еще  больше!  Экстраполяция эта  была  неправомерна.  Она  тоже
исходила  из  предположения,   что   Сталин   придерживается  оборонительной
стратегии.  Немцы пока не  ждали  от него наступательных  действий. А он,  и
впрямь будучи к ним не готов, но готовя в тайне и зная, что передвижку войск
не скрыть, дислоцировал  их на главном направлении, на Украине,  постепенно,
за годы до удара.
     Как  бы то ни  было,  на  основании  разведданных и этого предположения
предпочтение при распределении сил между группами  армий  было отдано группе
"Центр". И в результате вермахт распределен оказался обратно пропорционально
силам советских  войск.  Группа  "Центр"  вырвалась  вперед, а  группа  "Юг"
отстала больше, чем готов был допустить даже  Гальдер, чтобы санкционировать
наступление  на  Москву  одной  лишь  группой  "Центр",  хотя  бы и с  двумя
танковыми  армиями Гота и Гудериана мимо противостоящего группе "Юг" Киева с
его  Юго-Западным  фронтом.  Равномерного  наступления по  всему  фронту  не
получилось, и Гальдер оробел,  его заворожила  карта оперативной обстановки.
Поправка фюрера  в план операции  "Барбаросса"  стала реальностью, а Гальдер
отступился от фон Бока. (Потом он опомнился -- поздно!)
     Но фон  Бок  теперь, в соприкосновении  с войсками Красной  Армии, видя
растерянность, а то и панику,  воочию оценивая реалии (уровень командования,
обученность и оснащенность противника, отсутствие связи между соединениями и
координации между родами войск)  наново понял,  что фактор  растерянности --
кратковременный  фактор,  но  он  и  есть  шанс  вермахта,  единственный   и
неповторимый.  Вероятно, он  понял,  что  эту  войну  выиграть  можно,  лишь
действуя ошеломляюще{53} и  непреклонно. И что решающий миг войны -- вот он,
здесь  и  сейчас,  пока  русские  не  опомнились.  (Еще  раз  вспомним:  это
происхожило,  когда  вождь  дотянулся наконец до микрофона  и выступил перед
страной...) Промедление смерти подобно!
     Простые истины труднее всего доказуемы...
     Драма фон Бока --  общая драма  военных.  Они  привыкли командовать,  а
убеждать не умеют. Да  и кого предстояло убедить? Гитлера?  Кто  в состоянии
убедить маньяка?
     Похоже, Гальдер в  послевоенных  беседах сам  от себя  скрывал,  что  с
Гитлером и против фон Бока сколотил гроб  нацизму.  А честный вояка  фон Бок
едва  не  привел нацизм  к триумфу -- и  тоже, как и Гальдер, вовсе не наци.
Ухмылки Истории...
     Но пока вермахт все еще улучшал исходную для удара на Москву позицию, а
Гальдер в своем военном  дневнике именно в эти дни  кипел гневом в адрес фон
Бока по поводу его <i>легкомысленного</i> наступлении  на  Рославль. Между тем, фон
Боку понадобилось  всего пять  дней, чтобы привести  войска  в порядок после
Рославля,  который стал  еще  одним его  триумфом -  и  еще  одной трагедией
Красной Армии{54}.
     16 июля Смоленск пал. Потери были умеренны,  а  соотношение страшно: на
убитого  солдата  вермахта  приходилось  22   убитых  бойца  Красной  Армии.
Советские войска  в  районе  Смоленска  предпринимали  ожесточенные  атаки с
громадным уроном для достижения незначительных  тактических целей. Скованные
дивизиями вермахта, они оставались в стороне от оси движения танкового клина
на Москву и помешать ему не могли.
     Но   маниакальность   Гитлера  была  так   же   непоколебима,   как   и
маниакальность Сталина. Эти  победы укрепили  его во мнении, что он успеет и
всю  Красную Армию перемолоть,  и  в  Москву  войти --  до  холодов. И рыбку
съесть, так сказать, и ушицы напиться. И вместо простого отражения навальных
атак с  продолжением движения  на  Москву  и Горький  в обход  блокированных
советских усилий, он принял вызов.
     И  разгорелось   Смоленское  сражение,  в  котором  при  почти  том  же
соотношении потерь вермахт тоже оказался потрепан.
     Сражение   завершилось   27   июля.   Фон   Боку    пришлось   заняться
доукомплектованием  войск.  Результатами  сражения  стали  некоторая  потеря
времени,  колоссальные  потери  Красной Армии  и, на фоне прежнего  неумения
воевать, ожесточение ее сопротивления и подъем духа.
     Возможно,  это стало главным результатом битвы. Это и еще одно: на фоне
усиливающегося сопротивления Красной Армии недоверчивая Япония утратила веру
в молниеносную войну и решила направить свои усилия на юг.
     Впрочем, наступать на Москву вермахту не  было поздно  и  теперь.  Да и
Японии,  в случае развала СССР,  не возбранялось оккупировать Дальний Восток
даже и уменьшенной Квантунской армией.

     34. <b>"Отделять и убивать!"</b>
     Полное  название   пресловутого  <b><i>"приказа  о  комиссарах"</i></b>,  выпущенного
штаб-квартирой Гитлера 6 июня  1941 года, в самый канун  нападения на  СССР,
таково: <b><i>"Общая инструкция об обращении с политическими комиссарами"</i></b>.  Приказ
краток:  <i>"В  борьбе с  большевизмом не  рассчитывать,  что  поведение  врага
базируется  на  принципах гуманности  и  международного права;  политические
комиссары ввели  в обиход варварские, азиатские методы войны; следовательно,
они подлежат  обращению  с  максимальной  суровостью; их  расстрел на  месте
пленения  или,  тем  паче, оказания  сопротивления есть  вопрос  принципа  и
обязанность  каждого  солдата;  при   пленении  немедленно  отделять  их  от
остальных военнопленных; после отделения ликвидировать".</i>
     В преамбуле сказано:  <i>"Рассылку копий ограничить командующими армиями и
воздушными  флотами.  Ознакомление  по нисходящей  линии  производить  путем
устных инструкций".</i>
     Но как удержишь секрет нераспространением копий,  если из героев герой,
полковой  комиссар  Е.М.Фомин, глава удивительной обороны Бреста, расстрелян
там,  где победитель  должен  бы отдать  ему  салют за воинскую  доблесть на
рубеже его Родины, у  Холмских  ворот крепости, на  берегу  пограничной реки
Мухавец... От своих разве такое скроешь...
     Главное  командование  сухопутных  сил  знало  о готовящемся  приказе и
пыталось   парировать   его  приказом   Браухича   от  24  мая  1941   года,
подчеркивавшим:  <i>обязанность  войск  --  вести  военные   действия,  что  не
оставляет  им  времени  для расследований и сортировочных  операций; ни  при
каких условиях  солдаты  не смеют поступать по своему усмотрению; они всегда
обязаны действовать по приказу офицеров</i>.
     В  этом  приказе  наивность  лучших  германских  офицеров  смыкается  с
простодушием командармов РККА. И те и  другие привержены были кодексу чести.
И те и другие переоценивали  свою способность контролировать события. И те и
другие полагали, что древко знамени еще в их руках, тогда как оно давно было
в  руках  их вождей -- черное знамя! Для командармов это обернулось гибелью.
Для  генералов  вермахта -- провалом их не слишком  решительного протеста, а
впоследствии для многих заслуженной скамьей подсудимых.
     Любопытно отметить, что протест офицеров тем был слабее, чем выше  было
их  положение.  Так,  начальник оперативного  отдела  штаба  группы  "Центр"
подполковник  (позднее бригадный генерал) Хениг  фон Тресков ознакомление  с
этим  приказом считал началом своей деятельности по  устранению  фюрера.  Он
принялся уговаривать своего начальника (и дядю) Федора фон Бока вместе с его
коллегами,  командующими   группами  войск  фон  Леебом  и  фон  Рунштедтом,
отправиться к  Гитлеру.  Бок ответил: <i>"Он выставит меня  вон".</i> Бок знал, что
Браухич уже был вышвырнут фюрером дважды, не достигнув ни отзыва приказа, ни
малейших изменений в нем. На повторные просьбы фон Бок  ответил: <i>"Господа, я
уже заявил свой протест."</i>
     Неизвестно, все ли офицеры вермахта  озабочены были вопросами чести, но
все поняли:  <i>приказ, не  оставляющий  выбора противнику,  безмерно осложняет
войну.</i>  В  1942 году именно по этой причине  действие приказа  было отменено
официально, и пленных комиссаров показывали в кино. Но в 41-м, когда фон Бок
обсуждал вопрос  с командующими армиями фон Клюге, фон Вейхсом и Гудерианом,
решено было  так:  корпусным командирам  будет  устно  указано,  что  приказ
несовместим с правилами ведения войны, и ликвидация комиссаров нежелательна.
     Сопротивление офицерства  привело  к  тому, что  Гитлер  попросту изъял
вопрос  из  компетенции  войск и передал эйнзатц-группам. И  позже,  по мере
ожесточения войны, фюрер не позаботился о минимальной хотя бы человечности в
ходе военных действий. Напротив.
     <i>"Германская  армия 1941  года производила  сильное впечатление.  Прежде
всего безжалостностью  и жестокостью, --</i> вспоминает шофер  Жукова А.М.Бучин.
-- <i>Прохладный денек в конце лета. С  запада беспорядочной стаей возвращались
наши истребители  И-15 и И-16.  Машин  с  десяток.  Наверно,  они  летали на
штурмовку  и  израсходовали  боезапас.  А  вокруг  носились  два  "мессера",
подбивая пушечно-пулеметным огнем наших по очереди. Особенно жалко выглядели
наши бипланчики И-15; получив очередь, самолет клевал носом, входил в штопор
и, как  сорванный лист, устремлялся к земле. Из одного И-15 успел выпрыгнуть
летчик.  Над  ним...  развернулся  парашют.  Георгий  Константинович  и  мы,
свидетели происходившего, с облегчением вздохнули:  хоть этот спасется. Но в
ту  же  секунду  мелькнул  "мессер",  влепил  в  упор  очередь  в беспомощно
качавшегося на стропах парня  и ушел. Парашют как-то  бережно  опустил  тело
летчика на землю недалеко от нас. Подошли.  Он был совсем мальчиком, в синем
комбинезоне, кожаном шлеме, весь залитый кровью. Жуков  отрывисто  приказал:
"Предать земле с  почестями". Повернулся и пошел  прочь. Редко когда я видел
такой гнев на лице генерала, глаза сузились и буквально побелели.</i>
     <i>Через  пару дней генерал Кокорев, состоявший для поручений у Жукова, на
моей машине отправился зачем-то  в  войска на передний край. Ехали проселком
черес  лес и внезапно  выскочили на  поляну,  а на  ней  паника  --  бегают,
ополоумев, несколько десятков красноармейцев,  мечутся в  разные  стороны, а
над  ними   на  бреющем   полете   развлекается   "мессер"  --  обстреливает
перепуганных ребят. Моя "эмка" камуфлированная, и немец, видимо, не  заметил
нашего появления. Я мигом загнал  машину под дерево, в кусты.  Кокорев ушел,
мне пришлось еще  какое-то время  смотреть на кровавые похождения  мерзавца.
Даже морду ухмыляющегося убийцы запомнил, он, сволочь, был умелым летчиком и
почти притирался к земле, так что виден был через колпак М-109".</i>
     В сентябре 1941  г. у деревни  Чувахлей, Горьковской области, такой вот
охотник с бреющего полета мимоходом обстрелял  мальчонку, бродившего в ясный
полдень. Одного-единственного в  ржаном поле. Он промазал. Но тысячи тех, по
ком не  промазали,  взывали  к  мщению.  Первые полосы  газет не  испытывали
недостатка в фотографиях убитых детей и старух.
     К  молниеносной   войне  идеологически  готовиться  незачем.  Но  война
затянулась.  Идеологически  Гитлер  проиграл  ее сразу. Он  ожесточил ее  до
начала "приказом о  комиссарах" и  не сделал корректив после. Он  не считал,
что ведет войну с великой страной. Он игнорировал то, что ее население верно
традиции -- жертвовать  всем, а собственной  жизнью чуть не в первую голову,
ради свободы и независимости нищей своей родины.
     Карта, с которого пошел Гитлер, был <b><i>идеологический козырный  туз</i></b>. Война
с самого почти  начала стала народной. Она не  могла не стать отечественной.
Она не утихла бы даже при неблагоприятном ходе событий.

     35. <b>Краткое правление Наркомата Обороны</b>
     Выше  мельком сказано было, что Жуков уже в полдень  22 июня послан был
представителем  Cтавки на Юго-Западный фронт и сделал  там все возможное. 26
июня он был отозван обратно. Что же он успел за каких-то четыре дня?
     О, успел  он  много. Успел вбить в головы  штабистов  тактику  действий
против  уступающего в  численности,  но  превосходящего  мастерством  врага,
высокомобильного,   господствующего  в  воздухе,  владеющего  инициативой  и
целеустремленно  рвущегося к жизненным центрам страны в  условиях полной  ке
неготовности к обороне.
     В  описании оборонительные  меры Жукова  примитивны: контратаковать  во
всех   точках   нанесения  ударов,   вырывать  инициативу  <b><i>любой  ценой</i></b>,  не
останавливаясь перед потерями  и даже  не ожидая полной  концентрации войск,
предназначенных для  контрудара,  так как при  господстве авиации противника
это все  равно  неосуществимо. Атаковать,  атаковать,  атаковать!  Атаковать
непрерывно,  срывая график взаимодействия вермахта, -- и ни в коем случае не
позволять  ему вклинения и  обхода. При такой опасности  отводить  войска на
ближайший и  пригодный для обороны рубеж и с него атаковать  снова, пресекая
любые движения вермахта, стараясь охватить его стрелы, как ни  слабы кажутся
усилия.
     Можно лишь пытаться представить  и  сложность выполнения этого простого
наставления, и то,  на какие потери  обречены были войска  при таком способе
действий против  германской военной машины. А потери  от одних лишь действий
люфтваффе на этапе концентрации  войск для контрудара? Зато ничего подобного
Белостокскому  и  Минскому  котлам  не  было  на  Юго-Западном фронте, и это
несомненная  заслуга  и Жукова,  и  командования фронта. Войска  хоть как-то
маневрировали. А потери --  ну,  на такие потери страна обречена была вождем
изначально,  и  теперь  ничего  иного  не оставалось,  как  тормозить  танки
вермахта,  бросаясь под них. Но уже 1 июля фельдмаршал фон Рунштедт запросил
помощи от фельдмаршала  фон Бока, так как, подобно  Гитлеру, был сторонником
равномерного продвижения по всему фронту.
     Итак,  Жуков  оставил бывший  свой округ хоть  и не  в лучшем виде,  но
проинструктированным о способе ведения боевых действий. Кем был он отозван в
Москву?  Хороший  вопрос.  Хрущев сообщает,  что Сталин  затворился на даче,
выжидая.  Жуков  --  что  отозван  был  лично  Сталиным,  по  телефону, и  с
конкретным заданием: разобраться в ситуации с Западным фронтом.
     Вождь  устранился,  но  у  него  были  основания ждать,  что  вождишки,
оставшиеся,  раззиня  рот, в Кремле, приползут звать его  обратно. Ему нужно
было, чтобы  они  его  позвали.  Чтобы  почувствовали  ничтожество  свое (за
которое  и  отобраны  были  в соратники).  Чтобы забыли,  что в состязании с
Гитлером   их  прозорливейший   патрон  выказал   себя  полным  растяпой  и,
разбуженный войной,  даже  предположил,  что фюрер  не знает о нападении. Он
знал, что они приползут --  даже поджав  хвосты и себя чувствуя  виноватыми,
что не донесли до вождя правды, которой он не желал слышать,  а они, трепеща
перед ним, страшным, уничтожившим за честные высказывания людей, для державы
несравненно более  ценных, чем они, льстиво смягчали информацию о  положении
дел.
     Он,  конечно, был не в лучшей  форме, он дрожал,  но перед Гитлером, не
перед ними.
     Принять власть над страной некому было.
     Он гарантировал себя от этого, он срезал стране голову.
     Еще и  еще  перебирал он всех, мысленно  видя каждого, кто по должности
или  известности мог сказать: <b><i>"Принимаю на себя  полномочия!"</i></b> Не было таких.
Он,  может,  и  ухмылялся  иногда:  какая  предусмотрительность!   Может,  и
ужасался:     какая    работа    в    такой    огромной    стране!    Череда
политиков-оппозиционеров,  государственных   умов,  проходила   перед   ним,
завершаясь  маршалами и  командармами,  в  том  числе  теми, кто  выдающиеся
военные способности сочетал с административными. Кого пулей,  кого  аварией,
ядом, судом или бессудно...
     Он выжидал. Пил  вино,  немного, в меру, во спасение от паники. Он знал
дефекты своей психики и как-то уже научился с этим справляться. Курил много,
папиросы, возиться с трубкой не было терпения. Трясся, представляя ликование
фюрера и уготованную себе долю  и,  наверное,  мечтал: а вдруг увидит фюрер,
что  по  таким дорогам даже  на танках  доехать  до Москвы  не просто  да  и
снизойдет   до  контакта...  и  тогда,   может,  хоть  свою  судьбу  удастся
устроить... Ну  кто мог  знать, что попрет вот  так  -- без ультиматума, без
переговоров?!  Да  он  согласился бы на все,  даже  участвовать  в  войне  с
Англией. Страшно, конечно, но  все не так, как теперь.  Англия -- это далеко
от Москвы. Мог быть  и  такой  вариант.  Даже  если потери  равные, а выгоды
никакой, и тогда у России  населения больше, чем  у Германии,  после  Англии
можно  Германию додавить -- и Европа в кармане. Ублажить Гитлера ценой любых
уступок, а дальше посмотрим!
     Да, обделался капитально, что и говорить. Но вождишки приплетутся, куда
им деться... Администратор он и впрямь не им чета.
     Приплелись. Он, хоть и был уверен в их ничтожестве, в первый миг все же
оплошал,  едва  коленки не подогнул: вдруг вязать пришли? выдавать  Гитлеру?
замиряться за его счет? Но у них у самих так коленки подгибались, что страха
вождя они  старались не замечать. Они ничтожество свое  вполне сознавали, на
его место  отнюдь  не  метили,  так  что  признаки  его  страха  были  им  и
бесполезны,  и  безразличны.  Стали уговаривать: Россия --  страна  большая,
руда-нефть-уголь  даже  в Сибири  есть, многочисленное народонаселение имеет
место быть, дивизий понасобираем  --  немцам и во сне не снилось, винтовки с
патронами англичане дадут, обещали. Вернись, отец и учитель.
     Таков  был момент растерянности, на который рассчитывали и до  которого
не дожили командармы. Они-то знали,  что вождь обанкротится. Не знали  лишь,
что не прежде, чем обезопасит себя даже в банкротстве...
     Уговорили. Вернулся.  26 июня звонил  Жукову.  Виделся с ним в  Кремле.
Может, после 26-го и устранился? Когда выяснился размер катастрофы Западного
фронта? Скорее всего, именно  так. А 3-го июля  его тащили -- к микрофону, к
стране?
     3 июля он выступил по радио.  Я слушал. Со мной слушал двоюродный брат,
лейтенант,  в будущем  зампотех  8-й ракетной армии.  Он взял увольнение  со
своей  радиолокационной  установки, чтобы, в  отсутствие моих  родителей, не
смевших  отлучиться  с работы,  помочь  нам  собраться  в эвакуацию. Так,  с
бязевым  мешком в руках, не шевелясь, он и  прослушал все выступление вождя,
начинавшееся  словами,  которые никогда  не появились в печати и никогда  не
изгладятся из памяти:
     <b><i>"...</i></b> <i>К  вам обращаюсь я, друзья мои,</i>  <b><i>в этот тяжелый для  нашей  Родины
час!"</i></b>
     Голос  не  был  тверд, и зубы стучали о стакан, и судорога  сводила ему
горло, а  глотк<i>и</i>  так же отчетливы были, как слова, и это в молчании слушала
страна, две недели прождавшая выступления учителя и гения.
     Какая страна... Какой народ... Какое терпение...
     День этот знаменателен тем малоизвестным фактом, что осмелевший вождь в
авторитетном сопровождении Берии и его свиты явился в Генштаб  на ул. Кирова
--  возглавить   армию,  не   возглавленную,  как   ему  казалось.  Конечно,
обезглавленная  его  стараниями,  армия  возглавлена  была  лишь  постольку,
поскольку должности были  заполнены.  То, что  фактически  они  вакантны, не
подлежало  скорому исправлению.  В долгосрочном плане появление вождя на ул.
Кирова  сыграло  положительную роль в том аспекте,  что. увы,  не скоро,  но
где-то  с  год  спустя  подбор  людей  на  командные  должности  снова  стал
осуществляться исключительно по деловым качествам. Незачем говорить, что без
вождя Генштаб сделал бы то же и быстрее, и лучше.
     Жуков что-то обронил о  переменах  в  руководстве, произведенных  якобы
Сталиным:  решительный  и  оперативный  Ватутин назначен  начальником  штаба
Северо-Западного  фронта, аналитик  Василевский  заместителем  Жукова...  Но
выглядит все так, словно армия управлялась тогда  сама по себе. И в пределах
нищих возможностей  -- считанные же люди  остались! --  управлялась разумно.
Определяла новые назначения, и вождь их утверждал.
     Словом,  3  июля новое  оседлание армии в Наркомат  обороны  не  прошло
гладко.  Военные  взъерепенились.  Грубостей  наговорили. Наверное, помянули
прошлое. Вождю  пришлось  выслушать слова  из тех, за  какие недавно платили
жизнью.  Теперь выказал  кротость. На  этом этапе военные,  возможно, сумели
отбить  кое-кого  из личных своих друзей, числившихся за ведомством  Берии и
остававшихся в живых. (Надо понимать, что  и Берия  не всех  отдавал.  Отдай
всех -- значит, все липа и у  вождя  нет  врагов.  На кой ляд тогда  Берия?)
Сумели  даже  настоять  на более  или  менее  планомерном  отводе  армий  на
очередной рубеж. Впрочем, и  отходы планомерные и вся эта <b><i>военная демократия</i></b>
окончились в несколько дней. Расправа над руководством Западного фронта всем
показала, кто остается хозяином в армии и стране.
     И все притихли. Генштаб куда лучше вождя понимал и обстановку, и как из
нее  выйти. Ну,  хоть как  пытаться  выйти. Указаний столь великого водителя
войск, каким он зарекомендовал себя, никто в Генштабе не жаждал. Но что было
делать? Теперь, когда он дал себя уговорить, время для переворота было самое
неподходящее. Да и совершить его некому было.  И, по велению вождя, армия по
всему фронту перешла к  жесткой обороне, без маневров и фокусов, на которые,
кстати, после разгрома авиации и потери танков стала не способна  даже и при
более компетентном руководстве фронтами, соединениями и частями.

     36. <b>Звездный час</b>
     Смоленское сражение  вкупе с  твердой  поддержкой  Великобритании и США
вернуло  вождю надежду на благополучный исход его кровавой игры с  Гитлером.
Но степень его страха чудно описывается теми предложениями, которые он делал
иностранным партнерам: открыть сразу два вторых фронта -  один силами Англии
в  северной  Франции  (это летом  1941  года...),  другой, как совместное  с
Красной Армией и Королевским военно-морским флотом предприятие, в Заполярье.
Оба предложения  вождя были отклонены, как мало реалистические (<i>"Вам , Семен
Михайлович, не все ведь и объяснить  можно..."</i> ) Тогда он  затребовал в СССР
30   английских   дивизий,  заверяя,  что   согласен   на  их  подчиненность
исключительно  английскому  командованию.  Можно  представить  себе  реакцию
Военного  Кабинета, оперировавшего  в  то время  батальонами  и даже ротами.
Конечно, выдержанные бритты не смеялись. Не вслух.
     Тем не менее, развала не произошло. Страна сражалась, швыряя в огонь не
роты и не батальоны, а именно дивизии и обливаясь  кровью. А отец трудящихся
земного шара после Смоленского сражения так уверовал в благополучный  исход,
что  29  июля, беседуя с  посланником президента  Рузвельта Гарри Гопкинсом,
бодро заметил,  что занимаемая линия Одесса-Киев-Ленинград  имеет устойчивую
конфигурацию, а в октябре плохая погода парализует немецкие танки и авиацию,
и  тогда, опираясь на Киев, Москву,  Ленинград, города, где расположено  три
четверти военного  производства... (-- ? Не знаю, так в беседе с Г.Гопкинсом
заявлено самим вождем . -- П.М.) ... Красная Армия как пойдет!..
     Интересно,  с  чего он  взял,  что  линия  Одесса-Киев-Ленинград  имеет
устойчивую конфигурацию...
     В тот именно день и настал звездный час Г.К.Жукова.
     Жизнь маршала Жукова богата событиями.
     Он являлся в самый критический момент на любом участке фронта и нередко
переламывал ход событий, казавшихся безнадежными.
     Он планировал и доводил до завершения гигантские операции.
     Он подписывал акт о капитуляции Германии.
     На  белом коне  вместо вождя принимал  парад Победы (и, может, вспомнил
тогда учителей -- маршала Егорова и командарма Уборевича).
     Он бывал на торжествах, подобных описанному в предисловии к этой книге.
     Он  встречался  с  соратниками  в  застолье,  где   разговор  идет  что
называется по гамбургскому счету, мог и такое считать звездным часом.
     Но подлинным звездным часом Жукова было 29 июля 1941 года. В отличие от
рекордов и  озарений, час растянулся на много дней -- по крайней мере, до 19
августа. Похоже, маршал  знал о своем звездном часе, поскольку описал его  в
деталях, и лучшего описания не сыскать.

     "Обсудив сложившуюся на  фронтах обстановку с  начальником оперативного
управления    Генштаба     генералом    В.М.Злобиным,    его    заместителем
А.М.Василевским...   (Несомненная   описка.   Названа  предыдущая  должность
Василевского. В то время он уже был заместителем самого Жукова. -- П.М.) ...
и  другими  руководящими  работниками,  мы пришли к единственно  правильному
выводу. Суть его состояла в том, что  гитлеровское командование,  видимо, не
решится  оставить без внимания опасный для группы армий  "Центр"  участок --
правое крыло фронта  -- и будет стремиться в ближайшее время  разгромить наш
Центральный фронт. Если  это произойдет, немецкие войска получат возможность
выйти во фланг  и тыл нашему Юго-Западному фронту, разгромят его и, захватив
Киев, обретут свободу действий на Левобережной Украине. Поэтому только после
того,  как   будет  ликвидирована  угроза  для  них  на  фланге  центральной
группировки со стороны юго-западного направления,  гитлеровцы  смогут начать
наступление на Москву".

     Лишь при сопоставлении этого коммюнике с планом фон Бока делается ясно,
кто,  кроме  Жукова,  претендует на  звание величайшего  полководца минувшей
войны. Жуков 29 июля и  на миг не допускал, что немцы двинутся на Москву, не
ликвидировав  <i>"угрозу для них на  фланге центральной группировки",</i> оставив у
себя в тылу  Киевский укрепрайон. А фон Бок до конца, до самого поворота его
танков на Киевское направление, настаивал на броске мимо Киева в направлении
Москвы  и Горького.  А если бы его мнение возобладало? Стойкость  вермахта в
обороне под  Москвой зимой  1941 года (и  42-го!) доказывает, что  в 1941-42
г.г.  взламывать  оборону  вермахта даже превосходящим силами  Красной Армии
было невмочь. Под Сталинградом это удалось  сделать на участках, обороняемых
румынами. А под Москвой во время Сталинграда румын не было,  и сделать этого
не  удалось.  (Загадочная  до  поры-до  времени  фраза...)  Армии  Киевского
укрепрайона  могли  сколько   угодно  колотиться  об  оборону   вермахта,  а
механизированный клин тем временем окружил  бы Москву и овладел  Горьким. По
суху, в августе-сентябре, без  перерасхода горючего.  После чего танки могли
быть переброшены  на  Украину  для завершения  безумного и  блестящего плана
генерала Маркса.
     При  всем  громадном уважении  к  роли, которую сыграл  в войне  маршал
Жуков, лишний  раз  пожалеешь о  погубленных  командармах  РККА. Их  игровая
фантазия была  под  стать  фон  Боку.  Они предвидели бы  вариант броска  на
Москву, оставляющего Киев побоку. Генштабом такая вероятность  предусмотрена
не  была, и, к счастью, не случилось  этого лишь потому, что фюрер позарился
на Киев.

     * * *
     Киев, транспортный  узел на крайней западной  излучине Днепра.  город с
большими ресурсами населения и индустрией, представлял естественную крепость
на  пути немецкого  наступления на восток. Этот обширный плацдарм был словно
таран,  нависший  над правым  флангом фон  Бока. Чем  дальше уходили  бы его
войска  на Москву,  тем, мысля академически, опаснее  делался  Киев,  глубже
вероятный удар с плацдарма и  больше объем  отсекаемых этим ударом  немецких
войск.
     Не нужно  семи  пядей во  лбу, чтобы  понять, что  опасность  эта  была
теоретическая. При  инициативе  в  руках вермахта, при господстве в воздухе,
изможденные  и блокированные  армии  Киевского укрепрайона  оказались  бы  в
положении северной группировки вермахта в  феврале 45-го года на  Берлинском
направлении.  Ну,  потеснили  бы  противника на 12  километров...  А падение
Москвы обрубало надежды на помощь и с ними дальнейшее сопротивление.  Как бы
пропаганда  ни внедряла  в  сознание,  что <i>"падение Москвы  не  есть падение
России".</i> Далеко не все знали кутузовское изречение. Да и Москва 1941-го была
не Москва 1812-го. Чтобы это  понять, тоже не требовалось семи пядей во лбу.
Без коих также  можно  было  обойтись  для понимания того,  что  Киев  -- не
удержать.   И   что  миллионная,  закаленная  армия  Киевского  укрепрайона,
заблаговременно  отведенная на левобережный рубеж, явится заслоном на пути к
столице,  а  то  и  вовсе остановит победное  шествие вермахта.  Было, таким
образом, два пути потери  Киева -- с катастрофой и без. Но вождь через месяц
после начала войны уже подмял  армию под себя и диктовал решения, которым не
многие смели перечить.
     Жуков  смел.  Но приходится отметить, что в  клире военных, согласных с
оценкой  обстановки  в  районе   Киева,  в  его  "Воспоминаниях"  нет  имени
авторитетнейшего  на  то  время  военного --  начальника Генерального  Штаба
маршала Б.М.Шапошникова{55} ...

     "Еще  раз  тщательно взвесив все обстоятельства, проверив расчеты наших
сил  и  средств и утвердившись в правильности прогнозов,  я решил <b>немедленно</b>
доложить их Верховному Главнокомандующему. Действовать надо было <b>немедленно</b>.
Мы все  считали, что всякое <b>промедление</b> с подготовкой и проведением контрмер
будет  использовано   противником,  в   руках  которого   находилась   тогда
оперативно-стратегическая инициатива (выделено мной. -- П.М.).
     29 июля я позвонил И.В.Сталину и просил принять для срочного доклада.
     -- Приходите, -- сказал Верховный.
     Захватив карту стратегической обстановки, карту с группировкой немецких
войск, справки  о  состоянии наших войск и  материально-технических  запасов
фронтов   и  центра,   я   прошел   в   приемную   Сталина,   где  находился
А.Н.Поскребышев, и попросил его доложить обо мне.
     -- Садись. Приказано обождать Мехлиса.
     Минут  через  десять  меня  пригласили  к  И.В.Сталину. Л.З.Мехлис  уже
находился там.
     Ну, докладывайте, что у вас, -- сказал И.В.Сталин".

     Мехлис?   Одно   лишь   его   явление,   да   еще   с   заднего   хода,
свидетельствовало,  что Жуков  близок  к  опале.  Это  также  лишний  случай
поссорить Жукова с Мехлисом. (Да они и так не переносили друг друга.) Просто
так, на всякий случай...
     Мы еще не раз отметим умение вождя ссорить своих генералов.

     "Разложив на столе свои карты, я подробно доложил обстановку, начиная с
северо-западного и кончая юго-западным  направлением. Привел цифры  основных
потерь..."

     Какими цифрами  оперировал  Жуков? Болезненный вопрос.  Докладывал ли о
своих потерях? Или только о том, что в строю?

     "...  по  нашим фронтам  и ход  формирования резервов. Подробно показал
расположение войск  противника,  рассказал  о группировках немецких  войск и
изложил предположительный характер их ближайших действий.
     И.В.Сталин  слушал внимательно.  Он  перестал  шагать  вдоль  кабинета,
подошел к  столу  и,  слегка  наклонившись, стал  внимательно  рассматривать
карты, до мельчайших надписей на них".

     Хозяин заинтересован. Добрый знак. Но пес настроен -- грызть. Следующий
эпизод  выдуман,  но правдоподобен до  зрительной  иллюзии.  Он предшествует
появлению Жукова в кабинете хозяина. Хозяин и пес.
     Хозяин:
     --  Слушай, тут Жуков этот... Что с ним делать? Упрямый, понимаешь, как
не  знаю кто... Все долбит про военную науку, понимаешь, а немцы  наступают.
Сказать ему, что Политбюро обсудило деятельность Жукова на посту  начальника
Генштаба  и  решило  освободить  от  обязанностей?  А кого назначить?  Сиди,
слушай. Гавкнешь, если что.

     " -- Откуда вам известно,  как  будут действовать немецкие  войска?  --
резко и неожиданно бросил реплику Л.З.Мехлис.

     (Поразительно,  дураки  задают  небессмысленные  вопросы.  Конечно,  не
ожидая  на  них достойного  ответа.  Ведь  у  Гитлера  и  впрямь был  выбор.
Интересно  и то, что Жуков  мыслил в одном ключе с фюрером. А фон Бок мыслил
иначе. Его война была войной маневра и  психологического эффекта. Тактически
это  и   была  та   война  <i>"малой  кровью  на   чужой  территории",</i>  которую
разрабатывали  и  до  руководства   которой   не   дожили  командармы  РККА.
Психологически  это  была ставка  на  панику  и  развал  государства - нечто
подобное надеждам современных террористов.
     Но Мехлис, проживи он еще сто жизней, до подобных категорий не поднялся
бы и,  задавая свой вопрос, ничего  подобного не думал. Он  не  военный,  он
каратель, он, вставляя палки в  колеса, вероятно, надеялся, что раздраженный
Жуков брякнет: "А мне Гитлер сообщает!" Вот тут уж бери его!.. )

     -- Мне неизвестны планы, по которым будут  действовать немецкие войска,
--  ответил я, --  но, исходя из  анализа обстановки,  они могут действовать
только так, а  не иначе. Наши предположения основаны на анализе состояния  и
дислокации крупных группировок и прежде всего бронетанковых и моторизованных
войск.
     -- Продолжайте доклад, -- сказал И.В.Сталин".

     Он  слушал.  Мехлис  и  не  пытался, материи  были  вне  его понимания.
Неважно, <b><i>что</i></b> говорит начальник Генштаба... <b><i>Как</i></b> говорит с хозяином -- вот что
важно. И как ему,  Мехлису, реагировать.  Не  может  же он  быть приглашен в
святая святых просто  так и не куснуть. Если в суть дела он не врубается, то
задаст-ка он перцу этому Жукову по-нашему, по-большевистски...
     Но тут хозяин велел ему умолкнуть.
     <b><i>"Продолжайте доклад</i></b><i>."</i>

     "... -- Наиболее слабым и опасным участком обороны наших войск является
Центральный фронт.  ...Немцы  могут воспользоваться  этим  слабым  местом  и
ударить  во фланг  и тыл  войскам Юго-Западного  фронта, удерживающим  район
Киева.
     -- Что вы предлагаете? -- насторожился И.В.Сталин.
     -- Прежде всего укрепить Центральный  фронт, передав ему не менее  трех
армий,  усиленных  артиллерией.   Одну  армию  получить  за  счет  западного
направления, другую  -- за счет Юго-Западного фронта, третью --  из  резерва
Ставки.  Поставить  во  главе  фронта  опытного  и энергичного командующего.
Конкретно предлагаю Н.Ф.Ватутина.
     --  Вы  что  же,  -- спросил  Сталин, --  считаете  возможным  ослабить
направление на Москву?
     -- Нет, не считаю. Но противник, <b>по нашему мнению, здесь пока вперед не
двинется</b> (Да ведь как раз вокруг этого  и варилась тогда вся немецкая  каша!
Это-то движение  и  дискутировал противник! И еще как  собирался  двинуться!
Фюрер не дал. Он мыслил, как Жуков. Но Жуков-то о  Гитлере и  его мышлении и
понятия в описываемое время не имел. --  П.М.), а через  12-15 дней мы можем
перебросить с Дальнего Востока не менее  восьми боеспособных дивизий, в  том
числе одну танковую...
     -- А Дальний Восток отдадим японцам? -- съязвил Мехлис.
     (Это победителю при Халхин-Голе... Такт! -- П.М.)
     Я не ответил и продолжал:
     -- Юго-Западный фронт уже сейчас необходимо целиком отвести за Днепр. -
(Браво, генерал Жуков! Ваше резюме очевидно. Но радикальность Ваших выводов,
да  еще  учитывая  личность  того,  кому  Вы  это  предлагаете,  делает  Вам
высочайшую  честь. Если бы в жизни  Вам ничего больше не  довелось свершить,
если бы Вас уничтожили за дерзость, как уничтожили до  Вас сотни равных  Вам
стратегов и тактиков (о чем, кстати, Вы осведомлены были лучше, чем кто-либо
иной, что придает  Вашему шагу  еще больше  драматизма),  этот поступок  уже
давал Вам  право быть введенным в пантеон героев войны.  Браво!) - За стыком
Центрального  и  Юго-Западного  фронта сосредоточить резервы  не  менее пяти
усиленных  дивизий.  Они  будут  нашим  кулаком  и  (будут)  действовать  по
обстановке.
     -- А Киев? -- в упор смотря на меня спросил И.В.Сталин.
     -- Киев придется оставить, -- твердо сказал я.
     Наступило   тяжелое   молчание.  Я  продолжал  доклад,   стараясь  быть
спокойнее.
     -- На западном направлении... организовать контрудар с целью ликвидации
ельнинского выступа  фронта противника. Ельнинский плацдарм гитлеровцы могут
позднее использовать для наступления на Москву.
     --  Какие там  еще контрудары, что за чепуха?  -- вспылил И.В.Сталин  и
вдруг на высоких тонах бросил: -- Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?"

     Он  только что толковал  Гопкинсу об устойчивой конфигурации  фронта по
линии Одесса-Киев-Ленинград, о  промышленности, о рубеже наступления... Вряд
ли  Жуков  знал  о  беседе, представляя вождю  свой  план.  Вряд  ли  вообще
когда-либо  сопоставил эти два события  -- беседу Сталина с Гопкинсом и свое
предложение  оставить  Киев  в обмен на  устойчивую линию обороны по  левому
берегу Днепра...

     "Я не мог сдержаться и ответил:
     -- Если вы считаете, что я, как  начальник Генерального штаба, способен
только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. Я прошу освободить меня
от  обязанностей начальника Генерального  штаба  и послать на  фронт. Там я,
видимо, принесу больше пользы Родине".

     В симоновской "Глазами человека моего поколения" Жуков замечает, что на
сталинские  грубости  ему и отвечать случалось  грубо, а свой ответ вождю 29
июля передает существенно резче:
     <i>"Товарищ   Сталин,   прошу  вас  выбирать  выражения.  Я  --  начальник
Генерального штаба.  Если вы  как Верховный Главнокомандующий считаете,  что
ваш начальник Генерального штаба  городит чепуху, то его следует отрешить от
должности, о чем и прошу".</i>
     Вообще,  тон  высказываний  Жукова   о  вожде   в  мемуарах  разительно
отличается  от тона  высказываний в беседе  с Симоновым,  на  то  время  уже
прозревшим и понявшим, что вождь был  не велик и  страшен, а просто страшен.
Эта  двойственность  не  есть  желание  подделаться  под   собеседника.  Это
двойственность мышления. Не только Жукова -- всех  нас. С одной стороны, все
понимаем.  С другой  -- продолжаем  верить во вздор, в который, казалось бы,
давно  уже не  верим. <b><i>"Все  двойственно, даже добродетель."</i></b> Кто это  сказал?
Кажется,  Флобер. (Если не  помню авторства чьего-либо мудрого высказывания,
то склонен приписывать его Флоберу...)  Жуков до конца дней своих, отзываясь
о Сталине то так,  то  этак, продолжал все  же гордиться своей  близостью  к
тирану и, выражаясь примитивно, страдать от неразделенной любви.
     Однако,  возвратимся к 29 июля. Если он  и  впрямь так ответил, то не в
последнюю  очередь потому, что знал: кадровый лес  за ним  сожжен  до тла  и
вождю  не остается иного,  как лаяться с  ним, выгонять -- и звать  обратно.
Замены нет. Это -- частичное объяснение жуковской смелости. Замены не  было,
но Сталин оставался Сталиным. Зверем страшным. Жуков это знал. Что и имелось
в  виду, когда в начале книги  было сказано, что в первый период войны Жуков
проявил мужество, граничившее с безрассудством.
     В  тяжких трудах по стабилизации фронта  и  торможению  вермахта  ценой
потерь (а  в тех условиях, как уже сказано,  не  существовало иного решения,
как тормозить вермахт, о  неготовности которого  к  зиме  было  известно) он
предложил маневр  -- территорию в обмен на задержку вермахта  хоть здесь, на
днепровском рубеже. И доложил  это  самой неподходящей  аудитории,  так  как
считал,  что  -- <i>время  назрело! промедление смерти  подобно!</i> И  не позволил
тирану в очередной раз нахамить себе.
     Да, он  уже знал  себе цену. В кровавой военной  игре,  длившейся более
месяца, он сориентировался и понял,  что стоит на уровне предстоящих  задач.
Профессионал взыграл в нем  и не позволил смолчать  перед вождем,  хоть он и
понимал, чем это чревато.

     "Опять наступила тягостная пауза.
     -- Вы не горячитесь, -- заметил И.В.Сталин. -- А впрочем... Если вы так
ставите вопрос, мы сможем без вас обойтись.

     (Словно это не было  решено  заранее  и словно он  давным-давно уже  не
обходи