ыбрать, потратил много времени - в этом была, видимо, моя ошибка. Мне нравились все три, а им могло показаться, что ни одна не нравится. Тем временем, скорее всего, дядя и тетя посмотрели на ценники. Они были не жадные, однако, вероятно, они поняли, что есть вещь и подешевле - кларнет из бакелита, черный, с серебряными клапанами. "Может быть, тебе это хочется?" - спросили они, указывая на кларнет. Я попробовал кларнет, он блеял как положено кларнету, я попытался внушить себе, что кларнет - это то, что надо, а в это время мой мозг работал на высоких скоростях и приходил к выводу, что дядя и тетя уламывают меня на кларнет, потому что он дешевле, труба же, как я начинал думать, стоила целое состояние и я не мог требовать от дяди и тети такой жертвы. Меня всегда учили, что когда тебе предлагают что-то хорошее, надо сразу ответить "спасибо, нет", и даже не один раз, не тянуть руку сразу вслед за "нет", а дождаться, чтобы даритель настоял, сказал: пожалуйста, возьми, доставь мне удовольствие. Только после этого благовоспитанный ребенок сдается. Поэтому я сказал, что, наверно, мне не так уж и хотелось трубу. Что, наверно, кларнет тоже хорош, если им так кажется. И снизу заглянул им в лицо, надеясь, что они переспросят. Они не переспросили. Царствие им небесное. Они были просто счастливы, что могут подарить мне кларнет, раз уж - сказали они - мне именно кларнета так хотелось. Пути обратно не было. Мне купили кларнет. Он глянул на меня с подозрением: - Хотите знать, снилась ли мне потом опять труба? - Нет, - сказал я. - Хочу знать, кто был предметом любви. - А, - отозвался он, снова берясь перелистывать рукопись. - Видите, вот и вы зациклены на этом предмете любви. В данных вопросах обычно все врут как могут. Да... Ну а если бы мне купили трубу? Был бы я на самом деле счастлив? Что вы скажете, Казобон? - Вам бы приснился кларнет. - Нет, - сухо сказал он. - Кларнетом я только владел. Ни разу не играл. - Кларнеты детям не игрушка... - Я на кларнете не играл, - отчеканил он, и я почувствовал себя паяцем. 10 И наконец, не иное выводится каббалистически из vinum, как VIS NUMerorum (сила чисел), от которых и зависит сказанная Магия. Цезарь делла Ривьера, Магический мир Героев. Cesare della Riviera, Il mondo magico degli Eroi Mantova, Osanna, 1603, pp. 65-66 Но я говорил о первой встрече с Бельбо. Мы виделись и раньше, перекидывались репликами в пиладовском баре, знал я о нем мало - только что он работал в "Гарамоне", книги этого издательства я читал в университете. Издательство маленькое, серьезное. Юноше, трудящемуся над дипломной работой, обычно импонирует знакомство с сотрудником престижного издательства. - А вы чем занимаетесь? - спросил он однажды вечером, притиснутый рядом со мной к дальнему углу цинковой стойки Пилада в жуткой давке по случаю праздничного нашествия посетителей. В ту эпоху все обращались друг к другу на ты, студенты к преподавателям и преподаватели к студентам. Что уж говорить об аборигенах "Пилада". - Закажи и мне выпивку, - бросал студент в битловке главному редактору крупной газеты. Похоже было на Петербург молодости Шкловского. Одни Маяковские и ни одного Живаго. Бельбо не сопротивлялся общепринятому "ты", однако было ясно, что для него это синоним всего самого отвратительного. Он принимал игру в "ты", как бы чтобы продемонстрировать, что отвечает на хамство хамством, но что при этом имеется пропасть между дружбой и амикошонством. Настоящее "ты", которое, как в старину, выражало дружбу либо любовь, на моей памяти у него находилось для считанных людей. Для Диоталлеви и двух-трех женщин. К тем, кого он уважал, но знал не слишком давно, он обращался на "вы". Так он разговаривал и со мной все то время, что мы проработали вместе, и я гордился этой честью. - А вы чем занимаетесь? - обратился он ко мне, и, как я теперь понимаю, это был знак высшей симпатии. - В жизни или на этой сцене? - отозвался я, обводя взором пиладовские подмостки. - В жизни. - Учусь. - Ходите в университет или учитесь? - Смешно сказать, но одно не всегда исключает второе. Я пишу диплом о тамплиерах. - Ой, как нехорошо, - отозвался Бельбо. - Разве это не тема для сумасшедших? - Почему? Сумасшедшими я как раз и занимаюсь. Они герои большинства документов. Вы что, соприкасались с этой темой? - Я служу в издательстве, а в издательствах одна половина посетителей нормальные, другая - сумасшедшие. Задача редактора - классифицировать с первого взгляда. Кто начинает с тамплиеров, как правило, - псих. - Можете не продолжать. Их имя легион. Однако не все безумцы начинают с тамплиеров. Как вам удается опознавать прочих? - Есть технология. Могу вас научить, как младшего товарища. Кстати говоря, как вас зовут? - Казобон. - А это не герой "Миддлмарч"6? - Не знаю. В любом случае был такой филолог в эпоху Возрождения. Но он мне не родственник. - Ладно, замнем. Выпьете еще что-нибудь? Еще две порции, Пилад. Спасибо. Итак. Люди делятся на кретинов, имбецилов, дураков и сумасшедших. - Кто-нибудь остается? - Я-то уж точно. Хотя и вас обижать не хочется. Если сформулировать точнее, любой человек подпадает под все категории по очереди. Каждый из нас периодически бывает кретином, имбецилом, дураком и психом. Исходя из этого, нормальный человек совмещает в разумной пропорции все эти компоненты, иначе говоря, идеальные типы. - Идеальтюпен. - А. Вы и по-немецки можете. - Приходится. Все библиографии по-немецки. - В мои времена, кто знал немецкий, никогда не защищался. Так и проводил всю жизнь - зная немецкий. Теперь это, кажется, происходит с китаистами. - Я не сильный спец в немецком. Так что не теряю надежды защититься. Но вернемся к вашей типологии. Что делать с гениями - с Эйнштейном, например? - Гений - это тот, кто играет всегда на одном компоненте, но гениально, то есть питая его за счет всех остальных. - Он поднял свой стакан и к кому-то обратился: - Привет, красавица. Ты опять травилась? - Нет, - отвечала прохожая. - Я теперь в коммуне. - Молодец, - похвалил ее Бельбо и опять повернулся ко мне. - Что хорошо в коммуне. Отбивает любые желания. - Вы говорили о сумасшедших. - Надеюсь, вы не собираетесь уверовать в меня, как в бога. Я не открываю смысл жизни. Я говорю конкретно - о поведении умалишенного в издательстве. Это теория ad hoc7, договорились? - Договорились. Теперь моя очередь платить. - Валяйте. Пилад, пожалуйста, поменьше льда. Иначе я слишком быстро напьюсь. Так вот. Кретин лишен дара речи, он булькает, пускает слюни и не попадает мороженым в рот. Он входит в вертящуюся дверь с обратной стороны. - Это невозможно. - Ему - возможно. Исключаем кретина из круга интересующих феноменов. Кретин легко узнаваем и по издательствам не ходит. Отбросим. - Отбросим. - Имбецилу жить труднее. Подразумевается комплекс социального поведения. Имбецил - это тот, кто попадает пальцем в лужу. - Пальцем в небо. - Нет, пальцем в лужу. - И он погрузил палец в озерцо спиртного на буфетной стойке. - Когда хочет попасть в стакан. Рассуждает о содержании стакана, но так как в стакан не попал, в результате рассуждает о содержимом лужи. Попросту говоря, это специалист по ляпсусам, он спрашивает, как здоровье супруги, как раз у кого сбежала жена. Я передал идею? - Передали. Знакомый тип. - Имбецилы очень ценны в светских ситуациях. Они конфузят всех, но находят неисчерпаемые поводы для разговоров. Один безвредный подвид имбецила часто выступает дипломатом. Он способен говорить только о луже, не о стакане, и поэтому если "гафф" совершили другие, имбецил автоматически переключает тему. Это удобно. Однако и он нас не интересует, он не самостоятелен, его ставят только на подачу мячей, он рукописи по издательствам не носит. Имбецил не говорит, что кошки лают, он просто говорит о кошках, когда люди говорят о собаках. Он путается в светской беседе и когда обделается как следует - восхитителен. Это вымирающий вид, средоточие дивных буржуазных добродетелей. К нему требуется салон Вердюренов или даже Германтов. Нынешнему студенчеству знакомы эти фамилии? - Что-то знакомое. - Имбецил - это Жоашен Мюрат, выплясывающий на кровном жеребце перед офицерским строем. Вдруг он видит одного, в орденах, с Мартиники. "Вы негр?" - обращается к нему Мюрат. "Так точно, высокопревосходительство!" На что Мюрат: "Молодцом! Продолжайте, продолжайте!" Знаете эту байку? Прошу извинить, но сегодня я отмечаю исторический поворот моей судьбины. Я бросаю пить. Еще по одной? Не реагируйте, а то мне станет очень стыдно. Пилад! - А дураки? - Да. Специфика дурака затрагивает не сферу поведения, а сферу сознания. Дурак начинает с того, что собака домашнее животное и лает, и приходит к заключению, что коты тоже лают потому, что коты домашние... Или что все афиняне смертны, все обитатели Пирея смертны, следовательно, всё обитатели Пирея афиняне. - Что верно. - По чистой случайности. Дурак способен прийти к правильному умозаключению, но ошибочным путем. - А что, лучше приходить к ошибке, но рационально? - Еще бы, а иначе зачем было делаться с таким трудом рациональными животными? - Крупные человекообразные обезьяны произошли от низших форм жизни, люди происходят от низших форм жизни, следовательно, люди являются крупными человекообразными обезьянами. - Для начала неплохо. Вы уже почти уверены, что есть какой-то логический сбой, но, конечно, вам надо еще поработать, чтобы понять, где... Дураки коварны. Имбецилы опознаются моментально, не говорю уж о кретинах, в то время как дураки рассуждают похоже на нас с вами, не считая легкого сдвига по фазе. От дурака редактору нет спасения, приход его, как правило, длится вечность. Дураки публикуются легко, потому что с первого наскока выглядят убедительно. Издательский редактор не стремится выявлять дураков. Если их не выявляет Академия наук, почему должен редактор? - Философия тоже для дураков открыта. Онтологическое доказательство Святого Ансельма - глупость. Бог обязан существовать потому, что я могу вообразить его как существо, обладающее всеми совершенствами, в том числе существованием. Он перепутал существование представления с существованием сущности. - Хотя не менее глупо опровержение Гонилона. Я вполне могу думать об острове в море даже если этого острова нет. Второй дурак перепутал представление случайности с представлением необходимости. - Турнир дураков. - Вот-вот, а Господь Бог рад до безумия. Он специально сделался немыслимым, только чтобы доказать, что Ансельм и Гонилон оба дураки. Ничего себе высшая цель творения. То есть я хочу сказать, того деяния, во славу коего Господь Бог сотворил себя. Отлов дураков в космическом масштабе. - Мы окружены дураками. - И спасения нет. Дураки все, кроме вас и меня. Ну не обижайтесь! Кроме вас одного. - По-моему, здесь применима теорема Геделя. - Не знаю, я кретин. Пилад! - Сейчас очередь моя. - Ладно, ваша следующая. Эпименид Критский утверждает, что все критяне лгуны. Если это говорит критянин, и если он хорошо знает критян, он говорит правду. - Еще одна глупость. - Святой Павел, Послание к Титу. Пошли дальше. Все, кто полагает, что Эпименид - лгун, по логике должны доверять критянам, но сами критяне не доверяют критянам, следовательно, ни один обитатель Крита не думает, что Эпименид - лгун. - Это глупость или не глупость? - Как скажете. Я же говорю, что дурака идентифицировать трудно. Дурак свободно может взять Нобелевку. - Тогда дайте подумать... Некоторые из тех, кто не верит, что Господь сотворил мир в течение семи дней, не являются фундаменталистами, но некоторые фундаменталисты верят, что - Господь сотворил мир в течение семи дней. Следовательно, ни один не верящий, будто Господь сотворил мир в течение семи дней, - фундаменталист. Это глупость или нет? - Господи помилуй... Как раз тот случай. Не знаю. А вам как кажется? - В любом случае глупость, даже если все так. Здесь нарушается основной закон силлогизмов. Нельзя выводить универсальные заключения из двух частных посылок. - А если бы дураком оказались вы? - Попал бы в большое и хорошее общество. - Это верно, глупость нас окружает. И так как наши логики обратны, наша глупость - это их мудрость. Вся история логики сводится к вырабатыванию приемлемого понятия глупости. Она слишком грандиозна. Всякий крупный мыслитель - рупор глупости другого. - Мысль как когерентная форма глупости. - Нет. Глупость мысли есть некогерентность другой мысли. - Глубоко. Уже два, Пилад хочет закрываться, а мы еще не дошли до сумасшедших. - Сейчас дойдем. Сумасшедших опознавать нетрудно. Это дураки, но без свойственных дуракам навыков и приемов. Дурак умеет доказывать свои тезисы, у него есть логика, кособокая, но логика. Сумасшедшего же логика не интересует, по принципу бузины в огороде любой тезис подтверждает все остальные, зато имеется идея фикс, и все, что попадает под руку, идет в дело для ее проталкивания. Сумасшедшие узнаются по удивительной свободе от доказательств и по внезапным озарениям. Так вот, вам может это показаться странным, но раньше или позже сумасшедшие кончают тамплиерами. - Все? - Нет, есть сумасшедшие без тамплиеров. Но которые с тамплиерами, опаснее. Сначала вы их не узнаете, вам кажется, что они говорят, как нормальные, но в одну прекрасную секунду... - Он потянулся было заказать еще виски, передумал и попросил счет. - Кстати к слову. О тамплиерах. Вчера там у нас один оставил очередную рукопись. По виду он именно сумасшедший, но, как говорится, с человеческим лицом. Угодно ознакомиться? - С удовольствием. Может быть, найду что-нибудь полезное. - Не думаю. Но если будет свободных полчаса, загляните к нам. Улица Синчеро Ренато, 1. Мне это нужнее, чем вам. Вы мне скажете, есть ли смысл в этой рукописи или нет. - Почему вы доверяете мне? - С чего вы взяли, что доверяю? Когда придете, начну доверять. Я доверяю тем, кто проявляет интересы. Вошел студент с взволнованным видом: - Товарищи! Около канала показались фашисты с цепями! - Где моя дубинка, - сказал тот парень с татарскими усиками, который грозился расправиться со мной за Ленина. - Пойдем со мной, товарищи! - и все поспешно вышли. - Надо бы пойти? - шепнул я, снедаемый совестью. - Не надо, - ответил Бельбо. - Это просто Пилад освобождает помещение. Так как сегодня первый вечер, что я бросаю пить, чувствую я себя погано. Должно быть, начинается ломка от воздержания. Все, что я вам говорил в течение вечера, включая и данное высказывание, является ложью и только ложью. Спокойной ночи. 11 Его бесплодие было безгранично. Оно доходило до экстаза. Э. М. Сьоран. Дурной демиург. Е. М. Cioran. Le mauvais demiurge. Paris, Gallimard, 1969 Pensйes йtranglйes В "Пиладе" я имел дело с "Бельбо для посторонних". Наблюдательный человек догадывался, что его сарказм идет от меланхолии. Непонятно, было ли все это маской, или, может быть, маской был другой вариант - дружеская доверительность. В сарказме "на публику" чувствовалась такая настоящая печаль, что ее трудно было замаскировать - и от себя самого - печалью напускною. Читая этот файл, я нахожу в олитературенной форме все то, что на научном языке мы обсуждали на следующий день в "Гарамоне": письмобоязнь в сочетании со страстью к письму и горечь редакторской работы - вечно пишешь от лица подставных лиц, и тоска по несбывшемуся творчеству, и интеллектуальная стыдливость, побуждавшая его казнить и грызть себя за то, что ему хотелось того, на что, по собственному мнению, он не имел права - казнить, выставляя это желание в смешном олеографическом свете. Никогда не видел, чтобы себя жалели с таким презрением. Имя файла: Лимонадный Джо Завтра повидать юного Чинти. 1. Монография удачная, новаторская. Чуть-чуть слишком академична. 2. В заключении. Сравнительный анализ Катулла, poetae novi8 и современного авангарда. Самое лучшее в тексте. 3. Не пустить ли как введение. 4. Постараться убедить. Он скажет, что в филологической серии эффектный зачин - научный руководитель не стерпит. Еще чего доброго снимет свое предисловие. Поставить под вопрос карьеру. Гениальная идея, будучи на последней странице, пролетит безболезненно, а на первой притянет внимание и раздразнит зубров. 5. Ответ. Но достаточно набрать это место курсивом, что-то вроде взгляда и нечто, отсоединить от ряда собственно исследовательского. Гипотеза останется гипотезой, без ущерба серьезности работы, а читатель сразу будет завоеван, увидит книгу в другой перспективе. Если разобраться по совести - делаю я подарок этому парню или пишу его руками собственную книгу? Изменять весь текст с помощью двух-трех поправок. Демиург на чужом горбу. Чем подготавливать сырую глину, мять и выделывать ее, - несколько легоньких щелчков по терракоте, из которой уже сформована статуя. Добавь последний штришок, дай разок молотком по голове, она превратится в Моисея, заговорит. Должен зайти в издательство Уильям Ш. - Просмотрел вашу вещь, очень, очень неплохо. Умело выстроено, есть напряжение, драматизм. Это у вас первый опыт? - Нет, я вообще-то уже написал одну трагедию про двух любовников из Вероны, которые... - Лучше поговорим о вашей новой работе. Я вот думаю, почему действие должно разворачиваться обязательно во Франции. А не в Дании, например? Условно говоря? Не так уж много пришлось бы менять. Два-три топонима. Замок Шалон-на-Марне превращается, ну скажем, в замок Эльсинор... Северный колорит, протестантство, витает тень Кьеркегора, такое, знаете, экзистенциальное напряжение... - А может, вы и правы. - Мне кажется так. Потом тут надо бы немножко пройтись по стилю. Чуть-чуть, несколько мелких поправок, вроде как делает парикмахер прежде чем приставить зеркало к затылку... Вот, к слову, призрак отца героя. Почему он выходит в конце? Я бы, откровенно говоря, выпустил его в начале. Так, чтобы отцовский дух постоянно потом присутствовал и влиял на поведение его сына, принца. Тогда будет яснее и конфликт с матерью. - В этом что-то есть. И надо только одну сцену перенести. - Вот именно. Наконец, вопрос стиля. Возьмем любой кусок на пробу, например, когда молодой герой выходит на просцениум и заводит это свое рассуждение насчет действия и бездействия. "Действовать или нет? Вот что надо бы мне решить; сносить бесконечные нападки злобной судьбы..." Почему это только ему надо решить? Я сказал бы, в этом вообще состоит вопрос, понимаете, не его личная проблема, а основной вопрос экзистенции. Так сказать, выбор между бытием и небытием, быть или не быть... Населяешь мир детищами, которые будут носить чужие фамилии, и никто не узнает, что они твои. Господь Бог в штатском. Ты Господь, ты гуляешь по городу и слушаешь, что о тебе толкуют. Господь да Господь, да какой замечательный мир ему удалось сработать, и какая смелая идея всемирное тяготение, и ты улыбаешься в усы, придется, видимо, ходить в накладной бороде, или нет, наоборот, без бороды, по бороде сразу догадаются, что, ты Господь Бог. Ты бормочешь себе под нос (солипсизм Господа - настоящая трагедия): "Так это же я и есть, а никто меня не знает". На улице тебя толкают, могут даже и послать подальше, а ты смущенно извиняешься, увертываешься и проходишь себе своей дорогой, на самом деле все-таки ты Бог, а это не шутки, по одному твоему чиху мир превратится в головешку. Но ты настолько всемогущ, что можешь себе позволить даже быть добрым. Роман о Господе Боге инкогнито. Никакой надежды. Раз пришло в голову мне, значит, уже пришло и еще кому-нибудь. Другой вариант. Ты литератор, хороший или плохой - ты пока не знаешь. Любимая тебе изменила, жизнь перестала иметь смысл, и в некий день, ища забвения, ты грузишься на "Титаник" и терпишь крушение в южных морях. Ты единственный кто спасся, питаясь пеммиканом, тебя подобрала индейская пирога и долгие годы ты, неведомый миру, проводишь на острове в обществе одних папуасов, их девушки напевают тебе песни, которые слаще меда, и покачивают грудями, полуприкрытыми гирляндой из цветов пуа. Ты прижился на острове, тебя называют Джо, как всех белых, девушка с кожей цвета янтаря приходит вечером к тебе в шалаш и говорит "я - ты - твоя". В общем это прекрасно - вечером на веранде вглядываться в небо, глядеть на Южный крест, голова у нее на коленях, ее ладони порхают над твоими волосами. Ты живешь календарем рассветов и закатов и не ведаешь иного. Однажды появляется моторная лодка с голландским экипажем. От них ты узнаешь, что миновало десять лет. Они зовут тебя уехать с ними. Ты колеблешься, ты предпочитаешь заняться бартерным обменом кокосов на мануфактуру, ты руководишь сбором лимонов и открываешь производство лимонада, даешь работу местным индейцам, начинаешь путешествовать с островка на островок, отныне ты сделался в этом мире Джо Лимонадом. Авантюрист португалец, полуразрушенный алкоголем, нанимается на работу к тебе и исправляется, о тебе теперь говорят повсюду в морях Зондского архипелага, ты становишься советником магараджи Брунея в его войне против речных даяков, тебе удается вернуть к жизни старую пушку времен Типпа Сагиба, ты заряжаешь ее железной мелочью, набираешь роту преданных малайцев с зубами почерневшими от бетеля, и в схватке около Кораллового рифа старый Сампан, с зубами почерневшими от бетеля, закрывает тебя собственным телом. - Я рад умереть за тебя, Лимонадный Джо. - Бедный старый Сампан, ты был настоящим другом. Отныне ты знаменит на этом архипелаге от Суматры до Порт-о-Пренса, у тебя дела с англичанами, в порту Дарвин ты приписан под вымышленным именем Курц, и теперь ты для всех белых Курц и Лимонадный Джо для всех индейцев. Но в один прекрасный вечер, когда девушка тебя ласкает на веранде и Южный Крест сияет так ярко, как никогда до этого не сиял, - до чего он не похож на Медведицу, - ты понимаешь, что должен вернуться. Ненадолго, только чтобы посмотреть, что сохранилось от тебя в том, другом мире. Ты доезжаешь до Манилы в своей моторной лодке, там тебя берут на вертолет, направляющийся в Бали. Потом Самоа, Адмиральские острова, Сингапур, Тананариве, Тимбукту, Алеппо, Самарканд, Бассора, Мальта - и ты дома. Прошло восемнадцать лет. Жизнь тебя переменила. Лицо загорело под пассатами и муссонами, ты возмужал, очень хорош собою. И вот ты возвращаешься на родину и видишь, что во всех книжных витринах выставлены твои книги, причем в академических изданиях, и твое имя выбито на фасаде старой школы, где тебя учили читать и писать. Ты Погибший Поэт, совесть поколения. Романтические девушки кончают с собою над твоей пустой гробницей. А потом я встречу тебя, моя любовь, со многими морщинками у глаз, и лицо твое, все еще красивое, будет печальным от воспоминаний и от запоздалого раскаяния. Я чуть не задел, проходя, тебя на тротуаре, вот я здесь, в двух шагах, и ты посмотрела на меня так же, как глядишь ты на всех, выискивая в облике каждого встречного - тень того, кого ищешь. Я заговорил бы с тобою, зачеркнул прошедшие годы. Но для чего мне это? Разве я не получил от жизни все, чего можно желать? Я - Бог, я равен Богу одиночеством, равен тщеславием, равен отчаянием из-за того, что сам не являюсь, как другие, моим созданием. Все живут в моем свете, а сам я живу в непереносимом сверкании моих сумерек. Ступай, ступай же в мир, о Уильям Ш.! Ты знаменит, ты проходишь рядом со мной и меня не видишь, я бормочу себе под нос: Быть или не быть? и говорю себе: неплохо, Бельбо. Хорошо сработано. А ты валяй, старичок Уильям Ш., и получай что тебе причитается. Ты ведь только создал. А переделывал я. Мы, рожающие чужими родами, как актеры, не имеем права лежать в освященной земле. Но грех лицедеев - что они внушают людям, как будто бы наш мир на самом деле устроен иначе. А мы внушаем людям, как будто наш мир бесконечен и бесконечны иные миры, и неограниченно количество возможных миров. Как может быть жизнь такой щедрой, выдавать такую неоценимую награду - посредственности? 12 Sub umbra alarum tuarum, Iehova.9 Fama Fraternitatis10 цит. по: Всеохватная и всеобщая Реформа всего целого Мира Allgemeine und general Reformation der ganzen weiten Welt Cassel, Wessel, 1614, fine На следующий день я пошел в "Гарамон". Ворота дома номер один по улице Синчеро Ренато открывались в мусорную подворотню, за которою виднелся двор, а во дворе - мастерская по ремонту стульев. Направо подъезд с лифтом - экспонатом музея индустриальной археологии. От лифта изошло несколько подозрительных подрагиваний, и никакого движения вверх. Тогда благоразумия ради я поднялся пешком на два этажа по лестнице исключительно обрывистой, в этом смысле приближающейся к винтовой, и невероятно грязной. Как мне сказали впоследствии, господин Гарамон обожал помещение редакции, потому что оно напоминало ему парижские издательства. На площадке виднелась табличка "Издательство Гарамон А/О". Открытая дверь вела в холл: ни телефонистки, ни секретаря, однако войти было невозможно так, чтобы не быть замеченным из кабинетика напротив, и я немедленно был атакован человеческим существом, похожим на женщину, непонятного возраста и такого роста, который эвфемически принято называть "ниже среднего". Она напала на меня на языке, который мне показался знакомым, через некоторое время я понял, что это итальянский, но из которого изъято почти сто процентов гласных. В ответ я сказал "Бельбо". После чего был оставлен подождать в коридоре, а затем блюстительница повела меня в дальний конец, Бельбо встретил меня радостно. - А, так вы серьезный человек. Проходите. - Меня усадили напротив его стола, такого же дряхлого, как и вся обстановка, и так же заваленного папками, как стеллажи по стенам. - Вас не напугала Гудрун, - сказал он. - Гудрун? Эта мадам из коридора? - Мадемуазель. На самом деле она не Гудрун. Мы ее так зовем за брунгильдистость и тевтонский акцент. Она синтезирует большинство морфем и экономит на гласных. Но у нее есть чувство симметрии. Когда пишет на машинке, экономит на согласных. - Что она у вас делает? - К сожалению, все. В каждом издательстве должно быть лицо абсолютно незаменимое, которое одно в состоянии найти вещи в том бардаке, который само творит. При этом хотя бы, когда теряется рукопись, понятно, на кого орать. - Она еще и рукописи теряет? - Все теряют. Во всех издательствах теряют рукописи. Я думаю, это основное, что с ними делают в издательствах. Поэтому нужен козел отпущения. Я огорчен только тем, что она теряет не те. Это вредит процессу, который мой друг Бэкон называл the advancement of learning11. - А куда ж они теряются? Бельбо в ответ развел руками: - Прошу прощения, вопрос какой-то странный. Если бы знали куда, их бы находили. - Логично, - отвечал я. - А кстати. Издания "Гарамона" подготовлены так тщательно, и книги выходят беспрерывно. Сколько человек у вас в редакции? Вы много даете делать на сторону? - Насчет сколько человек. Напротив через коридор технический отдел. За стеной сидит мой коллега Диоталлеви. Он занимается учебниками, всяким долгостроем, тем, что долго делают и долго продают, то есть что теоретически остается в продаже всегда. Научную серию всю делаю я. Но вы не думайте, это не так уж неподъемно. Нет, конечно, с некоторыми книгами приходится сильно возиться, рукописи надо читать, но в основном это все товар надежный и с бюджетной и с научной точки зрения. Публикации института имени Такого-то, материалы конференций, подготовляемые и финансируемые университетами. Если автор начинающий, научный руководитель дает к нему предисловие и ответственность вся на научном руководителе. Автор правит верстки, первую и вторую, сверяет все цитаты, примечания, и все это бесплатно. Потом книгу выставляют в магазинах, продают за несколько лет от тысячи до двух тысяч экземпляров, покрывают расходы... Все спокойно, все идет в актив. - А вы что же делаете? - Да немало. Прежде всего - надо их отбирать. Кроме того, есть еще книги, которые мы публикуем от себя, как правило, это переводные престижные книги, чтобы держать марку. Наконец, самотек, то, что приносят никому не известные люди. Это, как правило, несъедобно, но всякий раз лучше посмотреть, не судить заранее. - Вам нравится эта работа? - Не то чтобы нравится. Это единственное, что я хорошо умею. Разговор был оборван появлением человека лет сорока, одетого в пиджак с чужого плеча, с белесыми редкими волосами, которые свисали у него на лоб поверх таких же блондинистых бровей. Говорил он нежным голосом, как обычно разговаривают с детьми. - Тяжелый случай этот Спутник Налогоплательщика. Его надо целиком переписывать, нет сил. Не помешал? - Это Диоталлеви, - сказал Бельбо, и мы познакомились. - А, пришли читать тамплиеров? Несчастный человек. Слушай, я предлагаю. Цыганская урбанистика. - Какая прелесть, - с восхищением сказал Бельбо. - А я думал об ацтекском коневодстве. - Чудесно. А куда - в супосекцию или в несусветную? - Погоди, - ответил Бельбо, порылся в ящике и достал оттуда листки. - Супосекция, - разъяснил он, видя мой удивленный взгляд, - как легко понять, это технология нарезания супа. Так ведь дело-то в том, - продолжил он, обращаясь к Диоталлеви, - что супосекция это не подсекция, а одна из наук наряду с механической предкоавгурацией или же с пилокатавасией, все это - на факультете какопрагмософии. - Какопраг... - пробормотал я. - Неприкладного умствования. На этом факультете студенты получают многие неприменимые знания и умения. Так, механическая предкоавгурация есть конструирование автоматов для поздравления дядей и тетей. Можно автоматически поздравить готтентотенпотентатенаттентейторстанте. Тетушку человека, покушавшегося на вождя готтентотов... Мы вот с коллегой еще не решили, оставлять ли в учебном плане пилокатавасию, то есть искусство быть на волосок от. Это, может быть, не совсем ненужно. - Ну пожалуйста, ну очень прошу, еще немножко, - клянчил я в восхищении. - Дело в том, что мы с Диоталлеви планируем обновление науки. Организуется университет сравнительных ненужностей, где изучаются науки либо ненужные, либо невозможные. Цель учебного заведения - подготовка кадров, способных открывать и исследовать как можно большее количество новых ненужных научных проблем - НННП. - Сколько же там факультетов? - Пока что четыре, но они могут объять все неинтеллигибельное. Факультет какопрагмософии проводит подготовительные курсы, воспитывая в учащихся наклонность и тягу к ненужностям. Крупные научные силы сосредоточены на несусветном факультете, большая их часть - на кафедре невозможностей. Примеры: вот как раз цыганская урбанистика или коневодство у ацтеков. Сущность наук, как правило, состоит в выявлении глубинных оснований их ненужности, а для программы несусветного факультета - невозможности. Чтобы дать вам несколько примеров. Морфология азбуки Морзе. История хлебопашества в Антарктиде. Живопись острова Пасхи. Современная шумерская литература. Самоуправление в специнтернатах. Ассиро-вавилонская филателия. Колесо в технологиях доколумбовых цивилизаций. Иконология изданий Брайля. Фонетика немого кино. - Как насчет социологии Сахары? - Ничего, - сказал Бельбо. - Очень даже ничего, - веско повторил Диоталлеви. - Вас надо бы привлечь. Юноша уловил, правда, Якопо? - Да, я сразу сказал, что он улавливающий. Вчера он доказывал ерунду очень изящно. Но продолжим, учитывая, что тема вас увлекла. Что мы там относили к кафедре оксюмористики, а то я куда-то задевал листок? Диоталлеви вытащил листок из своего кармана и приятно посмотрел на меня. - Под оксюмористикой, как и следует из названия, понимаются обоюдопротиворечивые предметы. Вот почему, с моей точки зрения, цыганской урбанистике самое место здесь... - Нет, - тут же возразил Бельбо. - Только если урбанистика кочевых племен. Надо различать. Несусветность предполагает эмпирическую невозможность, а оксюмористика - терминологическую. - Ну ладно. Что у нас тогда в оксюмористике? А, вот. Революционные постановления... Парменидова динамика, Гераклитова статика, спартанская сибаритика, учреждения народной олигархии, история новаторских традиций, психология мужественных женщин, диалектика тавтологии, Булева эвристика... Я почувствовал, что дальше отсиживаться невозможно, и поднял перчатку. - Могу я предложить грамматику анаколуфов? - Хорошо! Хорошо! - отозвались один и другой и принялись куда-то записывать. - Есть загвоздка, - остановил их я. - Какая? - Как только о вашем проекте станет известно, к вам повалит народ и захочет публиковаться по этим темам. - Я тебе говорил, что мальчик вострый, слышишь, Якопо, - произнес Диоталлеви. - Именно в этом и состоит наша главная проблема. Против собственного желания нам удалось создать идеальную модель реальной науки. Мы доказали необходимость возможного. Лучше нам не обнародовать проект. Я должен идти. - Куда? - спросил Бельбо. - Пятница, вечер. - О Господи милосердный, - сказал на это Бельбо. Потом обратился ко мне: - Тут напротив через улицу живет несколько семей правоверных евреев, знаете, таких, в черных шляпах, с бородами, с пейсами. Их в Милане почти совсем нету. Сегодня пятница и после заката начинается суббота. В это время в доме напротив как раз готовятся, чистят семисвечники, жарят и варят, все так раскладывают, чтобы назавтра можно было бы ничего не делать и не зажигать ни свет, ни газ. Даже телевизор работает у них с ночи, только приходится примириться с тем, что нельзя переключать каналы. Наш друг Диоталлеви через свою подзорную трубу бессовестно подглядывает из окна за евреями и тает от восторга, воображая себя тоже там, по ту сторону улицы. - А почему? - спросил я. - Потому что наш друг Диоталлеви настойчиво утверждает, будто он еврей. - То есть как это утверждаю? - обидчиво спросил Диоталлеви. - Я еврей. Вы что-то имеете против евреев, Казобон? - Кто, я? - Диоталлеви, - решительно вмешался Бельбо. - Ты не еврей. - Не еврей? А как же моя фамилия? "Храни тебя Бог". Наряду с Грациадио - "Богу хвала", Диосиаконте - "С тобой Бог", - все это переводы с еврейского, это имена из гетто, типа Шолом Алейхем, что тоже означает "с вами Бог". - Диоталлеви - самое обыкновенное имя, которое давали в приютах подкидышам. А твой дедушка был подкидыш. - Еврейский подкидыш. - Диоталлеви, у тебя розовая кожа, горловой голос и ты почти альбинос. - Есть же кролики альбиносы, могут быть и евреи альбиносы. - Диоталлеви, нельзя стать евреем по собственному желанию, как становятся филателистами или свидетелями Иеговы. Евреем можно только родиться. Успокойся, ты такой же язычник, как и все вокруг. - Нет, я обрезан. - Опять за свое. Каждый может обрезаться из гигиенических соображений. Достаточно договориться с фельдшером, у которого есть термокаутер. С какого возраста ты обрезан? - Не будем уточнять. - Ну почему же. Как раз лучше бы уточнить. Евреи всегда все уточняют. - Никто не докажет, что мой дедушка не был еврей. - Разумеется, раз он был подкидыш. Но с таким же успехом он мог бы быть и наследником византийского трона, и побочным сыном Габсбургов. - Никто не докажет, что мой дедушка не был еврей. Его нашли около гетто. - Но твоя бабушка не была еврейкой, а счет родства у евреев ведется по материнской линии. - Да, но есть голос крови, а голос крови подсказывает мне, что у меня изысканно талмудичный склад ума. Надо быть подлым расистом, чтобы утверждать, будто какие-то язычники способны на такую талмудическую изысканность, на какую способен я. С этими словами он вышел. Бельбо сказал: - Не обращайте внимания. Этот разговор повторяется постоянно, и я каждый раз выдвигаю по одному новому аргументу. Дело в том, что Диоталлеви помешался на каббале. Не хочет слышать, что бывают и каббалисты-христиане. А вообще, знаете, Казобон, если Диоталлеви в конце концов так уперся быть евреем, что я с этим могу сделать? - Ничего. У нас демократия. - У нас демократия. Он закурил сигарету. Я вспомнил о цели своего визита. - Вы говорили о тамплиерской рукописи, - сказал я. - Ах да. Сейчас. Она была в папке из кожзаменителя. - Он прошелся пальцами по пирамиде рукописей и попробовал вытащить одну из середины, при этом не нарушив равновесия. Рискованный замысел - и действительно половина рукописей рухнула на пол. В руках у Бельбо осталась папка "под кожу". Я просмотрел оглавление и вступление. - Речь идет об аресте храмовников. В 1307 году Филипп Красивый решил арестовать всех храмовников Франции. Легенда, однако, гласит, что за два дня до того как были подписаны ордера на арест, некий воз, груженный свежим сеном и влекомый быками, выехал из ворот Храма, в Париже, и взял неизвестный курс. Говорили, что в нем спряталась группа рыцарей под водительством некоего Омона и что они укрылись в Шотландии, объединившись вокруг ложи каменщиков в Килвиннинге. Согласно этой легенде, рыцари-храмовники внедрились в бригады каменщиков, которым и передали секреты Храма Соломона. Именно это я и предвидел. Этот человек тоже пытается приурочить зарождение масонства к моменту бегства храмовников в Шотландию. Эта версия муссируется вот уже два века. Она ни на чем не основана. Доказательств нет. Я могу положить вам на стол пятьдесят книг, и во всех рассказывается именно это, и все передирают друг у друга. Смотрите сюда, вот я открыл на случайном месте: "Доказательство высадки тамплиеров в Шотландии состоит в том факте, что даже и сейчас, через семьсот пятьдесят лет, в мире сохраняются тайные ордена, которые считают себя наследниками Гвардии Храма. Как иначе объяснить подобную преемственность?" Видели? Как можно сомневаться в существовании маркиза Караоаса, если кот утверждает, что он у него на службе? - Все ясно, - сказал Бельбо. - Рукопись вон. Однако это дело с тамплиерами, по-моему, любопытное. Раз в жизни мне попался информированный человек, и было бы глупо так просто вас отпустить. Объясните мне, почему все занимаются храмовниками и никто не занимается мальтийскими рыцарями. Нет, сейчас не начинайте. Уже поздно. Мы с Диоталлеви через несколько минут должны ехать ужинать с господином Гарамоном. Но где-то в пол-одиннадцатого все это кончится. Я охотно увиделся бы с вами в "Пиладе", постараюсь привести также и Диоталлеви, хотя он непьющий и ложится рано. Вы будете там? - Где мне еще быть? Я ведь потерянное поколение, и если кто меня хочет найти - пусть ищет там, где собираются все потерянные... Буду вас ждать. 13 Li frere, li mestre du Temple Qu'estoient rempli et ample D'or et d'argent et de richesse Et qui menoient tel noblesse, Ou sont ils? que sont devenu? Chronique a la suite du roman de Fauvel12 Et in Arcadia ego13. "Пилад" тем вечером представлял собой типичную картину золотого века. Буквально в воздухе витало предчувствие, что революция не только назрела, но и нашла себе спонсора - Союз Промышленников. Владелец трикотажной фабрики (битловка, борода) играл в подкидного дурака с будущим террористом в двубортном костюме и галстуке. Ломалась парадигма. Еще в начале шестидесятых годов борода была признаком фашизма - шкиперская, в духе Итало Бальбо14; в шестьдесят восьмом она стала означать революционность, а потом приобрела нейтральный смысл в духе "я выбираю свободу". В любую эпоху борода заменяет маску; фальшивую бороду лепят, чтобы не быть узнанными; но в те времена, в начале семидесятых, можно было маскироваться настоящей. Прикрывать бородой свою исконную бородатость: пред лицом подобной бо