Наталья Fox. Рассказы
---------------------------------------------------------------
© Copyright Наталья Фокс.
Email: nataliefox@usa.com
Date: 15 Mar 2000
---------------------------------------------------------------
"Счастьe"
Из мира серых городов, суеты и разногласий до этого маленького городка
ехать и ехать. Он окружен высокими горами - отгорожен от внешнего мира. Как
хочется мне попасть туда, если не навсегда, то хотя бы на время. Выехать на
горную дорогу, смотреть в окошко с обрыва скалы вниз, на скалу, врезающуюся
пиком в облака, а потом увидеть вдали, в низине кусочек моего городка, где я
рассталась со счастьем. Так трудно верить, что навсегда...
Счастье существовало реально. Его можно было потрогать, взять за руку,
заглянуть в глаза, да так и смотреть - часами.
***
Зима. Снежныевоздушные хлопья, похожие на сахарную вату,
кружат вокруг пальм на побережье, заметая их растрепанные макушки и
ложась в округлые сугробы. Мореподставляло большие губыволн, поглощая ими
снег, который и на самом деле был сладким, когда рядом бродило счастье.
Комья снега падалис неба и город замело. Хрусталем замерзли тяжелые
сосульки на крышах, изредкаглухо падали они от собственной тяжести в сугроб.
Вслед за сосульками упали опорные столбы - не стало электричества и связи.
Городпогрузился во тьму. Обросшие льдом, рушились подвесные мосты, будто
спичечные. Река замерзла. Горные дороги и перевалы быстро заледенели и
транспорт перестал ходить. В городе стало тихо-тихо. А потом все запели и из
окон лились колко щиплющие душу народные мелодии, сливаясь в хор с песней
вьюги. Горели повсюду лучины. Да еще снег скрипел под ногами,
какискусственный, который продавался в детстве в бумажных пакетиках. И шорох
волн, крадущихся по камням доносился едва.
Снег все шел и шел. В городе, где девять месяцев в году лето, были
вьюги и метели. То было чудо. В ту зиму свершалось столько чудес...
А просто детишки-ангелы решили порадовать городок. Они напялили шапки,
рукавицы, прорезали в тулупчиках дырочки для крыльев, надели валенки и
собрались на большом пушистом облаке, приготовив корзины с белыми хлопьями.
Ежась и хохоча, шалуны сыпали хлопья на городок. Средь бела дня к всеобщему
возмущению началась сказка.
В той снежной сказке жили мальчик и девочка. И счастье. У них не было
имен, так необходимых людям, они просто были Любимый и Любимая - разве есть
имена прекраснее?
Тогда им было хорошо. Мальчику, девочке, счастью.
Существовал мир, где посаженные в коллекцию бутылок, маленькие стаканы,
блюдца, горели на столе разных форм свечи - чтобы видеть глаза счастья. Мир,
из окна которого видна улица, где созданы и ожили снеговики и человечки,
построены ледяные замки. Черные кони гуляли там, смеялись по-лошадиному и
цокали копытами.
За окном было холодно, а Любимым тепло. Они обитали под теплыми
одеялами, согревая друг друга.
Сливались тени на потолке, но грань не стиралась, просто все было за
гранью, по ту или иную сторону - вне.
И звучала симфония счастья, простая, но доступная только избранным, и
они твердо верили в то, что мир вращается именно под эту музыку.
Этюд - Любовь
Музыка, рождающая бешеный танец. Темно, возникает луч света,
вклинивающийся во тьму, образуя светящийся квадрат. Музыка набирает темп.
Луч движется, скользя по стене, из квадрата преобразуясь в круг. В круге
света появляются руки в перчатках. Сильная мужская рука в черной перчатке,
хрупкая женская в белой.
Танец рук. Мы видим то руки, мелькающие в отсвете, то тени их на стене
в луче света.
"Знакомство". Черная перчаткав танце поднимает каждый пальчик белой,
рывком обнажая женскую кисть. Пауза. Танец прекращается. Обнаженные пальчики
опускаются, выражая смущение. Тихое звучание музыки, - журчание.
Медленный танец постепенно достигает апогея, в бешеном ритме слетает
черная перчатка. Ритм музыки нарастает все сильнее. Развивается танец рук,
доходя до страсти пластики.
Ритм, энергия, страсть.
Гитара, отдав последний яркий аккорд, умолкает. Финал. Одна кисть
прочно схватывает другую. Пауза.
Возникает легкая воздушная мелодия. Медленно размыкаются пальцы и
оживает каждый. Кисти сливаются так, что образуют крылья. Тень крыльев на
стене. Полет.
Летящая птица.
***
Счастье просыпалось поутру, встряхивало чубом, смятым хохолком,
улыбалось вечно потрескавшимися губами.
Какое оно? - Родное, близкое, теплое.
А потом они варили кофе на спиртовке. И почему-то всегда смеялись.
Просто так. Все было так просто и ясно. Чисто. И будущее выглядело как
заснеженная дорога белее белого, ведущая в облака...
Горящие счастьем глаза. Любимые глаза, и живая вера в чудеса, нет не
вера, просто знание, что они есть, или жизнь в чуде как в чем-то само собой
разумеющемся. Не зная, что есть беда, счастье - это простая жизнь-гармония.
Они бродили по белым пушистым улицам, почти пустынным, мимо сугробов,
похожих на пушистых котят, свернувшихся клубком, держась со счастьем за
руки. Девочка падала со смехом в сугроб и прикасалась к снегу губами. Он
тоже был частью счастья, и его можно трогать и пробовать на вкус. Она падала
на спину и "рисовала ангела".
И слышался легкий шепот "любимая моя... ", да тенями на синем в ночи
снегу соединялись пальцы, ладони, лица. Человечки, сомкнутые как створки
раковины.
Они терлись носами как играющиеся щенки.
Вот оно какое счастье - счастливое. А хочешь - можешь его поцеловать.
Все, что хочешь - оно твое. Такое реальное. Реальное. ... Девочка из сказки,
веселая и счастливая, как непохоже на нее мое теперешнее отражение в
зеркале...
Счастье - не абстракция. У него был звук твоего голоса и хрустящих по
снегу шагов. Запах тебя, паленых свечей, спирта. Цвет: белый - снега, и
черный - твоих глаз. Привкус талой воды, губ, рук, тела.
Нам так не хотелось уходить из сказки.
А потом она стала исчезать по частям. Ангелы перестали сыпать снег.
Восстановили столбы. Пошел транспорт, кряхтя и дымя. Вернулась цивилизация и
все вернулись в нее.
И на границе иллюзии счастья и реальной жизни возникли билеты,
чемоданы, замаячили образы городов, и острая, пронизывающая боязнь
расставания. ... Все тает, тает. Все, что блестело под солнцем и при луне.
Снежная сказка потекла грязными ручьями, а вскоре и они утекли.
И пришел тот день, то утро, когда от сказки не осталось следа.
Расставание
"Последний день. Последний раз это солнце на двоих. Мы идем по улице
невероятно широкой и солнечной, яркой. И хочется, чтобы она никогда не
кончалась.
Последний день. Где каждый час расписан в душе, где на каждую секунду
хочется найти слово, чтобы не упустить ее. Но мы молчим.
Подьезд старого дома. Удивительно чистая лестница. Он открывает ключом
дверь и мы тихонько заходим.
Тишина. Пустой узкий коридор. Дверь в туалет, оклеенная фотографиями
кинозвезд, болтается на одной петле. Комната маленькая с одной большой
кроватью и маленькой софой, на которую мы скидываем верхнюю одежду.
Журнальный полированный столик у стены. На немв широкой бутыле стоят
высохшие цветы, похожие на подсолнухи, только маленькие. Рядом с бутылью
валяется охапка таких же сухих цветов, по столу разбросаны желтые лепестки,
опавшие головки, сухая листва.
Я бросаю на столик перчатки, кладу сумку.
Он снимает с меня сапоги, я влезаю на кровать, сую озябшие ноги под
одеяло.
Я смотрю на него во все глаза.
Каждый день был как единый вздох. Все прошедшие дни - яркий солнечный
блик. Этот вдох... я дышу Им, я хочу сейчас вдохнуть Его и больше не
выдыхать никогда. Я смотрю на него и не хочу понимать, что еще несколько
часовивсе, а потом...
Каждая пора его, каждый волосок - все мое. Я знаю его наизусть. Всего.
Всем целым единым созданием.
Прикасаясь к немулегко-легко, одним движением пальцев, я не знаю с чего
начать и чем закончить этот день.
Он раздевает меня и прижимает к себе. Чувствую его теплую кожу.
Мы скручиваемся калачом под одеялом. Два слепых котенка, которые
инстинктивно тянутся к теплу друг друга...
Мокрая щека, прижатая кего щеке - понимаю, что плачу. И мы тихонько
просто лежим.
Мы были едины. Как пластилиновые катышивлеплены друг в друга богом, и я
не знаю, как все это разорвать, разлепить, - даже цветасмешались.
Я прижимаю его руку к губам. Мы одно целое. ... Дно. Я тону. Тина,
водоросли, пузырьки воздуха... Я опускаюсь на дно и мне совсем не хочется
плыть и выплыть на поверхность. Чувствую его губы на своих губах, будто
украдкой прикоснувшиеся. Бездна... это он. Я сейчас закричу, что я тону...
но нет сил. Я закричу...
А потом он долго прижимает меня к себе и мыоба плачем.
Только теперь я замечаю, что на всех четырех стенах обои разные,
сходство в одном: с потолка к стене идут разводы цвели от постоянной
сырости. Квартира угловая, открыта всем дождями потому невероятно сырая, все
стены поцвевшие и сырые, в некоторых местах одни обои приклеены на другие.
Потолок облупился. И я никак не могу понять: солнечный яркий свет,
проникающий через два больших окна, скрашивает или еще больше подчеркивает
убогость комнаты? - Почему я об этом думаю?..
Последний час. Солнце большим красным комом клонится к закату.
Час. Я разбиваю его на минуты и секунды в душе. Чтобы ничего не
упустить.
Я трогаю пальцами его лицо. Так прикасаются слепые.
Солнце обреченно падает вниз. Мне пора.
Я подкрашиваю ресницы, пудрюсь и причесываюсь, скрывая следы прошедшего
дня. Высовываю ноги из его огромных туфель и надеваю сапоги. Так странно и
глухо стучит сердце - через раз. Мы выходим. Я поднимаюсь этажом выше.
Нахожу в сумке пачку длинных сигарет, нащупываю в кармане старую потрепанную
зажигалку. Он запер дверь.
Улица. Язакуриваю, берусь двумя пальцами, как курят бычки. Одна
сигарета на двоих. Его затяжка, моя затяжка.
Вечерний воздух последних дней зимы, как легкий бриз... Мы идем. Я
помню свою ладонь в его: теплая и близкая рука, часть счастья и жизнь. Мы
идем навстречу солнцу.
- Единственная моя...
- Я никогда не смогу тебя забыть.
Ветер метнул волосы на лицо и размазал слезы, сдул пепел с сигареты.
Была целая жизнь.
Еще вчера была ночь, еще сегодня было утро, день, и вот теперь ничего
не осталось, только пятнадцать минут.
Мыснова проходим ту же широкую улицу, потом мост. Внизу бурно мчится
река, туда, где заходит окровавленное солнце.
Прощаемся прямо на улице. Стоим посреди двора и глазеют на нас бабки на
лавке, прохожие, детвора. Мне давно пора, но я не могу уйти. И мы не
прощаемся, потому что кто-то из нас или мы оба верим, что будет встреча,
когда-нибудь...
Неживыеголые кроны деревьев в аллее монотонно качаются под порывами
ветра.
Мягкая материя его рубашки в сжатой ладони стала последним осколком
памяти клеток моей кожи.
Я ухожу. А он стоит. В подьезде оборачиваюсь: воспаленными от слез,
усталости глазами пытаюсь еще раз уловить все самое любимое, все в нем
любимое.
И ухожу. Лифт поднимается вечность. Клетка отчаяния.
А дома мама, папа, бабушка, вперемешку с собранными вещами. Квартира
полуразоренная. Миную коридор, кухню, распахиваю окно. Он еще здесь. Он еще
не далеко. Я еще могу все бросить, помчаться следом, догнать, почувствовать,
дотронуться, прижаться. Оставить себе. Но я киваю, чтобы он шел.
Он идет и оборачивается, а я не могу оторваться. Я пью эту последнюю
минуту залпом. Я смотрю на его спину. Еще шаг, еще... И он скрылся из вида.
Его больше нет. Я обреченно отхожу от окна. Я ничего не понимаю и потому,
наверное, так легко его отпускаю.
Я помню его спину... поворот... и больше его нет.
***
Миновал Атлантический океан. Но даже теперь я еще не понимаю, что мы
расстались. И до сих пор мне снится сон, что я бегу туда, где он, где тот
день, выпитый залпом от рассвета до заката. Мы видели рассвет. Желтое,
заспанное солнце, сияющее вполсилы. Оно округлялось и ширилось. Росло и
ползло ввысь. И день тогда только лишь начинался...
А потом закат. Наш закат. Пунцовое солнце, все в крови, падало и
плыло каплями крови вниз, и растворялось в бездне. "
***
Новая жизнь
Люди, люди, люди, люди... - Никогда в жизни девочки из сказки не было
столько чужих людей. Они выстраивались и шли плотными рядами мимо.
Живая страна счастья с яркостью красок и чистотой природы теперь уже
являлась несуществующим чудом на фоне мертвого серого бетона.
Хотелось дышать, но здесь не было воздуха.
И она упорно и упрямо училась ходить в рядах серых чужаков, учась
сливаться с толпой и набирать темп, чтобы, даже не вдохнув кислорода, обойти
противника. Противниками были все.
Теряя прежний мир, ей нужно было учиться выживать во вновь обретенном,
где, высоко поднимая голову, тщетно ищешь глазами небо, загороженное крышами
небо-скребов. Кирпичное небо.
Немного памяти.
... Вьюжит, наметая круглые сугробы. Едва слышно мелодично насвистывает
ветер. Здесь был райский сад. Снежные хлопья ложатся на увядшие бутоны,
ветви некогда живых деревьев. Снег укрывает причудливых форм пни и каряги. А
ведь когда-то здесь был райский сад... Насвистывает ветер...
- Когда-то у меня был мой Адам.
- Что же с ним стало?
- Он оставил наш сад.
- Почему же ты не пошла следом?
- Я не знала куда.
- Ты звала его?
- Да. Но он не услышал - он был далеко.
- Ты ждала его?
- Да, я ждала его.
- Почему же он не вернулся?
- Он потерял путь.
- Ты за него молилась?
- Я не могла. А когда приходил Бог, я отворачивалась.
- Что было в том саду?
- Яблоко. И тогда было все равно, есть Бог или нет.
- Ты любила его?
- Я любила его образ.
- Ты до сих пор его ждешь?
- Нет.
- Почему?
- Он умер, когда потерял путь, а сад превратился в пустыню.
Этюд
Во тьме возникает луч света, движущийся, пока в нем не появляются
две руки в перчатках - красный и черный цвет. Обе рукиодновременно манят
друг друга пальцем. Гаснет свет. Хлопок - возникает круг света на полу - в
нем лежит красная перчатка.
Профиль незнакомки на стене.
Измена
Поезд простучал колесами. Грузно промчалась машина.
Ночь. Как темно. Полс хрустящим старым ковром. Она лежит на нем как на
операционном столе. Жутко.
Где-то идет жизнь, но она ее не видит. Кирпичная стена дома напротив.
несколько тускло светящихся окон.
Пока нет поезда - мертвая тишина. Мертвая.
Нужно встать и уйти, потому что должна увидеть небо, хотя и лишенное
солнца. Лишенная солнца.
Их тени бродят по стене. Что-то мокрое и липкое течет по лицу. И
чувство потери воздуха рождает хрип, перерастающий в стон. Надо выкрикнуть
боль, исторгнуть как инородное тело. Она крикнет, но это нечеловеческое
услышит весь мир. И сдерживается и опять хрипит, как подыхающий в муках
зверь. Корчится, как от удара. Врывается носом в
ковер, - старую грязную щетку, - до боли.
Шахматная доска. Сыграно - и самолет в небо, минуя заснеженную,
заледенелую Гренландию, будто душу ее.
Пожаты руки - сомкнуты на прощание. Не размыкать бы никогда, но -
разомкнулись.
И вот: четыре стены под названием одиночество. Потолок, небо так
далеко. Пол, и тело, слитое с полом, и зубы, и ногти, впившиеся в него. Три
окна, решетки - не выйти. Три двери, а за ними глухие тупики. Лицо человека,
к которому бежатьне добежать через океан. Океан. А там... Там рассвет.
Не отменить рассвет, который теперь не для нее.
И потому вой безысходности душит в этом ковре. И прячет беду свою лицом
ниц. И врывает в него болящими пальцами отчаяние.
Нет времени, только тело, в пластикесвоей несущее клеймо
"предательство". Колени под подбородок, ногти в пол, открытый рот, уставший
исторгать звуки.
Больше нет времени. Протянуты измученные судорогой руки и ноги. Глаза в
потолок. Пусто.
Девочка на камнях
Небо без солнца и без луны. Черные волны тихо накатываются на берег.
Хрупкая девочка на острых огромных камнях, насыпью ведущих в океан.
Зовет и стонет душа. И звук должен долететь к тому берегу, где сейчас
поднимается солнце.
А пока слышат его только черное небо и черные волны. Пусть они принесут
его туда. Он должен долететь. Должен!..
***
Нет силы понять. Есть лишь агония - биться. Родится стократная боль. Не
дойти до истины понимания. Стерты ноги, изодраны руки, не защищает рубище.
Ум мал, настолько мал, чтобы вместить боль, чтобы понять ее - тем более.
Господи! В агонии, в смерти духовной прошу Помоги!
***
Навсегда осталась на черных камнях девочка из сказки и кто-то другая
живет в огромном городе шума, но слышит только эхо собственных шагов. И,
наверное, уже неважно, долетел ли зов ее души до далекого-далекого берега.
Но, почему-то, в шуме шагов и голосов иногда слышится тихий знакомый
шепот, кто-то зовет "любимая... "-и она оборачивается.
Роман с гитарой
Летняя ночь. Набережная с деревянным настилом.
Она сидит на скамейке на набережной и всматривается в одну дальнюю
точку. Глаза пустые-пустые и губы сжаты. Подожмет под себя ноги и не
шелохнется, как кошка.
В ресторанах вечером шум. В кафе на улице песня "Страна моя, Москва
моя, ты самая... ", пляска - евреи "вагончиком" танцуют, вдруг срывается
"Хава Нагила" и пляска усиливается.
Убегают от смерти бегуны на набережной.
Праздно шатающиеся позевывают, втягиваеют ноздрями океанический воздух,
и кутаются в пиждаки и кофты.
Мужики под навесом играют в домино. Старики прилипли к лавкам.
Влюбленные щедро разбросаны по песку. Каждая пара застыла в своей позе
и не шевелится.
Океан под стать застыл, только легкий шум и виднеется лишь черное
бесконечное месиво - нет отсветов, луна пропала.
Она боится этого месива, уж очень больно складывается жизнь из-за того,
что оно существует.
"Вот превратиться бы в плавучую чурку и далеко- далеко, далеко-
далеко... Чтобы ни волны, ни ветер, ни акулы и корабли - ничего не было
страшно... И почему, почему я до сих пор не выстрадалаумение ходить по воде?
"
- Привет! Как дела?
И она поднимает голову.
- Плохо. - Тут же отвечает незнакомцу.
- Что же плохо? - Подсаживается он рядом и облокачивает гитару на
лавку.
- Все плохо. - Не меняя позы отвечает "кошка".
- Давай я тебе на гитаре сыграю. Хочешь?
- А ты умеешь? - Загорается она, повернув к нему голову.
- Послушай.
Она слушает и что-то тихое, легкое, едва уловимое слетает звуком со
струн. И так сродни этот звук шуму набегающей волны, неразличимому шепоту
влюбленных. А ей кажется, что это там, на том берегу говорят, но ветер
стирает четкие звуки, прячет на дно океана, и доносятся сюда лишь неясные,
едва уловимые стоны...
Шум воды, голоса любимых людей, шорох песка и ветер.
Музыка утихает и странник застывает с гитарой в обнимку, и тоже смотрит
на свою точку в небе.
- Настоящая.
- Что?
- Музыка настоящая. Так, как чувствуется, так, как есть... А кто это
написал?
- Я. - Спокойно и тихо отвечает он.
- Ты? Ты композитор? - Наивно спрашивает она.
- Нет. Я никто. Пишу и все. Эта музыка - мой разговор... с людьми.
- А они не слышат?
- А они не слышат.
- А я сижу здесь и говорю туда и никто не слышит.
- Там кто-то остался?
- Хм, там все остались.
- Куришь?
- Курю.
- Давай закурим.
А у него глаза зеленые-зеленые и зрачки как у кошки. Подносит спичку и
светит зеленью в темноте. Мурашки по коже.
Пары на песке то оживают на мгновение, то снова застывают.
Ресторанчики закрываются, заносят внутрь столы и стулья с улицы. Редкие
ночные гуляки уныло плетутся. Наряженная девица в красном с голым пупом ни с
чем выползаетс охоты из опустевшего ресторана. Усталые официанты в белых
рубашках расходятся по домам.
Небо черно-синее и летят по нему самолеты с красными и голубыми
огоньками...
- Поехали в Манхеттен, в Гринвич вилладж? - предложил он.
Сделала затяжку, посмотрелана него внимательно, выпустила дым...
В окне белого стального, летящего в ночь, поезда виднелись две фигурки
мужчины и женщины, а на жестком сиденьи стояла гитара в черном чехле.
Поиграли.
Он пришел с гитарой, в моряцкой майке и рваных джинсах и сел в углу.
- Играй!
Фламенко - его коронный номер. Он начинает. Бьет струны. Жмурится.
Роднится с гитарой и бьется в ритме своей агонии.
Так! Так! Так!
"А, пускай опять нет работы! Пусть! Пусть! Пусть пятый месяц исполнился
этой тоске, а кажется будто пятый год. Пусть! Пусть твоя привилегия -
оплеванная помойка, где шныряют крысы, пусть! Пусть ты не видишь друзей и
любимые лица! Пусть! Так играй! "
Дикая схватка человека с гитарой. Побеждает она, он лишь упрямо следует
ей. Она поет, воет, кричит, хрипит и придыхает. Струны звенят и непослушно
извиваются, пальцы хватают их и просят об еще одной услуге - она уступает -
и то смеется, то плачет. Сумасшедший бешеный ритм танца рвет тишину
этихненавистных стен.
Гитара поглотила его. И "кошка" тоже следует гипнозу этого звука. Ритм
рвется все ярче и наглее!
"Так пусть! Пусть! Пусть! Пусть! "
Она начинает извиваться, выть, скулить, как струна. Отбивать ногами
дробь под ее ритм, и задыхаться от своего бессилия вырваться из лап судьбы,
как гитара не в силах вырваться из рук бьющегося в бреду от ее звука
человека.
А он уже близок к духовному оргазму, и гитара тоже следует за ним.
Сейчас будет конец.
В припадке своего танца "кошка" начинает биться головой о стену.
Бац! Бац! Бац! Бац!
Бац! Бац! Бац! - рвут душу гитаре его пальцы.
В комнату вошла соседка, таращась от удивления, она села в дальний
угол, и, продолжая за ними наблюдать, начала поедать лист капусты, хрустя
как поросенок, и округляя глаза.
Италия.
Постель свисает с кровати. Розовое кружево подметает пол. Через жалюзи
рвутся полоски утреннего света, бросая тени на потолок. На подоконнике
смятые салфетки, чашки. В углу комнаты бутылка из под шампанского. На столе
сигареты, пепельница, полная окурками. Хвостики клубники, набросанные вокруг
замысловатого растения с зелено-желтыми листьями.
Он уезжает. В Италию. Рим, старый колизей...
Он уезжает и Нью-йорк остается пуст. Все станет таким же пустым, как
эта бутылка в углу.
Она тяжело дышит после этой ночи, вечера, проведенного в океаническом
песке. Звезды ехали-плыли по небу. Недалеко в парке давали фейерверк.
Разноцветные огни с грохотом летели к звездам, заслоняя их, а потом таяли. И
он, зарывая лицо в ее волосы, обещал вернуться к ней уже навсегда. И
приходить не на выходные, а быть всегда вместе. Она считала-путала звезды,
жалась к нему и прижимала его к себе. Счастье.
Потом они оказались в этой постели... А фейерверк все гремел,
рассыпаясь искрами страсти и сумасшествия по небу...
И вот теперь он уходит домой.
- Вернусь, уйду от нее. Сниму квартиру, будем жить вместе. Малыш, ты
дорога мне. - Он целует ее и собирается.
Она ненавидит утро, когда он уходит. Она любит субботние вечера - после
недельной разлуки она снова видит его зеленые глаза.
- Останься...
- У нас самолет в шесть вечера.
- Останься... Смой билет в унитазе и останься. Я прошу тебя в первый
раз...
- Я не могу.
- Ты никогда не сможешь. И все всегда будет так. Останься сейчас.
Возьми вещи и вернись ко мне. Я буду ждать тебя весь день.
- Послушай...
- А если нет, то не приезжай никогда...
- Я не могу не полететь, малыш, пойми меня.
Он уходит.
- Если ты захочешь остаться, я жду тебя!
Он захлопывает за собой дверь.
Весь вечер она смотрела, держась пальцами за сетку окна, на огоньки
самолетов, летящих куда-то...
Сетка впивается в пальцы как грех в душу.
И слышится ей, как плачет гитара. По струнам стекают слезы, и
выплескивается боль в мир горькой отчаянной нотой...
Рим встретил радостно и жарко.
Он нес вещи за своей поджарой дамой старше его лет на пятнадцать, с
длинным лицом - похожей на биггля. Она дала ему мелочь, он кинул гитару в
угол и побежал за сигаретами для нее, пока она опустила свое сухощавое тело
принимать ванну перед их первой в Риме ночью.
Все громче и громче плачет гитара, ставшая душой.
Пальцы были исцарапаны острой сеткой, а душа болью грехопадения.
Last-modified: Wed, 15 Mar 2000 19:32:48 GMT