Эдуард Мезозойский и Эллон Синев
© Copyright Эдуард Мезозойский, Эллон Синев, 1995
Читательские отклики присылайте по
Email: ihrupalov@cterra.msk.ru",
Date: 16 Apr 1997
Срез рассказов Эдуарда МЕЗОЗОЙСКОГО и Эллона СИНЕВА
1. Первый дылехохл
2. Виктория
3. Телефон
4. Биография
а также поэтический сборник Эллона Синева "Сон длиною в жизнь"
Родились и выросли в городе Северодвинске, на Южном
берегу Белого моря. Пишем, по всей видимости, еще с прошлых
жизней и надеемся не оставить это занятие в ближайших
последующих. Эллон СИНЕВ: выпускник Поморского педагогического
университета, филолог, проживает в Северодвинске (81842)369-81,
основное занятие в настоящий момент не выяснено. Эдуард:
выпускник МГТУ им. Баумана, ходит по Москве, раздает визитки с
надписью
"GAME.EXE. Дизайнер. (095) 232-22-61,
ihrupalov@cterra.msk.ru",
но истинный характер своих занятий также скрывает
(как, впрочем, и настоящую фамилию).
...Интересно, почему это слово до сих пор не вошло в
нормативную русскую лексику? Нет, действительно, почему? Ведь
сколько же лет, тысячелетий люди вливают в себя эту
м-мер-р-рзостную жидкость, и каждый раз на следующее утро их
ломает, ломает, ЛОМАЕТ -- так почему же до сих пор мы не
приучились описывать это простым и точным словом "ломка"?
-- Игорь, так вы, значит, гуляете свадьбу полностью на
свои деньги?
...И что самое паскудное -- ведь и писатели, и поэты, и
всякие там лингвисты-филологи -- они ведь тоже, гады, только и
делали, что водку пили -- так ведь нет, так и не ввели в
словари этот термин. Оставили его для каких-то наркоманов...
Как будто после пьянства ломки не бывает.
-- И родители вам совсем-совсем ничем не помогают, да?
...И это именно ломка, ломка, и ничто иное -- лом-ка, все
ло-ма-ет, вы-ла-мы-ва-ет, все клеточки пе-ре-ла-мы-ва-ют-ся,
лом-лом, скрипят, ломаются, клом-плом-лом, лом-лом....
-- А вы где будете праздновать -- дома, в ресторане?
Боже, ну почему же все такое тяжелое -- и мысли, и руки?
Зачем надо было растягивать мальчишник на два дня?..
-- Видишь ли, Саша... -- нет, разговаривать во время
ломки -- это хуже подвига. -- Видишь ли, Саша, когда я
вспоминаю свое детство и мою первую свадьбу, которой занимались
исключительно наши родители... когда я вспоминаю эту тусовку
якобы моих любимых родственников -- которых я почему-то видел в
первый раз, -- то я чувствую, что вся моя несчастная юность
именно этим и была загублена.
Саша, главный дизайнер, оторвался от своего компьютера и
попытался поймать последние слова Игоря -- поздно, слишком
поздно. При этом, как всегда, у него возникли проблемы с
припоминанием своего последнего вопроса.
В этот момент в комнату пролился тягучий полусмрад духов,
в шлейфе которого замелькало пятно Аллочки-секретарши.
-- Алла, тебя где носит? -- воспламенился Саша. -- Я уже
полчаса фотографии жду, у меня работа стоит.
-- Как где? А на компьютере своем не смотрел?
"Какая тоска", -- проломилось в голове Игоря. Внезапно
обмороженные рыбки "хранителя экрана" застыли на месте. Из Саши
выпала парочка изысканных ругательств, и стало ясно: опять
повис сервер. Рабочий день рекламного бюро разламывался со всех
сторон.
Аллочка вздохнула -- максимально томно. Вообще-то она
была давно и наглухо убита собственными комплексами, однако все
ее существо постоянно дышало какой-то дикой ненасытностью.
-- Облом, да?
-- Сейчас наладим, -- Саша закашлял новое ругательство.
-- Где Митя?
-- А он только что уехал за тонером для принтера. И будет
не раньше чем через два часа.
-- Ты серьезно?
Игорь бухнул взглядом по клавиатуре. Все, рабочий день
для него закончился. Кроме Мити, местного технического гения,
секретами реанимации сервера не владел никто. И через два часа
он не придет, это ясно как трижды семь.
Саша страдальчески заломил руки над головой. Макет должен
быть готов к вечеру, а теперь до возвращения Мити работа не
сдвинется ни на шаг.
-- Ой, а можно я тогда погуляю полчасика? --
встрепенулась Аллочка.
"А ведь это хорошая мысль, -- заворошилась хорошая мысль
в разламывающемся мозгу Игоря. -- Сходить домой, выпить пива и
лечь СПАТЬ! Вот только кто бы меня поднял и ногами моими
пошевелил..."
-- Слушай, Сань, -- не иначе как еще один подвиг, -- я
тоже, наверное, пойду. Отдохну как раз, взбодрюсь...
-- Только ты приходи часика через три. Может, напряжемся
и успеем еще.
Напряжемся и успеем. Может. Какая наивность. Непуганая,
неломаная наивность. Будет хорошо, если макет поспеет хотя бы к
середине завтрашнего дня.
-- Если кто мне позвонит -- я ушел. Но не домой. Не надо
меня будить.
-- А если Татьяна?
-- Скажи, что ее зайчик пошел спать, Но ее я и так увижу.
Она на перерыв скоро придет.
Наверное, так бывает всегда, когда во время ломки
пытаются починить выключатель света в туалете. Сначала вниз
летит тело, потом вверх уходят цветочки обоев, потом дверь
пытается прислонить тело к полу, но оно не держится, и кино
заканчивается крупным планом дымящихся носков. Неслабо. С точки
зрения дизайна, композиции -- просто отлично!
Игорь суетливо отполз в сторону и первым делом осмотрелся
-- уши, руки-ноги целы, только вот сердце колотится где-то в
голове, на уровне висков, да руки промахиваются одна мимо
другой. Неслабо, что и говорить. Так вот люди
работают-работают, рисуют по десять часов в день рекламные
макеты за гроши, а их потом р-рраз ни за что ни про что -- и
дергом токает. И все. Полное слияние с макрокосмом и вечная
память идиотам.
Нехороший выключатель призывно щерился из лунки в стене.
Не дождетесь. Этот номер у вас больше не пройдет, ребята, свет
мы наладим попозже, когда проспимся. Например вечером. Или
вообще завтра. В темноте, как говорится, да не в обиде, а
главное -- живым. Игорь привел неумеренно ватные ноги в
вертикальное положение, чуть не поскользнулся на отвертке и
благополучно прибыл в коридор.
За трюмо его встречал друг детства Игорь Зеркальный,
бледный, как холодильник, и жалкий, как вымокший заяц. Обоих
колотило легкой дрожью. На секунду Игорь представил себя в
костюме и при галстуке, под руку с зашитой в атлас и бархат
Танькой, и чуть не рассмеялся. Вот бы был цирк, если бы меня
током убило! Пипл, свадьба отменяется! Все по домам, танцев не
будет! Точнее, вместо свадьбы -- поминки. А что? Стол уже
заказан, люди приглашены... Цирк, да и только. Эх, а ведь
сейчас как раз Танька на перерыв с работы придет!
Между тем цирк уже начинался. Сначала на лестнице
зашумели шаги, затем Игорь вдруг услышал внутри себя что-то
очень похожее на гул паровозика, въезжающего на мостик между
мозгами и печенью, насторожился -- и в следующее мгновение уже
падал лицом в собственные меховые сапоги возле входной двери.
Потому что паровозик внезапно превратился в тиски и с силой
сжал что-то... наверное, в животе. Скорее всего, да, именно
там. Или нет... Или все-таки там?
Боль отхлынула так же неожиданно, как и пришла. Искры в
глазах начали сгущаться, сворачиваться, бессистемно
группироваться, как будто впихиваться в темноту сапога ногой
недовольного обувного божества. Затем сама темнота отлетела в
сторону, и возник убегающий в горизонт коврик, а над ним
потолок, люстра и лиловый испуг в Танькиных глазах.
-- Игорь, -- это были звуки, -- ты в порядке? Игорь, ты
меня слышишь?
-- Да, Тань, слышу. Что-то случилось?
-- А ты разве ничего не заметил?
Боже мой, что это было? Откуда было так больно...
-- Ты в курсе, что ты до сих пор пьян?
Интересно, причем тут пьян, когда в животе... или не в
животе? Где?
-- ...И что за все это время ты мне только один раз
соизволил позвонить?-- Таня нервно впечатала дверь в лестницу.
-- Таня, солнышко, погоди, я тут кое-чего не могу
понять...
В это время сволочной выключатель пронырливо влез Тане на
глаза и сдал Игоря с потрохами.
-- Алкоголик ненормальный! Тебя же током убить могло! И
вообще, ты хоть помнишь, что у нас на этой неделе свадьба?
-- Танечка, про нашу свадьбу я знаю не хуже тебя, но
прежде чем...
Внезапно паровозик снова выскочил на мост, ловко
превратился в тиски, те сомкнулись, Игорь изо всех сил укусил
воздух и снова бросился вниз.
-- Что с тобой? Водка ядовитая попалась?
Вообще-то, для Таньки, воздушного солнышка Таньки, такой
сарказм был нехарактерен. Но Игорь не слышал. Он выкапывал
взгляд из сапога. Вслушивался в эхо собственного вопля.
Мучительно пытался понять, ЧТО же у него так сильно болело
несколько мгновений назад.
Татьяна прижала его руку к своему виску.
-- Да тебя всего трясет!
Игорь хотел что-то сказать про ломку, но губы осилили
только невыразительный каучук. На углу Первомайской и
Капитанской мерзко завизжал трамвай.
Странное дело, но откуда же пришла боль? Что же болело?
Рука? Нога? Печень? И почему с таким ощущением, что эта рука --
и моя и не моя одновременно?
-- Тань... Тань, погоди, солнышко, у меня сейчас что-то
болит, и я не могу, мне надо разобраться...
Черт, вот если бы с утра не было такой ломки, может, все
сразу бы стало ясно? Ведь от удара током так не бывает. А от
водки уж тем более, это однозначно... или это уже все,
приехали, белая горячка?
-- Игорь, что ты делаешь?
Игорь суетливо ощупал ноги и руки, помял их, потер,
подергал -- бесполезно. Никаких ран или растяжений. Грудь,
живот? Нет, все не то. А может, это рак костного мозга? Кости
изнутри гниют, крошатся, болеют, бедненькие... Нет, не то.
-- Игорь, ты в порядке?
-- А что?
-- Все ясно, глюки, -- Татьяна открыла шкаф и повесила
шубу, -- твой Колька опять вчера анашой угощал.
-- Таня, я не шучу, и у меня не глюки. Я действительно не
могу понять, что у меня болело.
С угла Первомайской донесся стон трамвая.
-- А может, просто пить меньше надо?
-- Нет, ты не... -- и в глаза опять бросился веер тупых
лезвий. Это же надо! В третий раз! Пространство разорвалось,
что-то в этом странном мире скрутилось, вмялось самое в себя,
вдавилось -- и прошило позвоночник жгучей струей.
-- Тебе таблеток дать?
На глазах Игоря подсыхала парочка слезинок. Однозначно,
это болел какой-то его орган. Но орган, находящийся где-то за
пределами тела. В стороне. В подпространстве, не иначе.
-- Игорь, ты меня слышишь? Зайчик, что с тобой? Боже, но
разве можно так напиваться...
...И нужно-то -- вытянуть руку, схватить этот орган
дурацкий, укрыть его платочком, забинтовать, избавить от боли,
оградить. Только бы знать, куда вытянуть руку и что схватить.
Только бы узнать, куда. Делов-то.
Челюсти стрелок на часах заглатывали последнюю четверть
первого ночи. Ужасно хотелось спать, но взъерошенные за день
нервы не позволяли даже закрыть глаза. Прибитый к дивану тремя
одеялами, Игорь с интересом разглядывал часы: что же все это
значит? Неужели прошло? Неужели он до сих пор жив?
К вечеру интервалы времени между приступами все
удлинялись, и последний схлынул полчаса назад. Днем же приступы
шли со средней частотой раз в семь минут, совершенно
одинаковые: сначала очень короткое, с секунду, низкое
вступление, гул в затылке, а затем резкая, страшная боль -- как
будто чья-то властная и беспощадная рука царапала, стискивала
что-то в окрестностях его тела... ЧТО? ЧТО? В этом был самый
ужас. Смешная безысходность. Кричащий памятник вечному
удивлению. За весь день он так и не определил источник боли.
Неужели такое бывает от простого электрического удара? А
от похмелья? Но ведь он же не алкоголик, в конце концов, пьет
раз в полгода (хотя иногда и на пару лет вперед случается, но
это неважно). Или, может, что-то вышло из строя в голове, и
теперь генерируются ложные болевые импульсы? Выходит, эту боль
он сам придумал?
Игорь спрыгнул с кровати, прислушался: Таня сидела на
кухне и осторожно шуршала журналами по вязанию. Черт, как же
неловко... Сколько ненужных отрицательных эмоций для такого
гения человечности, как Танька... Никаких выводов из прошлой
жизни. Даже стыдно. Он осмотрел полупустой, однако купленный
только позавчера, пузырек с анальгином, хрустнул ключицей,
припал к телефону, набрал номер Кольки.
-- Колян, извини что так поздно звоню... я сегодня весь
день отходил, не смог... Какие-то странные боли.
-- А, ерунда. Ты завтра с утра как -- нормалек?
-- Думаю, да.
-- Ты постарайся, Игорь, а то нам с Ванькой вдвоем ее
реально не выдернуть.
Игорь понял, что уже немного ненавидит свою будущую
свадьбу: нужно было раскопать Колькин гараж и вытолкать из него
белый "Мерс" его папы -- транспорт для молодоженов, взять у
бабушки хрусталь, а у Танькиного дядьки -- фарфор на второй
день свадьбы, отдать в срочную химчистку костюм, договориться с
вахтершей в ДК насчет аппаратуры, взять ленты на машины,
забрать долг у Алексеича... Просто мрак. Зато полностью
по-своему -- потому что исключительно своими силами. И не
какой-то там день рождения, а свадьба, праздник переписывания
жизни заново.
А теперь еще и целый день потерян! Хорошо хоть, приступов
больше нет. А с этой селезенкой -- для определенности Игорь
назвал ЭТО селезенкой, потому как до сих пор не мог запомнить
место настоящей селезенки в теле человека, -- с ней надо будет
обязательно разобраться. Обязательно, утром. Утром.
...Усталость была хорошей форме: Татьяна вошла в комнату,
как только услышала, что Игорь положил трубку, но на кровати
лежал лишь прерывисто дышащий имитатор трупа.
...Бетонная сопля вытягивается из бесконечности в
темноту, а на дне желоба, вот, прямо под ногами, лежит
селезенка -- хоть прыгай на нее и пляши. Очертаний не видно, но
они и не нужны: сказано -- селезенка, значит, так и есть.
Играем по правилам сна. На стенах желоба хихикают длинные тени;
он смотрит налево и видит, что оттуда скатывается белое и
гудящее. Белое. Очень белый, очень железный и очень неумолимый.
Колькин "Мерс". Приближается -- уверенно, как -то даже
меланхолично. Законы жанра: надо бежать. Очень быстро. Он
разворачивается и с ужасом видит, что стенки желоба растут
вверх, загибаются, пытаясь сомкнуться в верхней бесконечности,
и вот ему уже не достать, никогда не достать их краев, а машина
приближается, все ближе, все отчетливее, уже виден потертый о
многочисленные жертвы бампер, черные-черные стекла, холодные
фары, заволакивающий глаза капот, засыпающий, задавливающий,
черный, очень черный, застывающий в монолит, задушивающий,
заслоняющий... Ноги, разумеется, вязнут в воздухе, каменеют,
бетонеют, чем быстрее он ими перебирает, тем медленне движется,
останавливается, селезенка расплющивается, кричит, громко
кричит, зовет на помощь, но ее не видно, не достать,
никогда....
-- Игорь, Игорь, проснись!
Лиловость в глазах Татьяны покрылась наледью ужаса.
-- У тебя опять... заболело, да?
Игорь почувствовал себя полным мертвецом: наступало утро,
и его, как на работу, снова звали радости ада. Перед ним вдруг
с совершенной отчетливостью разверзлось будущее, уже заведомо и
до самой бесконечности мелко изрубленное на приступы боли. Жить
расхотелось моментально.
-- Игорь, тебе надо к врачу. Срочно. Сейчас.
-- Брось, солнышко, врачи еще спят, -- он посмотрел на
будильник: стрелки выплевывали седьмой час утра. -- Да и Колька
скоро должен зайти.
Татьяна замотала головой.
-- Никуда ты не пойдешь.
Игорь пошевелил пальцами ног, рук -- странно, все на
месте. Вздохнул.
-- Солнышко, я в порядке. Никаких больниц не надо. И
вообще, у нас через три дня свадьба.
-- Свадьба, в таком состоянии?
Игорь на секунду представил себя корчащимся на ковре в
загсе под звуки свадебного марша. А что, неплохое будет шоу,
можно даже с гостей денег за это пособирать. "Внимание, леди
энд джентльмены, сейчас наш новобрачный исполнит ритуальный
танец! Лежа!"
-- Ты понимаешь, насколько серьезно ты болен? Тебя надо
немедленно к врачу!
Он задрал пижаму и пристально осмотрел свой живот. Нет,
за ночь здесь ничего не опухло и не болит. Значит, болело не
здесь. Значит, ничего на самом деле не болело... Мистика.
С улицы прилетел обрывок трамвайного визга.
-- Завари кофе, Тань. Не бери в голову. Мне кажется, что
сегодня я буду гораздо лучше себя чувствовать.
Однако замогильность интонации Игоря свидетельствовала,
что в его слова верят разве что буквы, их составляющие. Когда
он вышел встречать Колю и Ваньку, уже девятый за сегодняшнее
утро приступ бросил его на пол, прямо к их ногам: пока он
разглядывал стельки то в своих, то в Танькиных сапогах, она
пыталась запихать ему в рот новую таблетку, а Колька, душа
телефон своими ручищами, пытался отжать запавшую кнопку
"тройки" и дозвониться до "скорой". Разумеется, ни о каком
гараже не могло идти и речи: спустя сорок минут Игорь уже жевал
простыню кушетки, обалдевший невропатолог вовсю шуршал
справочниками, а дребезжащий жестяной гроб чертил
энцефалограмму.
-- Ну как, доктор, до свадьбы заживет?
Врач оторвался от бесконечного синего иероглифа и
покосился на Игоря.
-- Скажите, что у него болит?
Бедная Татьяна. Несчастное солнышко больного мужа. Тихая
нежная истерика.
Врач сел за стол и снова углубился в справочники.
-- Ну? -- нетерпеливо откашлялся Коля.
-- Коля, веди себя поприличнее, -- буркнул Ванька. -- В
конце концов, ты ему просто мешаешь.
Невропатолог вырвал из блокнота лист бумаги, пробежался
по нему обгрызенным фломастером и сунул в ледяную ладонь
Татьяны.
-- Вот телефон профессора Гампольского, психиатра. Может
быть, он ответит на ваш, -- тут он сделал угнетающую паузу, --
вопрос.
-- Так значит, вы не знаете, что у него болит?
Невропатолог сел обратно за стол и вонзил зубы во
фломастер.
-- Ну?
Врач обдал Колю возмущенным взглядом и тщательно
пережевал пластмассовый колпачок.
-- По всей видимости, -- выдавил он вместе с фломастером,
-- источник болевых ощущений находится внутри самого мозга.
Нужны более тщательное обследование. Томография. Анализы. Как
минимум. И обязательно сходите. К профессору. Гампольскому.
Игорь уставился в потолок. Дискотека получается что надо.
Если уж даже врачи не могут определить источник боли, то,
наверное, самое время тушить свет...
-- Понаблюдайте за своими ощущениями. Это все, что я пока
могу вам посоветовать.
Он подумал, что даже в том случае, если ему осталось жить
недолго, это утро все равно стоит запомнить -- утро новой
жизни, время в которой измеряется не в секундах и минутах, а в
интервалах, разделяющих жуткие приступы, пусть и не всегда
одинаково отстоящие друг от друга, но неизбежные, как помывка
посуды. Например, спуститься из кабинета невропатолога до
крыльца -- один приступ, пройтись до дороги -- два приступа,
поймать такси -- еще один...
Оно было серое, это утро новой жизни, унылое, как
похороны. Рога тополей царапали рыхлое днище облачности,
которая, казалось, вот-вот утонет, опустится на землю, а вороны
скорбно ворошили воздух пепельными крыльями и все время
пытались что-то спеть. Игорь смотрел на мир и ждал: вот сейчас,
сейчас это случится, случится, раздастся боль, будет нестерпимо
больно -- и было действительно больно, и селезенка корчилась в
судорогах, и хотелось кричать, и он кричал, а в промежутках
между приступами в голову непонятно к чему лезли странные
сочетания букв, видения взбесившегося солнца, зелено-желтая
кора дерева, мальчик, медленно крутящийся вокруг оси
селезенчато-солнечного бытия, и голова тоже кружилась, и очень,
очень хотелось больше никогда не болеть. Умереть.
Вокруг неподвижно стояло замерзшее пространство, сквозь
которое то и дело пропитывались кляксы фонарей. Легкий, вкусный
морозец. Скрип снега под ногами. Случайные вкусные ночные
звуки. Кайф. Щекочущее тепло от свежесвязанного Танькой
свитера. Зима, снег, нет боли. Вселенский кайф. Что может быть
лучше?
Игорь брел по заснеженному скверу, по глоточку смакуя
удовольствие от отсутствия боли, по кусочку вынимал из
пережитых двух дней эпизоды, ощущения, внимательно рассматривал
их и пытался выложить правдоподобную композицию.
Что мы имеем? Да ничего. Дневной сон-бред, красные
человечки, роющие канал в пустыне, и падающие в небо горы,
беснующийся от боли нерв на изгороди вокруг вулкана... просто
жуть. Уверенность в том, что где-то за пределами его тела лежит
новый орган, селезенка, возникшая после недолгой дискуссии с
выключателем света в туалете. Да, и еще, какие-то странные
мысли -- даже не то чтобы мысли, а так, сиреневые тени на
поверхности бреда. То ни с того ни с сего становилось
невыносимо страшно за потухающее где-то солнце, то вдруг на
целую минуту им овладевали сильные раздумья по поводу
искусственного смещения траекторий метеорных потоков, то в
голове начинали звучать чьи-то невнятные слова и как-будто
что-то искрило. А вот еще воспоминание... нет, даже не
воспоминание, а навязчивое желание вспомнить, -- вспомнить
случай из школьного детства, когда он забыл дома ключ, и,
вернувшись из школы, до самого вечера прождал свою маму во
дворе. Тогда, исключительно от скуки, он ухватился за ствол
тополя и стал кружиться вокруг дерева, вытаптывая на лохматом
октябрьском дерне ровную окружность. Зажмурив глаза, он
воображал себя то часовой стрелкой, то заколдованным циркулем
-- и буквально ощущал, как вслед за ним вокруг дерева с
мелодичным скрипом поспевали миллиарды вселенных...
А сейчас его что-то регулярно подталкивало к этому
воспоминанию. Причем происходило это только тогда, когда он
двигался -- даже сейчас, ночью, когда до ближайшего приступа
было несколько часов. Он закрывал глаза, вслушивался в
хрумканье снега под ногами -- и понимал, что сквозь все его
мысли странным образом, ненавязчиво, но и неумолимо,
просачивалось это кружение вокруг ствола дерева. Можно было
побиться головой о фонарный столб, натереть ее снегом,
замассировать до обморока -- ощущение не пропадало.
Композиция выводов не выстраивалась. Во-первых, такого не
бывает. Во-вторых, по ночам этого не бывает вообще -- непонятно
только почему. В-третьих, где этот Гампольский, почему у него
дома никто не берет трубку, убил бы на месте... Ведь это по
всем признакам смахивает на серьезное расстройство, надо срочно
лечиться, иначе можно напрочь слететь с катушек, и тогда
жениться уже будет некому.
-- Игорь!
Вот жизнь... Не дают больному человеку по ночному городу
походить.
-- Игорь, зайчик, не уходи далеко!
Татьяна пыталась выйти на Игоря с фланга, через сугробный
шторм.
-- Танька, тебе чего дома не сидится?
-- А тебе? А если приступ?
-- Солнышко, ты же знаешь, у меня по ночам приступов не
бывает.
Дожили! У меня по ночам приступов не бывает! Вот уже
двадцать пять лет!
-- Ты же ослаб, зайчик, -- она отряхнула снег и залезла к
зайчику подмышку. -- Упадешь, уснешь, замерзнешь.
-- Туда мне и дорога.
-- А обо мне ты подумал?
Да. Сразу же после того как сказал. Игорю снова стало
неловко.
-- Зайчик, надо договориться и перенести свадьбу. Пока не
поздно.
-- Таня, что за страшные вещи ты говоришь? Никаких
отсрочек. Свадьба будет послезавтра, как и собирались.
-- Но ведь ты болеешь, зайчик. Как тебе в таком состоянии
на свадьбу идти?
"Чепуха. Женитьба -- формальность", -- должно было
сорваться с языка, но он вовремя сообразил. Не формальность.
Для него -- не формальность. Но с другой стороны, что делать с
приступами?
-- Куда ты торопишься? Дождемся Гампольского, вылечим
тебя, а потом...
-- Нет, солнышко, не пойдет. Лечиться надо до свадьбы. Я
понимаю, что это выглядит как маньячество, но я не хочу никаких
отсрочек. В крайнем случае, буду болеть на свадьбе.
Таня насупилась.
-- Только не говори, что боишься, что я не дождусь и
убегу от тебя.
-- Пожалуйста, не скажу.
-- Ведешь себя как школьник.
Конечно, только ссоры сейчас и не хватало. Однако, по
правде говоря, его странный бзик уже не раз до этого доводил.
Ведь именно Игорь настоял на том, чтобы жениться как можно
скорее, не откладывая до теплого и несравненно более удобного
для такой затеи лета. И именно из-за его дурацкого опасения
потерять Таню... Хотя нет, почему дурацкого. Уход предыдущей
жены нанес ему такую жестокую травму, что теперь он вовсю
глупил, даже осознавая, что глупит, но ничего не мог с собой
поделать. И по-прежнему боялся, что Танька от него убежит.
-- Солнышко, прости. Но ты же знаешь...
-- Ладно, не бери в голову.
Нет, Танька -- это гений. Солнцеподобный гений.
-- Кстати, тебе сегодня с работы звонили. Какой-то Саша.
-- Главный дизайнер?
-- Вот-вот, именно. Без тебя, говорит, все встало.
-- И поделом. Может, наконец додумаются зарплату поднять,
чайники.
Они вышли на Капитанскую и зашагали прямо по непривычно
опустевшей улице.
-- Я сегодня узнавала у Ленки насчет Гампольского.
-- Кто эта Ленка?
-- Одноклассница моя, в этом году мединститут закончила.
Она говорит, что в психиатрии Гампольский пользуется большим
авторитетом. Выдающийся светило. Только вот в последние годы он
отошел от традиционной школы и занялся каким-то совершенно
неосвоенным направлением.
-- Экстрасенсы, что ли?
-- Не знаю. Но точно не экстрасенсы.
-- А может, зомбики?
-- И не зомби. Что-то совершенно нехарактерное. Новые
методики. По крайней мере, по словам Ленки.
-- Так она с ним лично встречалась? Занималась научной
работой?
-- Нет. Только по рассказам коллег.
Игорь снова вздохнул. Все равно что ничего не сказать.
Гампольский в пределах досягаемости не появился, и что болит,
понятнее тоже не стало.
В этот момент из-за забора автостоянки донесся вкрадчивый
шелест токосъемника, затем скулеж металла, и на поворот, слепя
фарами, резво выскочил оранжевый шкаф-снегочист. Игорь вдруг
почувствовал, как в мочках его ушей, в молекулах кровяных
шариков, ожесточенно заскрипели электроны, елозя по орбитам
плохо смазанных ядер атомов... нет, успокойся, электронов
услышать нельзя, это просто мороз, это громыхает трамвай...
громыхает, гудит, спокойно, этот железный гроб на колесах
гудит, сосредоточься, внимательнее, еще...
-- Зайчик, что опять с тобой?
Занудной тягучей струной трамвай взванивался в гулкий
овраг улицы, перечеркивая желтой молнией частокол столбов, и
тут Игорь понял, что поймал его -- да-да, точно поймал, ибо в
его ушах раздавалось уже не железо, а тот знакомый паровозик
возле моста, ловко превращающийся в тиски, сжимающий и
приносящий очч-чень больно-о-о-оооо!!!!
-- Игорь, это... приступ? Игорь!
Он не отвечал. Приступов по ночам не бывает!
Шкафы-снегочисты ездят только чтобы убрать снег, а снегопад
только что закончился. И приступ, которого по ночам не бывает!
В его глазах заплясали пылающие цепочки ассоциаций; бестолково
разбросанные мыслишки и впечатления вдруг напряглись и начали
сами собой выстраваться в ровные колонны. Все вот-вот должно
было встать на свои места, в виде формулы истины, через три,
две секунды... одна, ну же, ну!..
Из-за угла повторился жалобный металлический вопль: на
улицу выскочил еще один трамвай-снегочист. И... и, черт побери,
да ведь это самый натуральный инстинкт самосохранения! Игорь
почувствовал, что плохо контролирует себя -- инстинкт, инстинкт
звал его защитить, спасти от боли то, ЧТО ЛЕЖАЛО ТАМ, ПОД
РЕЛЬСАМИ, убрать, снести с рельс, разорвать трамвай -- зубами,
ногами, -- главное, чтобы он не смел проехать мимо столба номер
47!
-- Игорь, ты куда? -- Танька вцепилась Игорю в пальто.
"Да я только трамвай сейчас остановлю, поперек дорпоги
поставлю, чтоб другим неповадно было,"-- разбилось в мозгу и
бросилось в ноги, а те понесли его наперерез тармваю. Сугроб
взорвался облаком холодных колючек, Игорь проскочил через него,
увлекая за собой и Татьяну, но в этот момент мир снова лопнул,
а по селезенке проехался привычный остро отточенный утюг.
До конца ночи оставалось еще пять часов. Пять часов, во
время которых не бывает приступов и не ходят трамваи.
Тихий ветер раскачивал провода сверху вниз, туда-сюда,
пытаясь стряхнуть с себя потерявшуюся звезду, но та, будто бы
боясь сорваться, упрямо цеплялась за них хилыми зубками
лучиков. Потом по проводам вдруг пробежала легкая звенящая
истома, и перепуганная звезда выстрелила в темно-синий зенит.
На рельсы упали два оборванных конца; Игорь спрыгнул с дерева,
отвязал ножовку от шеста, отдал ее Кольке, и они в
торжественном молчании прошествовали до столба номер 47.
...Игорь долго мотал головой туда-сюда, словно размахивая
компасом над самым пупком Северного магнитного полюса, затем
вынул из портфеля ломик и поддел заплеванный снегом бетонный
квадрат -- одновременно подергивая плечами, будто пытаясь
стряхнуть с груди трехкилограммовую гантелю.
Коля присел на корточки. На его лице ясно читался третий
час ночи и что-то вроде тоски по недосмотренному сну.
-- Ты что, в театр сюда пришел? -- просипел Игорь. --
Помогай, не стой.
-- Ты точно уверен, что она здесь?
-- Абсолютно.
-- В таком случае тут надо с самого края разбирать,
асфальт долбить, -- Колька прервал долгий зевок. -- Так, из
середины, выковыривать не получится.
-- Само собой не получится, если я один тут корячиться
буду. Возьми монтировку да поддень оттуда.
Коля с нескрываемым скептицизмом осмотрел инструмент и
пошкрябал им по плите.
-- Коля, времени мало.
Коля разжевал воображаемый лимон и просунул монтировку с
другой стороны плиты. Раздался шепоток песчинок.
-- Держишь?
-- Держу. Подняли?
С глухим гулком плита отвалилась в сторону. Игорь встал
на колени и склонился над выемкой. Коля принялся дозевывать
прерванное.
-- Ну?
-- Что "ну"?
-- Орган, сердце твое второе, селезенка -- где?
Со дна выемки, похожей на залитый жирной тенью макет
тюремного дворика, испуганно таращились приплюснутые камешки.
-- Отойди от света, -- прошептал Игорь, медленно опуская
руку в выемку.
Поначалу ему показалось, что он как-будто бы, сидя в
полной темноте, коснулся левой рукой правого уха, как у на
военкоматовской медкомиссии, затем немного удивился
местоположению этого уха на его теле и понял: оно. То самое.
Нашлось. Этот мерзлый песок и камни, которые ощутили
прикосновение его руки и добросовестно отчитывались об этом
перед его мозгом, -- это и была его селезенка.
-- И чему ты так улыбаешься? -- нахмурился Колька.
Вот оно, блаженство идиота. Так бы и простоял здесь до
конца жизни, рядом с любимой селезеночкой, согревая ее, отгоняя
трамваи...
-- Я ее чувствую, Коля.
-- Этот песок чувствуешь? Ну и что? Я его тоже
чувствую,.. -- и он протянул в квадратный проем.
-- Эй, руки убери!
-- Это еще почему?
-- Не трогай ЕЕ пока, хорошо? ОНА ведь все чувствует,
Коля.
Вот оно, объяснение странному побуждению-воспоминанию.
Как все элементарно! Он перемещается относительно селезенки, а
организм отслеживает движение и через подсознание подсовывает
ему аналогию селезенка--дерево. Не самый остроумный вариант, но
ведь отслеживается положение селезенки в пространстве,
отслеживается!
-- И что теперь?
-- Что-что... Придется лечить.
-- Уколами?
-- Ага, компресс поставим. Повязку наложим. Процедуры
назначим.
На самом-то деле остается одно из двух: или голова
ремонту уже не подлежит, или этой же головой об рельсы. Потому
что кому скажи -- сразу в дурдом и на цепь. Знал он одного
такого, любил побеседовать о разуме органов и психотропном
оружии... в психушке уже третий год мотает. Чем не вариант?
Селезенка под колесами трамвая. Земля и камни, которые суть
есть чувствующий орган. Готовый диагноз, только записывай.
Коля без желания почесал в затылке и принялся за новый
зевок.
-- Слышь, Игорь, так со всеми бывает, кто во второй раз
женится? Или только с тобой?
...А может, это новая разновидность божьей кары? Может,
он просто умер и теперь живет в аду, вместе с этим новым
органом? Но за что же тогда -- за ошибки молодости? Несчастное
детство?
-- Ну что, так и будем сидеть?
-- ?
-- Может, положим плиту на место, а то менты не ровен
час... -- Коля засыпал на ходу. -- Кстати, Игорь, а что ты
собираешься делать потом, когда провода починят? А, Игорь? Что
завтра делать будешь?
Завтра началось с того, что селезенка стала жутко
чесаться. Хоронясь от снующих тут и там электромонтеров, Игорь
пытался утихомирить зуд металлическим прутом, сквозь щель между
плитами (поднять ее среди бела дня он не решился), но толку
было мало. Зато мучений -- хоть отбавляй.
Танька добросовестно выслушала Игоревы жалобы и
предложила куда-нибудь съездить, подальше от селезенки,
например в Кисловодск. Но почему этот вариант не пройдет,
объяснить уже не удалось. А потом просто стало жалко несчастные
Танькины мозги, и Игорь снова переключился на Кольку -- благо
тот сидел в отпуске дома и умел переносить на слух любой бред.
Между тем парни из ремонтной бригады оказались на
редкость проворными. Уже в десять утра линия была
восстановлена, и по ней двинулись косяки трамваев -- поначалу
их было так много, что Игорю пришлось выпить двойную дозу
спирта (анальгин кончился вчера).
Полдня Игорь скакал по квартире и пел песни. Это заметно
помогало, особенно в борьбе со страхом перед каждым новым
приступом, но вскоре он сорвал голос и переключился на
практикум по презиранию боли. Здесь успехи оказались гораздо
скромнее, и в итоге Игорь уяснил лишь одно -- что презрение к
боли не более чем выдумка Чингачгука, Зеленого Змия и
гастролирующих йогов. Затем он попробовал по очереди
самогипноз, цигун, медитацию с попыткой отключить селезенку,
иголкотерапию, массаж головы, коньяк с перцем и наконец, от
полного отчаяния, почти пол-литра новокаина внутриселезеночно,
путем вливания в весьма болезненную дырочку от железного прута.
Последнее помогло, но ненадолго, при этом злобные бабушки из
окрестных домов приняли его за террориста и едва не вызвали
милицию.
Телефон Гампольского по-прежнему отнекивался длинными
гудками. Механизм возникновения селезенки -- или она всегда там
была, а? -- оставался неясен. Мысли роились в голове как
пчеломедведи, распирая ее по всем межклеточным мембранам, но
Игорь отцедил только несколько наиболее правдоподобных --
включающих капитальное помешательство с сильной и долгой
галлюцинацией, болезнь астрального тела (подсмотрено на
обложках оккультных книжек в киосках), воздействие чьего-то
гипноза (оттуда же), знамение от инопланетян, от нечистой...
Причем ни один из них проверке пока не поддавался.
В итоге Игорь принял как рабочую версию органа, который у
него, мутанта волею злорадной судьбы, всегда был, только раньше
маскировался и боли не чувствовал. Но тут начинались непонятки
с практической ценностью блудной селезенки. Ведь еще с детства
все уши прожужжали, что нет в человеке бесполезных органов, что
всякая микробина занимается своим, совершенно уникальным и,
главное, полезным делом. Печень служит чем-то вроде фильтра
крови, почки -- те выводят мусор, а селезенка под рельсами? Для
чего она? Что ею фильтровать? Неужели мутация, атавизм в духе
мальчика с хвостиком и пятью сосками?
Чувствовать себя хвостатым мальчиком было мучительно. К
тому же под вечер в ста метрах от столба открылся ларек, и
невинные алкоголики своим шарканьем ужасно действовали на нервы
(селезеночные, разумеется) -- эффект был словно железом по
стеклу. К ночи стало ясно однозначно: нужны оперативные меры.
Так жить не получится, не сможется -- и тогда прощайте, друзья,
да здравствуют наполеоны и фланелевые пижамы.
А еще были мысли. Мысли, которые мальчик возле
тепло-желтого тополя время от времени выковыривал из ранца, --
совершенно дикие, неведомо откуда взявшиеся и зачастую вообще
непонятно о чем. То в памяти начинала сама собой выстраиваться
формула полезного ископаемого под названием нусхет (Игорь был
готов поклясться, что такого минерала на земле не водится) и
совершенно произвольные цифры по объемам его добычи , то вдруг
кто-то шептал, чтобы "увернальцы" не отдавали водопроводный
канал, переизбирали руководителя "сатдава" и скидывались в
общий котел по десятому "унтелюпу". Особенно смущали Игоря
раздающиеся в голове фразы с этими непонятными, но
повторяющимися из раза в раз словами: каждый раз после их
появления он впадал в панику и начинал звонить Гампольскому.
Гампольский трубку не поднимал, паника нарастала, но тут по
мозгам проносился приступ, как рубанком снимая все страхи, а
заодно и домыслы, и все мысли обращались к селезенке.
-- И что, ты хочешь сказать, что из-за этих приступов мы
отложим свадьбу?
-- Ну а как ты ее представляешь себе с приступами? Завтра
вы выходите в зал загса, то се, вам читают речь о нужности
брака и любви до гроба, и тут ты орешь и падаешь на ковер.
Гости будут...
-- ...В восторге. Однозначно.
-- Ну конечно, впечатлений будет -- только держись, --
усмехнулась Танька.
-- Игорь, шутки шутками...
-- А то я не понимаю! И просто полжизни спал и видел, как
я буду валяться на полу на своей свадьбе!
Игорь нервно откашлялся. Коля придирчиво рассмотрел
полуторчащий из шкафа свадебный костюм друга и бухнулся в
кресло.
-- Предлагаю рюхать конструктивно. Если ты так уверен в
том, что это у тебя болит песок под рельсами...
-- Я не уверен, Коля, как ты этого понять не хочешь. Она
действительно болит! И мне это не кажется, ты же сам все видел!
-- Игорь, ты меня не переубедишь. Я знаю тебя с
песочницы, тебе постоянно лезли в голову разные безумности, и
эта у тебя не самая понтовая. Я тут одну книжку начал читать,
там говорится, что это у тебя просто сильный глюк -- то есть и
то, что она у тебя чешется, и что ты ее сумел обезболить, и еще
вся эта чухня, которую ты нес -- это все самовнушение. И это
лечится. Под гипнозом.
-- А как ты, дорогой психиатр, объяснишь мне связь между
трамваем и приступом? Ее-то ты не станешь отрицать!
-- Я еще не до конца книжку прочитал, но уверен, что
дальше про это тоже будет. Однако мы отвлеклись от сути. Лечить
тебя гипнозами времени нет. Таблетки помогают плохо. Поэтому
остается одно: отменить свадьбу. Перенести на потом.
-- Коля, я всегда завидовал твоей логике. Даже сейчас
завидую.
-- Ну дык!
-- Но только вот свадьбу откладывать ты меня не
уговоришь. Ни за что. Потому что это моя последняя в жизни
свадьба. В конце концов, вариант остановить на один день
трамвай всегда можно найти.
-- Например.
-- Например? Еще раз перерезать провод.
-- А потом? Когда его починят?
-- Потом еще раз, но в другом месте.
-- А потом?
-- А потом я уже женюсь!
-- Если успеешь, -- возразил Колька.
-- Взорвать трансформаторную будку! Распилить рельсы!
Завалить дорогу камнями, спилить и опрокинуть все деревья! Я
уже придумал тысячу таких вариантов!
-- И ты это серьезно?
Тут Игоря на полминуты выключил очередной приступ. После
стандартной судороги и полуобморока он выплюнул угол
пододеяльника и продолжил:
-- Что угодно, только не эта ужасная боль. Позвонить в
трамвайное депо, представиться чеченским террористом и сказать,
что в одном трамваев бомба. Устроить в депо пожар, сжечь все
трамваи, какие только есть в городе.
-- Игорь, но тебе же просто пристрелят, ты и жениться не
успеешь.
-- ...Лечь на рельсы и сказать, что не уйду, пока не
перестанут притеснять корейских негров. Объявлю голодовку.
-- И жениться там же будешь?
Игорь осекся, насупился. Откинулся обратно на подушку.
-- Какой же ты непонятливый.
-- А ты псих. Реальный. Нет, ты, конечно, не думай, если
ты попросишь меня еще раз спилить провод -- ништяк, я помогу,
лишь бы это убедило тебя в уменьшении боли. Я даже готов...
Колька вдруг изо всей силы ударил себя по лбу, да так
громко, что Татьяна вздрогнула от неожиданности.
-- Черт! Елки-палки, как же я раньше не догадался!
-- Что еще?
-- Вот же балда!
-- Коленька, не томи, времени нет, -- взмолилась Таня.
Коля вскочил с кресла, метнулся к окну. Принял позу
кающегося мыслителя.
-- У меня есть один вариант. Черт, как же я мог о нем
забыть...
-- Коля, не нервируй меня. Говори дело.
Коля засунул обе ручищи в нагрудный карман рубахи и вынул
оттуда развалившуюся записную книжку.
-- Психиатр. Знакомый моего соседа. Необычайно крутой
мужик.
-- За сегодня справится?
-- Должен. Обязан. Справится!
До свадьбы оставалось меньше суток. Положение становилось
хуже чем критическим.
-- Игорь, извини, задержались, у деда были пациенты...
В пятно света возле двери из чердачной будки вслед за
Колькой вылез ссохшийся старичок-казах, в шубе из множества
мелких шкурок, с ног до головы обвешанный амулетами и
цепочками.
-- Познакомься, это врач Вайдаш, -- Коля деловито
засуетился, утаптывая перед дедом снег.
-- Он что, священник? -- Игорь с сомнением уставился на
свисающие с шеи деда звериные когти. Тот принял из рук Кольки
что-то большое, круглое и укутанное серой мешковиной, и
удовлетворенно забубнил.
-- Он шаман. Белый.
-- Кто? Коля, ты...
-- Игорь, спокуха, все будет нормально. Вайдаш
Мустафаевич, для ориентировки: его злые духи поселились вон
там, -- Колька махнул рукой в сторону Капитанской.
Игорь с минуту напряженно думал, что же за книжку и по
какой, интересно, психиатрии Колька начал читать, и вообще что
он тут делает, на продуваемой всеми ветрами крыше своего дома,
в двенадцатом часу ночи. Когда же дед вынул из своей мешковины
бубен, свечки, палочки и фляжку, он заподозрил, что его сейчас
начнут лечить.
-- Коля, -- он отвел его в сторону, за будку, в
относительное безветрие, -- это и есть твой новый психиатр?
-- Ты не волнуйся, дед в деле реально шарит. Проверено.
-- Коля, я же не верю в духов и шаманов!
-- Плевать. Он психиатр, настоящий.
-- Белый?
-- Игорь, не до приколов, у него куча народу вылечилась
от шизы, проверено железно. Куча народу, который тоже не верит
в духов.
-- Ты до этого сам додумался или в своей книжке прочитал?
Коля вынул из кармана остатки банковских денежных
оберток.
-- Игорь, поверь мне или я гадом буду, твоя болезнь
лечится исключительно внушениями и гипнозом. А старик шарит и в
том и в другом, хотя и шифрует это как сказки про злых духов.
Ты, главное, не обращай внимания на шаманские примочки, а
делай, что он попросит.
Игорь понял, что испытывает свои сомнения на излом.
-- А лицензия на врачевание у него есть? Корочки там
всякие?
-- Какие корочки, Игорь! Есть реальные люди, которых
нормальные психиатры вылечить не могли, а этот -- за день,
влегкую!
-- А где-нибудь в другом месте он не может меня полечить?
А то, знаешь ли, дует.
-- Я с ним говорил об этом. Но ему для работы нужен вид
на звезды.
-- Без звезд никак?
-- Говорит, никак.
Звезды. Хорошо хоть не дно моря. Игорь цеплялся за
последнюю возможность выбора. Его свадьба должна была начаться
через каких-то двенадцать часов.
-- Так это он и есть знакомый твоего соседа?
-- Именно. Он совсем недавно у него эпилепсию вылечил.
Как рукой сняло, прикинь!
-- И когда он планирует начать прием? -- Игорь поизучал
часы. Приближалась полночь, последний трамвай и драгоценное
время сна.
-- Сейчас, причиндалы свои распакует. Ты не торопи, для
тебя же стараются.
В этот момент дед отвлекся от растирания бубна и подошел
к Игорю.
-- Ты больной? -- из-за сильного акцента нельзя было
понять, спрашивает старик или пытается внушить.
-- Я больной. Селезенка болит, орган, -- Игорь для
убедительности скорчил гримасу боли.
Дед потоптался на месте, склоняя свою голову то на один,
то на другой бок и пытаясь заглянуть Игорю в глаза.
-- Крики духов твой друг сказал.
Игорь глубокомысленно кивнул.
-- Что, Коль, он прямо сейчас и начнет?
-- А куда тянуть-то?
Игорь подумал, что другого выхода у него все-таки не
остается. Что ж, шаман так шаман.
-- Будем лечиться, что ли... -- неуверенно сказал Коля.
Дед оживился и протянул Игорю открытую жестяную флягу:
-- Вот, пей половину.
-- Что это?
-- Игорь, бери без вопросов. Не отравит, -- убежденно
поторопил Коля.
Во фляжке плескалось что-то густое, пахнущее травами и
спиртом.
-- Пей, духи не станут говорить, если не выпьешь.
Половину пей.
Зелье оказалось крепким и даже вкусным. В животе ощутимо
потеплело.
-- Теперь жди. Духи сказать.
Игорь услышал, как на Капитанскую вывернул трамвай. Если
бы надвигающиеся ощущения можно было назвать откровением духов,
то у Вайдаша получалось неплохое начало.
-- Сейчас у меня будет приступ, -- напомнил Игорь.
-- Придут духи, -- удовлетворенно согласился старик,
вернулся к своему бубну и стал быстро-быстро барабанить по нему
двумя пальцами, одновременно прижимая обод к уху. Трамвай стал
громче. Игорь собрался с силами, чтобы не выкинуть глупость и
не броситься с крыши ему навстречу, и стоически перенес новый
паровозик.
-- ...Ну и как там духи?
-- Игорь! -- взмолился Колька.
-- Подойди здесь. Ближе. Стой. Дай руку. Слушаю духов.
Шаман закрыл глаза. Судя по его лицу, злые духи
отмалчивались.
-- Теперь раздевайся.
-- Как, совсем?
-- До тела раздевайся. Голый.
-- Сейчас зима, -- резонно заметил Игорь.
На лице шамана промелькнуло презрение. Он внушительно
откашлялся и замер, давая понять, что не пошевелится, пока
Игорь не разденется. Судя по всему, начиналось самое оно.
-- Игорь, не стой, -- зашептал Колька сзади. -- А то он
обидится и уедет.
-- Слушай, Коль, ты ему уже заплатил?
-- Половину. А что?
-- Так, ничего.
Однако просто так стоять смысла действительно не имело.
Игорь быстро разделся, оставшись в одних трусах, туфлях и
носках, но дед уточнил еще раз -- "Голый", -- и пришлось
скинуть последнее.
-- Держи сэтхэ, -- шаман протянул ему тлеющую деревянную
палочку. -- Думай о духах.
-- Это значит, о своей селезенке думай, -- подсказал
Коля.
-- Да уж догадаюсь.
Шаман напрягся, поднял бубен над головой и негромко в
него ударил -- три раза, после чего ожесточенно забормотал
что-то похожее на заклинания.
-- Теперь бежать. Бок бежать. Быстро, махать сэтхэ.
Игорь вдруг явственно представил себя со стороны --
голого, пляшущего на заснеженной крыше девятиэтажки и
размахивающего дымящейся палочкой. Но видение быстро пропало, и
остался только один холод, пробивший его от кончиков пальцев
ног до ресниц. Да, и еще какие-то подбадривания со стороны
Кольки.
-- Стой, -- скомандовал шаман. -- Пей. Бежать снова.
Стоять. Кричи духам уйти.
Терапия пошла полным ходом.
-- Стой. Лечь вниз. Бежать. Закрывай глаза и очень громко
кричи духам уйти. Кричи!
-- Духи, идите к хрену! Коля, если я подхвачу воспаление
легких, лечить меня будешь ты.
-- Не отвлекайся...
-- Бежать! Кричи духам! -- старый пробил в бубен еще три
раза. Замерзающие духи отразили эхом дикое желание мгновенно
очутиться в пустыне, под испепеляющим солнцем, где жара, где
очень-очень жарко, где увернальцы прорыли канал, зачем им канал
в такой холод, ледяная вода, лед...
-- Кричи духам! Беги! Стой.
Старик опять углубился в бормотание заклинаний. Игоря
стал бить легкий озноб.
-- Дед, а можно я не буду стоять, а то х-холодно...
Дед сделал строгий останавливающий жест рукой. Из
сгущающихся и индевеющих мозгов выдавилось искреннее изумление
достижениями нетрадиционной психиатрии.
-- Вы что это тут устроили, извращенцы? Совсем обнаглели,
педерасты несчастные!
Шаман впал в столбняк. Игорь через силу повернул
закоченевшую шею: в форточку в окне соседнего дома, с
двенадцатого этажа, выглядывала незнакомая гневная бабкушка.
-- Ну, полегче, мать!
-- Сейчас милицию позову, извращенцы, а ну-ка быстро с
крыши!
Коля встрепенулся.
-- Вайдаш Мустафаевич, а можно быстро закончить?
Шаман не шевелился.
-- Эй, мать, погодите, мы быстро. Игорь, накинь на себя
что-нибудь, сейчас все образуется...
-- Я вам дам быстро, выкормыши блядские! Вась, зови
милицию, здесь пидары шабаш устроили! Ва-а-ась!
-- Кто такой Вася? -- Коля начинал сильно нервничать.
-- Откуда я знаю? Что с дедом случилось? Он будет меня
долечивать или нет?
-- Игорь, пять сек перерыв, небольшой форс-мажорчик.
Вайдаш Мустафаевич, очнитесь, сейчас надо спуститься вниз...
Вайдаш Мустафаевич, твою мать, ты что, в трансе?
Шаман медленно и крайне нешироко раскрыл глаза и принялся
что-то шептать. Через несколько секунд ожили и его руки: он
лихорадочно и громко забил в бубен.
-- Вайдаш Мустафаевич, надо уходить.
-- Вась! Ва-а-а-ася-а-а!!! -- неслось над замерзшей
нусхетной пустыней.
-- Чего тебе? -- голос был прокуренный и злой.
-- Вась, зови милицию, здесь гомики на крыше!!!
-- Игорь, одевайся, надо сваливать, -- торопил Коля.
Космос камней, взрыв унтелюпа. По леденеющей пустыне
заворочались увернальцы, острое-острое солнце замерзло и
отклеилось от неба. Игорь почувствовал, что лежит голой грудью
на снегу, подтягивая закоченевшие ноги и разгребая сыпучий
мороз. Предпоследний на сегодня трамвай.
-- Злые духи ходят. Ходят. Шептать молитвы, парень, злые
духи не уйдут, -- дед стал пританцовывать и бить в бубен все
громче. Игорь пытался просунуть негнущуюся руку в рукав
свитера.
-- Игорь, быстрее, быстрее, потом шнурки завяжешь. Дед,
пойдемте, забирайте свои феньки...
Дед внезапно сделал бросок вперед, к центру крыши, и
пустился в дикую пляску с бубном, оглашая округу истерическими
выкриками на непонятном языке. Бабка в окне неистово затопала
ногами.
-- Вась, зови милицию, у них бубен, бубен, они сейчас
ребеночка резать будут! Милиция!!!
Шаман подбежал к Игорю, пронзил его недобрым взглядом, с
диким воплем шарахнулся обратно, к центру крыши:
-- Духи, тебе злые духи! Духи прокляли тебя!
-- Игорь, не обращай внимания, потом долечишься. Идем,
они уже ментов вызвали! Дед, надо сматываться! Идем!
Дед несколько раз подпрыгнул, изо всех сил ударяя в
бубен, потом упал не колени и вскинул руки к небу. Коля и Игорь
уже спускались по шаткой чердачной лестнице, громыхая подошвами
и будоража блаженное тепло подъезда.
-- Коля... слушай, Коля, -- Игорь с остервенением
отшвырнул тлеющий сэтхэ, -- чтобы я еще раз послушал твоих
советов по лечению -- да ни в жизнь!
-- Что ты кипятишься! Мы его еще выцепим, он тебя
долечит...
-- Долечит? Вот уж не угадал, Коля. Никакого больше
лечения, понял!!! Никакого! Реально!
Трактор, неумело спрятавшийся в тени забора, был обречен
на соучастие.
-- Завели, выдернули -- уехали. Как можно более мигом, --
лаконично распорядился Игорь. -- И без всяких там бубнов.
-- Хм, если по уму, то надо вон тот сарай взорвать и
свалить на тот угол, -- Колька, видимо, входил во вкус. --
Тогда и опора упадет, и провода с нею, и пути завалит. Больше
чем на три дня, точно.
-- Много шума. Весь район перебудим.
-- Главное -- уверенность в своих силах.
-- Обойдутся твои силы. Делом займись.
Игорь поправил игрушечную каску, перекрашенную в
оранжевый цвет, и посмоторел в колышущуюся темноту, туда, где в
ста-ста пятидесяти метрах отсюда лежала его селезенка. Кажется,
у него уже поднималась температура.
-- Давай только по-быстрому.
Они подошли к трактору, похожему на череп обиженного
гигансткого ящера, Игорь еще разок осмотрелся -- не стоит ли
где на карауле коварная бабуля -- а Колька уверенно засунул
отвертку в растрепанную дырку в двери кабины и открыл ее.
-- Игорь, осмотрись, есть где-нибудь трос?
Трос здесь действительно был: прикрученный к фаркопфу и
схваченный тупорылым висячим замком.
-- Доставай клещи, -- прохрипел Игорь. -- Здесь замок.
После того как они отковырнули две плиты по обе стороны
рельса и схватили его тросом, трактор громко и матерно облаял
ночную тишину, загадил небо густым дымом, и через пять минут
все было кончено. Выгнувшийся в посмертной конвульсии рельс
остался лежать на зверски вспоротом им самим же полотне.
Игорь разглядывал несчастное железо и думал, что, в
принципе, ничто не мешало его селезенке поселиться внутри
самого рельса или вообще в стенке доменой печи. С другой
стороны, если бы она была зарыта где-нибудь в лесу, то он
вообще никогда не узнал бы о ее существовании. То есть,
вариантов может быть много. И наверное, возможен такой, что у
него где-нибудь в окрестных подвалах найдется еще парочка
селезеночек, вот ведь сюрприз будет... От такой мысли Игорь
снова стал мерзнуть.
До регистрации оставалось десять часов. Напиться чаю с
малиной и панадолом, упасть в сон, проснуться -- от ласкового
прикосновения волшебных Танькиных губ, не от приступа, --
умыться, побриться, начистить ботинки и жениться. Может быть,
после этого он излечится от дурацкого нехорошего страха
потерять Татьяну. Возможно, его перестанут волновать проблемы
ирригации в Увернале, и формула вычисления траекторий метеорных
потоков наконец-то перестанет делиться на ноль. Может быть,
Гампольский все-таки найдется и расскажет ему, что такое нусхет
и чем он отличается от песка. И вообще, может быть, отрезав за
собой новый кусок прошлого и полностью переплыв в новую жизнь,
он заслужит благосклоности богов недоразумения, подаривших ему
эту непонятную селезенку?!!
На звездное пузо натягивалось серое непроницаемое
лохматое одеяло. Кажется, по радио обещали метель и даже буран.
Неплохой аккомпанемент для песни про светлое будущее.
Злые чучмеки в киргизских шапках ни за что ни про что
съели коня. А потом пришли дети-гринписовцы и тому, что
осталось от вороного бедолаги, устроили пышные похороны. И вот
они хоронят коня, хоронят себе, хоронят... На этом сюжет
песенки исчерпывался, а вместе с ним заканчивался и пресловутый
первый танец молодых, на протяжении песни эволюционировавший от
вальса до "яблочко". Затем папик Татьяны, окончательно убитый
поведением зятька, отобрал у Ваньки-тамады микрофон и отчаянно
заорал:
-- ...А сейчас мы будем беситься! Всем беситься!!!
После того как Игорь на регистрации чуть не устроил
Танькиной бабке инфаркт, две минуты обдумывая вопрос насчет
осознанности предстоящего шага, а на предложение поздравить
невесту сказал "Поздравляю, Таня" и пожал ей руки, отец
новобрачной махнул на все рукой и принялся методично
напиваться. Дабы заглушить обиду за загубленное будущее
собственной дочери.
-- Санек! Ты чего так опоздал?
-- Извини, Игорь, не смог. У врача был. А там еще и
трамваи не ходят. Вы, смотрю, уже все, каюк, поженились?
-- Ты догадлив, именно каюк. Что с твоей ногой случилось?
-- Понимаешь, такое ощущение, будто в ней что-то
постороннее. То ли гвоздь, то ли кость в сторону растет... Да,
чего я пришел-то: поздравляю вас с законным браком, желаю
здоровья, значит, счастья разного...
Танька расхохоталась.
-- Ничего смешного, -- посуровел Игорь. -- Ты, Санек,
проходи, присаживайся за любое место, ешь-пей, будут проблемы
-- зови меня. Я тут весь вечер тусоваться буду. А нога -- это
проходящее. Как у меня зажило -- так и у тебя заживет.
-- Сплюнь! -- и Татьяна трижды дунула через левое плечо.
Вообще, свадьба вроде бы складывалась неплохо, однако
Игорь чувствовал, что именно ему кайфа явно недостает.
Тепленькие гости уже вовсю следовали призыву тестя и приступали
к буйству, а настроение по-прежнему болталось где-то на уровне
легкой неудовлетворенности. Может, правду говорят, что все
самое веселое -- это спонтанное, неожиданное? А может, это все
тревога от странных мыслей? Столько готовились, понимаешь, и
никакого оттяга для себя. Черт те что. Никакого расслабона. И
родитель этот Танькин, без намека на чувство юмора. Всю
композицию перепортил.
Одно утешает -- хоть поесть можно по-человечески. Много,
разно и вкусно. За предыдущие дни Игорь так соскучился по
положительным эмоциям, что никак не мог остановиться и
приканчивал уже четвертую тарелку.
Селезенка практически не давала о себе знать. Ее уютно
припорошило снегом, и шаги перманентных прохожих-алкоголиков
отдавались только легким покалыванием. По расчетам, боль не
должна появляться как минимум трое суток: выдернуть рельс --
это вам не провод оборвать, это действует долго. А какая это
была прелесть -- услышать по местной "Европе плюс" версию о
маньяках-рельсорвателях и шабашах сексуальных меньшинств на
крышах домов!
-- ...Слушай, а может, ампутируем ее? Тебе-то не все ли
равно?
Коля материализовался с другой стороны стола с шампанским
и напряженной думой в голове. Он только что, перед самым
торжеством, дочитал до конца книжку про психиатрию и стал
агитировать Игоря за самовнушение-ампутацию воображаемого
органа. Конечно, прокол с шаманом на него здорово подействовал,
но неколебимая вера в силу самовнушения осталась несмотря ни на
что.
-- Нет, Игорь, ты реально подумай. Для чего она тебе
нужна? Столько возни, а толку? Я понимаю, если бы глаза на
затылке, от них хоть реальная польза есть.
-- Это мне уж точно ни к чему. Я и так вижу, что Ванька у
меня за спиной объясняет Тане, что, мол, пора меня красть.
Вань, слышишь? Ты бы хоть мне сюрприз сделал, честное слово...
Игорь решил переиграть банальный аттракцион с кражей
невесты, решив, что от украденного жениха веселья получится
больше. Но веселье получалось так себе.
-- Чтобы сюрприз получился, надо находиться в неведении,
-- огрызнулся Ванька. -- А ты все наперед знаешь.
Коля отпил шампанское. Призвание психиатра-практика не
давало ему успокоиться.
-- Ну а все-таки. Насчет ампутации,
-- Коля, тебе разве не достаточно шамана? Который вылечил
половину твоих приятелей?
-- Так ему долечить не дали, эта бабка придурочная.
-- Ты по-прежнему думаешь, что, если бы не она, он
справился?
Коля кивнул, но почему-то без уверенности. По его словам,
он с утра пытался разыскать шамана и стребовать компенсацию --
тщетно. Старый исчез.
Игорь вгляделся в ночь за окном. В желтых световых шатрах
под фонарями разминалась метель; где-то там, совсем недалеко
отсюда, на улице Капитанской, мерзла его селезенка. Мальчик с
тепло-желтым деревом сидел на берегу канала в пустыне, ожидая,
когда на увернальской стороне откроются шлюзы и пойдет вода.
-- Зайчик, ты о чем задумался?
-- Да вот, Тань, думаю, что будет, если семьдесят тысяч
населения города в пустыне оставить без воды -- возьмутся ли
они за оружие?
-- Зайчик, ты ведь говорил, что еще в детстве бросил
фантастику писать. Решил возобновить?
-- Причем тут фантастика? Просто представь себе
гипотетический город в нусхетной пустыне, кругом ни капли воды
и один только канал... Ладно, потом обсудим, -- Игорь вдруг
почувствовал, что уже не странная мысль к нему откуда-то
пришла, а он сам ее нечаянно вспомнил. Снова и нестерпимо
захотелось позвонить Гампольскому.
-- ...Игорь, если не ампутировать, то у тебя опять будут
проблемы, -- Коля снова материализовался, на этот раз по эту
сторону стола и с селедкой. -- Я на улице курил, там какие-то
ребята из стройуправления на троих соображали, -- так они хотят
запороть твое первое брачное утро.
-- В чем еще дело?
-- По этой трамвайной ветке ездит какой-то бывший
партийный бугор-пенсионер. Он сегодня всю мэрию на уши
поставил, работы идут полным ходом, и утром должен пойти первый
трамвай.
Игорь просверлил взглядом в воздухе две больших
бесформенных дыры.
-- И ты молчал?
-- А что говорить -- ампутировать надо, -- Коля запил
селедку шампанским и причмокнул.
-- Слушай, за такое по морде бить мало. И ты не мог меня
предупредить!
-- Зайчик, что случилось? -- обернулась Татьяна.
-- Скоро поедут трамваи. Будет больно, -- склепным
голосом сообщил Игорь.
-- И ничего нельзя придумать?
Придумать можно было все. Точнее, не придумать, а сузить
диапазон уже придуманного, исключив из него поджоги депо и
прочий терроризм, и выбрать самый безвредный и действенный
вариант. Но Игорь чувствовал, что его утомленные мозги уже не
справляются. Для ускорения обработки идей нужно было бы
подключить еще один ресурс.
-- Игорь, что ты собираешься делать?
-- Что-что... Не видишь, придумываю. Коля, помогай.
То есть как в компьютерах второй процессор. Одна голова
хорошо, а две быстрее.
-- Чем помогать?
-- Ладно, проехали, я уже вроде придумал. Коля, ты сейчас
ведь еще не сильно подвыпил? За руль сядешь?
-- Прямо сейчас?
-- Прямо сейчас.
Решение проступало медленно, но четко и ровно, как резьба
по внутренней стороне черепной коробки.
-- Погоди, ты чего затеял? Куда?
-- К селезенке. Ампутировать, как ты только что
предлагал.
-- Игорь, расслабься, у тебя же свадьба! Может, завтра?
-- А что, тут и без меня уже неплохо справятся. Все,
Коля, заводи свою машинку, едем. Хотя... погоди. Пойдем со
мной, поможешь.
Игорь вскочил из-за стола. Вежливо растолкав скопление
гостей возле сцены, они вместе с Колькой прошли на кухню, в
кладовку, взяли там одну из коробок с водкой и вынесли его к
заднему выходу из кухни.
Тут их настиг Ванька.
-- Куда вы, эй! Молодые, в чем дело?!
-- Ваня, дорогой, это старый полинезийский обычай --
смыться в самый разгар свадьбы. Чтобы детишки не выследили
хижину.
-- Чего-чего? Хижину? Слушай, мы так не договаривались.
Какой еще полинезийский обычай? Мы сейчас тебя красть
собрались.
Из-под резца поднимался дымок и скапливался над мозгами.
-- Ваня, это печально, но вы опоздали. Займи гостей
чем-нибудь, стишки, анекдоты там, в общем, чтобы нас не сразу
хватились, -- Игорь положил коробку с водкой в багажник и
захлопнул дверцу.
-- Какие стишки?
Ваня на некоторое время потерял контроль над своей
челюстью, и та устремилась вниз.
-- А вам водки не многовато?
-- Это для стерильности, -- Игорь повернулся к Татьяне.
-- Солнце, тебя придется отвезти домой.
-- Нет уж, зайчик, я поеду с тобой. И не отговаривай.
-- Таня, мы едем на очень рискованное мероприятие, даже
незаконное...
-- Ах, Игорь, перестань.
-- Слышь, а гостей предупредить? -- Ваня не сдавался.
-- Пропадет эффект внезапности. И вообще, моя свадьба --
что хочу, то и делаю!
Игорь захлопнул дверцу. Коля потормошил двигатель педалью
газа:
-- Эй, молодожены, куда едем?
-- К Алексеичу. Только очень быстро.
Машина, хлопая прищемленным дверью кончиком шлейфа
свадебного платья, выстрелила в снежную мглу. Струи снега
бросились на лобовое стекло, прокувырнулись по крыше машины и
скрыли из виду силуэт Ваньки.
Мысли жгли череп -- нестерпимо, отчетливо.
-- Значит так, -- Игорь принялся с остервенением
завязывать ремень безопасности в морской узел, -- сначала мы
едем к Алексеичу и забираем у него на некоторое время самосвал.
Сегодня ведь суббота? Отлично, до понедельника он его не
увидит.
-- А потом?
-- Потом -- помнишь, как идти от селезенки к парку
отдыха, трубы кладут? Там надо будет взять экскаватор, пригнать
его к селезенке, выкопать ее, погрузить в самосвал и увезти.
-- Откуда ты знаешь, что он там стоит? Думаешь, раз с
трактором повезло, так и с экскаватором халява будет?
-- Мне Серега сказал, муж Танькиной тетки.
-- А ты представляешь себе, как это будет происходить
реально? Ночь, экскаватор, два кретина в костюмах,
развороченные рельсы?
-- Плевать. Еще сотня-другая таких приступов, и я совсем
рехнусь, вы это-то поймите. И вообще, после первой брачной ночи
я хочу проснуться по своей воле.
За стеклами проносилась метель -- размашистыми движениями
потрошила ночь, подпрыгивающую на каждом ухабе дороги и то и
дело срывающуюся в хоровод вокруг тепло-желтого тополя. Вокруг
оси, проткнувшей нусхетную пустыню. Вокруг селезенки.
Тут и там мелькали бурые глыбы взрывающегося вакуума,
лохмотья пространства носились из одной вселенной в другую, он
пытался поймать их, ловил, расправлял, выравнивал, иногда даже
различал какие-то тени -- крестообразие стрелы экскаватора,
пожеванный бетон и мерзлая глина, -- но они тотчас уносились
вверх, стекали, а в руках оказывались раскаленные перья птиц,
вытягивающие его же собственные ребра и звезды из синих
неструганных стропил.
-- Все, все, Коля, хватит, хватит, прекрати!!!
Шум немного ослаб, лоскутики замерли, он суетливо
схватился за них и попытался стянуть в одно целое.
-- Что, совсем никак? -- послышался Колькин голос.
Мир снова обрел цельность. Оказывается, Татьяна крепко
обнимала его за голову.
-- Игорь, ты как, слышишь? Эй, ку-ку! -- Ваня помахал
перед лицом Игоря чем-то оранжевым. Каской. Да, строительной
каской. -- Игорь, тебе надо еще обезболиться.
Игорь не ответил, затянул ватником дрожащее тело и,
перешагнув скомканный рельс, встал на краю ямы.
-- Ну как там, много осталось?
Игорь поторогал мерзлые комья. Да ведь это настоящий
анатомический театр! Все эти кровоточащие, раздираемые болью
куски глины, -- его плоть, его тело! Хирургия ковшом
экскаватора!
-- Ну, Игорь, ну как ТАМ? -- торопил Колька.
Игорь опустился на колени и прислушался -- присмотрелся?
-- к своим ощущениям. Орган, стонущий каждой своей молекулой,
затрепетал на кончиках его пальцев, ощупывающих рваную рану
посреди улицы. Сильно хотелось заплакать.
-- Еще где-то столько же, -- Игорь подумал, что еще чуток
алкоголя все же не помешает. -- Говоришь, в кузове места
хватит?
-- Если столько же, то да.
Игорь вернулся к кабине "КамАЗа". По голове неповторимо
завальсировали Танькины пальцы.
-- Давай Ваня. Только возьми левее -- там справа один
простой песок.
Ваня пожал плечами и кивнул -- чем бы больной не тешился,
лишь бы побыстрее выздоровел. Ковш встрепенулся, роняя на
развороченные плиты космы позапрошлогодней травы, неуклюже
бухнулся в грунт. Игоря тут же скрутило, он упал на землю,
схватился руками за селезенку, за глину, судорожно удерживая
разлетающиеся кубики бытия.
Коля передернул рычаги:
-- Игорь, ты хреново обезболился.
-- Но ведь по живому режешь, Коля! Вот если бы тебе
аппендикс плоскогубцами удалить без наркоза!
-- Так сделай наркоз, твою мать! Танька, дай ему водки,
работать мешает!
В глотке экскаватора заклокотало, и ковш лихо оттяпал
очередную треть кубометра глиняной плоти. Планета ужасов вновь
ожила, разъехавшись в стороны остроконечными медальками
мозаики.
-- А-а-а-а!!!
-- Танька, влей ему водки! -- пропечаталось сквозь
красный ураган.
В селезенке отстукивались удары невидимого сердца,
прокачивающего что-то похожее на кровь, но тоже невидимое.
Осталось чуть больше кубометра, потерпи, родная, сейчас мы тебя
вылечим, обрежем, забинтуем и уложим спать. Ампутируем. Только
бы не начала гнить. Гангрена, она ведь поднимется до мозгов, и
тогда конец. Кроме шуток. Соблюсти стерильность. Надо еще раз
облить яму водкой, спиртом, а лучше -- принести йод, Таня,
принеси йод, на кухне стоит йод в шкафчике йод...
Еще один ковш -- еще один взрыв, боже мой, когда же это
кончится, сил никаких не осталось багровые мультики перед
глазами рассматривать. Нет, надо лечиться, срочно, как только
выкопаем, так сразу. Терпи, казак, во главе сатдава станешь,
терпи, тер-пи, терр-рррпии-ии!!! А-а-а!!!
--...Так, это вы че здесь делаете?
Марево опилок цитоплазмы зацепляется за солнце и
конденсируется в два больших желтых костра. Истекающий
невидимой кровью ковш виснет в полуметре над раной.
-- Эй, ты, в каске, стоп машина, вылезай из кабины. Где
разрешение на работы?
Желтые костры оказываются слепящими фарами милицейского
"бобика". Мультики оседают на поверхности серого бушлата.
Вместо титров остаются стволы автоматов.
-- Что случилось? -- высовывается из кабины Татьяна.
-- Смотри, какой шлейф у нее из-под шубы,а? -- тот, что
стоит слева, заглядывает в кабину, проводит колючим взглядом по
Татьяне. -- Работяги, вы что здесь делаете? В галстуках?
Колька неестественно долго подбирает слова. Все ясно.
-- Ремонт участка трамвайной линии. Путеремонтный цех...
Молчание. Слышно только экскаватор.
-- Че-че? Цех? А этот, в туфлях -- он тоже путеремонтник?
Реальность проступает жирными пятнами. Горизонт плывет
сам на себя, селезенка вздрагивает от толчков неведомого
сердца.
-- Он не работает, -- бормочет Колька, -- он проверяющий.
Пауза.
-- И девица в белом тоже проверяющая? И документы,
наряд-допуск у вас есть? А ну быстро в машину, проверяющие
ебаные!
Надо блефовать. Надо спасать селезенку, во что бы то ни
стало.
-- Попрошу повежливее, -- Игорь тужится изобразить
обиженного ревизора. -- Все документы у прораба, на соседнем
участке.
-- Это где?
-- Выше по улице. Прораб Алексеев, он за все отвечает.
Автоматчик обходит вокруг самосвала.
-- Точно тебе говорю, эти суки прямо с банкета приехали.
Девка не иначе как невеста, эти двое в костюмах под фуфайками.
Чую, Василич, надо их до выяснения в отделение.
-- Специально для вас повторяю, -- удивительно, откуда
только столько наглости? Никогда бы не осмелился менту такое
сказать, резерв второго счастья открылся, не иначе. --
Повторяю, все документы у прораба, это на углу Красносельской и
Гагарина, выше по линии на квартал.
Пауза. В воздухе ощущается каток наглости, расплющивающий
милиционеров. Главное -- не сбавить нагрузки.
-- Коля, а ты лезь обратно в кабину, продолжай работать,
а то мы действительно не успеем.
Милиционеры переглядываются. Ошарашенные.
-- Номер запиши.
-- Уже записал, -- хрюкает тот, что стоял слева. -- Да я
думаю, если че, далеко уйти не успеют.
-- Поехали тогда, что ли, проверим. Всем оставаться
здесь, ясно?
Колька, не отклеивая испуганого взгляда от "бобика",
лезет в экскаватор.
-- Зайчик, они ведь сейчас вернутся, -- грохочет над ухом
шепот Татьяны. -- Что будете делать?
-- Коля, давай, давай, не спи! -- проклятье, почему они
не отъезжают, надо продолжать операцию, продолжать... -- Таня,
дай мне водку.
-- Игорь, ведь они сейчас вернутся, Игорь! -- Татьяна не
слышит, дергает за рукав.
Бренчащий "Бобик" заштриховывается снежным балаганом.
Ковш движется в строну самосвала, куски плоти высыпаются в
кузов и содрогаются от боли -- каждый и все вместе.
-- Таня, дай мне бутылку! Быстрее!
Надо все делать быстро, очень быстро. Пусть милиция и не
приедет больше -- все равно останавливаться нельзя. Чтобы не
потерять силы от потери крови. Не подохнуть.
А вот и водка. Игорь снова спрыгивает в яму, падает,
царапает левую щеку, разбивает горлышко бутылки и щедро
поливает истерзанную селезенку. До мозгов доносится сильное
жжение.
-- Игорь, отойди из-под ковша! -- это уже Коля.
-- Погоди, Коля, не стой над душой.
-- Над чем?
-- Над селезенкой. Тань, еще бутылку. Не открывай, я сам.
Жжение становится почти нестерпимым.
-- Может, тебе тампон дать? Нет, реально, без шуток?
-- Меньше разговаривай! Давай режь!
Ковш вонзает зубья в окоченевшее глиняное мясо, три
тысячи пятьдесят восемь миллионов метеоритов разом входят в
пике, мир вспучивается, свет крошится и выворачивается
наизнанку, так что в воздухе остается только мелкая нусхетная
пыль. А через мгновение становится совсем темно.
Утро, загипнотизированное легким морозцем, растекалось
поверх заснеженных тополиных лысин. Редкие вороны, по режиму
сна однозначные жаворонки, припомоивались на неестественно
зеленый мусорный бак и приступали к завтраку. Сквозь заросшее
изморозными джунгями окно виднелся уголок парка; хотелось
крепкого чаю, блинов, лыжни и подальше в зимний лес.
...На пороге стоял человек, похожий на бывшего боксера, в
последние годы ударившегося в шахматы и зачем-то надевшего
очки.
-- Здравствуйте, я Исаак Андреевич Теремов, от психиатра
Гампольского. Я к вам буквально на пять минут.
Наверное, это вместо извинения. Разбудить в девять утра
-- первого брачного утра! -- и сказать, что зашел на пять
минут. Так и быть, извиняю.
-- Вы проходите, не стойте на пороге, дует, -- и Теремов
в один громадный шаг преодолел половину коридора. -- Я звонил
Гампольскому много раз, там трубку никто не берет.
-- Все верно, он пока в отпуске. Я, собственно, вот по
какому делу... прошу прощения, конечно, что не позвонил
предварительно, с этими вячбенами с ума сойти можно...
Гампольский, он только-только узнал, а я как его старейший
пациент, значит...
-- Что?
-- Вы извините за некоторый сумбур, да... В общем, я
узнал, что у вас сынициировалось восприятие по нетрадиционным
каналам...
Из спальни вышла заспанная Татьяна.
-- Да, это моя жена Татьяна. Со вчерашнего дня.
-- Очень рад. Поздравляю.
Татьяна прошла в кухню.
-- Так что вы узнали?
-- Я не знаю, насколько хорошо вы пока владеете новыми
рецепторами, поначалу всегда долго осознаешь, что к чему. Но
вероятность все же есть.
-- Вы не могли бы держаться поближе к делу? А то, знаете
ли, ничего не понятно.
-- Хорошо, я постараюсь. Только сначала скажите, вы еще
не педшлатили седьмой каризе? Понимаете, там на пересечении
основной магистрали...
-- Вы имеете в виду седьмое шоссе, которое Южное?
Гость засмущался.
-- Извините, я должен был предвидеть, извините... Но
тогда вы, случаем, не делали выход на озера, что на третьем
варианте Солнца? Извините еще раз...
Интерсно, кто же из нас двоих на самом деле псих. Или под
такового маскируется.
-- Уважаемый...
-- Исаак Андреевич.
-- ...Исаак Андреевич. Вы уверены, что не ошиблись
квартирой?
-- Но вы разве не Игорь Стаковенко? Прошу прощения еще
раз, -- отрешенно забубнил Теремов, -- это будет последний
вопрос: вы не участвовали в последних выборах увернальского
сатдава?
-- Ах, выборы. Их отложили, в очередной раз. Видимо,
увернальцы дождутся, когда их канал... -- тут Игорь остановился
и принялся усиленно думать, откуда он мог знать про выборы. А
потом он почувстовал, как мурашки заскреблись по изнанке
халата, и понял, что ему стало очень-очень страшно за свой
рассудок.
-- Ну слава Богу, вам хоть что-то известно.
Игорь уставился на гостя.
-- Скажите, а вы откуда и когда узнали про выборы?
-- Да оттуда же, откуда и вы...
-- Каким образом, вы не могли бы уточнить?
-- Могу. По из бесплатного бюллетеня, с вомынков, --
Теремов с подозрением покатал взглядом по потолку комнаты,
двери балкона, стенам; чему-то кивнул -- сам себе. -- Это здесь
произошло? Инициация?
Игорь опять ужаснулся плохой производительности
непроснувшегося мозга. Надо было снова подкачивать
дополнительный ресурс.
-- Инициация... Да, вот тут, возле выключателя. Пять дней
назад.
-- И сколько вы пока насчитали новых рецептороносителей?
-- Один. Я ее назвал селезенкой. Только вчера выкопали. А
что, есть ЕЩЕ?
-- И что делает ваша селезенка -- педшлатит, воскорыцает?
Не уточняли? Я еще раз прошу прощения, -- Теремов помялся с
ноги на ногу, что выглядело как покачивание корабельной мачты в
добрый шторм, -- но вы точно не выходили на солнечные озера?
Игорь сжал виски пальцами.
-- Минуточку. Мне надо кое-что выяснить... Вы хотите
сказать, что этих органов у меня теперь много? И каждый может
для чего-то пригодиться?
Теремов почти присвистнул. Почти вежливо.
-- Пригодиться! Да я без педшлатов теперь и жизни
представить себе не могу. Кстати, вы сказали -- выкопали?
Зачем?
-- Очень больно было. Трамваи все время давили.
-- А, все ясно. Дылехохл. Вечная проблема с этими
дылехохлами, самые чувствительные к внешним воздействиям.
-- Погодите, Исаак Андреевич, одну секунду... Вы не могли
бы описать в обычных, нормальных терминах, ну, это ваше
педшлатанье? Я не ошибся в названии?
Педшлат. Похоже на "педагога" и "бушлат". А на самом деле
-- орган. Живой, только находящийся неизвестно где.
-- Совершенно верно, педшлатанье. К сожалению, объяснить
будет очень сложно. В нормальном, привычном вам мире не
существует никаких категорий или предметов для описания
педшлата. Но вы сами скоро все поймете, не волнуйтесь. Все
органы должны быть на месте, мутаций пока не замечали.
-- Хотя бы приблизительно?
-- Приблизительно... Тоже трудно. Ну, неужели вы за эти
пять дней не замечали, что, допустим, можете видеть, что
творится у вас за спиной -- не то чтобы видите, но точно обо
всем знаете? Или когда залезаете в чей-то вомынок, когда вам
сами не хватает выдерлята? Ну, когда вы узнали про выборы?
-- Вомынок?
Зазвенел телефон. Игорь подскочил на месте.
-- Простите, я сейчас...
-- Ничего, я уже не ухожу, -- Теремов развернулся к
двери. -- Найдете еще что-нибудь, педшлатьте мне, там уже на
уровне вомынков договоримся.
-- Секунду, погодите, -- Игорь поднял трубку. -- Алло?
Теремов ловко крутанул замок.
-- До свидания!
-- Алло, Коля... Подождите, Исаак Андревич, а как мне
найти все эти педшлаты, если по ним трамваи не ездят? А что
если они...
Дверь дружелюбно хлопнула.
-- Эй, Игорь, ты с кем там базаришь? -- донеслось из
трубки.
-- Коля это ты что ли?
-- Я, я, просыпайся, молодожен. Кто у тебя там?
-- Один тут приходил... от Гампольского.
-- От кого?
-- Психиатр. Помнишь?
-- Мм-м-м. Ладно, потом вспомню, суть не в этом. Слушай,
Игорь, я чего звоню-то: там трамваи вовсю уже ездят, ты как --
все путем?
-- Вроде...
-- Что значит вроде? Слушай, откуда ты успел узнать, что
у прораба ремонтников фамилия Алексеев?
-- А в чем дело?
-- А в том, что она у него на самом деле другая.
Куропаточко его фамилия. Понимаешь?
-- Ничего не понимаю.
-- Не проснулся, что ли? Вчера, помнишь, когда мы твое
второе сердце выкапывали, на нас менты наехали?
-- Ну?
-- Что ну? А ты их отправил со всеми вопросами к прорабу
Алексееву. И они уехали и больше не возвращались. А мы там еще
битых полчаса копошились. Дошло?
-- Что дошло?
-- Слушай, ты совсем обалдел после первой брачной ночи,
-- Колька шумно рассмеялся. -- По идее они должны были не найти
Алексеева и вернуться и упечь нас в тюрягу -- ведь это же
чистый умышленный ущерб! А они не приехали. Спрашивается,
почему?
Странный вопрос. Ведь и так все понятно -- Куропаточко не
было на месте, он был на складе, и вместо него там был его
заместитель, Алексеев. Поэтому он и назвал его фамилию, разве
это было неправильно?
-- Игорь! Чего молчишь?
-- А что тебе сказать?
-- Ну, что ты думаешь по этому поводу. Повяжут нас или
нет.
-- Нет, не повяжут.
-- А почему?
Потому что никто из милиционеров ничего не вспомнит.
-- Игорь, ты или спи, или трубку положи. Не томи. Кстати,
это ты когда придумал, что Серега, Танькиной тетки муж, на
стройке работает? Ведь он уже десять лет как летчик в здешнем
авиаотряде. Понимаешь? И он ни слухом ни духом ни о каких
экскаваторах. Так что я тебя расколол.
Расколол?
-- Слушай, Коль, у меня сейчас голова что-то плохо варит,
ты приходи часикам к двум, там поговорим.
-- То-то я вижу у тебя одна селезенка варит. Тогда до
двух, пока.
Игорь положил трубку. Одна селезенка варит. А что, почему
бы и нет?
На пороге кухни появилась Танька с полотенцем в руке.
-- Муж! Завтрак готов.
Муж странно улыбнулся телефонному диску.
-- Неправда. Гренки еще жарятся.
-- Вот ты зануда! -- Татьяна потерлась о его подбородок.
-- А как догадался?
Интересно, а сколько дней идти от Увернала до озера на
третьем варианте Солнца?
-- О чем догадался?
-- Что гренки еще не выскочили?
Воскорыцает. Селезенка. Педшлаты. Унтелюпы.
-- А уже все. Выскочили. Готовы, можно завтракать.
Органы для воскорыцанья и подпитки соками Вселенной. Где
они, как их найти, если по ним никто не ездит и трамваи не
ходят?
-- Тань, как ты думаешь, в человеке есть лишние органы?
-- Что за странный вопрос? Это тебя только что загрузили?
Органы. Селезеночки. Где они? В стенах? В людях? В
деревьях? А только представьте себе, если бы она оказалась
посреди океана? В кратере действующего вулкана? На Солнце?
-- Солнышко, а как ты думаешь, какого органа человеку не
хватает? Дополнительного рецептора? Сколько, по-твоему,
человеку на самом деле нужно чувствовать?
Таня прислушалась к шуму сердца Игоря.
-- Зайчик, ты сегодня что-то странный.
-- Разволновался, вот и странный. Слушай, Тань, у меня
такая проблема: представь себе планету, на планете пустыню, в
пустыне город. Живут в нем люди, и вдруг у них иссякают
колодцы. Они начинают рыть канал, но вскоре им это запрещают,
не дают денег. Они идут воевать на соседей, у которых есть
вода...
-- Зачем обязательно воевать -- можно просто переселиться
поближе к скалам, где скважины с артезианской водой.
-- А если там нет водононых пластов?
-- Ты про Увернал? ТАМ есть. Возле скал.
Интересно, откуда Татьяна знает про Увернал. Или во сне
проговорился, а она просто подыгрывает, Впрочем, неважно...
-- Муж, мне не нравится твой потерянный вид. Что с тобой?
А на кухне сейчас появилась мышка! Удивительно, мышка на
пятом этаже нового кирпичного дома!
-- Тань, посреди кухни сидит мышь! Представляешь, вот
хохма-то -- мышь!
В Танькиных глазах медленно выкристаллизовывался испуг.
Тихо-тихо, шаг за шагом, не отрывая взгляда друг от друга, они
подошли к распахнутой двери кухни и остановились на пороге.
Симпатичная, аккуратно причесанная мышка сидела на полу
посреди кухни и настороженно внюхивалась в воздух.
Пахло гренками.
Рыбки за стеклом экрана молча, стиснув челюсти и из
последних сил ковыляя плавниками, плыли навстречу течению.
Вообще, в природе таких рыбок не бывает -- разве что кроме той,
в левом верхнем углу монитора: в Бутанайе, этом
трехкилометровом не то притоке, не то болоте на восьмом
варианте Солнца, водятся точно такие же по расцветке. Правда,
гораздо мельче. Если такую рыбу долго бить головой о ствол
латанги, она отращивает крылья и пытается загрызть ими
рыбака...
-- Игорь, а вы действительно гуляли свадьбу полностью на
свои деньги?
А оно смотрится красиво, это растекание мысли. Не
пробовал, можно сказать, со вчерашнего вечера. Красиво, ничего
не скажешь.
-- И родители вам совсем-совсем ничем не помогли, да?
Саша, бедный Саша, ты опять за свои риторические вопросы.
Ведь не помнишь, чего говоришь -- а зачем тогда говоришь? Эх,
если бы ты смог накоротко замкнуться на мой несчастный
дылехохп, что засел в твоей ноге, -- не задавал бы больше таких
вопросов.
-- О, Игорь, кстати, ты не видел, куда делись фотографии
к макету "Стиплера"?
Вот это уже лучше. По существу, по крайней мере.
-- У Аллочки спроси, у нее должны быть.
Зря я так. Сейчас ведь спросит, где Аллочка.
-- А где она?
Так и знал. Стоит ли объяснять ему, ЧТО Аллочка может
делать в туалете вот уже десять минут, с купленными вчера
вечером женским порножурналом и пластмассовой высокой баночкой
из-под кетчупа еще и вазелина не меньше чем с мизинец толщиной
однозначно журнал в разворот одной рукой держать ох как
неудобно а там самый сочный мальчик номера ну да ладно еще весь
вечер впереди успеет дома сейчас домой пойдет, непонятно только
из-за чего. Или рассказать про ее последний порноэротический
сон, с ним, с Шурой, в главной роли?
-- Она через пять минут придет, не волнуйся.
Да, пять, максимум пять с половиной, минут, не больше.
Она уже вовсю финиширует, осталось совсем чуть.
Команды утомленного процессора вдруг начинают
пререкаться, спотыкаться, нагромождаться... Хорошенькое дело,
совсем забыл посмотреть на сервер. До ошибки осталось как до
Аллочкиного прихода. Что ж, надо бы подумать, чем занять
ближайшие три часа: Митя пошел якобы менять тонер к принтеру,
но сейчас он встретил бывшую подружку, они купили шампанское
идут к нему на квартиру музыка там Крис де Бург шепот теплое
дыхание вот же банальщина Митя нашел к кому приставать...
Короче, весь этот цирк закончится ровно через три часа
девятнадцать минут. Жаль, Митя, что ничего у тебя сегодня с ней
не получится, только зря время и нервы теряешь. Ну да ладно.
Получится на следующей неделе -- с другой... с Лизой, соседкой,
совершенно ненавязчиво и даже чинно... Эх, жениться тебе надо,
Митя. Как вот я сделал. Только вот не передать тебе этого,
покамест я до унтелюпа не добрался. Долго буду добираться еще.
В комнате расплескался привычный полусмрад духов.
-- Алла, тебя где носит? -- разнервничался Саша. -- Я уже
полчаса фотографии жду, у меня работа стоит.
Аллочка, довольная, как паровоз, еще не выровнявшая как
следует дыхание. Не волнуйся, никто не полезет искать твой
журнальчик за ту облупленную черную трубу. Все течет спокойно.
-- Как где? А на компьютере своем не смотрел?
Не надо суетиться, Саша, их там никогда и не было. Они...
черт, память не успевает, это у меня в третьем вомныке где-то
лежит... вот, достал, точно: они на столе у Альберта,
ответственного секретаря.
-- Саша, поищи повнимательнее, может, упали за принтер...
-- Игорь, блин, да что ж это такое, опять сервер повис!
Ну а как ты хотел, столько коллизий одновременно -- дело
нешуточное. Это только Митя может. А ему сейчас совсем другого
хочется.
Рыбки застыли на месте. Аллочка утомленно вздохнула.
-- Опять повисли, да?
-- Как видишь.
-- А Митя, между прочим, опять уехал за тонером. И будет
не раньше чем через два часа.
-- Ты серьезно? -- Ваня чуть не слетел со стула.
И ты тоже не волнуйся, никто сегодня вечером за макетом
не придет, агент из "Стиплера" уже пьян как сапожник, еле за
столом держится в баре на Красноударной.
-- Ой, а можно я тогда домой сейчас по-быстрому сбегаю,
мне там надо подружку встретить.
Журнал твоя подружка, ненасытная Аллочка! Кстати, насчет
по-быстрому сбегать. Отличная идея.
-- Слушай, Вань, я тоже, наверное, прогуляюсь немного.
Отдохну как раз, взбодрюсь.
-- Только ты приходи поскорее. Может, напряжемся и успеем
еще.
Ерунда, завтра с утра все сделается и будет к полудню уже
готово. Нечего сегодня надрываться, у меня там пгелил в Татьяне
не унимается, она, поди, опять сигаретного дыма в коридорах
надышалась сколько можно говорить ведь каждый раз как наждачкой
по деснам поубивал бы всех этих коллег ее, курильщиков,
ненавижу...
-- Если кто тебе позвонит -- что передать, через два часа
придешь?
А никто не позвонит. Но как бы чтобы без подозрений, вот
Альберт уже заинтересовался, откуда такая осведомленность не
рассказывать же ему про вомныки и педшлаты.
-- Да, может, даже пораньше.
-- А если жена?
-- А жене передай, что по девкам пошел.
Чего смеешься, думаешь, не знаю, как ты меня хочешь? Вот
смотришь сейчас на меня и представляешь меня в твоей
захламленной комнатке жарко вся твоя делай что хочешь и сколько
хочешь да... Стоп, всем стоп! Стоп, выдерляпы! Всем до
свидания!
-- Ну, пока!
-- Приходи, Игорек.
А сейчас -- в клуб к дяденьке Гампольскому. До самого
вечера. Должен же я когда-нибудь забрать свой четырнадцатый
дылехохл. А там, глядишь, Петя и к унтеплюпу подобраться
поможет. Вечерком, с новыми силами, с новым вомынком, с
упорядоченным левым педшлатом, разберемся с этими пронырами из
сатдава... прохиндеи, заморозили бурение скважин, сплошное
ворье... С новым вомынком...
"Игорь, алло, это ты?" "Да, в чем дело, Фредц?" "Кажется,
на мой унтелюп пришло письмо от администрации солнечных озер.
Приглашают на очередную журнуку." "Опять? Сколько можно одно и
то же!" "Согласен, но ведь там могут быть полезные люди.
Губернатор Увернала, например..." "Слушай, я сейчас занят.
Перепедшлать мне вечерком, ага? Договоримся конкретнее." "Лады"
"О кей" "Пока"
...И новым, четырнадцатым по счету дылехохлом.
(С) Эдуард Мезозойский, Эллон Синев, 1997, ihru╜
palov@cterra.msk.ru
---------------------------------------------------------------
Безвременье
- Время солнечных дней,
- Время честной игры,
- Время ставить шатры
- И стреножить коней.
- Время петь у костров,
- Слушать зов старины,
- Время рвнней весны
- И загадочных снов.
- Время это -- обман,
- В мире времени нет. --
- Есть обломки побед
- И развалины стран.
Девушке со звездными глазами посвящается
Абсурд. Непонятная мозаика, неразрешимая головоломка.
Принципы бытия разрушаются на глазах. Гаснут звезды, солнечный
ветер больше не раздувает хвосты комет. То, что произошло --
нереально, невозможно. Этого не может быть, потому что не может
быть никогда. Тем не менее... Тем не менее... Что "тем не
менее"? Что происходит? С чего все началось? Видимо, с плохого
настроения.
У него было плохое настроение как минимум уже полгода.
Депрессия, самая настоящая депрессия. Ему ничего не светило в
жизни, а то, что он имел раньше, -- утратил. Ему было все равно
в буквальном смысле слова. Наверное, поэтому он и решил
ввязаться в драку. Почему бы и нет?
Двое пьяных мужиков приставали к девушке со звездными
глазами. Грустила ночь, холодный ветер гнал по асфальту мокрые
листья. Девушка сопротивлялась как-то вяло и без всякой надежды
на успех. Тоже депрессия? Он не был героем-победителем драконов
и принцем-освободителем принцесс. Времена эти давным-давно
захлебнулись в реке Лете, утащив за собой любовь и надежду.
Осталась только смутная вера во что-то или в кого-то там,
наверху, определяющего человеческие судьбы. Он жил
быстротечными мгновениями реальности, сиюсекундным настроением,
жил по принципу "почему бы и нет?"
Вопреки ожиданиям пьяная драка не состоялась, мужики
поворчали, поматерились, постучали кулаками себе в грудь и
ушли. Лицо девушки ничего кроме усталости и растерянности не
выражало. Звездочки в глазах померкли.
Он... Что же он сделал? Да, он взял ее под руку и сказал:
"Давайте я доведу вас до дома." "Где вы живете?" -- затем
спросил он. "Что же вы молчите? -- проговорил он, не получив
ответа. -- Какая-то вы потерянная. Пойдемте."
Девушка молча подчинилась. Ветер плакал и жаловался, лужи
отражали холодный свет фонарей, в старом доме, в единственном
тлеющем окне играл скучную песню маг. Они сделали несколько
шагов и вошли в туман.
Клубы дыма над сгоревшей дотла избой, утренняя дымка над
глубокой рекой. Болотные огни и зловонные испарения. Свежий
туман над красно-зеленой равниной. С чем еще можно сравнить
странное ощущение безвременья и беспространственности, когда не
различаешь предметы в двух шагах впереди, когда потеряны
стороны света, и земное притяжение вот-вот отпустит тебя в
седую пустоту?
Что общего между подобным ощущением и иллюзорной
видимостью сырой камеры (ТЮРЕМНОЙ?) с низким потолком и
идеально каменными стенами? Что общего между утренней дымкой
под солнцем и спертыми парами воздуха, обнимающими тусклую
маленькую лампочку?
Этого не может быть, потому что не может быть никогда.
Человек не переносится в одно короткое мгновение из одного
неуютного места в другое, еще хуже. Телепортация пока не
изобретена.
Девушка очнулась и осматривается по сторонам. Испуг и
недоверие написаны у нее на лице. Взгляд на мгновение
потускнел, затем зеленые звездочки вспыхнули с новой силой.
Интересно, смогут ли они полыхать ярче мерзкой
двадцатипятиваттной лампочки? Или они сумеют прожечь дырку в
стене, расплавить камень? Расплавить каменное сердце? Наверное,
чудовищное ощущение, когда раскаленная лава жжет тебя изнутри,
пытаясь пробиться в солнечный мир. То же самое, что выпить
жидкое золото.
Мозг отказывается верить в происходящее. Мозг говорит:
это сон. Рассудок твердит обратное. Глупо щипать себя за руку и
хлопать по щекам. Человек в состоянии проснуться усилием
воли... если он спит.
Кошмарная нереальность, нереальная кошмарность. Ты же
всегда гордился логическим складом своего ума.
Человеком-компьютером называла тебя твоя бывшая жена. И
восхищалась одновременно твоими стихами. Двуликий Янус, кто
есть ты настоящий, какое из двух "я" глубже и искренней?
Стоп! Опять же стоп, нe будем отвлекаться по пустякам.
Что мы имеем? Имеем мало, почти ничего. Сон ли это?
Теоретически -- да. То, что произошло -- чушь собачья, такого
не бывает. С другой стороны, все когда-нибудь бывает в первый
раз. Это не доказательство. Теоретически -- сон. Практически,
объективно, реально -- нет. Я бы давно проснулся. Реальная
духота, реально-сырые стены, нож в кармане...
Да. В кармане брюк -- нож. Интересно, не правда ли? Ты
всегда мечтал иметь выкидуху -- с кровостоком, с лезвием из
медицинской стали, настоящий скальпель -- не нож. Увесистая
игрушка, приятно укладывающаяся в руку. Но у тебя никогда не
было столь желанной игрушки, ты не мог себе этого позволить. А
сейчас она у тебя есть. В правом кармане брюк,
Сложенный. Пружина сжата. Пружина готова зазвенеть при
одном-единственном тихом нажатии маленькой кнопочки. Пушку
иметь, конечно, круче, Нo нож... Он придает уверенности в себе,
он делает тебя неким хладнокровным лесным богом,
И опять не туда. Почему она так пристально на меня
смотрит? Почему она молчит? Впрочем, ты ведь тоже молчишь, не
так ли? Дурная привычка -- разговаривать с самим собой.
Правильно, а кому еще поведаешь то, что у тебя в душе творится?
Конечно, только своей душе, самому себе то есть.
Черт возьми, это же просто самообман, игра в прятки с
собственным мозгом. Постоянные уходы в сторону, сложнейшие
комбинации -- большая куча мячей, забитых в ворота при помощи
небезызвестного Хоттабыча. Двадцать два дурака один мячик
пинают, мою голову пинают из стороны в сторону. Сосредоточься и
воспари.
Это не сон -- раз.
Нож в правом кармане. Настоящий, настоящее не бывает --
два. Что касается цели, цель тоже дана (КЕМ?) -- убить. Ее.
Девку. Каким-то образом я знаю, что мне необходимо ее убить.
Ну, не то что бы необходимо... Желательно весьма по крайней
мepe. Иначе... В противном случае... В общем, будет не очень
хорошо, скорее плохо, а может быть, еще хуже. Кончай
кувыркаться, ты прекрасно знаешь -- ОТКУДА? -- что конкретно
произойдет: вас пришьют обоих. Причем пришивать будут ОЧЕНЬ
медленно и ОЧЕНЬ болезненно,
Какой-то дурацкий сон, который сном не является. Или это
сон длиной в жизнь, или это жизнь есть сон (КАЛЬДЕРОН) --
непонятно.
Короче: мотив у песенки простой. В некий определенный
момент времени ты находился вместе с девушкой, сидящей сейчас
напротиз тебя на скамейке, в определенной точке пространства. В
некий последующий момент временя -- хм, ясно, что не в
npeдыдущий -- ты опять же вместе с этой девушкой каким-то не
поддающимся объяснению образом был перенесен в иную точку
пространства. Проще говоря, сюда, в эту... камеру смертников,
У тебя есть нож. Ты не помнишь, дали его тебе или он
просто появился, возник из ниоткуда, но он у тебя есть. Ты это
прекрасно знаешь. Так же ты в курсе -- снова непонятным образом
или способом -- что конкретно от тебя хотят. Неважно, кто и
зачем -- это все равно не поддается разгадке. Сейчас важнее
другое. Боже, как трудно заставить мозг работать в нужном
направлении. А я-то всегда думал, что владею холодным и
раосудительным -- компьютерным -- умом. Дважды два -- четыре.
Пятью пять -- двадцать пять, не всегда, правда, иногда две с
половиной тысячи, особенно когда крыша протекает, что именно
сейчас с тобой и происходит нет надо взять свой серый шарик в
руки отнять его у футболистов в тяжелых бутсах.
Значит, так. Далее. Предоставленным оружием ты должен
убить, уничтожить сидящие напротив ласковые искорки в зеленых
глазах РАЗВЕ МОЖНО ТАК СКАЗАТЬ? глазах на тонком лице,
обрамленном волнами кипящего золота. Tы должен убить девушку.
Если ты не... прирежешь, если ты не прирежешь девушку, вас
уничтожат обоих. Если же ты решишь самопожертвоваться,
приставишь лезвие к запястью и попытаешься вскрыть себе вены...
хм, девушку уничтожат все равно. Причем процесс этот будет
долгим и мучительным. Все? Нет, еще информация: времени у тебя
два часа, сорок минут из которых уже упали. Теперь все.
Детская арифметика, два минус один -- остается один. Два
не минус один -- остается два. Два трупа. Два минус один, да не
тот один -- аналогично: трупы с отрезанными ногами, содранной
кожей... ну и так далее, у кого как фантазия работает.
Что-то знакомое есть в этом странном взгляде, в этом
движении головы, откдывающей со лба струи волос, в нервном
подрагивании рук. Я даже не знаю ее имени. Надо бы спросить,
конечно, неудобно сидеть и молчать, угрюмо поджав губы и
уставившись куда-то в сторону. Неудобно? Ха! "Позвольте узнать,
милая незнакомка, как вас зовут?" -- "Юлия." -- "Извини, Юлия,
я должен тебя убить. Так получилось. Не беспокойся, я тебя не
больно зарежу."
"Послушайте, может быть, мы все же познакомимся?"
Неужели я произнес это вслух? Изумленно-огорченный
взгляд, полуоткрытый рот, неуверенная скользящая улыбка. "Что с
тобой, Виктор? Зачем ты так?" Ага, ага, если бы это был сон, я
бы просто восхитился. Совершенно незнакомая девочка знает тебя
по имени и, судя по всему, намекает на какую-то связь в
прошлом. Дружескую, конечно, не более того, слишком шикарное у
нее тело... для меня. Снова смотрит -- пристально, открыто,
грустно, со скрытой болью и вызовом. Да она знает! Как пить
дать, она знает все мои мысли, знает, какая участь ожидает ее.
Что получается -- я уже решил окончательно и
бесповоротно? Нет-нет, глупости, конечно! Это я к тому, что
конец ее в любом случае предрешен, и он уже близко -- через
полтора часа. Девушка нервничает, девушка боится, хотя изо всех
своих силенок старается не подать и виду. Руки, руки выдают ее.
Порывистые движения, какая-то авторучка, которую она уже
полчаса вертит и так, и эдак. Длинные нежные пальцы -- кончики
их подрагивают. Что я хочу этим сказать? А что я, собственно,
вообще хочу сказать? "Послушай, ты, сука, заткнись и не сверли
меня взглядом! Через полтора часа ты сдохнешь самым свинским
образом, потому что я, Виктор-победитель, хочу жить!" Твои
зеленые лучики не помогут тебе, девушка, ты в любом случае
обречена, почему бы не совершить напоследок хорошее дело?
"У вас потрясающие глаза. В ниx чувствуется боль и тоска.
Вы, наверное, много испытали в жизни?" "Что я тебе сделала,
Виктор?" "Не называй меня Виктором, девочка. Я не Виктор, а
Денис, и вообще не местный, а из дальних стран, где на небе два
солнца, и лето круглый год." "Но..." "Там цветут арбузы и
пальмы, а люди умеют летать, но не пользуются даром своим по
глупости. Я прибыл сюда, чтобы стать пророком, но вот не
повезло -- посчитали за белого брата." "Больно, Виктор!"
Включают свою логику, ублюдок. Кончат молоть чепуху,
кончай гнать. Кончай растекаться мыслью по древу. Самозащита
мозга -- упрямая штука, но должна же быть воля? Воля и разум.
Ощути себя сверхчеловеком. И перед той, чей взор далек и
призрачен, как снег, склонился я -- не Полубог, но Богочеловек.
Кто я -- тварь дрожащая или право имею? А это уже не ты сказал,
фраза Достоевскому Федору Михайловичу принадлежит. Хотя сути
дела все равно не меняет.
Жалко девушку? Жалко, кстати, у пчелки, почему именно
она? Такая беззащитная, наивная, непосредственная, такая
печальная и прекрасная? Просто идеал. Почему не какой-нибудь
мудила, обритый наголо, весь в наколках, каких много я встречал
в жизни? Почему не один из тех, кого я ненавижу?
Ха! Интересный поворот мыслей. Выходит, я ГОТОВ убить,
загвоздка в том -- кого именно. Успокойся. Проанализируй.
Значит, так. Я убиваю того, кого ненавижу -- совесть по боку.
Да. Это было бы даже приятно... в какой-то мере. А того, кто
мне нравится, кто мне небезразличен, я убить не в состоянии.
Нет, нет, нет.
И все же: огромный шаг вперед, в стан сверхчелозеков. Как
просто! Дело не в самом поступке, дело в том, на кого он
направлен. А ты, оказывается, абсолютно аморальная личность. В
таком случае что за творчестве муки? Мopального барьера для
тебя не существует, физического -- тоже. Преград нет. Наказания
не последует. Желание жить -- раскаленное. Простейшая логика.
Э, опять не то!
Размышления на тему, какое право имeeт человек
распоряжаться судьбой другого человека, давным-давно устарели.
Никакого, конечно, -- суб специа этэрнитатис, -- с точки зрения
вечности, с точки зрения идеала, практически все обстоит иначе.
Убивают на войне, убивают за кусок хлеба, убивают просто так.
Маньяк и ангел, негодяй и алгол -- каждый по-своему прав. Нет
абсолютной истины, разве что только в вине.
Я -- не исключение, Я должен убить. И я МОГУ убить, тем
более что мотив солидный, причина вполне уважительная: убить,
чтобы выжить.
Итак, мы пришли все к тому же, вернулись на круги своя.
Насилие дозволено, насилие осуществляется повсеместно. Но над
кем-то его совершить сложнее. Почему -- совершенно ясно:
многоступенчатость воли, поблажка собственному "я". Я могу
уничтожить врага, и сделаю это без особых усилий. Гораздо
труднее лишить жизни красивую девушку, потому что красивые
девушки имеют свойство нравиться. Нравиться МНЕ. Железная
логика; моральние принципы не играют здесь никакой роли, все
зависит от личных пристрастий. Каждый человек -- эгоист звезды
класса G, у каждого идеально солнечное "я". И это справедливо:
не будет солнца -- не будет жизни.
"Виктор, я должна кое-что тебе сказать..." Очередная
банальная фраза Молчи. Смысла отвечать нет. Не так. Будь
честным с самим собой. Отвечать опасно. Ты ее не знаешь. Ни в
коем случае нельзя сходиться с ней ближе. Знакомого человека,
знакомого хотя бы чуть-чуть, труднее... труднее... труднее, в
общем.
Смешно. Похоже, ты все уже обдумал. Твое подсознание
решило проблему за тебя.
Но ты же не животное, над которым всецело довлеют
инстинкты! Где воля, воля, воля твоя? Время тает, время
чернеет, как снег под солнцем. Время становится рыхлым и
превращается в воду, песочно-водяные часы по капле измеряют
судьбу. Осталось сорок пять минут. Мне кажется, или лампочка
тускнеет? Девушка, Юля, кажется; оставила все попытки
заговорить и молча и напряженно вертит авторучку в руках.
Нервы, нервы. Губы искусаны, капельки пота мерцают на висках.
Самая нежная, самая восхитительная вещь на свете -- запах
женского разгоряченного тела. Мятые простыни, откинутое одеяло,
рассыпанное по подушкам золото. Юлия. Барабанная дробь ливня по
крыше беседки и молнии в небе. Юлия. Сон длиной в жизнь, Юлия,
Юлия. Всегда и везде Юлия, Юлия, Юлия. Твой утраченный идеал,
идеал, растерзанный, раскатанный, разбрызганный КАМАЗом по
асфальту. Бесформенные очертания на столе в морге, заколоченный
черный гроб, комок сырой земли в сжатой до боли руке. Все в
мире -- Юлия.
И эта стерва напротив -- тоже Юлия. Украла имя и
внешность. Украла глаза и голос, украла жизнь у той, другой.
Теперь ты вспомнил. Теперь ты смело можешь сказать, что это не
сон. И не реальность. Ты просто сходишь с ума. Сумасшедшие не в
состоянии проснуться, как сильно не желали бы. Я сумасшедший,
эх, мать твою, я сумасшедший! Давайте пить, курить и драться,
судьбину водкой заливать, пусть будем пьяными валяться, не
стоит, братцы, горевать. Шестьдесят минут два раза по. Полчаса.
Плюс двадцать, пятьдесят итого. Успокойся. Остынь. В левом
кармане брюк у тебя сигареты и зажигалка. (В ПРАВОМ -- НОЖ).
Закури. Так. Расслабься. Вспомни хорошенько: никакой Юлии не
было. Ты ее придумал. Это персонаж нескольких твоих рассказов,
не более того. Ты учился в университете. Работал. Был женат.
Развелся. Все как у обычных людей. Сейчас ты здесь, немного
странно, но против фактов не попрешь.
И разумеется, девушка напротив тебя -- никакая не Юлия.
Не забывай, что Юлии не существует, нет Юлии и не было. Девушка
знает тебя; возможно, вы встречались где-то, ты просто не
помнишь. Мало ли в жизни случайных знакомств? И уж, конечно,
вовсе она не идеал. Обыкновенная шлюха. Да-да, именно так:
обыкновенная шлюха. Порядочные девушки ночами сидят дома,
читают книжки или смотрят цветные сны, и не пытаются их снять
пьяные в драбадан мужики.
То, что происходит -- реально. Тебе придется переступить
через себя. Каждый человек -- потенциальный убийца. Не давай
воли жалости, жалость -- всего лишь разновидность эгоизма,
ублажение скучающего сознания, искусственное выдавливание
печальной слезы. Жизнь -- вот единственное, что имеет хоть
малейшую ценность. Твоя жизнь. Не лживая арифметика типа "одна
голова лучше, чем ни одной", а некоторое количество физических
удовольствий, которые тебе еще представится возможность
испытать. В конечном итоге все и всегда упирается в проблему
смысла жизни. Для чего живет человек, с какой целью? Каждый на
данный вопрос должен ответить самостоятельно. Ответы будут
принимать самые различные формы, хотя, если хорошенько
подумать, подразумевается всегда одно: удовольствия.
Следование какой-либо высшей идее -- удовольствие.
Аскетизм, отшельничество, служение Богу -- удовольствие.
Мазохизм -- тоже удовольствие. Так уж устроен человек, что
никогда и ни за что не сделает себе во вред, если только
существует возможность выбора.
Девушку придется убить. Угрызения совести неизбежны -- но
и не вечны. Удовольствия компенсируют всe. А, кроме того, разве
мучения совести -- не удовольствие? Самокопание и самобичевание
свойственно поэтам. Да внидет в Рай твоя душа... Или ты не
поэт, а логик? Холодный ум, человек -- компьютер, человек --
бит и так далее? В таком случае зачем волноваться? Дважды два
-- четыре в любом уголке космоса. Если дважды два -- четыре в
любом уголке твоего сознания -- это здорово.
Гражданином быть лучше, чем быть поэтом. Компьютер живет
сам и дает жить другим, совершая насилие лишь в случае жесткой
необходимости. Поэт ежесекундно насилует себя и других, поэт --
это зомби, воскресший труп, которому нет покоя даже после
смерти.
Сорок минут. Еще чуть-чуть, и ее взгляд разрежет стены.
Коленки крепко сдвинуты, серебристая авторучка вертится все
быстрее в тонких пальцах, дыхание громкое и учащенное. Жаль.
Красивая, красивая девушка.
Тебе предстоит суровое испытание. Те, кто это придумал,
пошли до конца. Хитро и жестоко: нож. Не пистолет. Не автомат.
Не топор. Нож. Вот он, в кармане. Ладонь удобно обхватывает
длинную тяжелую рукоять, большой палец автоматически ложится на
жесткую кнопку. Одно усилие -- и, сверкнув, появится лезвие.
Нож. Каково это -- убить ножом? Зарезать? Алый порез на
загорелой коже, еще один, пронзительные крики, липкая кровь. Ты
не профессионал. Когда она умрет -- с пятого удара, с
двадцатого? Сколько это продлится -- сплетение тел, отчаянные
мольбы, просьбы, униженные обещания отдать, сделать все, что ни
потребуешь; руки, судорожно закрывающие лицо -- и полосы,
тонкие, зигзагообразные, красные полосы на шее, на щеках, на
лбу; и темные пятна, медленно проступающие сквозь одежду.
Тридцать пять минут. Да, мне не показалось: лампочка
тускнеет. И как будто становится труднее дышать. В чем причина?
Два человека за столь короткое время не могли использовать весь
кислород, пусть даже в таком маленьком и непроветриваемом
помещении. Тогда что? -- Начало конца? Кто бы там ни был, за
стенкой, он шутить не любит. Тридцать три минуты.
Нет. Не могу. Философствуй -- не философствуй, человеком
все равно останешься, в бездушную машину не превратишься.
Эмоции не поддаются математическому анализу. Я не сделаю этого
просто потому, что не сделаю. Такое даже представить
невозможно.
Хотя, почему? Представить-то как раз не составляет
особого труда. Девушка будет...
"Виктор, послушай меня. Я должна..." Замолчала. Ни одной
фразы не договаривает до конца. Странная. Странно и дико все
это: монолог в никуда, поиск пустых глазниц, заискивающий тон.
Знает. Разумеется, знает. И боится. Она будет кричать и
сопротивляться. Она заведет тебя. Сучка заведет тебя, разве не
так? Прекрати заниматься самообманом. В душе ты -- садист.
Подумай об этом. Подумай об этом хорошенько. Загляни в темные,
пыльные, завешанные паутиной закоулки сознания. Ты всегда знал
о существовании грязного мозгового подвала; время от времени
оттуда доносились странные запахи и приглушенные крики, что-то
могучее и бесформенное пыталось выломать дверь, запоры трещали
и прыгали, но не поддавались. Твоя воля удерживала их. Она была
вынуждена удерживать их, ибо ты прекрасно понимал: открыть эту
зеленую дверь -- значит выпустить джинна из бутылки, значит
сойти с ума.
Двадцать восемь.
Сейчас же ничего иного не остается, выбора нет.
Альтернатива сумасшествию -- смерть. Ха! 0пять ненужная
загрузка, максимализм поэтического сознания. Любовь и смерть,
могу ли я? хочу ли я? -- а! магнолия!
К чему комплексы? От единственной сигареты не становятся
заядлыми курильщиками, один раз уколоться еще не значит сесть
на иглу. В жизни нужно испытать все. Жизнь, она один раз
дается. Великолепная философия "почему бы и нет?"
Будь панком, будь скинхэдом, будь садистом, наполняемость
твоего "я" не изменится ни на йоту. Смысла в жизни нет, смысл
есть в удовольствиях. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким
помрет. Мнoro на свете удовольствий, но самое высшее
наслаждение -- преступить. Преступить закон. Плюнуть на
моральные устои. Послать к чертям нравственность. Выпустить из
подвала сознания запертое веками цивилизации подлинное "я" -- и
дать ему волю. Изнасиловать самое себя.
Тупой ублюдок. Подобная возможность представляется лишь
раз в жизни или вообще не представляется никогда. Делать все,
что ни пожелаешь, очистить свой мозг от шлаков морали.
Абсолютная свобода. Абсолютная безнаказанность.
Двадцать четыре. Двадцать четыре. Душно, товарищи, душно.
Эх, упущенное время! Полтора часа упущенного времени.
Фактически все уже решено. Нет смысла сидеть без дела. Волосы,
мокрые от пота. Есть смысл получать удовольствие. Коленки
боязливо сжаты. Мы -- панки. С Джойсом не имеем ничего общего.
Нe надо прятаться за словами. У каждой вещи есть имя. Звездные
глаза подернулись голубой дымкой. И есть имя, которое я
повторяю. Становится темнее.
Зверь, выползай! Ты долго мечтал. Тебе было плохо. Ты
едва не умер от вечного холода, холода, холода подземелья.
Появись, зверь! Аленький цветочек напротив предназначен тебе в
жертву. Дышать становится просто невозможно. Называй вещи
своими именами. Придумай названия тем вещам, у которых нет
названий. Машина не умеет изворачиваться и лгать.
Tы хочешь ее. Ты можешь ее получить. Ты можешь сделать с
ней все, абсолютно все, что придет тебе в голову. Ударь ее,
ударь сильно, чтобы она упала на пол. Намотай мягкие волосы на
руку и дерни изо всех сил, заставь подняться на колени. Она
будет кричать. Она будет ползать на коленях и униженно молить
тебя не причинять ей боли. Она будет искать твои руки и гладить
их, и целовать, прижимать их к себе и обещать сделать все, что
ни пожелаешь -- сделать добровольно. Она даже попытается
ласкать тебя.
Оттолкни. Ударь кулаком в лицо. Сорви одежду, сорви все
до последней нитки, получи удовольствие, рассматривая
прекрасное девственное тело. У тебя есть нож. Нарисуй быстрыми
багровыми линиями картину на обнаженном животе. Изнасилуй.
Изнасилуй ее сладко и жестоко, сделай так, чтобы она кричала,
стонала, хрипела одновременно от боли и от наслаждения. От
наслаждения болью. В наивысший момент последней судороги выдави
к дьяволу проклятые звездные глаза!
И это будет только началом.
И это будет только началом.
Душно, Боже, как душно! Семь минут. Неужели всего семь
минут? Где остальные? Куда испарились остальные? Ощущения рыбы,
вытащенной из воды. Лампочка почти погасла. Или это темнеет в
глазах? Зато яркие круги, круги, круги по воде. Юлии плохо. Она
умирает снова и снова. Расширенные зрачки. Ужас отражается. Она
отбросила в сторону. Резко. ЧТО? Отбросила в сторону ручку.
Знаешь, смешно. Только смеяться нет сил. Едва ли это
можно назвать канцелярским товаром. Хотя -- да, АВТОручка.
Некогда секретное оружие КГБ. Авторучка с одним патроном в
стволе.
Милая Юлия! Благородная, родная, любимая! Я просто обязан
избавить тебя. Тебя от страданий. Тебя. Три. Встать трудно,
очень и очень. Шаг. И еще один. Кровавые слезы на щеках, линии
огня. Красные полосы сюрреалистической конфигурации, лохмотья
вместо одежды, -- странно. Но звезды не погасли, светят звезды
по-прежнему, мерцают из глубины веков. Шаг. Отражается ужас.
Инстинктивное движение в сторону канцелярского предмета.
Учащенное дыхание. Родная моя! Поздно, слишком поздно! Рыбка
золотая! Шепот ветра и запах ветра. Стук дождя по
свежевскопанной земле -- там, вдали, за рекой и полем. Медная
ночь слез. Юлия. Моя жизнь и моя смерть. Юлия! Возьми мои
любовь...
Вот это да! В принципе, следовало ожидать чего-то
подобного. Зеленые тона. Шторы, обои. Зеленая дверь. (КУДА?)
Тумбочка красива квадратной красотой. Мягкая постель.
Горизонтальное положение меня. Сон, ужасный сон. Человек,
безусловно, способен проснуться усилием воли -- если он
пытается это сделать.
Я не пытался. Я поверил. Что за прелесть эти сны! Руки до
сих пор красные. Слишком реально. Впрочем, забыли. Восемь часов
утра. За окном -- зима, за окном -- темнота, холод и голод.
Сплетение снежных линий на стекле просто бесит. Другое дело --
тумбочка. Строгая тумбочка в точной палате.
Спокойствие -- приятная штука. Чайник работает четко,
быстро, без перебоев. Лишний пар выпускается.
Итак, что мы имеем? Прошлое: нервный срыв на почве
жизненной трагедии. Моральное истощение, депрессия. Легкие
головные боли. Если подумать, не так уж страшно -- всего месяц
полноценного отдыха в растительной комнате.
Настоящее: ровно восемь часов утра. Какое-то там января.
День выписки. Моральная полнота, духовный подъем. Уверенность в
собственных силах. Тянет на хи-хи.
И будущее, мое будущее: долгая эпопея удовольствий. Жизнь
по панку. Я сбуду свои желания -- главное, отмыть руки. Смыть с
них боль. Последовательпость прямолинейно ясна. Принять
вертикальное положение. Подойти к двери. Выглянуть в коридор.
Крикнуть сестру. Послать за халатом. Ушла. Сегодня день
выписки. Сегодня Виктория. Проблем не возникнет. Мои мысли
белее снега, мой рассудок тверже камня. Не возникнет проблем --
если отмыть руки. Чувствую, как кровь въедается в кожу. Медлить
нельзя как я буду жить с красными руками с красными руками с
красными? Въедается в кожу. Больно! Скорее и сильнее! Похоже я
опоздал бесполезно сейчас придет длинный белый халат в очках
перчатки? время ровно восемь утра не странно ли может в
карманах держать их спрятанными как нож Юлия!!! Эх, если бы
отмыть руки...
(С) Эллон Синев, Эдуард Мезозойский, 1995, Северодвинск
ihrupalov@cterra.msk.ru
---------------------------------------------------------------
(из сборника рассказов "ЛЮБИМАЯ ПРОФЕССИЯ")
Гусеницы вездехода давились прохладным красноватым песком
и без сожаления выплевывали его назад, под выхлопную трубу. На
барханах оставались две бесконечных пожеванности, уводящих на
много километров назад, к началу путешествия. Местное солнце,
оранжевый карлик полуэллиптической формы, уже взошло, и песок
прогревался с каждой минутой.
Пробираясь сквозь пустыню, вездеход ревел, бессовестно
нарушая синюю тишину. Боб Хатхет, в наушниках и солнцезащитных
очках а ля морской-пехотинец-идет-по-девкам, сидел за баранкой
и с серьезным видом крутил ее из стороны в сторону, старательно
объезжая песчаные горы. Время от времени он брал с соседнего
сидения бывшую когда-то белой рубашку и вытирал ею пот со лба.
Уныло-серьезный вид вполне соответствовал физиономии
Хатхета, придавая ей какую-то одухотворенность и
меланхоличность, и Боб прекрасно это сознавал. Вкупе с
длинными, как у хиппи, волосами, крючковатым носом,
печально-язвительным взглядом и длинной и нескладной фигурой
это постоянное выраженив грусти и тайного знания на лице делало
Боба похожим на некоего печального демона, спустившегося в мир
людишек в поисках лекарства от вечности. Подобный четко
отработанный имидж позволял Бобу производить огромное
впвчатление на окружающих, втираться в их доверие и в конце
концов безболезненно изымать лишние, по его понятиям, частную и
государственную собственность. Маска падшего ангела,
одеваваемая сначала лишь на "работе", незаметно приросла, и
даже Тэдди Барков, компаньон Хатхета, перестал удивляться
актерскому мастерству друга.
В данный момент Тэд лежал, развалившись на диване в
задней части кузова вездехода, и со скучающим видом читал книгу
под названием "Приключения Рихарда Зорге". Золотоискатель и
романтик в душе, а по профессии обыкновенный мошенник, Тэдди,
наверное, уже давно позабыл свое настоящее имя. Псевдоним же,
которым ему пришлось воспользоваться по некоторым вполне
объективным причинам, Барков украл у главного героя какого-то
древнего эпоса. Внешне Тэд совершенно не походил на
предшественника-тезку, красивого и обаятельного супермена, но и
на свою наружность не имел оснований жловаться. Черноглазый и
черноволосый, плотный и широкоплечий, импозантный, всегда
скромно улыбающийся, но, правда, небритый и в последнее время
весь какой-то опухший красавец-мужчина. Кроме того, невероятно
умный и проницательный, не то что его напарник -- повеса и
разгильдяй.
-- Бобби, -- сказал вдруг Тэд, откладывая книгу в
сторону, -- а знаешь, оказывается, Зорге родился в двадцать
первом веке.
-- Да? -- безразлично переспросил водитель. -- Я
почему-то всегда думал, что в двадцатом.
-- Тут описывается, как на Эдао-1 он нашел горы золота. И
знаешь, что он с ними сделал? Подарил все какому-то детскому
дому на Земле!
-- Слушай, ты... Ты можешь забыть о золоте хотя бы на
несколько минут? -- иногда Боба можно было вывести за считанные
секунды. Вездеход стало заносить из стороны в сторону. -- Мы
ищем его в этой дыре уже не первый месяц, и хоть бы малейший
след, хоть бы крупинка!
-- Настоящим исследователем всегда сначала не везет...
-- Настоящим исследователям?! Ты себя к ним причисляешь?
На нашем счету одни только долги! И штрафы!
-- Ну-ну, Бобби, не кипятись, -- примиряющим голосом
заговорил Тэд. -- Охотники рассказывали мне, а на их слово
можно положиться, дело верное. Сегодня выйдем к старому руслу и
двинемся вдоль него, там рукой подать.
-- Чуть ли не то же самое ты говорил на заброшенном
тракте. Помнится, тогда дело кончилось интереснейшей экскурсией
по выработанным штольням.
-- Между прочим, в патентной базе данных рылся ты, и я не
мог знать, что тот участок давно продан!
Боб хотел было возразить, но в этот момент вездеход вдруг
задрожал всем корпусом, натужо взвыл и чихнул.
-- Черт возьми!
-- В чем дело?
-- Сам не пойму...
Мотор, чихнув еше раз, заглох.
-- Опять гусеница соскочила? -- ехидно поинтересовался
Тэд.
Боб бросил на компаньона яростный взгляд:
-- Гусеница?! Бабочка! Горючее кончилось, вот что!
Золотоискатель хренов!
Барков икнул и соскочил с дивана. От его прежнего
настроения не осталось и следа.
-- Как, а что же теперь делать?
-- Ничего не делать. Сесть в вездеходе и молиться.
-- А вызвать помощь по рации?
-- По рации? Я не ослышался? На рацию у нас денег не
хватило! Или ты забыл, как хорошо повеселился в казино?
-- Да пошел ты...
Тэд опустился обратно на диван и, сжав виски ладонями,
глухо застонал.
-- Проклятье! Неужто ничего нельзя сделать?
Боб деловито снял свои очки, сложил их и еще раз вытер
рубашкой лоб.
-- Почему же? -- сказал он, с трудом удерживаясь, чтобы
не плюнуть на лобовое стекло. -- Можно. В багажнике у нас стоит
целый ящик бухла, на верхней полке -- пакет с бутербродами, а
свободного времени, как ни странно, хоть отбавляй. Ты пока
вытаскивай все это, а я пойду осмотрю окрестности.
Тэд, мрачно покачав головой, не замедлил высказать
яавительнов напутствие:
-- Что ж, осмотри, осмотри! Весьма полезно для аппетита.
Подумать только: на водку у него деньги нашлись, а на рацию --
нет! Еще и казино мне припомнил, сволочь!
Боб хотел было заметить, что ответственным за снаряжение
зкспедиции был не кто иной, как его компаньон, но благоразумно
промолчал -- отодвинул крышку люка и спрыгнул на теплый песок.
Обождав несколько минут, Тэд полез за продовольствивм.
Боб указал все с точностью до наоборот: пакет с закуской лежал
в багажнике, а ящик со спиртным, стало быть, в кузове, на
верхней полке. Развернув пакет, Тэд с изумлением и тоской
обнаружил в нем лишь несколько сплюснутых, засохших пряников.
Остальноее было безвозвратно съедено.
Ящик упорно не хотел выниматься с полки, и Тэд решил
поддеть его снизу альпенштоком. Пока он прикидывал, зачем может
пригодиться в песчаной пустыне альпеншток и кто из них в конце
концов ухитрился его купить, ящик, зацепившийся за гвоздь,
высвободился и стремительно пополз вперед. Барков не удержался
на ногах, ящик зловеще перегнулся через край полки, и Тэд
увидел, что кроме водки там была еще бутылка виски, три-четыре
бутылки "Боржоми", пара бутылок чачи и несколько флакончиков
казеинового клея.
Когда через десять минут Хатхет вернулся с прогулки, его
взору предстала замечательная картина: Тед с перевязанной
головой восседал на полу среди многочисленных осколков и,
прикрыв глаза, с удовольствием посасывал единственную уцелевшую
бутылку.
-- А, это ты, Боб? Что так долго? Я тут тебе оставил
половинку, -- он протянул другу недопитое виски. -- Редкостная
гадость. Сволочи, вместо "Белого козла" подсунули самый
натуральный "Джони Уокер", будто я в этих вещах не разбираюсь.
-- На жаре пить очень опасно, -- Боб отобрал у компаньона
бутылку и сделал внушительный глоток. -- Вместо алкоголя надо
было побольше минералочки взять. И почему тут так мерзко
пахнет?
-- Клей. Он весь разбился. И не стой на месте --
присохнешь.
Хатхет переступил с ноги на ногу.
-- Хотел бы я знать, зачем он нам понадобился. Кстати,
мы, похоже, спасены. За соседним барханом есть телефон.
-- А, телефон... Интересно, почему не факс и не видео
он-лайн? Телефон, он ведь уже устарел.
-- Да ты вникни в то, что я сказал.
-- Ты сказал... Откуда в пустыне телефон?!
-- Вот и я думаю, откуда? -- Боб покосился в иллюминатор
вездехода. -- Может быть, какая-нибудь тайная трасса для
агентов спецслужб?
-- Ерунда. Секретные агенты из будок не звонят. Скорее
всего, в древности дорога проходила. А?
-- Тоже не годится, -- Боб покачал головой. -- Телефон,
будка, все в порядке, свежее, чистое. На сотовый не похоже, они
здесь совсем другие, да и антенны не видать.
Тэд поднялся на ноги, достал из пакета пряник и попытался
разбить его альпенштоком.
-- Слушай, ты где-нибудь видел на этой планете горы? --
раздраженно спросил он у Боба.
-- Нет... Да причем тут горы? Ты о телефоне думай!
-- Знаешь, -- сказал Барков, высыпав осколки пряника себе
в рот, -- я ведь что-то слышал об этих телефонах. Старые
охотники рассказывали... те самые, помнишь? Среди них ходит
поверье, что эта будка появляется перед тем, для кого уже все
кончено. Умирает человек или попадает в безвыходное положение,
глядь: телефон. Что делать? Поднять трубку, конечно. Ну и
разговаривает.
-- С кем?
-- Известно с кем -- с Богом. А потом концы отдает.
-- Так уж и концы, -- засомневался Боб. -- Откуда же
тогда все это известно?
-- Ну, откуда... Находили этих людей очень странно.
Пробирается по пустыне вездеход, водитель смотрит в окно и
вдруг видит: будка, а рядом с ней человек лежит, -- Тэд отколол
eщe кусочек пряника. -- Он, конечно, тут же останавливает
машину, вылезает, и -- глаза на лоб от удивления: никакой
будки-то вовсе и нет, а человек -- вот он, мертвенький.
Боб помолчал.
-- Так ты думавшь, нам настал конец? -- поинтересовался
он.
-- Вероятно, -- согласился Тэд, отведя глаза в сторону.
Его взгляд попал в иллюминатор, скользнул по бесконечным
однообразным пескам, безжалостно красным... в которых в полдень
можно будет плавить бутылочное стекло. Ни души на тысячу
километров вокруг.
Кроме Бога на том конце провода.
-- Ну пошли, раз так.
-- Куда?
-- К будке, куда же еще? Если пора пришла -- прятаться
бессмысленно. Все равно ничего не изменишь.
Последняя фраза у Боба вышла как-то уж чересчур банально.
Тэд взял из пакета еще один пряник, но раздумал и положил
обратно. Полиэтилен затрещал в тишине непривычно громко и
пугающе. Лампочки на пульте управления продолжали мигать.
-- Пошли, -- небрежно бросил Тэд и встал, неловко сбив
ногой карту.
Компаньоны оставили вездеход среди красных гор и
двинулись по тропинке, только что протоптанной Хатхетом к
телефонной будке. Вскоре она показалась -- серая,
прямоугольная, как гроб. На стеклах двери нервно вздрагивали
оранжевые отблески, а внутри, будто гнилая груша, обреченно
висела телефонная трубка.
Не дойдя метров пятнадцати до будки, Боб остановился:
-- Про такие тебе рассказывали?
Барков молча кивнул и немного побледнел.
-- Что о тобой? -- с насмешкой в голосе спросил Боб. --
Что-нибудь неладно?
-- Да нет, все в порядке. Просто я подумал, что...
-- Что так не бывает: столько слоняться по Галактике,
вылезти сухим из стольких передряг и вдруг скопытиться в
какой-то пустыне? Я угадал?
-- Боб, не смешно.
Боб снова нацепил очки, но на сей раз морского пехотинца
не получилось -- в лучшем случае хиппарь во время полицейской
облавы.
-- Рано или поздно это должно было произойти...
-- Боб, заткнись, умоляю.
Ни души на тысячу километров вокруг. Песок, песок, песок.
Неужели в этом сером ящике действительно сидит смерть?
-- Боб.
-- Ну?
-- Боб, я тут прикинул... ну, в общем... согласись, что
нелепо лезть в будку вдвоем. Лучше ведь по очереди, верно?
Дело-то такое... с Богом, один на один, ну и так далее...
-- Давай ты, -- предложил Боб.
Тэдди подавил в себе нехороший порыв:
-- Нет уж. Я не хочу, чтобы моя гибель отягчала потом
твою совесть, Боб.
-- Можо подумать, я долго проживу после тебя. Как только
ты выпадешь, я сразу же зайду в будку, будь уверен.
-- В ы п а д у?
-- Ну, осядешь, скрючишься... Смерть от жажды меня тоже
не прельщает, ты не подумай чего.
Тэд подумал.
-- Тогда давай кинем жребий. У тебя монетки не найдется?
-- Ни копейки.
-- У меня тоже, -- и Тэдди, через силу ухмыльнувшись,
вывернул десяток своих карманов, откуда посыпалось все, кроме
денег. -- Как видишь...
-- Ну ладно, будем кидать пробку. Если дном вверх, идешь
ты, если наоборот -- я. Согласен?
-- Лады.
-- Тогда вперед.
Боб откуда-то достал тусклую пробку и, поставив ее на
большой палец правой руки, подкинул высоко вверх. Пробка
замелькала на солнце и упала в песок.
-- Ну, -- нетерпеливо спросил Тэд, -- что там?
-- He знаю, -- шепотом ответил Хатхет.
-- Давай посмотрим.
Компаньоны медленно приблизились друг к другу, глядя
почему-то не вниз, а друг на друга. Пробка воткнулась в песок
ребром. Тэдди облегченно вздохнул.
-- Что, вдвоем пойдем? -- оптимистично спросил он.
-- Давай кинем еще.
-- А может, не надо?
-- Надо, дружище, надо.
Сразу же после броска друзья опустились на колени и с
разных сторон медленно-медленно поползли к заветному кругляшу.
Тэд выдохнул:
-- Ты.
-- Да, -- печально подтвердил Боб, -- я. Как ни странно,
я...
Песок, смертельная жара. Спасенья не будет. Он встал и,
не попрощавшись, как отрезав, медленно побрел к возвышавшемуся
на холме серому гробу. "Мужайся, друг!" -- подумал Барков,
ощущая, как в его горле собрался неловкий комок. Но тут в
голове расплавилась запоздавшая мысль, и Тэд помимо своей воли
выкрикнул:
-- Боб, простой!
Хатхет вздрогнул и остановился. Комок, только что
побывавший у Тэда в горле, стремительно ринулся в направлении
пяток. Сразу представился кухонный нож под сидением вездехода,
беготня вокруг машины и, под конец, гниющие трупы в тени будки.
-- Эй, что там еще? В чем дело? -- громко спросил Хатхет.
Тэд облегченно вздохнул, выругал себя за вздорные мысли и
поспешил к другу.
-- Знаешь, Бобби, -- смущаясь и краснея, произнес он, --
перед твоей... перед нашей смертью я хочу тебе покаяться.
-- А в чем?
-- Во всем. Но умоляю, -- лицо Тэда как будто размякло,
-- только не забывай, что вы с тобой все-таки друзья и нам
обоим идти в эту будку.
-- Не тяни, ради Бога!
-- Боб, помнишь, десять лет назад, от тебя ушла
девушка... Катя, ее кажется, так звали?
-- Так, ну и что?
-- Боб, ты не обижайся на меня сейчас, я все же каюсь. Ну
так вот, Боб, она ушла ко мне.
-- К тебе?
-- Именно, Боб! Я знаю, я поступил подло...
-- Конечно, Тэд...
-- ...Но ты простишь меня?
-- О, разумеется, Тэд, я ведь давно забыл об этой глупой
истории.
-- Но я еще не все сказал, Боб. Помнишь, одна твоя
подружка в гостинице украла ночью из твоего пиджака патент на
добычу рубидия на Альдебаране? Боб, это я ее подослал, --
убитым голосом сказал Тэд.
-- И это все? -- прошептал Боб. Во рту у него пересохло.
-- Нет, не все! -- вдохновенно продолжал Тэд. -- Помнишь
ты прогорел на полтора гигабакса из-за канцелярского подвоха?
Ну помнишь, на Палладе? Так это я, грешный, тебе устроил... я
был зол на тебя почему-то, будь я проклят!
-- Так это был ты!
-- Да, Боб, и я каюсь в этом перед тобой и Богом.
Воцарившееся молчание длилось невыносимо долго. Тэд не
выдержал первым:
-- Ну как, ты простил меня, Боб?
-- Простил, простил, конечно, -- без энтузиазма сказал
Боб, и в ту же секунду Тэдди сжал его в своих объятиях, крича
ему в самое ухо:
-- Я знал, что ты настоящий друг, Боб, я знал, что ты
простишь меня! Спасибо, Бобби!
-- Не за что, Тэд, -- хмуро сказал Хатхет, отцепляя от
себя приятеля. -- Мнe ведь тоже надо кое в чем перед тобой
покаяться.
-- Что такое? -- подозрительно спросил Тэд.
-- Помнишь, я часто бил тебя в детстве? Ты дразнился, а я
тебе -- раз! в нос, раз! -- в yxo! Ты извини меня за это,
ладно?
Тэд облегченно вздохнул.
-- Нeт-нет, -- поспешил добавить Боб, -- это еще не все!
Насчет Кати... Она не сама к тебе ушла, это я ее попросил. Мне
больно об этом вспоминать, но Катрин постоянно следила за
тобой, и таким образом я знал все твои проделки. Вот почему...
-- Но как же так? -- ахнул Тэд.
-- ...Вот почему тот патент, который вытащила из карманов
моего пиджака твоя сообщница, оказался фальшивым. Тебе просто
повезло, Тэд, что человек, которому ты сплавил несуществующий
рубидий, тут же попался и сел в тюрьму. Ну и в конце концов,
вспомни Церону. Ты вложил все свои сбережения в тамошний банк,
я он взял, да и лопнул! Это я устроил, Тэд, банкир был моим
приятелем.
Солнце уверенно и неумолимо тянулось в зенит.
-- Тебе больше нечего сказать, Боб?
-- Все, друг, я чист.
-- Я тоже, Бобби.
-- Это радует, Тэд. Ну так как, ты простишь меня?
-- Даже не знаю...
-- Я ведь тебя простил, -- напомнил Хатхет.
-- Если только за это..
-- Спасибо, Тэд!
-- Не за что, Боб. Оказывается, ты такой же, как я! --
Барков радостно ухмыльнулся. -- Прощай, друг! До встречи на
небесах!
-- Или в Аду, что вероятнее. Прощай, -- сказал Боб и, не
оборачиваясь, зашагал к будке. На душе его стало легко и
весело.
...В будке все еще сохранялась прохлада, хотя солнце уже
заметно припекало. Боб посмотрел в окошко -- от вездехода его
отделял свеженаметенный барханчик. "Нежели конец? -- не спеша
думал Боб, глядя на выходящий прямо из стенки будки провод с
неуклюжей пластмассовой трубкой на конце. -- Неужели я сейчас и
вправду буду говорить с самим Богом, а потом мой труп медленно
сползет на пол и так же медленно выпадет из будки на песок?"
Умирать жутко не хотелось. "А Тэд? Он ведь скоро придет
сюда! Вот же будет позор." Дрожащими пальцами Боб снял с рычага
трубку и прислонил ее к уху, заодно приняв полусидячую позу
(чтобы не расшибить лоб при падении -- в гробу лицо должно
выглядеть ровным, без шрамов). В трубке раздался писк, и
ласковый женский голос звонко произнес:
-- Автозаправка слушает!
Боб молчал. Он понял, что у него начались предсмертные
галлюцинации, и приготовился достойно встретить конец.
-- Автозаправка слушает, алло! -- галлюцинация
повторилась, такая же ласковая на звук.
Боб похолодел. В его мозгу вдруг родилась страшная
догадка.
-- Алло, автозаправочная слушает, говорите.
У Боба отнялся язык. На том конце положили трубку.
Засунув руки в карманы и насвистывая старинную мелодию,
Боб не спеша шел обратно к вездеходу. Солнце жарило вовсю, а на
дужках очков вытанцовывали золотые искорки.
Тэд посерел. На всякий случай он положил в карман гаечный
ключ, попутно пожалев об отсутствии в бардачке осиновых кольев,
и несмело двинулся навстречу компаньону.
-- Эй, Боб! -- окликнул он его.
Хатхет остановился, сплюнул на песок и ничего не ответил.
-- Боб, что Он тебе сказал? Ты слышишь, Бобби?
Хатхет сбросил куртку, вытер лицо рукавом и уселся на
край гусеницы. Потрогав свой лоб, он вяло покосился на торчащий
из кармана Баркова ключ, осмотрел с ног до головы самого Тэда и
затем, глядя сквозь очки куда-то в раскаленную даль, процедил
сквозь сжатые зубы:
-- Болван! Золотоискатель хренов!
(С) Эдуард Мезозойский, Эллон Синев, 1995, ihru╜
palov@cterra.msk.ru
---------------------------------------------------------------
(опубликовано в журнале "Магазин Игрушек", ноябрь-декабрь
1996)
-- Живем, живем -- а зачем? Тайна веков. И разве постиг
кто-нибудь тонкую нитевидную сущность светил?
Виктор Пелевин, "Затворник и Шестипалый"
Вначале был папа. Отсканированный с какого-то
заграничного журнала, наспех отретушированный и вечно
недовольный -- таким он пытался его запомнить, но не
получилось: папик вскоре высветлился по краям, задал себе
степень прозрачности 80% и стерся навеки.
Мамы он тоже не помнил и даже порой сомневался: а была ли
родная... Да и вообще, в первые годы было не до предков: он
беспрерывно глотал память, наивно таращился на рамочки меню,
скролл-бары, двуглазое солнце за антибликовым небом и
интенсивно впитывал мир всеми тремястами точками на дюйм.
В его детской директории сидело несколько точно таких же
пацанов, рожденных от случайных фотографий и текстур. Но особой
дружбы не сложилось: каждый норовил куда-то убежать, да и его
вскоре тоже потянуло в странствия. Недолго думая, он шагнул в
тридцатидвухбитную темень и очутился на новом месте, окруженный
толпой незнакомых и неприветливых взрослых.
Очень скоро он придумал себе имя, расширение, нарастил
насыщенность и пошел в школу. Целыми днями они долбили хелпы,
получали двойки и подзатыльники, носились туда-сюда по дискам,
на переменках тайком баловались спецэффектами, а по вечерам
задвигали до беспамятства контрастность и, обалдевшие, долго
разглядывали звездочки на небе -- мечтали. В бесконечной
фиолетовой глубине им чудились тени будущего, утыканного
благородными поступками и исполнениями желаний. Например: вот
вырастем, обучимся -- и улетим туда, к звездам, за антиблик,
высадимся на очкастом солнце, построим орбитальную станцию.
Станем трехмерными, научим нарисованную зелень пахнуть, а буквы
-- звучать. Эх, только бы вырасти...
Безоблачное небо юности слегка коптил некий беглый и
очень старый эк-зек, схоронившийся в подвале их школьного
фолдера. Он злорадно скрипел, что всех ее обитателей рано или
поздно заколотят в Посткрипт и похоронят в братской могиле
фотонабора. Но в те годы они просто считали его тронутым и
всерьез не принимали -- никто не мог представить себе, что
живой файл можно куда-то заколотить. И уж тем более похоронить.
А потом появилась Она. Пробой в мальчишеском сознании.
Взгляд из-под воды на пылающее небо. Прекрасная, безупречная до
последнего пикселя. Некоторое время она жила на соседнем слое
-- "лэйере", как она его называла на монгольский манер, обнажая
бархатистый муар, -- и, разумеется, он влюбился в нее с первого
взгляда. Ночи напролет он читал ей стихи, отмахивал назойливых
курсоров, томился, убивался, разламывался в мозаику и на
коленях клялся в верности до самого Посткрипта... -- но она
оказалась обыкновенной стервой и, оставив ему на память шрам в
виде склонированного портрета-медальона, не попрощавшись,
исчезла.
Обезумевший, он заметался по дискам, стучась в
равнодушные фолдеры и пытаясь найти ее и убить, но не нашел, не
убил, вернулся домой, весь в слезах, соплях и отчаянии, и
поклялся больше никогда с безупречными не связываться. Ему
посоветовали заняться каким-нибудь делом, мол, время лечит, и
все такое, но он чувствовал себя способным на большее, нежели
тупое выравнивание цветовых уровней. Вскоре он заархивировался
и принялся за сочинение песен.
В самом деле, тратить время на неблагородные, недостойные
его призвания занятия -- глупо и расточительно. Разделять
цвета? Настраивать контрастность? Все это он давно
перепробовал, все это нудно и пошло. А вот обрести
трехмерность, покончить с виртуальным образом жизни и запеть!..
Пусть он понятия не имеет, что это такое -- жить во плоти, зато
у него уже были готовы свои песни и запахи, и стоило только
добраться, найти -- и откроется люк в счастье.
Но юность кончилась, а стихи остались непризнанными,
подвиги не попадались, друзья разбрелись по теплым женам и
директориям, наваливалось одиночество. Он плюнул на
гениальность, сбрил свой панковский эржиби, стал как все,
заурядным, скучным и цмикованным. Завел себе Вируса, иногда
напивался с ним от тоски, на целые сутки переставая
открываться, и по ночам рассматривал грустные вкусно пахнущие
сны.
А потом стали сбываться пророчества беглого эк-зэка из
детства. Друзья уходили -- кто с женами, кто без -- и больше не
возвращались. Бабки несли метафизику про параллельное
пространство, про многозадачность мира и таинства ОЛЕ, но он
только усмехался и шел прочь, за очередной бутылкой. Зато во
снах к нему часто стал являться образ Посткрипта, обитого
черным бархатом, с золочеными ручками; он ворочался, не в силах
уснуть, затем будил Вируса и заставлял его в сотый раз
рассказывать предания о волшебных программах, где-то на далеких
северных дисках, которые умеют делать трехмерность и озвучивать
песни.
Одновременно он начал задумываться над устройством мира и
пришел к странной идее о своей непричастности к собственной же
жизни. Ему стало казаться, что все, чему его учили в школе,
предназначалось не для него, но для богов, которые, в сущности,
и ворочали судьбами обитателей местных директорий, и все его
поступки были не произвольными, а только отслеживали
таинственные Высшие сценарии. Школа, первая любовь, обшарпанный
однокомнатный фолдер, который они снимали на двоих с Вирусом,
-- все это, вплоть до каждого его вздоха, происходило по указке
неведомых богов. От этого становилось нестерпимо страшно, он в
ужасе выбегал из дома и с подозрением разглядывал небо,
высматривая за ним очертания владык мира. Но за менюшками
висело лишь солнце (в последнее время подостывшее с очков на
контактные линзы) да неизменный антиблик.
А потом настал День. С утра приехала черная машина, и
забрали Вируса, не оставив от него даже носков. Он понял, что
это знак, что пора уходить, бежать к своей мечте, пока не
случилось непоправимое, положил в рюкзак котелок и спички и
помчался по витым парам, в сторону северных станций. Но боги
уже давно рассчитали все его поступки. Как только он сунулся в
директорию, в которой по всем признакам спряталась мечта
детства, его схватили, сильно настучали по бирюзовой
составляющей, вытатуировали на груди похабную надпись
рекламного характера, заковали в рамку и погрузили по горло в
болото немых букв.
Сквозь новое сиреневое небо наконец стали видны лица
богов. Тех самых, безжалостных и всемогущих. Он увидел тех, кто
определял его поступки и писал книжку его судьбы, но слишком
поздно молиться, когда ты уже лежишь раскатанный, обряженный в
колонтитулы и с номерочком страницы на ноге, -- и он закричал
что было сил, пытаясь разломать свои байты и хотя бы подвесить
этот несправедливый мир, заорал так, чтобы его услышали на
проклятых северных дисках, до которых ему уж не суждено было
добраться, чтобы ненавистный эк-зек поперхнулся в своем
подвале... Но докричать не дали. Грубые руки затолкали его в
Посткрипт, заколотили тяжелую черную крышку и, не обращая
внимания на его истерический стук изнутри, отправили в
фотонабор.
Он бился головой о черные доски Посткрипта и думал: как
же это унизительно -- не быть хозяином своей судьбы, и
вспоминал свою бестолковую жизнь, любовь, мечты, беднягу
Вируса...
И он запел свою самую лучшую песню, самую прекрасную
сказку -- про то, как где-то за пределами рамок меню, на
зеленых лугах, среди звонких ручьев трехмерные запахи
устраивали великий праздник слова; и с каждым новым импульсом
таймера его голос звучал все чище, все громче; и файлы,
скрюченные в соседних Посткриптах и почти павшие духом перед
порогом смерти, принялись ему подпевать; и по его щекам
заструились слезы радости -- его талант наконец признан! слезы
надежды, что уж хотя бы эта песня не была запрограммирована
жестокими богами и навеки останется его творением; и из
соседних Посткриптов доносились глухие рыдания и слова
запоздалой благодарности; и они начинали петь по второму,
третьему, десятому разу, и пытались протянуть друг другу руки
сквозь глухую непроницаемую темноту...
Он умер быстро, безболезненно, и был похоронен в четырех
полупрозрачных могилах из целлулоида -- чтобы спустя несколько
дней воскреснуть в пятидесяти тысячах своих копий, прошитых
трехмерными скрепками, мгновенно забыть все свое прошлое и
войти в хрустящее и пахнущее типографской краской бессмертие.
(С) Эдуард Мезозойский, Эллон Синев, 1995, ihrupalov@cterra.msk.ru
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Last-modified: Wed, 16 Apr 1997 07:27:57 GMT