Анатолий Яцюк. Нас разлучила война
---------------------------------------------------------------
© Copyright Анатолий Яцюк
Email:jacuk@mail.ru
Date: 26 Jul 1999
---------------------------------------------------------------
Все началось с 1941 года.
Давно я вынашивал мысль описать свою жизнь, в связи с разлукой сначала
с отцом, а потом с мамой.
Мне было 5 лет, когда пришла повестка отцу на фронт. Он был шофером.
Обняв меня и маму, он сел в кабину полуторки с зелеными бортами и поехал,
махая левой рукой, пока машина не завернула за угол. В Харькове на улице
Ващенковской 16, мы остались с мамой одни в квартире, похожей на барак.
Город бурлил, перепуганные люди бегали по улицам. Пылал Госпром и Дом
проектов. Из окон летели горящие бумаги, словно бабочки. Немцы бомбили
частенько! Я видел фугасные бомбы на крышах. Специальные дежурные сбрасывали
их с крыш и чердаков.
В моей душе до сегодняшнего дня звучат раскаты и свисты бомбежек.
Особенно помню, когда мы с мамой спрятались в трубу большого диаметра и
по ней ударялись осколки бомб. От грохота замирало сердце. В этой трубе мы
были не одни. И только вечером, когда все стихло, мы пошли домой. Бомбежки
были почти ежедневно. Станция Левада горела. Недалеко от нее был хлебозавод.
В него попала бомба и был слышен сильный запах горящего зерна и хлеба.
Лестница на второй этаж, где был хлеб, была разрушена-остались одни рельсы.
Туда никто не мог добраться, чтобы взять хлеб. Я пополз по рельсе, добрался
на второй этаж и сбросил людям несколько обгорелых буханок.
Однажды я, гуляя, попал на бе-
рег реки Лопань (возле бывшего Рыбного базара) и увидел там бегущих
людей. Они мне что-то кричали. Я стоял на берегу и смотрел вверх; там гудел
немецкий самолет, который сбросил бомбу. Я эту бомбу-точку видел-она
приближалась ко мне, но упала в воду. Увидев столб белой пены, я ушел или
убежал-этого не помню. Потом, встретив много людей, я пошел за ними и увидел
магазин, который они грабили; хватали все подряд. На полу было много пудры и
битых маленьких зеркалец. Я выбрал несколько себе и забрал их домой.
Люди бегали по улицам, что-то искали, я их не понимал. Моя мама тоже
пропадала где-то, наверно, добывала еду, чтобы мы не умерли с
голода. Время было тяжелое. Моей маме было тогда двадцать шесть лет.
Когда стало нечего кушать, мама посадила меня на санки и увезла к бабушке
(с. Самиливка), где я пробыл до 1946 года. Маму забирали немцы на рытье
противотанковых рвов на краю села. Однажды она убежала и ползла с какой-то
женщиной по зеленому житу; показывала потом зеленые коленки бабушке. Было
жаркое лето, мне было около 7 лет, когда на мотоцикле подъехал немец и
забрал маму. Мы с бабушкой долго смотрели ей вслед. Я видел ее в последний
раз. Началась моя жизнь в селе. Село было маленькое - около 20 дворов. От
трассы Харьков - Полтава до села было около 2-х км. Из села было видно, куда
едут вереницы машин: на Харьков
или на Полтаву. Поэтому мы легко определяли, кто наступает, а кто
отступает. Электричества в селе не было, пользовались каганцями или
керосиновыми лампами. Я начал работать: пас корову со своими сверстниками.
Вставали в 5 утра и раньше. Запомнил песню жаворонка. Ходил босым, обуви не
было, одежды тоже, на ногах были "цыпки", кожа потрескалась до крови.
Бабушка лечила так: заставляла мочиться на ноги, это было больно. Одно время
по селам воровали коров. Поэтому бабушке приходилось спать в хливу вместе с
Мунькой (так звали корову). Однажды бабушка послала меня, чтобы я отвел
корову до быка в соседнее село. Она дала записку и я повел свою Муньку.
Хозяин в записке написал бабушке, что
ждите маленького теленочка. И действительно через 10 месяцев я увидел у
плиты, еле - стоящего, мокрого теленочка. Это был для меня праздник, так -
как мне досталось тоже молозиво (первое молоко после рождения теленка).
С наступлением зимы у всех были проблемы. Первая проблема дрова и
одежда. Топили соломой, изредка дровами (срубленные фруктовые деревья).
Я на улицу почти не выходил, не было обуви. Если бабушка пошьет бурки,
да выменяет резиновые чуни, так это была для меня большая радость. Но не
надолго, как правило, чуни протирались и я весной ходил с мокрыми ногами.
Школа была в селе Ридкодуб. Я с ребятами и девчатами посещал, когда было
можно.
Однажды зимой поднялась метель и мы, шесть человек, заблуди-
лись, так, как Ридкодуб находился от Самиливки в 3 км. Нас нашли у
скирды, посадили на сани и отвезли домой..
В школе я впервые в жизни услышал стих:
У лiсi, лiсi темному,
Де ходить хитрий лис,
Росла собi ялинонька,
I зайчик з нею рiс.
Тетрадей у меня не было. Писали на газетах. Наилучшая ручка была из
веника. В прутик вставлялось перо No86 или "Рондо". Вместо чернил писали
соком из ягод бузины или свеклы. Стола у меня тоже не было.
Уроки я делал стоя у лежанки, на которой сушилась лущенная кукуруза.
Лучшая пора-это лето. Можно
бегать сколько угодно без обуви и даже по холодной росе.
Все ребята занимались "пасекой". Собирали ульи шмелей и собирали мед.
Меда было очень мало, но сам процесс был интересен. Пасека всегда стояла в
лопухах. У меня было около семи банок со шмелями.
Очень часто бабушка посылала меня на молочарку с двумя литрами молока,
разбудив меня в 5 часов утра. Не всегда я доносил молоко. Часто засыпал по
дороге, завороженный щебетаньем жаворонка. За это бабушка меня наказывала и
считала плохим внуком.
В детстве я не знал доброго слова и ласки. Я не знал и не понимал, что
такое родная мама и очень часто плакал тайком, чтобы никто не видел.
Село было глухое и никакого развития я не получал. Настоящую книгу с
картинками я увидел, когда мне было 11 лет.
Когда немцы заняли село, это было летом, я, как и все мои друзья, бегал
по деревне с куском хлеба из кукурузы. Однажды мы очутились на краю села,
где стояла немецкая кухня. Увидев груду банок, мы обследовали и нашли, что
это вкусно.
Немец, увидев, что мы голодные, позвал: -- ком, ком и налил супа в
пустую банку из-под консервов.
Какая это была благодать! Было очень, очень вкусно!
Шли дни. Немцы были разные. Одни с хохотом ловили курей и лазили по
сараям искали яйца, другие кормили детей тайно, чтобы не виде-
ло начальство. Одет я был во взрослую рубашку и рваные штаны.
Под осень немцы начали собираться отступать из села. Многие знали, что
при отступлении немцы будут палить хаты. Поэтому моя бабушка вырыла на
огороде окоп, кинула туда сухой травы, а сверху швейную машинку и кожух и
сказала, чтобы я туда залез спать. Я так и сделал, она прикрыла сверху
фанерой и бадильем. Утром я проснулся от шорохов наверху. Бабушка меня
нашла и, плача, показала в сторону нашей хаты. Ее не было. Стояла одна
печка из кирпичей и из пепла еще струился дым. Из всех хат были спалены все,
кроме одной, под железной крышей. Люди срочно начали рыть землянки.
Открывали погреба, где было кое-что
из еды. У нас были моченые яблоки, у других картошка, морковь и т.д.
Продуктами менялись, чтобы как-то выжить.
Был ноябрь или декабрь-я не помню, но мороз помню точно, потому что был
босиком. Впервые я зимой ночевал в землянке. В ней было тепло и много было
жучков с зелеными и синими спинками. Так проходило мое детство.
В 1943 году, весной, село заняли
наши войска. Было очень грязно. Дороги размыты. Я видел, как кони,
еле-еле, везли раненых. Наша землянка стояла недалеко от медсанбата. В
измученных лицах раненых я искал своего отца, но не находил.
Ободранный и вечно грязный, я, как и все ребята, искал приключений.
Однажды мы -7 человек моего возраста, нашли снаряд. Этот снаряд внутри
имел порох, который очень быстро горит. И вот мы принялись камнем отбивать
от гильзы снаряд. В это время меня позвала бабушка кушать гарбузовую кашу.
Не успев поесть, я услышал сильный взрыв. Выбежал на полянку-ребят не было.
Только увидел на ветках окровавленные куски, внутренности, с которых
стекала теплая кровь. Прибежали матери и поднялся отчаянный крик.
Голосили все, даже я плакал. Потом собранные куски положили на призьбу,
накрыли простынями и через них сразу проступала кровь. Это было все, что
осталось от ребят. Хоронили всем селом. Траур был несколько дней.
В нашем дворе стоял немецкий
мотоцикл с коляской. Я заметил, что на дне коляски лежит лента с
патронами, где кончик пули покрашен желтой краской. Под вечер я, один,
забрал эту ленту с патронами и спрятал ее - закопал под вишней. Несколько
дней я переживал, так - как немец мог обнаружить пропажу и расстрелять меня.
Но все прошло благополучно, тихо. Я остался жить.
Наступило лето. Моя пора. Я вновь пас корову. Недалеко от села было
пастбище (рвы). Был я одинок, не считая 3-х, 4-х, друзей, таких - же, как и
я. Так прошел еще один год. Год страданий и лишений.
Однажды, когда я пас корову, я увидел, поднимающуюся на пригорок,
женщину, в защитной юбке и гимнастерке. Она несла чемодан и, кажется,
шинель. В голове мелькну-
ла мысль: Это моя мама, моя родненькая мамочка. Она меня окликнула:
"Только!". Я подошел-это была моя тетя Галя (моей мамы сестра). Я с ней
пошел в хату и она подарила мне желтый материал на рубашку. Рубашка была
сшита и я был самый счастливый человек на свете.
Тетя Галя сразу навела порядок в хате; все перемыла, выбила мух,
повесила занавески на окнах и на дверях. Когда наступил вечер, и начали
укладываться спать, бабушка внесла солому, положила ее около порога и
бросила туда рядно. Тетя Галя спросила: " Это вы мне постелили?", а бабушка
говорит: " Ни, то у нас там Только спыть, бо в него воши". Тетя Галя была
очень удивлена, потому что у бабушки и дустовое мыло было, и кровать с
матрасом, и одеяло с подушкой, но все это было у нее в сарае почему-то, а я
два года проспал около порога на соломе, зимой и летом укрытый рядном. Я
думал что так и надо. Тетя Галя внесла кровать, матрац, одеяло, подушку,
поставила все это в комнате и сказа
ла, что Толик теперь будет здесь спать всегда. Она вымыла мне голову
дустовым мылом, покупала, постирала всю мою одежду и сказала, чтобы я
ложился на кровать спать. Я заплакал и спросил у тети Гали: " А где вы
ляжете?".
В 1946 году, зимой, был февраль, я стоял у лежанки и писал примеры на
газете (бумаги не было). Вдруг, заходит человек в шинели и ушанке и смотрит
в мою сторону. Я-никакой реакции. Бабушка говорит мне: "Это твий батько". Я
пожал плечами и не знал, что сказать. Вдруг
он протянул мне яблоко и губную гармошку, а потом настоящие тетради.
Вот тогда я признал своего "батька". Я мигом выбежал к своим друзьям
показать тетради, гармошку. Яблоко я съел. Бабушка принесла
самогон и начались воспоминания. Отмечали приезд отца. Он побыл 1-2дня
и сказал бабушке, что меня забирает в Харьков.
Сельсовет дал лошадь, запряженную в сани, и большой кожух. Меня
закутали с ногами и головой и повезли на железнодорожную станцию Коломак,
которая находилась в 13 км от села. Бабушка провожала нас до Коломака и,
возвращаясь домой, заблудилась, потому что началась метель. Был мороз и
очень много снега. Так я очутился на станции и, когда паровоз "Кукушка"
подал голос - я шарахнулся в сторону. Отец смеялся, а мне было не до смеха.
Поселились мы у тети отца. Я начал ходить в школу. От городских
ребят я сильно отличался. Они называли меня "кугутом", потому что я
разговаривал только на украинском языке.
Был 1947 год-год голодовки. Люди пухли с голода. Ели очистки из
картофеля. Я очень запомнил "патошники". Хлеб выдавали по карточкам. Меня
часто посылали ночью занять очередь за хлебом. Заняв очередь, я, свернувшись
на траве калачиком, засыпал в ожидании переклички.
Наш старый дом был разбит. От него уцелела только одна стена, на
которой висел портрет моего отца и часы с боем. Документов никаких не
осталось, очевидно, они сгорели. Прошло несколько месяцев, а мамы все не
было. Некоторые соседи гово-
рили, что мою маму немцы увезли в Германию, а другие говорили, что она
уехала в село с сыном. Через некоторое время отец решил жениться. Его
сватали за соседку, но он отказался, несмотря на то, что у нее был свой дом.
Он привел в дом проводницу, ту, с которой ехал с фронта домой в 1946 году.
Ее звали Мария. Она работала проводницей дальнего следования. Жили у тетки
на Холодной горе, строя свой уголок на Новоселовке. Отец работал шофером,
поэтому строительные материалы он привозил. Пристроив одну комнатку, мы
стали жить в ней втроем. Ком-
натка была около 13 кв. метров без удобств.
Был 1948 год. Год тяжелый и
запоминающийся. Мне было около 13 лет. Читать я не мог, писать тоже.
Даже по часам я не понимал,-не знал, что такое " четверть седьмого".
Начав ходить в школу, я конфликтовал с ребятами, так - как они были
городские, а я-"деревня". Не умел говорить по-русски. Поэтому я отставал по
этому предмету. С горем пополам я продвигался и больше всего полюбил
математику. Однажды, в 7 классе, я на письменном экзамене решил за 10 мин.
задачу. Учитель меня похвалил, и у меня выросли "крылья".
В 7 классе я влюбился в одну девочку, но подойти к ней боялся. Тогда я
начал писать стихи. Писал тайком ночью под одеялом, чтобы никто
не заметил. Стихов было много, но отдать ей не мог.
Отец был занят работой, "мать" тоже. Я никому был не нужен.
Когда я закончил 4 класса, моя "мать", по согласованию с отцом, отвезла
меня в детдом (на Комсомольском шоссе), но там меня не приняли (принимали
круглых сирот), а я был полу - сирота.
Отношение мое резко изменилось к отцу и к матери. За все мое детство
мне ни разу не купили ни санок, ни лыж, ни коньков. Книги, слава Богу, я
увидел тысячи в библиотеке школы. Правда, один раз мать привезла мне книгу "
Слон и веревочка". Кто- то, видимо, брал в дорогу читать и забыл ее в
вагоне. Книга была с картинками и очень мне
понравилась. Я так много раз ее перечитывал, что выучил наизусть.
Однажды зимой, я поменялся с одним мальчиком; я ему отдал свою единственную
книгу, а он дал мне покататься целый вечер на своих лыжах. Я катался так
долго, что, когда пришел отдать их, то у них дверь уже была закрыта. Я
припрятал лыжи у них около дверей и счастливый ушел домой. Очень часто я
задерживался у прилавков книжных магазинов, рассматривая, какие есть
интересные книги. Я понял, что из книг можно узнать много интересного о
жизни людей. Когда я увидел на прилавке книгу Арсеньева "Сквозь тайгу"-я
решил, что куплю ее, чего - бы мне это ни стоило. Не спросив родителей, я
взял из чулана кусок сала и продал
его за столько, сколько стоила эта книга. Отец и мать обнаружили это и
наказали меня очень жестоко. Я был избит, закрыт в комнате и есть мне не
давали дня два. Приблизительно такое же наказание мне было и за то, что я не
называл свою мачеху "мамой". Малейшее сопротивление - и я был на "голодном
пайке". Я ненавидел их за это.
Конфликты были часто. Поэтому я убегал из дому. Если это было зимой, то
я спал на улице, в скирде сена, где я и застудил свое ухо. Долго болел и,
так как я никому был не нужен, меня не лечили и я оглох на одно ухо. Меня
даже в Армию не взяли по этой причине. Никогда не хотелось идти домой - там
меня никто не ждал. Иногда я оставался в школе на ночь, затаившись под пар-
той, пока все разойдутся по домам. Там было очень тепло и спокойно. Но
такая благодать продолжалась не долго. Как- то уборщица заметила меня и
рассказала директору, что один мальчик ночует в школе. Вызвали отца - мне
снова не повезло. Изредка меня кормили родители друзей. Мама Бори Катрана
часто меня подкармливала. Сначала я стеснялся, но Борина мама была очень
добрая и я это чувствовал. Чувство благодарности к этой семье у меня
осталось на всю жизнь.
Отец мой не имел представления о воспитании, как таковом. Да и я был
упрям, если меня насиловали. За всякие провинности было одно наказание-не
давать есть. Заставляли, чтобы я "покорился".
Закончив 7 классов, в 1952 году,
я сдал документы в радиотехникум. Но перед самыми экзаменами поломал
левую ногу (играл в футбол). Один экзамен, конституцию, я сдал дома, на 4, а
русский язык не разрешили сдавать дома. Нога моя была в гипсе, я лежал,
поэтому поступление мое не состоялось.
В 1953 году я вынужден был идти в 8 класс. Нога срослась (один месяц
лежал в ортопедии на Гуданова). Летом, после 8 класса, я пошел работать на
Механико-литейный завод чернорабочим (зарплата 46 рублей). Завод находился
по ул. Гончаровская. Работа была очень тяжелая.
Моя задача - лопатой вбрасывать бетон в опалубку (будущая колонна). Я
еле поднимал "корцовку". Машина-самосвал сбрасывала теплый бетон на железную
подстилку. Изредка
нужно вибратором уплотнять бетон между железными прутьями и поливать. Я
очень ждал перерыва с 12 -13 часов. Простелив кусок толи, я ложился и
блаженно отдыхал. Я не знал, что где-то есть Черное море и пионерлагеря.
Прораб, мой мастер, однажды рассказал мне об университете, о физике и
математике. У меня загорелась искорка надежды, которую я носил с собой.
Когда пришло время получать зарплату, оказалось, что заработал я всего 26
рублей. Меня обманули, что очень было обидно и горько.
В 1953 году я стал внимательно относиться к урокам, особенно к
математике. Дома рабочего места у меня не было. Занимался, где придется.
Часто отец выключал свет, когда мне нужно было выполнять уроки, он го
ворил, что много платить за свет. Он не хотел, чтобы я продолжал учебу
и все время намекал, чтобы я шел работать и был похож на него.
Однажды я пошел к нему на работу и целый день пробыл на его рабочем
месте. И что я увидел? Разобранный двигатель в мастерской и отца, который
был весь в мазуте, что его трудно было узнать. Я спросил, какую работу он
мне готовит, он сказал, - выбирай сам, но выбрать было нечего.
В марте 1953 года умер Сталин. Вся школа рыдала. Занятий почти не
было. Многие ехали в Москву. Траур был истинным. Вскоре все стихло и
потекла жизнь 9-ти-классника с драными носками и вечно голодного. Мачеха
перешила мне пальто из ста-
рого отцовского и кое- как я ходил в школу. Я осознавал, что
единственный выход-это учеба, и учеба. Но отец был против. Он меня не
поддержал. В 9 классе я занимался на 4 и 5. Пятерки были-алгебра, химия,
астрономия, география, физика и др. предметы. Наиболее увлекался
математикой, так - как классный руководитель был математиком. Участвовал в
математических олимпиадах. Задачи помню и сегодня.
В 1955 году, зимой, я поехал к бабушке в Самиливку. Бабушка уже жила
одна. Она похоронила своего деда Павла. Жила очень бедно, как и
раньше. Я, помню, переночевал, а утром не мог напиться воды-она
замерзла в ведре. Еле проломил лед железной кружкой. Крольчата за ночь тоже
околели (замерзли). То
пить нечем. Я ходил с носилками к скирде в поле и, ключкой надергав
соломы, возвращался к бабушке. Солома прогорала очень быстро и снова было
холодно. Зима была снежная, вьюжная. Это был 1955 год.
В 1956 году я сдал экзамены в ХГУ на физмат и был зачислен в студенты.
Но отец не был этому рад. Содержать он меня не мог. Ходить мне было не в чем
и на еду тоже неоткуда было брать денег. Стипендия моя составляла 21 рубль.
Специальность у меня была математика (очень трудна по программе
университета). Мне ничего не оставалось, как идти работать и учиться.
Накопив знаний по математике, я уже мог преподавать в школе, что и сделал,
продолжая учиться по специальности телемеханика. В это время появились
первые телевизоры. Работал в вечерних школах и в глухих деревнях, где
не было света и рано ложились спать. Работать в далеких деревнях не было
смысла, поэтому я поступил в техникум торговли, где проработал с 1968- 1984
год. Помощи от отца и мачехи, во время учебы, не получал никакой. Все сам и
сам, и сам. Только благодаря моей выносливости-я получил высшее образование.
Неожиданно, в 1961 году, я получил весточку от своей родной мамы из
Австралии. Она была жива! Отец меня сначала уговаривал, а потом и вообще
запретил отвечать на
мамины письма. Он ссылался на то, что у меня есть "мать". Письма он
перехватывал и старался чтобы я вообще их не видел. Я чувствовал себя
"чужим" в семье.
Из- за этих писем, потому что они приходили на мое имя, меня несколько
раз вызывали в КГБ. Допросы были недолгими, но изнурительными, следователь
много расспрашивал меня о маме, я рассказывал то, что помнил. Когда я писал
письма маме, то многие из них пропадали, а много писем я и не получал; их
уничтожали в КГБ или рвал отец.
Временами чувство глубокой тоски от разлуки с мамой сжимало мне сердце.
Мне было так трудно, что я однажды взял нож из кухни, зашел за дом и хотел
проткнуть себе
сердце, но нож оказался очень гибким и я остался жить.
В моей жизни, в 20 лет, я пережил все, что надо и не надо. Отца любил,
как отца и прощал ему все
его ошибки. Мачеху никогда не называл мамой. Моя родная мама была
далеко и нас связывала тоненькая ниточка.
Я писал стихи и плакал, почему мне выпала такая доля. И сейчас пишу, а
слезы катятся по щекам.
Но не всегда было плохо. В 1956 году я встретил свою любовь-Лиду. Мы
часто встречались и в 20 лет я впервые поцеловал. Она была мне как родная,
но судьба распорядилась иначе. Мы расстались. Она вышла замуж за военного
(танкиста).
Не знающий тепла и ласки, я продолжал жить в советской дейст-
вительности, где коммунисты и КГБисты, что хотели, то и делали с
судьбами людей. Ведь выезд к родной маме, негласно, запретили они.
Не дали встретиться сыну с родной мамой. Да и письма заставляли писать
"патриотические". Мама пишет: " Обмеряй себя - я вышлю тебе костюм". А я
пишу: " Не надо, у меня все есть", а сам донашивал последний отцовский
пиджак.
( Продолжение следует) .
10 мая 1997г.
Last-modified: Mon, 26 Jul 1999 19:43:34 GMT