Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. с польск. - Е.Вайсброт.
   Авт.сб. "Грань бессмертия". М., "Мир", 1967.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------





   Я вытер платком лоб и нехотя  нажал  кнопку  звонка.  Жара  настраивала
враждебно ко всему на свете. Принять бы сейчас душ, но сеньора де Лима  не
та клиентка, от которой можно легко отделаться.
   Вошел Фернандес. Он уже был явно утомлен.
   - Ждет? - спросил я, сочувственно взглянув на него.
   - Ждет, - подтвердил он со вздохом и таким выражением  лица,  словно  у
него болели зубы.
   - Ну что ж, - сказал я, смиряясь. - Просите.
   Долорес  де  Лима  быстро  пересекла  кабинет  и,  не   поздоровавшись,
театральным жестом бросила на письменный стол  небольшую  книжку  в  яркой
обложке.
   - Что скажете?
   Ее лицо выражало высшую степень возмущения.
   - "Грань бессмертия", - я отложил книгу.
   - Ну, что скажете? - повторила сеньора де Лима, усаживаясь в кресле.  -
Какая наглость!
   - Новое издание? -  спросил  я  неуверенно,  тщетно  пытаясь  вспомнить
перечень произведений Хозе Браго, составленный для меня Катариной.
   - Сеньор! Вы не интересуетесь моим делом! Это же новый роман!
   Она вскочила с кресла и ткнула пальцем в угол обложки. "Первое издание.
Посмертное", - прочел я.
   - Значит, опять нашли что-то новое? - сделал я слабую попытку оправдать
свое неведение. - Это, кажется, уже пятая книга за три года?
   - Вместе с томом рассказов - седьмая! И взгляните: тираж 250 тысяч!  Да
еще готовятся переводы. Это целое состояние!  Знаете  ли  вы,  что  Уорнер
приступает к экранизации "Сумерек"? А "Дождь" уже поставили  32  театра  -
Лондон, Париж, Москва, Нью-Йорк! Это же грабеж! А мы полгода  топчемся  на
месте. Я не позволю обкрадывать моего ребенка!
   - Это очень сложное, чтобы не сказать...  безнадежное  дело.  Я  изучал
завещание. Оно составлено в соответствии со всеми требованиями закона.
   Она бросилась в кресло.
   - Ну и что?! Ведь Хозе не мог быть в здравом уме! Вероятнее  всего,  он
был пьян... Это почти несомненно! Хозе  был  алкоголиком.  Последние  годы
перед смертью он постоянно пил. Разве человек в горячке может отвечать  за
свои поступки?
   - Но судя по медицинскому заключению, ваш муж умер от рака.
   - Не важно, от чего он умер, но он мог быть в состоянии  невменяемости,
когда оформлял это злосчастное завещание...
   - Нотариус... - начал было я.
   Она не дала мне договорить.
   - Это могло быть психическое заболевание! Скрытое, давно развивавшееся!
Ведь у него была какая-то опухоль в мозгу... В таком состоянии он  не  мог
мыслить здраво.
   -  Именно  это  мы  и  попытаемся  доказать.  Правда,  в   нотариальных
документах имеется история болезни, но там нет  никаких  данных  в  пользу
того, что Браго страдал нарушениями психики. Во всяком  случае,  в  момент
составления завещания. Не знаю также, удастся ли  нам  доказать,  что  это
случалось с ним раньте. Попробуйте  отыскать  свидетелей.  Неужели  он  не
устраивал дебошей, хотя бы в пьяном виде?
   Сеньора де Лима как-то сникла.
   - Это был злой, самовлюбленный человек, - сказала  она  тихим,  угасшим
голосом. -  Чтобы  измываться  над  женой,  не  обязательны  скандалы  или
побои...  Порой  достаточно  просто  молчать.  А  знаете  ли  вы,  что  на
протяжении нескольких лет нашей совместной жизни он не проработал в  общей
сложности и года? Ему не хотелось ходить на службу. Только и знал  стучать
по ночам на машинке... Днем спал или болтался где-то... А потом  и  писать
почти перестал, потому что машинку продал. На водку...
   - Развод состоялся по вашей инициативе?
   - А что мне  оставалось  делать?  Я  должна  была  подумать  о  будущем
ребенка.
   - Но Браго хотел взять у вас сына.
   - Да. Однако суд не присудил ему Марио. Разве это  не  доказывает,  что
уже тогда он был не вполне нормален?
   - Но в решении суда нет  ничего,  что  позволило  бы  поставить  вопрос
именно так.
   - Мой теперешний муж стал для Марио настоящим отцом, -  начала  сеньора
де Лима. - А Хозе сделал так, что даже после его смерти  Марио  ничего  не
получил. Вы только подумайте: все забрать, а потом написать  в  завещании,
что-де все  находящееся  в  моем  распоряжении  становится  собственностью
Марио... Какое лицемерие! Обмануть собственного ребенка!
   - Так он действительно не оставил вам никаких рукописей?
   Сеньора де Лима возмущенно взглянула на меня.
   - Да вы что? Сейчас, когда его книги и пьесы нарасхват, я не  стала  бы
ждать!
   - Он завещал сыну также и произведения, опубликованные еще  при  жизни,
и, кажется, пьесу, поставленную в каком-то театре?
   - Ах, сеньор! Ведь в то время ее нигде не хотели ставить.  Единственное
издание  "Серого  пламени"  критика  буквально  съела.  Ну   и   несколько
рассказов, которые он продал за гроши журналам, - вот и все.
   - Сегодня эти произведения тоже поднялись в цене. Впрочем,  мы  сделаем
все, что будет в наших силах. Но, скажите, не кажется ли вам странным, что
ваш первый муж лишил - вернее, частично лишил - наследства сына, которого,
как это следует из судебного процесса, очень любил?
   - Обычная для него комедия. Он просто хотел отыграться на мне. Отнять у
меня ребенка ему не удалось и не удастся, даже после смерти! Он никого  не
любил. Только себя!
   - Попробуем рассмотреть все возможности, - я  решил  подвести  итог.  -
Завещание сформулировано несколько странно. В нем конкретно не упоминается
ни одно произведение, за исключением не принятой к постановке пьесы. То же
самое относится и  к  условной  записи  в  пользу  института  имени  Барта
"остальных" произведений,  которых  не  было  у  вас  и  которые  не  были
опубликованы при жизни  автора.  Так  вот,  мне  в  голову  пришла  мысль,
которая,  быть  может,  облегчит  нам  получение   прав   на   наследство.
Попытайтесь написать названия и по возможности содержание  известных  вам,
но пока еще не опубликованных произведений Хозе  Браго.  Мы  заверим  этот
список у нотариуса. Возможно, институт Барта располагает хотя бы одним  из
них, тогда мы попытаемся убедить суд, что первоначально оно  находилось  у
вас, а потом  исчезло.  Разумеется,  мы  не  станем  обвинять  институт  в
хищении, но наши претензии тогда будут хоть как-то обоснованы.
   - Я это сделаю сейчас же,  -  поспешно  ответила  сеньора  де  Лима.  -
Правда, содержание я не очень помню, но, может быть, названия...  Впрочем,
Марио помнит лучше. Хозе читал ему свои произведения.
   - Вашему сыну тогда было семь лет...
   - Они встречались позже... иногда...  Скажу  вам  откровенно,  названия
всех произведений Хозе, опубликованных институтом Барта, не были  известны
ни мне, ни моему сыну.
   - Ну что ж? Поразмыслим...  -  уклончиво  ответил  я,  считая  разговор
оконченным. Однако клиентка не собиралась уходить.
   - Видите ли... - вновь нерешительно начала она. - Действуя так, как  до
сих пор, мы, мне кажется, никогда не достигнем цели. У моего мужа возникла
одна идея, я хотела сказать... одно подозрение.
   - Подозрение? - насторожился я.
   - Предположим даже, что завещание законно и  Хозе  не  терял  рассудка.
Есть ли у нас доказательства, что он умер естественной смертью?
   На этот раз я уже потерял самообладание!
   -  Вы  хотите  обвинить  институт  Барта,  всемирно  известную  научную
организацию, в убийстве?! Столь серьезное учреждение не стало бы  мараться
из-за нескольких сотен тысяч...
   - Из этих сотен тысяч вскоре вырастут миллионы!
   - Но кому могла быть выгодна смерть молодого, неизвестного писателя?
   - Однако же факт остается фактом: крупные суммы постоянно  поступают  в
кассу  института,   а   новые   произведения   ежегодно   извлекаются   из
таинственного посмертного портфеля, находящегося у Боннара.  А  ведь  Хозе
умер именно в институтской клинике. Там его лечили, а он из  благодарности
завещал им свои произведения, которые в то  время,  будем  откровенны,  не
имели  никакой  ценности.  К  сожалению,  болезнь  была   неизлечимой,   -
продолжала она иронически, - редкий случай рака, против  которого  еще  до
сих пор нет средств. Имейте в виду, что институт и не специализируется  на
лечении опухолей. И вот после  смерти  пациента  сам  "великий"  профессор
Боннар вдруг заинтересовался писаниной неизвестного графомана, которую тот
передал в распоряжение института, и, используя  свое  влияние,  сделал  из
него великого писателя. Более того, оказывается, в завещании  есть  пункт,
по которому Боннар становится единственным опекуном моего сына  в  случае,
если Марио  пожелает  воспользоваться  плодами  писательской  деятельности
своего отца. И это никому не кажется странным...
   Я не понимал, куда она клонит.
   - Вы, вероятно, сами не верите в то, что говорите! Обвинять  профессора
Боннара! Это абсурдно!
   - Однако я, как клиентка, прошу вас изучить и такую  возможность.  Ведь
эксгумация разрешается? Можно провести  вскрытие.  Яд  удается  обнаружить
даже спустя много лет.
   - Мы только скомпрометируем себя, - осторожно заметил я.
   - Вы думаете, специалисты из института Барта не оставили следов?
   - Боже мой, я вообще считаю, что об убийстве  нечего  и  говорить.  Ваш
первый муж умер от рака.
   - Пусть так. Но я хочу убедиться в этом. У меня есть факты, позволяющие
предполагать, что было совершено убийство.
   Я был удивлен ее уверенным тоном, а она продолжала:
   - В то время, когда вас грызли ваши адвокатские сомнения, мы попытались
кое-что узнать. Чуткие люди,  заслуживающие  полного  доверия,  рассказали
нам, что  на  бедном  Хозе  Браго  профессор  Боннар  производил  какие-то
эксперименты. Этого достаточно.
   - По-видимому, речь шла о новых  методах  лечения.  Хозе  Браго  был  в
безнадежном  состоянии,  а  в  таких  случаях  -  с  согласия  больного  -
допускается применение даже недостаточно проверенных лекарств.
   - Может быть... Может быть... Однако я настаиваю на эксгумации!
   Я чувствовал, что эта  упрямая  женщина  не  уйдет,  пока  не  добьется
своего.
   - Хорошо, - без особого энтузиазма согласился я. - Где  похоронен  Хозе
Браго?
   - В Пунто де Виста, небольшой деревушке в шести километрах от института
Барта. Кстати, мой брат, Эстебан Альберди, занимает там место  приходского
священника.





   В деревне Пунто де Виста, раскинувшейся  по  склону  невысокого  холма,
жили в  основном  владельцы  убогих  участков  и  безземельные  крестьяне,
работавшие на близлежащей плантации. Небольшие домики, чаще  всего  просто
лачуги из камней и дерева, только  издали  радовали  взор  мозаикой  белых
прямоугольных пятен на фоне сочной зелени, вблизи же они теряли  всю  свою
привлекательность. Лишь старая церковь на вершине холма, пожалуй  помнящая
еще времена португальского владычества, привлекала гармонией архитектурных
линий, а окружающий ее с севера сад обещал прохладу после жары  и  пыльной
дороги.
   Я остановил машину  возле  каменных  ступеней,  круто  поднимавшихся  к
церкви, и, спросив пожилую женщину о дороге, отправился наверх к раскрытой
настежь боковой калитке. Тенистая аллея  вела  в  глубь  сада,  туда,  где
белели какие-то строения. Однако  оказалось,  что  это  только  обгоревшие
стены двухэтажного дома. Жилище приходского священника я нашел еще дальше,
это был небольшой домик, стоявший у каменной ограды, которая отделяла  сад
от кладбища.
   На мой стук почти сразу же вышел сам хозяин.  Невысокий,  с  небольшим,
немного детским лицом и  седыми  висками,  он  совершенно  не  походил  на
типичного сельского священника. Стоя в дверях, он вопросительно смотрел на
меня, скорее с удивлением, чем с интересом.
   - Могу ли я видеть... настоятеля  Альберди?  -  спросил  я,  хотя  лицо
священника чем-то напоминало Долорес де Лима.
   - Это я, - тихо и, как мне показалось, робко сказал он. - Слушаю вас.
   - Я доверенный сеньоры де Лима, - представился я, снимая шляпу.
   Альберди был удивлен.
   - Долорес! Давно я ее не видел... -  на  его  лице  появилась  вежливая
улыбка. - Прошу вас.
   Он широко распахнул дверь, приглашая меня в дом.
   Через небольшую прихожую и кухоньку мы прошли в  комнату,  одновременно
служившую кабинетом, библиотекой и спальней. Ее стены от пола  до  потолка
закрывали полки с книгами. У окна  стоял  тяжелый  старомодный  письменный
стол с креслом, а рядом с ним - кровать, покрытая серым пледом. В центре -
простой деревянный стол и два стула,  а  в  углу  -  статуэтка  мадонны  с
ребенком.
   - Отличная библиотека, - заметил я, с любопытством осматривая комнату.
   Священник слабо улыбнулся.
   - Никто не свободен от страстей...
   Я подошел к стене и пробежал взглядом  по  корешкам  -  Кант,  Ламетри,
Лейбниц, Маритен, Мах, де Шарден.
   - Пожалуй, тут что-то  побольше,  чем  простая  страсть  библиофила?  -
кивнул я в сторону книг. - Одни философы?
   - Почти исключительно. Вас, наверно, удивляет, - начал он  с  некоторым
замешательством, - что сельский священник...  Это  просто,  я  бы  сказал,
увлечение юности.
   - Но здесь много и новых изданий...
   - Ну что ж... Увлечение осталось... Но это не важно. Садитесь  сюда!  -
он указал на кресло, а сам присел на край постели. -  Что  слышно  у  моей
сестры? Как Марио?
   - В принципе... ничего нового. Во всяком случае, мне так кажется. Я уже
говорил, что я адвокат, представитель сеньоры де Лима...
   Альберди насторожился.
   - Я вас слушаю.
   - Вероятно, сеньора де Лима писала...
   - Не писала, - прервал он тихим,  внешне  мягким  голосом,  в  котором,
однако, нетрудно было угадать раздражение. - Почти десять лет мы  даже  не
переписывались.
   - Речь идет о могиле Хозе Браго.
   В глазах Альберди появилось что-то  вроде  удивления,  потом  он  отвел
глаза к окну и, не глядя на меня, сказал:
   - Так, значит... вспомнила. Можете ее заверить, что могила  не  заросла
бурьяном. Первые годы после смерти Хозе, когда все о ней забыли, я помнил.
Теперь мой присмотр не  нужен  -  все  чаще  приезжают  различные  люди...
Привозят цветы. Посмертная слава лучше всего охраняет могилы...  -  он  на
минуту замолчал. - Стало быть, и Долорес  вспомнила,  -  повторил  он,  не
скрывая иронии.
   Я оказался в довольно неловком положении.
   - Сеньора де Лима имела в виду не это,  прося  меня  съездить  сюда,  -
начал я, но священник снова прервал меня.
   - Не надо ее защищать. Быть может, вас удивляет, что я  не  скрываю  от
вас, человека, которого  вижу  впервые,  моего  критического  отношения  к
поступкам сестры. Но я думаю, что, будучи  ее  представителем,  вы  должны
знать все. Кроме того... я не люблю лгать. Это не облегчает мне жизнь,  но
таков уж я есть... и, наверно, таким останусь...
   - Речь идет об эксгумации, - перешел я к сути дела.
   - Эксгумации?! Кто это придумал? - взорвался он. -  Хозе  желал,  чтобы
Пунто де Виста стало местом  его  вечного  сна,  и  я  не  соглашусь  ради
бренности мирской  славы  переносить  куда-нибудь  его  останки.  Даже  на
кладбище для избранных...
   -  Никто  не  намерен  переносить  останки.  Эксгумация   должна   быть
произведена в целях судебно-медицинской экспертизы.
   Альберди, казалось, потерял дар речи, наконец он произнес:
   - Не понимаю... Экспертиза? Зачем?!
   - Я объясню вам подробнее, в чем дело. Вы знакомы с завещанием Браго?
   Он утвердительно кивнул.
   - Составляя завещание, Хозе Браго, очевидно,  действовал  под  влиянием
глубокой обиды на  свою  бывшую  супругу.  И  Марио  оказался  обойденным.
Поэтому мы собираемся опротестовать завещание.
   - К чему?! Через полтора года Марио достигнет совершеннолетия  и  будет
вскрыт второй конверт. Я убежден, что  Хозе  не  мог  лишить  своего  сына
наследства.
   -  Институт  Барта  имеет  право  по  своему  усмотрению  распоряжаться
суммами, которые в данное время поступают на его счет.
   - Опять ее интересуют только деньги!  -  воскликнул  священник.  -  Она
ничуть не изменилась! А может, вы  ее  склонили  к  этому?  Ведь  вам,  ее
адвокату, это должно быть выгодно... Скажите откровенно!
   Он смотрел на меня с нескрываемой неприязнью.
   Разговор  принимал  нежелательный  оборот,  и  я  попытался  как  можно
искреннее объяснить Альберди, как оказался втянутым  в  это  дело  и  чего
рассчитывает добиться моя клиентка.
   Но мой собеседник так и не мог понять, чем вызвана эксгумация.
   - У сеньоры де Лима есть подозрения, что Хозе Браго умер насильственной
смертью. Быть может, удастся что-нибудь обнаружить...
   -  Спустя  шесть  лет?!  Да  и  вообще  -  это  предел   непорядочности
подозревать Боннара в убийстве. Что-что, но на это он не способен.
   - Я того же мнения. Но в данном случае нам хотелось  бы  выяснить  лишь
одно: не применялись ли недозволенные методы лечения.  Говоря  откровенно,
это тоже не представляется мне  очень  убедительным.  Тяжба  обещает  быть
весьма продолжительной, если только  мы  не  отыщем  явных  доказательств.
Честно говоря, я не любитель такого рода дел. Но  я  не  в  силах  убедить
сеньору де Лима...
   Священник, казалось, не слышал моих слов.
   - Это верх непорядочности, - повторил он, глядя в пол.  -  Я  прекрасно
знаю Боннара. Это исключено. Я не согласен с ним во многом, но это человек
благородный!
   - Существуют подозрения, что он  экспериментировал  на  Браго...  Вашей
сестре кто-то говорил об этом.
   Альберди поднял на меня глаза.
   - Случайно, не... Лопец да Сильва?
   - Не знаю. Это имя мне ни о чем не говорит. Кто это?
   - Управляющий местной плантацией...
   - Он заслуживает доверия?
   - Спросите Долорес, - коротко  и  неприязненно  засмеялся  Альберди  и,
неожиданно сменяя тему, сказал: - Я не соглашусь на эксгумацию. Разве  что
судебные власти этого потребуют... или сам Боннар.
   Он встал, давая мне понять, что считает разговор оконченным.
   - Не лежит у  меня  сердце  к  этому  делу,  -  пытался  я  еще  как-то
продолжить разговор. - Однако,  думаю,  мне  следовало  бы  предварительно
побеседовать с самим Боннаром. Хотя бы ради того, чтобы убедиться, что нет
иной возможности избежать скандала.
   - Не  думайте,  что  этот  разговор  вам  много  даст.  Боннар  человек
тяжелый...
   - Скажу откровенно:  быть  может,  я  просто  пытаюсь  найти  для  себя
аргументы, которые позволят мне... отказаться от  этого  дола.  Как  ближе
проехать в институт?
   - Я вам покажу... Идемте.
   Мы вышли на крыльцо, а потом,  обойдя  домик,  остановились  у  высокой
кладбищенской ограды. Отсюда, сверху, был виден склон холма  и  открывался
вид на долину.
   - Доедете до главного шоссе. В четырех километрах к югу свернете влево.
Видите длинный белый дом? - Альберди указал на светлое пятно в  долине.  -
Это и есть институт Барта. Только не советую спрашивать дорогу  у  местных
жителей. Институт не пользуется  у  нас  хорошей  славой,  особенно  среди
крестьян. Это люди бедные, в основном безграмотные. В последнее время  тут
ходят  слухи,  будто  в  институте...  завелись  приведения.   Я   пытался
обращаться к рассудку этих людей, но результаты  были  весьма  плачевными.
Возможно, сплетни преследуют определенную цель... Откуда мне знать...
   Мы пошли через сад к калитке. Альберди  как-то  сник.  На  мои  попытки
поддержать разговор отвечал односложно. Лишь когда я попрощался  с  ним  и
уже начал спускаться по лестнице, он крикнул мне вслед:
   - А Долорес скажите, чтобы приезжала! Я не  стану  ее  упрекать.  Пусть
приезжают втроем. Ведь после смерти Хозе обстоятельства изменились...





   Институт нейрокибернетики  имени  Самюэля  Барта  размещался  в  здании
весьма необычной формы, издали напоминающем какого-то мезозойского  ящера.
Здание это было возведено лет двадцать назад из бетона, стекла и алюминия,
кажется, по проекту самого Нимейера.  Туристические  справочники  относили
его  к  наиболее  значительным  архитектурным  сооружениям  нашей  страны.
Вначале здесь  был  небольшой  первоклассный  санаторий,  модный  даже  за
границей. Построен он был в коммерческих  целях  при  весьма  значительном
участии одной  фармацевтической  фирмы,  правление  которой  находилось  и
тысячах миль к северу от наших границ.  Во  времена  левого  правительства
Дартеса санаторий был национализирован, а вскоре после этого  сенсационные
эксперименты  над   нейродином   и   научный   авторитет   Сэмюэля   Барта
способствовали тому, что он попал в ведение института нейрокибернетики.
   С этого момента  заведение  начало  постепенно  менять  свой  характер,
превращаясь  из  лечебного  в  научно-исследовательское,  и   наконец,   в
последние годы после основательной перестройки здания, прием пациентов был
вообще прекращен. Окончательные изменения произошли уже после смерти  Хозе
Браго, когда во главе института встал профессор  Боннар,  биокибернетик  с
мировым именем, и были связаны с расширением области исследований.
   Когда по узкой бетонированной дороге я подъехал к зданию института, оно
показалось мне пустующим.  Широкие  ступени  вели  к  закрытым  стеклянным
дверям. За прозрачной стеной был виден просторный холл, двери двух  лифтов
и лестница, ведущая  вверх  -  на  второй  этаж  и  вниз  -  в  подвальное
помещение.
   Я нажал кнопку звонка и ждал, боясь, что  придется  возвращаться  ни  с
чем. Однако немного погодя послышался приглушенный шум, и двери открылись.
Я вошел в холл. Навстречу мне из  правого  коридора  шла  молодая  высокая
девушка в белом халате.  Услышав,  что  я  хотел  бы  повидать  профессора
Боннара, она,  видимо,  решила,  что  перед  ней  ученый,  так  как  стала
допытываться, кто направил меня в институт. Я представился и  сказал,  что
меня интересует дело Браго. Тогда она попросила подождать  и  по  телефону
сообщила профессору о моем приходе. Не знаю, был ли он действительно занят
или просто не желал встречаться с  адвокатом  сеньоры  де  Лима,  но  явно
пытался "сплавить" меня администратору и уступил лишь  после  моих  долгих
настояний.
   Кабинет Боннара находился на втором  этаже.  Девушка  впустила  меня  в
небольшую приемную и  ушла.  Сквозь  приоткрытую  дверь  я  видел  широкий
заваленный бумагами стол и склоненную над ним голову Боннара. Я  знал  его
по телевизионной дискуссии ученых различных специальностей, в которой  как
филолог принимала участие и Катарина. Уже тогда он  произвел  на  меня  не
особенно приятное впечатление. Высокий, сутуловатый, с худым нервным лицом
и совершенно лысым, покрытым многочисленными шрамами  черепом,  он  скорее
напоминая генерала в отставке,  чем  ученого.  Язвительный,  неприступный,
больше склонный к иронии, чем  к  шутке,  он  принял  меня  очень  сухо  и
официально. Правда, он встал из-за стола, однако явно  пытался  ограничить
пределы беседы:
   - Я не занимаюсь этим вопросом, - почти грубо  сказал  он  мне.  -  Все
пояснения дадут вам  администратор  и  нотариус.  Я  считаю  беспочвенными
всякие притязания сеньоры де Лима и не  вижу  необходимости  в  каких-либо
переговорах.
   - Однако жив сын умершего, и он...
   - А вы что, уполномочены Марио Браго?
   - Я  представитель  сеньоры  де  Лима.  Ее  сын  несовершеннолетний,  а
следовательно...
   - А вы знаете мнение этого юноши? Вы приехали, посоветовавшись с ним?
   - Это почти ребенок. Ему шестнадцать лет...
   - Вы разговаривали с ним? - настаивал Боннар.
   - Не разговаривал, но...
   - Так я вам советую с этого начать. Вы только зря тратите  свое  и  мое
время. Всего хорошего.
   Профессор сел.
   - Простите, профессор,  но  в  данный  момент  меня  не  интересуют  ни
завещание Хозе Браго, ни вопросы наследства, - не сдавался я. - Могу ли  я
быть с вами откровенным?
   Боннар пожал плечами.
   - Это уж ваше дело.
   Я сделал вид, что принимаю его слова за чистую монету.
   - Видите ли, профессор,  есть  некоторые,  я  бы  сказал,  сомнительные
пункты, которые для общей пользы следовало бы выяснить.
   - Значит, все же попытка сторговаться?
   - Отнюдь нет. Я имею в виду не мою клиентку, а  лишь  самого  себя.  От
того, как решатся эти сомнения, зависит, поведу ли я  дело  дальше.  Я  не
люблю дел с криминальным привкусом, -  докончил  я  медленно,  внимательно
глядя на ученого.
   Мне показалось, что по лицу Боннара пробежала тень.
   - Что вы под этим разумеете? -  спросил  он  резко,  несколько  повышая
голос.
   - Существует подозрение, что Хозе Браго умер насильственной смертью...
   Я уже начал жалеть, что зашел так далеко, но, к моему удивлению, Боннар
только спросил:
   - А что вы понимаете под словами "умер насильственной смертью"?
   - Я  имею  в  виду  смерть,  вызванную  внешними  причинами...  Внешним
воздействием... - начал я, медленно цедя  слова,  но  Боннар  не  дал  мне
докончить.
   - Итак, вы собираетесь обвинить нас в убийстве?
   - Этого я не сказал. Я хотел лишь услышать от вас, что методы  лечения,
скажем некоторые из них, не могли ускорить смерть Хозе Браго.
   - Как вам известно, Браго умер  от  раковой  опухоли  в  мозгу,  причем
опухоли весьма злокачественной. Что касается методов  лечения,  то  мы  не
можем предъявить к себе никаких претензий. Мы  сделали  все,  что  было  в
наших силах, для спасения Браго. В материалах, касающихся  наследства,  вы
найдете полную документацию на этот счет.  Обратитесь  в  суд  с  просьбой
допустить вас к этим бумагам.
   -  Видите  ли,  по  мнению  моей  клиентки,   существуют   обоснованные
подозрения, что Браго был объектом экспериментов.
   - Значит, шантаж? Не ожидал, сеньор адвокат!
   - Вы неверно меня поняли. Я хотел лишь услышать из ваших уст  ответ  на
мой вопрос. Это не шантаж, а скорее выражение доверия.
   - А могли ли вы ожидать от меня чего-либо  иного,  кроме  отрицания?  И
можете ли вы на этом основании сделать какие-либо выводы? А если  говорить
о неудавшейся попытке шантажа, то у меня достаточно чиста  совесть,  чтобы
просить вас покинуть мой кабинет.
   - Но, профессор!
   Однако Боннар уже нажал кнопку.
   В дверях появилась знакомая девушка.
   - Проводите сеньора к выходу и, пожалуйста... спустите его с  лестницы,
- докончил он с ехидной вежливостью.
   Разумеется, девушка далека была от намерения выполнить  приказ  патрона
буквально, тем не менее я с облегчением вздохнул, лишь усевшись за руль. Я
курю редко, но на этот раз принялся нервно искать сигареты. Я был  зол  на
себя и Долорес де Лима. А чувство униженности усугублялось сознанием того,
что в глазах Боннара я, действительно, мог выглядеть шантажистом.
   Неужели  профессор  именно  так  понял  мое  упоминание  о  возможности
экспериментов? В этом я не был уверен. Но меняло ли это  хоть  в  какой-то
степени ситуацию? Я подумал, что, пожалуй, брошу дело о наследстве Браго.
   С другой стороны, обида на Боннара  вызывала  желание  обнаружить  хоть
какие-нибудь факты,  говорящие  против  института,  это  принесло  бы  мне
величайшее удовлетворение. Сеньора де Лима, конечно,  высосала  из  пальца
обвинение в убийстве Браго, однако в таком научном  центре,  как  институт
Барта, испытание новых лечебных средств было  в  порядке  вещей,  особенно
когда там еще существовало госпитальное отделение. А такие испытания можно
квалифицировать как эксперименты.
   Закурив сигарету, я нажал стартер.
   Собственно, и конкретного ответа на свой вопрос я не получил. Профессор
Боннар не опроверг предположения об эксперименте, он лишь сказал, что я не
должен был рассчитывать на что-либо другое, кроме отрицания. И сослался на
свою...  чистую  совесть.  Получилось  ли  так  случайно  или   это   было
преднамеренной уверткой? Если последнее, то  они  действительно  проводили
эксперименты на Хозе Браго. Впрочем, это могло делаться с его согласия. Но
тогда есть основание усомниться в правомочности завещания.
   Для атаки на Боннара я, разумеется, еще  был  слишком  слабо  вооружен.
Рассчитывать только  на  результаты  эксгумации  было  бы  наивно:  я  был
убежден, что экспертиза вряд ли принесет что-либо конкретное. Прежде всего
следовало добраться до человека, информировавшего сеньору де Лима, изучить
документы о ходе болезни Браго, а также познакомиться  с  проблемами,  над
которыми работал институт Барта, и применяемыми им методами  исследований.
Лучше  всего  найти  какого-нибудь  известного  специалиста,  не  особенно
благоволящего  к  Боннару,  и  проконсультироваться  у  него.  У   Боннара
наверняка есть враги.
   Остался открытым вопрос о Марио Браго. Почему  профессор  настаивал  на
моей беседе с мальчиком? Независимо от того, что за этим скрывалось, более
близкое знакомство с сыном сеньоры де Лима не могло помешать.
   Когда, выехав на шоссе, я увеличил скорость до ста двадцати километров,
то был уже совершенно спокоен.





   Сеньоры Долорес де Лима дома не оказалось. Дверь открыл  сам  хозяин  -
полный, плотный мужчина с седыми висками и  выпуклыми  глазами,  близоруко
глядящими из-за стекол очков.
   - Мы уже не рассчитывали увидеть вас сегодня.  В  канцелярии,  сказали,
что вы уехали... Прощу. Прошу. Это хорошо, очень хорошо, что вы пришли,  -
он не скрывал удовлетворения, провожая меня в кабинет.
   - Я был в Пунто де Виста.
   - О, прекрасно, - обрадовался хозяин. - Мы не могли вас дождаться.
   - Есть новости? - спросил я, садясь.
   - Мне кажется, да, - в голосе де Лима чувствовалось некоторое сомнение.
- Может быть, выпьем? Коньяк или виски? Советую коньяк.
   - Благодарю. Я редко пью.
   Однако хозяин уже открыл бар и потянулся за бутылкой.
   - Одна рюмка не помешает.
   - Вы сказали, что можете сообщить мне  какую-то  новость?  -  начал  я,
стремясь как можно скорее перейти к сути дела.
   - Да, да. Именно поэтому жена пыталась сегодня утром связаться с  вами,
- говорил де Лима, наливая коньяк в рюмки. - Как вы  знаете,  я  позавчера
вернулся из Лондона...
   Я не знал, но утвердительно кивнул головой. Де Лима был  представителем
известной британской фирмы и время от времени выезжал в Англию.
   - Мне знаком этот город, - продолжал хозяин. - Я провел там юность.  Вы
читали "Грань бессмертия" Браго? - неожиданно переменил он тему.
   - Вчера закончил.
   - Это хорошо, это очень хорошо! - обрадовался он. -  Помните  сцену,  в
которой главный герой, ну, тот художник, впервые  замечает,  что  начинает
слепнуть? Он идет по Блек-Ривер-стрит и ему кажется, что стоит  туман,  но
ближайшие деревья он различает так же неясно, как и дальние...
   - Разумеется, помню.
   - Я хорошо знаю эту улицу. Там  жил  один  мой  коллега,  и  я  у  него
частенько бывал. Я и сейчас, когда приезжаю в Лондон, иногда заглядываю на
старое место. Так вот, на этой улице растут деревья, как это  и  описывает
Браго. Но видеть их он не мог...
   - Вы хотите этим сказать, что Браго никогда не бывал в  Лондоне?  Какое
это имеет значение? Возможно, он воспользовался  чьим-либо  описанием  или
даже снимками.
   - В том-то и дело, что не мог он видеть этих деревьев даже  на  снимке.
Они были посажены лишь четыре года назад, то есть спустя  два  года  после
смерти Браго, - лицо де Лима сияло торжеством.
   Я задумался.
   - Может быть, это просто совпадение? - сказал я, потянувшись за рюмкой.
- Он не знал Лондона, а даже если и знал, то  это  не  имело  бы  никакого
значения. Он выбрал первое попавшееся  название  улицы,  которое  нашел  в
каком-нибудь списке или на плане, или же ему просто кто-нибудь  сообщил...
А деревья могли быть и плодом фантазии.
   - Описание улицы очень точное, - не уступал де Лима.
   - Возможно,  кто-нибудь  ему  об  этой  улице  рассказывал,  а  деревья
необходимы были писателю для развития действия, поэтому он их "придумал".
   - Видите ли... - хозяин понизил голос. - Я долго размышлял над  этим...
И жена тоже. Если исключить случайность, то либо эту книгу писал  не  Хозе
Браго и это лишь апокриф, либо...
   - Либо?
   - Браго жив и продолжает писать! А его смерть - фикция!
   - Но зачем бы ему это?
   - Я думаю, в какой-то мере ответ на ваш вопрос содержится в этой книге,
- де Лима указал на лежащую на столе "Грань бессмертия".  -  Обычно  слава
приходит после смерти...
   - Ну, хорошо. А какова же во всем этом роль профессора  Боннара?  Какой
смысл большому ученому вмешиваться в столь странную и,  будем  откровенны,
не совсем чистую с точки зрения закона махинацию?
   - Порой ученым свойственно  весьма  своеобразное  чувство  юмора.  Быть
может, Боннар хочет таким образом доказать обществу, что оно  в  состоянии
заметить гения лишь после его смерти? А впрочем, институт на  этом  только
выгадывает...
   - Весьма сомнительно, чтобы Боннар  принимал  участие  в  фальсификации
смерти. Материальный выигрыш института, которым он руководит, поставит его
в неловкое положение, когда это станет достоянием  общественности.  Всегда
легко прилепить человеку ярлык, что, мол, он  действовал  из  материальных
побуждений.
   - Быть может, есть еще иные причины, о которых мы не знаем... Во всяком
случае, если окажется, что Хозе  Браго  жив,  его  можно  будет  заставить
выплачивать алименты в пользу сына.  Мне  эти  деньги  не  нужны.  Я  даже
пытался отговорить жену... Но вы ее знаете...
   Это напомнило мне об одной из целей визита.
   - А мальчик дома?
   - Увы, - хозяин развел руками и как бы смутился. - Марио нет.
   - Ушел? Я непременно хотел бы с ним увидеться.
   - Честно говоря... он уехал. Ведь  я  могу  быть  с  вами  откровенным?
Последнее время Марио чувствовал себя Неважно. Мы решили отправить  его  к
морю.
   - Сейчас? В середине учебного года? - откровенно удивился я.
   - Да. Видите ли... такая неприятность... Мы решили, что ему  необходимо
прервать учение.  Потеря  одного  года  -  не  беда,  когда  речь  идет  о
здоровье...
   - Он заболел? Чем?
   -  Собственно...  ничего  страшного,  -  отвечал  де  Лима  все   более
неуверенно. - Просто устал от учебы. Как это часто бывает... Ну  и,  кроме
того... В этом возрасте молодежь обычно переживает  все  особенно  сильно.
Просто с некоторых пор он вел себя, как бы это сказать...
   - Необычно?
   - Вот именно. Именно. Врач советовал отправить его в санатории.  Но  он
пробыл там всего две недели... Позавчера мы  получили  сообщение,  что  он
убежал. Жена как раз и поехала...
   - Вы сообщили в полицию?
   - Нет... нет... Мы догадываемся, где он. Жена поехала за ним. Я  думаю,
она найдет его у брата в Пунто де Виста.
   - Я был там сегодня около полудня. Священник мне ничего  не  говорил...
Наоборот, он приглашал вас втроем приехать в гости. Вы думаете,  это  была
игра?
   - Нет, нет. Что вы... - поспешно сказал он.
   - А может, Марио в институте Барта?
   Де Лима взглянул на меня с беспокойством.
   - Нет. Пожалуй, нет... Я думаю, Марио просто еще не добрался  до  Пунто
де Виста. Но он явится туда непременно.  Жена  привезет  его.  Завтра  они
вернутся.
   - Вы в этом вполне уверены?
   - Ннннет... - замялся он. -  Возможно,  Марио  останется  у  шурина  на
несколько дней. Но жена завтра вернется!
   Я решил играть в открытую.
   - Мне не нравится, что вы со  мной  не  откровенны.  Скажите,  конфликт
между вами и сыном, а именно об этом идет речь, не связан каким-то образом
с Хозе Браго?
   Хозяин  некоторое  время  молчал,  раздумывая  над  ответом.   Наконец,
потянувшись за бутылкой, ответил:
   - До некоторой степени. Только до некоторой степени! Марио был привязан
к отцу.  Кроме  того,  мальчишке  импонирует,  что  он  -  сын  известного
писателя. Жена  придерживается  несколько  иного  мнения...  Особенно  это
касается некоторых черт характера... покойного...
   - Понимаю. А мальчик навещает профессора Боннара?
   Мне показалось, что хозяин вздрогнул.
   - Нет. Пожалуй, нет... Правда, он несколько раз  бывал  в  институте  у
отца, еще до его смерти...
   - Я сегодня был у Боннара по вашему делу.  Он  посоветовал  мне  узнать
мнение вашего приемного сына, - сказал я внешне безразличным тоном.
   Опять наступило долгое молчание. Я не намерен был сообщать  подробности
моего визита в институт, а тем более рассказывать об оказанном мне приеме.
Хозяин же не спешил продолжать разговор.
   - Не знаю, что имел в виду профессор Боннар, - сказал он наконец. -  Но
разве это может иметь какое-нибудь значение?  Марио  несовершеннолетний...
Это мальчик трудный... Впрочем, я могу заверить вас,  что  конфликт  между
моей женой и ее сыном никак не связан с наследством.
   - Почему вы не сказали мне сразу, что ваша жена поехала за сыном?
   - Вы не спрашивали. К тому же мы считаем,  что  семейные  неурядицы  не
имеют никакого отношения к делу.
   - Я придерживаюсь иного мнения, - холодно возразил я.
   - Сеньор, - начал хозяин, пытаясь улыбнуться. - Не подумайте, будто  мы
хотели что-либо от вас утаить. Это недоразумение! Что же касается Боннара,
то после эксгумации мы посмотрим, какую мину он состроит...
   - Альберди не дает согласия на эксгумацию.
   Де Лима был удивлен, а возможно, только изобразил удивление.
   - Пусть вас это не тревожит. Он согласится. У меня  есть  знакомства  в
курии.
   - Быть может, достаточно  будет,  если  сеньора  Долорес  побеседует  с
братом?
   - Боюсь, это приведет к прямо противоположным результатам.
   - Да... с Альберди нелегко договориться. Откровенно говоря, он вызывает
у меня противоречивые чувства. А что о нем думаете вы?
   Де Лима налил коньяк в рюмки и только после этого ответил:
   - Я не знаю его. Вернее, знаю только со слов жены и Марио. Я никогда  с
ним не говорил. Видите ли, когда Долорес разошлась  с  Браго  и  вышла  за
меня, церковь не признала нашего брака. Мы обвенчались лишь  после  смерти
Хозе... Альберди считал, что сестра не должна  была  уходить  от  пьяницы,
тиранившего ее.
   - Альберди дружил с Хозе Браго?
   Де Лима пожал плечами.
   - Это трудно назвать дружбой. Кажется, они все время спорили. Браго был
атеистом. Тем но менее - а это проливает  свет  на  образ  мышления  моего
шурина - Браго уже после развода с Долорес месяцами жил у Альберди. Больше
того, Альберди добился,  чтобы  Хозе  похоронили  на  церковном  кладбище,
правда у самой стены, но и это, как ни говорите, место священное.
   - Может быть, ему удалось "обратить" Браго?
   - Скорее наоборот, - засмеялся хозяин.
   - Не думаете ли вы, что Альберди - неверующий?
   - Я не это имел в виду. Видите ли... - де Лима понизил голос.  -  Браго
был коммунистом...
   - Первый раз слышу, - удивленно заметил я.
   - Быть может, в коммунистической партии он не состоял, но со слов  жены
я понял, что он, безусловно, симпатизировал коммунистам. Теперь об этом не
пишут, но все было именно так. Впрочем, если вчитаться в его книги, то это
чувствуется... Так вот, Альберди поддался его влиянию и  без  нужды  совал
нос куда не следует.
   - Вы считаете, что Альберди симпатизирует коммунистам?
   - Не думаю. Правда, в свое время он был сторонником  Дартеса.  Впрочем,
после пожара он успокоился.
   - После какого пожара?
   - Вы ведь видели, он живет в домике садовника. Приходский дом был ближе
к церкви. Вероятно, остались стены.
   - Хорошо, что библиотека уцелела, - заметил я мимоходом.
   - Он перешел в эту хибару раньше!  Под  влиянием  Браго.  Кажется,  тот
несколько лет убеждал священника отдать приходский дом под школу. Альберди
не очень торопился, оттягивал. Однако после смерти  Браго  решился.  Ну  и
паства его "отблагодарила"... Во время ремонта кто-то поджег дом...  -  он
замолчал и задумался. - А может быть, все-таки еще коньяку? - вспомнил  он
об обязанностях хозяина.
   - Благодарю. Меня интересует, почему Браго лечился в  институте  Барта?
Вы ничего об этом не знаете?
   - Это очень просто. Когда Марио было три года, Долорес вместе с  ним  и
мужем проводила лето в Пунто де Виста. Тогда они случайно познакомились  с
Боннаром. Не то у Альберди, не то у да  Сильвы.  В  те  времена,  еще  при
Дартесе, Боннар  иногда  бывал  и  у  да  Сильвы,  управляющего  тамошними
плантациями.
   - Сейчас они не очень-то симпатизируют друг другу.
   - Это не имеет ничего общего  с  личным  антагонизмом...  Да  Сильва  -
порядочный человек, джентльмен до мозга  костей.  Чего  нельзя  сказать  о
Боннаре...
   - Вы хорошо знаете его? - спросил я, разделяя в душе мнение хозяина.
   - Да. Мы познакомились у да Сильвы. Конфликт имеет  глубокие  корни,  -
вернулся он к теме, - я бы сказал, материального характера. Да Сильва  был
акционером санатория, в котором сейчас размещается институт.
   - Он не получил возмещения?
   - Не в этом дело. Ведь институт могли бы перевести куда-либо  в  другое
место... Барту захотелось уничтожить такую отличную  лечебницу...  Сейчас,
если б не влияние Боннара, все можно было бы изменить.
   - Понимаю. Итак, вы говорите, что в  то  время,  несколько  лет  назад,
Боннар подружился с Браго?
   - Во всяком случае, тогда они познакомились. Позже,  живя  у  Альберди,
Браго часто бывал в институте. А когда заболел, им занялся Боннар. Ведь  у
Браго и гроша ломаного в кармане не было.
   - Есть ли смысл,  в  свете  того  что  вы  мне  рассказали,  добиваться
эксгумации?
   - Непременно!  Правда,  теперь  вам  не  придется  предъявлять  Боннару
обвинение. Мое открытие облегчает дело, не так ли?  Обстановка  совершенно
изменилась. Это уже не обвинение в убийстве, а лишь попытка убедиться,  не
сбежал ли случайно покойник из могилы, - деланно рассмеялся он.
   Я немного подумал.
   - Каково ваше истинное мнение? - начал я, глядя внимательно в  лицо  де
Лимы. - Ваша жена говорила, что из достоверных уст знает, будто  на  Браго
проводились недозволенные эксперименты. Эти две версии  противоречат  друг
другу.
   - Не знаю. У меня действительно нет на этот счет никакого мнения.  Быть
может, здесь есть противоречие, а может, и нет. Посмотрим. Посмотрим после
эксгумации!
   - Я посоветуюсь со следователем, - сказал я, вставая.
   - Разумеется, вы никому не  станете  говорить  о  наших  первоначальных
подозрениях? - говорил хозяин, провожая меня к двери. -  Дело  ясное.  Нам
важно знать истину. Хотя бы  в  интересах  истории  литературы.  Чтобы  не
случилось, как с Шекспиром...  Во  всяком  случае,  газетам  будет  о  чем
писать.
   "Этот де Лима не дурак, - подумал я, выходя на улицу.  -  Конечно,  они
используют любую возможность. Бизнес! Но с этими деревьями -  удивительная
история".
   Прежде чем действовать дальше, я решил посоветоваться с Катариной... Ее
мнение, как филолога и знатока творчества Хозе Браго, было мне интересно.
   Мы долго беседовали по телефону. Она  весьма  скептически  отнеслась  к
гипотезе де Лимы. Мы уговорились, что я заеду к ней завтра.





   - Как ты ухитряешься это делать, Катарина? С каждой нашей  встречей  ты
выглядишь все моложе!
   Я откинулся в мягком кресле, с удовольствием глядя  на  ладную  фигурку
хозяйки.
   - Не плети ерунды. Я почти совсем не спала. Выгляжу, словно  заморыш...
- вздохнула Катарина, ставя на стол поднос  с  завтраком.  -  Всю  ночь  я
сидела над Браго, и, ей-богу, сама не знаю, что об  этом  и  думать.  Это,
действительно, сенсация... Я нашла еще четыре примера. В том числе  три  в
"Грани бессмертия". А их может быть значительно больше. Я ведь перелистала
лишь три книги, изданные за последнее время.
   - Ты все-таки дай мне сказать... Когда я на  тебя  гляжу,  то  чувствую
себя по меньшей  мере  на  пятнадцать  лет  моложе.  Теперь  я  вижу,  что
потерял...
   - Вечно ты... - Катарина вспыхнула и непроизвольно одернула халат.
   - Я знаю, что у меня нет никаких  шансов.  Свои  ночи  ты  без  остатка
отдаешь Хозе Браго.
   - Ты не имеешь никаких прав на ревность... А если говорить о Браго,  то
это любовь платоническая и без взаимности.
   - Если бы я был уверен, что он действительно мертв... - бросил я как бы
в шутку.
   Она перестала наливать кофе и внимательно посмотрела на меня.
   -  Так  ты  думаешь,  что  в  этом  следует  искать   разгадку   "вещих
способностей"?
   - Пока у меня нет собственного мнения.  Это  де  Лима  утверждает,  что
Браго жив. Быть может, он знает больше, чем хочет сказать.
   - Это было бы прекрасно! - взволнованно воскликнула она.
   - В ближайшее время узнаем! Я постараюсь сегодня же  добыть  разрешение
на эксгумацию.
   Катарина насупилась. Неожиданно, словно ей в голову пришла новая мысль,
она сказала:
   - В могиле могут быть останки другого  человека.  Пожалуй,  это  вполне
вероятно. Вот это история...
   - Если быть откровенным, то я не верю, чтобы Боннар зашел так далеко...
   - Я тоже так думаю, - кивнула Катарина.  -  Но  факт  остается  фактом:
Браго довольно странно заглядывает в будущее (если это можно так  назвать)
в своих произведениях. Ты ничего не ешь!
   Она положила мне на тарелку  ветчины,  а  потом  принесла  из  соседней
комнаты две книги.
   -  Несоответствие,  обнаруженное  де  Лимой,  не  единственное.  Правду
говоря, я никогда бы не обратила внимания на эти деревья. Вот посмотри,  -
открыла она одну из книг в заложенном месте и ногтем отчеркнула абзац.
   - "...сметет последний жухлый след осенний", - прочитал я вслух.  Слово
"жухлый" было дважды подчеркнуто.
   - Это строчка Уиллера в переводе Стеллы  Рибейро.  Цитируя  это  место,
Браго воспользовался изданием 1981 года, которое несколько  отличается  от
издания 1974 года. В частности, слово "желтый" переводчица заменила словом
"жухлый".
   - Понимаю. Если Браго умер в 1979 году, то он  не  мог  читать  второго
издания. Но, возможно, изменение внес редактор "Грани  бессмертия",  решив
воспользоваться более поздним переводом.
   - Проверить нетрудно. Но если  это  даже  и  редакторская  правка,  три
других примера заставляют задуматься. Ты знаешь Шалаи?
   - Имре Шалаи?  Лауреат  Нобелевской  премии?  Это  обязан  знать  любой
культурный человек!
   - Дело не в премии, а в том,  что  получил  он  ее  три  года  назад  и
примерно в то же время у нас вышел его  первый  перевод.  А  между  тем  я
убеждена, что на творчество  Браго,  во  всяком  случае  если  говорить  о
"Сумерках" и "Грани бессмертия", повлиял как раз Шалаи.
   - А говорят, что Браго - первооткрыватель, пионер...
   - Не ехидничай. Основное у Браго - умение сливать  воедино  невероятную
динамичность сюжета с поразительными по смелости формальными приемами.  На
первый взгляд поведение героев, интрига,  да  что  там  -  вся  постановка
действия кажется противоречащей логике. А между тем мы тут  имеем  дело  с
абсолютной точностью замысла и глубоким философским  содержанием.  В  этом
умении показывать наиболее существенное Браго  -  мастер  высшего  класса.
Однако это не значит, что, как и любой человек,  творящий  в  определенных
условиях и подверженный их воздействию, он не испытывал различных влияний,
будь то  сознательно  или  подсознательно.  Но  каким  образом  мог  Шалаи
повлиять на творчество Браго, умершего на несколько лет раньше, чем у  нас
вышла первая книга поэта, - непонятно!
   - Быть может, он читал Шалаи в оригинале или даже в рукописи?
   - Исключено! Браго не знал венгерского.
   - Скажи, допускаешь ты возможность того, что Браго жив?
   - Увы, это весьма сомнительно, хотя и наиболее  удачно  разъясняет  все
загадки. Прежде всего Боннар, насколько я его знаю...
   - Как давно ты знаешь Боннара? - прервал я, не скрывая любопытства.
   - О, давно. Я познакомилась с ним лет, наверное, семь или восемь  назад
через профессора Сиккарди, у которого я работала  ассистенткой.  Профессор
поручил  мне  просмотреть  полученные  от  Боннара  рукописи  и   попросил
высказать свое мнение. Это были образцы творчества Браго.
   - Значит, ты его первооткрывательница?
   - Скорее - первый критик, и к тому же суровый. Сейчас мне  эти  заметки
кажутся смешными... В рецензии  не  было  недостатка  в  выражениях  типа:
"автор проявляет  эпический  талант",  "предвещает  писателя  с  солидными
данными"... Откровенно говоря, я чувствовала в нем недюжинный  талант,  но
увлек он меня отнюдь не сразу. Именно в связи с этим отзывом я побывала  в
институте Барта у Боннара. Потом он давал мне и другие рукописи.
   - Так, может быть, ты была знакома и с Браго?
   - Да, - сказала она и умолкла, глядя на чашку с кофе, которую держала в
руке.
   - Ты никогда об этом не говорила... Это было там, в институте Барта?
   Катарина кивнула.
   - Когда ты видела его последний раз? - наседал я.
   - О, весной 1978 года. Примерно за год до кончины.
   - Как он в то время выглядел?
   - Что говорить, не блестяще.
   - А позже ты не пыталась его увидеть?
   -  Во  время  лечения  Боннар  запретил  всякие  посещения.  Он  только
написал-мне... - она осеклась.
   - Боннар?
   - Нет, Браго. Писал, что чувствует себя лучше, очень сожалеет,  что  не
может со мной увидеться, и надеется, что когда-нибудь мы еще поболтаем...
   Мне почудилось, что я заметил в глазах Катарины слезы.
   - Видно, это было не просто знакомство, - сказал я не особенно удачно.
   Она неприязненно взглянула на меня.
   - Чепуха.  Мы  не  были  знакомы  и  двух  месяцев.  Браго  не  покидал
института. Между нами ничего не было.
   - Прости. Я не хотел тебя обидеть. Я только ищу, за что бы  зацепиться.
Ты бываешь в институте Барта?
   - Нет. После смерти Браго я встретилась с  Боннаром  лишь  недавно,  во
время телевизионной передачи. Но это была мимолетная беседа. О  творчестве
Браго мы говорили с ним где-то в начале 1982 года.  Тогда  Боннар  сказал,
что у него есть рукописи Браго и он намерен заняться  их  публикацией.  Он
обещал позвонить мне или Сиккарди, но  не  позвонил.  Возможно,  забыл.  А
потом уж начали выходить книги...
   - Во время встречи на телестудии он не приглашал тебя навестить его?
   - Нет. Мы перебросились всего  несколькими  фразами,  если  не  считать
дискуссии перед камерами. Времени не было.
   - Но ты могла бы его навестить под каким-нибудь предлогом?
   Она внимательно посмотрела на меня.
   - Если ты поклянешься, что не используешь меня в интриге,  направленной
против Браго...
   - Клянусь, - поспешно сказал я. - Что до Боннара, то, надеюсь, тут тебя
ничто не связывает?
   - Не знаю, - сказала она после недолгого раздумья. - Прежде всего  меня
интересует истина...
   - И я так думаю... Да! Еще одно: ты знаешь сына Браго?
   - Однажды я видела его в клинике. Ему  тогда  было  лет  девять-десять.
Теперь он, наверное, вырос... Он очень походил на отца.
   Она задумалась и как-то потухла.
   - Значит, он довольно часто бывал в институте?
   - Этого я не знаю. Браго отзывался о мальчике очень тепло. Должно быть,
он его любил.
   - Может, мальчик знает что-нибудь о времени, предшествовавшем смерти?
   - Возможно. Хорошо бы с ним поговорить.
   - К тому же имеется и другой повод. Я хотел бы выяснить, есть ли сейчас
контакт между ним и Боннаром. Если ты позволишь,  я  позвоню  от  тебя  де
Лиме? Мать мальчика поехала в деревню и должна была уже вернуться.
   - Пожалуйста. Я уберу со стола.
   Я сел за столик, пододвинул  телефон  и  набрал  номер.  Почти  тут  же
отозвался де Лима. Услышав мое имя, он даже вскрикнул от радости.
   - Ах, это вы, сеньор адвокат?! Ну,  наконец-то!  Я  звоню  повсюду  уже
целый час и нигде не могу вас поймать. К сожалению, у нас  возникли  новые
осложнения... Жена звонила из Пунто  де  Виста.  Представьте  себе,  Марио
опять сбежал...
   - Как это опять? Он же должен быть у Альберди?
   - Сегодня ночью его удалось поймать на дороге вблизи  Пунто  де  Виста,
когда он шел к священнику. Они с матерью остановились поесть в придорожном
баре. Марио вышел умыться и... исчез. Он,  безусловно,  опять  вернется  в
Пунто де Виста, и мы хотели просить вас о помощи.
   - Не очень понимаю, что я могу сделать?
   - Вопрос  весьма  деликатен.  Я  сказал  жене,  что  вчера  мы  с  вами
откровенно беседовали и я вам полностью доверяю. Вам необходимо сейчас  же
поехать в Пунто де Виста. Мы очень вас просим... Разумеется,  все  расходы
мы берем на себя. Жена ожидает вас в "Каса гранде", у сеньора да Сильвы. В
трех километрах  от  деревни.  Любой  деревенский  мальчишка  покажет  вам
дорогу. Мы просим вас. Это очень срочно. Жена объяснит вам все лучше  там,
на месте. Так вы поедете?
   Я не собирался создавать искусственные осложнения, тем  более  что  уже
был не на шутку заинтригован историей со смертью Браго, и согласился.
   Положив трубку, я  взглянул  на  Катарину,  которая  стояла  в  дверях,
заинтересованная разговором.
   - Ты сегодня очень занята? Я хочу предложить тебе прогулку.
   Она понимающе кивнула.
   - Пунто де Виста?
   - Да. Быть может, при оказии навестишь профессора Боннара. Согласна?
   - Едем! - улыбнулась она, но тут же, словно спохватившись, спросила:
   - Эксгумация?
   - Не думаю.
   Она облегченно вздохнула.





   Катарина  проспала  почти  два  часа.  Она  проснулась,  лишь  когда  я
остановил машину вблизи Пунто де Виста,  чтобы  спросить  дорогу  к  "Каса
гранде".
   - Где мы? - спросила она, зевая. - Ну и заспалась я...
   - Через десять минут должны быть на месте.
   Она потянулась, вынула из сумочки помаду и подкрасила губы.
   - А зачем мы, собственно, туда едем?
   - Я тебе уже говорил, что должен встретиться с сеньорой де  Лима.  Знаю
только, что Марио Браго опять сбежал.
   - Это как-нибудь связано с завещанием?
   - Похоже, да. А что ты обо всем этом думаешь?
   - Не знаю,  -  пожала  она  плечами.  -  У  загадки  может  быть  много
разгадок...
   - Ты думаешь, кто-то дописал эти "новинки" шутки ради или по другим, не
известным нам соображениям?
   -  Нет.  Мне  кажутся  наиболее  вероятными  апокриф,  конспирация  или
машинная композиция. Правда, ни одна из этих гипотез не объясняет всего. И
даже создает новые проблемы.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Разберем по порядку. Возможно,  кто-то  подражает  Браго.  После  его
смерти пишет апокрифы, творит "под него", так же  как  в  свое  время  Ван
Меегерен создавал "новые" картины Вермеера. Разумеется,  это  должен  быть
человек большого таланта.  Не  меньшего,  чем  у  самого  Браго.  Впрочем,
возможно, Браго оставил какие-либо наброски или  даже  фрагменты,  которые
тот кладет в основу своих произведений. В таком случае это не  апокриф,  а
совместная работа,  в  которой  один  из  авторов  остается  анонимным.  В
творчестве Браго заметна определенная эволюция, даже качественный  скачок,
который связан с последними четырьмя  произведениями...  А  ведь  владелец
рукописей не обязан издавать их в порядке написания!
   - Действительно. Подобного рода условий в завещании нет.
   -  Стало  быть,  Боннар  мог  вначале  передать   издательству   "Грань
бессмертия" и "Сумерки" и  лишь  потом  "Колодец"  и  "Золотой  мост".  Но
"Золотой мост" и "Колодец", изданные раньше, написаны  также,  несомненно,
перед "Сумерками" и "Гранью бессмертия". В "Золотом мосте" Браго -  сокол,
а в "Сумерках"  -  уже  настоящий  орел!  Качественно  это  уже  иной  вид
литературы, хотя писал эти вещи один и тот же человек.
   - А ты уверена, что писал их один человек?
   - Анализ стиля показывает, что один. Но предположим, что последние  два
романа, том рассказов и два сценария писал не Браго, а кто-то другой. Если
этот "кто-то" даже использовал фрагменты или наброски Браго, почему он это
скрывает? И какую роль в данном случае играет  институт  нейрокибернетики,
который  является  основным  наследником,  почти  единственным  владельцем
опубликованных  произведений?  Я  думаю,  в  данном  случае  речь  идет  о
совершенно ином. Это - научный эксперимент! Разумеется, и в данном  случае
возникают вопросы, на которые нет ответа, но их уже значительно меньше.
   - Что ты называешь экспериментом?
   - Эти новые произведения, быть может, не создал  ни  Браго,  ни  другой
писатель. Самое большее, какой-нибудь писатель мог их редактировать.
   - Так что же? - начал я нервничать, потому что мы уже миновали развилок
и увидели впереди широкую, обсаженную эвкалиптами аллею, в  конце  которой
за ажурными воротами горели на солнце цветные  стены  большой  современной
виллы.
   - Машинная композиция! Опыт создания литературы с помощью машины.
   Это предположение показалось мне фантастичным, по времени на  дискуссию
уже не было. Я доехал до запертых ворот и подал сигнал.  Почти  в  тот  же
момент появился высокий метис в городском костюме и молча отворил тяжелые,
искусно выкованные створки ворот.
   Обогнув газон перед виллой, я подъехал к подъезду и остановил машину  у
главного входа. На ступенях ждали Долорес де Лима и хозяин дома.
   Да Сильва был статным, уже немолодым мужчиной с буйной темной шевелюрой
и лицом "римского сенатора", как его позже охарактеризовала  Катарина.  На
нем был отлично  сшитый  светлый  костюм,  а  каждое  движение  или  слово
обличало светского льва.
   Сеньора де Лима была явно удивлена  присутствием  Катарины  и  даже  не
пыталась этого скрыть. Да Сильва, наоборот, - как это пристало  хозяину  и
джентльмену  -  не  выказал  ни  малейшего  удивления  и   несколько   раз
демонстративно  подчеркнул  свою  радость  по   случаю   столь   приятного
посещения. Мне думается, это не было просто галантностью...
   После  знакомства  хозяин  дома  проводил  нас  в  бар,  где  слуга   в
безупречном смокинге  уже  готовил  прохладительный  напиток  и  коктейли.
Впрочем, вилла была оборудована кондиционерами, так что жара совершенно не
чувствовалась.
   Мы уселись в креслах, и да Сильва едва заметным знаком отослал слугу.
   - Я слышал от вашего супруга, что наметились некоторые осложнения...  -
обратился я к сеньоре де Лима. Однако моя клиентка не поддержала тему.
   - Сеньора по профессии юрист или врач? - спросила она Катарину довольно
бесцеремонно.
   - Ни то, ни  другое.  Я  -  филолог,  -  с  вежливой  улыбкой  ответила
Катарина.
   Необходимо было как можно скорее разрядить обстановку.
   - Я просил сеньорину Дали помочь нам. Она  отличный  знаток  творчества
Хозе Браго,  и  ее  исследования  подтверждают  открытие  вашего  мужа,  -
попытался я рассеять опасения сеньоры де Лима.
   - О! - да Сильва склонил голову в сторону  Катарины.  -  Голос  ученого
может иметь решающее значение.
   - Так вы тоже предполагаете, что Хозе Браго жив? - сказала  сеньора  де
Лима скорее в форме утверждения, нежели вопроса.
   - Не думаю,  -  решительно  ответила  Катарина.  -  Не  вижу  смысла  в
мистификации.
   Сеньора де Лима окинула ее подозрительным взглядом.
   - Я полностью согласен с сеньориной Дали, - не дал  ей  высказаться  да
Сильва. - Это было бы слишком простое решение загадки.
   - Институт Барта - серьезное научное учреждение, - продолжала Катарина.
- Сомнительно, чтобы профессор  Боннар  стал  впутываться  в  какую-нибудь
аферу криминального толка.
   - Я думаю иначе, - резко возразила де Лима. - Чем же тогда вы объясните
историю с деревьями? Разве это само по себе уже не доказательство?
   - В данном случае нельзя исключать совпадения...
   -  Но  ты  же  сама   говорила,   что   нашла   дополнительные   факты,
свидетельствующие о том, что  "Грань  бессмертия"  и  "Сумерки"  появились
после смерти Браго, - воскликнул я, совершенно сбитый  с  толку  переменой
мнения Катарины.
   - Будь добр, не прерывай меня, - спокойно ответила она, улыбнувшись  да
Сильве, словно извиняясь за резкий тон. - Я сказала, что нельзя  исключать
случайности. Иной характер имеют  соображения  филологического  характера,
которые могут говорить о сравнительно недавнем  возникновении  этих  книг.
Однако они требуют проверки, если так  можно  сказать,  фактами.  Лично  я
убеждена, что "Грань бессмертия" и "Сумерки" созданы после смерти Браго...
   -  Но  ты  говорила,  что  это  может  быть  какой-то   кибернетический
эксперимент, - заметил я.
   Сеньора де Лима смотрела на Катарину со все возрастающим  беспокойством
и недоверием.
   - Это всего лишь предположение, - заявила Катарина. - Не знаю, есть  ли
смысл...
   - Ну, что вы, это очень интересно,  -  запротестовал  да  Сильва.  -  Я
понимаю ваши сомнения, но даже гипотеза, не вполне отвечающая  требованиям
научной достоверности, может помочь разобраться в проблеме нам, профанам.
   Катарина внимательно посмотрела на да Сильву,  потом  кивнула  головой,
словно подтверждая, что принимает его доводы.
   - Я думаю, нельзя исключать, -  начала  она,  -  что  творчество  Браго
продолжено с помощью машины. Теоретически такого рода эксперименты  вполне
вероятны. Разумеется, я понимаю,  что,  используя  обычные  вычислительные
машины, сегодня реализовать такой проект  невозможно.  Однако  не  следует
забывать, что институт Барта работает  над  нейродином.  Правда,  свойства
этого вещества еще недостаточно изучены, но, судя по сообщениям в  печати,
оно  обладает  поразительной  информационной  емкостью,  а  некоторые  его
свойства близки к функциональным свойствам мозга. Кстати, это  в  какой-то
мере объясняет причины, заставившие  институт  не  открывать  фактического
положения  вещей.  Подобного  рода  поведение  также   может   входить   в
эксперимент  как  его  составная  часть.  Как  знать,  возможно,   Боннара
интересует реакция читателей и он хочет  выяснить,  сможет  ли  кто-нибудь
отличить  эти  произведения  от  произведений  живого  писателя.  Подобные
исследования  уже  проводились  в   отношении   машинных   музыкальных   и
поэтических произведений.
   - Машина, создающая роман?! - сеньора де  Лима  взглянула  на  Катарину
почти возмущенно.
   Это подействовало на моего "эксперта", как шпоры на коня.
   - Я сказала, теоретически возможно. Возможно ли уже сейчас  практически
- не знаю! - ответила она тоном лектора. - Попытаемся  сопоставить  факты.
Институт Барта располагает не только новейшей аппаратурой, но  и  является
первым научным учреждением в мире, начавшим изучение нейродина.  Профессор
Боннар не  только  известный  нейрофизиолог  и  психиатр,  но  и  отличный
кибернетик. Перед смертью Хозе Браго профессор  Боннар  поддерживал  более
тесные  контакты  с  профессором  Сиккарди   -   известным   филологом   и
специалистом по машинному анализу текстов. А надо  сказать,  Сиккарди  был
энтузиастом экспериментирования в области машинной поэзии. Быть может,  вы
помните известную историю с якобы новооткрытыми любовными стихами Гонзаги?
- добавила она, сверкнув глазами.
   Да Сильва глянул на Катарину, не скрывая удивления.
   - Интересно... - сказал он возбужденно. - Так вы,  сеньорина,  думаете,
что достигнуты уже столь значительные результаты?
   -  Уже  в  начальной  стадии  экспериментов  с   анализом   музыкальных
произведений  в  качестве  мерила  того,  обнаружила  ли  машина  истинные
закономерности  произведения,  использовались  попытки  композиции   новых
произведений в стиле анализированных  вещей.  Это  делали  те  же  машины,
синтезируя  музыку  с  помощью  фактора  случайности,  выполняющего   роль
воображения.  Результаты  поражали  экспериментаторов.  А  ведь  это  было
двадцать-тридцать  лет  назад!  Трудно  оценить,  какие   пути   прогресса
открывает нейродин.
   - Так  вы  считаете,  что  Боннар  просто-напросто  дал  машине  приказ
проанализировать произведения  Браго  и  создать  новые?  -  с  недоверием
спросил да Сильва.
   - Конечно, все не так просто.  Это  очень  трудный  процесс,  требующий
сложнейших процедур и множества опытов. Но смысл его именно таков, как  вы
сказали.
   - Я еще могу понять, когда говорят, что таким образом  можно  создавать
музыкальные произведения или писать лирические  стихи.  В  любой  метафоре
есть что-то от сюрреализма. Но я сомневаюсь, чтобы  таким  способен  можно
было создать поэму, а тем более  написать  рассказ  или  роман.  Ведь  это
требует замысла, логической конструкции  фабулы,  знания  человека  и  его
жизни. Роман - это не механическая копия того, что кому-то на ум взбредет.
Необходима селекция, подбор.  Машина,  пусть  даже  и  самая  совершенная,
пожалуй, не может этого сделать, ибо она - не человек.
   - Вы  правы  в  том,  что  это  очень  сложно.  Но  говорить,  что  это
невозможно, было бы неверно.
   -  Для  этого  машина  должна  располагать  знаниями,  равными  знаниям
человека, - заметил я.
   - Не обязательно. Ведь речь идет не о  том,  чтобы  она  сама  во  всем
заменяла писателя. Упрощенно это можно представить  себе  так:  необходимо
запрограммировать  общие  принципы  конструирования  фабулы,  а  также  по
возможности больший объем соответствующих сменных  элементов,  из  которых
эта фабула должна быть  сконструирована.  Машина  создавала  бы  различные
варианты. Очень многие из них были бы, конечно, неприемлемы. Частично  или
полностью. Тут селекцию проводил бы человек: выбирал один из  вариантов  и
разрабатывал его на машине.  Постепенно  от  общих  контуров  он  стал  бы
переходить ко все более конкретным, и таким  образом  возникло  бы  что-то
вроде конспекта романа. Исходя из этого конспекта, используя  содержащиеся
в ее памяти образцы творчества данного писателя, машина  разрабатывала  бы
сюжет и стилистику. Постоянно под контролем человека!
   - Так, значит, не машина писала бы роман, а Боннар и его  сотрудники  с
помощью машины.
   - Можно сказать и так.
   - Ну, а откуда эти современные вставки?
   -  Возможно,  чтобы  обогатить  "воображение"  машины,  в   нее   ввели
определенный объем знаний из литературы с конкретными примерами.
   - Не думаю. Кому были нужны эти лондонские деревья?
   - А зачем они живому писателю?
   - Допустим, все обстоит так, как ты говоришь, - вступил я в разговор. -
Однако такие произведения, создаваемые машиной, с точки зрения  мастерства
наверняка были бы ниже  романов,  созданных  писателем.  А  ведь  ты  сама
считаешь, что в  последних  произведениях  Браго  заметно  явное  развитие
таланта. Могла ли машина "переплюнуть" писателя, которому она подражает?
   -  Теоретически  это  возможно.  Если  удалось  решить  все   проблемы,
связанные с компоновкой и селекцией, то высшая степень  мастерства  -  уже
вопрос дальнейших технических усовершенствований. Нет объективной границы,
которую мы назвали бы "уровнем" живого писателя.
   - Однако я не очень-то понимаю, почему для эксперимента избрали  именно
творчество Браго. Почему  не  "продолжают"  какого-нибудь  давно  умершего
писателя?
   - Браго мог активно участвовать в подготовке памяти  машины.  Возможно,
был записан ход свободных ассоциаций. Например, он мог диктовать все,  что
приходило на ум, испытывать  различные  способы  связей,  даже  записывать
течение мысли  в  процессе  создания  фабулы.  Институт  Барта  занимается
нейрокибернетикой  и  психофизиологией,   а   не   чистой   математической
лингвистикой. - Катарина замолчала, потом резко изменила тему. - Но у вас,
очевидно, есть другие, более срочные дела.  А  я  здесь  сижу  и  довольно
путанно теоретизирую.
   Только теперь и я заметил, что разговор постепенно превратился в наш  с
Катариной диалог.
   -  Что  вы!  Мы  слушаем  с  величайшим  интересом,  -  попытался   еще
придерживаться законов галантности да Сильва, но сеньора де Лима  пресекла
дискуссию.
   - Все это ужасно любопытно, но время летит, а я хотела бы поговорить  с
вами, сеньор адвокат, о неотложных делах, - сказала она, вставая.
   Да Сильва тут же нашел выход из щекотливого положения.
   - Вы  любите  магнолии?  -  спросил  он  Катарину  таким  тоном,  будто
продолжал давно начатый разговор о цветах.  -  Мой  садовник  вывел  очень
интересный сорт.
   - А нельзя ли взглянуть? - любезно подхватила Катарина.
   - Разумеется. Прошу вас, - поклонился да Сильва. - Вы не возражаете,  -
обратился он к Долорес, - если мы оставим вас одних?
   Когда они вышли, сеньора де Лима опять села в кресло  и,  проницательно
глядя на меня, сказала:
   - Ну и болтлива ваша знакомая! Я думала, она  скажет  что-нибудь  более
дельное.
   -  Вы  сомневаетесь  в  возможностях  машинного  творчества?  Мне  тоже
думается, что к нашему делу это не имеет отношения.
   - Если я правильно поняла, то в случае, если все  обстоит  именно  так,
как она говорила, Марио лишится всех прав на книги.
   - Пожалуй, да. Самое большее, можно было бы добиваться  компенсации  за
присвоение имени. Но даже и в этом случае мы  не  могли  бы  вносить  иск,
поскольку  существует  завещание,  а  очень  может  быть,   и   какие-либо
документы, передающие эти права институту.
   - Вот именно... Собственно, зачем  вы  ее  сюда  привезли?  -  спросила
сеньора Долорес, не пытаясь даже "играть в кошки-мышки". - У нас сейчас  и
без того серьезные заботы, а вы только напрасно усложняете положение.
   Я решил охладить свою клиентку.
   - Если вам не нравится, что я  приехал  с  сеньориной  Дали,  мы  можем
сейчас же уехать...
   Сеньора де Лима с беспокойством взглянула на меня.
   - Не говорите глупостей, сеньор. Я не за этим вас сюда пригласила.
   - Доктор Дали заслуживает полного доверия, - сказал я.  -  Кроме  того,
она  может  нам  пригодиться.  Она  знакома  с  Боннаром  и  была   первым
рецензентом творений Браго, переданных Боннаром профессору Сиккарди.  Если
нужно будет выяснить, как обстоят  дела  в  институте,  она  легко  найдет
предлог попасть туда.
   Сеньора де Лима несколько успокоилась, но особого энтузиазма по  поводу
моих слов не проявила.
   - Сейчас, действительно, пригодился бы человек, имеющий легкий доступ в
институт, но не знаю, не будет ли от вашей  знакомой  больше  хлопот,  чем
пользы. И уверены ли вы, что она не "рука" Боннара?
   - Я уже сказал, что полностью ей доверяю, - холодно возразил я.
   - Ну, хорошо, хорошо, - тяжело вздохнула сеньора де Лима. - Перейдем  к
делу. Муж говорил вам, что Марио сбежал от меня на  пути  домой.  Я  почти
убеждена, что он опять явится в Пунто де Виста. Точнее  -  к  моему  брату
или, что хуже, в институт. Да Сильва мне очень помогает. Он разослал людей
во все стороны. Благодаря ему мне удалось вчера поймать Марио.  Сеньор  да
Сильва -  обаятельный  человек,  у  него  наилучшие  намерения,  но  Марио
трудный, нервный ребенок. Я  не  хочу  нового  скандала...  Поэтому  и  не
обращаюсь за помощью в полицию.
   - В чем заключается моя роль?
   - Сейчас скажу. Марио вас не знает. Так получилось, что он до  сих  пор
вас не видел... - немного смутилась она. - Мне известно, что вы  хотели  с
ним поговорить... Поэтому я подумала, что вам будет легче установить с ним
контакт, объяснить ему...
   - Я считаю, что вы с мужем совершенно напрасно так  долго  не  доверяли
мне. Будучи вашим адвокатом, я должен знать все. Разве можно было скрывать
от меня, что Марио в этом деле поддерживает Боннара?
   - Это  неверно.  Марио,  как  вам  говорил  мой  муж,  не  интересуется
завещанием. Но он ненавидит моего мужа,  да  и  меня  не  любит...  -  она
вытерла платочком слезы.
   - Чем же могу помочь я?
   - Вы подождете здесь до вечера. Может  быть,  даже  переночуете...  Как
только мы узнаем, что Марио появился вблизи церкви,  вы  поедете  к  моему
брату и попытаетесь выспросить у Марио,  что  он  собирается  делать.  Вам
необходимо завоевать доверие мальчика. Вы это сумеете, если захотите.
   - А если Марио отправится прямо в институт?
   - Он не сможет туда добраться. Об этом позаботится да Сильва.
   - Значит, опять... - сказал я насмешливо.
   - Нет, нет. На этот раз речь идет не о том, чтобы его схватить.  Но  он
об этом не знает.
   - Ну а если он не появится у священника...  Ведь  он  может  где-нибудь
прятаться несколько дней.
   Она смутилась.
   - Видите ли... Уже сегодня к  вечеру,  самое  позднее  до  полуночи  он
должен быть там... Он готов сделать все...
   - Скажите откровенно, в чем тут дело? - спросил я  сухо.  -  Почему  вы
недоговариваете?
   - Нет, нет. Я ничего не скрываю. Дело  в  том,  что  сегодня  годовщина
смерти Хозе...





   Мы заканчивали ужин, когда в столовую вошел плотный мужчина, похожий на
боксера, и, остановившись за стулом да Сильвы, шепнул ему что-то на ухо.
   Сидящая рядом с хозяином Катарина на полуслове оборвала свой рассказ  о
последних течениях в литературе и вопросительно взглянула на него.
   - Простите, сообщение о Марио, - объяснил да Сильва.  -  Четверть  часа
назад его видели в двух километрах от деревни.
   - Ваша разведка работает отлично! - засмеялась Катарина,  которой  вино
слегка ударило в голову.
   - Это проще, чем вы думаете, - ответил хозяин. - Село лежит в  излучине
реки, которую пересекает шоссе.  Чтобы  добраться  до  деревни  с  севера,
необходимо перейти мост, расположенный в километре от нее. Мы решили,  что
вряд ли Марио  станет  переходить  реку  вброд,  поэтому  было  достаточно
наблюдать за мостом. Сейчас  полнолуние,  так  что  нетрудно  заметить  из
ближайших кустов, кто  идет.  Впрочем,  я  ожидал,  что  Марио  попытается
доехать  на  попутной  машине,  и  приказал  наблюдателям  окружить  весь,
полуторакилометровый отрезок шоссе между мостами.
   - Вы, вероятно, были отличным командиром, полковник, - серьезно сказала
Катарина, но мне показалось, что в ее голосе я уловил тень иронии.
   - Не из последних, - наклонил голову да Сильва.  -  Во  время  операции
под...
   - Простите, не пора ли вам уже  ехать,  сеньор?  -  обращаясь  ко  мне,
прервала его сеньора де Лима, которая но скрывала своего нетерпения.
   - Пускай сеньор адвокат  выезжает  минут  через  пятнадцать,  -  сказал
хозяин деловым тоном. - Может быть, выпьем еще?
   - А если Марио... - начала было Долорес, но  да  Сильва  остановил  ее,
подняв руку.
   - Не волнуйтесь, моя  дорогая.  Все  идет  так,  как  мы  предполагали.
Поэтому будет лучше, если сеньор адвокат окажется в доме вашего  брата  не
раньше Марио, а после него. Если Марио увидит там  постороннего  или,  что
еще хуже, заметит, что за ним следят, он может укрыться где-нибудь в  селе
или в саду около церкви.
   - Я думаю, будет лучше, если доктор Дали поедет со мной,  -  решительно
сказал я.
   - Конечно! Мы поедем вместе, - подхватила Катарина.
   Сеньора де Лима не скрывала недовольства.
   - Мне кажется, это ни к чему... Вы останетесь с  нами,  -  сказала  она
резко. - Утром я вас отвезу...
   - Я еду! - решительно повторила Катарина.
   - А может быть... - начал было да Сильва, но я не дал ему докончить.
   - Присутствие доктора Дали может очень пригодиться.  Ведь  Марио  видел
сеньорину Дали в институте и знает, что она была знакома с его отцом...
   - Помнит ли он ее? Это было так  давно,  -  сказала  сеньора  де  Лима,
пожимая плечами.
   - Вспомнит. А это может иметь большое значение. Ведь речь идет  о  том,
чтобы завоевать доверие мальчика.
   - Ты совершенно прав. Надо ехать, - подхватила Катарина.
   - А ваше мнение? - обратилась сеньора Долорес к хозяину.
   Да Сильва молча смотрел на Катарину. Было  видно,  что  в  нем  борются
противоречивые чувства.
   - Я бы очень хотел,  чтобы  сеньорина  осталась,  -  сказал  он  как-то
особенно мягко. - Скажу откровенно - я рассчитывал на  этот  вечер...  Но,
пожалуй, вы правы, - обратился он ко мне и, вздохнув, добавил. - Жаль...
   - Мы еще встретимся, - сказала Катарина с ангельской улыбкой.
   Я был зол на нее, но пытался не показать своей досады.
   - Мой дом всегда в вашем распоряжении, - несколько патетически произнес
да Сильва.
   Мы встали из-за стола. Хозяин  и  Долорес  де  Лима  проводили  нас  до
машины.
   - Советую оставить машину на  площади,  около  колодца.  Так  лучше,  -
сказал на прощание да Сильва.
   Мы тронулись. Луна действительно светила очень ярко, и я мог ехать,  не
зажигая фар.
   - Что это ты так с ним кокетничала? - дал я волю сдерживаемой ревности.
   - Симпатичнейший "мальчик", - коротко рассмеялась она.
   - Могла бы найти кого-нибудь получше. Это же старик!
   - Зато такой джентльмен... А профиль... прямо-таки римский сенатор...
   - Никак не думал, что...
   - Ну и глуп же ты, - прервала она  и  снова  засмеялась.  -  Я  отлично
повеселилась. Не думай, что я пьяна. В голове немного шумит, вот и все. Ты
и не заметил, что я смеялась над ним.
   Злость неожиданно покинула меня, хоть я не очень-то верил Катарине.
   - Могла бы, однако, не так ему поддакивать, - сказал я уже спокойнее.
   - Игра стоит свеч!
   - Не понимаю.
   - Не прикидывайся простачком.  Да  Сильва  -  основная  пружина  здесь.
Долорес и ее муж - не более чем марионетки в его руках. Дело  вовсе  не  в
смерти Браго, завещании  или  стремлении  выяснить  истину.  Это  игра,  в
которой ставка гораздо выше. Я еще не знаю, какова она,  но  чувствую  это
всем нутром... Атака да  Сильвы  направлена  на  институт.  Даже  личность
Боннара не имеет здесь значения. Хотя это,  я  думаю,  самый  грозный  его
противник. Впрочем, вероятнее всего, да Сильва действует не по собственной
инициативе. Ты можешь мне сказать, кто владеет местными плантациями?
   - Какое-то акционерное общество или концерн.
   - Необходимо узнать точнее. Это  очень  важно.  И  советую  тебе,  будь
осторожнее. Не очень-то влезай в  эту  аферу.  Это  может  испортить  тебе
репутацию.
   - Ты меня пугаешь, - сказал я откровенно. - Но откуда такие подозрения?
Что тебе говорил да Сильва, когда показывал магнолии?
   - Он пытался выудить у меня, что я знаю о нейродине. Надо  сказать,  он
делал это чрезвычайно умело. Ведь да Сильва, как ты сам видел, обаятельный
хозяин дома, - она снова засмеялась.
   - Ты повторяешься. Так что же ты ему сказала о нейродине?
   - Все... что известно официально. К тому же, честно говоря,  я  и  сама
знаю немногим больше, а может, и меньше. Однако я не стала разубеждать его
в том, что могу быть для него неплохим источником информации.
   - Не ожидал, что ты способна на  такую  игру.  Я  был  уверен,  что  он
вскружил тебе голову...
   - Мне надо будет как  можно  скорее  повидаться  с  Боннаром.  Если  бы
институт не находился под наблюдением соглядатаев да Сильвы, ты  отвез  бы
меня туда сегодня же.
   - Не требуй от меня нелояльности по отношению к семейству де Лима.  Они
мне доверяют. Вначале я должен был бы официально отказаться...
   - Это исключено. Они сразу же поняли бы,  в  чем  дело.  Теперь  ты  не
можешь идти на попятный. Пусть думают, что ты работаешь на них. Просто  ты
должен быть осторожным.
   - Ты требуешь от меня слишком  многого.  Это  противоречит  адвокатской
этике. Я не отношусь к разряду людей, которые...
   - Понимаю, - поспешно прервала она. - Пусть будет так. Но имей в виду -
тебе следует вести себя осторожно.
   - А ты не преувеличиваешь? Что из того, что он спрашивал  о  нейродине?
Любой может интересоваться...
   - Ты помнишь начало генеральского путча против Дартеса? Это и есть  тот
самый полковник да Сильва...
   - Который пытался арестовать Дартеса? Откуда ты знаешь?
   - Он сам мне об этом сказал.


   Площадь перед церковью была пуста. Жители деревни рано ложились  спать.
Только в одном окне - в доме владельца магазина - светился огонек.
   Я поставил машину у колодца,  как  посоветовал  да  Сильва.  Луна  ярко
освещала ступени и белый фасад церкви. Лишь  с  правой  стороны  несколько
невысоких деревьев отбрасывали короткие рваные тени.
   - А если Марио где-нибудь здесь поблизости? - шепотом сказала Катарина.
- Если он нас заметит или уже заметил...
   - Что делать. Прятаться мы не станем.
   Тишину нарушал только далекий лай собак. Мы поднялись по ступеням вверх
и остановились у боковой калитки. Я нажал  ручку.  Раздался  металлический
щелчок, и калитка, скрипя петлями, раскрылась.
   Идти в темноте по саду было не очень приятно. Казалось, что  за  каждым
деревом или кустом кто-то притаился. Наконец мы миновали обгоревшие  стены
пасторского дома и в глубине боковой аллеи увидели  свет  в  окнах  домика
Альберди.
   Горевшая в комнате лампа отбрасывала  светлую  полосу  на  цветник  под
окном и ближайшие кусты.
   Из домика не долетало ни звука.
   - Может, Марио еще нет... - прошептала Катарина.
   - Думаешь, нам стоит подождать?
   - Пожалуй, в этом нет смысла. Если он нас заметит...
   Я поднялся на крыльцо и осторожно постучал.
   За дверью было тихо.
   - Постучи громче.
   Я несколько раз стукнул в дверь, теперь уже довольно сильно. Глухое эхо
разнеслось далеко по саду.
   Но и на этот раз внутри домика ничто  не  шелохнулось.  Если  Марио  не
успел еще добраться сюда и был где-то поблизости, мой стук мог насторожить
его.
   Я нажал ручку. Дверь подалась.
   - Можно? - спросил я, задерживаясь  на  пороге,  но  ответом  мне  была
тишина.
   Пройдя темную прихожую, я остановился в дверях комнаты. Она была пуста.
На столе, рядом с раскрытой книгой, стояла чашка с чаем. Я потрогал  ее  -
теплая.
   - Ну что? - услышал я позади голос Катарины.
   - Альберди был здесь несколько минут назад.
   - Может быть, его неожиданно вызвали к больному?
   - Возможно... Или же... вышел с Марио.
   - Не видно, чтобы мальчик был здесь...
   - Что будем делать?
   Катарина задумалась.
   - Надо подождать, - немного помолчав,  сказала  она.  -  Но  обстановка
несколько усложняется. Если бы мы их застали дома, все было бы в  порядке,
а так... Ждать здесь в комнате? Это может походить на засаду. Ждать  перед
домом? Бессмысленно. Возвращаться? Еще хуже.
   - Я и думаю... Прежде всего действительно ли мы должны  опасаться,  что
Марио,   увидев   меня,   опять   попытается   скрыться?   Пожалуй,    это
преувеличение...
   - Не знаю, но учитывать это надо.
   В этот момент мне пришла новая мысль.
   - А что, если мы останемся здесь оба, но в определенный момент на сцене
появишься только ты. Скажем, подождешь на крыльце  и,  когда  увидишь  их,
пойдешь навстречу. Если Марио тебя узнает, все будет в порядке.
   - Ты думаешь, они уже встретились?
   - Вполне вероятно. Не исключено, что в этот  момент  они  находятся  на
кладбище.
   - Сейчас? Ночью?
   - Сегодня годовщина смерти Браго. Марио  непременно  захочет  навестить
могилу отца. Днем это может быть рискованно. Лампу они не погасили,  чтобы
люди да Сильвы думали, будто священник дома...
   - Пожалуй, твое предположение довольно правдоподобно, - соизволила  она
похвалить меня. - Ну так я ухожу, а  ты  оставайся  здесь.  Я  подожду  на
скамейке у крыльца.
   Оставшись один, я уселся в кресле и машинально потянулся за книгой. Это
был какой-то философский труд с многочисленными карандашными пометками  на
полях. Я  отложил  книгу  и,  взглянув  в  сторону  окна,  сообразил,  что
наверняка хорошо заметен снаружи.  Поэтому  я  вышел  в  прихожую.  Сквозь
закрытую дверь не долетало ни звука.  Я  вслушивался  в  тишину,  напрасно
пытаясь уловить хоть какой-нибудь признак присутствия Катарины.
   Так прошло несколько минут... Справа от входа, рядом с  единственным  в
прихожей  окном,  находилась  деревенская  печь,  в  углу  -   простенький
умывальник. Слева я заметил  небольшую  приоткрытую  дверь.  Чуланчик  был
тесный, но  хорошо  оборудованный.  Видимо,  служанка  священника  неплохо
заботилась о его земных потребностях.
   На крыльце скрипнула доска. Кто-то, вероятно  Катарина,  спускался  или
осторожно поднимался по деревянным ступеням. Потом я услышал  слабый  звук
шагов на  тропинке  и  снова  наступила  тишина.  Я  ожидал,  что  вот-вот
послышатся голоса, но из-за двери  и  окна,  прикрытого-только  сеткой  от
насекомых, до меня не долетало ни шороха.
   Время шло, а Катарина  не  возвращалась.  Может  быть,  она  вообще  не
уходила и ждала где-нибудь неподалеку от домика.
   Я вышел бы на крыльцо, но этим можно было все испортить. Так прошло еще
минут пять, потом десять... Мной овладевало беспокойство.
   Совершенно неожиданно раздался тихий стук в дверь. Я  уже  потянулся  к
ручке, когда сообразил, что это не Катарина и не Альберди.
   Ручка шевельнулась. Кто-то проверял, заперта ли  дверь.  Это  мог  быть
только Марио. Если он застанет меня здесь...
   Почти в последний момент я спрятался в чулан.  Через  щель  неприкрытой
двери я увидел мальчика в темной спортивной куртке. Узкие брюки еще больше
удлиняли  его  фигуру,  придавая  ему   скорее   вид   слишком   выросшего
двенадцатилетнего мальчика, чем семнадцатилетнего юноши.
   Марио прикрыл дверь и,  не  останавливаясь,  прошел  прямо  в  комнату.
Переступив порог,  он  остановился  и,  видимо,  убедившись  в  отсутствии
священника, попятился, но после минутного колебания быстро подошел к  окну
и задернул штору.
   Теперь при ярком свете я видел нахмуренное,  загорелое  лицо.  Короткие
вьющиеся волосы говорили о его негритянском происхождении. Катарина как-то
упомянула, что мать Хозе Браго была мулаткой.
   Марио сел в кресло около стола, однако потом встал и вышел в прихожую.
   Я почувствовал, как капли  пота  выступают  у  меня  на  лбу.  Если  он
заглянет в чулан... К счастью, он опять вернулся в комнату,  но  прошел  в
левую ее половину, так что я не мог его видеть. Я услышал  скрип.  Значит,
он  сел  за  стол.  Пожалуй,  для  меня  появилась  возможность  незаметно
выбраться из дома.
   Как можно осторожнее я начал открывать дверь чулана.
   Я находился уже в прихожей, когда услышал шаги - сначала на тропинке, а
потом на крыльце, - и опять юркнул в чулан. Глупейшее положение!
   Почти в тот же момент дверь отворилась, и вошел священник.
   - Марио! - крикнул он с порога.
   - Я здесь, дядя, - в голосе мальчика звучала тревога.
   Альберди вошел в комнату.
   - Куда ты подевался. Я тебя искал...
   - Тише! Прошу вас, говорите тише. Кто-то шатается вокруг дома...  Я  не
хочу, чтобы меня видели.
   -  У  тебя  обостренная  мнительность.  Возможно,  это  просто  забрела
собака...
   - Я видел... По парку болтаются какие-то люди. Наверное, от да  Сильвы.
Разве вы не видели на кладбище, как шевелились кусты?  Поэтому  я  оставил
вас... Но и здесь вокруг дома тоже шляются... Я видел женщину...
   - Наверное, Ноку?
   - Нет. Это была не деревенская женщина. Она ждала на крыльце, но  я  ее
обманул.
   - Что ты говоришь? Я нигде никого не видел...
   Однако Альберди  не  оставил  без  внимания  слова  мальчика,  так  как
вернулся в прихожую и закрыл входную дверь на засов.
   - Сначала умойся, - сказал он, возвращаясь в  комнату.  -  Ты  грязный,
словно ползал по оврагам. Помнишь, где умывальник?
   - Помню.
   Я быстро попятился, прикрывая дверь.  Немного  погодя  послышался  звон
посуды и плеск воды.
   Священник расхаживал по комнате.
   - Будешь спать на раскладушке. Она у меня на чердаке... Когда-то... еще
твой отец спал на ней, когда жил у меня несколько месяцев... Ты же знаешь.
   Плеск воды утих.
   Некоторое время царило молчание. Альберди передвигал столик.
   - Дядя... - неуверенно произнес Марио.
   Альберди подошел к двери.
   - Слушаю. Что скажешь, мальчик?
   - Ничего особенного. Я думал, что... -  Марио  неожиданно  замолчал.  -
Можно мне взять еще воды?
   - Возьми, возьми. Сейчас я принесу полотенце.
   Я опять услышал звон посуды и звуки льющейся воды.
   - Ты хочешь есть? - сказал Альберди.
   - Спасибо... Не очень...
   - Поешь, поешь. Вот  полотенце.  С  водой  немного  трудновато.  Движок
испортился, и бак на крыше пустой. Я ведь не разбираюсь в механике. Да это
и не столь уж важно. Мне достаточно того, что накачает старый Лукас.
   Теперь были слышны только шаги Альберди в прихожей.
   - Может, поешь печенки? - услышал я его голос у самой  двери  чулана  и
был уже почти уверен, что сейчас он обнаружит мое присутствие.
   - Спасибо... Спасибо. Я правда не голоден. Я очень хотел бы  поговорить
с вами...
   - Конечно,  поговорим...  Но  хотя  бы  попей.  Нока  сделала  отличный
напиток. Куда ты так спешишь с разговором? Ну, ну, признавайся,  -  бросил
Альберди не очень сурово, - уж не сбежал ли ты из дома?
   - Нет! Я был у моря... В Плайя де Оро. Мама и де Лима с врачом  решили,
чтобы я отдохнул... - добавил он с оттенком иронии в голосе.
   - Ты болел?
   - Э... Ничего я не болел... Если хотите знать, я и вправду  сбежал,  но
не из дома, а из санатория.
   Они прошли в комнату.
   - Мать знает, что ты здесь? - спросил священник уже немного суровее.
   - Если б знала, то меня здесь не было  бы!  -  неестественно  засмеялся
мальчик. - Я еще вчера пытался сюда попасть.  Но  напоролся  на  людей  да
Сильвы. Я им не дамся, потому что не собираюсь возвращаться ни в Плайя  де
Оро, ни домой! Если вам это не нравится, то я пойду!
   Наступила тишина. Я услышал звон стакана и скрип стула.
   - Никто тебя отсюда не гонит, - заговорил наконец Альберди. - Но матери
надо сообщить, иначе она будет волноваться.
   - Делайте, что хотите. Домой я все равно не вернусь!
   - Я думаю, нам удастся устроить  так,  чтобы  ты  на  несколько  недель
остался у меня. А почему ты так подчеркиваешь, что домой не вернешься?
   Марио не спешил отвечать.
   Я немного увеличил щель и через открытую дверь комнаты увидел Альберди,
сидящего за столом.
   - Это не мой дом. А впрочем...  -  начал  невидимый  из  моего  укрытия
мальчик и осекся на полуслове.
   - У тебя были какие-нибудь неприятности?
   Однако Марио не склонен был откровенничать.
   - Не переживай, мальчик. Все как-нибудь уладится,  -  ободряюще  сказал
Альберди.
   - Мне все равно. Вы мне скажите,  но  только  правду,  честно,  что  вы
думаете  о  моем  отце?   -   словно   преодолевая   какое-то   внутреннее
сопротивление, выдавил Марио.
   - Он был отличным писателем...
   - Я не о том. Это теперь говорят все. Я хотел бы знать, каким человеком
он был в жизни... Знаете... я... отца... помню... Хорошо помню. Но то, что
я помню, это только одна сторона. Отец всегда был ко мне очень  добр...  и
очень мудр! Он был самый умный... Таким и остался в моей памяти.  Но  ведь
тогда я был только ребенком и мог многого не замечать.  Я  его  любил!  Ну
скажите! Каким он был в действительности? Он был злым человеком? Пьяницей,
эгоистом?..
   - Что же тебе ответить? - сказал Альберди, медленно подбирая  слова.  -
Не стану скрывать, когда мы познакомились, он произвел  на  меня  приятное
впечатление. Потом он сильно изменился, но в то время я его  но  встречал.
Когда за два года до смерти он  приехал  сюда,  то  это  уже  был  больной
человек, нервный, страдающий от постоянных головных  болей...  Несомненно,
твой отец относился к разряду людей необычных и трудных в обыденной жизни.
Не  потому,  что  он  был  каким-нибудь   надоедливым,   вспыльчивым   или
эгоистичным. Насколько я знаю, он был тяжелым для окружающих прежде  всего
потому, что вел ненормальный образ жизни. Кроме того, он  проявлял  полную
беспомощность в быту, и для окружающих, а особенно для  мамы,  это  должно
было быть очень тяжело.  Обычную,  нормальную  работу  он  считал  потерей
времени и никогда не работал дольше чем  несколько  месяцев.  Кроме  того,
отличался упрямством, почти таким же, как  и  твоя  мать,  и  любой  ценой
стремился доказать свою правоту.
   - А верно, что он с вами ссорился?
   - Преувеличение. Правда, у  нас  были  довольно  горячие,  даже  бурные
споры. Но это касалось философских проблем. Ты же знаешь,  что  твой  отец
был, увы, неверующим... Расхождений  у  нас  было  множество!  -  Альберди
остановился. - Это правда. Он был упрям! - сказал он словно  про  себя.  -
Упрям до конца...
   - А мама его когда-нибудь любила?
   Священник долго не отвечал.
   - Вероятно, да. Иначе она не вышла бы за него замуж. И он  ее  любил...
По-своему.
   - А потом? Когда я был маленьким? Когда мама ушла...
   - Я же тебе говорил, что не видел его в то время. Если хочешь знать,  я
всегда был против этого развода. И не только потому, что я - священник. Но
не будем судить людей слишком строго. К тому же собственных родителей...
   - Мама отца не любила! И даже ненавидела! - взорвался мальчик.
   - Марио! Как ты можешь?! - воскликнул с упреком Альберди. -  Если  люди
ссорятся, это не всегда значит, что они ненавидят друг друга.
   - Я знаю, что говорю! Дело не в том, были  ли  у  них  скандалы...  Это
вообще не ругань... потому что отец не кричал. Да и мама,  если  и  скажет
порой что-нибудь со злости, так это вовсе не значит, что  она  обязательно
так думает... Но то, что она отца не любила, это я знаю наверняка. У  меня
есть доказательства.
   Скрипнул стул. Священник встал и подошел ближе к окну.
   - Что ты, мальчик, можешь знать... - начал он,  стараясь  говорить  как
можно мягче. - Ты помнишь  только  то,  что  делалось  у  вас  дома  перед
разводом. Позже - бракоразводный процесс... новая семья... А  ведь  прежде
чем ты появился на свет, они  любили  друг  друга...  Лишь  позже...  Этот
развод... Твои родители тяжко провинились... Не только перед богом,  но  и
пред тобой, и пред собой... Ты спрашиваешь, кто был в  этом  виноват?  Она
или он? Оба! А кто меньше, кто  больше?  Можно  ли  это  знать.  Никто  не
проникал в чужую совесть... А даже если бы... Но ты, дитя, не  суди  своих
родителей. Не надо.
   - Вы не то говорите! - прервал Марио. - Все не так. Я их  не  собираюсь
судить. А  если  говорю,  что  у  меня  есть  доказательства,  значит  они
действительно есть. Вы говорите, что мама когда-то любила отца.  Но  разве
можно презирать того, кого любишь?
   - Презирать? Откуда ты это взял?
   - Вы говорите, что мой отец был необычным человеком, что это можно было
заметить даже в то время, когда он еще не был  известен.  Значит,  вы  это
видели, чувствовали... Тогда почему же мама  этого  не  видела,  если  она
действительно его любила? Она даже не интересовалась тем, что он пишет. Не
знаю, прочла ли она при жизни отца хоть что-нибудь им написанное до конца.
Она просто считала, что это пустая трата времени. Только после его смерти,
когда все стали о нем говорить, она изменила свое мнение.
   - Не обижайся, дорогой мои, но ты еще слишком молод и смотришь  на  все
немного упрощенно. Я, например, остерегся бы употреблять такое слово,  как
"презирала". Твоя мама не сумела заметить его  таланта...  Она  просто  не
разбиралась в этом. И не удивительно -  ведь  большинство  критиков,  даже
известных, тоже его не заметило!
   - Но самый близкий человек - жена!
   - Нет, мой дорогой. Это не так просто. Можно  найти  массу  аналогичных
примеров в истории - Сократ, Руссо, римский цезарь Клавдий...  Кто  знает,
может  быть,  вблизи  труднее  разглядеть  величие?..  Я  сам,   признаюсь
совершенно откровенно, до смерти твоего отца не прочел  ничего,  абсолютно
ничего из написанного им. Лишь когда он получил известность... Я тоже  был
слепцом.
   - Но вы говорите, что уже тогда считали отца необычным...
   - Да. Это правда. Твой отец при первой  же  встрече  произвел  на  меня
сильное впечатление. Но это не значит, что я сразу  увидел  в  нем  гения.
По-разному необычен может быть человек.
   - Вы нарочно говорите так, чтобы доказать мне, будто мама  имела  право
не верить в талант отца. Но от неверия до абсолютного отрицания,  пожалуй,
далеко?.. Наверное,  есть  разница  между  этими  понятиями?  Если  бы  вы
знали... - он замолчал и уселся на край кровати.
   - Что случилось? Ты же можешь быть со мной откровенным.
   - Нет, нет. Лучше не спрашивайте...
   - Можешь не говорить, это твое право, а я не любопытен. Я спросил  лишь
потому, что ты сам начал.  Порой  лучше  поделиться  с  кем-нибудь  своими
огорчениями. Может, тебе легче было бы... понять.
   - Нет! Нет! Я просто не могу. Не то чтобы не хотел вам  сказать.  Я  не
могу! Я поклялся, что не скажу. Никому!
   - Что делать! Клятву надо  сдержать.  Надеюсь,  эта  клятва  никому  не
причинит зла?
   - Зла? Клятва? Эта наверняка нет! А зло? Если говорить о зле вообще, то
уже слишком поздно!.. - вдруг неестественно рассмеялся он. - Я думаю,  уже
уплыли тысяч шестьсот, а может, и  миллион.  Но  разве  можно  это  вообще
выразить деньгами?..
   Мне было видно, как Альберди подошел к племяннику и мягко обнял его  за
плечи.
   - Так нельзя... Надо взять себя в руки, - сказал он тихо.
   - Знаю, - Марио нервно повел плечами. - Но...  у  меня  нет  никого.  Я
один... Позвольте мне остаться у вас.
   - Конечно. Завтра я напишу маме, что ты останешься у меня на  некоторое
время. Тут спокойнее. Отдохнешь. Поговорим... Забудешь о неприятностях...
   - Это не легко.
   - Знаю. Но здесь, в деревне, человек как-то ближе к  природе.  А  стало
быть, ближе  и  к  Творцу.  Тут  легче  заметить,  сколь  незначительны  и
преходящи все наши жизненные невзгоды, малые и большие. Ибо что мы на этой
земле? Что наши дела?.. Я тоже  когда-то  смотрел  на  мир,  как  ты.  Мне
казалось, что все сговорились против меня, что меня никто не  понимает.  А
если взглянуть на это  теперь...  Важно  никому  не  причинять  зла,  быть
справедливым, иметь чистую совесть и самому уметь прощать.
   - Прощать? Легко сказать. Впрочем, у меня ни к кому нет  претензий.  Но
бывают обиды, которых не забудешь, которые нельзя забыть. Например, обида,
нанесенная кому-либо после смерти...
   - Если человек, которого несправедлива обидели, умер,  то  не  все  еще
потеряно.  Если  можешь  заставить  себя  искренне  покаяться,   то   бог,
безусловно, простит, а значит, простит и умерший. Порой суд божий требует,
чтобы человек понес кару и здесь на земле, но... кто может  оценить  смысл
решений Провидения?
   Марио вдруг поднял голову.
   - Скажите, дядя, но только честно, - сказал он с нажимом. -  Вы  верите
во все, что говорите? В своего бога и в его справедливость?
   - Верю! - очень серьезно ответил священник. - А ты не веришь? - спросил
он печально.
   - Не знаю. Ничего я не знаю. До того как мама второй раз  вышла  замуж,
мы два года жили у дедушки. Я был тогда еще маленьким. Бабушка  ходила  со
мной в церковь. До поры до времени это было  для  меня  забавой,  а  потом
превратилось в утомительное и скучное занятие. Когда я стал  побольше,  то
часто беседовал на религиозные темы с товарищами. Многие  были  верующими.
Некоторые - нет. Но это еще не значило, что  те,  которые  чаще  ходили  в
церковь, были лучше. Я стал задумываться, кому нужна эта вера? Одно  время
я сам стал ходить в церковь. Много читал. Однажды даже натолкнулся на вашу
статью. Я хотел получить ответ... Надеялся найти его в трудах теологов, но
не нашел. Все это слова, за которыми ничего нет...
   - Тогда ты и написал мне то письмо?
   - Нет. Это было раньше. Года  через  три  после  смерти  отца.  Я  даже
пытался писать на эту тему. Сначала за бога, а потом  против  него  и  его
справедливости... Это смешно, правда? Мне было тринадцать лет...
   - Дела величайшего  значения  не  поддаются  пониманию.  Одного  чтения
недостаточно. Надо верить. Чтобы увидеть в мире то, что  действительно  от
бога, необходима его воля.
   - Пустые слова. Вы мне сейчас скажете, что если кто-то был  обижен,  то
бог его вознаградит... Что и страдания могут быть благоволением  господним
для тех, кто им подвергается. Что это испытание...  Но  если  человек  был
несправедливо обижен уже после смерти? Что,  и  эту  несправедливость  бог
наказывает?
   - Не понимаю, - в голосе  священника  звучало  явное  удивление.  -  Ты
имеешь в виду тот случай, когда топчут память умершего? Очерняют его, да?
   - Не совсем... Но, скажем, что-то в этом роде. Что на этот счет говорит
религия?
   - Разумеется, такой поступок - грех. И бог его справедливо накажет.
   -  Ну  ладно.  Пусть   кого-то   даже   постигнет   кара   при   жизни.
Несправедливость обернется против тех, кто ее  совершил.  А  если  они  не
могут несправедливость исправить? Или даже не хотят? Самое большее думают,
что не были достаточно дальнозоркими и проиграли?
   - Я не очень понимаю, что ты имеешь в виду. Ведь если их постигла кара,
то это говорит именно о справедливости божией. А если они не хотят  понять
предостережения, тем хуже для них.  Бог  дал  им  возможность,  а  они  не
воспользовались ею. Тем больше их грех, и если  не  при  жизни,  то  после
смерти их ждет кара.
   - Ну ясно, адский огонь. Все это ерундистика. Вообще,  если  вы  хотите
знать, так я в эти загробные суды, ады, рай и чистилища не верю. И не надо
рассказывать мне сказки.
   Альберди отшатнулся. Мне показалось, что вот-вот на Нальчика  обрушится
поток слов. Однако он молчал. По-видимому, его  молчание  тяготило  Марио,
потому что он наконец решился его прервать.
   - Я... я... простите меня... - начал он неуверенно. - Я  не  хотел  вас
обидеть. Я только хотел  сказать,  что...  -  он  умолк,  не  в  состоянии
выбраться из затруднительного положения.
   - Я не обижаюсь, - сказал Альберди так тихо, что я едва  расслышал  его
слова. - Да и чего ради? На что я должен обижаться? Ты не веруешь?  Многие
не веруют. Только я думал... - он резко сменил тон. - Тогда в чем же дело?
Что ты хочешь от меня услышать? Ты  спрашивал  о  моих  взглядах.  Я  тебе
ответил.
   - Нет. В том-то и дело, что не ответили! - быстро возразил Марио.  -  Я
имел в виду не ад и рай, а то, может ли бессмертная душа, эта  субстанция,
освободившаяся от тела, может  ли  она,  по  вашему  мнению,  поддерживать
дальнейший контакт с миром, в котором жила? Или она совершенно отрезана от
него?
   Альберди сел в кресло.
   - Странно, что ты задаешь такие вопросы, - начал он немного  жестко,  -
коль сомневаешься в  существовании  бессмертной  души,  вечном  блаженстве
спасенных и в муках грешников.
   - Этого я не говорил. Я просто ничего не знаю. Я  имел  в  виду  только
загробную жизнь! А если говорить об аде, чистилище, рае, то простите меня,
все это кажется мне ужасно наивным. Так,  словно  бы  я  должен  верить  в
чертей с рогами, ангелов с крыльями, в  ведьм,  русалок,  привидения...  Я
думаю, и вы в них не верите?
   Опять надолго наступила тишина.
   - Ну... - начал как бы с сомнением Альберди. - Конечно,  я  не  верю  в
существование русалок, ведьм, привидений.  Но  ты  все  перепутал.  Ты  не
понимаешь сути проблемы. Ты говоришь, что представления о  рае,  дьяволах,
ангелах наивны. Это только потому, что  ты  сам  воспринимаешь  их  весьма
наивно, подобно простым смертным. Наивны твои  представления,  а  не  сами
понятия. Для меня в них скрывается неизмеримо более глубокое содержание.
   - Но...
   Альберди махнул рукой.
   - Оставим пока этот вопрос в покое. Я  думаю,  бесцельно  рассуждать  о
посмертных  судьбах  душ,  не  понимая  сути,  сверхъестественного  смысла
решений господних. Ну да бог с тобой! Попытаюсь тебе объяснить,  о  чем  я
думаю, не раздражая твоих сомневающихся ушей наивными понятиями, мудрец ты
мой! Не знаю, удастся ли мне это полностью, но попробую. Только скажи мне,
почему это тебя так сильно интересует? Разве ты не абсолютно убежден,  что
бестелесная душа - сказка, придуманная церковью? Ну скажи, не  думаешь  ли
ты все-таки, что в этом, быть может, есть какая-то доля  истины?  В  этих,
как ты их называешь, сказках?..
   - Теперь-то уж вы путаете, - обиделся Марио. - Я вовсе не говорил,  что
все это сказки. У меня есть факты...
   В этот момент кто-то постучал в дверь.
   Марио вскочил с кровати, беспокойно глядя на дядю.
   Стук повторился. Альберди поднялся с кресла и  движением  руки  показал
мальчику, чтобы тот остался в комнате. Потом вышел в прихожую,  закрыв  за
собой дверь.
   Воцарилась тишина.
   - Кто там?
   - Простите, пожалуйста, - услышал я приглушенный голос Катарины. - Могу
я видеть адвоката Эспинозу? Он сегодня вечером должен был быть у вас.
   - Я не знаю никакого адвоката с таким именем. Тут  никого  не  было,  -
холодно ответил Альберди.
   - Он был у вас два дня назад.
   - Да. Вспоминаю. Адвокат моей сестры. К сожалению, сегодня вечером я не
был дома...
   - Может быть, вы будете любезны открыть...
   Альберди  медлил.  По-видимому,  он  раздумывал,  что  делать.  Наконец
скрипнул засов, и я услышал звук раскрываемой двери.
   - Я Катарина Дали. Не знаю, говорил ли вам  обо  мне  Хозе  Браго...  -
сказала она очень громко, чтобы услышал Марио. - Мы познакомились с ним  в
институте Барта. Я  рецензировала  его  книги  для  профессора  Боннара  и
встречалась у него даже с сыном Браго. Правда, я не видела Марио  уже  лет
семь, но он меня, наверное, помнит...
   - Вы спрашивали об адвокате Эспинозе? - не  очень  вежливо  прервал  ее
Альберди. - К сожалению, его здесь нет...
   - Я приехала с ним вместе, - объяснила Катарина.  -  Мы  были  здесь  и
стучались к вам. Никто не отвечал. Эспиноза хотел дождаться вас.  Я  вышла
вам навстречу.
   - По-видимому, он куда-то ушел...
   - Я прямо-таки не знаю, что мне теперь и делать...
   Альберди явно хотел избавиться от нежданной гостьи.
   - Вероятно, он пошел искать вас... Может быть, ждет в машине... Если он
придет, я скажу, что вы были.
   - Я буду ждать у машины, - с сожалением сказала Катарина.  -  Спокойной
ночи.
   - Спокойной ночи.
   Альберди закрыл дверь на засов и вернулся в комнату.
   - Приходила твоя таинственная незнакомка, - сказал он Марио шепотом.  -
Говорит, ты ее знаешь...
   - Я слышал... Что-то припоминаю.
   - Так, может, лучше ее задержать?
   - Не знаю. Эспиноза - это мамин адвокат.
   - Ты ему не веришь?
   - Я никогда не видел его, но думаю, что это человек не из приятных.
   - На первый взгляд он производит неплохое впечатление. А что ты  знаешь
об этой женщине?
   - Отец ее даже любил... Но трудно что-нибудь сказать. Если она дружит с
этим адвокатом...
   - Они еще могут вернуться...
   - Лучше будет, если мы потушим свет, - подсказал Марио.
   Альберди не ответил. Он сел на кровать и задумался.
   - Надо снять с чердака раскладушку... - заметил он  немного  погодя.  -
Лестница стоит за домом...
   - Мне не хочется спать...
   - Да... так о чем же ты хотел мне рассказать? - неожиданно сменил  тему
священник.
   - А может, все-таки погасить огонь?
   - Как хочешь...
   Лампа погасла, скрипнула доска пола, потом кресло.
   - Ну, так что? - тихо спросил Альберди.
   - Сначала вы ответьте на мой вопрос.
   - Хорошо. Пусть будет так. Что я думаю  о  контактах  души  умершего  с
миром? На  мой  взгляд,  такой  контакт  возможен,  но,  как  правило,  он
односторонен,  точнее,  инертен.  Душа,  пожалуй,  должна  сознавать,  что
происходит в мире, который она покинула, но сама непосредственно не  может
вмешиваться в жизнь этого мира.
   - Почему вы так думаете? Почему контакт  может  быть  только  инертным?
Ведь если существует иной мир, в котором живут души после смерти, то,  мне
кажется,  тут  дело  лишь  в  различных  измерениях  этих  миров,  но  они
взаимосвязаны друг с другом. Ведь это не может быть мир, удаленный куда-то
в пространство, он должен быть рядом с нами.
   - О! - воскликнул Альберди. - Можно сказать, что ты и  прав  и  неправ,
ибо пространства для души, покинувшей тело, не существует. Так что  нечего
и говорить о том, далеко рай или близко. Локализация, действительно,  была
бы в данном случае наивностью. И с этими измерениями дело обстоит не  так,
как ты говоришь. Это  не  какой-то  мир  с  другими  измерениями.  Скажем,
обогащенный четвертым измерением в сравнении с  нашими  тремя.  Это  бытие
выходит за пределы всяких измерений!
   - Тогда как же при таких условиях можно говорить о контакте?
   - Создатель! Его посредничество! Благодаря ему бессмертной  душе  может
быть дано сознание того, что  после  смерти  тела  происходит  в  мире,  в
котором она жила. Ибо бог видит и знает все, а  благодаря  ему  душа  тоже
может это знать. Однако такой контакт скорее пассивен, так  как  решает  в
данном случае не человек, не его душа,  а  Создатель.  Душа  может  только
просить его о помощи.
   - Ну ладно! Допустим, все так и есть. А вы считаете, что  этот  контакт
бывает, то есть должен быть только односторонним? А не может ли такая душа
подать о себе какой-нибудь знак живым  людям?  Или  она  всегда  вынуждена
оставаться только пассивным наблюдателем?
   - Ты имеешь в  виду,  спиритические  сеансы?  Привидения,  бродящие  по
кладбищам или в старых замках? Ты же сам сказал, что это  сказки.  Я  тоже
так думаю.
   - Ну да, но иногда ведь происходят необъяснимые явления. Вот вы, веря в
загробное существование души, не отбрасываете полностью возможность  того,
что по воле божьей она каким-либо образом может проявить свое присутствие?
   - Я  такой  возможности  не  отрицаю.  Создатель  всемогущ,  -  ответил
Альберди и задумался.
   Некоторое время стояла тишина.
   Я подумал, что следовало бы воспользоваться  моментом  и  выбраться  из
ловушки. Правда, скрипучий пол мог выдать мое присутствие, но ждать,  пока
священник и его племянник не  отправятся  спать,  было  рискованно,  да  и
Катарина  в  любой  момент  могла  поднять  тревогу.  Я  начал  потихоньку
открывать дверь чулана.
   - Когда-то, давно, такие вещи, кажется,  случались  довольно  часто,  -
начал Марио. - Теперь ученые говорят, что это галлюцинации, иллюзии.  Даже
вы так думаете. А если бы что-нибудь подобное случилось...
   - Это надо было бы тщательно проверить, прежде чем дать более или менее
авторитетный ответ. Я, например, встречался с подобными случаями.  В  трех
случаях это была просто иллюзия,  а  в  двух  других  обыкновенный  обман.
Поэтому не удивляйся, что я так скептически отношусь ко  всем  "голосам  с
того света".
   - Почему вы сказали "голосам"?
   -  Ну,  потому  что  обычно   это   называют   "загробными   голосами".
Какие-нибудь звуки, потрескивание, шуршание, шаги, стук в окно.
   - Вы думаете, это всегда иллюзия или обман?
   - Не обязательно. Некоторые святые и праведники слышали голоса.
   - А если бы вы явно услышали голос умершего?
   - Каким образом? Во сне? Наяву?
   - Да. Скажем... - он снова помолчал. - Ну... по... телефону...
   - Ты решил надо мной посмеяться, - обиделся Альберди.
   - Нет. Я говорю совершенно серьезно. Если бы вы услышали голос умершего
по телефону...
   Скрипнула кровать.
   - Я приготовлю тебе постель, - сказал Альберди, вставая, а я  замер  на
пороге чулана. В любой момент мог зажечься свет.
   - Вы считаете, что я плету небылицы? Но нет! Поверьте мне!
   Опять заскрипела кровать.
   - Ну, хорошо, - донесся до меня шепот Альберди. - Если бы я услышал  по
телефону голос умершего, то  вывод  напросился  бы  сам.  Это  могла  быть
магнитофонная запись.
   - А если этот человек, этот голос... разговаривал с вами? -  воскликнул
Марио. - Отвечал на вопросы и сам их задавал?
   - Ты что, мальчик? - Альберди осекся, и только после  долгого  молчания
сказал доверительным тоном. - А не слышал ли ты случайно сам такой  голос?
Скажи честно.
   Марио долго не отвечал.
   - Да. Слышал, - ответил он наконец голосом, в  котором  явно  слышалась
дрожь. - Только... Умоляю вас, никому об  этом  не  говорите!  А  особенно
маме.
   - Это был голос твоего отца?..
   - А откуда вы знаете?
   - Нетрудно догадаться. Ты уверен, что это не мог быть голос с ленты?
   - Уверен. Мы с ним беседовали.
   - И этот человек сказал тебе, что он - твой покойный отец?
   - Нет. Он даже хотел, кажется, чтобы я его не узнал. Вначале  он  очень
сильно изменял голос. Особенно во время первой беседы...
   - Так этих разговоров было несколько?
   - Четыре. Первый - неполных два года назад... Но только  после  второго
разговора я стал подозревать, что это голос отца.
   Опять наступила тишина. Мне казалось, что  я  слышу  стук  собственного
сердца. Я был уже на полпути между чуланом и выходом,  но  в  этот  момент
совершенно забыл о себе.
   - Почему  ты  думаешь,  что  говорил  с  отцом?  -  неожиданно  спросил
Альберди, прерывая молчание. - Голос мог быть просто похож.
   - Нет! Это был он! Никто другой, только он! - убежденно повторил Марио.
- Тут дело не только в сходстве голоса, но  и  во  всем:  в  том,  как  он
обращался ко мне, в некоторых подробностях...
   - Расскажи мне о содержании ваших  разговоров  и  обстоятельствах,  при
которых все это  случилось.  Может  быть,  нам  сообща  удастся  разгадать
загадку.
   Альберди произнес это спокойно, словно  не  придавал  особого  значения
словам мальчика.
   Однако Марио не спешил с признаниями, и  это  должно  было  обеспокоить
священника. Он что-то сказал так тихо, что  я  не  расслышал.  Но  мальчик
ничего не ответил.
   - Ты, наверное, хочешь спать, - начал Альберди, явно пытаясь  выбраться
из затруднительного положения. - Можем  поговорить  утром.  Времени  будет
много.
   Однако это предложение дало совершенно противоположный результат.
   - Я вам скажу. Сейчас, - ответил Марио  голосом,  полным  сдерживаемого
напряжения. - Только вам я говорю об этом, потому что кому я могу  сказать
еще? Товарищи, учителя высмеяли бы меня, мама бы подумала, что  я  спятил.
Пожалуй, только вы один можете это  понять...  -  он  умолк,  собираясь  с
мыслями. - Первый разговор был, как  я  уже  говорил,  неполных  два  года
назад. Кто-то позвонил домой и попросил меня к телефону.  Голос  в  трубке
был  какой-то  странный...  Словно  кому-то  не  хватало  дыхания.   Слова
произносились с перерывами. Я спросил, кто говорит, в ответ  мне  сказали,
что знакомый, хороший знакомый. Тогда я спросил, как его зовут, но  ответа
не получил. Он сразу же начал задавать вопросы, как я себя чувствую, как у
меня дела в школе, что слышно дома и... помню ли я  еще  отца.  Я  отвечал
кратко, как это говорится, парой общих слов и опять попытался узнать,  кто
звонит,  но  услышал  только  "до  свидания",  и  связь  прервалась.  Мама
спрашивала, кто звонил, а я сказал,  что  какой-то  знакомый,  который  не
представился. Этого ей было достаточно. Но  мне  этот  разговор  показался
каким-то странным. Спустя три месяца этот... голос снова дал о себе знать.
На этот раз он звонил в школьный клуб. Он должен был хорошо знать, в какое
время я там бываю. Теперь голос был немного иным, более естественным и как
бы более знакомым. Он просил меня, чтобы  я  никому  не  говорил  о  нашем
разговоре. Он снова спрашивал, как мои дела в школе, не надо ли мне  чего.
Я сказал, что нет, и опять спросил его имя, но он только ответил, что  это
неважно, что, впрочем, я знаю его хорошо. И тогда он сказал мне "Хет".
   - Как? - не понял Альберди.
   - "Хет". Так мог сказать только  отец.  Никто  другой.  Это  было  наше
секретное слово. Вроде пароля, который мы применяли  только  в  величайшей
тайне во время игры в путешествие по  стране  Хет.  Мы  его  знали  только
двое... После этого разговора у  меня  было  странное  ощущение,  будто  я
говорил с кем-то очень близким... Конечно,  здраво  рассуждая,  я  вначале
категорически отбрасывал мысль, чтобы это мог быть голос отца. Я думал, не
галлюцинации ли у меня? Хотя я абсолютно не верю в духов и уж,  во  всяком
случае, ни за что бы себе в этом не признался, я начал интересоваться тем,
что люди вообще говорили и писали о смерти и о том, что делается после нее
с человеком... У одного из товарищей я  обнаружил  книги  о  спиритизме  и
оккультизме. Быть может, я был немного под их влиянием... Но мне не с  кем
было все это обсудить. И тогда я написал вам. Жаль, что из этого ничего не
получилось... Я начал ждать нового телефонного  звонка,  но  Он  заговорил
только через семь месяцев. К сожалению, ничего нового я не узнал. Лишь еще
больше убедился - это был голос отца. Но в то время  я  еще  не  отважился
спросить его, он ли это.
   - Где ты в это время был?
   - Опять дома. На этот раз вечером, и как-то так получилось, что  никого
дома не было. Отчим был в служебной  поездке,  а  мама  в  кино.  Разговор
протекал так же, как и предыдущие. Только в конце я спросил, будет  ли  он
еще звонить. Он сказал, что да, но не раньше чем через  полгода.  И  снова
просил  никому  об  этом  не  говорить.  Последний,  четвертый  телефонный
разговор был у нас три месяца назад. Это случилось в институте Барта.
   - Так, значит, ты был в Пунто де Виста  и  не  заглянул  ко  мне?  -  с
упреком сказал священник.
   - Я не мог. Было воскресенье и мы поехали с мамой и да  Лимой  в  "Каса
гранде" на целый день. В середине дня появился отец Алессандро. Когда  они
сели за бридж, я взял мотороллер и поехал в  институт.  Профессор  просил,
чтобы я обязательно побывал у него, когда буду в Пунто де Виста.
   - А мама знала, что ты поехал к Боннару?
   - Я не спрашивал разрешения, - гордо  ответил  мальчик.  -  Ну  вот,  я
беседовал с профессором, когда зазвонил телефон. Профессор сказал, что это
меня. Я испугался, что это мама. Но это был Он, и тогда я  его  спросил...
Он ли это... Но Он не ответил. Только сказал, чтобы я не  волновался,  что
все будет хорошо и что Он позвонит опять.
   - Тогда в чем же была разница между этим разговором и  предыдущими?  Из
того, что ты говоришь, ничего понять нельзя.
   Марио молчал.
   - Ты узнал что-нибудь новое, важное? - настаивал Альберди.
   - Да. Он сказал мне такое, о чем мог знать только мой отец. Такое,  что
касалось прошлого... И оказалось, что все это было правдой, - добавил он с
какой-то непонятной злостью.
   - Говори яснее. В чем было дело?
   - Нет. Нет. Этого я вам сказать не могу. Говорю вам - не могу.
   - Ну что же делать. Коль не можешь, то не можешь.
   - А  что  вы  обо  всем  этом  думаете?  -  послышался  вопрос,  полный
нетерпеливого ожидания.
   - Что?.. Странно все это выглядит. Но скажу тебе одно. Я не верю в  то,
что это был твой отец. Будь спокоен. Духи не  разговаривают  с  живыми  по
телефону. Там, на другом конце провода, должен был быть живой человек.
   - Вы так думаете только потому, что это был телефон? А чем телефон хуже
голоса с неба? Или внутреннего голоса, как у святой Иоанны? А если  бы  вы
слышали голос без телефона, скажем,  среди  ночи,  в  комнате,  идущий  от
портрета или вообще неизвестно откуда? Или голос,  издаваемый  облаком  на
спиритическом сеансе? Почему только такой  способ  разговора  должен  быть
более приемлемым для духов?
   Альберди, по-видимому, не собирался упорствовать.
   - Дело не в  телефоне,  а  в  том,  что  загробный  голос  вообще  надо
исключить. В наши времена подобные явления, увы, не случаются.
   - Если вы верите, что это могло произойти  несколько  веков  назад,  то
почему оно не может случиться и теперь?
   - Не о том речь,  -  начал  нервничать  священник.  -  Я  хотел  только
сказать, что нет достаточных доказательств. Любой такой  случай  следовало
бы тщательно проверить. Выводы  следует  делать  очень  осторожно.  Теперь
пойдем спать, а завтра мы с тобой еще раз обсудим  все  "за"  и  "против".
Если ты так веришь в то, что слышал голос отца, то я  не  собираюсь  этого
отрицать. Но  то  "ваше"  слово  еще  не  доказательство.  Его  мог  знать
кто-нибудь, услышать от твоего отца...
   - Вы думаете, что я несу чепуху. Хорошо. Можете так  думать.  Считайте,
что это бред, галлюцинации, а я - не в  своем  уме...  Но  этот  последний
разговор был при профессоре...
   - Я тебе верю. Завтра поговорим...
   Священник встал с кровати, и я почувствовал, что он идет в мою сторону.
Я отступил к чулану, зная, что если сейчас зажжется  свет,  то  спрятаться
уже не успею.
   К счастью, Альберди сразу прошел к двери и, отодвинув засов,  осторожно
приоткрыл ее. Некоторое время он прислушивался, потом вышел на крыльцо.
   - Иди. Никого нет! - прошептал он.
   Тень Марио промелькнула мимо  меня.  Я  слышал,  как  священник  и  его
племянник спускаются по ступенькам на тропинку.
   Шаги стихли. Через минуту до  меня  долетел  глухой  удар  о  стену  со
стороны чулана. Видимо, к крыше приставили лесенку. Нельзя было терять  ни
минуты. Дверь была раскрыта. На крыльце никого не было. Альберди  и  Марио
находились по другую сторону домика. В принципе я  мог  теперь  подойти  к
ним, сделав вид, будто  только  что  пришел.  Но  не  вызвало  ли  бы  это
подозрений?  Несомненно,  обстоятельства  не  благоприятствовали  попыткам
завоевать доверие мальчика.
   Я осторожно спустился  с  крыльца  и  по  аллее  пошел  к  калитке.  На
лестнице,  ведущей   к   церкви,   я   встретил   Катарину.   Она   вконец
изнервничалась.
   - Куда ты запропастился?  Я  уже  хотела  искать  полицейский  участок.
Думала, ты лежишь где-нибудь с разбитой головой. По саду  бродят  какие-то
подозрительные типы.
   - Это люди да Сильвы. Что касается меня, то если я расскажу тебе, ты не
поверишь! Я оказался в глупейшем положении.
   Я вкратце пересказал ей все, что со мной приключилось и что я  услышал.
Катарина сначала подтрунивала надо мной, но потом посерьезнела, и нетрудно
было заметить, что все услышанное произвело на нее сильное впечатление.
   - Заночуем в ближайшем мотеле,  а  утром  ты  привезешь  меня  сюда,  -
сказала она, когда мы были уже на шоссе. - Я завтра еще раз попытаюсь сама
поговорить с Марио и его дядей. А может  быть,  и  с  Боннаром,  вместе  с
Марио. Жди открытий!
   Я был удивлен тоном, которым она это сказала.
   - Все гораздо сложнее, чем я думала.
   - Ты считаешь, Хозе Браго жив?
   - Не знаю. Ничего не знаю, - отрицательно покачала она головой,  однако
я не был уверен в том, что Катарина говорила правду.





   В Пунто де Виста я снова оказался лишь спустя четыре дня после памятной
ночной поездки. Тогда Катарина  передумала,  и  мне  пришлось  отвезти  ее
домой. Она собиралась на следующий день сама съездить туда и поговорить  с
Альберди и Марио.
   Я не мог себе простить, что чуть было не скомпрометировал себя в глазах
священника и юноши. Правда, подслушанный разговор дал мне  больше,  чем  я
мог ожидать от непосредственной встречи с Марио, но контакта с мальчиком я
не установил и смогу ли в дальнейшем завоевать его доверие - не  известно.
Чтобы как-то сгладить  неловкость,  я  позвонил  мужу  сеньоры  Долорес  и
сообщил, что Марио находится у Альберди и не собирается оттуда  бежать,  а
также предложил, чтобы сеньора де Лима послала брату  короткое  письмо,  в
котором дала бы согласие на  продолжительное  пребывание  мальчика  в  его
доме.
   На следующий день я пытался было дозвониться до Катарины, но дома ее не
оказалось, а в университете мне сказали, что она на совещании. Когда же  я
позвонил вторично, то она уже ушла. Ее  домашний  телефон  не  отвечал  ни
вечером, ни следующие два дня, так что я совершенно потерял с  нею  связь.
Вначале я пробовал утешить себя тем, что она поехала в Пунто де Виста,  но
потом понял, что она просто избегает разговора со мной.
   Семейство де Лима не хотело терять времени,  и  в  среду  мне  пришлось
заняться  вопросом   эксгумации.   Я   неожиданно   легко   завершил   все
формальности, связанные с самим актом и  судебно-медицинской  экспертизой.
Несомненно, у де Лимы была рука  во  влиятельных  судебных  и  полицейских
кругах. Эксгумацию назначили на пятницу в первой половине дня.
   В Пунто де Виста я выехал  в  этот  день  очень  рано,  так  как  решил
поговорить с Альберди и Марио до прибытия комиссии и де  Лимы.  Утро  было
ясное, но более холодное, чем обычно  в  эту  пору  года.  Кратковременный
ночной дождь прибил пыль, покрывавшую шоссе  после  многомесячной  засухи,
так что я наслаждался утренней прохладой.
   Альберди я не застал ни дома, ни в саду. На крыльце сидела старая худая
индианка и перебирала  овощи.  Она  сказала,  что  священника  нет  и  он,
наверное, в церкви, потому что плотник должен был  налаживать  там  амвон.
Когда я спросил, дома ли Марио или он тоже в церкви, старуха подозрительно
глянула на меня черными, глубоко запавшими глазами и повторила еще раз:
   - Святой отец должен быть в церкви...
   Я понял, что из нее больше ничего  не  вытянешь,  и  пошел  в  церковь.
Священник действительно был там. Увидев меня, он вроде бы встревожился, но
тут же лицо его  приняло  спокойное  выражение,  и  мы  довольно  сердечно
поздоровались.
   - Я уж и не ждал вас... - сказал он, словно оправдываясь.
   - Мне хотелось побеседовать с вами до приезда комиссии, которая  должна
прибыть через час.
   - Пройдем в ризницу. - Он дружески взял меня под руку.
   - В воскресенье вечером я был у вас, но...
   - Знаю. Мне говорила ваша знакомая,  сеньорина  Дали.  Она  еще  дважды
приезжала сюда. Мы беседовали долго и откровенно,  -  последнее  слово  он
подчеркнул, как мне показалось, немного неприязненным тоном, но тут же его
лицо прояснилось.
   Мы вошли в ризницу. Альберди присел на диванчик у окна, движением  руки
указав мне на место рядом с собой.
   - Слушаю вас, сеньор адвокат.
   - Как вы, вероятно, знаете, есть серьезные основания предполагать,  что
Хозе Браго жив, - начал я, желая как можно скорее перейти к сути  дела.  -
Быть может, он даже скрывается здесь в институте.
   Альберди внимательно смотрел на меня.
   - То же самое мне говорила ваша знакомая. Но думается, это  невозможно,
- заметил он довольно категорически. - Я видел Хозе после смерти...  Я  же
его хоронил.
   - И вы уверены, что это были останки Браго?
   - Я  просил,  чтобы  ненадолго  приоткрыли  гроб.  Правда,  Хозе  очень
изменился, как обычно бывает после долгой изнурительной  болезни.  Но  это
определенно был он.
   - А уверены ли вы, что  труп  не  был  загримирован?  Не  была  ли  это
восковая кукла?
   -  Ну  что  вы!  -  с  негодованием  ответил   Альберди   и   замолчал.
Чувствовалось, что его что-то гнетет. И вдруг поспешно, словно  желая  как
можно скорее сбросить с себя какой-то груз, он заговорил. - Я совершил над
ним последнее помазание. Я имел на это право. Я имел  право  свершить  над
ним таинство условно. "Si capax es". Дело в том, что  я  с  ним  беседовал
перед смертью и у меня есть основания предполагать, что он вернулся в лоно
святой церкви...
   - Так вы его видели перед самой смертью?!
   - За две недели.
   - И вы хорошо рассмотрели его? Это точно был он?
   Альберди задумался.
   - Откровенно говоря, - начал он медленно, словно колеблясь, - в комнате
было сумрачно. Хозе раздражал свет. И  голова  у  него  была  забинтована.
Незадолго перед этим ему сделали операцию... Но лицо я  видел.  То  самое,
что и позже, после смерти... Это наверняка был он,  -  решительно  добавил
Альберди. - Прежде всего голос. Тот же голос,  та  же  манера  говорить...
Несомненно.
   - А потом, когда вы раскрыли гроб, в нем были останки  того  же  самого
человека?
   Священник опять заколебался.
   - Тогда я не сомневался. Но теперь, если подумать, не уверен. Однако  в
гробу определенно был труп!
   - Следовательно, за две недели до смерти Браго исповедовался? -  сменил
я тему.
   - Нет, нет, - поспешно покачал он головой. - Об этом не  могло  быть  и
речи. Вы не знали Хозе. Но из того, что  "он  говорил,  я  понял,  что  он
готов... соединиться с богом. Поэтому позже я почувствовал себя  вправе...
Хозе был очень рад, когда я пришел к нему. Я думаю, он даже ждал меня.
   - А вы могли бы пересказать мне содержание этой  беседы?  Строго  между
нами. Возможно, то, что говорил  Браго,  прольет  дополнительный  свет  на
дело. Разумеется, если вы связаны тайной...
   - Он не требовал этого, хотя  разговор  был  достаточно  доверительным.
Однако не думайте, что я опасаюсь вашей нескромности. Просто мой  рассказ,
вероятно, не будет представлять никакой ценности.  Я  мог  забыть  детали.
Ведь прошло уже больше шести лет. Словом, не  ожидайте  подробностей.  Мне
запомнилось, что, когда я вошел в изолятор, Хозе спросил, кто пришел, хотя
и смотрел на меня. Он уже очень плохо видел: поражение зрительных  центров
или как это там называется... Он постепенно терял зрение. Кроме того,  как
я уже говорил, в комнате было темновато.
   Мне вспомнилась прочитанная несколько дней назад книга Браго.
   - Я уже не помню точно, что он говорил. Во всяком случае,  просил  меня
после его смерти присматривать  за  Марио.  Вернее,  -  священник  немного
смутился, - он просил уговорить сестру, чтобы она  дала  согласие  на  то,
чего он требовал в завещании, но о чем  шла  речь,  сказать  не  хотел.  Я
возразил ему, что до тех пор, пока не знаю, что содержится в завещании, не
могу этого сделать. Мой отказ он воспринял спокойно.  Даже  согласился  со
мной. Потом  мы  перешли  на  философские  проблемы.  И  именно  тогда  он
заговорил о вечной жизни. Он сказал, что верит в нее.
   - А вы убеждены, что он имел  в  виду  загробную  жизнь  в  религиозном
значении этого слова? Что это не была в определенном смысле метафора?
   - Это не было метафорой. Правда, он тут же  заметил,  что  католические
философы и вообще любая религия понимают вечную жизнь неправильно... Но  я
уверен, что он воспринимал ее как неоспоримый факт, как  реальность.  А  в
его устах это означало огромный шаг к богу.
   - Понимаю. Но о существовании  бога,  связи  душ  с  богом,  рае...  Вы
понимаете, что я имею в виду?
   - Вы слишком многого требуете, сеньор адвокат. Хозе  был  непокорным  и
упрямым человеком... Кроме того, если  даже  он  начинал  понимать  вечную
истину, то, безусловно, не мог говорить об  этом  тем  же  языком,  что  и
простой крестьянин из Пунто де Виста или даже вы или я... Он должен был бы
это переложить на язык собственных понятий...  Да.  Хотя  он  ни  разу  не
произнес слово "бог", я знал,  что  он  его  ищет,  что  наконец  начинает
замечать, чувствовать  его  милость.  Скажу  вам,  я  даже  думал,  что  в
завещании окажется что-то вроде признания веры. Но ему не  хватило  отваги
на решительный шаг...
   - А не говорил ли  он  вам  чего-либо  о...  цене,  которую  приходится
платить за бессмертие? - спросил я, внимательно глядя в лицо Альберди.
   - Откуда вы знаете? - В глазах его отразилось изумление.
   - Вы  читали  "Грань  бессмертия"  -  последний  роман  Браго,  вернее,
последний из тех, что Боннар решил показать миру? Этот роман появился  две
недели назад.
   - Увы... Я редко бываю в городе. Даже не  знал,  что  вышло  что-нибудь
новое.
   - Вы должны прочесть его. Как можно скорее. Подозреваю, что в нем можно
найти ключ к загадке Браго. И... что это,  по  сути  дела,  его  признание
веры, - я почувствовал, что в моем голосе против воли прозвучала ирония.
   Однако Альберди  настолько  был  взволнован  новостью,  что  ничего  не
заметил.
   - Я должен прочесть его. Сегодня же. После обеда пойду в город...
   - Я видел эту книжку у да Сильвы. Может, вы возьмете у него?
   Альберди подозрительно взглянул на меня.
   - Я бы предпочитал... - он замялся. - А, пусть будет так,  -  переменил
он решение. - Пошлю ризничего с письмом.
   Стоявшие в углу ризницы старые часы начали вызванивать десять.  Ожидая,
когда умолкнут последние удары, я раздумывал, стоит ли раскрывать Альберди
все те сомнения, которые за последние  несколько  минут  родились  в  моей
голове.
   - Как свойственно  Браго,  его  роман  полон  философских  аллегорий  и
сложной символики. Я попытаюсь в основных чертах пересказать содержание, а
вы уж сами разберетесь, - сказал я, решив ограничиться пересказом  фабулы.
- В принципе это психологические переживания слепнущего художника,  причем
он  начинает  постепенно  терять  зрение  во  время   работы   над   самым
значительным произведением своей жизни - гигантской  стенной  росписью.  О
создании такого произведения он мечтал много лет, борясь с  превратностями
судьбы, нуждой, безразличием, непониманием. И вот, когда  он  оказался  на
пороге воплощения своей мечты, она становится для него  недосягаемой.  Так
кончается первая часть книги.
   Во второй части развитие действия принимает неожиданный оборот.  Слепой
художник добивается славы и  признания,  но  причина  этого  отнюдь  не  в
художественных достоинствах картин,  созданных  перед  потерей  зрения,  и
неоконченной росписи, которую он считал своим высшим достижением. Славу  и
богатство ему принесла картины,  которые  он  писал,  будучи  уже  слепым,
пытаясь обмануть окружающих, скрыть  от  любимой  женщины  свое  увечье  и
оттянуть момент полного поражения. Таким образом, герой романа в  принципе
добивается того, к чему стремился. Но вкус победы горек. Его мучит вопрос,
действительно ли произведения, которые он сейчас  создает,  можно  считать
прекрасными или же просто сам факт, что их писал слепец, является истинной
причиной успеха и признания? Увы, сам он никогда не сможет оценить  их  по
достоинству... Так заканчивается вторая часть.
   В третьей части действие  постепенно  развивается  как  бы  в  обратном
порядке. Вокруг некоторых картин слепого  художника  идут  споры,  которые
носят странный характер: каждый по-своему  понимает  суть  рассматриваемых
картин. Однако все сходятся на  том,  что  у  них  высокие  художественные
достоинства, и все сомневаются в том, действительно ли художник был  слеп,
когда писал их. Герой романа, желая доказать, что они неправы,  предлагает
написать новую картину в присутствии экспертов.  Эксперимент  ожидается  с
большим интересом, к тому же он представляет собой отличный рекламный  ход
для импресарио художника. Отказ в таких условиях явился бы  самоубийством,
но тем не менее художник не появляется перед комиссией. Он тоже производит
эксперимент -  уже  своим  отсутствием  художник  дает  в  руки  ценителей
доказательство, что если бы он был слеп, то не смог бы  написать  картину.
Но  и  таким  путем  он  не  может  ничего  добиться.  Тогда  он  начинает
подозревать, что все, что он слышит, - фикция, игра, инсценированная с той
целью, чтобы он  не  надломился,  потеряв,  как  слепец,  все  надежды.  И
все-таки он не показывает своих сомнений и не прерывает работы. Почему?  -
он не знает сам. Вероятнее всего потому, что женщина, которую он  любит  и
которая, как он  предполагает,  была  инициатором  этой  игры,  не  должна
сомневаться в том, что он счастлив. Так кончается роман.
   - Странная вещь... - вздохнул Альберди. - Однако вы говорили,  что  это
своего рода авторская исповедь. Я не совсем понимаю, что  здесь  общего  с
вечной жизнью, верой и религией?
   - Я пересказал только действие.  Это  как  бы  внешняя  оболочка...  По
существу все вращается  вокруг  проблемы  бессмертия.  Отсюда  и  название
книги.  Это  бессмертие  понимается,  пожалуй,  тоже  символически.  Герой
совершенно не ценит ни богатства, ни славы в смысле, так сказать, бренном.
Он мечтает о бессмертии, выражающемся не только в вечности произведений  в
человеческой памяти, но основывающемся, прежде всего,  на  их  способности
вызывать волнение, радость общения с ними. Однако это тоже, пожалуй,  лишь
один из аспектов книги. Это мнение не только Мое, а прежде всего сеньорины
Дали. Потеря зрения, по ее мнению,  представляет  собою  в  данном  случае
нечто вроде символа смерти.
   - Я не совсем понимаю...
   - Наверное, я не очень ясно выражаю свои  мысли.  Впрочем,  это  трудно
пересказать, надо прочесть самому. Тогда вы почувствуете, что имел в  виду
автор. Герой все время находится на  пороге  бессмертия  и  не  может  его
переступить. Ему кажется, что он уже позади, а потом оказывается, что  это
иллюзия. К тому  же  за  это  бессмертие  он  постоянно  вынужден  платить
определенную цену, все более  высокую.  В  конце  концов  он  даже  платит
сознанием личного существования, если мы примем, что  "собственная"  жизнь
произведений представляет  собой  именно  это  существование,  продолжение
попыток достичь бессмертия. Вы меня понимаете?
   Альберди молчал, бессознательно кивая головой  в  такт  каким-то  своим
мыслям, потом неуверенно сказал:
   - Я обязательно должен прочесть сам... - он еще раз кивнул  головой.  -
Однако, мне кажется, вы правы... А я был глуп... Какая наивность, - горько
вздохнул он. - Я не понимал, о чем он говорил... Интересно, когда Хозе это
написал? - вдруг вернулся он к обычному деловому тону.
   - Сеньорина Дали утверждает, что "Грань бессмертия" - самое позднее  из
опубликованных произведении Браго. Возможно, он окончил  эту  книгу  перед
самой смертью, если, разумеется, отбросить  фантастические  предположения,
будто последние книги Браго -  результат  работы  машины,  пишущей  в  его
стиле.
   - Она говорила об этом. Но из всего сказанного вами я делаю вывод,  что
это исключено. Я даже начинаю скорее верить, что Хозе жив, а в  его  гробу
покоятся останки другого человека.
   Я взглянул на часы. Комиссия могла прибыть с минуты на минуту, а  я  не
успел выяснить даже половины того, что имело решающее значение  для  моего
дальнейшего поведения. Следовало поторопиться.
   - Вы  позволите  задать  вам  несколько  вопросов?  Прежде  всего  меня
интересует  младший  Браго.  Он  что,  действительно  страдает   какими-то
психическими расстройствами?
   - А  что  вам  по  этому  поводу  известно?  -  Альберди  подозрительно
посмотрел на меня.
   - Ваша сестра и шурин говорили, что Марио  чувствует  себя  неважно,  -
сказал я уклончиво, пытаясь скрыть замешательство. - Впрочем, уже сам факт
многократного бегства... Кроме того, нервозность, галлюцинации...
   - О галлюцинациях вы слышали от моей сестры и шурина или  от  сеньорины
Дали? Вспомните! Это очень важно.
   Опять вместо того, чтобы отвечать на вопросы, священник задавал их.
   - Я этого не слышал ни от сеньоры Долорес, ни  от  ее  мужа.  Однако  я
хотел бы узнать, не замечали ли вы раньше у Марио  каких-либо  психических
нарушений? - перевел я разговор на более безопасную почву.
   Альберди некоторое время раздумывал.
   - Видите ли... - начал он не очень уверенно. - На мой взгляд, он  всего
лишь несколько неуравновешен, а это  не  болезнь.  То,  что  вы  называете
галлюцинациями,  может  иметь  самое  естественное  объяснение.  Если   же
подтвердится предположение, что Хозе жив...
   Кто-то постучал в дверь ризницы. Священник открыл ее. На пороге  стояла
старая индианка.
   - Приехали господа... Спрашивают ваше преподобие...
   - Мы идем! - коротко ответил Альберди и кивнул мне. Я тоже поднялся, но
прежде чем мы вышли из ризницы, схватил его за рукав и задержал на минуту.
   - Марио у вас? - спросил я, понижая голос. - Я хотел бы  обязательно  с
ним поговорить. Помогите мне.
   Он пристально посмотрел на меня, но я не  почувствовал  в  его  взгляде
недоверия.
   - Марио нет, - сказал он, словно оправдываясь. -  Вчера  вечером  здесь
опять была ваша знакомая.  Я  уже  знал,  что  сегодня  должна  состояться
эксгумация, и сказал ей об этом. Она предложила забрать мальчика  на  весь
день на прогулку. Для Марио это было бы  слишком  сильным  потрясением.  Я
думал, вы знаете...
   - Я не виделся с сеньориной Дали четыре дня.
   - Откуда же тогда вы знаете о тех галлюцинациях?
   - Я скажу вам позже. Сейчас у нас нет времени. Комиссия уже,  наверное,
ждет нас, - попытался я выиграть время.


   В группе мужчин, ожидавших нас перед  церковью,  я  лично  знал  только
двоих: следователя Кастелло и де Лиму. Меня удивило присутствие  какого-то
почтенного,  полного  достоинства  священника.  Оказалось,  это  был  отец
Алессандри,  близкий  друг  семейства  де  Лима  и  коллега  Альберди   по
семинарии, а сейчас одно из наиболее влиятельных лиц в курии.
   В качестве эксперта был приглашен профессор Гомец, известный специалист
в области судебной медицины. Его  сопровождал  молодой  врач-ассистент,  а
также дантист, в течение  нескольких  лет  лечивший  Хозе  Браго.  Видимо,
деятельный де  Лима  не  щадил  ни  трудов,  ни  денег,  чтобы  результаты
экспертизы не вызывали никаких сомнений.
   После  взаимных  представлений  Альберди  провел  нас  к  кладбищенским
воротам, где уже ожидали два деревенских полицейских и нанятые  в  деревне
землекопы. Оставив одного полицейского у ворот,  чтобы  он  не  пускал  за
забор собравшихся зевак, мы по узкой тропинке двинулись между могилами.  В
основном это были заброшенные могилы  бедняков,  только  вблизи  церкви  я
заметил несколько  памятников,  вероятно  поставленных  много  десятилетий
назад.
   Могила Хозе Браго находилась в глубине кладбища, почти у  самой  стены,
идущей вдоль  западного  склона  холма.  На  новой,  по-видимому,  недавно
положенной плите блестели золоченые буквы и цифры. Мы  остановились  возле
могилы,  разбившись  на  группы.  Следователь   Кастелло,   сопровождаемый
протоколистом, подошел к Альберди и, чтобы все слышали, громко обратился к
нему:
   -  Спрашиваю  присутствующего  здесь  священника  Эстебано   Бартоломео
Альберди, настоятеля прихода Пунто де Виста, может ли он подтвердить,  что
на этом месте дня 25 марта 1979 года в его присутствии был захоронен  гроб
с телом, признанным телом Хозе Браго, писателя, родившегося в 1940 году  в
Рио-де-Жанейро, умершего 20 марта 1979 года в  институте  нейрокибернетики
имени Сэмюэля Барта, вблизи Пунто де Виста?
   - Да, - ответил Альберди.
   - Спрашиваю священника Эстебано Альберди, -  продолжал  следователь,  -
дает ли он согласие на вскрытие могилы, признанной могилой вышеупомянутого
Хозе Браго?
   На мгновение взгляд Альберди встретился со взглядом Алессандри.
   - Даю согласие! - я уловил в его голосе беспокойство.
   - Прошу вскрыть могилу, - обратился Кастелло к землекопам.
   Я подошел к следователю.
   -  Вы  сообщили  об  эксгумации  профессору  Боннару?   -   спросил   я
полушепотом.
   - Не думаю, чтобы в этом была необходимость, - лаконично ответил тот и,
обращаясь к полицейскому, стоявшему по другую сторону могилы, приказал:  -
Сержант! Уберите этих детей!
   Движением головы он показал на  кладбищенскую  стену,  на  которой  уже
пристроилось   несколько    деревенских    сорванцов,    с    любопытством
рассматривавших нас.
   - А ну, прочь отсюда!  -  рявкнул  сержант,  и  стена  в  одну  секунду
опустела.
   Я почувствовал прикосновение чьей-то руки. Это де Лима подошел  ко  мне
и, беря меня за локоть, предложил:
   - Пройдемся немного... Вы не возражаете?..
   Рабочие сдвинули каменную плиту и прислонили ее к соседней могиле.
   Он повел меня в боковую аллейку. За нами уже был слышен скрежет лопат о
каменистый грунт.
   Некоторое время мы шли молча. Я ждал, когда де Лима  заговорит,  но  он
тянул, видимо не зная, с чего начать.
   - Я слышал ваш  разговор  со  следователем...  -  произнес  он  наконец
шепотом, как будто немного оробев. -  Не  поймите  меня  превратно,  но...
лучше не спрашивать об этом... напрямик...
   - О Боннаре?
   - Да. Вопрос ведь деликатный. Впрочем, вы и  сами  понимаете.  Было  бы
тактически  неверно  уведомлять  Боннара.   А   формально   в   этом   нет
необходимости. Это могло бы весьма усложнить обстановку. Дело в  том,  что
существуют две возможности.  Допустим,  что  труп,  который  мы  найдем  в
могиле, действительно принадлежит Хозе Браго и нам вдобавок  ко  всему  не
удастся обнаружить на нем никаких  телесных  повреждений,  указывающих  на
экспериментирование... Следствие будет прекращено, впрочем, формально  оно
еще и не начато... Против института Барта  никто  не  выдвигал  обвинений.
Поэтому у Боннара не может быть никаких претензий. Даже если он узнает  об
эксгумации... Ведь у нас могли быть другие причины...
   Меня удивило, что он подчеркнул последние слова, но прежде чем я  успел
спросить, что он имеет в виду, де Лима продолжил:
   - Однако есть  серьезные  основания  полагать,  что  дело  примет  иной
оборот. Окажем, скелет, обнаруженный в  могиле,  не  будет  скелетом  Хозе
Браго или же окажется, что на нем  производились  какие-то  подозрительные
операции... Тогда все станет ясно. Следствие будет вполне оправданно, и мы
по-другому поговорим с Боннаром!.. Если он преждевременно узнает,  к  чему
мы стремимся, это облегчит ему контрдействие. У Боннара масса друзей...  В
стране и за рубежом... Не исключено, что где-нибудь нажмут кнопку  и  дело
перейдет в руки другого следователя.
   - Понимаю. Хитро задумано...
   - Кастелло - твердый орешек, с ним они не справятся. Ему только было бы
за что зацепиться. Впрочем, вы знаете,  это  человек  с  идеально  чистыми
руками. Его ни в чем нельзя заподозрить.
   - Да, я его знаю. Это он отыскал зубного врача?
   - Его вспомнила  Долорес.  Но  пригласить  предложил,  разумеется,  он.
Проверка полости рта очень помогает при идентификации.
   - Вижу, вы позаботились обо всем.  Пожалуй,  забыли  только  пригласить
фотографа.
   -  Снимки  будет  делать  ассистент  профессора.  Мы  не  хотели  брать
полицейского фотографа, чтобы раньше времени не придавать делу официальный
характер.
   - Понимаю. Где сейчас ваша супруга?
   - Ждет результатов в "Каса гранде". Кроме  того,  мы  хотели  бы  взять
Марио домой.
   Я не скрывал удивления.
   - А разве не лучше оставить его,  как  мы  договорились,  на  несколько
недель у Альберди? Он тут наверняка чувствует...
   - Я весьма ценю моральный авторитет моего шурина, но есть опасения, что
он не сможет как следует присмотреть за мальчиком, - не дал мне договорить
де Лима.
   - Как вы это понимаете?
   - Марио видели неподалеку от... института.
   Я подумал о Катарине.
   - Он бродит по округе в компании деревенских лоботрясов.  Это  общество
не для него, - де Лима  осекся,  прислушиваясь.  -  Надо  возвращаться,  -
сказал он минуту спустя. - Кажется, уже дошли до гроба.
   Действительно, теперь слышались глухие удары лопат о доски.  Мы  быстро
вернулись к месту эксгумации.
   Гроб уже был виден, и землекопы готовили крючья, чтобы его  вынуть.  На
двух соседних могилах соорудили нечто вроде помоста, чтобы его поставить.
   Профессор  Гомец,  уже  надевший  резиновый  фартук,  стоял  рядом   со
следователем, распоряжаясь работой землекопов.
   - Старайтесь не перекашивать! Медленнее! Так.  Хорошо.  Теперь  вперед!
Вот так. Поставьте на доски!
   Гроб лег на импровизированный  помост.  Рабочие  принялись  откручивать
винты. Стоявшие поодаль от могилы  дантист,  протоколист  и  даже  сержант
подошли ближе.
   Мы ждали в нервном напряжении.
   Наконец крышка подалась. Ее подняли, и я увидел как бы  завалившуюся  в
глубь гроба человеческую фигуру. Лысый череп коричневато-желтого цвета был
обтянут высохшей кожей. Лицо не  полностью  потеряло  человеческий  облик:
можно было видеть контуры губ  и  носа,  но  покойник  больше  походил  на
старика, чем на мужчину средних лет. Останки были одеты в  темный  костюм.
Руки скрещены на груди, а в  потемневших  скрюченных  пальцах  блестел  на
солнце небольшой серебряный крестик.
   Щелчок фотоаппарата прервал напряженную тишину. Все,  как  по  команде,
подняли головы - на стене стоял молодой мужчина с репортерским аппаратом в
руках.
   - Что вы делаете?! - закричал  Кастелло,  в  его  голосе  было  столько
нескрываемого  гнева  и  возмущения,  что  стоявший  на   стене   репортер
попятился, с трудом удержав равновесие.
   - Я из "Нотисиас де Ультима Хора". Простите... -  заикаясь  пробормотал
он.
   -  Кто  вам  позволил  фотографировать?  -  кипятился  следователь.   -
Немедленно отдайте пленку! Задержите этого человека!
   Репортер поспешно соскочил вниз, разумеется по другую  сторону  забора,
и, прежде чем полицейский успел взобраться на стену, исчез.
   - Кто сообщил прессе? - спросил Кастелло,  подозрительно  поглядывая  в
нашу сторону, но стоявший рядом отец Алессандри попытался замять инцидент.
   - Это не важно. Он больше не появится. Да и вряд ли ему удалось сделать
больше одного снимка...
   Тем временем профессор Гомец с ассистентом и дантистом подошли к  гробу
и склонились над останками. Кастелло и де Лима тоже приблизились. Однако я
уже был сыт по горло подобного рода впечатлениями  и  отошел  к  стоявшему
поодаль Альберди.
   Уже издали  я  заметил,  что  лицо  его  стало  неестественно  бледным.
Действительно, Альберди едва держался на ногах. Мое предложение  проводить
его домой он принял с нескрываемым облегчением.
   Я взял его под руку, и мы медленно пошли к воротам.
   У ворот рядом с полицейским,  охранявшим  вход  от  непрошеных  гостей,
стояло трое мужчин, вооруженных фотоаппаратами и магнитофонами. Прежде чем
мы успели сообразить, в чем дело, они обступили нас.  Защелкали  аппараты,
посыпались вопросы. К несчастью, полицейский уже успел сказать,  кто  идет
рядом со мной.
   - Можно попросить ваше преподобие об интервью для нашей радиостанции? -
кричал  крепко  сбитый  румяный  репортер,  подсовывая  под  нос  Альберди
микрофон... - Это вы причастны к обращению Хозе Браго?
   Альберди непонимающе взглянул на репортера.
   - Ваше преподобие, хотя бы несколько слов для "Ультима Хора", - напирал
второй журналист.
   - Сеньоры! Неужели вы не видите, что человек себя  плохо  чувствует?  -
зло воскликнул я, оттесняя репортеров.
   - Всего несколько слов.  Вы  давали  последнее  отпущение  грехов  Хозе
Браго, не так ли?
   - Пропустите нас! - проталкиваясь к церковной двери  и  таща  за  собой
Альберди, кричал я.
   - Разойдитесь! Сеньоры,  расходитесь!  -  кричал  полицейский,  который
никак не мог решить, бросить ли ему пост у ворот  и  поспешить  к  нам  на
выручку или же оставаться на месте.
   - Так, может быть, хоть вы что-нибудь скажете? - подскочил ко  мне  еще
раз репортер. - С какой целью проводится эксгумация? Есть  ли  результаты?
Правда ли, что труп Браго исчез?
   - Отойдите, пожалуйста!
   Я втолкнул Альберди в притвор и  захлопнул  дверь  церкви  перед  носом
нахальных газетчиков.
   К счастью, они не решились войти внутрь...
   Священник, тяжело дыша, стоял у стены. Я провел его в ризницу, но он не
хотел там оставаться, видимо  опасаясь  нового  нашествия  репортеров.  Мы
вышли через  боковую  дверь  и  потихоньку  добрались  до  дома  Альберди.
Священник чувствовал себя  скверно.  Чуть  ли  не  через  каждый  шаг  ему
приходилось отдыхать.
   Старая индианка, бормоча что-то насчет "сеньоров  из  города",  помогла
уложить Альберди в постель и принесла бутылки с лекарствами.
   Видимо, Альберди уже давно страдал от сердечных приступов,  потому  что
домашняя аптечка была неплохо укомплектована.
   Постепенно  бледность  сходила  с  его  лица  и   дыхание   становилось
спокойнее. Я сидел рядом с ним на кровати, он судорожно сжимал  мне  руку,
словно боясь, как бы я не ушел и не оставил его одного.  Однако,  по  мере
того как к нему возвращались силы, любопытство  начинало  брать  верх  над
страхом.
   - Может... вы... туда пойдете... и узнаете... а  потом  вернетесь...  -
были первые слова, которые я услышал от него.
   - А не лучше ли мне еще немного побыть с вами? - нерешительно сказал я.
   - Нет... нет... идите... идите  и  скажите  Ноке,  чтобы  она  осталась
здесь, около меня...
   Я встал, Альберди испытующе смотрел мне в глаза. Я не  знал,  идти  мне
или еще подождать.
   - Вы видели... тот... крестик? - наконец спросил он тихо.
   Я кивнул.
   - Это я... - прошептал он. - Не могу себе простить...
   - Но... Ничего страшного не произошло, - пытался я его успокоить. - Еще
ничего не известно. Сначала прочтите книгу...
   Он прикрыл глаза.
   - Идите и возвращайтесь, - сказал он уже почти спокойно.
   Когда  я  подошел  к  месту  эксгумации,  гроб  был  опущен  и  рабочие
прикрывали могилу досками. Профессор  Гомец,  уже  без  фартука,  диктовал
что-то протоколисту, а его ассистент убирал инструмент.  Рядом  с  ним  на
земле стоял закрытый  металлический  цилиндр.  Кастелло  отдавал  какие-то
распоряжения сержанту полиции.
   Я подошел к  де  Лиме,  который  прислушивался  к  тому,  что  диктовал
профессор, а так как тот вскоре кончил, мое любопытство могло быть наконец
удовлетворено.
   - Куда вы  девались,  сеньор  адвокат?  Вы  уже  знаете  результаты?  -
воскликнул де Лима, увидев меня.
   - Мне  пришлось  заняться  священником.  Бедняга  ослаб.  Ну  как  наши
эксперты?
   - Опасения полностью подтвердились! - сказал де Лима с плохо скрываемым
удовлетворением.
   - Значит, это не Браго?
   - Браго. Несомненно, он. Дело в экспериментах!  Бедный  Хозе!..  С  ним
поступали, как  с  подопытным  кроликом.  Правда,  еще  нет  окончательных
результатов,  но   в   принципе   выводы   однозначны.   Остались   только
дополнительные исследования. У профессора здесь нет необходимых условий  и
всего инструмента. Поэтому он забирает череп в лабораторию.
   - Это займет несколько дней, - добавил Гомец.
   Я взглянул на цилиндр и почувствовал неприятную спазму в желудке.
   - Уверены ли вы, профессор, что это были эксперименты, а не  неизбежные
медицинские процедуры? - спросил я немного погодя.
   - Абсолютно. Да это же сразу видно. Если бы вы посмотрели,  что  они  с
ним вытворяли... Чудовищно!.. Впрочем, могу вам показать, - он  подошел  к
цилиндру и уже потянулся к крышке, но я успел воспротивиться.
   - Благодарю вас... Нет, нет, я не хочу... Я верю вам на слово.
   Профессор снисходительно усмехнулся.
   - Нервишки сдают.  Однако  предупреждаю,  что  в  качестве  адвоката  и
представителя обвиняющей стороны вам  придется  ознакомиться  хотя  бы  со
снимками.





   Под утро меня разбудил телефонный звонок. Я поднял трубку, проклиная  в
душе изобретателя телефона и того, кто, потеряв совесть, звонит ко  мне  в
такую рань.
   Однако уже первых слов было достаточно,  чтобы  сон  как  рукой  сняло.
Звонила Катарина.
   - Прости, что  поднимаю  тебя  с  постели,  но  позже  нам  не  удастся
связаться, а дело очень срочное. Утром позвонишь или лично  придешь  к  де
Лимам и скажешь, что ты отказываешься вести их дело. Если  хочешь,  можешь
помочь найти другого адвоката. Сделай это спокойно, без  шума...  Впрочем,
ты это умеешь.
   Я был совершенно ошарашен требованием.
   - Но... это невозможно. В полдень я как представитель  де  Лимы  должен
официально внести иск против института Барта.
   - Значит, ты его еще не внес? - обрадовалась она. - Ну так и не  вноси.
Это сделает за тебя твой преемник.
   - А если они не согласятся? Я обязан в течение двух  недель  с  момента
извещения оказывать помощь клиентам.
   - Никто не может  тебя  заставить.  Я  думаю,  у  тебя  есть  серьезные
основания отказаться...
   - Но почему такая срочность? Что я скажу де Лиме? В чем дело?
   - Очень просто: ты против обвинения профессора Боннара в  недозволенных
экспериментах над Хозе Браго. Ты не веришь, что профессор виновен.
   - Ха! Именно теперь-то у меня и возникли сомнения в  его  невиновности.
Вскрытие показало, что на  Браго  экспериментировали.  Профессор  Гомец  -
авторитет. Уж не говоря о том,  что  это  человек  честный,  заслуживающий
доверия.
   - Это не имеет никакого  значения,  -  голос  Катарины  звучал  странно
равнодушно.
   - То есть  как  не  имеет  значения?  Что  ты  говоришь?  -  возмущенно
воскликнул я.
   - Не нервничай. Это действительно не имеет никакого значения.  В  конце
концов, ты можешь хотя бы немного доверять мне?  -  я  почувствовал  в  ее
голосе нетерпение. - Сегодня же узнаешь все. В полдень ты поедешь в  Пунто
де Виста... Не исключено, что придется заночевать в институте. Нам надо  о
многом поговорить. Быть может, профессор Боннар поручит  тебе  вести  дело
Браго.
   - Я не смогу принять такое  предложение.  Закон  запрещает  вести  дело
противной стороны. К тому же это идет вразрез с этикой...
   - Может, ты и прав, - вздохнула Катарина. - Это моя  инициатива,  а  я,
увы, не знаю законов. Боннар не зря сомневался. Но  так  или  иначе,  будь
сегодня в первой половине дня в Пунто де Виста.
   - Я ничего не понимаю, и это все меньше мне нравится...
   - Слушай внимательно. Поезжай к Альберди и дождись там Марио. Возможно,
он придет не сам, а пришлет своего  дружка,  сельского  сорванца  Игнацио.
Впрочем, настоятель его  хорошо  знает.  Альберди  скажешь,  чтобы  он  не
волновался о племяннике. Если он не придет сам, ты  встретишься  с  ним  в
институте у Боннара. Марио или Игнацио скажут,  как  туда  добраться  так,
чтобы тебя не заметили люди да Сильвы. Вот и все.
   Меня начинала раздражать бесцеремонность Катарины.
   - Не уверен, должен ли я  вообще  встречаться  с  Боннаром,  даже  если
откажусь вести дело де Лимы.
   -  Знаю,  профессор  вел  себя  с  тобой  не  очень  вежливо,  но   это
недоразумение. Он готов принести извинения!
   - Не в том дело. Я связан профессиональной тайной.
   - Могу тебя уверить, что ни  я,  ни  Боннар  не  собираемся  выпытывать
доверенные тебе семейством де Лима секреты.
   - У меня могут быть серьезные неприятности!
   - Будут, если позволишь де Лимам и дальше водить себя за нос, - холодно
сказала она.
   - Пока что этим занимаешься ты! И самое скверное - я не знаю, к чему ты
клонишь.
   - Приедешь - узнаешь.
   - Оправдалась твоя гипотеза?
   - Нет, нет, - поспешно "возразила она. - А сеньору де Лима  спроси  при
случае, что произошло с рукописью романа "Башня без окон". Интересуюсь  ее
реакцией.
   - Ей богу, не знаю, что мне делать...
   - Прежде всего выспаться!
   Катарина повесила трубку.
   Совет был правильный, но осуществить его  было  трудно.  Слишком  много
сомнений посеял этот разговор, чтобы я мог после него заснуть. Лишь  после
семи меня сморил нервный неглубокий сон, как это обычно  бывает,  когда  с
волнением ожидаешь того, на что не можешь повлиять.
   Проснулся я около десяти. Сильно болела голова. Охотнее всего я  никуда
бы не ехал, но, разумеется, мое желание в счет не шло.  Поэтому  я  только
принял душ и позвонил де Лиме, сообщая  о  своем  визите.  Трубку  подняла
сеньора Долорес. У нее было отличное настроение, она  что-то  говорила  об
отце Алессандри, о возвращении Марио домой, но либо ее речь  была  слишком
сумбурной, либо головная боль не давала мне уразуметь, что  же  она  хочет
сказать.
   По пути я заехал в бар  выпить  кофе.  Рядом  у  стойки  мужчина  читал
газету. Я глянул ему через плечо и  чуть  не  уронил  чашку  -  на  первой
странице сверху через всю полосу шел огромный заголовок:  "ПРЕСТУПЛЕНИЕ  В
ИНСТИТУТЕ БАРТА", а под ним буквами поменьше: "раскрытое спустя шесть лет"
и "Известный писатель Хозе Браго  в  течение  многих  месяцев  подвергался
бесчеловечным экспериментам".
   Я так резко поставил чашку, что недопитый кофе разлился  по  стойке,  и
выбежал на улицу. Киоск  находился  рядом  со  входом  в  бар;  Вывешенные
снаружи утренние  издания  кричали  огромными  заголовками  о  "преступных
экспериментах", проводимых в институте имени Барта, об эксгумации останков
Хозе Браго, результатах экспертизы профессора Гомеца и  даже  о  том,  что
перед смертью писатель вернулся в лоно святой церкви.
   Купив пачку газет, я сел в машину и начал лихорадочно их просматривать.
Только теперь я заметил, что  тон  прессы  неодинаков.  Первую  скрипку  в
нападках на институт Барта вела бульварная печать, и это  было  совершенно
понятно. Объемистая газета христианско-демократической партии "Темпо" была
уже  гораздо  осторожнее  и  умереннее,   вообще   не   употребляла   слов
"преступление" и ограничивалась полуофициальными сообщениями. Об обращении
Браго она писала на второй странице, не выпячивая особенно этого  вопроса.
Еще более сдержанными были правительственные газеты и газеты левого толка,
оправдывавшиеся отсутствием достаточно проверенных данных.
   Впрочем, сведения действительно были  довольно  скупыми  и  -  если  не
говорить о репортерских домыслах и сплетнях - даже о результатах  судебной
экспертизы  можно  было  узнать  лишь  то,  что  в  черепе  Браго  имеются
отверстия, существование  которых  трудно  объяснить  нуждами  медицинских
процедур. В частности, в месте срастания теменных костей обнаружено что-то
вроде специально проделанного  "хода",  позволявшего  достаточно  часто  и
легко проникать внутрь черепной коробки.
   Снимков было немного. "Нотисиас де Ультима  Хора"  поместила,  конечно,
снимок раскрытого гроба, сделанный с кладбищенской  стены.  Большая  белая
стрелка показывала видимый довольно ясно крестик в руке покойного. Одна из
газет напечатала фото, на котором  были  мы  с  Альберди.  При  этом  меня
окрестили представителем частного обвинения.  Фамилия  де  Лима  нигде  не
упоминалась, как не нашел нигде я и имени  Боннара.  В  принципе  нападкам
подвергался институт Барта как юридическое лицо. Единственным  исключением
была короткая статья  на  первой  полосе  популярной  газеты  "Экспрессе",
снабженная  многозначительным  заголовком:   "Почему   терпят   преступные
эксперименты?" Автор статьи отнюдь не отвечал  на  свой  вопрос,  добавляя
только в завуалированной  форме,  что  некоторые  высокопоставленные  лица
знали об экспериментах, проводимых  в  институте  Барта,  а  также  что  у
директора института, профессора Боннара, есть влиятельные друзья.
   Переступая порог  квартиры  де  Лима,  я  был  готов  поставить  вопрос
открыто.
   - Что с вами? - спросила хозяйка, провожая меня в гостиную. - Я жду вас
почти час. А вы обещали приехать через пятнадцать минут.
   - Муж дома? - спросил я, даже не пытаясь объяснить причину опоздания.
   - Вот-вот должен вернуться. Он  хочет  обязательно  увидеться  с  вами,
прежде чем вы внесете официальный иск... Прошу вас, садитесь.
   - Марио дома? - спросил я, усаживаясь в кресло.
   - Я же вам говорила, что отец Алессандри привезет его  после  обеда.  Я
послала телеграмму брату.
   - Ваш сын в институте Барта!
   Реакция была поразительной. Сеньора Долорес секунду  стояла,  глядя  на
меня расширенными от удивления и страха глазами, потом тяжело опустилась в
кресло.
   - Я знала, что так будет! - вдруг воскликнула она, направляя свой  гнев
на меня... - Вы довели до этого! Вы не хотели меня слушать! Вы  советовали
оставить Марио у Эстебано... А я, глупая, доверилась вам!
   - Мне очень неприятно... - неуверенно пробормотал я, несколько  выбитый
из колеи резким наступлением Долорес.
   - Что теперь будет? Надо сообщить в полицию. Немедленно! - Она вскочила
с кресла и подбежала к стоящему на столике аппарату. - Они его там  убьют,
как уже убили Хозе! Лучше, если в полицию позвоните вы!
   Она подбежала ко мне и потянула меня к телефону.
   - Успокойтесь. Никакая опасность мальчику не грозит, - сказал я мягко.
   - Вы просто успокаиваете меня... ну, звоните же! Скорее!
   - Я могу позвонить, если вы настаиваете, - начал я, - но, мне  кажется,
будет лучше, если мы дождемся  вашего  мужа.  Я  твердо  знаю,  что  Марио
находится в институте по собственному желанию и никто  не  собирается  его
там держать. Впрочем, могу вам поклясться, что не позже завтрашнего утра я
сам привезу его домой. В середине дня я выезжаю в Пунто де Виста и  сделаю
все, чтобы уговорить Марио вернуться.
   - Я поеду с вами! - неожиданно решила она.
   Дело начинало принимать нежелательный оборот.
   - Не знаю, будет ли это правильно... - осторожно ответил я.
   - Мать не пустят?! Так, значит, вы меня просто утешаете! Но  я  уже  не
могу сидеть дома! Я все равно туда поеду!
   Я не видел иного выхода, как согласиться.
   - Хорошо. Я возьму вас с собой. Впрочем, мы еще  посоветуемся  с  вашим
мужем.
   Она быстро взглянула на часы.
   - Он уже должен был прийти. Когда вы собираетесь выехать?
   - Самое позднее в час.
   - Сейчас половина двенадцатого. Вы успеете побывать у судьи...
   - Именно по этому вопросу я и хотел  с  вами  поговорить,  -  осторожно
начал я.  -  Мне  хотелось  бы,  чтобы  вы  правильно  меня  поняли  и  не
сомневались в моем доброжелательном отношении к  вам  и,  в  частности,  к
вашему сыну. Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что будет лучше, если  вы
с мужем пригласите другого адвоката.
   Она была ошеломлена.
   - Сеньор! Мы и не думаем отказываться от вашей помощи. Кто-то,  видимо,
пустил сплетню...
   - Вы не так меня поняли. Это я хочу отказаться. Но  отнюдь  не  потому,
что имею к вам какие-либо претензии. Тут дело совершенно  в  другом.  Есть
достаточно серьезные Причины, чтобы...
   Я не докончил, так как услышал за  спиной  звук  открываемой  двери.  В
салон, протягивая мне руку, вошел хозяин.
   - Приветствую вас, дорогой адвокат! - расплываясь в улыбке,  воскликнул
он. - Сегодня наш большой день! Вы, конечно, читали утренние газеты?
   По-видимому, он не заметил холодного  тона  моего  ответа,  так  как  с
энтузиазмом продолжал:
   - Вечерние выпуски будут не менее интересными! Представьте себе,  Гомец
обнаружил, что бедный Браго по крайней мере последние три месяца  жил  без
мозга... Абсолютно без мозга. У  него  извлекли  мозг,  как  у  подопытной
свинки!
   Я почувствовал неприятный комок в горле. Сеньора Долорес стояла бледная
как полотно, тяжело опираясь на подлокотник кресла.
   - Это страшно, - прошептала она.
   - Да! Чудовищно! - подхватил де Лима. -  Причем  это  было  сделано  не
сразу... Они издевались над  ним  почти  год,  извлекая  мозг  постепенно,
кусочками... Профессор Гомец выявил это, изучая какие-то изменения  внутри
черепа. Нарастание какой-то там ткани или что-то в этом роде. Я в этом  не
разбираюсь, но профессор Гомец - авторитет!
   Я подошел к сеньоре Долорес и помог ей сесть.
   - Не знаю, сможете ли вы в таком состоянии поехать со мной... -  сказал
я сердечно и, обращаясь к де Лиме, добавил: -  Не  рассказывайте  подобных
вещей при жене.
   - Что с тобой, дорогая? - забеспокоился хозяин.
   - Ничего... ничего... - ответила она с трудом. - Мне уже лучше...  А  с
вами я поеду... - повернулась она ко мне. - Я должна поехать. Только разве
полиция...
   - Ваша супруга хочет поехать со мной  за  Марио,  который  находится  в
институте Барта, - ответил я на недоумевающий взгляд де Лимы.
   - Но удастся ли вам привезти мальчика? - спросил он.
   - Думаю, да. Только не знаю, сможет ли ваша супруга...
   - Пусть едет, - кивнул хозяин. - В конце концов, если  она  почувствует
себя скверно, она сможет подождать у да Сильвы.  В  случае  чего...  -  он
осекся и взглянул на часы. - Вам, пожалуй, уже пора.
   - Сеньор адвокат не хочет вести наше дело, - выручила меня хозяйка.
   Де Лима опешил.
   - Я готов помочь найти  другого  адвоката...  -  попытался  я  ослабить
впечатление.
   - Сеньор адвокат! Я не верю! - отрицательно покачал он головой.
   - Увы. Мое решение окончательно. Если вы очень спешите,  я  сегодня  же
готов  передать  судье  вашу  просьбу  о  привлечении  к   ответственности
профессора Боннара. Но я, увы, вести это  дело  не  буду.  Есть  некоторые
обстоятельства,  которые  настолько  изменили  ситуацию,  что  я  вынужден
отказаться.
   Де Лима внимательно посмотрел мне в лицо.
   - Вы боитесь их? -  с  сожалением  спросил  он.  -  Я  понимаю  -  они,
наверное, пытаются вас запугать. Но дело их уже проиграно.  Теперь  все  в
наших руках.
   - Никто  не  пытался  пугать  меня,  -  решительно  возразил  я,  хотя,
вспоминая утреннюю беседу с Катариной, был уже не очень убежден в том, что
сказал. - Просто я не хочу вмешиваться в политику!
   Хозяин изучающе посмотрел на меня.
   - Как хотите... - сказал  он  наконец.  -  В  конце  концов,  мы  можем
передать дело кому-либо другому. Но скажу вам между  нами:  вы  совершаете
глупость!  Хорошо  проведенное   дело   против   теперешнего   руководства
институтом Барта - это путь к карьере, большой карьере! Кто  может  знать,
что будет завтра?
   Он замолчал и задумался.
   Сеньора Долорес выжидающе смотрела на меня, но я тоже молчал.
   - Сделаем иначе, - сказал немного погодя де Лима. - Я не требую от  вас
немедленного ответа. Подумайте еще. У меня есть немного времени. Сейчас мы
проедем в префектуру, по пути забежим перекусить. А  потом  вы  поедете  в
Пунто.
   - Мне хотелось бы выехать не позднее половины второго.
   - Тогда в нашем распоряжении еще полтора часа - более чем достаточно.





   Де Лима сумел четко все организовать, и около двух часов мы с  сеньорой
Долорес были уже на шоссе  за  городом.  Головная  боль  понемногу  утихла
благодаря какой-то "чудесной таблетке", которую дала мне сеньора  Долорес,
оказавшаяся  к  тому  же  отнюдь  не  утомительной  спутницей.  Она  умело
поддерживала  беседу,  несмотря  на  то  что  нервное  напряжение  и  наши
опасения, связанные с целью поездки, вовсе не облегчали  ее  задачу.  Меня
тоже  беспокоило,  как  Катарина  и  тем  более  профессор  Боннар  примут
непрошеную гостью. Однако я утешал себя тем, что,  взяв  с  собой  сеньору
Долорес, отвожу от себя  обвинения  в  интриге  против  моих  клиентов,  и
Катарина поймет мое положение.
   Почти двухчасовая гонка до Пунто де Виста - уже четвертая за  последние
десять дней - пролетела довольно быстро. В конце дороги я  сказал  сеньоре
Долорес,  что  сначала  заеду  в   дом   священника.   Она   приняла   это
неодобрительно, подозревая, видимо, какой-то подвох,  но  я  успокоил  ее,
объяснив, что ожидаю там сообщения от Марио. Я опасался,  что  сеньора  де
Лима станет выспрашивать об источнике моей информации, но против  ожидания
она была весьма сдержанна, очевидно приписывая  роль  осведомителя  своему
брату.
   Альберди  мы  застали  в  саду  у  развалин  старого  дома.   Несколько
работников выносили  хлам,  отбивая  потрескавшуюся  штукатурку  и  убирая
остатки обуглившихся оконных рам и дверных  косяков."  На  площадке  перед
входом  в  старый  дом  вздымалась  ровно  уложенная  куча  кирпича,  а  в
нескольких метрах дальше лежали длинные балки. Еще  вчера  ни  бревен,  ни
кирпичей я не заметил.
   Священник увидел нас еще издалека и сделал несколько  шагов  навстречу,
но тут же остановился, узнав сестру. Сеньора Долорес  была  явно  смущена.
Она подошла к брату и сделала такое движение, словно хотела его обнять, но
он только смотрел на нее печальными, усталыми глазами.
   - Давненько ты не была здесь, Долорес... - тихо сказал он.
   Она кивнула и в замешательстве опустила глаза.
   - Так, значит, ты все-таки  настояла  на  своем,  -  с  горечью  сказал
Альберди.
   - Не понимаю, о чем ты... - неуверенно ответила она.
   - Отлично понимаешь...
   - Я приехала не для того, чтобы ссориться, -  она  решительно  изменила
тон.
   - Я вижу, вы взялись  за  ремонт,  -  включился  я  в  разговор,  чтобы
предотвратить стычку.
   - Да, - неохотно подтвердил он и, обращаясь к сестре, резко спросил:  -
Что тебе от меня надо?
   - Нетрудно догадаться. Я приехала за Марио!
   - Его здесь нет.
   - Знаю. Ты обманул меня. Ты в сговоре с Боннаром!
   Нападение было таким неожиданным, что Альберди даже побледнел.
   - Может, пройдем куда-нибудь, - снова вклинился я, показывая  движением
головы на работников, которые, услышав  повышенный  тон  сеньоры  Долорес,
прервали работу, с интересом прислушиваясь к нашему разговору.
   Сеньора де Лима тут же взяла себя в руки.
   - Ты мог бы пригласить нас в дом, - обратилась она к брату,  как  будто
ничего не случилось.
   Альберди тоже немного успокоился.
   - Прошу! - показал он движением руки на  тропинку,  ведущую  к  дому  в
глубине сада. - Я не знал, захочешь ли ты переступить мой порог, - добавил
он немного погодя.
   - Так это будет школа или ваш дом? - спросил я, указывая на  развалины,
чтобы помешать новой перебранке, но  оказалось,  что  тем  самым  невольно
затронул неприятную тему.
   - Не знаю... - ответил он почти грубо. - Не знаю, останусь ли  я  здесь
вообще...
   Больше я не пытался поддерживать разговор. Мы молча дошли до домика,  и
священник открыл дверь, впуская нас в прихожую.
   Сеньора Долорес уже пришла в себя. Она уселась в кресло и закурила.
   - Алессандри был здесь? - спросила она брата.
   - Был, - ответил Альберди, глядя в пол. -  Что  же  касается  Марио,  -
продолжал он, поднимая голову, - то  твое  обвинение...  обижает  меня,  -
закончил он уже беззлобно. - Я не сговаривался с Боннаром. Несколько лет я
даже вообще его не видел. А если твой сын убежал от тебя,  то  ты  сама  в
этом виновата.
   Сеньора  Долорес  побагровела.  Она  уже  готова  была  взорваться,  но
неожиданно силы словно покинули ее.
   - Знаю, что виновата. Но я должна его найти, -  просительно  прошептала
она.
   Она опять была бедной, несчастной матерью.
   - Я обещал Алессандри, что Марио вернется домой завтра утром. Я  сдержу
обещание! - проговорил Альберди серьезно. Хотя слова его звучали несколько
патетически, я знал, что он говорит искренне. Неужели он  тоже  побывал  в
институте? Только этого не хватало!..
   - Вы читали сегодняшние утренние газеты? - спросил я, направляя  беседу
на тему, которая не давала мне покоя несколько часов.
   - Не читал, но мне рассказал Алессандри.
   - А он уже знал о последних результатах? - задал я следующий вопрос.
   - Он только сказал, что экспериментировали...
   - А вы уверены, что разговаривали с Браго за две недели перед  смертью?
- спросил я, не спуская глаз с лица Альберди.
   - Могу поклясться, что разговаривал!
   - Но если все было так, как вы говорите, то это не мог быть Хозе Браго.
   - Это был он. Я видел его лицо и говорил с ним. Я же знал его давно...
   - Профессор Гомец утверждает, что последние три месяца  Браго  жил  без
мозга!..
   - Это ложь! - воскликнул со страхом и возмущением Альберди.
   - Гомец убежден в  своем  заключении.  Если  оно  появится  в  газетах,
положение может усложниться.
   - Боже мой... Что теперь делать?..
   Глаза священника были полны отчаяния, он хотел еще что-то добавить,  но
тихий стук в дверь но дал ему договорить.
   Альберди с трудом встал с кровати и, несколько помедлив, вышел.
   Немного погодя он вернулся.
   - Есть сообщение от Марио, - сказал он мне усталым голосом, - он  хотел
бы с вами увидеться...
   - Где он?! - воскликнула сеньора де Лима, вскакивая с кресла.
   - У Боннара. Я поеду с вами...
   - Я тоже поеду! - воскликнула сеньора Долорес.
   - Ты-то зачем? - резко возразил Альберди. - Ты  можешь  все  испортить.
Подождешь здесь или, если хочешь, у да Сильвы.
   - Нет. Я поеду с вами! Я не покину моего ребенка!
   - И ты не боишься Боннара? - неестественно рассмеялся Альберди.
   Долорес внимательно взглянула на брата.
   - У тебя есть здесь кто-нибудь, на кого можно  положиться?  -  спросила
она деловым тоном. - Я хочу послать письмо да Сильве. У тебя есть бумага и
конверт?
   - Что ты хочешь ему написать?
   Голос священника прозвучал предостерегающе.
   - Ты прав. Надо себя обезопасить. Если до полуночи я не приеду в  "Каса
гранде", да Сильва сообщит полиции.
   Альберди пожал плечами, подошел к столику, достал  из  ящика  бумагу  и
конверт и, положив их перед сестрой, крикнул:
   - Войди, Игнацио!
   В дверях появился высокий худой  паренек.  В  руке  он  держал  большую
широкополую шляпу, какие носят работники на плантациях, его черные глаза с
интересом и уважением глядели на нас.
   - Пойдешь в "Каса гранде"!
   Парень с беспокойством взглянул на священника.
   - Отнесешь письмо и отдашь его в собственные руки Да Сильвы.
   - Хорошо,  падре,  -  послушно  кивнул  мальчик.  -  Но  я  должен  был
проводить...
   - Не надо. Мы поедем на машине!
   Игнацио снова забеспокоился.
   - Но Марио говорил... - неуверенно начал он.
   Склонившаяся над столиком Долорес резко повернулась.
   - Ты видел моего сына?
   - Конечно. Вы - мать Марио? - с удивлением покачал он головой.
   - Да. Так Марио в институте?
   - В институте, сеньора. И вы тоже хотите туда поехать? К мужу?
   Сеньора Долорес не поняла.
   - Мы едем втроем.
   - Ну, я же говорил! А Марио боялся, что вы не позволите ему остаться  с
отцом...
   Сеньора де Лима раскрыла рот от удивления.
   - Мой муж в институте?
   Игнацио вопросительно взглянул на настоятеля.
   - Ну, говори что знаешь, - подбодрил его Альберди.
   - Да, падре. Он там.
   - Ты видел моего мужа? - спросила Долорес.
   - Не видел. Но слышал, как он разговаривал с Марио.
   - Ничего не понимаю. Как Карлос очутился у Боннара!  Ты  точно  знаешь,
что это был мой муж?
   - Марио говорил, что это его отец. Что наконец-то они встретились.
   - Что-о-о?!
   - Отец Марио умер шесть  лет  назад,  -  вставил  я,  предполагая,  что
произошло недоразумение.
   - Ну да. Умер шесть лет назад, -  сказал  он,  не  задумываясь.  Потом,
понизив голос, добавил: - Но он там... у  Барта.  Я  сам  слышал,  как  он
разговаривал с Марио. Он там... В подвале.
   Сеньора Долорес была близка к обмороку.





   Вместо института Барта мы поехали в "Каса  гранде".  Сеньора  де  Лима,
довольно быстро взявшая себя в руки после  шока,  в  который  повергли  ее
слова Игнацио, категорически заявила, что прежде должна обо всем  сообщить
да Сильве и посоветоваться с ним. Альберди был не  очень  обрадован  таким
оборотом дела, а может быть просто не хотел встречаться  с  полковником  и
предложил, чтобы Долорес осталась с Игнацио в "Каса гранде", а  мы  вдвоем
поехали дальше - в институт. Но моя клиентка была особой упрямой - в чем я
уже неоднократно имел случай убедиться - и так долго осаждала  нас  своими
доводами, что в конце концов мы капитулировали.
   Да Сильвы мы не застали. Однако сеньора Долорес чувствовала себя у него
как дома и, приказав слуге  проводить  нас  в  гостиную,  пошла  "выяснить
обстановку".
   Спустя несколько минут она вернулась, сообщив, что да Сильва поехал  на
лесопилку, там у него какие-то неприятности с рабочими, но она говорила  с
ним по радиотелефону, и он обещал быть через полчаса. Она приказала подать
"чего-нибудь выпить" и позвала ожидавшего в холле Игнацио.
   Паренек волновался все больше и то  и  дело  растерянно  поглядывал  на
священника, ища поддержки и помощи,  а  возможно,  даже  защиты.  Впрочем,
Альберди притормаживал, как  мог,  следовательские  порывы  своей  сестры,
понимая, что таким образом от Игнацио  многого  не  добьешься.  Напуганный
паренек отвечал на вопросы сеньоры Долорес односложно, и лишь  мягкие,  но
настойчивые слова священника заставили его отвечать более пространно.
   - Значит, Марио ночевал у тебя, а не в  институте?  Расскажи  подробно,
как все было. Никто ни в чем не обвиняет  ни  тебя,  ни  твоих  родителей.
Наоборот, мы вам  благодарны  за  то,  что  вы  присмотрели  за  Марио,  -
втолковывал Альберди. - Ну, когда он к вам явился?
   Игнацио доверчиво смотрел на священника.
   - Вечером, падре. Он говорил, что был у вас, но не застал.
   - Да. Я вернулся очень поздно, - кивнул Альберди.  -  А  почему  он  не
зашел ко мне утром?
   - Не знаю... Он уже не мог ждать.  Мы  вышли  из  дома  чуть  свет.  Он
говорил, что должен быть утром у Барта.
   - А когда он сказал тебе о своем разговоре с отцом?
   - Утром, пока мы шли-к Барту.  Он  говорил,  что  должен  идти  быстро,
потому что его ждет старик, то есть он сказал - отец. Тут я ему и  говорю,
что этого не может быть, потому что его отец помер. Но он  уперся.  Как-то
чудно стал мне доказывать, что это возможно. Я даже думал, что  у  него  в
голове помутилось... А пошел я с ним потому, что боялся,  как  бы  его  не
поймали.
   Игнацио замолчал и неуверенно взглянул на сеньору де Лима.
   - Не бойся. Говори, говори, - ободряюще сказал Альберди, подавая сестре
знак, чтобы та молчала.
   - Марио говорил, что  один  раз  его  уже  ловили...  А  я  знаю  такие
тропинки... - он вдруг замолчал  и  сменил  тему.  -  Когда  мы  уже  были
недалеко от Барта, Марио сказал, чтобы я подождал его в кустах, у  забора.
Потом его долго не было, и я решил посмотреть, что там делается. И тогда я
перебрался на другую сторону.
   - Через забор?
   Игнацио опустил голову.
   - Ну и что было дальше?
   - Потом вышел Марио и стал ругаться, что я перелез.  Но  потом  сказал,
чтобы я шел за ним. Мы спустились  по  лестнице  в  подвал.  Но  там  была
решетка...  Только  издалека  были  видны  какие-то  стеклянные   ящики...
Большие, словно... - он оглянулся, - словно эта  комната.  И  полно  труб,
трубочек... А Марио тогда сказал, что Он в этом сидит... Ну... отец его...
   - И ты не боялся?
   - А чего бояться? Да я ему и не очень-то верил. Я думал, он хочет  меня
надуть... Так я ему и сказал. И тогда он начал надо мной смеяться, а потом
приказал идти с ним наверх в какую-то маленькую комнату. Там  не  было  ни
окон, ни стола, только такой большущий  шкаф  с  лампочками,  и  маленький
шкаф, и еще несколько штук  поменьше,  и  стульчик...  Некоторые  лампочки
мигали, некоторые нет. Потом пришла какая-то сеньора, одетая в белое...  и
очень злилась на Марио, что он привел меня,  но  потом  сказала,  что  это
хорошо, потому что она пошлет меня за вами,  падре.  И  вышла.  Тут  Марио
что-то сделал и начал разговаривать со своим  отцом.  Отец  просил,  чтобы
Марио помогал ему... Я сам слышал. Так, словно он говорил по радио или сам
сидел в маленьком шкафу... Марио сказал, что это Он!
   Игнацио замолчал, вопросительно глядя на священника.
   Сеньора  Долорес,  хотя  и  слушала  напряженно  рассказ  паренька,  но
смотрела не на него. Я проследил за ее взглядом и увидел,  что  в  дверях,
опираясь о косяк, стоит да  Сильва.  Он  заметил  мое  желание  встать  и,
прикрыв веки, дал мне знать, чтобы я не выдавал его присутствия.
   Однако было уже поздно. Альберди, сидевший спиной к двери, оглянулся и,
увидев хозяина, поднялся с кресла.
   - Приветствую вас! - сказал да Сильва так, словно только что  вошел.  -
Не беспокойтесь.
   - Я не говорила вам, что  случилось!  -  воскликнула  сеньора  Долорес,
вскакивая с кресла. - Марио ночевал сегодня не  у  Эстебано,  а  где-то  в
деревне. Вчера весь день он просидел в институте  и  сегодня  опять  пошел
туда. Игнацио утверждает, что там находится и Хозе!
   - Или его дух... - улыбнулся хозяин. Он совсем не казался удивленным. -
Правда, я слышал  только  часть  этого  чрезвычайно  любопытного  рассказа
нашего юного гостя, но догадался, о чем идет речь.
   Он подошел к Игнацио и похлопал его по плечу.
   - А ты толковый парень. Не боишься духов? Правда?  -  сказал  он  таким
тоном, что трудно было понять, смеется он или говорит серьезно.
   Игнацио даже рот раскрыл от удивления и испуга.
   - Ну что ты  на  меня-так  смотришь?  -  спросил  да  Сильва,  которого
развеселило смущение паренька. - Боялся или не боялся?
   Однако мальчик не мог издать  ни  звука.  Он  в  отчаянии  взглянул  на
священника, который, поняв этот взгляд, постарался успокоить паренька.
   - Не бойся, Игнацио. Сеньор полковник шутит. Расскажи лучше,  что  было
дальше.
   Но на мальчика, очевидно, сильно подействовали слова да Сильвы.
   - Значит... значит... это был... дух? - с трудом пробормотал он.  -  Но
падре говорит, что... духов нет...
   - Не верю, чтобы падре мог говорить это серьезно, - пошутил да  Сильва,
многозначительно подмигнув Альберди.
   - Не думаю, чтобы это мог быть голос духа, - смутился священник.  -  То
есть... духи существуют, но не в институте Барта.
   - И это говорите вы? Уж не сомневаетесь  ли  вы,  что  Боннар...  -  да
Сильва осекся.
   - Не в том дело... -  священника  все  больше  раздражал  шутливый  тон
хозяина. - Зачем вы пугаете мальчика?
   - Я вовсе не пугаю его. Скорее... он нас пугает.  Ведь  он  утверждает,
что в подземельях института  в  какой-то  странной  машине  заточена  душа
несчастного Хозе Браго. Более того, эта душа - несомненно,  страдающая  от
непереносимых мучений - взывает о помощи к своему живому сыну, словно  дух
отца Гамлета!
   - Не надо смеяться, полковник, - возмутился священник.
   - Душа Браго погребена Боннаром в подземельях института Барта. Я говорю
совершенно серьезно. Есть основания... Но об этом мы,  пожалуй,  поговорим
позже. Факт остается фактом - вероятность этого существует.  Ну  так  как,
парень, - обратился да Сильва к Игнацио.  -  Скажи  нам,  наконец,  о  чем
просил Марио дух его отца?
   Мальчик нервно вздохнул, словно перед прыжком в воду.
   - Просил... Он просил, чтобы... Марио помог...
   - Каким образом помог? Вспомни, мальчик, - мягко сказал да Сильва.
   - Я... я... - заикался Игнацио. -  Я  не  знаю.  Он  что-то  говорил...
Говорил, что... не может... Чтобы Марио помог. Но я не знаю... не знаю,  в
чем... - пот выступил у паренька на лбу.
   - Не мучайте его, полковник, - вступился Альберди.
   Да Сильва искоса взглянул на священника, потом кивнул.
   - Пожалуй, вы правы. Ничего больше от него не добьешься. К тому  же  не
так и важно, о чем говорил со своим сыном дух  Хозе  Браго!  -  Да  Сильва
сделал упор на последних словах, и опять  было  непонятно,  шутит  он  или
говорит серьезно.
   Хозяин подошел к камину и, вероятно, нажал кнопку, потому что тут же  в
салон вошел слуга.
   - Ты, наверное, голоден? - спросил да Сильва мальчика и,  не  дожидаясь
ответа, приказал слуге: - Проводи  его  на  кухню  и  накорми.  Потом  дай
бутылку вина для отца, и пусть он возвращается домой.
   - Благодарю вас, сеньор полковник! - низко поклонился Игнацио.
   - Не выпей по дороге вино! - смеясь предупредил да Сильва.  -  Это  для
отца. Скажи ему, что это за то, что он вырастил такого сына!  -  и,  меняя
тон, добавил: - А к Барту пока не ходи, не болтайся нигде. Ты  можешь  еще
понадобиться. Если надо будет, я пришлю за тобой.
   Слуга и мальчик скрылись за дверью.
   - Ну как? Вы довольны строительными материалами? - обратился да  Сильва
к священнику. - Я приказал дать лучшие бревна и кирпич.
   - Благодарю, - лаконично ответил  Альберди,  не  глядя  на  хозяина.  И
словно опасаясь дальнейших расспросов, поспешно произнес:
   - Вы, сеньор полковник, напрасно забиваете голову  бедному  мальчику...
Все, что вы говорили, он принял всерьез!
   Да Сильва усмехнулся.
   - Должен признаться, я искренне удивлен. Не думал,  что  среди  жителей
Пунто де Виста найдется хоть один,  исключая,  разумеется  вас,  падре,  -
слегка поклонился он  Альберди,  -  кто  отважился  бы  переступить  порог
института Барта. Ведь я хорошо знаю этих людей...
   - Неужели они верят, что в институте бродят привидения?  -  спросил  я,
вспоминая предупреждение Альберди во время нашей первой встречи.
   Хозяин оживился.
   - Да! И должен сказать, услышанное нами от мальчика проливает некоторый
свет на источник этих сказок. Правда, существует несколько версий, но  все
они сходятся на том, что в институте хозяйничает "нечистая сила"...
   - Рассказы о духах совпадают по времени со смертью Браго?
   Хозяин внимательно взглянул на меня.
   - И да и нет, - ответил он, как бы колеблясь. - Впервые  слухи  о  том,
будто у Барта бродят привидения, распространились лет  восемь  или  десять
назад, то есть за несколько лет до смерти Браго.  Быть  может,  эти  слухи
распустил сам Боннар, чтобы отучить крестьян из Пунто околачиваться вблизи
института. Впрочем, вначале это были весьма примитивные сказки - о духах в
образе кошек, собак и даже обезьян.  Весь  этот  призрачный  зоосад  якобы
бродил ночами по коридорам и подвалам дома, мяукая и воя. Я сам говорил  с
некоторыми "очевидцами".  В  то  время  в  институте  содержали  множество
подопытных животных, что, по-видимому, и послужило источником  измышлений.
Во всяком случае, к моменту смерти Браго весь старый персонал разбежался.
   - Когда начали говорить о  привидениях...  людей?  -  пытался  я  найти
какой-то исходный пункт.
   - Я понимаю, к чему вы клоните,  -  подхватил  да  Сильва.  -  Не  могу
утверждать, что эти разговоры не появились еще до смерти Браго. Во  всяком
случае,  лишь  в  последние  годы  россказни  стали  в  какой-то   степени
логичными. И  если  я  говорил  об  удивительном  совпадении  между  этими
сказками и тем, что мы сегодня услышали, то я имею,  естественно,  в  виду
только некоторые, наиболее осмысленные рассказы.  А  это  совпадение,  мне
кажется, не может быть случайным...
   - Я тоже так думаю, - сказал я, вопросительно посматривая на  Альберди,
но тот молчал, глядя только на да  Сильву,  притом  скорее  подозрительно,
нежели с интересом.
   - Попытаемся сопоставить факты,  -  продолжал  хозяин.  -  Из  рассказа
Игнацио следует,  что  Марио  утверждает,  будто  его  отец,  Хозе  Браго,
находится в подземельях института.  Более  того,  Игнацио  был  свидетелем
разговора Марио с кем-то, кто выдает себя за отца мальчика.  А  ведь  Хозе
Браго умер шесть лет назад. Его останки в течение шести лет  пролежали  на
кладбище в Пунто. Кроме того, экспертиза показала, что перед смертью  Хозе
Браго  был  подвергнут,  мягко  выражаясь,  недозволенным   экспериментам.
Давайте подумаем, а не может ли быть, что... - он на  секунду  остановился
для того,  чтобы  подчеркнуть  необычность  своего  предположения,  -  что
эксперимент продолжается.
   - Не понимаю, - прошептала сеньора Долорес, с ужасом глядя  в  лицо  да
Сильвы.
   - Я не нейрофизиолог и даже  не  врач,  -  медленно  продолжал  хозяин,
старательно  подбирая  слова.  -  Простите,  если  я  попытаюсь  высказать
гипотезу, не имеющую под собой твердой почвы. Наше  знание  фактов  весьма
ограниченно, а мои научные познания оставляют желать лучшего... Когда-то я
читал о некоторых экспериментах, проводимых, правда, только  на  животных,
чаще на кошках или обезьянах. Опыты  основывались  на  изоляции  мозга  от
организма. Это было много лет назад, и, пожалуй, нельзя сомневаться, что в
этой области  сделан  серьезный  шаг  вперед.  Сопоставим  это  с  фактом,
обнаруженным профессором Гомецом: за несколько месяцев до  смерти  у  Хозе
Браго был извлечен мозг. Следует ли решительно исключить вероятность того,
что этот мозг,  искусственно  питаемый,  живет  до  сих  пор?  Еще  будучи
молодым, я читал где-то, что десятки лет искусственно поддерживалась жизнь
отделенного от тела сердца курицы. Оно не переставая билось,  хотя  курицы
давно уже не было...
   - Чудовищно... - простонала сеньора Долорес.
   - Да! Чудовищно! - подхватил да Сильва. - Но  именно  это  лучше  всего
могло бы объяснить, почему то, что происходит в институте, окружено  такой
непроницаемой тайной. Быть может, неудачи в исследовании нейродина  Боннар
пытается восполнить экспериментами  над  животными  и  даже...  человеком.
Обнародование правды неизбежно  привело  бы  господина  профессора  и  его
сотрудников на скамью подсудимых.
   Я начал подумывать, действительно ли хозяин верит в то, что говорит.
   - Вы серьезно допускаете  возможность  такого  эксперимента?  Профессор
Гомец считает,  что  мозг  у  Браго  удаляли  частями,  постепенно,  путем
многократных операций в течение нескольких месяцев... Уж не говоря о  том,
что, приняв гипотезу, будто мозг Браго живет,  общается  с  Марио  и  даже
создает новые произведения, мы должны предположить,  что  Боннар  разрешил
множество необычайно сложных проблем. Ведь это  был  бы  мозг,  снабженный
искусственными органами чувств и искусственными исполнительными органами.
   Да Сильва насупился.
   - Так вы говорите, что Гомец утверждает... - начал он  и  умолк.  -  Не
знаю, к  сожалению,  подробностей  экспертизы...  Однако  возможно,  Гомец
ошибается, - в голосе хозяина прозвучала нотка надежды.
   - Он слывет знающим специалистом.
   Хозяин надолго задумался.
   - Собственно... это уже не имеет значения. Я  только  напрасно  забиваю
вам головы глупыми предположениями. В  ближайшие  дни  мы  узнаем  правду.
Главное - уже не удастся скрыть, что в институте Барта  творятся  довольно
странные  вещи...  и  что  общественное  мнение  потрясено   обнаруженными
фактами. Должен сказать,  что  пока  все  складывается  удачно.  Даже  ваш
сегодняшний приезд и сообщение Игнацио... Даже то,  что  Марио  остался  в
институте. А что если вам, сеньор адвокат, сегодня вечером  нанести  визит
Боннару? Нельзя упускать времени и - подходящего случая.
   - Мы как раз туда едем. Втроем...
   Да Сильва благодарно взглянул на меня.
   - Вижу, сеньор адвокат отлично разбирается в обстановке...
   - О том, что Марио в институте, мы знали  уже  в  полдень,  -  вставила
сеньора Долорес. - Сеньор Эспиноза  получил  известие...  и  мы  приехали,
чтобы забрать Марио.
   Хозяин с трудом сдержал удивление.
   - У вас отличные осведомители.  Примите  мои  поздравления!  -  деланно
рассмеялся он. - Неужели падре...
   Я подумал, что пришло время поставить точку  над  "i",  чтобы  избежать
двусмысленного положения, которое  наверняка  вызовет  встреча  Долорес  с
Катариной.
   - Я получил это сообщение от сеньорины Дали, - спокойно объяснил  я.  -
Не исключено, что мы встретим ее у Боннара.
   Хозяин внимательно посмотрел на меня, словно  хотел  прочесть  по  моим
глазам, что я думаю в этот момент.
   - А... сеньорина Дали в курсе дела? - спросил он, акцентируя  последние
слова.
   - Думаю, полностью, - ответил я тем же тоном и машинально  взглянул  на
Альберди.
   В уголках губ священника затаилась ироническая усмешка.





   Было уже совсем темно, когда мы выехали из "Каса гранде".
   Луна еще не взошла, и огни фар разрезали тьму длинными  снопами  света,
ломающимися на каждом повороте о стволы деревьев и придорожные кусты.
   Все молчали. Только сидящий рядом со мной Альберди  отрывисто  указывал
направление,  впрочем,  совершенно  излишне,  так  как   я   уже   неплохо
ориентировался в здешних местах.
   Здание института имени Барта не было освещено. Лишь на первом  этаже  в
остекленном холле горели затемненные ночные лампы.
   Я остановил машину у подъезда. Только когда мы вышли,  я  заметил,  что
Долорес еле жива от волнения, а может быть,  даже  страха.  Она  судорожно
вцепилась в мою руку, я почувствовал, как  ее  бьет  нервная  дрожь.  Надо
сказать, я и сам бессознательно поддался этой атмосфере напряженности, тем
более что мне предстоял особый разговор с Катариной и Боннаром.
   Зато Альберди держался  не  только  совершенно  спокойно,  но  даже  по
сравнению с пассивным поведением в "Каса гранде" словно бы ожил.  Опередив
нас, он первым поднялся по ступеням и, не дожидаясь, когда мы  подойдем  к
двери, позвонил.
   Пришлось довольно долго ждать. Потом  зажглись  два  ярких  прожектора,
которые ослепляли настолько, что лишь спустя  несколько  секунд,  заслонив
глаза ладонью, я смог  различить  какую-то  высокую  фигуру,  стоявшую  на
лестнице. Мужчина, не подходя к двери, осмотрел нас, потом куда-то исчез.
   Прожекторы погасли. Прошло еще несколько минут. Сеньора де Лима дрожала
все сильнее, и я уже начинал подумывать, не отвезти ли ее в "Каса гранде".
Я попытался было заикнуться об этом, но встретил бурные  возражения  с  ее
стороны.
   Наконец в холле загорелся нормальный свет и из бокового коридора  вышла
Катарина в сопровождении молодого широкоплечего индейца, одетого в  темную
рубаху и серые рабочие брюки. Мужчина что-то говорил Катарине, недоверчиво
поглядывая в  нашу  сторону.  Вероятно,  Катарина  втолковывала  ему,  что
опасаться нечего, так как спустя немного  времени  он  ушел  и  стеклянные
двери перед нами раскрылись.
   Мы вошли в холл. Катарина встретила нас кивком головы, но не произнесла
ни слова. Альберди и сеньора де Лима  тоже  молчали,  не  зная,  как  себя
держать.
   - Не очень-то любезно  вы  встречаете  гостей,  -  сказал  я,  прерывая
неприятное молчание. - Словно в осажденной крепости.
   Катарина взглянула мне в  глаза,  на  ее  губах  появилась  ироническая
улыбка.
   - Действительно, - сказала она. - Ты угадал. Час назад  камнями  выбили
стекла в кабинете профессора Боннара...
   - У вас хоть охрана-то хорошая? - спросил я.
   Катарина пожала плечами. Я еще никогда не видел ее в таком состоянии.
   - Профессор пытался дозвониться до полицейского участка, но телефоны не
работают. Видимо,  линия  оборвана.  Правда,  здесь  есть  коротковолновый
передатчик,  но  ведь  нельзя  объявлять   тревогу   из-за   единственного
инцидента.
   - А персонал?
   -  В  институте  живет  несколько  человек.  Остальные   работники,   к
сожалению, уехали. Завтра праздник...  Ты  должен  был  приехать  один!  -
неожиданно переменила она тему.
   - Сеньора де Лима сама хочет забрать сына, - поспешил я ответить, чтобы
не оказаться в двусмысленном  положении.  -  Не  следует  оставлять  здесь
мальчика. Особенно при сложившихся обстоятельствах...  Кроме  того,  пора,
пожалуй, до конца разобраться с делом Браго. Мы знаем,  что  Хозе...  -  я
многозначительно замолчал.
   Катарина смерила меня взглядом.
   - Не знаю, куда ты клонишь, Фил. Я не  имею  права  говорить  от  имени
профессора Боннара, я тут такой же гость, как и ты, - она искоса взглянула
на Долорес, - но думаю, ситуация действительно такова, что пора сыграть  в
открытую, - последние слова прозвучали угрозой.
   - Я приехала сюда за своим ребенком и не уйду, пока мне его не отдадут,
- подала голос сеньора де Лима. - Никто не имеет права его задерживать!
   - Кого вы пытаетесь оскорбить?  Вы  разговаривали  с  сыном?  Могу  вас
уверить, что никто его здесь не держит, - Катарина  начинала  приходить  в
свое обычное состояние.
   - Марио должен вернуться домой! Сегодня же! Почему вы молчите,  сеньор?
- в отчаянии Долорес искала у меня поддержки.
   - Я провожу вас к нему, - выручила меня Катарина. - Или,  если  хотите,
скажу, чтобы он спустился к  вам.  Однако,  я  думаю,  будет  лучше,  если
сначала мы спокойно поговорим о вашем сыне.
   - Что-нибудь случилось? - испугалась Долорес.
   - Нет, нет. Но хотелось  бы  избежать  некоторых  недоразумений.  Может
быть, мы сядем? - Катарина указала на кресла в глубине холла.
   - Не знаю, о каких недоразумениях вы говорите, - вздохнула  сеньора  де
Лима, садясь. По тону, которым это было сказано, нетрудно было понять, что
она только пытается сохранить хотя бы внешнее спокойствие.
   - Начну с того, что  мне  кажется  главным,  -  начала  Катарина.  -  Я
несколько раз беседовала с  вашим  сыном,  так  же  как  и  с  профессором
Боннаром и доктором Мантеза, известным психиатром. Могу вас уверить, что у
Марио нет никакого психического  заболевания.  Он  совершенно  нормальный,
здоровый мальчик.
   - Это невозможно, - прошептала  сеньора  де  Лима,  принимая  сообщение
Катарины со смешанными чувствами. - Доктор Стайнберг, директор санатория в
Плайя де Оро, обнаружил... Впрочем, если б вы знали, как Марио ведет  себя
дома...
   - Конфликт между вами, вашим мужем и Марио имеет совершенно  конкретную
почву... И мне кажется,  наряду  с  определенными  объективными  причинами
немалая вина в этом и ваша...
   - Что вы можете знать, - вздохнула Долорес. - Марио - трудный ребенок.
   - Не думаю. Я хотела бы вас предупредить. Верьте  мне,  я  говорю  это,
только заботясь о будущем Марио... Игра, в которой вы принимаете  участие,
может создать между вами и сыном непроходимую пропасть.
   - Ничего не понимаю... О чем вы?
   Удивление Долорес показалось мне искренним.
   - Как вы не понимаете, что обвинение института в убийстве Хозе Браго  -
лишь предлог для политической интриги? Неужели  вы  хотите  потерять  сына
ради карьеры вашего мужа? Впрочем, должна вам сказать, что  люди,  которые
втянули вас в эту игру, вероятно, совершенно  не  разбираются  в  существе
положения. Они не в состоянии реализовать свои планы...
   Сеньора де Лима изумленно смотрела на Катарину.
   - Я хочу только найти своего ребенка... - умоляюще прошептала она.
   - Это зависит исключительно от вас. Однако предупреждаю:  завтра  может
быть уже поздно.
   - Что я должна делать?
   Катарина не ответила. Она долго молча смотрела на Долорес, и  я  думал,
она размышляет, что ответить. Однако я ошибся.
   - Можете ли вы мне честно сказать, что стало с дневником Хозе  Браго  и
рукописью романа "Башня без окон"? - неожиданно спросила она.
   Долорес беспокойно задвигалась. Однако прежде чем она успела  ответить,
из бокового коридора появился тот самый человек, который  несколько  минут
назад сопровождал Катарину.
   - Профессор просит сеньоров в кабинет, - сказал он, жестом указывая  на
лестницу, ведущую наверх.
   Альберди вскочил. Только теперь я заметил, как сильно он взволнован.
   - Простите... - вставая, поклонился я Долорес и Катарине.
   Сеньора де Лима послала мне полный беспокойства взгляд, а  я  улыбнулся
ей, давая знать, чтобы она не волновалась.
   Молодой индеец проводил нас до самых дверей кабинета Боннара и ушел.
   Профессор, одетый в белый халат, стоял на пороге. Он приветствовал  нас
кивком головы и пригласил в комнату.
   Ярко освещенный кабинет теперь показался  мне  значительно  просторнее,
чем во время предыдущего визита. Я посмотрел  на  окна,  плотно  прикрытые
шторами.
   Боннар заметил мой взгляд и иронически усмехнулся.
   - Ваши клиенты забавляются... А  это  письмо  с  поздравлениями,  -  он
потянулся к открытому ящику и подал мне измятый листок.
   "Убийц под суд", - прочитал я нацарапанные неумелой рукой слова.
   - Садитесь! - сказал Боннар, однако сам не сел, а принялся  расхаживать
по кабинету. - Давно же ты здесь не  был,  Эст...  -  обратился  он  после
недолгого молчания к Альберди.
   - Давно, - согласился  священник,  беря  у  меня  листок.  -  Это  что,
закинули в окно?
   - Принесли на подносе! - саркастически рассмеялся профессор. - А вы,  я
думаю, на меня не в обиде... - остановился он передо мной. -  Впрочем,  вы
сами виноваты. Я подумал тогда, что имею дело с одной из свиней, что  роют
под меня яму...
   Разговор обещал быть не из приятных.
   - Думаешь, это да Сильва? - спросил Альберди, кладя листок на стол.
   - Ты догадлив... Но все это не важно. - Боннар стал  серьезным.  -  Мне
сказали, что вы человек порядочный, - опять обратился он ко мне. -  Однако
я не могу рисковать. Вам придется  остаться  в  институте  до  утра.  Лишь
завтра в одиннадцать часов вы сможете покинуть этот дом. И ты, Эст,  тоже.
Если вам это не нравится, вы  должны  уехать  отсюда  немедленно,  но  без
мальчика.
   Я был озадачен.
   - Зачем же вы меня приглашали?
   - Я хочу, чтобы вы, во-первых, полностью разобрались в том,  что  здесь
происходит, и действовали, как прикажут разум и порядочность, а во-вторых,
чтобы, сообщая кому следует обо всем, что вы  здесь  услышали  и  увидели,
могли сдерживать дураков в их идиотских намерениях и тем самым помочь всем
нам избежать опасных последствий человеческой глупости и слепоты...
   - Вы хотите, чтобы в случае процесса...
   - Нет, уважаемый, нет! Это пусть вас не волнует. Процесса не будет - он
никому не выгоден. А если даже и будет, то у  нас  есть  свидетель,  голос
которого будет решающим... - он выделил последнее слово, блеснув  глазами.
- Вы должны  знать:  речь  идет  о  гораздо  более  важных  вещах,  нежели
выдуманное кретинами обвинение в убийстве.
   - Значит ли это, что я должен посредничать в переговорах?
   - В данном случае трудно говорить о  переговорах.  Ваша  роль  будет  в
принципе заключаться лишь в  стимулировании  хода  некоторых  процессов...
Впрочем, что вам объяснять. Вы сами разберетесь.
   - Что-то я не очень представляю себе,  каким  образом  можно  примирить
такие  несовместимые  понятия,  как  необходимость   сохранять   тайну   и
обязанность кого-то информировать... Да и  кого,  собственно,  и  в  каких
пределах я имею право информировать? Сеньору де Лима? Ее  мужа?  А  может,
следователя Кастелло?
   Боннар взглянул на меня почти с презрением.
   - Вижу, вы знаете меньше, чем я думал. Вас переоценили! Но  теперь  это
уже не имеет значения... Итак, кратко: соблюдать тайну вы обязаны лишь  до
одиннадцати часов завтрашнего утра. Никаких телефонов, никаких  контактов.
По истечении этого срока я предоставляю вам полную свободу передвижения  и
использования полученных сведений. Я понимаю ваше положение и не собираюсь
его усложнять.
   - Как мы поступим с сеньорой де Лима?
   - Она останется здесь на ночь или вы сейчас же отвезете ее к  Альберди,
в "Каса гранде" или к самому дьяволу... Но Марио с ней не поедет.
   - Вы знаете, чем это вам грозит? Мальчик несовершеннолетний!
   -  Знаю.  Но,  во-первых,  требование  сеньоры  де  Лима   может   быть
невыполнимо, - он слегка усмехнулся. - Марио здесь находится добровольно и
в любой момент  может  покинуть  институт...  в  неизвестном  направлении.
Во-вторых, будет лучше, если сеньора  де  Лима  останется  здесь  на  ночь
добровольно, даже не зная об условиях, которые я вам поставил. Впрочем, на
то у вас и голова... То, что вы приехали в одной машине, упрощает  задачу.
В-третьих, все это мелочь в сравнении с тем, за что идет игра.
   - Я постараюсь убедить сеньору де Лима остаться... В данный  момент  ее
интересует только сын. Возможно, она увидит его и успокоится.
   - Завтра я возьму их с собой в столицу. Я выеду в семь утра! Правда, по
пути мне надо будет уладить кое-какие дела, но к обеду они оба будут дома.
Вы же должны остаться здесь до одиннадцати. Ты, Эст,  конечно,  принимаешь
мои условия? - обратился он к Альберди.
   - В семь пятнадцать у меня служба.
   - Значит, ты возвращаешься домой.
   - Я хочу знать, что стало с Хозе.
   Боннар развел руками.
   - Прости, Эст...
   - Хорошо! - с трудом сказал Альберди. - Принимаю твои  условия.  Только
мне придется съездить в Пунто и предупредить ризничего. Но ты скажешь мне,
что с Хозе.
   Суровое, непроницаемое лицо ученого на мгновение осветилось улыбкой.
   - Через минуту ты сможешь с ним поговорить сам, - сказал  он  медленно,
каким-то особенно торжественным тоном, не вяжущимся с  его  прежней  сухой
деловитостью.
   Альберди был поражен его словами, а у меня перед глазами встала картина
раскрытого гроба.
   - Вы потеряли монополию на бессмертие! - гортанно рассмеялся Боннар.  -
Придется тебе с этим примириться, Эст.
   - Не понимаю...
   - И не знаю, захочешь ли понять... до конца.
   - Говори! - священник настойчиво смотрел в лицо ученого,  словно  хотел
прочесть по нему всю правду.
   Но Боннар не торопился. Он подошел к столу  и  вынул  из  ящика  листок
бумаги.
   - Напиши ризничему записку. Завтра я выеду на полчаса раньше,  а  Марио
отдаст ему ее по пути. Так будет безопаснее.
   - Ты мне не веришь? - огорченно спросил Альберди.
   - Слушай, - фыркнул ученый. - Не в тебе дело. Зачтем  да  Сильве  знать
раньше времени...
   - Делай, как считаешь нужным.
   Альберди сел за стол и начал писать.
   - Из того, что вы сказали, профессор, следует, что Хозе  Браго  жив,  -
прервал я наступившее молчание.
   - В некотором смысле...
   - И с ним можно поговорить?
   - Пожалуйста, вот интерком.
   Боннар подошел к столику и положил руку на небольшой ящичек, снабженный
несколькими переключателями.
   Альберди поднял голову от недоконченного письма.
   - Так Хозе не умер? - тихо спросил он. - А те останки?.. Неужели  Гомец
ошибся?
   - Гомец отличный специалист и он не ошибся. Это был труп Хозе Браго.  И
если мы условимся называть  смертью  прекращение  физиологических  функций
тела, то должны будем признать, что  Хозе  действительно  умер  шесть  лет
назад. Но ведь ты, Эст, специалист по душам и упорно доказываешь, что  они
могут жить без тела. Так чему же ты удивляешься? - насмешливая  улыбка  не
сходила с лица Боннара.
   - Так это... душа Хозе? - прошептал Альберди,  а  я  почувствовал,  как
мурашки забегали у меня по спине.
   - В некотором смысле, да. Это душа Хозе  Браго  и,  теоретически,  душа
бессмертия. Помнишь, Эст,  как  мы  вчетвером  с  Хозе  и  Томом  Миллером
когда-то рассуждали о бессмертии? Вот твое бессмертие: душа Хозе  отделена
от ее бренной телесной оболочки... Тело уже превратилось в  прах,  а  душа
продолжает существовать, и такое существование может длиться бесконечно.
   По выражению лица Альберди можно было следить за тем, как в нем борются
недоверие с желанием, чтобы то,  что  он  услышал,  оказалось  правдой,  а
любопытство - со страхом перед непредвидимыми  последствиями  человеческой
смелости.
   - Что ты сделал? - наконец с трудом спросил он.
   - Высвободил из тела душу Хозе. Но шутки в сторону... На этом  деле  ни
ты,  ни  богословы  не  разживетесь.  Эксперимент  носит  сугубо   научный
характер. Мы перенесли запись личности Хозе Браго с  естественной  нервной
сети на искусственную. Если мы поставим  знак  равенства  между  понятиями
"душа" и "личность" - душа Хозе была нами перенесена из  одной  системы  в
другую. Правда, понятие "личность" не совсем точно, но, думаю, вам ясно, о
чем идет речь. "Душа" - еще  более  туманное  понятие,  но  тем  не  менее
теологи отлично с нею управляются уже более двух тысячелетий...
   Наступило молчание. Я раздумывал над словами профессора, но  как-то  не
очень улавливал их смысл.
   - Так вы поместили мозг Браго в какой-то аппарат, - начал я,  вспоминая
то, на что намекал да Сильва.
   - Нет! Мы перенесли не мозг, а запись индивидуальности, содержавшуюся в
его физической и химической  структуре.  Попытаюсь  объяснить  популярнее,
хотя это не  так  просто.  Прежде  всего,  знаете  ли  вы,  какие  функции
выполняют полушария мозга?
   - Более или менее...
   - Думаю, скорее менее, чем более. Впрочем, пусть это вас не  беспокоит.
В конце концов, вы - адвокат, а множество вопросов в этой области  до  сих
пор еще остается загадкой даже для  физиологов.  Мы  находимся  как  бы  в
положении того врача-практика, жившего сто или больше лет  назад,  который
ухитрялся лечить, и даже неплохо, абсолютно не зная, что он лечит...
   Боннар остановился у окна и задумался.
   - Я отклонился, - сказал он немного погодя, словно оправдываясь. -  Да.
Так каковы же функции головного мозга? Разумеется, я имею в  виду  не  все
функции - их очень много, - а лишь те, которые представляют собой, как  бы
это сказать, не обижая твоих чувств, Эст, материальную основу  психической
жизни. С этой  точки  зрения  наиболее  важным  свойством  мозга  является
способность обучаться, запоминать реакции на различные  раздражения,  или,
точнее, формировать условные рефлексы.  Не  вникая  в  тонкость  механизма
памяти, скажу только, что он основывается на таких изменениях в  структуре
мозга, которые закрепляют связи между различными  повторяющимися  внешними
раздражениями. Не стану читать вам лекций  по  физиологии  высшей  нервной
деятельности. Речь идет о  сути  явления.  В  структуре  мозга  постепенно
накапливается и закрепляется опыт, происходит как бы запись  информации  о
внешнем  мире.  Эта  запись  представляет  собою   комплекс   сравнительно
постоянных  реакций  на  определенные  раздражения:  человек  стремится  к
повторению одних раздражений и избегает  других.  А  комплекс  психических
свойств - это ведь и есть личность.
   - Ты вульгаризируешь! - недовольно вставил Альберди.
   - Я тебя понимаю, но в этой примитивной модели еще нет места  мышлению,
а тем более сознанию. Можно, пожалуй, сказать, что мысли галопируют  здесь
по цепочкам связей  без  всякого  контроля.  Но  на  определенной  ступени
развития  этот  контроль  становится   неизбежным   следствием   процессов
приспособления. Проявлением этого контроля является информация  о  потоках
информации, проходящих через мозг, о возникающих связях, о самих процессах
сочетаний, словом - мышление о мышлении. Тебе это ни о чем не  напоминает,
Эст? Cogito, ergo sum [я мыслю - значит, я существую (лат.)].
   - Опять вульгаризируешь... Скажи, наконец, к чему ты клонишь?
   - Пусть вульгаризирую. Важен принцип, а он именно таков! А  клоню  я  к
тому, чтобы вы поняли, что  личность  -  это  определенного  рода  запись.
Запись мира в динамической структуре мозга. Разумеется, когда этой  записи
нет, нет и личности. Нет души! Не смотри на меня  так  негодующе,  Эст.  И
новорожденный, и человек, у которого уничтожена  структура  информационных
связей в мозгу, не будут иметь  того,  что  мы  называем  душой.  Душа  не
рождается в момент зачатия и не ожидает где-то в  заоблачных  высях  права
сойти  на  землю,  но  создается  внешним  миром.  Если  говорить  о  душе
человеческой, это мир особого рода: мир человеческий - общество.
   Он умолк, а затем сказал:
   - Боюсь, я опять несколько отклонился. Вас же интересует, что случилось
с Браго. Но здесь существует тесная связь. Дело в том, что эта запись, эта
личность только кажется нематериальной. Ибо информация записана на  вполне
определенной   материальной   структуре   и   без   подобного   фундамента
существовать не может. Не знаю, понимаете ли вы суть того, что я сказал? -
обратился он ко мне.
   - Понимаю. Но если мозг Браго уничтожен, каким же образом...
   - Подождите! Это лишь начало! Я сказал, что первоначальная запись  была
сделана на нервной структуре мозга,  но  это  не  значит,  что  ее  нельзя
перенести на другую систему, способную к созданию  функционально  подобной
структуры.  То,  что  это  теоретически   возможно,   понимали   некоторые
физиологи,  пожалуй,  еще  со  времен  Кондиллака  и  Ламетри.  Однако  до
последнего времени  казалось,  что  практически  эта  задача  неразрешима.
Во-первых, как расшифровать запись? Уже с локализацией следов памяти  было
немало  хлопот.  Во-вторых,  невообразимо  большая  сложность   записи   и
лабильность структуры  исключали  возможность  последовательного  создания
копии. Однако оказалось, что именно в этих трудностях  содержится  решение
проблемы. Не знаю, известно ли вам, что с начала XIX века среди психологов
шел спор о корковых локализациях. Некоторые  факты  говорили  о  том,  что
целый ряд психических действий можно увязать с определенными частями  коры
головного  мозга.  Например,  зрительные   ощущения   имеют   свое   поле,
расположенное в районе затылка, слуховые же  -  в  районе  висков.  Больше
того, в середине нашего столетия было выяснено, что раздражение  некоторых
участков серого  вещества  вызывает  определенные  эмоциональные  реакции,
например страх, удовольствие и так  далее.  С  другой  стороны,  некоторые
эксперименты говорили, что ряд психических  явлений  нельзя  локализовать,
так как их основа лежит в коре мозга, действующей как единое  целое.  Спор
на  эту  тему  длился  достаточно  долго  и  закончился,  можно   сказать,
признанием правоты обеих сторон. Оказалось,  что  локализация  существует,
но, как правило, лишь для элементарных ощущений. Если же говорить о высших
психических функциях, то, здесь доминируют свойства интегральные, общие. Я
думаю, нет необходимости объяснять, что запись личности  относится  именно
ко второй категории, Более того, у мозга есть еще одно чрезвычайно  важное
свойство. Уже несколько десятилетий  известно,  что  в  некоторых  случаях
извлечение даже  больших  участков  коры  мозга  не  полностью  уничтожает
запись. Мозг - орган чрезвычайно пластичный, созданный как бы "на рост", и
в случае уничтожения некоторых его участков их функции  может  принять  на
себя оставшаяся нервная структура. С  этим  свойством  в  последнее  время
начали связывать надежды на трансплантацию нервной ткани  мозга  и  замену
уничтоженных  участков  мозгового  вещества  соответствующими   участками,
взятыми с другого мозга.
   - Так же, как приживляют ткани и конечности?
   -  Вот  именно!  К  несчастью,  выявились  принципиально  непреодолимые
преграды как технического, так и психологического порядка. Подсадка,  если
она даже начинает  приживляться  и  возникают  связи,  вызывает  нарушение
физиологического равновесия, и организм в скором времени погибает. А  если
использовать мозг взрослых особей, то взятый участок  представляет  собой,
естественно, уже  сформировавшуюся  структуру,  а  стало  быть,  возникает
объединение двух личностей, что неизбежно ведет  к  опасным  нарушениям  и
необратимым дегенеративным изменениям.
   - Вы экспериментировали на людях? - с ужасом спросил я.
   -  Как  это  могло  прийти  вам  в  голову?  -  возмутился  ученый.   -
Экспериментировали исключительно на  животных!  Впрочем,  я  лично  провел
всего два опыта. Если бы удалось преодолеть технические и  физиологические
трудности, то все равно для трансплантации были бы пригодны  исключительно
участки "незаписанного", но соответствующим  образом  развитого  мозга.  А
ведь одно исключает другое, поэтому казалось,  что  проблема  неразрешима.
Но, как это уже не раз бывало в истории науки, на помощь пришло  открытие,
на первый взгляд не связанное  с  нейрофизиологическими  исследованиями  -
лабораторным путем было создано вещество с удивительнейшими свойствами...
   - Нейродин?
   Боннар кивнул.
   - Да. Вначале  Барт  сам  не  представлял  себе  возможностей,  которые
открывает нейродин. Скажу больше: даже сегодня мы не знаем  до  конца,  на
чем  основываются   его   свойства.   Нейродин   -   чрезвычайно   сложная
кремнийорганическая  структура,  имеющая  некоторые   свойства,   присущие
нуклеиновым кислотам,  но,  разумеется,  созданная  из  других  химических
элементов. Необычность свойств нейродина состоит в том, что в определенном
смысле это живое вещество, к тому же наделенное  не  только  специфическим
метаболизмом, но  и  поразительной  способностью  к  самоорганизации.  Эта
способность  самоорганизовываться  у  нейродина  даже   выше,   нежели   у
человеческого мозга. Сразу же после синтеза,  стоит  лишь  ему  обеспечить
поддержание метаболических процессов, в нейродине под  воздействием  среды
начинается процесс  самоорганизации  и  самоусовершенствования  структуры.
Более того, его способность приспосабливаться к условиям в зависимости  от
потребности  приводит  к  возникновению  определенных  органов  чувств   и
действий.
   - Гомункулус... - с ужасом прошептал Альберди.
   - Нет. Опасаться нечего, - отрицательно покачал головой  Боннар.  -  Во
всяком случае, пока, - добавил он с оттенком  меланхолии.  -  Быть  может,
если попытаться определенным образом направить его эволюцию, в  нем  можно
как бы имитировать психику. Но пока мы еще слишком мало знаем... Я  уж  не
говорю о том, что его способность самостоятельно поддерживать в себе жизнь
равна нулю. Таким образом, сам по себе он не  представляет  опасности  для
человека. Зато его практическая ценность необычайно велика. Это выражается
в способности к симбиозу, точнее, к "сотрудничеству" с  нервными  клетками
живого организма. Это "сотрудничество" проявляется исключительно в  приеме
и передаче электрических сигналов. Такая двусторонняя  связь  обеспечивает
нейродину  контакт  с  окружающей  средой   и   в   результате   процессов
приспособления  ведет  к  соответствующему  формированию  его   внутренней
структуры. Не стану утомлять  вас  подробностями  -  вы  немногое  из  них
поймете, скажу лишь, что именно нейродин представляет  собой  материальную
основу, способную воспринять запись личности. Короче  говоря,  нейродин  в
состоянии сравнительно быстро, к тому же совершенно не нарушая  физической
и химической структуры живых клеток, слиться  с  мозгом  живого  существа.
Вначале он представляет собой как бы  новый,  совершенно  лишенный  записи
участок мозга, но постепенно все полнее и полнее включается в динамические
процессы, происходящие в структуре  мозга.  Это  "сосуществование"  длится
довольно долго, и если постепенно, частями извлекать из  черепа  настоящий
мозг, нейродинная структура все больше и больше будет  принимать  на  себя
запись личности. В конце концов роли поменяются. Если даже мозг совершенно
погибнет, запись, принятая нейродином, останется.
   - Значит, что-то вроде  протеза  мозга?  -  воскликнул  я,  не  скрывая
изумления.
   Улыбка удовлетворения на мгновение появилась на лице Боннара.
   - И да и нет... - ответил  он,  присаживаясь  на  краешек  стола.  -  С
психологической точки зрения -  да!  Личность  перенесена  на  нейродинную
структуру. Правда, должен предупредить, что эта процедура весьма сложна  и
ей сопутствуют  серьезные  психические  нарушения,  особенно  сразу  после
подключения нейродинных отводов,  а  также  на  последнем  этапе  -  после
разрыва связи со стволом мозга. Впрочем, перемещенная личность не является
точной копией старой. Существуют значительные пробелы в памяти, появляются
новые свойства... Но сознание собственного существования  и  непрерывность
психической жизни остается. А это самое главное.
   - И все-таки это протез! Может быть, еще не совершенный,  но  наверняка
протез мозга, - все больше воодушевлялся я. - Вероятно, вскоре можно будет
заменять большие участки мозга.
   - Увы, нет, -  вздохнув,  ответил  профессор.  -  Как  я  уже  говорил,
метаболизм нейродина совершенно отличается от белкового.  Поддержание  его
требует   сложнейшей   аппаратуры.   Преградой,   абсолютно    исключающей
возможность протезирования, является то,  что  нейродин  может  в  широкой
области принять на себя функции мозга лишь тогда, когда его  сложность,  а
стало  быть  и  масса  будет   достаточно   велика.   Для   протезирования
человеческого мозга минимальную, можно сказать критическую,  сложность  мы
получаем тогда, когда количество вещества, взятого для эксперимента, имеет
объем около полутора кубических метров, то есть почти в  четырнадцать  раз
больше, чем объем человеческого тела. К  сожалению,  мы  не  можем  носить
нейродинный мозг в собственном черепе...
   - Но это все равно настолько удивительно, что трудно вообще освоиться с
подобной мыслью.
   - Да, любезный мой адвокат, - прервал  меня  Боннар.  -  Вы  собирались
устроить мне процесс, обвиняя в убийстве Хозе Браго... Хозе был безнадежно
болен, обречен на смерть. Новообразование в мозге... Понимаете? Я спас его
личность. Его душу, если воспользоваться твоей формулировкой,  Эст.  Более
того, я дал ему шанс на бессмертие. То, чего не в  состоянии  до  сих  пор
дать никто ни на земле, ни на небе...
   Я с удивлением глядел на Боннара, понимая, что в этот момент увидел еще
одно его лицо, скрываемое до сих пор.
   Я перевел взгляд на Альберди, но он, видимо,  был  настолько  ошеломлен
услышанным, что не пытался даже отразить нападение.
   Боннар замолчал.  Теперь  он  стоял  перед  нами  выпрямившись,  отчего
казался еще выше. Очевидно,  впечатление,  которое  он  произвел  на  нас,
доставляло ему громадное удовольствие.
   Священник беспокойно  шевельнулся  и  украдкой  взглянул  на  интерком.
Профессор заметил это, подошел к столу и щелкнул одним из  переключателей,
помещенных на стенке динамика.
   - Хозе! У нас гости! - бросил он в микрофон, словно  на  конце  провода
кто-то ждал вызова.
   - Кто? - послышалось из  динамика  удивительно  медленно  произнесенное
слово.
   - Эст Альберди и адвокат, о котором тебе говорила сеньорина Дали.  Твоя
бывшая жена ждет в холле.
   Некоторое время царила тишина.
   - Хочешь, чтобы я с нею поговорил?
   Голос был низкий, приятный, только как бы чрезмерно четко  и  правильно
выговаривающий отдельные слова.
   - Это зависит от тебя... - сказал Боннар в интерком.
   Опять наступила тишина. В этот момент я подумал, а не чудовищный ли это
блеф, рассчитанный на то, чтобы ввести в заблуждение  меня,  а  вместе  со
мной и противников Боннара. Может быть, таким образом Боннар хочет вызвать
замешательство и ослабить впечатление, которое произвело  на  общественное
мнение открытие профессора Гомеца, или  хотя  бы  выгадать  время?  Однако
какова была во всем этом роль Катарины?
   - Хорошо! - опять послышался голос из интеркома. - Я  поговорю  с  ней.
Позже. Сейчас оставьте меня одного с Эстебано.
   Священник словно загипнотизированный смотрел на ящичек интеркома.
   - Пойдемте, - шепотом обратился ко  мне  профессор.  -  Я  вам  кое-что
покажу...





   После ярко освещенного кабинета коридор казался  погруженным  во  тьму.
Профессор прикрыл дверь. Не спеша достав из кармана халата длинный плоский
портсигар, он предложил мне сигарету.
   - Я привык курить в коридоре, - заметил Боннар, поднося  мне  огонь.  -
Нейродин не переносит дыма...  Впрочем,  пройдемте  в  архив.  Вы  увидите
интересные документы - первые рукописи, а точнее, "мозгописи" Браго.
   - Должен признаться, я совершенно ошеломлен и  не  могу  понять  только
одного: почему это открытие держится в тайне?
   - Думаю, вам еще многое придется понять, -  съязвил  Боннар.  -  Прежде
всего отдаете  ли  вы  себе  отчет  в  том,  что  в  перспективе  означает
преодоление человеком границы бессмертия? Сколько иллюзорных  надежд  было
бы связано с нашими опытами? Вообразите, что произойдет, когда известие об
этом, вдобавок раздутое и искаженное  безответственной  прессой  и  радио,
облетит мир. Человечество еще не подготовлено к принятию этого дара науки.
Даже  трудно  предвидеть  общественные  последствия  потрясения,   которое
вызовет сообщение, что человек не обязательно должен умирать... Мы до  сих
пор не знаем, что  представляет  собой  дар  бессмертия:  благодеяние  или
проклятие. Вы читали "Грань бессмертия"? Можете вы сказать, что это  писал
счастливый человек? Право на бессмертие  вовсе  не  равнозначно  праву  на
вечное счастье... На протяжении эксперимента я все яснее ощущаю,  что  моя
работа - только погоня за тенью. Мы прикладываем массу усилий, чтобы  дать
Браго... лишь иллюзию счастья.
   Мы медленно шли по длинному, широкому  коридору,  я  слушал  Боннара  и
начинал понимать, что, пожалуй, только теперь под маской сухости и  иронии
впервые вижу истинное лицо этого человека. Какой же он в действительности?
Еще минуту назад он казался мне бескомпромиссным, бесчувственным стратегом
в игре с  Природой  и  людьми,  воплощением  гордости  и  самонадеянности,
сверхверы во всесилие той Науки, которой служит. А сейчас...
   - Хозе Браго, как и любой из нас, продукт мира, в котором он  жил  и  в
котором существует по сей день, - спустя немного  заговорил  профессор.  -
Это всего лишь человек, полный забот, желаний и  опасений.  Вас  удивляет,
наверное, почему, стремясь сохранить  эксперимент  в  тайне,  мы  рискнули
опубликовать произведения Браго под его собственным именем? Совсем не  для
того, чтобы удивить мир. Просто Браго, в течение многих  лет  непонимаемый
людьми, недооцениваемый критиками, с трудом отвоевавший право  говорить  с
помощью своих  произведений,  тосковал  по  славе,  признанию.  Это  очень
по-человечески. Надо его понять. Неужели мы могли лишить его этого  права,
лишить возможности быть свидетелем заслуженного триумфа? Конечно, это было
связано с серьезным риском, но другого выхода я не видел.
   Мы остановились перед небольшой дверью в конце коридора. Боннар  достал
из кармана связку ключей и впустил меня  в  длинное  узкое  помещение  без
окон, стены  которого  были  сплошь  увешаны  полками.  На  полках  стояли
помеченные номерами коробки. Взяв одну из них, Боннар вынул рулон  широкой
ленты. Постепенно разматывая ее, он, казалось, что-то искал.
   - Вот. Прочтите! - сказал он наконец, подавая мне рулон.
   Я с любопытством  пробежал  взглядом  по  ленте.  Однако  на  ней  были
выписаны лишь длинные ряды слов, совершенно не связанных в  сколько-нибудь
осмысленное целое. Местами это были  даже  части  слов,  полные  ошибок  и
искажений.
   - Это первые попытки контакта после разрыва связей с телом, -  объяснил
профессор. - Еще не было выхода на систему синтеза звуков, и электрические
сигналы,  передаваемые  эффекторами  нейродина,  просто   перекодировались
печатающим устройством.  Впрочем,  сигналы  были  идентифицированы  еще  в
период переноса личности. Как видите, это типичная абракадабра.
   Боннар достал другой рулон. Теперь это были фразы,  правда,  корявые  и
нескладные, но в них уже можно было уловить смысл.
   - Это спустя год... Процесс  восстановления  весьма  обнадеживающий,  -
пояснил ученый.
   - А в то время, когда Браго последний раз беседовал с Альберди, он  уже
был  полностью  лишен  собственного  мозга?  -  спросил  я,  вспоминая  ту
невероятную историю.
   - Не совсем. Правда, кора  головного  мозга  уже  была  удалена,  а  ее
функции принял на себя нейродин,  соединенный  миллионами  ответвлении  со
стволом мозга, а также с органами слуха и речи.
   - А зрение?
   - В то время Браго уже не видел. Забегая вперед, я должен сказать,  что
проблема зрения до сих пор не решена нами полностью. Правда, он уже  может
читать. Точнее - расшифровывать отдельные буквы и  простые  геометрические
фигуры, но количество рецепторных элементов, к сожалению, незначительно по
сравнению с сетчаткой человеческого  глаза,  а  следовательно,  и  острота
зрения невелика - он видит все как бы в тумане.
   - Однако в "Грани бессмертия" он воспользовался снимками... -  вспомнил
я об открытии де Лима.
   - Да. Он упорно стремится к реальности. В таких случаях кто-либо просто
рассказывает ему все, что видит.
   Боннар опять спрятал ленту и принес следующую.
   - Вот сама "Грань", - сказал он, разматывая и подавая  мне  рулон.  Это
был текст совершенный и по форме и по содержанию.  Множество  машинописных
поправок позволяло судить о самом творческом процессе.
   - Браго много читает. Несмотря на то что чтение буква за буквой кажется
занятием весьма кропотливым, он в совершенстве овладел этой  способностью.
Кроме того, нейродин  способен  воспринимать  и  анализировать  информацию
гораздо быстрее, чем естественный мозг.
   - Неужели возможно создание искусственного мозга,  более  совершенного,
чем человеческий?
   Боннар внимательно посмотрел на меня, словно стараясь прочесть на  моем
лице какую-то затаенную мысль, потом взял у меня рулон  и  начал  медленно
сворачивать его.
   - М-да, - начал он вдруг, словно принимая какое-то трудное  решение.  -
Психологические и общественные последствия эксперимента гораздо серьезнее,
чем вы думаете... То, о чем я говорил до сих  пор,  -  лишь  одна  сторона
медали. Решение как  можно  дольше  сохранять  в  тайне  по  крайнем  мере
некоторые факты имеет еще одну весьма важную причину.  Как  вы,  вероятно,
заметили, Браго  пишет  все  лучше.  Возникает  вопрос:  является  ли  это
проявлением естественного  созревания  его  таланта  или  же  вытекает  из
свойств самоорганизации нейродина. Так  вот,  все  указывает  на  то,  что
происходит последнее. Опухоль в мозгу и последующий перенос личности Браго
на нейродин вызвали весьма серьезные нарушения  психической  деятельности,
не говоря уже о значительных  пробелах  и  деформациях  в  записи  памяти.
Несомненно, все это должно было повлечь за собой регресс,  а  не  развитие
таланта. Впрочем, вначале так и было. Однако последние годы,  несмотря  на
трудности эмоционального характера, переживаемые Браго, мы замечаем  явный
и быстрый прогресс. Нейродин  позволяет  достичь  того,  что  мы  называем
гениальностью.  А  это  накладывает  на  нас  ответственность  несравненно
большую, чем даже открытие перспектив бессмертия.  В  данном  случае  речь
идет  не  столько  о  гениальности  писателя  и   художника,   сколько   о
гениальности  ученых,  администраторов,  политиков...  Думаю,  нет   нужды
объяснять, что это значит!
   - Может быть, мы наконец сможем разрешить все проблемы нашего мира...
   Боннар неприятно рассмеялся.
   - Вы наивный оптимист.  Каждое  открытие  выдвигает  новые  проблемы  и
создает новые осложнения. Разумеется, темпы развития науки и техники резко
ускорились бы и множество теперешних забот перестало бы нас волновать.  Но
повышение уровня интеллектуальных возможностей еще  не  определяет  целей,
которым они будут служить. Пожалуй, нет открытия  и  изобретения,  которое
нельзя было бы использовать против человека...  Вы  думаете,  нейродин  не
может явиться средством порабощения человечества?
   Я чувствовал, как мне передается  беспокойство,  которое,  вероятно,  в
течение многих лет мучило этого необычного человека.
   - Понимаю.  Однако,  боюсь,  столь  сенсационное  открытие  не  удастся
скрыть. Насколько мне известно, над нейродином работают ученые не только в
нашей стране. Есть ли гарантия, что где-то... - я замолчал, ожидая, что он
скажет.
   - Гарантии нет...  -  Боннар  замялся.  -  Видите  ли...  Мы  стараемся
заблаговременно  противодействовать  развитию   исследований   в   опасном
направлении. Дело в том, что ни самые толстые стены, ни железные  занавесы
не спасут от опасности. Гарантией,  если  в  данном  случае  вообще  можно
говорить о какой-либо форме гарантии, является полный обмен информацией  и
запрет  проведения   научными   центрами   серьезных   экспериментов,   не
гарантирующих,  что  результаты  исследований   будут   использоваться   в
соответствии с интересами общества. Нейродин  не  должен  попасть  в  руки
бандитов и преступников...
   - Не совсем понимаю. Вы, профессор, серьезно считаете,  что  преступный
мир может заинтересоваться нейродином?
   - Вы думаете,  что  преступники  и  бандиты  встречаются  только  среди
"обычных" правонарушителей? Жажда выгоды и расизм, не говоря уже о желании
овладеть миром, приводят к особо опасному для  человечества  гангстерству.
Нетрудно представить себе, во что превратился бы нейродин в руках  Гитлера
и концерна "ИГ Фарбениндустри"! Лучше  ограничить  масштабы  исследований,
чем допустить, чтобы нейродином завладели сумасшедшие и торговцы...
   - Вы думаете, удастся задержать прогресс?
   Он гневно взглянул на меня, потом, поморщившись, сказал:
   - Слишком сильно сказано. Речь идет о разумном использовании открытия в
интересах человечества. Вы скажете, что это тоже слишком громкие  слова...
Но по сути дела так оно и есть. Вначале мы должны основательно исследовать
возможности нейродина, чтобы противодействовать опасности и  избежать  ее.
Конечно, абсолютной уверенности, что нам повезет, нет, но следует верить в
разум...
   - Ваши противники, профессор, знают все это?
   - Мои противники? Не мои, сеньор, не мои лично, - возмутился ученый.  -
Убрать меня - это в принципе  не  трудно.  Достаточно  воспользоваться  не
камнем, а пулей... Но это ничего не даст. Найдутся другие.
   Мы вышли из хранилища. Я не на шутку разволновался.
   - Тогда чего же они хотят?
   - Власти! Власти над институтом, над нейродином, - ответил  он  усталым
голосом. - Вы спрашиваете, знают ли люди,  подкапывающиеся  под  нас,  что
здесь происходит в  действительности?  Думаю,  кое-что  знают,  во  всяком
случае знают те, кто ими руководит... издалека. Они прекрасно понимают, за
что идет борьба. Впрочем, у таких типов, как да Сильва,  здесь  совершенно
иные, собственные интересы. Да Сильва  представляет  группировки,  которым
вообще не важно, что мы делаем. Они только хотят заполучить власть в нашем
государстве, этим их  стремления  и  ограничиваются.  А  вот  те,  кто  их
поддерживает  извне,  рассчитывают  таким  путем  получить  контроль   над
институтом. Но они ошибаются. Если бы дошло до  того,  что  люди  типа  да
Сильвы  перехватили  руль   управления,   институт   Барта   перестал   бы
существовать... - тихо докончил он.
   - А Браго? - с беспокойством спросил я.
   Боннар не ответил на мой вопрос.
   - Вы знаете уже достаточно, чтобы сделать собственные выводы.  Надеюсь,
вы это сумеете, - голос его опять стал сухим, в нем, как  мне  показалось,
прозвучало сожаление. - До утра еще достаточно  много  времени.  А  сейчас
поговорите с сеньорой де  Лима.  Если  она  согласится  остаться  здесь  и
вернуться домой завтра утром, то можете ей рассказать, как обстоит дело  с
Хозе Браго. Важно, чтобы она это знала, прежде чем встретится с  Марио.  И
попутно попросите, пожалуйста, сеньорину Дали зайти ко мне в кабинет.
   Профессор  проводил  меня  до  лестницы  и  вернулся.  Сходя  вниз,   я
раздумывал, что скажу Долорес.  Впечатление,  которое  произвели  на  меня
откровения Боннара, было слишком сильным, а проблем слишком много, чтобы я
мог решиться на  сколько-нибудь  конкретные  выводы.  Я  был  ошеломлен  и
потрясен, а одновременно не мог отделаться от ощущения нереальности  того,
что услышал и увидел.  А  если  все  это  фикция?  Искусная  мистификация,
скрывающая низменные интересы различных людей?
   Я не мог никому доверять. Впутываться в какую-то крупную игру,  к  тому
же, как это говорил Боннар, игру международного масштаба, было бы  с  моей
стороны  невероятной  глупостью.  Я  не  хотел  вмешиваться  в   политику.
Подобного рода карьера не  привлекала  меня,  хотя  случаев  к  тому  было
достаточно. Почему же теперь я должен был нарушить свои принципы,  к  тому
же подвергая себя опасному риску?  Но  разве  в  подобной  ситуации  можно
сохранять независимое положение? Следовало с глазу на  глаз  поговорить  с
Катариной.
   Я уже спустился  на  этаж,  где  находился  холл.  Долорес  и  Катарина
по-прежнему сидели за столиком. Занятые разговором, они не заметили  меня.
Долорес что-то тихо говорила, прижимая  к  глазам  платочек.  Неужели  она
плакала?
   В этот момент мне вспомнилось то, что несколько часов  назад  рассказал
Игнацио. Лестница  вела  дальше  вниз  -  в  подвалы.  Может,  именно  там
находились таинственные аппараты, в которых  развивалась  личность  Браго?
Видимо, Боннар не собирался их мне показывать. Он  даже  не  вспоминал  об
этом, а может быть, просто опасался меня.
   Я  подумал,  что  не  стоит  упускать,  возможно,  единственный  случай
проверить то, что мы услышали от деревенского мальчишки. Я начал  медленно
спускаться по лестнице, стараясь ступать как можно тише.
   Лампы в подвальном помещении горели  вполнакала.  Этажи,  расположенные
ниже уровня холла, некогда занимало процедурное отделение санатория, о чем
свидетельствовали следы надписей на стенах. Сейчас они были  приспособлены
под лаборатории. От лестницы шел довольно длинный коридор, точнее холл. По
обеим  сторонам  его  было  несколько  дверей,  а  в   глубине   виднелась
металлическая   решетка,   отгораживавшая,   как   оказалось,   просторный
квадратный зал. Я подошел ближе и увидел  в  полумраке  какое-то  округлое
тело, напоминающее громадную грушу, соединенную  трубами  или  кабелями  с
целым рядом цилиндров и шаров. Поверхность "груши" была  частично  покрыта
каким-то   блестящим,   серебристым   веществом,   возможно,    с    целью
термоизоляции.
   Я  прижал  лицо  к  решетке,  с  любопытством  рассматривая  прибор  и,
разумеется, совершенно не понимая, для чего  предназначены  отдельные  его
части. Аппаратура не издавала ни малейшего звука, не было заметно никакого
движения или хотя бы перемигивания контрольных ламп. Ничто не выдавало  ее
работы. Возможно,  это  была  не  система  нейродина,  а  какая-то  другая
аппаратура,  давно  бездействующая.  Однако  Игнацио   говорил   о   таком
приборе... А вдруг именно в этом грушевидном  сооружении  заточена  "душа"
Хозе Браго?..
   Неожиданно я вздрогнул. Чья-то рука  коснулась  моего  плеча.  Я  резко
повернулся. За мной стоял Марио. По-видимому, он только  что  вошел  сюда,
причем очень тихо, так как я не слышал ни малейшего шума.
   - Вы разговаривали с профессором? - спросил он шепотом.
   Я кивнул.
   - Сделайте что-нибудь, чтобы мама меня отсюда не забирала, - сказал  он
умоляюще.
   - Это не так просто. Мама имеет  право  требовать,  чтобы  ты  вернулся
домой.
   - Я должен остаться здесь. Я нужен Ему, - он показал на  аппаратуру  за
решеткой.
   Я чувствовал, что не могу отказать. К тому  же  у  меня  родился  новый
тактический ход.
   - Я постараюсь, - искренне сказал я. - Но предупреждаю: возможно,  тебе
придется дня на два вернуться домой. Самое главное  -  надо  убедить  маму
остаться в институте до утра. Ты можешь мне сильно помочь.
   - Это как же?
   - Соглашайся со всем и не мешай мне говорить. А  теперь  вместе  пойдем
наверх.
   Марио испуганно смотрел на меня.
   - Разве профессор запретил тебе видеться с матерью?
   Он отрицательно покачал головой. Значит,  Боннар  говорил  правду,  что
мальчику предоставлена полная свобода действий.
   - Ну так нам ничто не мешает, - сказал я, как бы объясняя причину моего
вопроса. - Когда мама тебя увидит, она обрадуется,  и  мы  легче  добьемся
того, чего хотим. Ну как, согласен?
   Однако Марио продолжал сомневаться.
   - А если она захочет, чтобы я уехал с ней сейчас?
   - Я остаюсь здесь, а машину свою я никому  не  даю.  Это  мое  железное
правило. Да и сеньорина Дали тоже, вероятно, не захочет вас везти...
   - И камеры продырявлены... Машина стояла у подъезда, а кто-то  проткнул
у нее шины.
   - Так они и с моей машиной могут сделать то же самое,  -  не  на  шутку
забеспокоился я.
   - Нет. Они думают, что вы работаете на да Сильву, Так вы считаете, мама
останется?
   - Вам пришлось бы идти пешком в "Каса гранде" или в дом дяди.  Телефоны
не работают,  так  что  попросить  автомобиль  у  да  Сильвы  не  удастся.
Сомневаюсь, чтобы твоя мама решилась отправиться ночью, да к тому же еще и
пешком... Она будет бояться, как бы ты снова не сбежал.
   - И убегу!
   - Не  говори  глупостей!  Прежде  всего  надо  действовать  спокойно  и
разумно. Так, говоришь, ты нужен отцу?
   - Я должен остаться здесь. Я ему нужен,  -  у  Марио  нервно  задрожали
губы. - Он не может остаться один... Для него это... -  он  вдруг  осекся,
словно чего-то опасаясь. - Это мне не кажется.  Профессор  говорит  то  же
самое. Он сейчас чувствует себя совсем иначе... Уже не думает о... смерти,
- докончил мальчик сдавленным голосом.
   - О смерти?
   Я был удивлен. Правда, из слов Боннара следовало, что Браго не особенно
счастлив. Но неужели зашло так далеко?
   - Теперь вы понимаете? - прошептал Марио едва слышно.
   Молча поднимаясь по лестнице, мы  еще  издали  услышали  громкий  голос
сеньоры де Лима.
   - ...и тебя уже успели одурачить! - возмущенно кричала она. - Ты всегда
был глуп, Эст! Глуп и наивен! Но я-то не дам водить себя за нос!  Меня  не
проведешь!
   - Но, Долорес! Прекрати истерику! - послышался  голос  Альберди.  -  Ты
совершенно не понимаешь, о  чем  я  говорю.  Я  действительно  только  что
разговаривал с Хозе!
   - Ты лжешь! Хозе мертв! А если ты с кем-то  и  разговаривал,  то  не  с
Хозе. Или и ты тоже свихнулся? Что здесь вообще происходит? Где Марио?  Вы
говорили, сеньорина, что он здоров, нормален... Но я-то знаю, что он  тоже
бредит отцом. Именно поэтому мне не разрешают увидеться с ним! Вы боитесь,
что...
   - Не волнуйтесь, - Катарина была удивительно спокойна. -  Ваш  брат  не
лжет. Я понимаю, услышанное вами на первый взгляд кажется  абсурдом.  И  я
тоже сначала думала так же. Профессор Боннар все вам объяснит...
   - Я хочу только найти сына! Меня не обманешь!
   - Скорее! - бросил я Марио, таща его за собой.
   На лестничной площадке мы едва не столкнулись с Боннаром.
   - Куда вы запропастились? - гневно спросил он, испытующе глядя на  нас.
Потом взял мальчика за руку и подтолкнул к сеньоре Долорес.
   - Марио! - радостно воскликнула сеньора де Лима. Подбежав к  сыну,  она
схватила его в объятия и начала осыпать лицо мальчика поцелуями.
   Я украдкой взглянул на профессора. Мне  показалось,  что  на  его  лице
появилось что-то вроде волнения, но как только он заметил мой взгляд,  его
губы скривила уже хорошо знакомая мне неприятная, ироническая улыбка.
   События разворачивались совсем иначе, чем я планировал.
   -  Ну,  теперь  многое  зависит  от  вашего  адвокатского   умения,   -
полунасмешливо бросил мне Боннар.
   - Марио! Марио! - всхлипывала сеньора  Долорес,  не  выпуская  сына  из
объятий. - Ты, правда, вернешься домой? Ты не будешь  больше  убегать?  Ну
скажи, Марио! Все будет хорошо!
   - Да, мама! - сказал мальчик дрожащим голосом.
   - Прости меня, дитя мое. Знаю, я плохо относилась к тебе... Теперь  все
будет иначе... Совсем иначе. Вот увидишь!
   - Да, мама... Сеньор адвокат говорил...
   Долорес выпустила мальчика из рук и подошла ко мне.
   - Сеньор Эспиноза! - схватила она меня за руку. - Я знала, что  вы  его
найдете! Знала! Я никогда этого не забуду!
   Я решил тут же воспользоваться обстановкой.
   - У меня есть к вам просьба,  прошу  мне  верить  и  послушаться  моего
совета, - сказал я многозначительно.
   - Конечно, сеньор адвокат. Я хочу только, чтобы Марио вернулся домой.
   - Вернется. Самое позднее завтра пополудни вы оба будете дома. А сейчас
выслушайте  меня  спокойно  и  внимательно.  Нам  придется  взять  обратно
обвинение против института Барта, а  также  отказаться  от  всяких  надежд
получить деньги, заработанные вашим бывшим мужем, Хозе Браго.
   - Да, конечно, - сеньора де Лима кивнула головой, понимающе глядя мне в
глаза.
   Я понял, что Долорес приняла мои слова как маневр в борьбе с  Боннаром,
необходимый для безопасности Марио. Может быть, такой оборот дела  был  бы
удобным, но наверняка - не очень честным.
   - Не знаю, правильно ли вы оцениваете положение, - решил я подвести  ее
к  тому,  что  она  ошибается.  -  Я  не  принадлежу  к  категории   людей
легковерных, но должен вам сказать, что вы напрасно обвиняете своего брата
во лжи и наивности. Хозе Браго действительно жив, хотя и не в том  смысле,
в каком мы привыкли это понимать. Живо не его тело, а  его  личность,  его
"я", словом то, что принято  называть  "душой".  Впрочем,  вам  это  лучше
объяснит профессор Боннар...
   - Я понимаю. Все понимаю, - поспешно заверила меня сеньора де Лима.
   - Но, мама! Ты не веришь?! - Марио с упреком смотрел на мать.
   - Верю, сынок, верю! Может, ты прав. Я еще не совсем понимаю, но... Раз
сеньор адвокат говорит и ты тоже... и сеньорина Дали...  Сеньор  профессор
позволил тебе вернуться домой, правда? - неожиданно переменила она тему.
   - Но... я всегда мог вернуться. Тут другая причина,  -  мальчик  послал
мне вопросительный взгляд.
   - Какая? Скажи мне, - в голосе Долорес я почувствовал беспокойство.
   - Вы напрасно  продолжаете  подозревать  профессора  Боннара  в  дурных
намерениях, - сказал я,  чтобы  предотвратить  путаницу.  -  Профессор  не
заставлял Марио оставаться здесь. В присутствии сына нуждается Хозе Браго.
   - Ах, Хозе... - Долорес кивнула, в отчаянии глядя на меня.
   Я решил довести разговор до конца.
   - Долгое отсутствие Марио может отрицательно сказаться  на  психическом
состоянии Хозе Браго. Не так ли, профессор?
   - Я вижу, вы отлично осведомлены или невероятно  догадливы,  -  ответил
ученый тоном, который, увы, не мог рассеять сомнений сеньоры де Лимы.
   - Поэтому Марио, - продолжал я, -  должен  время  от  времени  навещать
своего отца.
   - Да, мама, - взволнованно подхватил  мальчик.  -  Я  должен  приезжать
сюда! Я ему нужен!
   - Конечно! Ты будешь навещать его, когда захочешь, - поспешила ответить
Долорес, хотя было видно, что она не принимает ни одного слова всерьез.  -
Я  сама  буду  привозить  тебя  сюда.  Но  мы,  наверное,  мешаем  сеньору
профессору, - опять сменила она тему. - Быть может, нам уже пора... -  она
неуверенно посмотрела на меня.
   Теперь мне предстояла самая сложная часть  дела.  Будет  ли  достаточно
моего авторитета, чтобы убедить ее остаться на ночь в институте?
   - Я думаю, нам пока незачем спешить... - начал я подготавливать  почву.
-  Уже  довольно  поздно,  а  ночные  поездки  не  из  приятных...  Сеньор
профессор, у вас найдется для нас какая-нибудь комната?
   Долорес с изумлением смотрела на меня.
   - А может быть, мы не станем мешать профессору...
   - А вы и не мешаете, - буркнул Боннар, что должно было, видно, означать
приглашение.
   - Почему вы  хотите  остаться  здесь  на  ночь?  -  прошептала  сеньора
Долорес, умоляюще глядя на меня. - Мы же можем заночевать в "Каса гранде",
если вы не хотите возвращаться ночью.
   - Мы должны здесь остаться, чтобы выяснить все до  конца.  Это  раз!  А
если говорить о "Каса гранде", то не знаю,  согласится  ли  Марио...  -  я
замолчал, вопросительно глядя на мальчика.
   - Я туда не поеду! - поспешил на помощь Марио.
   - Ну так можно заночевать у дяди! - не сдавалась Долорес.
   - Я остаюсь здесь, - поспешно сказал Альберди.  -  А  впрочем...  я  же
говорил тебе, Долорес... Ты должна сама поговорить с Хозе.
   - Да ты шутишь...
   - Нет, Долорес. Этого хочет Хозе. Ему нельзя отказывать.
   - Хозе требует этого разговора, - спокойно сказала молчавшая до сих пор
Катарина.
   Глаза Долорес были полны ужаса.
   - Я пойду с тобой, мама, - мягко сказал Марио.
   Она конвульсивно схватила его за руку.
   - Будет лучше, если вы побеседуете  без  свидетелей,  -  твердо  сказал
Боннар.
   - Я не пойду туда  одна!  -  крикнула  отчаянно  Долорес,  бледная  как
полотно.
   - Ты не можешь ему отказать... - мягко сказал Альберди.
   - Я... Я боюсь, - сдалась она.
   - Эст! Ты пойдешь с ней. Так будет лучше, - решил Боннар.
   Священник взял сестру под руку и повел  ее  к  лестнице.  Боннар  молча
следовал за ними.
   Марио смотрел, как они поднимаются, и  вдруг,  когда  их  уже  не  было
видно, помчался следом.
   Мы остались с Катариной.
   - Скажи честно, - я взял ее за руку. - Действительно ли  Боннару  можно
полностью доверять?
   - Абсолютно, - она освободила руку и уселась в кресло.
   - Его взгляды по меньшей мере странны. Я слышал от де Лимы,  что  Браго
симпатизировал коммунистам... Может быть, и  Боннар...  Все  это  довольно
подозрительно...
   - Глупости. Каждого имеющего радикальные взгляды люди  типа  да  Сильвы
готовы считать  коммунистическим  агентом.  Ну  а  если  даже  он  был  бы
коммунистом?
   - Ну хорошо. Не в этом дело... Я  в  вашей  политике  не  разбираюсь  и
разбираться не хочу. Скажи мне лучше,  что  это  за  история  с  дневником
Браго?
   - Неприятная история. Это работа твоей сеньоры Долорес: у нее  остались
первая повесть,  несколько  рассказов  и  дневник  Хозе,  который  он  вел
некоторое время. Дневник был куда-то спрятан,  но  Долорес  его  нашла  и,
прочитав, сожгла. Она утверждает, что это был  пасквиль  на  нее,  но,  по
словам Хозе,  только  небольшие  отрывки  касались  его  жены.  Она  также
уничтожила и его произведения, то ли желая отомстить, то ли просто потому,
что не верила в их ценность. Быть может, определенную роль в этом  сыграла
ревность к сыну, который был влюблен в отца. Позже оказалось, что  дневник
она сожгла лишь после смерти  Хозе,  а  до  этого  несколько  лет  прятала
записки мужа, вероятно, преследуя какие-то свои, не известные нам цели.
   - И Марио об этом узнал?
   - Да. Но лишь три месяца назад. Дело с дневником тянется уже  несколько
лет. Началось оно, пожалуй, через год после официальной смерти  Браго.  Не
знаю, говорил ли тебе Боннар, но в ходе переноса личности в  памяти  Браго
появились значительные пробелы. Его это страшно угнетало, особенно  позже,
когда мыслительные способности полностью восстановились. И тут он вспомнил
о дневнике, который мог бы ему очень  помочь.  Поэтому  Боннар  предпринял
попытку добыть у Долорес эти записки. Однако она утверждала, что  Хозе  ей
ничего не оставлял.  Профессор,  решив,  что  Хозе  страдает  парамнезией,
поставил на этом крест.  Правда,  существование  произведений  подтвердили
редакции, которым Хозе предлагал в свое время рукописи, но ведь он мог  их
затерять. После развода он много пил и  порой  бывал  в  состоянии  полной
невменяемости. Пить он перестал только  за  год  до  смерти  под  влиянием
Боннара и Альберди. Вопрос о дневнике вновь всплыл лишь несколько  месяцев
назад в разговоре Хозе с Марио. Мальчик припомнил, что лет пять или  шесть
назад видел у матери толстые блокноты в характерных обложках.  По  просьбе
Хозе он начал искать их дома, и не знаю, как уж там было, только  в  конце
концов оказалось, что все сожжено матерью.
   - Так вот зачем Хозе звонил сыну? Ему был нужен дневник...
   - Нет! - возмутилась Катарина. -  Хозе  просто  тосковал  по  сыну.  Он
действительно его очень любил и любит... Боннар решился на  этот  довольно
рискованный шаг, учитывая психическое состояние Хозе.  Вопрос  о  дневнике
совершенно случайно был затронут лишь при третьем или четвертом разговоре.
   - Мне кажется, ты идеализируешь Браго.
   - Что ты! - вздохнула она. - Ты не знаешь Хозе! Ты видишь  его  глазами
этой ведьмы. Представляю себе, что она о нем наплела... Ведь она принудила
своего сына поклясться, что он никому не скажет об уничтожении  рукописей!
И теперь от него ты не услышишь об этом ни слова. Он  поделился  только  с
отцом, так как считает, что на него клятва не распространяется.
   - Почему ты так ее ненавидишь? Мне кажется, несмотря на все недостатки,
это несчастная женщина.
   - Что  ты  плетешь?  -  возмутилась  Катарина.  -  Это  корыстолюбивая,
коварная, беспринципная баба. Если б ты знал, что вытерпел от нее Хозе!..
   Я смотрел на Катарину и думал, почему она, всегда такая  объективная  и
трезвая, не находит в себе и тени сочувствия к матери Марио. Разве она  не
видела, что происходило  несколько  минут  назад?  Разве  не  поняла,  что
Долорес только ради сына согласилась на разговор с покойным мужем?..
   - Дорогая, да ты, часом, не была ли влюблена в Хозе?
   Она резко отвернулась.
   - Вот как!.. - сказал я сочувственно. - И, может быть, даже сейчас...
   Она повернула ко мне лицо и молча глядела  на  меня  широко  раскрытыми
глазами, но я видел, что мысли ее где-то очень далеко...
   - Ты думаешь, что...  бессмысленно  любить...  -  прошептала  она  едва
слышно.





   День опять стоял солнечный. Небо было без единого облачка, и когда мы с
Катариной и  Альберди  отъезжали  от  института,  я  пожалел,  что  должен
возвращаться в душный город.
   Сеньора до Лима и Марио выехали с Боннаром четыре с лишним часа  назад,
как вчера и намечалось. Я виделся с ними  утром.  Долорес  была  бледна  и
измучена. Круги под глазами свидетельствовали о том, что последние дни она
пережила немало тяжелых минут. Я знал, что она до поздней ночи просидела в
кабинете у Боннара. Видимо, они до чего-то договорились без  моей  помощи,
так как я заметил, что она стала относиться  к  нему  с  явным  уважением.
Перед отъездом она сказала мне,  что  я  действительно  должен  как  можно
скорее взять  иск  обратно,  а  она  постарается  убедить  своего  мужа  в
правильности этого решения. Меня уже  ничто  не  задерживало  в  Пунто  де
Виста, и мы с Катариной решили, что завезем Альберди домой и тут же поедем
в столицу.
   Священник не принимал участия в  разговоре.  Хмурый  и  молчаливый,  он
сидел на заднем сиденье, задумчиво глядя перед собой усталыми глазами.
   В двух километрах от института шоссе  сворачивало  влево  и  постепенно
поднималось в гору, к холму,  на  склонах  которого  раскинулось  соление.
Солнце светило здесь прямо в глаза, и его  свет,  отраженный  от  нагретой
поверхности дороги, слепил глаза. Я потянулся  за  темными  очками,  когда
Катарина неожиданно воскликнула:
   - Смотри!
   По шоссе в облаке пыли двигалась толпа людей.  Они  шли  навстречу  нам
плотной массой, занимая все полотно шоссе, а над  их  головами  колыхались
какие-то цветные предметы или транспаранты. Вскоре мы уже могли различить,
что это были церковные хоругви с ликами святых и божьей матери.
   Я немного  сбавил  скорость,  внимательно  рассматривая  приближавшуюся
толпу. В первой группе людей какой-то плечистый атлет нес на длинном шесте
крест. Большинство мужчин было вооружено палками и лопатами, а кое-где  на
солнце блестели мачете и даже ружья. Женщины шли  в  основном  по  обочине
шоссе, как бы сопровождая мужчин. Детей почти не  было,  если  не  считать
нескольких подростков, опережавших шествие.
   Расстояние быстро уменьшалось, так что мне пришлось сбавить скорость.
   - Стой! - неожиданно крикнула Катарина. - Падре, вы видите?!
   Я остановил машину на  середине  шоссе.  Толпа  с  враждебными  криками
бросилась нам навстречу.
   - Боже! Боже! - услышал я за спиной отчаянный голос священника.
   -  Поворачивай!  -  приказала  Катарина.  Но   прежде   чем   я   успел
развернуться,  Альберди  открыл  дверцу,  выскочил  на  дорогу  и  побежал
навстречу, приближавшимся, что-то крича и размахивая руками.
   Появление священника  вызвало  в  толпе  явное  замешательство.  Шедшие
впереди даже приумолкли, на лицах можно было увидеть  удивление,  если  не
радость. Однако толпа продолжала двигаться вперед и наконец плотной массой
окружила Альберди, а спустя минуту и нашу машину.
   Встреча со священником как бы разрядила обстановку. Он не был нам виден
в толпе. Сквозь говор и гул мы слышали только его голос, но понять, что он
говорит, было невозможно.
   Постепенно шум начал стихать. Все больше голосов призывало к тишине.
   - Пусть говорит! Пусть говорит падре! Тихо! Тихо!
   Неподалеку от нашей машины усилилось движение.  Альберди  проталкивался
сквозь толпу в нашу сторону. Немного погодя он был уже у машины,  вошел  в
нее и по заднему сиденью забрался на плоскую крышку багажника.  Теперь  он
возвышался над толпой, видимый отовсюду.
   - Тихо! Тихо! - опять послышались голоса.
   Альберди  водил  глазами  по  лицам.  Было  видно,  что   он   пытается
сосредоточиться. Наконец он поднял руку  и,  сотворив  крестное  знамение,
начал медленно говорить, словцо произносил давно выученную проповедь.
   - Во имя отца и сына и святого духа!
   - Аминь! - прошел по толпе шепот.  Стоявшие  ближе  женщины  попытались
упасть на колени, хотя в толпе, окружавшей нас, было очень тесно.
   - Да хранит вас господь от злых мыслей  и  поступков!  -  сурово  начал
священник. - Хвала ему, что я мог  встретить  вас  вовремя  и  призвать  к
спокойствию! Не знаю, кто вам сказал,  будто  меня  опутали  злые  силы...
Теперь-то вы сами видите, что это неправда! Я  стою  перед  вами  живой  и
здоровый... и говорю вам: не верьте лживым словам!..
   - Но вы, падре, там были? Правда? - неожиданно прорезал тишину крик  из
толпы.
   - Был! - сказал Альберди довольно спокойно. - И, как видите, ничего  со
мной не случилось! Я уже не раз говорил вам: не верьте наивным и глупым...
Скажите тем, кто говорил вам о знамениях на небе, что они им приснились! Я
был с вечера до утра у Барта и могу вас уверить, что  никаких  сатанинских
знамений не видел и никто никаких кар на наше село послать не хочет  и  не
может. Только мы сами можем навлечь на себя заботы и несчастья!..
   - А то, что говорил Игнацио, сын Диего?  Это  тоже  неправда?  -  снова
послышался вопрос.
   Сквозь толпу пробился широкоплечий молодой метис. Встав у самого капота
машины и повернувшись к Альберди, он  громко  подавал  реплики,  чтобы  их
слышали остальные:
   - Ваше преподобие, скажите, как было с Игнацио?
   - А что он такого рассказывает? - спросил  священник,  видимо,  пытаясь
выиграть время. Однако в его голосе можно было  уловить  не  очень  хорошо
скрытое беспокойство.
   - Ведь вы, падре, лучше знаете... - послышался откуда-то  сбоку  другой
мужской голос. - Ведь вы, ваше преподобие, сами отвезли Игнацио к  сеньору
полковнику и слышали, что и как... о той душе... Ну, вы  же  знаете,  ваше
преподобие.
   - Вы, святой отец, на нас не гневайтесь за то, что мы  спрашиваем...  -
вставила стоявшая поблизости женщина. - Мы только хотим  знать,  как  было
дело...
   - Это правда, что у Барта души человеческие заточены  в  клетки?..  Что
они бьются, словно птицы, и просят живых о спасении?
   - Человек не может ни минуты жить спокойно,  пока  эти  бесовы  отродья
измываются над душами человеческими...
   - А правда, ваше  преподобие,  будто  душа  того,  которого  из  могилы
вынули, напрасно просит смилостивиться над ней?..
   Вопросы сыпались один за другим. Гул усиливался.
   Альберди  изменился  в  лице,  все  более  волнуясь.  Необходимо   было
немедленно нейтрализовать возрастающее возбуждение толпы, но он, казалось,
не замечал серьезности положения.
   К счастью, а может к несчастью, инициативу взял  в  свои  руки  молодой
метис, тот, что задал первый вопрос. Он вскочил на багажник и, встав рядом
с Альберди, гаркнул во весь голос:
   - Тихо! Не орите! Дайте его преподобию говорить!
   Толпа немного успокоилась.
   - Падре нам скажет! - сказал метис, обращаясь к Альберди и одновременно
к стоявшим внизу женщинам и мужчинам. -  Падре  никогда  не  лжет!  Вы  же
знаете! Его преподобие скажет нам, как все было!
   Альберди смотрел на меня глазами, полными напряжения и беспокойства. На
его щеках выступили красные пятна.
   - Не знаю, поймете ли вы то, что я скажу, - наконец произнес он.  Голос
его дрожал.  -  До  сих  пор  человеческая  душа  после  смерти  пребывала
исключительно в руце божией...  И  пребывает!  Только  он  имеет  над  ней
власть. Молитвой можно  ей  помочь.  Только  молитвой!  Неисповедимы  пути
господни! Множество необычного на этом свете делается, но  не  всегда  то,
что кажется на  первый  взгляд  святотатством  и  низостью,  действительно
направлено против бога. Вы спрашиваете, что происходит в институте  Барта?
Я не собираюсь от вас ничего скрывать! Там совершено удивительное! То, что
еще никогда не встречалось в мире.  Действительно,  там  сумели  сохранить
душу человека, дабы могла она общаться с  живыми  людьми,  хотя  тело  его
умерло и превратилось в прах.
   По толпе пробежал ропот.
   Катарина судорожно впилась пальцами в мою руку, и я увидел, что  она  с
ужасом смотрит на Альберди.
   - Однако это сделано не с помощью сатаны, а силой человеческого разума,
- продолжал священник, постепенно беря себя в  руки.  -  Просто  люди  все
лучше познают тайну, которая до сих пор была исключительно уделом бога.  Я
не хочу  этим  сказать,  что  они  делают  это  наперекор  желаниям  бога!
Повторяю! Неисповедимы пути Провидения!.. Не нам вмешиваться в эти дела.
   - Слышите, люди, что говорит святой отец?! Все это чистейшая правда!  -
крикнула из толпы какая-то женщина.
   - Убили человека, а душу его в клетке держат! -  истерически  выкрикнул
кто-то.
   - А теперь сына его хотят убить! Игнацио говорил... Он там!
   Толпа  опять  заволновалась.  Отовсюду  неслись   негодующие   выкрики.
Возбуждение росло.
   - Успокойтесь! Вы не поняли, о чем я говорю! - кричал Альберди.
   Но толпа уже не собиралась успокаиваться.
   - Я буду говорить! Слушайте! Успокой их! - обратился Альберди к метису.
Но юноша только развел  руками  и,  даже  не  пытаясь  утихомирить  толпу,
соскочил с машины.
   -  Люди!  Мы  здесь  стоим,  а  там   мучают   христианские   души!   -
душераздирающе кричала какая-то женщина.
   - Пусть его преподобие ведет нас!
   - Нет! Нет! - отчаянно кричал Альберди. - Не слушайте, что они говорят!
Не двигайтесь с места!
   - Слышите? Падре говорит, чтобы мы шли!
   - Чего стоите! Скорее! Скорее!
   Толпа явно напирала. Сначала поодиночке, потом  все  большими  группами
женщины и мужчины двинулись к повороту шоссе.
   - Стойте! Стойте!
   Толпа двигалась, обходя нашу машину и стоявшего на ней священника.
   - Стойте! Заклинаю вас именем Христовым!  -  кричал  Альберди  охрипшим
голосом.
   Но его уже никто не слушал.
   Дорога перед нами опустела.
   Священник соскочил на землю. Мгновение он стоял, глядя  на  удалявшихся
людей, потом вдруг словно пришел в себя и кинулся в машину.
   - Поезжайте за ними!
   Я включил зажигание. Уже начал поворачивать,  когда  Катарина  схватила
меня за руку.
   - Нет! Это  бессмысленно.  Вам  их  уже  не  задержать.  Где  ближайший
полицейский пост?
   - За церковью, у шоссе!
   - Поезжай как можно скорее!
   Такой сумасшедшей езды Пунто де  Виста,  пожалуй,  еще  не  видело.  За
какие-нибудь три минуты мы были на месте.
   Деревня была пуста.
   В небольшой каменной постройке, где помещался полицейский участок, было
тихо. Дверь была закрыта, но Альберди принялся  стучать  в  дом  командира
поста, расположенный позади полицейского участка.
   Нам казалось, что прошло много времени, прежде чем дверь открылась и на
пороге появилась худая невысокая женщина в фартуке.
   - Ах, это вы, ваше преподобие, - неуверенно сказала она.
   - Где муж? - спросил Альберди.
   - Больной... лежит с утра...
   - Подождите меня здесь! - бросил священник  в  нашу  сторону  и  быстро
вошел в дом, провожаемый беспокойным взглядом хозяйки.
   Женщина закрыла дверь, а мы с Катариной остались на крыльце.
   - Если этот болван действительно болен... - вздохнула Катарина.  -  Тут
важна каждая минута.
   Я взглянул на часы.
   - Толпа доберется до института не раньше чем через семь - десять минут.
Если бы мы немедленно выехали, то могли бы еще успеть.
   - А вдруг этот тип начнет отнекиваться? Да еще  пока  Альберди  вытащит
его из постели...  Боюсь...  Очень  боюсь,  что  может  быть  уже  поздно!
Наверное, лучше было бы самим туда ехать...
   Катарина нервничала все больше.
   - А может, мы сгущаем краски? - попытался я хоть немного ее  успокоить.
-  Сомневаюсь,  чтобы  они  пробовали  ворваться  в  помещение  института.
Пожалуй, побоятся. Самое большее, закидают дом камнями,  выбьют  несколько
стекол...
   - Нет... Нет... - возразила Катарина, сдерживая нервную  дрожь  губ.  -
Это серьезнее, чем вчера. Если Альберди не удалось их остановить,  значит,
они пойдут на все. Да Сильва, видимо, неплохо подготовил почву.
   - Так ты думаешь, это его рук дело?!
   - Несомненно! Жаль, что мы не поехали прямо в институт. Можно  было  бы
предупредить...  Забаррикадировать  вход...  Там  сейчас  не  больше  пяти
человек... Не знаю, есть ли  им  чем  обороняться.  И  попытаются  ли  они
применить оружие... Это ужасно... Это я виновата... - она нервно взглянула
на часы. - Когда он, наконец, выйдет?!
   - Успокойся! Еще успеем! А ехать сразу не было смысла. Боюсь, мы вообще
не проехали бы. Они могли нас не пропустить. Не знаю, есть ли туда  другая
дорога...
   - Прошло уже четыре минуты... Что он копается? Они уже, наверное, там!
   Она подошла к двери и постучала.  За  дверью  что-то  шевельнулось,  но
никто не открывал. Катарина стала  колотить  кулаком  -  на  пороге  опять
появилась женщина.
   - Его преподобие велели сказать, что уже  идут,  что  сейчас  будут,  -
опередила она наш вопрос. - Подождите еще минуту.
   - Я больше не могу... Поехали одни, - еле сдерживалась Катарина.
   К счастью,  на  крыльце  появился  Альберди  в  сопровождении  сержанта
полиции, того самого, который присутствовал  при  эксгумации.  Полицейский
поспешно застегивал мундир.
   - Едем! - бросил нам Альберди. - А вы сейчас же звоните.  И  как  можно
скорее - в институт! - обратился он к сержанту, который уже  открыл  дверь
участка.
   - Будьте спокойны, ваше преподобие. Я знаю свои обязанности, -  заверил
полицейский.
   - Он с нами не едет? - заволновалась Катарина.
   - Он поедет на мотоцикле. Ему нужно  вызвать  подкрепление.  Он  совсем
один. Его подчиненные на обходе...
   - А на него вообще можно положиться? - спросил я  Альберди,  садясь  за
руль.
   - Думаю, да. Правда, с его болезнью дело темное, но сейчас он, пожалуй,
отдает себе отчет в ситуации. К сожалению, один он не справится.
   - Прежде чем они подоспеют, все  уже  будет  кончено...  -  волновалась
Катарина.
   Я резко взял с места.
   - Едем в "Каса гранде"!.. - с трудом сказал Альберди.
   - В "Каса гранде"? - вскочила Катарина.
   - Это единственный шанс... Только да Сильва может  их  задержать,  если
захочет... - глухо проговорил священник.





   Ворота были закрыты.  На  непрерывные  гудки  вышел  привратник  и  без
единого вопроса раскрыл огромные ажурные створки, впуская нас во двор.
   У дверей уже ожидал слуга, который тут же проводил  нас  в  гостиную  и
сообщил, что "сеньор полковник Просит передохнуть и подождать, так  как  в
данный момент он очень занят". Я  сказал  ему,  что  должен  повидаться  с
хозяином дома немедленно по очень срочному делу, но в ответ  получил  лишь
вежливый поклон.
   Напрашивались серьезные опасения, что да Сильва намеренно  тянет  и  мы
зря теряем драгоценное время. Однако хозяин явился точно через две  минуты
после ухода слуги, как я заметил по  часам.  Он  был,  как  обычно,  полон
галантности и улыбок.
   - Я  очень  рад,  что  вижу  вас,  -  сказал  он  таким  тоном,  словно
действительно не мог нас дождаться. - А особенно рад, что сеньорина  вновь
навестила мою хижину. С того момента, когда  мы  виделись  последний  раз,
произошло  столько...  Кажется,  это  было  так  давно...  А  вы   обещали
заохать...
   - Простите, но мы по очень срочному делу!  -  резко  прервала  Катарина
излияния хозяина. - Ваши люди организовали  нападение  на  институт  имени
Барта.  Если  в  вас  есть  хоть  капля  благородства,  вы  не   допустите
преступления!
   Да Сильва проглотил комок.
   - Но... Это какое-то недоразумение...  Мои  люди?  Это  невозможно.  Вы
ошибаетесь, сеньорина.
   - Двадцать минут назад мы встретили на шоссе  толпу  жителей  Пунто  де
Виста,  подстрекаемую  вашими  людьми.  Они  могут  уничтожить  уникальную
аппаратуру, может быть, даже совершить  убийство...  Впрочем,  вы  отлично
знаете, что происходит, полковник! Нельзя терять ни минуты!
   - Это печально... Это весьма печально... Мои работники и  арендаторы...
Увы, откуда я могу знать, что они  делают?  Если  я  стану  интересоваться
всем...
   - Кончим с пустословием! - неожиданно взорвался  Альберди.  -  Я  видел
Пабло Матиасса, Лукаса Валлейо  и  даже  Родригеса.  Это  они  подзуживали
людей...
   - Если это правда, они будут сурово наказаны.
   - Но притворяйтесь! Вы должны немедленно приказать  им  прекратить  это
безобразие.
   - Но каким образом я могу это сейчас сделать?
   - Вы прекрасно  знаете.  Ведь  вы,  безусловно,  поддерживаете  с  ними
постоянную радиосвязь...
   Да Сильва с ненавистью посмотрел на священника.
   - Прошу вас отвечать за свои слова! Я заявляю, что ничего не знаю ни  о
каком  нападении  на  институт.  Что  же  касается  моих  арендаторов,  то
действительно, - в глазах да Сильвы появились злые  искорки,  -  это  люди
примитивные, суеверные, полные предрассудков... Но  это  не  моя  вина,  а
ваша! - сказал он с нескрываемой  иронией.  -  Я  даю  им  только  работу,
жилье... Моя сфера действий - материл, а не душа...
   Альберди пошатнулся, будто его ударили бичом, нервно сжал кулаки,  и  я
думал, он  кинется  на  хозяина,  но  они  только  впились  друг  в  друга
взглядами, не сделав ни шага, словно вросли в землю.
   И все-таки Альберди первым опустил глаза.  Его  голова  склонялась  все
ниже, а на лице да Сильвы появилось выражение торжества.
   - Я... вас прошу, полковник... - с трудом прошептал священник.
   Да Сильва молчал.
   Катарина в отчаянии взглянула на меня.
   - Не отказывайтесь, - обратилась она к  да  Сильве  каким-то  странным,
изменившимся голосом. - Уверяем вас - это не подвох. Никто из нас троих не
собирается мешать вам, если только вы предотвратите эксцессы. Я  знаю,  вы
нам не верите. Но ведь никто не будет знать, что вы причастны к  этому.  У
нас не будет никаких доказательств...
   Хозяин бессильно развел руками.
   - Чем я могу помочь? Прежде чем я туда доеду...
   Катарина не спускала глаз с да Сильвы. Я видел, как каждое движение его
лица наполняет ее то страхом, то надеждой.
   Это длилось довольно долго, наконец хозяин не выдержал.
   - К сожалению, я бессилен... - сказал он, отводя глаза.
   Катарина с ненавистью взглянула на да Сильву.
   - Если вы откажете, то... то... - она не докончила.
   Да Сильва насупил брови. Но прежде чем он успел что-нибудь ответить,  я
вклинился в разговор.
   - Я думаю, сеньор полковник сделает все, что сможет.
   Я не хотел допустить нового обострения разговора.
   - Не сгущаете ли вы краски, - да Сильва вдруг изменил тон. - Ведь мы не
знаем, добрались ли вообще эти  люди  до  института.  А  может  быть,  они
вернулись... Или просто выбьют несколько стекол и разойдутся по домам.
   - А если они ворвутся внутрь? В лабораторию...
   - Насколько я знаю, профессор Боннар сегодня уехал  из  института.  Его
видели утром в Пунто, а потом на шоссе, ведущем в столицу. В  машине  были
сеньора де Лима и Марио.
   - Речь идет не о них. В  институте  остались  несколько  сотрудников...
Ведь сегодня воскресенье... А если они попытаются сопротивляться толпе? Не
говоря  уже  о   разрушении   аппаратуры.   Понимаете   ли   вы   важность
экспериментов, проводимых профессором Боннаром?
   Да Сильва с интересом смотрел на Катарину.
   - К сожалению, этого я не знаю, - вздохнув, сказал он. - Но  мне  очень
интересно... Ведь вы провели там ночь...
   - Кончим, наконец, эту игру! - нервы Катарины не выдержали. - Сеньор да
Сильва! Неужели вы не понимаете, что вам  от  этого  все  равно  не  будет
никакой  выгоды?  Даже  если...  -  она   осеклась,   словно   испугавшись
собственных мыслей.
   Да Сильва слегка улыбнулся.
   - Вам очень к лицу это святое возмущение, - сказал он почти  беззлобно.
- Несмотря на все, советую вам - берите  пример  с  сеньора  адвоката.  Он
среди нас наиболее разумный и скажет вам, что любое обвинение, высказанное
в присутствии свидетелей, должно  быть  подтверждено  фактами,  иначе  оно
может обернуться против обвиняющего...
   Продолжение разговора действительно не имело смысла, а время шло.
   - Едем! - сказал я, вставая. -  Сеньор  полковник  постарается  сделать
все, что в его силах...
   - Разумеется, я попытаюсь... Я сейчас же  пошлю  несколько  человек,  -
подхватил да Сильва. - Убедительно  прошу  вас,  сеньорина,  простите  мою
бестактность... - поклонился он Катарине.
   Она ничего не ответила и, отвернувшись  от  него,  словно  не  замечая,
поспешила за Альберди к выходу. Хозяин молча шел следом.
   У самой двери он деликатно взял меня за локоть, задерживая на пороге.
   - Благодарю вас, сеньор адвокат.  Я  не  ошибся  в  вас,  -  сказал  он
шепотом, пожимая мне руку. -  И  присматривайте  за  Долорес.  Она  должна
молчать!
   Я резко вырвал руку и сбежал по ступеням на площадку.
   Катарина и Альберди уже сидели в машине.
   Я взял с места и, проехав на полной скорости через ворота, повернул  на
дорогу.
   Я был зол на да Сильву, на Долорес, на Альберди, Боннара, на весь  мир.
А прежде всего на самого себя. Как, собственно,  могло  случиться,  что  я
позволил впутать себя в эту адскую интригу? А может быть, я зря нервничаю?
Может, да Сильва в этот момент соединяется  по  радио  со  своими  людьми?
Может, понял, что это бессмысленно?..
   Катарина думала о том же.
   - Вы думаете, он предотвратит разбой? - услышал я за спиной  ее  слова,
обращенные к Альберди.
   - Не знаю... - тихо ответил тот. Он был совершенно разбит.
   Я  гнал  машину.  Наконец-то   шоссе!   Мы   спускались   с   небольшой
возвышенности. Сейчас институт будет виден.
   Вдруг сердце у  меня  сжалось.  Над  лесом  вздымалось  в  небо  облако
темного, плотного дыма.
   Значит, да  Сильва  не  успел.  Да,  очевидно,  и  не  пытался.  Пожар,
по-видимому, начался еще тогда, когда мы ждали  полковника.  Он  прекрасно
знал об этом...
   Мы обогнали грузовик с  солдатами.  В  придорожных  кустах  то  и  дело
мелькали какие-то люди, шедшие в противоположном нам направлении.
   - Скорее! Скорее! - подгоняла меня Катарина.
   В воздухе уже чувствовался запах гари, а облако дыма висело высоко  над
Нашими головами. Подъехав ближе, мы  увидели,  что  левое  крыло  дома  не
охвачено пожаром. Но из главного входа и разбитых окон второго  этажа  над
холлом валил густой дым.
   Я остановил машину метров за тридцать до  здания  института.  Толпы  не
было. Только несколько человек, вероятно сотрудников, бегало вокруг дома.
   По другую сторону дороги, недалеко от боковых ворот,  какая-то  девушка
перевязывала  голову  окровавленному  мужчине.   Рядом   стоял   начальник
полицейского поста со своим помощником.
   Мы подбежали к ним. Я узнал раненого -  это  был  тот  молодой  индеец,
который впустил нас вчера вечером.
   - Что с Браго? - У Катарины в лице не было ни кровинки.
   Индеец непонимающе взглянул на нее.
   - Они ворвались... сразу... туда... вниз... Должно быть, они  знали.  У
них был с собой бензин... Я пытался их задержать... - с  трудом  прошептал
он.
   - Мы успели в самый раз, - хвастливо сказал  сержант.  -  Нам  даже  не
пришлось применять оружия. Они сразу же разбежались. К  счастью,  ограбить
дом они не успели. Несколько человек  ранено.  Ну  и  сеньор  доктор...  -
показал он на индейца. - К счастью, никто не погиб. Человеческих жертв  не
было!
   - Не было... - глухо повторил Альберди.
   Я непроизвольно взглянул на разбитые двери холла.  Клубившийся  из  них
дым становился все прозрачнее.

Last-modified: Mon, 02 Apr 2001 17:45:44 GMT

Оцените этот текст: