Оцените этот текст:


     Дракониан из Нью-Йорка #название_альтернативное

     Robert Sheckley #author
     1999 #год_издания
     Draconian New York #title
     1996 #year_of_publication
     детектив #жанр
     detective #ganre
     novel #type
     роман #тип
     Детектив Дракониан #серия
     2 #номер_в_серии
     А. Филонов #перевод
     ISBN 5-04-002568-8 #ISBN_перевод
     М  ЗАО  Изд-во  ЭКСМО-Пресс,  1999  -  560 с  (Серия "Стальная  Крыса")
#издание
     tymond #scan
     tymond #OCR
     tymond #spellcheck



     Моей жене Гейл с искренней любовью



     Каша заварилась  с traspaso, так  что можно с него и начать --  в  один
прекрасный  день  на Ибице под конец весны.  Остров Ибица щедр на прекрасные
дни,  а  уж этот был прекраснейшим  из  всех:  бездонная синева небес,  лишь
подчеркнутая  парой  кудрявых  облачков, сквозь  ветви миндаля  проглядывает
яркое солнце. Толстые стены просторного деревенского дома сверкают побелкой.
Сквозь  небольшую арку,  ведущую в мощеный  дворик, виднеется виноградник. В
такой день нельзя не радоваться жизни. И Хоб Дракониан наслаждался, лежа под
пестрой  сенью  деревьев в  перуанском  гамаке,  купленном на рынке  хиппи в
Пунта-Араби.
     Он только-только  чудесно  расслабился, когда  заметил  вдали  какое-то
движение.  Сев, увидел двух  человек, шагавших среди  миндаля.  Выбрался  из
гамака и  пригляделся. Кажущиеся  издали крохотными  фигурками  незнакомцы в
черных костюмах неспешно шагали вперед, беседуя между собой. Один из них нес
сверкавшую   на   солнце   алюминиевую   планшетку,   второй   --    большой
портфель-"дипломат". Оба были в черных очках.
     Хоб  сунул ноги в сандалии и отправился выяснять, за какой  надобностью
они  сюда заявились. Обычно в  середине июня, в самом начале сезона,  к нему
никто  не  вторгался.  Наверняка  это   парочка  иностранцев,  англичан  или
французов, пребывающих  в счастливом неведении о том, что пересекают частные
владения, не испросив предварительно разрешения у хозяина.
     Заметив  его  приближение,  мужчины  остановились,  поджидая. Обоим  за
тридцать,  испанцы, судя  по  виду, peninsulares <Жители полуострова  (исп.)
(Здесь  и далее  примеч. пер.)>, а не  островитяне, и нимало не смущены тем,
что вторглись в чужие владения.
     --  По нашим сведениям, эта земля  выставлена на  продажу,  --  сообщил
обладатель планшетки -- высокий, тощий, с волнистыми черными волосами.
     -- Нет, вы заблуждаетесь, -- любезно возразил Хоб. -- Это моя земля,  и
у меня нет ни малейшего желания ее продавать.
     Испанцы  быстро переговорили между собой  на родном языке. Затем первый
сказал:
     -- У вас есть купчая на эту землю?
     -- У меня имеется traspaso. А вам-то какое дело?
     -- Я адвокат Молинес, -- поведал высокий и тощий с планшеткой. -- А это
архитектор  Фернандес,  --  он  указал  на более  низкого  и  более  полного
спутника, кивнувшего в знак согласия. -- Нас наняли для осмотра этой земли с
целью выяснения, приемлема ли она для покупателя.
     -- Я же вам сказал, она не продается.
     --  Вы  не владелец, -- уточнил Молинес и постучал по  планшетке. -- Вы
арендатор. У нас имеется разрешение владельца.
     -- Вы имеете в виду дона Эстебана?
     -- Семейство дона Эстебана.
     -- Должно быть, вы перепутали, -- предположил  Хоб. -- Пришли не на тот
участок.
     Открыв атташе-кейс,  архитектор  Фернандес  извлек геодезическую  карту
Ибицы. Оба заглянули в нее. Затем адвокат Молинес заявил:
     -- Нет, тот самый. Ориентиры полностью совпадают.
     -- Повторяю, у меня traspaso. Никто не может продать эту землю.
     --  Мы понимаем, что у вас traspaso, -- не унимался Молинес. --  Но его
срок скоро истекает.
     -- У  нас  с  доном Эстебаном  полное  взаимопонимание.  У  нас  с  ним
собственное соглашение.
     -- По  моим сведениям, это не так. Вы не уплатили основную сумму своего
traspaso. Срок наступает менее чем  через месяц. Как мы понимаем, эта  земля
может  быть  выставлена  на продажу  после... -- он  сверился с бумагами, --
пятнадцатого июля.
     -- Тут  какое-то недоразумение, -- стоял на своем Хоб.  --  Я  сам  все
улажу  с  доном  Эстебаном.  Но пока  что  у  нас июнь, а не  июль,  поэтому
немедленно покиньте мою землю.
     -- Мы не причиним ни малейшего  ущерба.  Мы просто осматриваем  участок
согласно пожеланиям людей, которые станут его новыми владельцами.
     --  Вы  испытываете  мое  терпение.  Убирайтесь отсюда,  или  я  вызову
Гвардию.
     Переглянувшись, испанцы пожали плечами.
     --  Вам  бы  следовало  вести  себя более  сговорчиво.  Новые владельцы
намерены предложить вам компенсацию за преждевременный выезд.
     -- Вон! -- рявкнул Хоб. Испанцы удалились.
     Вилла Хоба  называлась К'ан  Поэта. Он  поселился в этом  доме пять лет
назад, чуть ли ни в день  приезда  на остров, сняв его  у дона  Эстебана  --
владельца К'ан Поэта и  еще ряда земельных  угодий.  Хоб поладил со стариком
при  первой  же встрече. Дон Эстебан  обожал играть в шахматы перед  дверями
кафе "Киоско" в Сайта-Эюлалиа, под ветвями раскидистого дуба, за стаканчиком
терпкого красного-вина, производимого на острове.  В шахматах  он поднаторел
за годы службы на иностранных судах вдали от Ибицы.
     Они  с Хобом частенько отправлялись  в  долгие  пешие  прогулки; старик
порой прихватывал  дробовик,  однако  охотился  редко.  Прогулки  давали  им
возможность  немного поболтать и --  со  стороны  дона  Эстебана --  чуточку
пофилософствовать  о  неувядающей  прелести  общения  с природой.  На  Ибице
природа  особенно очаровательна,  так что  слагать оды  в ее  честь --  Дело
нехитрое. Будь ваша фазенда  посреди холодной пустыни гор Ахаггар в Марокко,
вы бы вряд ли уподобили матушку-природу благоуханной всеблагой матери. Но на
Ибице это  излюбленное доном Эстебаном фигуральное выражение казалось вполне
уместным и оправданным.
     Хоб всегда питал  слабость к выспреннему восхвалению Природы. Потому-то
он и увязывался за хиппи и представителями  третьего мира. С ними,  но  не в
качестве одного из них. Всякий раз ему  рано или поздно прискучивала царящая
среди хиппи атмосфера самодовольной экзальтации. Отчасти из-за этого ему так
и не  удалось стать одним  из благополучных детей цветов, хотя он и  пытался
время от времени.  В какой-то  момент его здравый смысл непременно настаивал
на возвращении, и тогда -- не без  сожаления -- Хоб выпутывал из волос цветы
и возвращался к прежней жизни.
     Покупка и продажа земельной собственности  на Ибице -- дело  непростое.
Всякий раз тут разыгрывается целая драма. Дон Эстебан сказал, что с радостью
продаст  участок  Хобу.  Хотя  испанский  Хоб  оставлял  желать  лучшего,  а
каталонский не намечался  даже в  зачатке, старик уже считал его сыном. Куда
более близким сыном,  чем два чурбана, живущие в его доме, интересующиеся не
возделыванием земли, а иностранками и заключением сделок, занимающие  у дона
Эстебана деньги, чтобы потратить их на собачьих бегах, в барах, в охотничьем
клубе, в ресторане и  яхт-клубе -- везде, где сыновья  преуспевающих местных
жителей проживают свою версию "дольче вита".
     Traspaso -- соглашение,  по  которому в Испании  продается и покупается
земля. Что-то вроде закладной, только с латинской спецификой. Островитяне не
самого высокого мнения о системе traspaso и склонны к заключению собственных
неофициальных договоров, таким образом, избегая налогов и прочих официальных
неприятностей. Когда Хоб проявил интерес к  приобретению К'ан Поэта, здешние
цены  на землю были невысоки. Дон Эстебан  согласился на песетный эквивалент
шестидесяти тысяч долларов. За эту цену Хоб получил дом и четыре с половиной
гектара   земли   на  северном  побережье  острова   с  внесением  небольшой
ежемесячной аренды вплоть до погашения оговоренной суммы. Хоб даже  не знал,
сколько еще осталось платить. Но у них с доном  Эстебаном имелся договор.  И
хотя  по  закону  Хоб должен  был вносить определенные суммы к  определенным
датам, приватно дон Эстебан заверил, что он может жить  там до самой смерти,
если захочет. А после  оной, если  traspaso не будет погашен, фазенда  будет
возвращена семейству Эстебана.
     Слово  старик сдержал  --  выправил документ. Торжественно  назначили и
записали даты. И все это за серебряными чашечками лучшего вина дона Эстебана
-- белой  анисовки, настоянной на  двадцати одной  траве, собранной в строго
определенное время по старинному рецепту, передающемуся в семье из поколения
в поколение. Но подписали в конце концов -- после того, как дело рассмотрели
адвокаты -- типовую для  Испании купчую на  дом, предоставленную  поверенным
дона   Эстебана  Эрнаном  Матутесом,  почти  все  свои  дела  проводящим  из
отдельного кабинета бара "Балеар".
     Хоб со стариком знали, что письменный договор  существует исключительно
в  качестве  официального  подтверждения на  случай  внезапной  смерти  дона
Эстебана,  каковой тот не ждал, но все же предпочел  подстраховаться.  Хоб и
дон  Эстебан руководствовались расплывчатыми  законами  чести, ощущая  их  в
присутствии друг  друга. Суть частного соглашения  сводилась к тому, что Хоб
должен был платить, сколько  может и когда может, а если и задолжает --  что
ж, кому какое дело?
     -- В чем дело? -- спросил Гарри Хэм у Хоба в тот же вечер, встретившись
с  ним в "Эль  Кабальо  Негро" -- баре  в  Санта-Эюлалиа, где получала почту
почти вся иностранная диаспора
     -- Я  тут напоролся  на пару испанцев  нынче  днем, --  сообщил  Хоб  и
поведал об адвокате Молинесе и архитекторе Фернандесе.
     Гарри Хэм -- бывший полицейский  из  Джерси, штат Нью-Джерси -- приехал
на  Ибицу в отпуск  и женился на красавице Марии. Хоб подбил его на работу в
детективном   агентстве  "Альтернатива",   чтобы   как-то   скрасить   жизнь
пенсионера.
     Детективное агентство "Альтернатива" Хоб открыл, желая получить работу,
не  привязанную к определенным часам и приносящую  достаточный доход,  чтобы
можно  было  протянуть  в  Европе.  Частная  детективная  практика  казалась
идеальным  занятием для  человека,  не отличающегося  особыми  умениями,  но
весьма везучего и обладающего  массой друзей. Это дало  ему шанс дать работу
друзьям  -- племени таких же, как и он, бездомных  изгнанников, не способных
назвать родиной ли  одну страну мира  и  питающих  преданность лишь  к  себе
подобным.  Друзей  у  Хоба  было   множество.  С   большинством  из  них  он
познакомился  среди несметных тысяч,  ежегодно  накатывающих  на  Ибицу, как
прилив и отлив, и,  подобно ему, выискивающих  Великий Благословенный Край и
Налаженную Жизнь. Все  они лишились корней и причастности  к  миру -- этакие
отбросы  научно-технической  революции,  бессмысленные  данные  электронного
века,  лишние  люди,  и  им   вовсе  не  требовалось  быть  чернокожими  или
принадлежать к испанскому типу, чтобы вписаться в эту категорию.
     Так что Хоб организовал детективное агентство "Альтернатива" в качестве
своеобразной  блуждающей  общины, сосредоточенной вокруг Ибицы и  Парижа,  с
вылазками  в прочие  места, когда  дух гнал его с места или  подворачивалась
удобная возможность.  Штат он укомплектовал людьми вроде себя -- бродягами и
неудачниками,  художниками  и  богемой,  прорицателями, чьи  пророчества  не
обладали  ни  малейшей  коммерческой  ценностью,  мошенниками,  всякий   раз
попадающимися   на  горячем,  и   крутыми  парнями,   вечно  получающими  по
физиономии.  Опыта  у Хоба не  было  почти никакого,  но и цены  приемлемые.
Неустрашимостью и силой  он не выделялся, зато  был наделен  упорством.  При
весьма  среднем  интеллекте  он отличался  изворотливостью  ума. Детективное
агентство  "Альтернатива" не процветало, однако позволяло  сводить  концы  с
концами Хобу и еще  нескольким людям, да вдобавок хоть чем-то занимало его в
те долгие ночи, когда он гадал, что делает на этой чужой ему земле.
     --  Что-то  мне  все  это  не  нравится,  -- проговорил Гарри, крупный,
солидный  и полный  мужчина  с  коротко подстриженными седыми  волосами.  --
По-твоему, дон Эстебан что-то затевает?
     -- Ни в коем случае. Старик -- человек чести.
     -- После болезни люди меняются, -- заметил Гарри.
     -- О какой болезни ты толкуешь?
     -- Когда ты отлучался в Париж, с Эстебаном случился удар. А ты не знал?
     -- Мне никто не сказал. --  Хоб  пробыл на Ибице всего  неделю.  Видно,
придется многое наверстывать.
     -- Раньше я виделся с ним что  ни день,  -- сообщил Гарри. --  Но после
удара он больше не выходит. Ты заглядывал к нему в последнее время?
     -- Нет. Я только-только приехал.
     -- Наверно, заглянуть бы не помешало.



     Назавтра  Хоб  навестил фазенду Эстебана. Жена Эстебана Ампаро, никогда
не питавшая  к  Хобу особых  симпатий, держалась  недружелюбно,  как  всегда
Сказала, что Эстебан  прихворнул и никаких  посетителей  не принимает.  Этим
Хобу и пришось довольствоваться. Домой  он вернулся в глубокой задумчивости.
Хоть он так и не взял в толк, что же стряслось, но уже начал тревожиться.
     А еще через день случайно столкнулся с Эстебаном в лавке Луиса. Эстебан
заметно состарился. Волосы его поседели, руки тряслись. Он неуверенно кивнул
Хобу, после чего сыновья затащили его в семейный "Сеат" -- испанский вариант
"Фиата" -- и укатили прочь, позволив  Хобу перекинуться со стариком едва  ли
парой  слов.  Голос Эстебана  дрожал, а  жидкие волосы еще  больше поредели,
придав ему неприятное  сходство  с новорожденным или -- еще более неприятное
-- с только что освежеванным кроликом.
     Теперь  Хоб  встревожился  по-настоящему.  В  тот  вечер  он  обедал  в
ресторане  "  Ла  Дучеса",  возглавляемом  Лианой  -- невысокой  рыжеволосой
франко-баскской дамочкой, вышедшей замуж за Моти Лала, известного индийского
художника-парса, большую  часть  года  проводящего  в  Париже,  но  на  лето
перебирающегося на Ибицу.
     -- О, Хоб, хорошо, что зашел, -- сказала Лиана. -- Гарри хотел  с тобой
повидаться. Он обедает в отдельном кабинете.
     В числе прелестей Ибицы в те дни было  полнейшее отсутствие телефонов в
частных домах. Услуги телефонной связи распространялись лишь на коммерческие
заведения  и  государственные  конторы.  Людям  приходилось  либо  оставлять
весточки для друзей  в барах и ресторанах, либо полагаться на везение, либо,
в случае  крайней необходимости, ехать  прямо к ним домой, если только  было
известно,  как  найти  нужного человека в хитросплетении проселков, вьющихся
среди крутых холмов, образующих хребет Ибицы.
     Гарри  вовсю уписывал свиные отбивные  под  коричневым соусом,  каковые
Лиана наделила каким-то  замысловатым каталонским названием. Сев рядом,  Хоб
заказал жареную ягнячью ногу.
     -- Я рассмотрел это дело насчет дона Эстебана и твоей виллы, -- сообщил
Гарри  -- Задал  пару-тройку вопросов. Изрядную часть сведений подкинул  мне
Пако из лавки в Сан-Карлосе.
     Хоб уже знал, что сыновья Эстебана нуждаются в  деньгах и  ярятся из-за
консервативности  старика. Еще  Хоб  ведал,  что  Ибица,  после многолетнего
забвения  при  режиме  Франко,  выстроила  международный аэропорт и  ожидает
невероятного  наплыва туристов. Вокруг направо и налево  заключали земельные
сделки, выручая баснословные  суммы за некогда  бросовые  участки. С  каждым
годом земли Ибицы росли в цене. Все это было Хобу  хорошо известно  Но он не
принял во внимание, как  отчаянно сыновья  Эстебана боятся,  что цены упадут
так же внезапно,  как выросли, и у братьев на руках останется лишь полдюжины
никуда  не годных ферм, которые старик  не  продал  из чистейшего упрямства,
хотя не обрабатывает землю и не сдает  ее  в  аренду. Фермы  просто лежали в
запустении  -- попусту растрачиваемое достояние, а растрачивать  достояние в
сельскохозяйственной экономике Ибицы просто немыслимо.
     Остальные земли  после смерти дона Эстебана перейдут к сыновьям Но этот
участок,  К'ан  Поэта,  из-за  разногласий   между  письменными  и   устными
соглашениями по его поводу, оказался в сумеречной зоне. И это Хоб тоже знал.
     А  в  новинку  для  него оказалось,  что  как  раз  сейчас  К'ан  Поэта
представляет   значительный   интерес,  потому   что   мадридский   синдикат
вознамерился обратить дом и усадьбу в туристский отель, казино и диско-клуб.
     Дон Эстебан отказал.  Но потом у него случился удар. Ампаро с сыновьями
застращали  его,  вынудив показать  копию  traspaso. Прочитав контракт,  они
обнаружили, что большой окончательный платеж должен состояться 15 июля  сего
года.  Платеж как  раз  такого  рода,  который  легко пообещать и забыть.  В
прежние  времена  дон  Эстебан нипочем  не стал бы  настаивать на соблюдении
буквы соглашения. Но адвокат Матутес настоял, чтобы этот пункт был включен в
текст.  А если трактовать его строго по закону,  в случае неуплаты Хоб может
лишиться земли.
     Поблагодарив, Хоб  покончил с обедом и  вернулся к  себе.  На следующее
утро он  отправился  в  кафе  "Лос Альмендрос"  в  Сан-Карлосе,  где  имелся
ближайший  к  нему  телефон.  Не  без труда, но  его  все-таки  соединили  с
отдельным  кабинетом  бара "Балеар" города Ибица, каковой  адвокат Хоба, дон
Энрике  Гуаш,  вкупе  с  большинством  остальных адвокатов,  обратил  в свою
контору, потому что там можно целый день напролет заказывать вино и коньяк и
лакомиться тала, обрастая жирком, как и полагается каталонскому адвокату, да
при  том поддерживать прямой  контакт с друзьями  и  врагами  --  остальными
адвокатами и судьями.
     После  обмена соответствующими  приветствиями, достаточно  ухищренными,
чтобы продемонстрировать, какие между ними существуют  взаимоотношения, Гуаш
перешел  к делу,  сообщив  Хобу,  что  собирался  вот-вот отправить  за  ним
посыльного. И новости не сулят Хобу ничего хорошего
     -- Выкладывайте, -- сказал Хоб -- Это ведь насчет дома, не так ли?
     -- Боюсь, что так. -- Гуаш  с сожалением поведал американскому частному
детективу средних  лет, что тот задолжал миллион песет по закладной на  К'ан
Поэта,  каковые  обязан  выплатить  к   15  июля.  Семейство  дона  Эстебана
уведомляет  его  об  этом,  как  того  требует  контракт,  дабы  он  получил
заблаговременное  предупреждение,  что  в случае  его  неспособности  внести
означенную  сумму  упомянутый участок,  сиречь  К'ан  Поэта, расположенный в
округе Сан-Карлос на северном побережье острова,  вернется  к первоначальным
владельцам, а именно к дону Эстебану и людям, выступающим от его имени.
     Это никоим образом  не соответствовало  представлениям Хоба об уговоре,
так  что  он  поехал прямиком  на  ферму дона Эстебана в  Сан-Лоренцо, чтобы
расставить  точки  над "и".  Ампаро -- недружелюбная жена дона  Эстебана  --
снова не пустила Хоба на порог, уклончиво сказав:
     --  Старику  нонче  нехорошо.  Сидит в своей  комнате.  Не хотит никого
видеть. Ежели хотите оставить записку, уж я позабочусь, чтоб он ее получил.
     Заглянув  в  дверной  проем,  Хоб  узрел  обоих  сыновей --  Хуанито  и
Ксавьера, развалившихся в мягких креслах и ухмыляющихся ему.
     Двинувшись прямиком  в город  Ибица, Хоб  отыскал своего  адвоката дона
Энрике, по-прежнему сидевшего в отдельном кабинете бара "Балеар" и игравшего
в домино  со старым приятелем. Дон Энрике  позволил  Хобу вытащить  себя  на
противоположную сторону  проспекта, в "Келлар Каталан", ради второго ленча и
частной консультации.
     Примерно полтора  часа спустя  Хоб вернулся на свою  фазенду куда более
печальным и  мудрым  человеком. Эстебаны застали  его врасплох.  Надо где-то
добыть денег.  К счастью, миллион песет  по  текущему курсу  -- около десяти
тысяч долларов, а  десять тысяч долларов, хоть сумма и довольно кругленькая,
но все-таки еще не конец света.
     К несчастью, Хоб не располагал и  этой относительно ничтожной суммой. А
располагал практически пшиком. Да  еще оставалось дополнительное осложнение:
Милар  <Торговая  марка  тонкой крепкой  полиэстеровой пленки Здесь имя  (см
ниже)>.
     Милар была  женой Хоба в  то  время, когда он  подписывал traspaso. Хоб
вписал Милар в порыве  благорасположения. Они с Милар  пошли к адвокату Хоба
-- Энрике  Гуашу,  в  порт  Ибицы.  Кажется,  что-то  было  не  в порядке  с
формальностями, и traspaso пришлось составлять  заново. На  самом деле  надо
было лишь уточнить кое-какие даты. Гуаш показал, где надо подписать.
     --  Вот тут. Propietario.  И propietaria <Владелец и владелица (исп.)>,
если желаете.
     Хоб  заколебался. До  сей  минуты он и  не  предполагал, что впишет имя
Милар в документ. К фазенде, приобретенной задолго  до встречи с  ней, Милар
не имела ни  малейшего отношения. Но она  выглядела весьма привлекательной в
то  утро  --  великолепное,  искрящееся  утро  Ибицы,  когда  довольно  лишь
вздохнуть  полной  грудью,  чтобы ощутить  себя бессмертным.  К тому  же они
вдвоем очень  славно ладили в последние дни. В тот день Хоб был влюблен, как
уже несколько недель. Для него это рекорд.
     А  после, естественно,  иллюзии развеялись. У Милар есть странная черта
-- она очаровательна, даже загадочна, пока не узнаешь ее поближе. А после --
раздражает до невозможности. Их лучшим периодом было бессезонье, пока летнее
солнце и карнавальная атмосфера острова не довели Милар (тогда еще звавшуюся
Джени) до легкого помешательства -- вернее,  до более крутого,  чем  обычно.
Это случилось еще до ее интрижки с Ребеккой, эрзац-баронессой из  Голландии,
когда  Милар  только-только начала  открывать  в  себе лесбийскую сущность и
разочарование тяжким  грузом  обрушилось на Хоба, отнюдь  не поддерживавшего
подобные вольности  и  все еще цеплявшегося  за  устаревший  комплект:  один
мужчина и одна женщина.
     Но все  это  пришло позже. А в  тот  момент, в кабинете адвоката Гуаша,
были лишь остров Ибица и вечная юность, в целом мире  лишь ты да я, деточка,
и лети оно все к чертям, да, дорогая, поставь свою подпись вот тут, мы будем
вместе владеть райским уголочком.
     Теперь же  прошли  годы,  и все  это  излагал Хобу  за вторым  ленчем в
"Келлар  Каталан" Гуаш -- толстый, круглый, веселый,  умудренный, женатый на
хворой женщине и состоящий в связи со шведкой-алкоголичкой, владеющей лавкой
сувениров в порту. Он подтвердил подозрения Хоба:
     --  Нет,  дон Эстебан  не  мудрил с traspaso. Сомневаюсь  даже,  что он
заглянул  в документ, когда подписывал. Подобные раздутые  в финале  платежи
уходят корнями еще в Древний Рим. Я бы не сказал, что это противозаконно, но
ставит тебя в неловкое положение. Надо было тебе настоять, чтобы я вычеркнул
пункт насчет раздутого платежа, а  уж после подписывать. Конечно,  тогда  ты
меня  толком не знал, зато знал дона  Эстебана. Вернее, считал,  что знаешь.
Видишь ли, они требуют уплаты миллиона песет точно в срок, пятнадцатого июля
сего года. Или ты лишаешься земли.
     --  Я  прожил  там  пять   лет,  --  заметил  Хоб.   --   Сделал  массу
усовершенствований. Неужто они и правда на такое пойдут?
     --  Весьма опасаюсь,  что да. Это  их право. У тебя в  запасе месяц без
пары дней. Но что такое миллион песет для американца, а? Извини, я  неудачно
пошутил.  Я  же  знаю твои  обстоятельства. У тебя ровно двадцать семь дней,
чтобы собрать деньги, заплатить и перевести все на  свое имя. Все сводится к
Десяти тысячам долларов без малого. Есть они у тебя?
     Хоб покачал головой.
     -- А одолжить можешь?
     -- Сомневаюсь. Вот разве что...
     -- Весьма  сожалею, --  жизнерадостно сообщил Гуаш. --  А как  думаешь,
раздобыть сумеешь?
     --  Непременно  раздобуду, --  заявил  Хоб  куда  более  уверенно,  чем
чувствовал себя на самом деле.
     -- Постарайся  раздобыть их до  очередного витка  девальвации, неважно,
выиграешь  ты  от нее или  проиграешь.  Должен с  прискорбием сообщить,  что
оттянуть  платеж не удастся.  Оттянуть,  я  правильно  выразился?  Разве что
сумеешь убедить дона  Эстебана  передумать.  Но  я сомневаюсь, что  это тебе
удастся.  Со  времени  удара он стал совсем слабоумным, попал  под каблук  к
жене, жуткой Ампаро, ты еще не знаешь ее мамашу, этого костлявого священника
из  Сан-Хуана  и   двух  сынишек.  Знаешь,  что  они  хотят  продать   землю
"Спортклубу"? Тот  предлагает  им чертовски  много  денег.  Тебе  просто  не
повезло, что ты выбрал  фазенду с лучшим видом на всем острове. Ужасно жаль,
что ты  не можешь продать вид и оставить себе все  остальное. Добудь деньги,
Хоб,  и  позаботься,  чтобы  Милар  подписала  отступную,  это  тоже  крайне
необходимо.
     Хоб  вернулся на  фазенду. Не  стал  разговаривать  ни с  кем -- даже с
близнецами  Рафферти из Лос-Анджелеса,  друзьями  его сестры, подстригавшими
виноградную лозу, даже с Амандой, подружкой Моти,  манекенщицей  из  Парижа,
занимавшейся  на кухне приготовлением карри. А направился прямиком к себе  в
комнату. В  свою собственную, личную комнату, стоящую особняком от остальных
комнат виллы, где время  от времени останавливалось  до дюжины его друзей  и
подруг. Его комната представляла собой голый куб с чисто выбеленными стенами
и небольшим  балкончиком. Вид  оттуда был замечательный. Открыв  французские
окна,  через  седловину  между  дальними  горами  можно  было  вглядеться  и
различить узкий  синий проблеск моря, обрамленный цветами миндаля, благодаря
деревьям,  растущим  под  самым  окном. Хоб критически оглядел  этот  вид  и
попытался убедить  себя,  что вид  уж чересчур, ненатурально красивый, но не
преуспел  в этом.  Пейзаж  нравился  ему как есть. Взор  Хоба изучил  каждую
складку  местности,  каждое  дерево  и  пригорок собственной  земли,  каждый
algorobo в полях, каждое миндальное дерево в саду. Что ж, придется раздобыть
десять тысяч и получить отступную.
     К сожалению, в это самое время  его финансы  пели романсы. Вообще-то он
никогда не  греб деньги лопатой, но в это время с ними  было  особенно туго.
Детективное агентство "Альтернатива"  зарабатывало не слишком много.  Правду
говоря, оно  работало в  убыток.  Хоб  едва-едва  сводил  концы  с  донцами,
наскребая деньги на  уплату налогов, взятки,  канцпринадлежности и  наличные
для оперативников.  В конце  этого  года все сложилось в чистый убыток, да и
предыдущий был немногим лучше.
     Ну,  по крайней мере, с Милар будет  проще. Она как  раз домогается его
возвращения в  Америку, чтобы  получить от него иудейский  развод. Похоже на
то, что  родители Шелдона, ее будущего супруга,  бухгалтера  по налогам,  --
ортодоксальные  иудеи --  настаивают на  ортодоксальном  иудейском  разводе,
прежде чем дать  свое благословение. А их  деньги,  хоть о  них  никто и  не
упоминал, идут в одном конверте с их благословением.
     Когда она просила о приезде, Хоб отбивался. Они ведь и так разведены по
закону,  так  к чему  же  разводиться еще  раз? Вдобавок  Хобу  не  хотелось
возвращаться  в Нью-Джерси и в Нью-Йорк.  Во-первых, потому  что  это  стоит
денег.  А  во-вторых, с ним в столичных городах  вечно  случается что-нибудь
скверное.   У  него  сложилось  впечатление,  что  сейчас   покидать  остров
неблагоразумно. Но его к этому вынудили.
     Наскрести средства даже на авиабилеты оказалось  нелегко, но он кое-как
выкрутился, по  мелочи  задолжав  всем  друзьям  и  ссудившись целыми  тремя
сотнями долларов у богатого английского актера, жившего  по соседству.  Тому
пришлось не по вкусу, что его так подоили, но ссуду он все же дал.
     Затем  Хоб заказал билеты  до  Иберии,  послал Милар  телеграмму, чтобы
ждала  его и приготовила все к разводу, после  чего распрощался с островом и
домом. При  всем при том у него  осталось курьезное ощущение,  что это Ибица
покидает его, а не наоборот.



     Полет прошел без происшествий. Прибыв в аэропорт Кеннеди, Хоб подошел к
стойке "Иберия Эрлайн", чтобы  поинтересоваться, нет ли для него весточки --
просто на случай, если Гарри Хэм выудил  какие-нибудь ошеломительные новости
касательно ситуации с traspaso. Никаких вестей не оказалось.
     Покончив   с  этим,   Хоб  автобусом  поехал  в   Снаффс-Лендинг,  штат
Нью-Джерси.  В  Джерси ему  пришлось пересаживаться.  Дорога от  Кеннеди  до
Мейн-стрит в Снаффс-Лендинге отняла почти пять часов.
     Снаффс-Лендинг -- невзрачный городишко на  западном берегу реки Гудзон,
втиснувшийся  между  промозглым  Хобокеном  и  вгоняющим  в  тоску  Западным
-Нью-Йорком.  В  запасе у Хоба  оставалось менее десяти  минут,  так что  он
двинулся прямиком в  дом раввина на Западной Мейн-стрит, находившийся в трех
кварталах от бывшей конторы Хоба и недалеко от его снаффс-лендингского дома,
который он уступал Милар в обмен на отступную от К'ан Поэта.
     Как только он  переступил  порог, жена  раввина ввела  его в  приемную,
пропахшую  гуталином  и  картофельными оладьями,  где  дожидалась  Милар  --
высокая,  миловидная, облаченная в строгий деловой  костюм  и  полинезийское
ожерелье из акульих зубов  поверх хлопчатобумажной майки с Микки Маусом -- в
стиле одежды она всегда довлела к оксюморонам. Экс-муж и экс-жена обменялись
строго официальным рукопожатием, но с улыбками, демонстрирующими, что они не
таят друг на друга никакой злобы. Настал момент для невзыскательных шуточек,
банальностей вроде "Как я  вижу, жизнь в разводе тебя устраивает", поскольку
со времени настоящего гражданского развода прошло уже  шесть месяцев. Однако
Хоб не мог выдать ни единой остроты -- просто смешно, как они покидают тебя,
когда  нужны  более всего, а Милар тоже  не делала шагов навстречу, чувствуя
себя неловко,  потому что  на  иудейский  развод ее  вынудила мать  Шелдона,
твердившая, что без упомянутого действа не позволит сыну жениться  на Милар.
Единственное, что пришло Хобу  в голову: "Ну вот,  два года совместной жизни
коту  под хвост", но он предпочел воздержаться от подобной реплики. А вместо
этого извлек отступную, врученную ему Гуашем,  и протянул ее Милар вместе  с
ручкой, проронив:
     -- Можно уж заодно покончить и с этим.
     Милар одарила его выразительным взглядом,  но  она сама  же согласилась
поставить подпись в  обмен  на прилет Хоба  обратно в  Нью-Джерси ради этого
развода. Да вдобавок он отдавал ей дом на Спрюс-стрит, хотя после пожара его
цена значительно упала. Милар сняла с ручки колпачок, скрипнула зубами и уже
собиралась отписать Хобу свою долю мечты об Ибице, когда жена  раввина вошла
в комнату и сообщила:
     -- Реб готов принять вас.
     --  Позже,  --  сказала  Милар,  вернув  ручку  и  документ  Хобу.  Они
последовали за женой раввина в кабинет.
     Там их дожидались двое невысоких бородатых мужчин в  черных широкополых
шляпах и крупный мужчина в ермолке  Великан в вышитой израильской ермолке  и
был  раввином,  более  тощий  из  двух  других  --  писцом,  а последний,  с
бородавкой на левой щеке, -- свидетелем.
     Как только Хоб вошел, писец взял лакированный ящичек красного дерева, в
котором   на   стертом  бархате  лежало  птичье  Перо  и  перочинный  нож  с
перламутровой рукояткой  и чернильницей из выдолбленного коровьего копыта. И
вручил вместе с содержимым Хобу. -- Это зачем? -- осведомился Хоб.
     -- Он дает это вам в качестве дара, -- пояснила жена раввина. -- Видите
ли, вы  должны были бы принести собственное перо, чернила и пергамент, как в
древние времена, но сейчас так уже никто не делает. Кто в  наши дни слыхал о
гусиных перьях, кроме профессиональных писцов? Так что он дает их вам, чтобы
они были вашими, чтобы вы могли одолжить их жму, чтобы он мог написать "гет"
-- пергамент о разводе. А когда  все будет  закончено, вы  подарите ему  его
ручки  и  чернила  обратно.  --  А  если я  захочу  оставить  перо  себе? --
осведомился Хоб.
     -- Не  глупите, -- возразила  жена  раввина. -- Вот, наденьте  ермолку.
Ступайте, вас ждут.
     -- Дракониан... -- произнес раввин. -- Разве это еврейская фамилия?
     -- Мы получили ее на Элис-Айленде, -- ответил Хоб. --
     То есть мой дед ее принял.
     -- А какова ваша настоящая фамилия?
     -- Драконивицкий.
     -- А почему он поменял ее на Дракониан?
     --  У  нас в  семье бытует  мнение,  что  дедушка,  наверное,  встретил
армянскую  иммиграционную  служащую,  не устоявшую перед искушением. Но это,
конечно, только домыслы.
     Раввин пожал плечами. Деньги  уплачены, и, если эти  люди желают  вести
себя как мешуга <Сумасшедшис (идиш)>, это их личное дело.
     -- А вы Ребекка Фишковиц? -- повернулся он к Милар.
     -- Я поменяла фамилию, -- доложила та. -- Меня зовут Милар.
     -- Это имя или фамилия?
     -- И то и другое.  Или ни то, ни другое. -- Она улыбнулась, в очередной
раз сумев посеять замешательство..
     -- Милар  -- это  ведь  какой-то пластик, не так ли? -- поинтересовался
раввин.
     -- Очень симпатичный пластик, -- ослепительно улыбнулась Милар.
     Тут  раввин решил, что  хватит пустых  разговоров, и  перешел  к  делу.
Спросил  у Хоба, в самом  ли деле он хочет  развестись  с этой женщиной. Хоб
сказал, что да. "Но,  -- продолжал  раввин, -- нет  ли возможности,  что  со
временем вы передумаете?"  -- "Невозможно", -- заявил Хоб. Раввин спросил  в
третий  раз,  и  в  третий раз  Хоб  отказался.  Затем  наступила  та  часть
процедуры, в  которой  Милар  должна была трижды  обойти  вокруг  него.  Она
совершила эти три  витка со своей обычной  грациозностью. Хоб отметил, что в
день  развода  она выглядит более лучезарно,  чем в день свадьбы. "Наверное,
примета  времени",  --  решил он.  Затем последовало  возвращение серебра --
древнего  выкупа   за  невесту,   представленного  здесь   пятью  блестящими
четвертаками,  которые  Милар  приняла  с ухмылкой.  И, наконец,  прозвучали
слова, доставляющие счастье такой же массе народа, как  и слова о заключении
брака. "Я развожусь  с тобой, я развожусь с тобой, я развожусь  с тобой", --
было произнесено и троекратно  повторено Хобом. А затем раввин провозгласил,
что  по  иудейскому  закону они более не женаты,  и передал им гет, каковой,
согласно традиции, разорвал почти надвое.
     Выйдя из дома раввина вместе, они зашагали по Западной Мейн-стрит туда,
где Шелдон дожидался Милар в своем "Форд-Рейнджере". В данный момент Хоб был
не в настроении беседовать с Шелдоном, так что распрощался с, Милар на углу.
И только тут вспомнил о traspaso.
     -- Ах да,  traspaso, -- встрепенулся  он, снова вручая документ и ручку
Милар. Та взяла их, сняла колпачок с ручки и заколебалась.
     --  Вообще-то  нам  эта  формальность  не  нужна.  Я  знаю,  что  земля
принадлежит тебе, она ведь принадлежала тебе еще  до нашей встречи. Ты же не
думаешь, что я собираюсь обратить это во вред тебе, а?
     --   Конечно,  нет.  Но  ты  же  знаешь   эти  испанские  суды.  Просто
формальность.
     --  Пожалуй,  -- Милар  нацарапала  свою подпись и  вернула документ  с
ручкой Хобу. -- Береги себя, Хоб.
     -- Ты тоже, Милар.
     Она повернулась, чтобы уйти, но задержалась снова.
     -- А, кстати! Тебе звонил Макс Розен.
     -- Макс Розен? Кто это?
     -- Он сказал, что ты вспомнишь морских ежей на побережье Са-Коместилья.
     -- А-а-а! Точно. И чего же он хочет?
     -- Он хочет, чтобы ты ему позвонил. У меня тут где-то его номер.
     Пошарив  у  себя  в  сумочке, Милар отыскала  салфетку  с  нью-йоркским
телефонным  номером,  расплывчато  записанным лавандовой  губной помадой,  и
вручила ее Хобу.
     -- До свидания, Хоб. Спасибо за развод.
     -- До свидания, Милар. Спасибо за traspaso.
     Она радостно  ему  улыбнулась  и  зашагала к "Форд-Рейнджеру"  Шелдона,
стоявшему  у обочины.  Хоб проводил ее взглядом, не  испытывая даже  желания
вздохнуть.
     И все же... Два года совместной жизни коту под хвост.




     Покинув Милар на углу Стейт- и Мейн-стрит, Хоб направился в свою бывшую
контору, где  занимал  одну  комнату  в  апартаментах  дантиста. Прошло  уже
несколько лет с тех пор,  Как он  прекратил выплачивать аренду, но помещение
пока  так  никто  и  не  занял.  Табличка над  дверью  по-прежнему  гласила:
"Дракониан   Частный   детектив   Специалист   во  всем.  Конфиденциальность
гарантируется". Вскарабкавшись  по  лестнице, он  прошел  по  коридору  мимо
кабинета дантиста слева --  "Гольдфарб, хирург-ортодонтолог, король прикуса"
-- к двери с  декоративным стеклом  в конце коридора. Снаружи было написано:
"Дракониан, Ч.Д.". Хоб открыл ее своим ключом.
     Сквозь  окно, обращенное к  Стейт-стрит  и реке  Гудзон, сочился  серый
осенний свет. В конце короткого коридорчика находилась тесная  комнатушка  с
потрепанным  дубовым столом и  вертящимся  стулом.  Слева  от  стола  стояло
кресло, а справа -- стул с прямой спинкой. У левой стены высился картотечный
шкаф с четырьмя ящиками. На одной стене, крашенной пожухлой зеленой краской,
висела  копия  портрета Миннегаги,  Дочери Смеющихся Вод. Как ни странно,  с
этой картиной  у Хоба  не  было  связано  никаких воспоминаний.  Он даже  не
помнил, откуда она тут взялась. Подозревал, что это Милар приложила  руку --
повесила, а  он  и  не видел. А  еще  древняя  портативная  пишущая  машинка
"Смит-Корона"  на сером  войлочном коврике. Она тоже  значила для Хоба очень
мало -- фактически говоря, даже меньше, чем картина.
     Хоб  уселся  за стол, пожалев, что  не носит фетровой шляпы, а то можно
было бы  повесить  ее на  стоящую в углу  вешалку. К появлению вешалки  тоже
приложила руку Милар. Самочувствие Хоба колебалось где-то между опустошенным
и дерьмовым. В отличие  от первого, второй развод  с Милар  не вызвал у него
приподнятого  настроения.  Настало  время  возвращаться в  Европу,  хотя  он
только-только прибыл сюда.
     Но  ему еще предстоит  работа. Необходимо  раздобыть деньги. Собственно
говоря, ради этого он и вернулся в Соединенные Штаты. Дело с Милар было лишь
попутным дополнением. Вот только где же раздобыть деньги?
     Морские ежи. Разумеется, помнит. У побережья Са-Коместилья.
     Макс гостил у Карло  Луччи  -- ушедшего от дел текстильщика  из Милана.
Луччи поселил Макса в гостевом коттедже в своем поместье Сон-Ллуч, рядом  со
старым свинцовым рудником, неподалеку от Сан-Карлоса. Хоб познакомился с ним
в "Эль Кабальо Негро", "приемном" баре в Санта-Эюлалиа Конечно, все это было
еще до  Милар,  когда  Хоб  жил с Кейт  и детишками. В то лето Найджел Уитон
отлучился  с  острова  проворачивать какой-то безмозглый  план в Белизе. Без
Най-джела  лето  выдалось совсем спокойным. Макс  Розен, тогда работавший  в
Нью-Йорке  театральным  агентом, приехал на Ибицу провести отпуск, арендовал
на  месте яхту у  Техасского Тома Джордана и приглашал  кучи гостей провести
денек в  море; Хоб  оказался в числе  приглашенных. Яхта  представляла собой
тридцатифутовый  катамаран,  который  Техасский  Том  построил  собственными
руками, потом отправился в Катманду и больше не возвращался В то лето у Хоба
времени было невпроворот. Так что в конце концов он решил частично убить его
с Максом на катамаране.
     Однажды они стояли на  якоре неподалеку от пляжа в  Са-Коместилья. Макс
захватил готовый ленч из ресторана Хуанито -- не Хуанито Эстебана, а Хуанито
Альвареса из  Барселоны.  Холодная  жареная  курица,  картофельный  салат  и
зеленый салат. Макс лишь посетовал, что не хватает доброй закуски.
     -- Тебе нужна закуска? -- уточнил Хоб. -- Спрашиваешь! Ну так что?
     -- Отложи ленч минут на десять. Я добуду тебе закуску.
     Макс -- дюжий здоровяк в  белом пиджаке и  слаксах,  купленных  в  ряду
бутиков  в  порту Ибицы, -- встал и огляделся. От берега  их  отделяло футов
пятьдесят воды.
     -- И куда же ты направишься за этой  закуской? -- поинтересовалась одна
из девушек.
     -- Не ломай над этим свою очаровательную головку, -- отозвался Хоб, уже
раздевшийся до  плавок. Натянул  маску,  а  с  ластами возиться  не  стал --
глубина не  превышала десятка футов. Он  не  забыл прихватить авоську и пару
брезентовых рукавиц. Затем прыгнул за борт и устремился ко дну.
     В  прозрачной  воде  песчаное  дно  сверкало  белизной.  По  нему  были
разбросаны темные предметы  величиной с блюдце. Нырнув пониже, Хоб разглядел
их шипы, осторожно собрал с полдюжины и положил в авоську. Затем вынырнул на
поверхность и поплыл к катамарану.
     -- Что это? -- осведомился Макс.
     -- Морские ежи.  Средиземноморский деликатес.  Теперь  нам  нужны ножи,
вилки и лимон
     -- А на  что это похоже?  -- спросила обладательница длинных каштановых
волос.
     --  Сырой морской еж не всякому по вкусу.  Не просите  меня описать их.
Отчасти вроде краба, отчасти -- вроде черной икры.
     Максу  это пришлось  по душе, и девицы  возражать  не стали.  Девушки с
Ибицы едят все, что подадут.
     После ленча, нежась на палубе  под  лучами  средиземноморского  солнца,
настоянными на коньяке, Макс заметил:
     -- Хоб,  это замечательно. Все подряд. Море. Небо. Земля. Перед ними из
сверкающей глади моря возносился остров
     Ибица. Стоял прекрасный июльский день.
     --  Это  лучшее  лето  в   моей  жизни,  --  продолжал  Макс.  --  Если
когда-нибудь будешь в Нью-Йорке...
     Хоб набрал нью-йоркский номер, который дала ему Милар.



     Ответил низкий, чистый, хорошо поставленный женский голос:
     -- "Макс Розен Ассошэйтс".
     -- Я бы хотел поговорить с мистером Розеном.
     -- Как вас представить?
     -- Скажите Максу, это тот мужик, что научил его есть сырых морских ежей
около пляжа в Са-Коместилья.
     -- Продиктуйте по буквам, пожалуйста
     -- Что именно?
     -- Последнее слово. Какой-то Сак.
     Хоб продиктовал.  Ей  это все равно  пришлось не  по вкусу, но она была
хорошо вышколена.
     -- Минуточку. -- Она переключила его на фоновую музыку. В трубке запело
множество скрипок, а  за  окном пара  детишек играла  в бейсбол с  резиновым
мячиком и палками вместо бит.
     Внезапно в  трубке зазвучали басовитые раскаты жизнерадостного мужского
голоса:
     -- Это тот, кто я думаю?
     -- Да, это Хоб Дракониан.
     --  Хоб! Вот радость-то!  Ты  получил  мое  сообщение.  Кстати,  что ты
поделываешь в Штатах?
     -- Вернулся уладить кое-какие дела.
     -- Как продвигается детективный бизнес?
     -- Лучше некуда, Макс.
     -- Нет, серьезно.
     -- Ни шатко ни валко.
     -- Я могу чем-нибудь помочь?
     -- Только если ты достаточно глуп, чтобы вложить деньги в американского
детектива  без  лицензии,  обладателя неоплаченного  traspaso  на прекрасную
фазенду в Ибице.
     -- Возможно, сумею помочь. В чем суть сделки?
     --  Макс, предложение  совершенно  прямолинейное.  Вложи  деньги,  а  я
потрачу их на traspaso. У меня там проблема. Если у меня будет хоть какая-то
прибыль, ты получишь свои деньги с лихвой.
     Макс поразмыслил над этим секунду-другую, повертел в голове так и эдак,
опробовал идею на вкус и нашел ее симпатичной.
     -- Слушай, может, я и сумею помочь. А черта ли мне, ты ведь чуть ли  не
член семьи! Откуда звонишь?
     -- Из Снаффс-Лендинг, Нью-Джерси.
     -- Что ж, приезжай в Манхэттен. У меня тут места выше  крыши. Надеремся
до чертиков да  потолкуем о прежних  днях.  Ты  тут на  выходные? Я тебя так
приму -- ввек не забудешь. Как там звали ту девицу на Ферментере?  А, выкинь
из головы, потолкуем, когда подвалишь ко мне Как будешь добираться?
     -- Автобусом "Трэйлвей".
     -- Не стоит, Хоб. Лови такси. Я оставлю деньги на вахте.
     -- От поездки в автобусе моя гордыня не пострадает.
     -- А моя пострадает. Впрочем, как знаешь.  Я  отправлю Келли  встретить
тебя у Портовой администрации.
     -- Ну, это ни  к чему.  Просто сообщи адрес. -- Но Макс уже дал  отбой.
Хобу оставалось только гадать, кто такой Келли, будь ему пусто.



     Пока Хоб  шагал к автобусной остановке, лейтенант  Джордж Глатц потирал
указательными  пальцами друг о друга.  В  последнее время этот бессмысленный
жест становился все более и  более навязчивым. Лейтенант откинулся на спинку
сиденья облупившегося  "Понтиака",  выделенного ему штабом  полиции Третьего
округа на Далсимер, между Десятой и Джейд-стрит.
     --  Идеальная  машина  для  наружного  наблюдения,  --  сказал  капитан
Киркпатрик, когда  Глатц попросил "Корвет". --  На такую машину глядишь -- и
не помнишь, как она выглядит.
     Глатц  припарковался   в  специальной  зоне,   приберегаемой  служащими
аэропорта для офицеров полиции, ведущих слежку за личностями, отлетающими из
Кеннеди. В данном случае  Глатц  должен был следовать  за человеком по имени
Сантос, дипломатом из карибского государства Сан-Исидро, недавно получившего
независимость. Поскольку Сантос аккредитован в ООН,  арестовать его Глатц не
может,  даже  если тот что-то  натворит.  Так зачем  же Глатц торчит тут? И,
прежде   всего,  чего  это   вдруг  нью-йоркский   полицейский   департамент
заинтересовался Сантосом? А потому, что у неких личностей из казначейства --
неделю твердили сплетни у большого автомата  прохладительных напитков, рядом
с доской объявлений, чуть  дальше по  коридору  от  кабинета  сержанта штаба
полиции  Третьего  округа  Нью-Йорка  --  состоялась краткая,  но насыщенная
беседа  с  комиссаром Флинном  в его замке в  Райнбеке,  штат Нью-Йорк,  и в
результате, пару дней погромыхав по  сцепкам причин и следствий, дело пришло
к  выводу,  и Глатц  очутился  в  облупившемся  "Понтиаке"  на  специальной,
заповедной   полицейской  стоянке   в  зоне  прибытия  международных  рейсов
Международного аэропорта Кеннеди.
     Глатц  был  не одинок. Рядом с  ним на  пассажирском  сиденье находился
представитель  Агентства  по Борьбе с  Наркотиками  (АБН)  по  имени  Эмилио
Вазари,  в данный  момент под  прикрытием работавший  над делом,  касающимся
Сантоса -- по крайней мере, косвенным образом.
     Глатц  был  высоким  мужчиной  с мертвенно-бледным лицом,  редеющими  и
седеющими  коротко  подстриженными  волосами и  длинным  носом  с горбинкой,
оставшейся с тех  времен, когда он  играл центральным  защитником за  "Гэлик
Страй-дерс"  и даже  подумывал о переходе  в  профессиональную  лигу. Однако
неловкий взмах чужой биты не только сломал ему нос, но и повредил зрительный
нерв, так что прошел целый год, прежде чем он смог снова видеть ту же вечную
чепуху с прежней отчетливостью. Теперь, сидя в "Понтиаке", Глатц_  посасывал
фильтр "Честерфилда". И тут зазвонил мобильный телефон.
     -- Лейтенант Глатц? Это Энджело из таможни.
     -- Ага, лады, и чего?
     -- Тот мужик, про которого вы спрашивали, Сантос,  он как раз проходит.
Хотите, мы его тряхнем?
     --  Решительно  нет,  --  отрезал  Глатц.  --  У  него  дипломатическая
неприкосновенность. Просто  пропустите. Спасибо, Энджело. -- Положив трубку,
Глатц  обернулся  к  Эмилио и сообщил:  -- Он здесь. Может,  на сей раз  нам
повезет.
     -- Угу, -- отозвался Эмилио.  У него хватало  собственных  проблем, над
которыми требовалось поломать голову
     Реактивный авиалайнер "Вэридж", вылетевший из Рио-де-Жанейро. Сделал по
пути ряд  остановок в Карибском архипелаге и Майами, прежде чем приземлиться
в  аэропорту Кеннеди. Пассажиры начали  выходить, первый  класс -- первым: у
Денег  есть  свои  Преимущества.  Первым классом летело всего пять  человек.
Четверо из  них воплощали  собой  анонимный  серокостюмный, атташе-кейсовый,
золоточасный  облик,  дающий  им  право  где  угодно  стать  этаким  столпом
Богатства  и Его Привилегий. Пятый --  Сантос -- тоже был тот  еще  субъект,
хотя  и не  так чтобы  очень:  мелкий человечек  с  остроконечной  бородкой,
смахивающий на миниатюрного  Роберта Де Ниро с матово-смуглым лицом и ясными
глазами,  в  уголках которых затаились  морщинки, возникающие при постоянном
уклонении  от дворцовых переворотов. На  лацкане его дипломатского  костюма,
синего,  в  мелкую  полоску,  красовался радужный  значок  --  орден  Симона
Боливара,  врученный  правительством Венесуэлы  как символ  признания заслуг
Сантоса в роли посла острова Сан-Исидро. Пожалуй, ничего  удивительного, что
при этом он щеголял в  модельных туфлях из патентованной  кожи с эластичными
боковинами. Горделивая  осанка, на лице  выражение бдительности, на губах --
едва уловимая ироничная усмешка, должно быть, его обычное выражение.
     Сантос  вместе  с  остальными пассажирами прошагал по  гулким коридорам
Кеннеди к  стойке  иммиграционной службы  и таможне. Кроме бороды, он  носил
небольшие  усики,  так  называемые  императорские,  и  во  всем  походил  на
дипломатов третьего мира, чувствуя себя скорее уроженцем  Манхэттена, нежели
Мисраки   --   столицы   и  главного   порта  Сан-Исидро.  Вынув   у  стойки
иммиграционной  службы  дипломатический  паспорт,  он  продемонстрировал его
чиновнику.  Чуточку поджатые губы чиновника не предвещали бы ничего доброго,
не  будь  Сантос полностью аккредитованным дипломатом, имеющим право  идти в
Соединенных Штатах куда  вздумается, не ожидая ни  приглашений, ни запретов.
Ни  его  багаж,  ни   его  "персону   не   могут  обыскать  ни   при   каких
обстоятельствах, даже подозрительных.  Увидев,  что этот субъект  так и  так
неприкасаем, даже если бы не поступил прямой приказ от  Глатца,  сидящего на
улице  в  облупившемся  "Понтиаке",  чиновник  разжал  губы,  проштемпелевал
паспорт  Сантоса  и  проводил  взглядом  дипломата,  идущего  через  зеленый
коридор, из  которого, не  получив  распоряжения открыть  своей атташе-кейс,
направился на выдачу багажа и к наземному транспорту.
     Сняв трубку телефона,  стоящего на  стойке, чиновник набрал трехзначный
номер и, услышав лаконичное "Ага?", выложил:
     -- Ваш тип только что вышел.
     На краткосрочной стоянке Глатц положил трубку автомобильного телефона и
погасил  сигарету,  а  ведь  Алиса  только нынче утром сказала,  что они его
прикончат, вопрос только, когда. "И чем скорее, тем лучше, если хочешь знать
мое мнение", --  добавила она. Алиса вечно пребывает в  дурном настроении  с
тех  самых пор, как  ее  лишили  метадона  <Метадон -- искусственный  опиат,
используется  для лечения героиновой  наркотической зависимости>, сказав ей,
что восьми  лет  ухода вполне  достаточно. Глатц лишь вздохнул.  Пожалуй, он
получил  то,  что  заслужил.  Папаша  всегда  твердил,  мол,  не  женись  на
наркоманке, даже ежели она католичка.
     --  Выходит,   --  сообщил  Эмилио.  Глатц  завел  старый  облупившийся
"Понтиак", и в жарком летнем воздухе зависла выжидательная пауза.



     Как  только  Сантос  через  автоматические двери вышел  из подъезда  на
улицу,  к  обочине   подкатил  посольский  шофер  Хосе  в  длиннющем  старом
"Кадиллаке" Лучший шофер,  чем Хосе,  на Сан-Исидро еще не рождался. Лимузин
остановился перед подъездом в  тот самый миг,  когда  посол переступил порог
здания аэропорта Сантос всегда считал, что проделать этот трюк куда труднее,
чем  утрясти бюджет острова. Впрочем, никто особо и не пытался Сантос уселся
в машину, стараясь не наступить на Пако, лежавшего на полу под ковриком
     -- Хорошо долетели, сэр? -- осведомился Хосе с переднего сиденья.
     --  Да, сносно. Всегда приятно  вернуться  домой, даже  если  отлучался
ненадолго. Как идут дела здесь?
     -- Обычная мыльная опера. Второй секретарь Хуарес снова выставил себя в
дураках с дочерью посла Доминиканской Республики  -- вы не знаете, нельзя ли
сказать это название покороче? -- и, как обычно, об этом не знает только его
жена. Первый  секретарь  Ширли Чомола  беременна, мы полагаем, от  садовника
Фелюса. И еще несколько инцидентов
     --  Словом, все идет,  как обычно,  -- резюмировал Сантос.  --  Славно,
славно. -- Тут он вспомнил  о человеке, лежащем под  ковриком у  его ног. --
Пако, а ты как поживаешь?
     -- Добро  пожаловать обратно, сэр, -- сдавленным,  но  полным  уважения
голосом произнес Пако.
     -- Не  вставай, -- предупредил Сантос.  -- Подожди, пока мы не  покинем
зону аэропорта. Никто не видел, как ты садишься в машину?
     -- Нет, сэр Меня тайком провели в гараж посольства, и с тех самых пор я
лежу под ковром.
     -- Славно, славно. Потолкуем после.
     -  Обогнув  аппарель,  они выехали  на дорогу  Белт-Паркуэй, ведущую  в
Манхэттен. Хосе уже  определил, что их преследует  старый "Понтиак".  Вскоре
слева показались кладбища  Квинса,  а за ними -- уходящие  под небеса здания
Нью-Йорка.
     -- Ладно, Пако, -- сказал Сантос. -- Теперь  можно и  поговорить. Но не
садись.
     Откинувший коврик  Пако оказался  коренастым, смахивающим  на штангиста
индо-латинским парнем с  бакенбардами  в  виде  ятаганов, оканчивающимися  у
самого края бугрящейся узловатыми мускулами челюсти.
     -- Привезли? -- поинтересовался он.
     -- Конечно, -- подтвердил Сантос. -- План должен выполняться.
     Пако кивнул. При росте в пять с половиной  футов  в плечах у него  были
все  три с половиной. Приехал  он из  провинции Мателоса,  беднейшего района
Сан-Исидро. Предки Пако уже две сотни лет возделывали землю имения Сантосов.
Оба семейства связывали прочные отношения раб -- хозяин, которые они берегли
и лелеяли.
     -- Полагаю, вам следует знать, -- сообщил Хосе  с переднего сиденья, --
что за нами следят.
     --  Ничего  страшного,  --  отозвался  Сантос.  --  Я   допускал  такую
возможность. Пако, давай перейдем к делу.
     Открыв  свой   "дипломат",   Сантос   отодвинул   в   сторону  стопочку
государственных  секретов,  служивших  тут  только  прикрытием,   и  вытащил
брезентовый  мешочек, по виду весивший  пару килограммов и стоивший на улице
тысяч  двести  долларов,  если   предположить,  что  в  нем  содержится  два
килограмма  почти  стопроцентного  (99,9) кокаина  из  поместья  двоюродного
братца Сантоса -- Октавиано Маррани из провинции Кочибамба в Боливии.
     -- Знаешь, что делать? -- осведомился Сантос.
     -- Знаю. Не волнуйтесь, босс.
     --    Легко    тебе   говорить,   ведь    ответственность    за   успех
много-миллионнодолларовой операции лежит не на тебе, правда?
     -- Я знаю, что вам приходится нелегко, -- подтвердил Пако.
     -- И к чему мне это делать? В конце концов, я ведь и так богат.
     -- Вы делаете это ради Сан-Исидро. Ради своей -- и моей -- patria1.
     -- Да,  La  Patria <Родина (исп )>, -- горько усмехнулся Сантос. -- Ну,
не странно ли, до каких крайностей может довести чувство патриотизма? Только
подумать, что мы вытворяем!
     Шофер Хосе свесился  к ним через спинку  переднего сиденья  и  поведал,
шевеля усами:
     -- Эти люди по-прежнему следуют за нами.
     --  Я  и  не предполагал, что они  отстанут, --  ответил Сантос.  -- Ты
можешь оторваться от них?
     -- Здесь, в Мидтаун-туннеле?
     -- Извини, я забыл. Когда сможешь.
     Они выехали из туннеля в  Манхэттен. "Понтиак" отстал машины на четыре.
Все  трое  следили  за  ним  в  зеркальце  заднего обзора, напустив на  себя
беззаботный вид,  хотя  на самом деле  были встревожены.  Когда  доехали  до
Седьмой авеню, Хосе  улучил момент и резко свернул направо, на миг скрывшись
у преследователей из виду.  Пако  распахнул дверцу и  выскользнул на  улицу,
крепко прижимая к груди мешочек.
     -- Теперь вези меня к "Годфри", -- распорядился Сантос, как только Пако
удалился.
     Если бы действие разыгрывалось в Калифорнии, лимузин тут же развернулся
бы  и  покатил  прочь.  Но  поскольку дело происходило в  Нью-Йорке,  машина
рывками поползла через город,  потом  снова  в сторону центра,  а на  восемь
машин позади повторял их изнурительные маневры лейтенант Глатц. Тем временем
Пако,  не  замеченный пассажирами ни той, ни  другой машины, подцепил нового
преследователя.  За  "Понтиаком"  от  самого  аэропорта  следовал  еще  один
автомобиль  --  коричневый  "Форд-Фэрлейн" с  помятой  решеткой радиатора. У
обоих его пассажиров  обзор  был  не в пример лучше,  и  они видели,  как из
лимузина  Сантоса выскочил Пако. Они  сказали  что-то своему  водителю, и он
затормозил. Выскочив из машины, они последовали за Пако на своих двоих.



     Поездка  междугородным  автобусом   до  здания  Нью-Йоркской   Портовой
администрации  оказалась весьма тоскливой.  Сидевший рядом  с  Хобом пожилой
мужчина в засаленной зеленой парке всю дорогу толковал ему о машине, которой
владел  всего  семь  часов,  пока  его  бывший   пасынок  не   угробил   ее.
Отгородившись от старческого лепета, Хоб  мысленно пересмотрел список людей,
которым  собрался  позвонить с просьбой об одолжении, как  только окажется в
апартаментах  Макса; поглядел за окно,  как автобус  по спирали устремляется
вниз, к туннелю Линкольна. Начал думать о Милар. Утром, в кабинете адвоката,
она выглядела  воистину очаровательно Вспомнил ласковое выражение ее  лица в
то утро, отдалившееся всего лишь на два с половиной года, когда в британском
консульстве в Гибралтаре зарегистрировал свой брак с ней.
     Проехав сквозь туннель Линкольна, автобус зарулил  в тупик  автовокзала
при  Портовой администрации. Как только  Хоб  сошел,  на  глаза  ему попался
невысокий,  коренастый  пожилой   мужчина  с   суровым  бесстрастным  лицом,
следивший за выходящими пассажирами, держа в руках табличку с надписью: "Хоб
Дракониан".
     -- Хоб Дракониан -- это я, -- сообщил Хоб, подходя к нему.
     Встречающий  тотчас  перевернул  табличку,  с  другой стороны гласившую
"Добро пожаловать в Нью-Йорк".
     -- Я --  Келли, --  поведал коренастый. -- Макс  заслал меня  захватить
вас.
     Крепко сбитый Келли был одет в накрахмаленную хлопчатобумажную  рубашку
с маленькими  лошадками по  белому  полю,  оливковые  полушерстяные слаксы и
основательно надраенные простые  коричневые  туфли.  Его бледные,  тщательно
выбритые  щеки успели покрыться  густой пятичасовой щетиной. От него исходил
аромат сиреневого  одеколона.  Хоб тут же  припомнил, что сиреневый одеколон
все еще можно  отыскать в старых парикмахерских делового района и  Маленькой
Италии.  На мизинце  Келли  сверкал брильянтовый  перстень,  а  на  лице  --
маленькие,  налитые кровью  карие  глаза. Хрипловатый голос  с  нью-йоркским
акцентом звучал дружелюбно,  но бесстрастно. Судя по виду, он  принадлежал к
числу людей, с которыми лучше не связываться. Впрочем, Хоб и не собирался.
     Келли повел  его к эскалатору. Поднявшись  наверх,  они вышли в сторону
Девятой авеню.  Под знаком "Стоянка запрещена" стоял сверкающий  новехонький
лимузин  "Крайслер".  Рядом,  покачиваясь  с  пяток  на  носки  и  поигрывая
резиновой дубинкой, стоял фараон.
     -- Спасибо, Дуган, -- сказал Келли. -- Я тебе очень признателен.
     -- Не за что, -- отозвался фараон.
     Келли открыл заднюю дверь лимузина для Хоба, заметив:
     -- Я и сам был фараоном. Сержант. Отдел убийств.
     Они поехали  в  сторону центра,  к  одному из новых  жилых  домов около
Линкольновского центра. Дверь им открыл швейцар в ливрее, за стойкой в холле
сидел еще один человек в форме.
     --  Кого  бы вы  хотели навестить, сэр? --  поинтересовался  дежурный у
Хоба.
     -- Это Хоб Дракониан, друг Макса Розена, --  объяснил  Келли. -- Он тут
малость поживет.
     -- Мистер Розен ничего не говорил мене про это, -- возразил дежурный.
     -- Так звякни ему и спроси сам. Поразмыслив, дежурный пожал плечами.
     --  Ежели  говоришь, то  все  лады, Келли. Келли повел Хоба к лифту, по
пути ворча: "
     -- Вот же долбаные греки!
     Хоб  ничего  не понял и просто смотрел, как  растут цифры в окошке. Они
слились в  стремительное  мелькание,  и после пятидесяти он утратил им счет.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они поднялись в пентхауз.
     Келли первым зашагал по устланному ковровой дорожкой коридору к двери с
табличкой: "Пентхауз" -- будто без нее никто не догадался бы, что тут такое.
Вынув ключ, Келли открыл дверь и вошел вместе с Хобом.



     Хоб оказался в  просторном  помещении  с белыми  стенами  и  сверкающим
паркетным полом. В дальнем конце  через огромное, от  потолка до пола,  окно
открывалась обширная  панорама южного Манхэттена. У двери стоял  антикварный
письменный стол ручной работы, сидя за которым болтала по телефону женщина с
каштановыми волосами, подстриженная  под пажа. Лет двадцати шести, с круглым
миловидным лицом,  в коричневом твидовом спортивном  жакете  и  узкой черной
юбке,   выгодно   открывающей   ее   скрещенные   ноги.   Под   жакетом   --
бледно-персиковая блузка. В ушах  --  металлические  серьги в виде колец. На
шее ожерелье из мелкого жемчуга.
     -- Слушай, я перезвоню, -- сказала она, повесила трубку и обернулась  к
вошедшим.  --  Привет, Келли -- Она одарила Хоба  лучезарной улыбкой. --  Вы
Хоб?
     -- Он самый
     -- Я Дорри. Макс вот-вот будет. Не хотите ли чего-нибудь выпить?
     -- Спасибо, нет.
     --  Другое угощение раздает  сам Макс.  Присаживайтесь, чувствуйте себя
как дома...
     Хоб  присел рядом со  столом на кожаную  кушетку.  За ней десятифутовой
стеной высились книжные шкафы. В каждом было по восемь полок, а каждая полка
до отказа заставлена, забита, упихана  видеокассетами.  Кассеты  лежали и на
приставных столиках, и даже на полу в тесном кухонном алькове.
     Еще на Ибице Макс упоминал,  что  любит кино. Тут же наличествовало два
видеомагнитофона:  "Сони" и "Панасоник AG-6810", а рядом -- тридцатидюймовый
телевизор "Сони". Остальные стены покрывали оправленные  в рамки  фотографии
манекенщиц с автографами. На  стенах коридора красовалось несколько дипломов
Института  моды.  Из  колонок  музыкальной   системы  раздавалась  негромкая
рок-музыка. В воздухе витали ароматы марихуаны и свежеподжаренного кофе.
     Больше ничего  Хоб  разглядеть не успел, потому что в комнату  ввалился
Макс -- крупный, еще более пополневший со времени последней встречи, в сером
итальянском шелковом  деловом костюме и  красном твидовом галстуке, обутый в
нечищенные пупырчатые башмаки. Его  крупное  багровое лицо  обрамляли черные
волнистые волосы, только-только начавшие седеть. Рукопожатие Макса оказалось
крепким, да притом  он положил другую ладонь  Хобу на  плечо и сжал его. Его
крупные карие глаза влажно сверкали.
     -- Хоб! Будь я проклят, как я рад тебя видеть! Ты познакомился с Дорри?
Без нее в этой конторе все  застопорилось  бы. Хоб, то  лето на  Ибице  было
лучшим в моей жизни.
     -- Для меня тот год тоже выдался удачным, -- подхватил Хоб.
     Макс сграбастал его за оба плеча и игриво тряхнул.
     -- Знаешь, я все время собирался вернуться на Ибицу.
     -- Но так и не выбрался.
     -- Боялся, что застряну там основательно.
     -- Шутишь?
     --  Может, и нет. Я становлюсь богачом,  Хоб, но радостей в жизни почти
не вижу, -- в его устах это прозвучало весьма патетически.
     -- Зато, по  крайней мере,  обзавелся массой  фильмов.  Оглянувшись  на
шкаф, забитый кассетами, Макс ухмыльнулся.
     -- Да, и дури хватает,  в смысле марафета, и  вообще, выше крыше всего,
кроме... -- Он отвел взгляд. -- Давай-ка обратимся к более приятной теме, а?
Ты ел? Тут у нас есть заведеньице, где готовят лучшие свиные ребрышки по эту
сторону  от  Гринвилля, Северная  Каролина.  Пожалуй,  думаю,  ты  не  прочь
нюхнуть?  -- С этими словами  он вынул из кармана  двухграммовый  стеклянный
флакончик  и  вручил Хобу вместе  с позолоченной  опасной бритвой. -- Можешь
отмахнуть на стеклянной столешнице.
     -- Ну не сейчас же, -- возразил Хоб.
     -- Да не стесняйся ты,  наваливайся.  Этот  марафет  -- Синий Убивец из
Боливии.
     Открыв флакончик, Макс высыпал горку белого кристаллического порошка  с
голубоватым  отливом, смахивающего на Первородный  Кристалл, о котором вечно
толкуют  наркоманы,   когда  обсуждают  баснословные  поставки,  никогда  не
доходящие до места назначения
     -- Вот и нюхалка, конечно, -- Макс вручил Хобу позолоченную соломинку с
раструбом на одном конце.
     -- Макс, я больше не употребляю.
     --  Шутишь,  что   ли?  --  вытаращился  Макс.  --  Хоб?  Старина   Хоб
Демонический Дурила?! В религию ударился? Да ну же, деточка, отпусти гайки!
     Хоб  пожал плечами,  улыбнулся и взял  трубочку. Он не принимал сильных
наркотиков уже более полугода. Парижский доктор убедил  Хоба, что  это не во
благо  его  атеросклеротической артериальной  системе. А собственный здравый
смысл, как ни мало  его осталось, подсказывал, что за каждым коротким кайфом
наступает долгая, мрачная мутота.
     Но отказаться было трудно. Дорри наблюдала за ним с циничным выражением
в сияющих глазах. Сами знаете, как оно бывает со старыми наркоманами. Пальцы
Хоба  взяли трубочку и поставили ее на  изготовку. Макс открыл  ящик стола и
вытащил шестидюймовую ониксовую плитку с двумя длинными,  жирными волнистыми
линиями белого порошка,  идущими  от одного конца к другому.  В предвкушении
пуская  носом слюнки, Хоб  наклонился и  втянул в  себя первую понюшку.  Она
прошла безупречно. Будто встретился со старым другом. Зелье взорвалось в его
носовых пазухах, включив центр удовольствия,  в груди пузырьками заискрилось
радостное  хихиканье.  Чей-то  (Хоб  с  сожалением  констатировал,  что  его
собственный) голос произнес:
     -- Только разочек, и все будет нормально. Кокаин -- вещество необычное,
но  считать его величайшим из наркотиков  -- просто смехотворно. Большинство
людей ловит кайф лишь единожды. После этого быстро вырабатывается  привычка,
и кокаин не дает тебе ничего, кроме усиления и без того не слабой склонности
к самообману.  Но было  бы слишком  огорчительно взглянуть в глаза  правде о
том, что после одной чудненькой вечеринки все  твои клевые кайфы остаются  в
прошлом, а вместе с ними  -- и все благие намерения. На сей раз  Хоб малость
прибалдел, как балдеешь от первой за день сигареты. Но вместе с тем пришел и
дурной привкус, где-то в глотке запершило, возник этакий нервный зуд, всегда
идущий рука об  руку с  кокаином. Хоб принял  вторую понюшку, чтобы погасить
эффект первой, перевалить в приятную фазу, поймать кайф,  а за ней и третью,
потому что  вторая не очень-то пробрала. Как обычно, самообман  врубился  на
полную катушку.
     Это рассеяло напряжение, если таковое вообще наблюдалось. Макс взял две
долгих понюшки,  затем  Келли, приняв понюшку, отдрейфовал к кушетке и  взял
газету --  под  кайфом,  но на посту. Дорри  тоже  чуток нюхнула, прежде чем
ответить  на  телефонный  звонок.  А  Хоб,  раз  начав,  усердно  продолжал,
поскольку Макс все подсыпал и подсыпал на оникс драгоценный порошок.
     Благие намерения Хоба  вылетели в  трубу (а может, в  трубочку)  еще до
того,  как  ему представился шанс их сформулировать.  Может, из-за Милар  --
хотя он и был рад, что с браком покончено, -- может, из-за того, что без нее
мир выглядел  менее оптимистично. А может, он начал употреблять, так как ему
в  голову  внезапно  пришло,  что идея  провести выходные  в компании Макса,
которого знал лишь одно лето более десяти лет назад, не столь великолепна. А
еще его расстроила  ситуация с  traspaso  и  вообще с Ибицей.  Как  мог  дон
Эстебан так с ним поступить?! Он почти ужасался  возвращению на  Ибицу и все
же понимал,  что  должен  вернуться  как  можно  быстрее,  чтобы постараться
оттянуть неминуемую утрату К'ан Поэта,  а вместе  с  ним, пожалуй,  и образа
жизни. То  ли  несмотря на  марафет, то  ли из-за  него Хоб ощутил тревогу и
депрессию.  У него даже  не  было времени на перестройку биологических часов
после перелета  множества часовых поясов. Теперь нужно только держать себя в
руках, пока не  вернется  сила воли. А  тем временем еще  чуток  галаадского
бальзамчика, клин клином, он все нацеливал нюхалку и втягивал в себя длинные
волнистые понюшки Синего Убивца, или как там его кличут в этом сезоне.
     Телефоны  названивали,  и  Максу пришлось вернуться  в  кабинет,  чтобы
поработать.
     -- Келли проводит тебя в твою комнату. Пока, деточка. -- Макс удалился.
Но  Хоб ушел не  сразу,  налегая на кокаин,  а Келли  нагонял его понюшка за
понюшкой, беседуя о каком-то спорте -- кажется, о бейсболе, хотя уверенности
в этом Хоб не испытывал.
     За следующий час Хоб принял столько боливийского походного порошка, что
мог бы сгонять с локомотивом  на буксире до Олбани и обратно. И ни черта  не
почувствовал. А когда что и почувствовал, то лишь усталость.
     Это  называют  обратным   эффектом.  Он   знаком  всем  наркоманам,   и
заключается  в том, что  наркотик оказывает действие, как раз обратное тому,
которое, согласно утверждениям  всех окружающих, должен оказывать. Вроде как
тебя  охватила бессонница из-за того, что наглотался  снотворного. Или глаза
слипаются, потому что кокаин или амфетамин подействовали не с того конца.
     В какой-то  момент из кабинета  вышел  Макс Хоб  принял с ним несколько
понюшек и, помнится, сказал. -- Мне надо позвонить кой-кому. Потом лягу.
     -- Отличная мысль,  -- одобрил Макс. -- Мне надо было тебя предупредить
насчет  этого  зелья.  Бьюсь  об заклад, у вас в Европе  такого качества  не
сыщешь. Пошли, провожу тебя в твою комнату.
     Он повел Хоба в глубь  апартаментов. Там обнаружился еще  ряд комнат --
небольшая гостиная и примыкающие к ней спальня и ванная.
     В   углу   гостиной  стоял  стеклянный   кофейный  столик,   заваленный
наркотиками:  флакончиками  кокаина,  пластиковыми  пакетиками с марихуаной,
пузырьками с разнообразнейшими пилюлями. Тут же находился неизбежный оникс с
полосками  белого  порошка,  золотая  бритва  и  золотая  нюхалка.  А  также
хрустальный  графин, наполненный прозрачной жидкостью -- возможно, водой, --
и пара бокалов.
     -- Это риталин, -- сказал Макс, показывая на пилюли, -- на случай, если
тебе надо сгладить эффект, а это перкодан. Вот эти маленькие  зелененькие, с
дырочками  --  мексиканская  разновидность  валиума,  а вот эти,  забыл, как
называются, но, в общем, бразильский вид кваалюдина.
     -- Макс, межгород! -- окликнула из другой комнаты Дорри.
     --  Наслаждайся, -- сказал Макс и вышел.  Оставшись в одиночестве,  Хоб
разобрал  чемодан,  напевая под  нос  и  внезапно  ощутив себя очень хорошо.
Повесив  вещи в гардероб, устроил  перерывчик, чтобы принять еще дозу-другую
марафетика. Затем уселся  на кушетку. И  вдруг  почувствовал себя  не так уж
хорошо.
     Но все равно, несмотря на  это, принял еще понюшку,  притом  крупную, и
начал   названивать   по  телефону   в   виде  Микки  Мауса,   стоявшему   у
дивана-кровати.
     Полчаса  спустя  он  уже  позвонил  всем  знакомым  и  полузнакомым  из
Нью-Йорка  и   окрестностей,   кого  только  смог  припомнить.   Большинство
отсутствовало. Имевшиеся в наличии сочувствия не проявили. Я  бы с радостью,
Хоб, но сейчас такой  сумасшедший  период. Пять звонков, и ни единого цента.
Срок traspaso приходится на 15 июля.  Сегодня  19 июня.  Постучав, в комнату
Хоба вошел Келли.
     -- Мне  надобно забросить Макса к  Шрайберу,  он запаздывает на встречу
Вернется, как только сможет. Говорит, чувствуйте себя как дома Вы в порядке?
     -- Да уж.
     -- Вам нехорошо?
     -- Чуточку не по себе.
     -- Думаю, не привычный вы к этому дерьму, -- указал Келли на кокаин. --
Вот, примите вот это, враз оклемаетесь.
     Вытряхнув  из  пузырька  пурпурную в золотистую  крапинку пилюлю, Келли
вручил ее Хобу и налил из графина воды в бокал.
     Привычка -- вторая  натура; Хоб проглотил пилюлю, даже не  задумываясь.
Потом спросил:
     -- А чего вы мне дали-то?
     -- Да просто спазмолитическое. Корейская формула. До скорого, парень.
     Келли ушел.
     А Хоб задумался о том, следовало ли принимать пилюлю. Однако через пару
секунд лицо  его расплылось в улыбке. Боль ушла. Стянув кроссовки, он прилег
на диван.  На расстоянии вытянутой руки стояла стереосистема, и  Хоб включил
ее. Комнату наполнила умиротворяющая музыка.
     Откинувшись на спинку, он прикрыл глаза. Пора подремать.




     Перед   нами   прекрасный   старый   дом   из   выветрившегося   камня,
прямоугольный, с  элегантными пропорциями,  основанными на  золотом сечении.
Классический средиземноморский облик. Во дворе виноградная лоза. За домом мы
видим узенькую синюю полоску Средиземного моря.  Раннее  утро, воздух свеж и
прохладен
     Открытые  двустворчатые  двери,   очень  высокие  и  широкие,  ведут  в
сумрачное помещение.  Это комната  с  коричневатым бетонным полом и  высокой
соломенной кровлей. Это гостиная той фазенды Хоба, где он жил до К'ан Поэта.
Сбоку выцветший, но  дорогой персидский ковер. У одной стены низкая кушетка,
покрытая шерстяным покрывалом с вопиюще ярким,  дисгармонирующим рисунком На
кушетке спят две кошки. Рядом с кушеткой большой невысокий кованый бронзовый
столик  овальной формы. На столике высится  трехфутовый  кальян, а  рядом --
пластмассовая пепельница, украшенная логотипом отеля "Браун", Лондон. Вокруг
стола три неудобных с виду набивных кресла веселенькой расцветки сгрудились,
будто  трое  хулиганов в красных бархатных костюмах,  получивших  по пуле  в
живот. Комнату освещают две керосиновых лампы Аладдина из  липовой бронзы, с
матовыми стеклянными абажурами, украшенными крохотными синими васильками.
     Слева лестница, ведущая  к застекленной двустворчатой двери. За  ней --
кабинет Хоба. В  кабинете,  за некрашеным  фанерным столом, сидит Хоб  перед
большой  механической пишущей  машинкой  "Олимпия". Стол как попало  завален
стопками бумаги. Хоб лихорадочно печатает.
     Снизу доносится голос.  Это  Кейт, только  что  вышедшая  из кухни,  --
двадцатидвухлетняя   и   очень   симпатичная,   с  ниспадающими   на   спину
светло-русыми волосами -- прямо-таки воплощение поколения цветов.
     Кейт: "Обед готов!"
     Хоб: "Сейчас подойду. Надо только выработать листаж".
     Кейт: "Сколько страниц сегодня?"
     Хоб: "Двенадцать. Уже заканчиваю".
     Он  снова  утыкается  взглядом  в  машинку  и  продолжает  печатать. Мы
приближаемся и заглядываем ему через плечо. Он печатает: "Настало время всем
добрым людям прийти на помощь Хобу Дракониану". Снова и снова. Мы видим, что
и другие страницы несут то же послание.
     Сцена  затуманивается,  уходит  в  затемнение, выходит  из  затемнения,
меняется. Мы свидетели чуда из чудес -- снежного утра на Ибице.  Вилла сияет
белизной на фоне  слегка  припорошенной снегом земли. Миндальные и  рожковые
деревья  рисуются  четкими  силуэтами  на фоне блеклых  небес. Все  выглядит
крайне нереальным. Хоб и Кейт уложили в машину -- недорогой "Ситроен-Диан-6"
--  последние  чемоданы. Лоза уже  увяла,  кошек  нигде  не  видать. Машина,
стоящая у стены сада, так загружена багажом, что просела на рессорах.
     Хоб входит в дом и закрывает большие входные двери, после чего запирает
их литым железным ключом,  весящим не меньше фунта. Сев в машину, Хоб и Кейт
съезжают вниз по каменистому проселку на  асфальтовую дорогу. По обе стороны
возносятся холмы Ибицы,  дивный  библейский  пейзаж, пологие  склоны, овцы и
козы, сады, каменистая земля, невысокие каменные  стены, каменные фермерские
дома. Проехав милю, они сворачивают на проселок, подъезжают к дому и выходят
из машины.  Их  встречает  супружеская пара  -- судя  по  одежде,  испанские
крестьяне. Хоб возвращает  ключ.  Фермер заходит  в  дом,  затем  выносит на
пластмассовом  подносе стаканчики и бутылку. Наполняет два стаканчика вином.
Каждый  пьет за здоровье  остальных.  Каждый обнимает всех остальных. Хоб  и
Кейт идут к  машине. Когда  она отъезжает, испанская  чета начинает плакать.
Увидев это, Хоб с Кейт тоже не могут удержаться от слез. Они медленно едут к
порту Ибицы.
     -- Вот и все, -- говорит Кейт.
     -- Все образуется, -- говорит Хоб.
     -- О, Хоб! Я так хочу тебя! -- говорит Кейт.
     -- А как же Найджел? -- спрашивает Хоб.
     -- Мне всего  лишь надо сказать ему, что между нами  все кончено. Но ты
на этот раз серьезно, Хоб? Ты в самом деле покончил с бегствами?
     -- Больше я тебя не покину, -- обещает Хоб.
     Тут внезапно  мы  перебрасываемся  к прежней  сцене  --  большая  белая
фазенда  на  крутом  холме над  главной  дорогой  на Фигуэрал.  Камера  дает
панораму долины Морна, затем  мы видим, чуть  ниже мерцающей светлой полоски
моря белый край пляжа Аква-Бланка.
     Невероятно,  но стоит весна.  Кейт одета в воздушное,  светлое  платье,
развевающееся  на ветерке. Она улыбается. Ее медовые волосы  обрамляют лицо.
Цветут крохотные весенние цветочки -- маленькие ирисы, карликовые орхидеи  и
ярко-алые  маки. В  недосягаемой  вышине, под самым куполом бездонной синевы
небес,  плывут два-три  легчайших  облачка. Хоб  и Кейт стоят близко-близко,
глядя  друг  другу  в глаза. Вот  она, кульминация,  постижение  невозможной
мечты.
     И тут мужской голос говорит:
     -- Простите, сэр.



     Пако выскользнул из автомобиля, сунув брезентовый  мешочек  Сантоса под
рубашку-гуаябера <Гуаябера -- стиль рубашек с короткими рукавами, надеваемых
навыпуск,  с двумя  парами  накладных карманов  --  на груди  и  у  пояса.>,
плиссированную спереди.  Ноша  немного растянула складки, но  Пако не придал
этому значения.  Хоть он и щеголеват, когда есть такая возможность, придирой
он никогда не был. К хорошей одежде Пако привык за последние пару лет, с тех
пор как дон  Сантос привез  его с  семейной асиенды в  провинции Мателоса на
восточной оконечности Сан-Исидро и водворил в нью-йоркское посольство.
     Пройдя в сторону центра по Седьмой, он перешел на Восьмую,  добрался до
Сорок первой улицы и вошел в здание Портовой администрации. Его чувства были
обострены до предела. Он готовился к этому моменту и был готов давным-давно.
Его  роль тут  мала, но  жизненно важна. И  притом  он понимал, что является
ключевым  звеном в возрождении сан-исидрийской  экономики. Да,  он и люди, с
которыми он работает, -- Сантос и остальные на  родине --  последняя светлая
надежда  сан-исидрийского народа,  его  единственный шанс занять  место  под
ярким солнцем прогресса, принадлежащее ему по праву.
     Его  преподаватель теории  экокатастроф  в  университете  Сан-Исидро --
человек,  которого слушали с пиететом, хотя  заглазно и называли его Умберто
Д., -- первым  открыл Пако  глаза  на злосчастье, постигшее страны  третьего
мира в силу неизбежной природы вещей.
     -- Не позволяйте  Америке и России одурачить  вас, -- громогласно вещал
Умберто Д. со своей кафедры  в главной аудитории университета Сан-Исидро. --
Их идеологические  баталии --  лишь маскировка.  Она скрывает то,  ради чего
идет истинное сражение, а именно кто получит  деньги и как не дать их больше
никому. Это  игра  в покер, друзья мои, и  малые  нации  будут  разорены.  В
Гарварде это  называют  экономической  теорией покерного  стола. Третий  мир
останется  без гроша, а банк сорвет компания "Юнайтед  фрут"  и ей подобные.
Лучшее,  на  что  мы  можем надеяться, --  это  что какая-нибудь разлюбезная
международная компания построит тут  место сборищ и трудоустроит наш народ в
роли официантов. Тенденция неизбежная,  если только мы сами не направим ее в
противоположную сторону. -- Тут  он воздевал свою скрюченную руку и горестно
усмехался. -- И эта задача -- дать Сан-Исидро шанс -- лежит на вас, молодежи
нации.
     Денег не  хватает  вечно. Но  образование  имеет  наивысший  приоритет.
Плановики  в Финансерии  рассчитали,  что  начиная с  базиса  в  пару  сотен
миллионов долларов  можно превратить университет  Сан-Исидро в первоклассное
учебное заведение, а уж  дальше все пойдет  само собой.  Поскольку население
Сан-Исидро невелико,  это позволит  каждому взрослому жителю острова  на три
года, оплачиваемых правительством, уйти от  прочих дел и за означенное время
постичь   основы  современной   истории,   науки,   литературы,   искусства,
геополитики, математики, древних языков и так далее.
     -- В будущем, -- говорил профессор, -- проблема выбора упростится. Либо
вы конструируете микросхемы, либо  вы их собираете.  Если не хватает мозгов,
придется работать руками.
     Как же Сан-Исидро набраться мозгов? Благодаря учебе. А как заплатить за
учебу?
     Как сказал бы национальный  герой  американского  народа  Клинт Иствуд,
Любым Доступным Способом.
     Одна  из  магистралей национального  роста  наметилась  весьма  быстро.
Сан-Исидро удобно расположен для  торговли наркотиками. Это небольшой остров
в Карибском море, в  170 милях от Барранкильи. Здесь есть  крупный аэропорт,
не простаивающий благодаря тому, что служит большим перевалочным пунктом при
низких  тарифах. Еще  один  источник  дохода  не  повредит,  а сейчас  самое
подходящее   время.   Петля   шмонов   вокруг  колумбийских   поставок   все
затягивается.   Из   Медельина   прилетали   кое-какие  важные  люди,  чтобы
потолковать  с президентом,  доктором Сачс-Альваресом.  В результате  доктор
Сачс  предложил  десятипроцентную  скидку  на оптовые  поставки, и ему  было
позволено ввести на рынок собственный  товар -- Бледный Шарах Сан-Исидро, на
который возлагаются немалые  надежды. Если все  пойдет как  надо,  скоро  он
будет пользоваться высоким спросом у разборчивых потребителей наркотиков.
     Нелегкой ценой далось решение встать на путь международных преступлений
Сачсу --  лютеранскому проповеднику, начавшему биографию  в Штокхаузене, где
он  работал  портовым  грузчиком, а  на Сан-Исидро попал почти тридцать  лет
назад по маршруту, включавшему долгое пребывание в Шанхае и еще более долгое
-- в  Американском Самоа.  В конце  концов Сачс  поддался искушению улучшить
положение своего бедного, полуголодного, истерзанного пеллагрой <Пеллагра --
заболевание, обусловленное недостатком  в  организме  никотиновой  кислоты и
других витаминов группы В> народа, спорящего с населением Гаити за последнюю
строчку в списке беднейших народов мира.
     Сан-Исидро гол как сокол. Остров лишился своих деревьев три века назад,
а  его  бедная  полезными  ископаемыми земля  используется  и  для сельского
хозяйства,  и для горных работ. Рыба в  его водах выловлена подчистую. Никто
не хочет строить полупроводниковый  завод в его убогих пригородах.  Пару лет
назад  Всемирный   банк  ссудил  острову  миллионов  двадцать   в   качестве
рождественского подарка, но теперь у него  есть другие, более многообещающие
кандидаты. Да и потом, все деньги  без остатка ушли на вакцину для  борьбы с
инфекцией,  принесенной  инспекторами ООН,  --  так  называемой  "норвежской
бело-голубой лихорадкой", болезнью, из-за которой зараженный умирает, что-то
лепеча о  фьордах К  тому времени, когда с ней было покончено, сан-исидрийцы
вновь  сидели у  разбитого корыта. Что  же  тут оставалось, кроме преступной
дорожки? Счастье еще, что у страны есть хоть  такая возможность,  пусть даже
предосудительная.
     Президент   Сачс   поручил   решение   проблемы  своей  правой  руке  и
представителю при ООН -- Оливеру Сантосу-и-Манчеге. Сантос  доставил первую,
самую  важную  партию  -- первый  образчик  Снежной  Чумы, Белого  Лепетуна,
Сан-Исидрийской  Хихикающей Пыльцы,  Бледного Шараха. Доставить его в страну
было проще простого. Этот этап достаточно безопасен. Даже если власти что-то
и подозревают, дипломатический багаж они  вскрыть не  могут, иначе растеряют
всех  своих друзей.  А вот  последующие этапы  будут  потруднее. Потому  что
продажа сан-исидрийского кокаина отнюдь не  сводится к поискам  рынка сбыта.
Надо помнить о  международном картеле, а он куда  опаснее федералов. И  хотя
президент   заручился   поддержкой   картеля   Медельина,   парни  из   Кали
придерживаются иного мнения И все же Сачс считает, что все наладится.
     -- Помните две вещи, -- сказал Сачс Сантосу перед его уходом.
     -- Какие же?
     -- Не  позволяйте  федералам  заграбастать  вас.  И не  позволяйте себя
обобрать.
     К  несчастью,  времени  подмазать  полицию  и  Агентство  по  Борьбе  с
Наркобизнесом в Нью-Йорке не было. Сантоса это огорчало, но тут уж ничего не
поделаешь;  договоренности существуют  для давних игроков, а  новички должны
пытать  судьбу.  Ситуация  щепетильная.  Сантос  понимал,  что  нью-йоркская
полиция любит коррупцию, но любит и  скрупулезную  эффективность. Заранее не
угадаешь, на что именно из двух напорешься.
     А  Нью-Йорк  -- город контрастов,  и это, разумеется, только усугубляет
дело.
     Сам Нью-Йорк -- лишь  перевалочный пункт. А новая  зона распространения
наркотиков находится в Европе.
     Так что Сантос передал пробный мешочек Пако, верному семейному вассалу.
Следующий этап за Пако.
     Пако думал обо всем этом, как думал бы любой другой на его месте, шагая
по Бродвею  с  парой килограммов товара  в  брезентовом мешочке,  прижатом к
смуглому животу с черной полоской  волос  посередке,  и  не обращал  особого
внимания на  происходящее, поскольку окружавший его Нью-Йорк взялся за свое:
обычные городские сценки, обычная мелочная возня. Во всяком случае, с виду.
     Но  минуту  спустя  Пако  пришлось  изменить свое  мнение  Периферийным
зрением,  простирающимся  гораздо  дальше, чем у заурядного  цивилизованного
человека, его широко расставленные глаза уловили полунамеки, которые он и не
думал высматривать. Внимание его  привлекло движение, едва  уловимо выпавшее
из  общего  ритма, на самом краю поля  зрения  Пако пошел  в сторону центра,
потом свернул  на Сорок седьмую улицу, при повороте бросив взгляд в витрину,
и   увидел   Тусклое   отражение   двух  мужчин.  Буквально  излучаемая  ими
подозрительность  и  напряженная бдительность  недвижных,  как  у  рептилий,
близко посаженных глаз -- все заявляло о том, что они преследуют Пако.



     Хоб открыл  глаза. Рядом стоял пожилой  светлокожий негр  с озабоченным
выражением на кротком лице, одетый в аккуратно отглаженные  джинсы и голубую
рабочую рубашку. Серо-стальные волосы венчиком окружают лысину, на носу очки
в металлической оправе,  на шее тонкая золотая  цепочка с  маленькой золотой
звездой Давида.
     Хоб сел. Очевидно,  уснул  одетым. В окно струится  солнечный свет, так
что  вряд ли спал так уж долго. Нос по всем статьям, вплоть до запаха,  стал
похож на гнилую картофелину. Носовые пазухи саднило после битвы, разыгранной
на  слизистой оболочке распадающимися кристаллическими веществами. В затылке
застряла тупая боль, по ощущениям совершенно неотличимая от начальной стадии
развития опухоли мозга. В остальном же Хоб чувствовал себя прекрасно.
     -- Вы кто? -- поинтересовался он.
     -- Я Генри.
     -- Мы знакомы?
     -- Навряд ли. Я Генри Смит, уборщик мистера Розена.
     -- Привет, Генри. Я Хоб Дракониан. Я друг мистера Розена.
     -- Да, сэр. Я так и подумал, что вы друг.
     -- Мистер Розен еще не появлялся?
     --  Его  тут  не было,  когда я пришел, -- озадаченно  поглядел на него
Генри.
     -- А когда вы его ждете?
     -- Я вообще его  не жду. Мой чек он просто оставляет на холодильнике. Я
прихожу каждую субботу. А он когда тут, когда нет.
     Суббота? Забавно.  Хоб пришел к Максу в  пятницу.  Должно  быть,  Генри
спутал дни недели.
     -- По-моему, Генри, сегодня пятница.
     -- Нет, сэр. Нынче суббота.
     -- Откуда такая уверенность?
     -- Потому как перед приходом сюда я каждую субботу хожу в шул  что на перекрестке Сто тридцать седьмой улицы и Ленокс-авеню.
     Хоб принялся шевелить  извилинами,  но мозг несколько парализовало. Ему
было   трудно   уразуметь   даже  простейшее   утверждение.   Вернее,   если
предположить, что оно простое.  Итак, суббота.  Значит, он  трупом  пролежал
целых двадцать четыре часа.
     Что ж, он просто  устал.  Эти иудейские разводы выжимают человека,  как
лимон. Но  на  самом  деле,  конечно  же, причина  заключается в  комбинации
кокаина  и  той сиреневой  пилюли в  золотистую крапинку, подсунутого  Келли
стомегатонного  релаксанта.  Если  мозг --  мышца,  то  снадобье  и  вправду
сработало.
     -- Вы что-то нестойкий, -- заметил Генри, наблюдая, как Хоб поднимается
на ноги. Хоб  чувствовал себя, как новорожденный олененок, делающий первый в
жизни  шаг.  А  выглядел, как  застреленный жираф. Подавшись  вперед,  Генри
поддержал Хоба,  чтобы тот не налетел на стену. -- Может, принести вам чуток
кофею, пока я не ушел?
     Хоб чуть не отказался: "Черт, да все  в порядке, я могу взять кофе сам,
только  поверните меня в  сторону  кухни  и малость  подтолкните". Но  затем
девственную целину его рассудка  вспахали две  мысли. Первая:  "Отдам все на
свете за чашку кофе, да чтоб ее вложили в мои трясущиеся руки". Вторая: "Как
только Генри выйдет из комнаты,  я смогу принять пару понюшек и взять себя в
руки".
     -- Спасибо, Генри, если не слишком трудно, я бы с радостью выпил кофе.
     Генри сходил в  кухоньку  и быстро приготовил  Хобу чашку  растворимого
кофе, набрав горячей воды из-под крана. Подождал, пока Хоб  отхлебнет, затем
спросил:
     -- Теперь лучше?
     -- Замечательно, Генри. Мистер Розен не говорил, когда вернется?
     -- Он  никогда мне ничего не говорит, -- покачал головой  Генри.  --  Я
просто прибираюсь. Еще чего-нибудь?
     Хоб покачал головой.
     -- Тогда я  ухожу. До  встречи  в следующую субботу,  если  вы еще  тут
будете.
     Как только Генри  ушел,  Хоб открыл ящик кофейного  сто-, лика  и нашел
большой оникс,  аккуратно убранный Генри. Кокаин  по-прежнему был  на камне,
равно как бритва  и нюхательная трубочка. Должно быть,  Генри очень надежный
служащий, если каждую субботу убирает подобное зелье и не  теряет  головы. А
может, он просто религиозен.
     Но если сегодня суббота...
     Придется взглянуть правде в глаза:  если этот мужик был в шуле, значит,
и вправду суббота.
     Тогда  куда же подевалась пятница? Если уж на  то пошло,  в  какой день
недели состоялся вылет с Ибицы? У кого-то съехала крыша -- либо у него, либо
у  времени. Пожалуй,  пока что об  этом лучше не думать. День потерялся. Что
потеряется в следующий раз? Отделив бритвой две коротких понюшки, Хоб втянул
их  носом.   Кокаин  опалил  пазухи  носа,   их  передернуло.  Затем  голова
прояснилась.   По   деснам   разлилось   приятное   онемение  зарождающегося
перитонита.  Тут же  стало  намного  лучше:  ни одно средство не  может  так
облегчить   последствия   злоупотребления   кокаином,    как   сам   кокаин.
Секунду-другую  Хоб боролся с искушением  принять еще  пару понюшек.  И  тут
зазвонил телефон.
     Хоб  решил не  обращать  на  него  внимания.  Однако  не так-то  просто
позволить телефону просто названивать, даже  если он  не твой. Надрывающийся
телефон требует,  чтобы  ему ответили.  Но должен же  у Макса  быть какой-то
автоответчик на время его отсутствия! А может, он просто не придает подобным
звонкам никакого значения -- дескать, перезвонят, если что-нибудь важное.
     Телефон  продолжал настойчиво трезвонить.  Умолк  только  звонка  после
двадцатого.
     Хоб  допил кофе, открыл  чемодан  и разложил свой скудный  гардероб  --
запасные джинсы,  пара  рубашек,  смена  белья и  плотный свитер  на  случай
внезапных заморозков в июле Прошел в ванную и принял душ. Помогло. Побрился.
Это помогло еще больше. Потом оделся и вышел в гостиную.
     Оба  видеомагнитофона,  ощетинившиеся  крохотными  красными и  зелеными
лампочками, переключателями и шкалами, выглядели ужасно сложными. Не годится
ломать хозяйские игрушки.  Хоб решил осмотреть  их попозже, а  пока  есть  и
более насущная проблема: голод.  Он уже собирался пошарить в кухоньке, когда
телефон зазвонил снова,  а  за ним  трель подхватил и другой,  расположенный
где-то подальше. Хоб не стал поднимать трубку ни на том, ни на другом, решив
обследовать апартаменты на случай, если Макс лежит где-нибудь без  признаков
жизни или вообще без наличия таковой.
     В спальне Макса, расположенной по ту сторону гостиной, Хоб наткнулся на
открытый  ящик  бюро,  где  лежало  полдюжины  связок  ключей.  Под  ключами
обнаружились вездесущие пузырьки  с марафетом и пилюлями. Но никакой травки,
хотя Хоб предпочел бы именно ее.  А под аптечным стеклом --  тысячи  полторы
долларов сотенными купюрами,  схваченные широкой синей резинкой. А под  ними
--  вороненый револьвер "смит-и-вессон" тридцать восьмого  калибра.  Хоб  не
притронулся к  нему  и  пальцем.  Порой  подобные  штуковины срабатывают  от
легчайшего прикосновения. А насколько Хоб мог судить, пистолет заряжен.
     Глядя  на  пистолет,  наркотики  и  купюры,  Хоб  предавался  сумрачным
раздумьям, когда телефон снова зазвонил. И в тот  же миг в замочной скважине
входной двери заскрежетал ключ.


    ГЛАВА 13


     Чтобы  открыть  дверь  апартаментов Макса,  требуется  три  ключа.  Хоб
слушал,  как замки щелкают один  за другим. Затем дверь  распахнулась,  и  в
помещение  вошла Дорри, секретарша Макса, с которой Хоб уже познакомился  --
двадцать  четыре часа  назад,  если  верить  Генри.  Но если  уж  не  верить
негру-уборщику  иудейского  вероисповедания,  не  ворующему  марафет  своего
босса, то кому же верить вообще? Одета Дорри  была в твидовые брюки и черную
водолазку.
     --  Вам  известно, сколько  занимает  дорога  сюда из Бруклин-Хаите? --
вопросила она.
     -- Полчаса? -- предположил Хоб.
     -- Кладите час двадцать, считая пятнадцатиминутную задержку под рекой.
     -- Прискорбно слышать, но я тут ни при чем.
     -- Очень даже при  чем! Макс уже не первый час  пытается дозвониться до
вас, но там, откуда вы приехали, на телефонные звонки отвечать не принято. А
может, вы даже толком не знали, что это за звон.
     -- На  Ибице мы слыхали о телефонах, -- сообщил Хоб, -- но не  доверяем
им.
     --  Это  очевидно. Одним словом, Макс позвонил мне и попросил  приехать
сюда,  чтобы выяснить, живой  вы или  мертвый,  и  если живой, попросить вас
взять чертову телефонную трубку, он хочет с вами поговорить.
     Она   уставилась   на  Хоба   испепеляющим  взором  --   прекрасная   и
разобиженной, как  раз такая,  чтоб Хоб ощутил  себя на знакомой территории:
обвиняемым  в   том,  что  не  сделал  дело,  которое  предпочитал  оставить
несделанным. Едва-едва познакомился с Дорри, но со стороны все выглядит так,
будто их  не заладившийся брак уже балансирует на  грани краха Хоб  мысленно
отметил, что жениться  на ней  нельзя ни  в коем случае; за  глаза хватит  и
далеко идущих свиданий.
     -- Чего это вы на меня так смотрите? -- не выдержала она -- У меня что,
с макияжем что-то не в порядке?
     -- Знаете, вы прекрасны в бешенстве, -- заметил Хоб.
     Дорри вытаращилась на него. От этого оксюморона <стилистическая фигура,
сочетание противоположных по  значению слов> ее надутые паруса вдруг обвисли
и заполоскали, как от встречного ветра Она явно без ума от двусмысленностей.
Хоб заметил, что ее нижняя губа поблескивает
     -- Вы чокнутый, -- наконец проговорила Дорри.
     --  Да  нет,  знаете ли. Просто я таким замысловатым способом приглашаю
вас отобедать в моем обществе
     Она  призадумалась, явно пробуя это предложение на вкус.  Что-то  между
ними  намечается.  Во всяком случае, между ним одним  уж точно. Сердце  Хоба
отчаянно  колотилось. Побочное действие кокаина  или  искреннее человеческое
чувство? Впрочем, какая разница?
     И  тут  как  нельзя  более  кстати  зазвонил  телефон,  давно  суливший
вмешаться.  Дорри  и  Хоб  поглядели  друг   на  друга,  потом  на  телефон,
уставившийся на них своим дебильным бежевым ликом,  украшенным циферками. Он
звонил и звонил -- с  мольбой  и гневом; они ведь ведут себя так  по-детски,
эти телефоны. Хоб вознамерился переждать, пока тот утихнет. Я  Тарзан, ты --
Телефон. Но Дорри не выдержала и подняла трубку.
     Стилистическая фигура, сочетание противоположных по значению
     -- Ага, он здесь, твой старый приятель с Ибицы. -- Она передала телефон
Хобу. -- Вас. Пойду приготовлю кофе. -- И направилась в кухоньку.
     -- Макс? -- осведомился Хоб.
     -- Как делишки, деточка? -- поинтересовался Макс.
     -- А что?
     --  Хоб, я имел  честь задать тебе  вопрос. --  Голос его, несмотря  на
энергичный тон, казался слабым и далеким.
     -- Ты откуда звонишь-то?
     -- Из Парижа.
     -- Из Парижа, что во Франции?
     -- Черт побери, уж конечно, не из Парижа, что в Техасе.
     -- Он в Париже! -- крикнул Хоб Дорри
     -- Знаю, -- отозвалась она. -- Со сливками и сахаром?
     -- Черный.
     -- Прости, не расслышал, -- сказал Макс.
     -- Макс, ты и вправду в Париже, во Франции?
     -- Хоб, Боже ты мой, да в Париже я, во Франции. Сижу в  отеле "Синь" на
углу Монпарнаса и Распай.
     -- Но как тебя занесло в Париж?
     -- Старым  добрым авиалайнером, деточка. Доносит  до  Парижу,  как  раз
плюнуть.
     -- Ну, ладно, -- смирился Хоб. -- Ты в Париже. Какие еще новости?
     -- Вот так-то лучше! Слушай,  Хоб, внезапно выплыл деловой  вопрос. Мне
надо было  быстренько смотаться сюда, чтобы закруглить сделку. Вхожу на паях
в здешнее агентство "Дартуа" Крупное дело, деточка, очень  крупное. Примерно
через неделю я стану совладельцем  величайшего  и  в  Европе,  и  в  Америке
модельного агентства! А это, мой мальчик, не пустяк!
     -- Поздравляю, Макс.
     --  Спасибо. Я  чего  позвонил:  мне позарез  нужна тут  одна  из  моих
моделей.  Зовут  Аврора. Аврора Санчес.  Думаю, вряд ли  она звонила  в  мое
отсутствие?
     -- Увы, нет.
     --  Ну,  в общем, она  нужна  мне здесь Я обещал  Монморанси,  что  она
озаглавит  его новую весеннюю коллекцию. Она станет его моделью года.  А это
сделает  ее одной из топ-моделей, что в свою очередь закруглит мою сделку  с
"Дартуа".
     -- Великолепно, Макс.
     -- Ага,  знаю. Но нужно ее сюда вытащить. Хоб, я хочу тебя нанять, чтоб
ты разыскал ее и как можно скорее посадил на самолет до Парижа. И отправился
с ней. Хочу, чтоб ты сдал мне ее с рук на руки. Это важно, Хоб. Сделаешь?
     -- Пожалуй. Но два дня вроде как маловато. Как мне достать билеты? Есть
ли у нее паспорт? И где ее найти? И кстати, сколько ты мне за это платишь?
     -- Я знал, что могу на тебя  рассчитывать. Ты  с этого поимеешь  десять
тысяч  долларов, Хоб. Как раз то, чего тебе недостает, деточка.  Лучше  и не
скажешь, а? Но ты должен все бросить и прямо сейчас браться за дело.
     -- За десять тысяч долларов, -- промолвил  Хоб, -- я вычеркну из своего
ежедневника все встречи на неделю вперед. Черт, даже на две недели.
     -- Мне надо всего два дня, Хоб. Но ты  должен доставить ее в Париж. Что
же до билетов, то  я уже заказал их на твое имя. Можешь забрать их в конторе
"Эр Франс" в  Кеннеди. Вылет утром  в семь. Ты должен прибыть туда за час до
вылета. Твой паспорт в порядке?
     -- За мой паспорт не волнуйся. А как насчет Аврориного?
     --  Я  уж  позаботился  о  нем,  еще когда был  в  Нью-Йорке.  Надеялся
провернуть это дельце.
     -- Ладно, так где мне ее найти?
     --  У тебя  есть бумага  и  ручка? Лады,  вот  тебе  кое-какие адреса и
телефоны. --  Макс принялся диктовать, а  когда закончил, Хоб  вслух зачитал
названия  и  цифры. --  Ну вот, дело на мази. В моей спальне  на  письменном
столе  есть  записная книжка в  кожаном переплете.  Там  есть номера Дорри и
Келли. Деньги  на расходы ты найдешь в левом ящике моего бюро. А также массу
сам знаешь чего, если понадобится. Мой номер в здешнем отеле тоже в записной
книжке. Я  тут всегда  останавливаюсь,  когда в Париже. Сделай это для меня,
Хоб. Хватай Аврору и тащи ее сюда.
     --  А она не  будет  артачиться?  -- встрепенулся Хоб. --  Когда  перед
посадкой  на   международный   рейс  приходится   ширять  людей,   я  взимаю
дополнительную плату.
     -- Ты что,  сбрендил?  Да она в  лепешку расшибется, едва  заслышит про
Париж. У тебя все пройдет гладенько, Хоб. Только сделай! Лады, деточка?
     Когда Хоб клал  трубку,  руки его тряслись.  Может, еще понюшечку? Нет!
Надо сделать  дело.  Такого чудесного  оборотa колеса фортуны у него еще  не
бывало.  Эта мелкая  работенка может поставить  агентство на ноги,  оплатить
traspaso, а с остатка от  полутора тысяч долларов на накладные расходы можно
выкроить что-нибудь для Гарри Хэма на Ибице, что-нибудь для Найджела Уитона,
уж Бог весть где он там, и  для Жан-Клода. А всего-то требуется найти девицу
по имени Аврора и доставить ее в Париж. Что ж тут трудного?


    ГЛАВА 14


     Открыв свою вместительную сумочку, Дорри  -- воплощенная деловитость --
извлекла скоросшиватель.
     -- Вот имеющиеся  у меня сведения по Авроре. Заметьте, она проживает на
Восточной Шестьдесят шестой улице, близ
     Ист-Ривер-Драйв,  в противоположном конце города. Вот номер фотостудии,
где  она выполняет большинство работ.  У  нас есть  номер и адрес  ее тети в
Бруклине, но  она  там  не  бывает. Кроме  того,  номер церкви, которую  она
посещает, тоже в Бруклине.  Тут же ряд ее фотографий. Вот. Могу я вам помочь
еще чем-нибудь, пока не ушла домой?
     --  Скажите, у нее были какие-нибудь  основания выехать куда-нибудь  из
города?
     -- Насколько мне известно, нет. --  Дорри посмотрела на часы. -- Сейчас
почти два часа дня. У вас на поиски остаток дня и вся ночь Ваш рейс вылетает
в Париж в семь утра из международного зала отправления в Кеннеди. Келли  вас
отвезет. Он должен вот-вот подъехать...
     Она  не  договорила,  услышав  скрежет  ключа в  замке.  Оба  замерли в
ожидании. Дверь распахнулась, и вошел Келли.
     --  Келли,  --  сказала  Дорри, --  не знаю,  известно  ли  тебе насчет
Парижа...
     -- Известно.  Макс  звонил  мне в  спортзал. Я  тотчас поехал. -- Келли
поглядел на Хоба. -- Вы с Авророй должны махнуть утренним рейсом из Кеннеди,
верно?  А я пока буду  возить вас, куда потребуется.  Лимузин внизу. Я готов
ехать, как только вы будете готовы. Багажа много?
     -- Один чемодан, -- ответил Хоб. -- В спальне. Мне только надо покидать
в него шмотки.
     -- Не беспокойтесь, я это сделаю за вас. И отнесу в лимузин.
     -- Мне еще надо найти Аврору, -- заметил Хоб.
     -- Да с этим не будет никакого напряга. Обычно  она  торчит дома, ежели
не на съемке и не с Максом.
     -- Я как раз собираюсь это выяснить.  Так что прошу прощения, мне нужно
позвонить.
     -- Я пошла, -- сообщила Дорри.
     --  Схожу на кухню, прихвачу пивка, -- проговорил Келли.  -- Не знаете,
Генри принес? Неважно, сам погляжу.
     Келли вышел, и в коридоре послышался цокот его каблуков, удаляющийся по
направлению к кухне. Дорри  подхватила  сумочку, небрежно  сделала ручкой  и
удалилась, плотно закрыв за собой входную дверь. Хоб сел у телефона.
     Набрал номер Авроры. Занято.


    ГЛАВА 15


     -- Алло, Аврора? Это Макс.
     -- Черт, Макс, вчера ночью я из-за тебя глаз не сомкнула! Где ты?
     -- Ты не поверишь, деточка.
     -- А ты проверь.
     -- В Париже.
     Пауза на том конце. Затем:
     -- Ты шутишь?
     -- Деточка, я серьезно.  Я в отеле "Синь" рядышком с бульваром  Распай.
Помнишь это заведение, а?
     Сделав глубокий вдох, Аврора заставила себя сохранять спокойствие.
     --  Что ты  там делаешь? Я думала,  что в следующий  раз  в Париж  едем
вместе.
     --  Именно  это я  сейчас  и  улаживаю.  Слушай,  деточка,-  помнишь то
крохотное дельце, про которое мы  с тобой толковали? Дельце, которое сделает
тебя моделью года у "Дартуа"?
     -- Да, Макс, я прекрасно помню, что ты говорил.
     --  В  общем,  тут  кое-что  как  раз наклюнулось,  и,  думаю,  я  могу
провернуть это прямо сейчас.
     -- Макс, это чудесно! Когда мне приехать?
     -- Утром.  Я все уладил. Тебя кое-кто проводит. Но на самом деле все не
так-то просто.
     -- Так я и знала, что без проблем не обойдется.
     --  Ну, чтобы провернуть  это  дельце с "Дартуа",  как  ты помнишь, мне
нужны деньжата.
     -- Макс, у тебя же есть деньги!
     --  Не такие, чтобы откупить долю в "Дартуа".  Мне  надо парой  сотенок
поболе. ∙
     -- То же самое было и вчера, Макс. Не вижу, что могло измениться.
     -- А то,  что  у  меня появился  способ раздобыть деньжат.  Помнишь  то
другое дельце, про какое я тебе толковал? Все на мази. Меня навестил дружок,
Хоб Дракониан. Скоро он тебе звякнет.
     -- Чего это ради?
     -- Я велел ему разыскать тебя и привезти в Париж.
     -- Я все еще не улавливаю, куда ты клонишь, Макс
     -- Он частный детектив. Я плачу ему за это.
     -- Но с какой стати?
     -- Слушай, деточка,  мне что,  по  слогам повторять?  Сантос звонил  из
аэропорта. Он  только-только прилетел. У него для  меня товар. Пако передаст
его тебе.
     -- Макс,  ты  живешь в  Нью-Йорке, ведущем  мировом рынке наркотиков, а
собрался тащить товар аж в Париж?
     -- Да, собрался. Это  деловое соглашение. Нью-йоркский рынок уже забит.
В Нью-Йорке у меня нет  нужных связей, чтобы  толкнуть все чохом. А  торчать
там  и продавать осьмушками, как  раньше,  я  не  желаю. Здесь  же  я  смогу
провернуть дельце с "Дартуа" и сделаю тебя  моделью  года,  что даст мне то,
чего я хочу.
     -- Макс, ты не в своем уме, если думаешь, что я смогу провезти товар. Я
же сказала, у меня проблемы с Эмилио.
     -- Тебе всего лишь надо избегать его.
     -- И протащить товар через таможню? Пытаешься подставить меня под суд?
     -- Дорогуша, поверь, все улажено.
     -- Так чего ж ты не отвез сам?
     -- Потому что я в Париже, а не в Нью-Йорке.
     -- Да не стану я этого делать.
     -- У меня  есть  способ  провернуть все  без  риска. Как я сказал, тебя
будет сопровождать Хоб Дракониан.
     -- Ага, и что же?
     -- Я велю Келли сунуть товар ему в багаж. Все пройдет шито-крыто.
     -- А если нет, что станет с Хобом?
     -- С ним тоже ничего не будет. Если его поймают, он убедит легавых, что
слыхом ни о чем не слыхивал, они его малость помурыжат и отпустят.
     -- Ты уверен?
     -- Это более чем вероятно.
     -- Чертовски хорошее отношение к друзьям.
     -- Модель  года.  А  я  стану  совладельцем  "Дартуа".  Милая,  на  кон
поставлено очень многое.
     -- Макс, не нравится мне это.
     -- Аврора, пожалуйста, перестань смотреть на вещи с темной стороны. Все
будет путем.
     -- Ладно,  Макс,  чего там,  это ж твой друг, а не  мой.  И что же  мне
делать, ждать его звонка?
     --  В  том-то и  дело. Отправляетесь завтра утром.  До скорой  встречи,
деточка.


    ГЛАВА 16


     Внезапно Пако рванул с места в  карьер. Преследователи побежали за ним.
Теперь  они находились за Рокфеллеровским Центром, на Пятидесятой  или около
того улице, и  Пако несся вперед, лавируя между прохожими  и попрошайками, а
его кеды на толстой подошве мягко шлепали по тускло-серой мостовой.
     День  выдался самый  что  ни на  есть прекрасный  для  гонок  по центру
Манхэттена. Толпы,  только что исторгнутые Радио-Сити, лишь мельком успевали
взглянуть на эту бегущую троицу -- галстуки двух преследователей развеваются
у них  за  спинами,  Пако впереди,  его  бочкообразная грудь  вздымается, он
ныряет  из  стороны в  сторону, бежит, сворачивает, неуклонно продвигаясь  в
сторону центра, к неведомой цели.
     -- Стой, шельмец! -- крикнул передний преследователь. -- Я хочу с тобой
поговорить!
     -- Нье поньимай аньглейськи! -- отозвался Пако, потому что никогда веди
заранее  не  знаешь,  где  найдешь,  где  потеряешь-  Маленькая  неправда  в
подходящий момент может подмазать  застопорившиеся шестеренки, обратив самую
отчаянную  ситуацию  в  смехотворную.  Во  всяком   случае,  так  считали  в
университетском курсе по Сведенборгу. Пако энергично тряхнул волосами.  Надо
же, какая чушь взбредет иной раз  в голову  на бегу! И  свернул на Пятьдесят
третью  улицу.  Его  ноги  разгибались,  отталкивались,  сгибались  и  снова
выпрямлялись,  в  точности  отрабатывая  все  движения   бегущего  человека.
Оглянувшись, он увидел  настигающих преследователей  -- один большой, другой
помельче.  Вооружены, тут  и гадать нечего. Что за вшивое  невезение -- ни с
того ни с сего подцепить эту парочку. Отправляться на рандеву теперь нельзя.
Надо как-то избавиться от погони. Но как?
     Тут  он оказался у здания с толпой народа перед входом, заметил просвет
и метнулся в Музей современного искусства.


    ГЛАВА 17


     Вообще-то  Байрон,  билетер  Музея  современного  искусства,  не  хотел
пускать Пако, потому  что тот  по виду смахивал  на  субъекта, чей интерес к
картинам  ограничивается их  похищением  или обезображиванием.  С какой  это
радости  типу  с  широченными   плечищами  и  крохотными  птичьими  глазками
любоваться картинами? А уж одет-то!
     Байрону пришло  в  голову, что надо бы  упредить одного из  охранников,
потому что субъект и вправду  выглядел подозрительно. Билетер даже потянулся
к  кнопке  звонка  тревоги, но  остановился,  потому  что  Пако  ему кого-то
напомнил. Замешкавшись, Байрон пытался сообразить, кого же именно,  и  вдруг
его осенило: дьявол, да ведь этот парень --  вылитый Диего  Ривера! А Ривера
был великим и очень непонятым!
     Посему,  хоть Байрон толком и не  понимал, что именно этим  доказал, но
все же воздержался от объявления тревоги, тем более что в этот  самый миг  к
нему  подошел  высокий  темноволосый  симпатичный  мужчина,  купил  билет  и
промолвил:
     -- Должно быть, работать здесь просто здорово -- И улыбнулся.
     Пако же между тем шагал по  первому этажу  музея, даже не догадываясь о
терзаниях  Байрона. Как там  преследователи?  Заметили,  что он вошел  сюда?
Пошли следом? Глаза его метались туда-сюда, будто напуганные черные кролики,
съежившиеся  в  черные  горошинки.  Мельком  выглянул   на  улицу,  в  садик
скульптур. Смахивает на груду  лома,  дожидающуюся,  когда  за  ней  приедут
мусорщики. Снова зашел  и по мраморной  лестнице  поднялся на  второй  этаж.
Немного выждал Ни слуху ни духу. Настало время выйти и позвонить по телефону
     Позвонить по телефону... Вот как раз этого-то этапа Пако и боялся более
всего. У него была телефонофобия. Его отец скончался от ушной инфекции после
попытки  по телефону  упросить лейтенанта  налоговой службы малость скостить
налог,  из-за  невезучести  и  самоубийственного  недомыслия.  Старику вечно
приходили в голову подобные идеи. Болезнь  началась в виде какого-то грибка,
образовавшего вокруг  уха идеальное  кольцо.  Потому-то  он и догадался, что
подцепил  заразу  от  телефона,  старого,  грязнющего  телефона  в   деревне
Сан-Матео-де-лос-Монтес в провинции  Мателоса на Сан-Исидро, где  жила семья
Пако.
     В своей телефонофобии  Пако не признался  никому  и ни разу. Слишком уж
важно ему было заполучить эту работу. Он хотел поехать  в Соединенные Штаты,
чтобы  поработать  над собой Понимал,  что в какой-то момент будет  вынужден
совершить  нечто  важное,  что будет некая  жизненно  важная цель и придется
преодолеть себя. Сама  жрица,  еще когда  он был  верным прихожанином церкви
Духов  Меньших,  сказала  ему:  "Это неизбежно,  знаешь  ли, день  испытания
настанет, день, когда тебе придется преодолеть то, что прежде не удавалось".
     "А вы можете хоть намекнуть, что именно?" -- спросил он.
     "Ты же знаешь, это не дозволено".
     С той поры он  передумал немало дум, но осознание никогда не приходило,
то  есть  не напрямую,  хотя, быть  может,  какими-то обходными  путями. Кто
знает?
     Покинув  стены  музея,  Пако   пошел  по  Пятьдесят  третьей  и  увидел
телефонную  будку.  Да,  вот  так вот  быстро.  Он  нашарил  в кармане  пять
четвертаков, которыми  невольно  поигрывал  с той  самой  поры, как  оставил
посольство.
     Сделав  глубокий  вдох,  Пако шагнул в телефонную будку. Будучи в  этих
краях  новичком, он не догадывался, что у телефонной будки есть дверь и  что
ее можно и даже нужно закрыть. Бросил монетку.
     Когда  она  упала,  Пако набрал  номер, впечатанный  в память благодаря
постоянной  зубрежке с Сантосом, настоявшим,  чтобы  Пако заучил  номер даже
задом наперед. Телефон выдал свой традиционный репертуар звуков. Пако еще ни
разу  не  слыхал  звуков,  издаваемых  телефоном, поскольку еще ни  разу  не
говорил по телефону и даже не слушал разговор, и все из-за фобии Но Пако был
настолько дальновиден,  что попросил  своего  друга  Рамона  --  парнишку из
родной деревни -- записать  на  кассету звуки, издаваемые телефоном, чтобы в
нужный час, в час испытания не оказаться совсем беспомощным
     Было что-то чудесное в  том, что телефон издал как раз  те самые звуки,
что были записаны на пленке Рамона,  хотя  здесь они звучали куда сочнее  --
как ни крути, это все-таки Соединенные Штаты.
     А затем металлический голос в сопровождении помех проговорил:
     -- Привет,  это Аврора Санчес. К сожалению, подойти к телефону сейчас я
не могу...


    ГЛАВА 18


     Найджел  Уитон,  один  из  коллег   Хоба   по   детективному  агентству
"Альтернатива",  сидел  в  чем мать родила  в парижских  апартаментах, читая
лондонскую "Тайме" месячной давности. Он присматривал за этими апартаментами
Эмили Шумахер, пока сама  Эмили проводила время в  Провансе в художественном
туре, включающем  специальное посещение сада  Моне  и  постой в экзотической
крохотной  местной таверне. Чудесный  шанс совместить живопись  на пленэре с
гурманством по цене всего пару тысяч долларов  за десять  дней. Гидом поехал
сам мсье Гринет, знаменитый специалист по французскому импрессионизму. А его
жена мадам  Гринет  -- знаменитый очеркист из  "Хонч  энд  Хуф", британского
гурманского журнала.
     Эмили  может  себе  позволить  подобное  путешествие,  потому  как  при
деньгах. Эта долговязая нескладная  пожилая вдова доверила Найджелу кормежку
своих кошечек  и. выгул  своей  собаки  Квиффи  --  подозрительной  чау-чау,
терпимой к кошкам, но  на дух не переносящей людей, за исключением Найджела.
У Найджела дар ладить с животными -- дар совершенно бесполезный, если только
он не надумает стать ветеринаром или открыть зоомагазин.
     Чего  у Найджела даже в мыслях не  было. Не  в его характере заниматься
подобной работой Не то чтобы он был лентяем. Найджел с  удовольствием брался
за дело, если  только оно обеспечивало  почти железную  гарантию никогда  не
обернуться выгодой. Он собственноручно отремонтировал и перестроил почти без
посторонней  помощи свою  виллу в Сан-Хосе на  Ибице, прежде  чем  в  порыве
донкихотской щедрости  отписать  ее своей  отвалившей  жене  Нэнси.  Найджел
просто не мог не разыгрывать из себя богача, хотя и сидел без гроша. Некогда
род Уитонов  располагал немалыми деньгами -- достаточно большими, чтобы дать
Найджелу и его брату Эдуарду первоклассное образование в Итоне.
     Благоразумный Эдуард  пошел в  правительственные служащие  и трудится в
невзрачном правительственном здании в Бромли. Никто толком  не знает, чем он
занимается.  Сидит  в  одном  из  иностранных отделов.  Занимается  каким-то
занудством насчет торговых соглашений. Во всяком случае, официально.
     На самом же деле он занят в одном из разведотделов, называемом невинной
аббревиатурой,  варьирующейся  от  Эм-Ай-5 до  Эм-Ай-16.  Время  от  времени
аббревиатуру  меняют,  просто  чтобы  не давать противнику  расслабиться. На
самом  деле сей братец  не покидает  письменного  стола,  чтобы  отправиться
шпионить  за границу. Внедрение,  мокрые  дела  и полевые  работы -- все это
бредни из шпионских  романов, которые  он даже  не читает. Полевую работу он
предоставляет искателям приключений вроде Найджела. Сам же он вполне доволен
тем, что сидит в кабинете, перекладывая бумаги с места на место.
     Из чего вовсе не следует, что Найджел  принадлежит к  Гильдии. Конечно,
его бы это  вполне устроило, потому  что Найджел --  рисковый бретерствующий
малый, больше всего  на  свете обожающий мотаться по  местечкам вроде Белиза
или  Мачу-Пикчу  в  поисках зарытых сокровищ.  Тип вроде  Джеймса Бонда,  но
питающий  антипатию к  правительству, к которому Джеймс  был  лоялен лишь на
словах.  Найджел недолюбливает все  правительства до единого, и  посему  ему
наплевать, чья сторона  берет верх. Несмотря  на  это,  он время  от времени
помогает  брату, когда нужен человек вроде Найджела, а под рукой  нет никого
из  обладателей подобных талантов, но при том лишенных  его амбиций.  Однако
такое случается нечасто.
     Уитоны были богаты, но с семейными деньгами  что-то  стряслось. Найджел
промотал свою  долю в период увлечения игрой по-крупному.  Для успешной игры
он чересчур  невозмутим.  Тут чтобы  преуспеть,  надо пугаться  в подходящий
момент. Да и  дом на Ибице  обошелся ему в кругленькую  сумму,  хотя Найджел
проделал  изрядную  часть  работ  собственноручно.  А в итоге лишился всего.
Вернее, добровольно  отдал своей бывшей  женушке  -- красавице Нэнси; как ни
крути, ей ведь еще нужно вырастить детей.
     Так  что когда  все было сказано и сделано, Найджел сидел на мели,  как
старая баржа, и подрабатывал в детективном агентстве "Альтернатива", ожидая,
когда подвернется что-нибудь еще.
     В последнее  время  подвернулся лишь  хомут с  присмотром за парижскими
апартаментами Эмили Шумахер. Эмили,  старой подруге семейства, даже в голову
не  приходило,  что  она  нанимает  Найджела,   как  нанимают  какого-нибудь
работника. Разве можно  нанять друга, чтобы тот  пожил в твоих апартаментах,
выгуливая  твою  собаку?!  Ни  в  коем разе,  как  любит  говаривать  Эмили,
подцепившая  это выражение у своего  первого мужа  Барни --  лысого шутника,
торговца недвижимостью  из Олбани, штат Нью-Йорк. >Как-то раз она наткнулась
на Найджела, шагавшего мимо "Крийона", и пригласила его на чай.
     -- Что ты делаешь в Париже, Найджел?
     -- Да просто болтаюсь без дела  в ожидании, когда начнется сезон бегов.
--  Найджел  скорее  пошел  бы  на  эшафот,  чем признался,  что  просто  не
располагает  деньгами, чтобы отправиться  куда-нибудь еще. Если уж  тебе  не
хватает средств, чтобы покинуть город, -- ты настоящий банкрот.
     -- А где ты остановился?
     --  Как  раз  перебираюсь  на  новое  место,  -- неопределенно  ответил
Найджел. На самом же  деле он  просто стыдился сознаться,  что  его  как раз
выставили из арабской гостиницы за отсутствие звонкой монеты.
     -- Да это же замечательно! --  обрадовалась Эмили. -- Значит, ты можешь
пожить в моих апартаментах? -- Она объяснила, что  хочет  отъехать на десять
дней в художественный тур -- она без ума от Моне, но никогда не могла толком
подражать ему, а сейчас как  раз предоставляется  случай узнать,  в чем  тут
хитрость, -- однако оставить  животных ей не на кого. А нанимать кого-нибудь
через агентство она не хочет.
     -- Они  воруют.  Опять же,  ты ведь  знаешь,  что Квиффи  недолюбливает
чужаков. -- (Квиффи -- та самая чау-чау.) -- Но тебя она обожает.
     Найджел согласился.  Эмили чуть ли не силком вручила ему деньги на корм
животным, дала  ключ  и в тот же вечер укатила.  Ликуя.  Муж  на том  свете,
единственный сын в Гарварде,  животные в надежных руках, а впереди -- десять
дней с Моне и изысканной пищей. Можно ли желать большего?
     В  тот момент  у Найджела в карманах  ветер гулял вовсю. На  его  месте
любой другой  -- во  всяком  случае,  большинство других  -- взял бы  щедрую
горсть полученных от  Эмили франков  и купил бы  себе основательный обед.  А
Найджел пошел и купил собачьих и кошачьих консервов, да  притом наилучших --
разве можно хоть в малом обделить животных, вверенных попечению Найджела? --
а на остаток взял два французских  батона и  упаковку паштета. Никудышный из
него эконом.  К  исходу  третьего дня  в  апартаментах Эмили, поглотив  свою
провизию за полтора дня,  Найджел совершил набег на холодильник и вернулся с
пустыми  руками.  Эмили  опустошила  его загодя. Съела все  свои  запаси,  а
позволять  продуктам  портиться  она не любила. Изыскания в кладовке выявили
лишь две  баночки рагу. Найджел употребил  их на третий и  четвертый  день и
оказался в том же положении, что и раньше, только проголодался еще сильнее.
     Мысли  о  практических  материях  были  непереносимы  для  Найджела, но
пустой, урчащий  желудок  направил их в  утилитарное русло. Оглядевшись,  он
увидел в апартаментах массу мелочевки, которую  мог бы  толкнуть на блошином
рынке в Куленкуре. Но он  не мог заставить  себя  сделать это.  Предположим,
обнаружится пропажа омерзительного хрустального графина. В конце концов, она
ведь  подруга матери!  Несмотря  ни на какой  голод, Найджел не мог вынудить
себя   украсть   что-либо  у   Эмили,   даже   если   наречь  это  временным
заимствованием. Ему было  бы куда  легче4 схватить кого-нибудь  за глотку  в
подворотне Монмартра, чем злоупотребить гостеприимством подруги семейства.
     И все же голод не тетка, а голь на выдумки хитра. После ряда звонков --
выудить франк-другой у Жан-Клода не удалось (тот оказался на такой же мели),
остальные знакомые из Парижа выехали (небось тешатся за карточными столами в
Дювиле  да  набивают себе животы  в  роскошном буфете) -- Найджел  уселся на
софу, закурил (у него еще осталось  семь штук "Диск Бле") и смерил  взглядом
чау-чау Квиффи. Квиффи, не слишком умная даже для собаки, заковыляла к  нему
в ожидании ласки.
     --  Квиффи,  дорогуша,  --  заметил  Найджел,  --   ты  что-то  слишком
раздобрела.
     Решив, что это комплимент, Квиффи, что-то курлыкнула.
     -- Посему, -- продолжал Найджел, -- с сегодняшнего дня ты на диете.
     Квиффи отрывисто тявкнула два раза,  но эти  звуки ровным счетом ничего
не означали.
     --  Но чтобы ты не чувствовала себя  одиноко, я  сяду на ту  же  диету.
Полбанки тебе, полбанки мне -- лучшие собачьи консервы во всем Париже.
     И  свое  слово Найджел  свято сдержал.  Он уже давно  подозревал, что в
Париже человек преспокойно может выжить на лучших сортах собачьих консервов.
А если и этого не хватит, можно стащить малую толику у кошек.
     Чтобы чувствовать себя  не  так  скверно,  он  напомнил  себе, что ел и
похуже во время той дурацкой авантюры в Эфиопии,  а еще хуже в Новой Гвинее,
когда  сопровождал Эрика Лофтона, отправившегося добывать неуловимую райскую
птицу, а в результате не сыскавшего даже чертовой цесарки.
     Уж   таков  Найджел  --  никогда  не  оплакивает  свой  жребий   и   не
предпринимает почти  ничего, чтобы его улучшить.  Стоик. Фаталист (не считая
вопросов  чести). Жан-Клод на его  месте обчистил бы всю квартиру, вплоть до
мебели и прочего, считая, что если человек дает Жан-Клоду такую возможность,
когда тот голоден, значит, он свою участь заслужил.
     Итак,  обнаженный  Найджел  полулежал  на  диване  в  душных  парижских
апартаментах    Эмили,   созерцая   древний   номер    лондонской   "Тайме".
Красно-золотая вспышка -- золотая рыбка вильнула хвостом в аквариуме. Желтый
чирик -- канарейка в клетке. Уличный шум Парижа,  но  без аккордеона.  Тянет
подгоревшим  кофе. И вдруг ожил  телефон  на полированном приставном столике
красного дерева на рю Ашгре Бретон  близ  Сакре-Кер в Париже. Дотянувшись до
него с дивана, Найджел снял трубку и по-французски произнес:
     -- Квартира Шумахер, говорит Найджел.
     -- Найджел? Это Хоб. Найджел перешел на английский.
     --  Мой  дорогой друг,  как приятно  слышать твой голос. Полагаю,  ты в
Нью-Йорке?
     --  Да, но завтра утром вылетаю в  Париж. Рейс  триста  сорок  два, "Эр
Франс".  Найджел,  дела принимают очень славный оборот.  По-моему,  я  смогу
оплатить traspaso.
     -- Вот уж действительно отличная новость,  -- согласился Найджел.  -- А
то я высушил  свои  скудные  мозги,  пытаясь  измыслить  какой-нибудь способ
помочь делу. Но  в  текущий момент я пал до пожирания  кошачьих  консервов в
апартаментах Эмили Шумахер, пока она ведет la vie bohemienne <Богемную жизнь
(фр.)>
     в Жуан-ле-Пин.
     --  Если чуток  повезет,  я  смогу  внести  что-нибудь  на  счет, когда
вернусь. Кто знает,  может, в этом году детективное агентство "Альтернатива"
даже принесет какой-нибудь доход.
     -- Слушай, Найджел, ты можешь распоряжаться телефоном там, где живешь?
     -- В разумных  пределах, старина,  я моту делать что заблагорассудится,
кроме распродажи мебели.
     -- Я хочу, чтобы ты позвонил Гарри Хэму на Ибицу. Я пытался пробиться к
нему, но  не  застал. Скажи  ему, что  я возвращаюсь на  Ибицу с деньгами по
traspaso, и если Богу угодно, то задолго до пятнадцатого июля, когда выходит
срок.
     -- Скажу. Откуда столь внезапно свалившееся на тебя богатство?
     -- Помнишь Макса Розена? Агента по моделям?
     -- Да, помню.
     --  Ну,  он  заграбастал меня  тут  в Нью-Йорке. Ему  нужно, чтобы одна
модель была завтра в Париже. Что-то там насчет важной работы для нее. Модель
года и все такое. Он платит мне десять  тысяч долларов за  ее доставку. Плюс
бесплатный билет до Парижа.
     Найджел присвистнул себе под нос.
     -- Тебе что, надо вытянуть ее из тюрьмы или что-то в том же роде?
     --  Просто  она нужна  ему в Париже, и он готов  заплатить мне, чтобы я
позаботился  о  ее  доставке.  Не наше дело,  почему. Увидимся  послезавтра,
Найджел.  Завтра я вылетаю  рейсом "Эр  Франс"  из Нью-Йорка.  Ты все  понял
насчет traspaso?
     -- Можешь положиться на меня, старичок. До скорой встречи.
     Найджел задумчиво оделся, гадая, не разберется ли в этом деле Жан-Клод.
Надо позвонить ему, а потом сразу же браться за traspaso.
     Позвонил  Жан-Клоду. Тот  поднял  трубку  после  первого же  гудка. Они
договорились встретиться  через  полчаса.  Затем  Найджел набрал номер Гарри
Хэма  на  Ибице,  надеясь  застать   его  в  баре  "Эль  Кабальо   Негро"  в
Санта-Эюлалиа. И пока ждал соединения, все поджимал  губы, покусывал Кончики
усов и  дергал себя за  бороду,  раздумывая о Максе Розене и  о том, с какой
стати тот раз в двадцать переплачивает за услуги Хобу, которого  толком и не
знает. Это надо обмозговать.


    ГЛАВА 19


     Аврора  быстро  собрала  вещи, взяв чемодан  из свиной  кожи.  Визит  к
стоматологу она уже отменила. За квартиру надо  будет  платить  только через
две  с  половиной  недели. К  тому времени станет  ясно,  сколько  продлится
пребывание  в Париже. Тогда  и решать,  как быть  дальше А пока  надо просто
попасть туда
     Она стояла  посреди своей прекрасно обставленной квартирки на Восточной
Шестьдесят шестой улице близ Ист-Ривер-Драйв, одетая лишь в юбочку, лифчик и
розовые  шлепанцы,  и  прихлебывала  обогащенный  персиковый  нектар,  якобы
восполняющий   нехватку   витаминов,   утрачиваемых    при   злоупотреблении
наркотиками.
     Сквозь  венецианские  жалюзи пробивались  косые лучи солнца.  За  окном
пульсировал, рокотал и  корчился  Манхэттен на  свой обычный  и неповторимый
лад.  Аврора  стояла перед окном  -- высокая и стройная даже в шлепанцах без
каблука;  длинные золотисто-рыжие волосы под Риту Хейуорт в "Даме из Шанхая"
небрежно  рассыпаны  по  смугловатым  плечам. Она  совершенно  непроизвольно
очаровательно надула полные губы, сказав себе: "Лады, деточка, теперь встает
деликатный вопрос о том, как отделаться от Эмилио".
     Эмилио -- переодетый  агент АБН, ухлестывающий за ней. С ним  назначено
свидание  нынче вечером  в  восемь  часов  в  баре  "Карнавал"  на  Западной
Семьдесят второй. А еще Эмилио  звал ее съездить  с ним на выходные в Манток
на  рыбалку. У  него  в  распоряжении роскошный коттедж какого-то  парня  из
мафии.  Аврора  уже  более-менее  согласилась  сопровождать  его,  но  затем
одумалась. А теперь,  в  свете грядущей  утром  поездки  в Париж, необходимо
отменить Манток и расстроить вечернее свидание. Надо еще  сделать  кое-какие
дела.  Кроме  того, он  принадлежит к  ее  прошлой  жизни, а  с  ней  Аврора
собралась покончить Однако как расстроить свидание?
     Позвонить ему? Но  ей совершенно неизвестно,  где  искать его до самого
свидания.  Звонить  ему  в  штаб-квартиру  АБН  нельзя, потому что  Эмилио и
невдомек,  что   Авроре  известен  настоящий  род   его  занятий.   Сам   он
отрекомендовался как  ушлый малый с хорошими связями и без  явных источников
дохода.  Может, заглянуть в спортклуб  "Пять очков" и сказать ему? На  самом
деле ей  не хотелось так поступать. В  последнее время Эмилио держится очень
по-собственнически,  будто имеет на  нее какие-то права. Авроре это пришлось
не  по душе. Все чаще и чаще она возвращалась  мыслями к тому, что  связь  с
Эмилио  пора  прекратить Он  был забавен  на свой  грубый,  буйный,  чуточку
злобный манер,  ну и хватит на том, как сказала  бы ее подружка-еврейка Сара
Дитер.
     И  чем  больше Аврора об этом  думала, тем неуютнее ей становилось  при
мысли,  что  придется  лично  сообщить  Эмилио о  своем  отъезде. Он слишком
дотошен. Слишком настырен Ну и гори он синим пламенем, сделать это придется.
     Наконец-то решившись, она подошла к  гардеробу  и начала выбирать наряд
для встречи.


    ГЛАВА 20


     "Ля  Пи  Ажиль"  --  небольшой, не слишком  интересный  парижский  бар,
пропахший  типично  парижскими ароматами опилок и черного  табака, винного и
пивного перегара. Внутри  сидело с  полдюжины  человек  -- рабочих из  этого
квартала.  Черно-белый телевизор  показывал футбольный  матч,  но  никто  не
проявлял особого  интереса. Прибытие "Бужоле" нового урожая дало людям повод
выпить;  впрочем,  они в  таковом и  не  нуждались, жизнь  сама по  себе,  а
алкоголь сам по себе.
     Найджел сел под открытым  небом  на террасе, подняв  воротник пальто от
резкого,  неожиданно свежего ветра.  Одет он  был  замечательно: в  твидовый
костюм "Сэвил Роу" той  разновидности, которые с возрастом только выигрывают
-- настоящее  благо  для джентльмена, не имеющего возможности менять  костюм
каждый год или каждые десять  лет. Притом он курил длинный окурок, найденный
здесь же в пепельнице. Когда  подошел официант, Найджел заказал чашечку кофе
и графин простой воды.  На террасе было  зябко, но он  впервые  за  три  дня
покинул стены апартаментов Шумахер.
     Не успел он докурить, как подоспел Жан-Клод,  грея руки дыханием, -- на
костлявых  плечах  мешковатый  сине-красный  свитер, черные  волосы зализаны
назад на латиноамериканский манер "жиголо", на губах -- привычная ухмылка.
     Сунув руки в  карманы, Жан-Клод плюхнулся на  металлический стул. А как
только подошел официант,  заказал черный кофе для себя и кофе  с  бренди для
Найджела.
     Жан-Клод  тоже сидел на мели, но не так серьезно,  как  Найджел Он  мог
позволить себе питаться, хотя в "Ле Ша Вер" подают, пожалуй, худшие блюда во
всем Париже.  Так называется  ночной  клуб в одном из зловещих переулочков в
стороне от рю Бланш в Пигаль. Там Жан- Клода кормили один раз в день в обмен
за  усмирение клиентуры  и  исполнение роли телохранителя  владельца-иракца,
пребывающего не  в ладах с каким-то  людьми, посланными с  родины батистской
партией, чтобы вправить ему мозги. Чем он им насолил, давным-давно забылось.
Никто даже смутно не догадывался, чем же нехорош аль-Тарги, зато  все знали,
что  с ним  еще предстоит  посчитаться.  Но  только  не во  время  дежурства
Жан-Клода.
     Жан-Клод  даже отдаленно  не  напоминал могучего громилу --  рост около
пяти футов, вес сто двадцать фунтов, жилистый, с молниеносной реакцией.
     -- Да на кой мне  мускулы?  --  бывало, говаривал  Жан-Клод.  -- Побить
женщину -- сила не нужна. Что ж до мужчин -- пистолет, нож... -- Он разводил
руками выразительным жестом апаша, изогнув уголки рта книзу.
     Жан-Клод -- тот еще субъект. Может, отдаленные перспективы для него  не
так  уж  радужны,  но  пока что  репутация  бешеного пса служила  ему добрую
службу. Как и Найджел, он поджидал, когда подвернется что-нибудь подходящее.
     -- Очень  мило с твоей стороны,  старичок,  -- промолвил Найджел, когда
принесли напитки. -- Получил наследство, что ли?
     -- Фифи настояла, чтобы я взял  у нее небольшую ссуду, -- пожал плечами
Жан-Клод.  --  Но, боюсь, в  последний раз.  Она  -- как  вы там,  британцы,
выражаетесь? -- исчерпалась.
     -- Это американцы  так  говорят, -- поправил  Найджел.  -- Но вообще-то
выражение  универсальное.  Хоб  считает,  что   вскорости   могут  поступить
небольшие дивиденды.
     Жан-Клод выпятил  нижнюю губу, что должно  было означать: поверю, когда
увижу, потом подмигнул, демонстрируя, что это только в шутку.
     -- Самое время агентству уплатить за  нашу работу хоть что-то. Он нашел
богатого инвестора?
     --  Что-то вроде того. Он конвоирует даму из  Нью-Йорка в Париж, за что
получает десять тысяч долларов и бесплатный билет.
     Сделав типично галльский жест, Жан-Клод воскликнул:
     -- Peste <Здесь: Черт возьми (фр.)>
     . Вот такая работа по мне! На кого он работает?
     -- Не думаю,  что  вы знакомы. Его зовут Макс Розен, он провел лето  на
Ибице А ты, по-моему, в то лето был в Норвегии с графиней.
     -- О да, с  герцогиней  -- Жан-Клод поцеловал кончики пальцев,  закатив
глаза, как человек, вспоминающий о славном  былом. -- Но я вернулся на Ибицу
как раз вовремя, чтобы познакомиться с Розеном. Я остановился у Аллана Дарби
и Сью, ты разве забыл?
     -- Конечно, старичок. А я -- у бедного старины Эльмира.
     -- Разумеется, мне известно об агентстве Розена.
     -- В каком это смысле разумеется"?
     --  Разве  не очевидно,  -- растолковал Жан-Клод, --  что, если человек
питает  интерес  к   дамам,  ему  не  повредит  водить  дружбу  с  тем,  кто
трудоустраивает красивых юных манекенщиц? Я звонил Максу Розену как-то  раз,
когда навещал Нью-Йорк. Он -- как бы это выразиться? -- сосватал...
     --  Да, несомненно, именно это словечко ты  и подыскивал, -- подтвердил
Найджел.
     --  Он   сосватал   ошеломительную  черную   девушку,  показавшую   мне
достопримечательности Гарлема.
     -- Что ж, этот самый Розен нанял  Хоба отыскать и эскортировать молодую
даму  в  Париж.  Насколько я понял,  отыскать  эту молодую  особу  отнюдь не
трудно.
     -- И он платит за это десять тысяч долларов, -- подхватил Жан-Клод.
     -- Да  еще за билет до  Парижа, который стоит пять сотен, а то тысячу с
лишком, если первым классом, как я подозреваю.
     Жан-Клод немного пораскинул умом.
     -- Это куча денег.
     -- Именно так я и подумал.
     -- Слишком много за эскорт. Слишком мало за ходока.
     -- Прошу прощения, старичок?
     --  Ходоком,  --  пояснил Жан-Клод, --  называют человека,  проносящего
наркотики через таможню вместо другого человека.
     -- Да знаю я, кто  такой ходок.  Я же сам тебя научил этому термину. Ты
что, утверждаешь, будто Хоб занялся контрабандой наркотиков за десять тысяч?
     -- Решительно  нет.  Я уверен,  что  Хоб больше  не  станет  заниматься
контрабандой наркотиков ни за какие деньги после того, что было в Турции. Но
думаю, им  могут  воспользоваться. Сунуть что-нибудь  в  его  чемодан  перед
таможней. Такое делалось уже миллион раз.
     --  Хоб  ни  за что не попадется  на столь  дешевую уловку, -- возразил
Найджел, однако как-то неуверенно.
     -- Хобу нужны  десять тысяч на traspaso, -- указал Жан-Клод. --  Дальше
этого он мыслями не залетает, nest-ce pas? <Не так ли? (фр.)>
     -- Certainement <Определенно (фр.)>
     ,  --  медленно  проговорил  Найджел. -- Но есть  ли  у  нас  основания
полагать,  что  этот  Макс,  этот модельный  агент, занимается  контрабандой
наркотиков?
     Жан-Клод снова пожал плечами -- дескать, откуда мне знать.
     -- Мы можем сделать парочку звонков и поглядеть; что выяснится.
     Одним глотком допив бренди, а за ним и кофе, Найджел встал.
     -- Пожалуй, именно так и поступим.


    ГЛАВА 21


     Аврора должна была встретиться с Эмилио в  баре "Карнавал".  Когда  она
вошла, Эмилио уже сидел  там. Она облачилась в самый очаровательный из своих
дорожных  костюмов  --  короткий  жакет, присборенный  на  бедрах,  короткую
юбочку,   выгодно   демонстрирующую   чрезвычайно  длинные   стройные   ноги
манекенщицы, и шляпку  с  вуалеткой. Так хороша,  что хоть съешь ее, но, как
полагается  модели, на тот  холодный  и  бессердечный  лад,  который  всегда
заводил Эмилио.
     Крупный он, этот  Эмилио, мощный мужчина возрастом  лет за тридцать, но
притом блондин ирландского типа,  вопреки своему испанскому  имени.  Одет не
слишком изысканно, в коричневый габардиновый костюм  из универмага Мэйси,  а
не из бутика.
     Аврора не стала зря терять время, при необходимости она могла держаться
крайне прямолинейно.
     -- Эмилио, мне очень  жаль, непредвиденные обстоятельства. Мне придется
ненадолго уехать.
     Как ни странно,  Эмилио  ожидал чего-то в этом роде. И все же изобразил
на лице соответствующее удивление.
     -- В самом деле? А что случилось?
     -- Еду работать в Париж. Меня только что вызвали.
     -- Во французский Париж?
     -- Именно. Улетаю утром.
     -- Завтра утром?
     -- Да. Сумасшедший дом какой-то, правда? Но ты же знаешь Макса!
     -- Весьма внезапно, -- заметил Эмилио. -- Тебя кто-нибудь проводит?
     -- Фактически  говоря, да. Макс подрядил частного детектива,  чтобы тот
сопровождал меня.
     -- Частного детектива? -- Эмилио негромко присвистнул. -- Смахивает  на
то, что ты и вправду очень нужна Максу.
     -- Он такой дурачок! -- улыбнулась Аврора.
     -- Ну что  ж тут скажешь?  Ужасно не хочется  тебя отпускать. Все  одно
прими поздравления, детка. Как Макс провернул это дельце?
     -- Толком не знаю. По-моему, он давно работал в этом направлении.
     -- Это  имеет  отношение к  слухам насчет слияния Макса с "Дартуа"?  --
поинтересовался Эмилио самым невинным тоном.
     -- А ты где об этом слыхал? -- воззрилась на него Аврора.
     -- Знаешь же, земля слухом полнится, -- пожал Эмилио плечами.
     -- Я дел Макса не знаю, но это меня не удивило бы.
     --  Ну,  ладно.  На  обед-то  у  тебя  время  есть?  Или  хотя   бы  на
глоточек-другой?
     -- Ты же знаешь, я бы с удовольствием, -- ответила Аврора, -- но у меня
и вправду  еще  масса  дел. Позвоню, когда  вернусь. А пока жди  открытку из
Парижа!
     Она  торопливо  чмокнула  его  в  щеку,  грациозно  помахала  ручкой  и
упорхнула. Подозвав такси, швейцар усадил Аврору в машину и  положил туда же
ее чемодан. Эмилио проводил отъезжающее такси взглядом, улыбаясь,  но отнюдь
не от радости.
     Эмилио  осушил бокал,  расплатился и  направился  к  телефону  в  конце
стойки, чтобы кое-куда  позвонить  Поговорив  пару  минут,  покинул бар и на
такси  поехал  в  офис  АБН.  По пути  снял  свой крикливо-яркий  галстук  и
причесался  по-другому,  так что  на  Уорт-стрит  из машины выбрался рядовой
гражданин,  а не уличный повеса с вульгарным вкусом, воспитанным на  фильмах
Микки Рурка.
     Старший  инспектор  Аллан Вудроу  --  долговязый, с  впалой  грудью  --
праздно  дожидался  приезда Эмилио в  своем кабинете  за письменным  столом,
заваленным бюллетенями о числящихся в розыске.
     -- Так что же стряслось, Эмилио? -- он поднял глаза на вошедшего.
     -- Дело Макса Розена. Наконец-то  наметился сдвиг.  Его подружка едет в
Париж.
     -- И?
     -- Ну, по-моему, затевается что-то крупное.
     -- Например?
     --  Макс  --  оптовик.  Полагаю, он  налаживает канал сбыта  кокаина во
Франции.
     -- Возможно. И?
     -- Эта его дамочка. Она наверняка доставит ему часть продукта.
     -- Что  ж,  не  так  уж  сложно  организовать ее  обыск  на французской
таможне.
     -- Повезет  не она,  а тот тип,  что будет  с ней. Частный детектив. Он
повезет.  Яснее ясного, для этого его и взяли. В роли ходока.  И для охраны,
когда товар окажется в Париже.
     --  Может,  ты и  прав, Эмилио. Но  это еще под вопросом. Это ведь лишь
предположения?
     -- Думаю, достаточно основательные, чтобы предупредить Париж.
     -- Это не проблема. Мы с ними уже работали.
     --  Однако  я не  хочу, чтобы они сцапали этих двоих на таможне.  Пусть
пропустят и организуют за ними слежку. Нет смысла арестовывать всего-навсего
ходока,  когда  мы столько времени убили,  разрабатывая это  дело.  Даже  от
подружки торговца наркотиками проку мало. Нам нужен сам Макс, кое-кто из его
коллег, а то и рыбка покрупнее, если мы сможем до нее добраться. Хотелось бы
поглядеть на тех, кто сбыл наркотики Максу.
     -- А ты уверен, что наркотики будут?
     -- Уверен. У меня свои источники. Так что насчет этого?
     -- Что  насчет чего? Попросить Париж о  сотрудничестве мы можем. Может,
они даже организуют "хвост", если хорошенько попросить. Чего еще ты хочешь?
     -- Хочу отправиться туда  лично. Я  разрабатывал Макса Розена почти два
года. Хочу поучаствовать в облаве
     -- Эмилио, ведь ты даже не знаешь французского!
     --  Зато знаю, что делаю. Не  верю  я этим французам, они все провалят.
Сколько уж раз они садились в калошу, забыл?
     -- Эмилио, мы и сами не раз садились в калошу.
     --  Я  -- нет.  Я  уж позабочусь,  чтобы  все  прошло  гладко.  И  хочу
участвовать в финальной облаве.
     -- Извини, не могу санкционировать подобное.
     -- Тогда можешь дать мне отпуск?
     -- Что ты этим хочешь сказать?
     -- Я работаю  под личиной довольно давно. Время  брать отпуск. Полечу в
Париж за свой счет.
     -- Эмилио, мысль явно неудачная.
     -- Просто подпиши мои бумаги, ладно? Я звоню в "Эр Франс".


    ГЛАВА 22


     В средине дня Найджел и Жан-Клод снова встретились в "Ля Пи Ажиль".
     -- Прежде чем перейти к дальнейшему, надо сделать пару вещей, -- сказал
Найджел. --  Надо где-нибудь разжиться деньгами. У меня нет  даже на  метро.
Зато есть идея.
     -- Какая же?
     --  Хоб  прилетает  завтра.  Привезет  товар с собой.  Ясное дело,  его
подставили. Надо что-то предпринять.
     --  Позвони  ему,  --  предложил   Жан-Клод.  --  Ты  ведь  еще  можешь
пользоваться телефоном там, где остановился? Позвони ему и предупреди.
     -- Не пойдет. Ты же знаешь Хоба.  Горячая голова. Он тут же вывалит все
на того,  с  кем  имеет  дело с нью-йоркской стороны. Сделку  аннулируют,  и
хорошо, если  не  аннулируют  его самого.  Давай  обойдемся без  него. А это
припасем на другой раз с кем-нибудь другим.
     -- Ну и что? Зато Хоб будет в безопасности.
     -- Этого мало, старичок. Причина,  по которой Макс платит ему так много
денег за сопровождение женщины в Париж,  заключается в том, что  он,  вольно
или невольно, играет роль курьера.  Весь  смысл операции заключается  в том,
что Хоб должен доставить посылку во Францию. Если он этого не сделает, платы
не будет.
     -- И мы останемся без денег, -- задумчиво проронил Жан-Клод.
     -- Хуже  того, глупая ты башка! Он  не сможет оплатить свою  фазенду. И
потеряет ее.
     -- А-а, будет жаль, конечно.
     -- Жаль,  да  еще  как жаль! И не только Хоба. Эта фазенда ведь  и наша
тоже.
     -- С чего ты взял?
     -- Ты же  слышал, он  довольно часто  это повторяет. Эта вилла для всех
друзей Хоба. Она принадлежит нам всем. Он понимает это совершенно буквально.
Он считает, что  обязан  обеспечить  место  для жилья,  но  не  считает  его
исключительно своей собственностью.
     -- Ну ладно, значит, вилла и наша тоже. И что с того?
     --  Эта  фазенда --  наша страховка,  Жан-Клод,  место,  куда  мы можем
отправиться, когда  пролетим по всем статьям, когда  станем чересчур хилыми,
чтобы нас  наняли хоть на какую-то работу, и чересчур  старыми и противными,
чтобы привлечь хоть какую-нибудь женщину. Это место, где мы сможем бесплатно
доживать свой век. Это наш дом престарелых, наши зимние квартиры, наша тихая
гавань,  единственное  надежное пристанище, другого у нас никогда не  будет.
Наше место под солнцем. Наше! Вдолби  это себе в  голову. Не  только Хоба. И
наше тоже.

     -- Ты в этом уверен?
     -- Ты  же знаешь Хоба. Ты довольно много раз слышал, как  он говорит об
агентстве и фазенде. И что же ты думаешь"?
     Склонив  свою узкую голову с зачесанными назад, набриолиненными черными
волосами,  Жан-Клод задумчиво  шевелил губами. Кончик  его  кинжального носа
дергался.  Присмотревшись, можно было бы разглядеть  мысли, выскакивающие на
шиферно-серые дисплеи глаз.  Он  принялся вслепую  шарить ладонью, и Найджел
вложил в его пальцы одну из последних "Диск Бле". Настал критический момент.
     Закурив, Жан-Клод выпустил сквозь ноздри две тоненькие струйки дыма.  И
выдохнул:
     - Peste!
     -- Точно, -- подтвердил Найджел.
     -- Думаю, ты совершенно прав в оценке характера Хоба. Это наш дом, хотя
бы отчасти купленный на невыплаченную нам зарплату.  И мы потеряем его, если
Хоб не  оплатит traspaso.  Найджел, мы не должны  лишиться своего  места под
солнцем!
     -- Согласен, -- подхватил Найджел.
     --  Тогда все просто. Мы ничего не  скажем, Хоб  пронесет  товар, все в
порядке.
     -- Не так уж и просто, -- возразил Найджел. -- Этот Макс. Я его не знаю
и после услышанного о нем ни капельки ему не верю.
     -- А что он, по-твоему, сделает?
     -- Да мне наплевать, что он делает. Я только боюсь, что он кинет Хоба.
     -- Comment? <Каким образом? (фр.)>
     -- Не заплатит ему.
     Жан-Клод поразмыслил. Его лицо приобрело даже более зловещее выражение,
нежели обычно.
     -- Это будет неразумно с его стороны.
     -- В сложившемся положении мы не можем повлиять на ситуацию. Но, думаю,
мы должны кое-что предпринять, чтобы взять бразды в свои руки.
     -- Что же?
     -- Нам потребуется помощь одного из твоих друзей со дна общества.
     -- А-а, -- сказал Жан-Клод.
     Парижское  дно обычно  не  выставляется  на обзор  туристов,  не считая
традиционных притонов на Монмартре и Монпарнасе. Кроме знаменитых памятников
и менее  знаменитых желтых домов, по  всему  городу расположены региональные
центры  организованной преступности. Рю Рамбюто  вошла  в фавор  со  времени
постройки  Центра Помпиду  До того  традиционным районом для наживающихся на
мясе  и  промышленности был Ле Алле. Кафе "Валентин"  на  площади Италии  --
любимое  местечко алжирских  гангстеров  Их вьетнамские  коллеги сшиваются в
кафе  "ОА" на безымянной улице  неподалеку от Авеню  д'Иври и станции  метро
"Тольбьяк". У  китайцев  несколько собственных кафе недалеко оттуда, рядом с
бульваром Массена  у перекрестка с Келлерман. Корсиканские  бандиты держатся
подальше  от Тринадцатого, предпочитая собираться в баре  "Поло"  на Пляс де
Возг.  Это  главные районы  на  нынешний момент.  Вдобавок имеется несколько
интернациональных  кафе,  где с распростертыми объятиями  встречают  злодеев
всех  национальностей.  Из последних наиболее известен ресторан "Лак д'Ор" в
Бельвиль. Здесь, среди душных ароматов китайской кухни, современных апашей и
головорезов   со  всего  света  наверняка  ждет  теплый  прием.  Сюда  порой
заглядывают даже  латиноамериканцы, бросая свои  обычные  насесты  в кабинке
ресторана "Бразилия" близ Бурс. Именно в "Лак д'Ор" и направились  Найджел с
Жан-Клодом.
     Официант узнал их, но по каким-то непостижимым причинам сделал вид, что
видит их  впервые.  Был подан чай, после  чего они заказали тарелку  свиного
шашлыка, чтобы перекусить и осмотреться. Большинство  криминальных элементов
заглядывает  в "Лак д'Ор" хотя  бы  раз  на дню. Это  заведение представляет
собой нечто среднее  между школой-студией подонков и воровской биржей труда.
Найджел  не бывал тут еще  ни  разу, зато  Жан-Клод  чувствовал  себя вполне
уверенно. Даже не будучи преступником лично, Жан-Клод питал к ним симпатию и
проводил  в их компании массу времени, принадлежа к разряду людей, обожающих
балансировать на краю пропасти.
     --  Помни, -- сказал  Найджел, -- нам нужен человек, на  которого можно
положиться. Чтобы  никакой самодеятельности. Он должен делать в точности то,
что говорят. И, прежде всего, ни малейшего насилия. Я никогда себе не прощу,
если с Хобом что-то случится.
     -- Да не  волнуйся ты так,  -- огрызнулся  Жан-Клод.  -- Я  высматриваю
вполне конкретного человека. Он сделает точно, как я скажу.
     -- Откуда такая уверенность?
     -- Потому что он женат на моей кузине Сабине... Да вот он!
     Субъект,  упомянутый  Жан-Клодом,  оказался  среднего роста. Он обладал
арабской  внешностью и  аккуратно  подстриженной черной бородкой.  Оливковая
кожа.  Черные, выразительные глаза Черный костюм  и черный галстук. С равным
успехом  он мог бы  рекламировать свою профессию неоновой вывеской. При виде
Жан-Клода лицо его озарилось радостью. Он подошел, обменялись рукопожатиями,
произнесли слова приветствий. Далее состоялось представление Найджела, после
чего  пришедший  (звали  его  Хабибом)  уселся  и  заказал  чаю  и   тарелку
фаршированных  яиц.  Перекинулись  с  Жан-Клодом семейными  новостями. Затем
Жан-Клод перешел к Делу.
     -- Ты сейчас работаешь?
     Хабиб  многозначительно  пожал плечами,  скривив губы:  дескать, бывали
времена и получше.
     -- У меня есть для тебя работа.
     Приподнятые брови изобразили сдержанный интерес.
     -- Ты на этом не заработаешь ничего, кроме того, что я тебе заплачу.
     Кивок.
     -- Гоп-стоп.
     -- Это дороже, -- автоматически отреагировал Хабиб.
     -- Спокойствие, погоди,  пока я  доскажу, а уж  после пытайся взвинтить
цену.
     Полуприкрытые веки показали, что Хабиб обратился в слух.
     -- Некая особа прибывает завтра вечером в аэропорт де Голля. Поздно Нам
также потребуются услуги твоего кузена в качестве водителя такси
     -- Али обойдется в дополнительную цену.
     -- У  тебя  что, не хватает приличия подождать и дослушать до конца? Ты
берешь  этого  пассажира в аэропорту. Будешь держать табличку с  его именем.
Кроме того, я опишу его тебе. С ним будет женщина.
     Хабиб шелохнулся, будто собирался заговорить.
     -- Это уже дороже, -- вместо него подкинут Найджел.
     -- Твой  кузен, -- продолжал Жан Клод, -- отвезет их в любую подворотню
в Бельвиль  или Порт-Руаяль, в какую захочешь. Ты знаешь район лучше, чем я.
Ты отнимешь у муж чины багаж, но его самого обыскивать не станешь. Из багажа
вынешь только  некий  пакет, который я  тебе  опишу  Принесешь  его  мне, не
распечатывая. За это я заплачу тебе пять тысяч франков.
     Хабиб обдумал  предложение, повертев его  в  голове  так и эдак,  затем
сказал:
     -- Десять тысяч. И еще пять для Али.


    ГЛАВА 23


     В течение  следующего получаса  Хоб  и Дорри по  очереди названивали по
домашнему номеру Авроры. И слышали  авто ответчик  Звонок  в фотостудию, где
она работала на этой неделе, тоже успеха не принес Никто не знал, где она.
     Наконец Дорри в голову пришла светлая мысль.
     -- Она говорила, что есть в городе еще местечко, где она трудится время
от времени.
     -- Где в городе?
     -- В Чайнатауне.
     -- Где она трудится? Что вы имеете в виду под трудом?
     -- Упражнения.  По-моему,  это называется "хатха-йога".  По  тону Дорри
было ясно,  что  она ни за какие коврижки не стала бы  подвергать свое  тело
столь тяжким и изнурительным испытаниям -- во всяком случае, публично.
     -- А нельзя ли туда позвонить? -- поинтересовался Хоб.
     -- Я толком не помню названия Но знаю, что зал находится на Мотт, рядом
с Каналом.
     Они  оставили Келли  в апартаментах Макса. Сидя  в кухоньке и потягивая
пиво, он ждал телефонных звонков, на случай, если  Аврора все-таки объявится
А Хоб и Дорри поймали такси в половине квартала от апартаментов.
     Игровой клуб "Пять очков" располагался над большой китайской бакатейной
лавкой на Канале, у перекрестка Мотт и Пелл-стрит Хоб  и Дорри  прошли через
лавку, мимо груд бокчей и зимних арбузов, мимо китайских домохозяек в черных
шелковых  штанах  и цветастых  халатах  с  жесткими  воротничками, расшитыми
малиновым  шелком, препирающихся из-за цены  корня  мандрагоры  с  жилистыми
старичками, чьи лица  напоминали морщинистые апельсины, а дети тем  временем
играли  в  проходах  и  жевали  полоски  вяленого мяса  Толстый  китаец  мел
посыпанный опилками  пол, а под потолком медленно  вращались лопасти больших
вентиляторов Теплый, влажный  летний  воздух  был  напоен  запахами  соленых
креветок и трепангов.
     -- А вы уверены, что мы пришли туда, куда надо? -- осведомился Хоб.
     Дорри развела руками.
     -- Вход в клуб вот тут позади.
     Они  прошли  в  глубь лавки, мимо бочек с акульими плавниками и ларей с
зеленой  капустой,  испещренной белыми  про  жилками,  мимо банок  с  соусом
"хойсин" и длинношеих бутылок  с соевым соусом, импортированным из Гонконга,
к двери с  табличкой  "Только  для  работников и членов клуба", выходящей  к
лестничному  пролету   В  конце   пыльного  коридора  обнаружилась  дверь  с
табличкой, гласившей "Спортивно игровой клуб "Пять очков".
     За  дверью, в центре просторного помещения, находился боксерский  ринг,
где  проводили спарринг двое  восточных  мальчишек в  красных перчатках  Хоб
попытался вспомнить,  были ли  среди  великих боксеров китайцы,  но так и не
вспомнил  ни единого. Пахло  потом  и  мандариновыми корками В другом  конце
помещения  стояло  несколько столов  для  фэнтэна и  маджонга  Вокруг столов
сидели люди  Как Хоб  и подозревал, игровой  клуб "Пять очков" -- всего лишь
ширма для  старомодного игорного заведения За третьим столом четверо игроков
(из которых двое были то ли кавказцами,  то ли семитами, то ли смесью того и
другого) играли в бридж.
     Дорри  и Хоб подошли к столу игроков в  бридж.  Те продолжали играть  с
натужным   безразличием.   Минут   через   пять   один   из   них,   китаец,
поинтересовался:
     -- Мозем мы вам помочи, друзя?
     Таких длинных ногтей, как у него, Хоб в жизни  еще ни разу не видел  --
только в фильмах Фу Манчу.
     --  Мистер Хорнер здесь?  -- спросила  Дорри, пояснив  для Хоба: -- Это
тот, кого велела мне спросить Аврора.
     Китаец ткнул большим  пальцем  в сторону  дальнего угла, где Хоб увидел
белого мужчину  в  черных шортах  и белой  футболке,  молотившего грушу. Хоб
отнес  его  к средней  весовой категории,  хотя и не очень-то  разбирался  в
подобных  материях.  Рост  около пяти  футов  девяти дюймов, тяжелые покатые
плечи  и полнеющая талия. Лицо нью-йоркского бандита курносой разновидности.
Хоб тут же почуял, что никогда не сумеет свести с боксером крепкую дружбу.
     Подходя,  Дорри  с Хобом переглянулись. В момент взаимоозарения,  порой
случающегося  даже при самых  плохих  отношениях, они  безмолвно решили, что
будет лучше, если дело уладит Дорри.
     С плетущимся позади Хобом она направилась к боксеру и произнесла:
     -- Мистер Хорнер? Я  Дорри Тайлер из "Макс Розен Ассошэйтс". Это мистер
Дракониан, мой коллега.
     -- Рад познакомиться, -- без тени радости изрек Хорнер.
     -- Мы пытаемся отыскать мисс Аврору Санчес, --  продолжала Дорри. -- Ее
ждет очень важная  работа. Можно  без преувеличения  сказать, что эта работа
сделает  ее богатой  и  знаменитой.  Но нам необходимо  знать, хочет  ли она
получить эту работу, и  ответ нужен срочно, ^иначе вместо нее возьмут другую
модель. Вы не могли бы нам помочь найти ее?
     Джек Хорнер  поглядел  тяжелым  взором сперва на  Дорри, потом на Хоба.
Сосредоточенно   нахмурился,   сдвинув   брови,   будто   сотворил   вывеску
"Посторонним вход воспрещен", выписанную волосатой клинописью.
     --  Мне надо  в душ  и  одеться.  После  -- лады, ага, по-моему,  смогу
помочь.
     -- Видите? -- заметила  Дорри,  когда он отправился  в  душ.  --  Когда
говоришь с людьми по-хорошему, обязательно своего добьешься.
     Хобу  всегда  нравились  женщины,  не   боящиеся  сказать  "Ага,  я  же
говорила".  Как  оказалось,  Дорри  ошибалась. Впрочем,  этого  и  следовало
ожидать.
     Джек  Хорнер выглядел ничуть не более одетым, чем во  время тренировки.
На макушке  у  него сидела маленькая плоская шляпа на  манер той,  в которой
щеголял Джин Хэкмэн во "Французском связном"; в такой шляпе будешь выглядеть
идиотом, даже если  ты  Сократ  и Эйнштейн  в  одном флаконе.  Добавьте сюда
вязаный  черно-бело-оранжевый жакет, какой  может  прийтись  по вкусу только
кулачному    бойцу-дальтонику,   страдающему   вдобавок   крайней   степенью
вульгарности.  Впрочем,  конечно, Ва  Кэнал-стрит подобный наряд выглядит не
таким уж и нелепым.
     -- Куда мы идем? -- поинтересовалась Дорри, как  только все  трое вышли
из лавки
     -- Вам Аврора нужна? -- отозвался Хорнер. -- Покажу вам кой-чего.
     - Что?
     -- Слышьте, я ж покажу, шо, нет?
     В устах субъекта вроде  Хорнера "шо" вовсе не  кажется безграмотностью;
скорее, это словечко из непостижимого языка племени, питающего к  тебе лютую
ненависть.
     Хорнер поспешил  с ними до Кэнал на Уайт-стрит. Потом свернул налево за
сквером перед  Ист-Ривер,  вливающейся в залив Нью-Йорк.  Этот  залив, да  и
другие  ему  подобные  --  будто  другая  страна,  туманный, болотистый  мир
акватории  Нью-Йорка. Наконец они  вышли на Уайт-стрит, 125, к ресторану  "У
Гросетти", и Хорнер остановился.
     -- Вот тут. -- Не проронив больше ни слова, он развернулся  на  пятке и
затопал прочь.
     Эндрю,  официант  из ресторана, вспомнил, что Аврора  была здесь  около
получаса назад.
     --  Разумеется, я ее  помню, --  заявил  этот  высокий, хрупкий юноша с
затейливой прической и выпирающим кадыком. --  Она заходит сюда разок-другой
в неделю, выпить текилы, встретиться с друзьями.
     -- А вы не знаете, куда она пошла? -- поинтересовался Хоб.
     Эндрю  погрузился   в   долгие,  напряженные  раздумья,  сосредоточенно
наморщив  лоб.  В  конце концов Хоб  освежил  ему память одной  из двадцаток
Макса.
     -- Наверное, отправилась на прием к Дорис Кастильо,  -- наконец поведал
официант. -- Такое событие она ни за что не пропустит.
     -- А где это?
     -- Двэн-стрит, сто один.
     -- А номер квартиры? Эндрю лишь плечами пожал.
     -- Как попадете туда, сразу увидите, где та квартира.
     Официант  оказался прав:  попасть на прием  к Дорис  Кастильо оказалось
вовсе не трудно. В этой  части Трайбека обычно  пустынно, не  считая рабочих
консервной фабрики  и  их друзей. Зато сейчас  автомобили и  лимузины стояли
вдоль всего квартала. Дорогу указывали рукописные таблички на фасаде здания.
Присутствовала и бригада новостей одного из кабельных каналов.
     До апартаментов Дорис Кастильо Дорри  и  Хоб поднялись в грузовом лифте
вместе с двумя мужчинами в смокингах. Лифт доставил  их в комнату размером с
небольшое футбольное поле. Собралось  около тысячи  человек, плюс-минус пара
сотен.  Повсюду  там  и  сям стояли  верстаки,  на коих высились скульптуры,
пребывающие на  разных  стадиях  изготовления -- в  диапазоне от проволочных
каркасов  до   завершенных  бюстов.   Наблюдались   вспыхивающие,  мерцающие
произведения  люминесцентного  искусства.  Не   обошлось   без  шестифутовых
картонных карандашей и гигантских  картонных пачек "Лаки Страйк". На столе с
закусками чего  только  не было!  Хоб тут же налег на бутерброд  из  черного
ржаного хлеба  с индюшатиной и авокадо. Отыскав "Негро Модело", Хоб наполнил
себе бумажный стаканчик. Пока он был занят, Дорри циркулировала  по  залу. И
вскоре вернулась с рослой, очень привлекательной девушкой, наделенной пышной
копной золотисто-рыжих волос и мягкой, заразительной улыбкой.
     --  Хоб, -- провозгласила  Дорри,  -- позвольте представить вам  Аврору
Санчес. Аврора, это Хоб Дракониан.
     На том поиски и закончились.


    ГЛАВА 24


     Аврора Санчес была одета  в простое черное  вечернее платье элегантного
покроя, с открытыми плечами. Длинную  --  хотя и недостаточно длинную, чтобы
удостоиться определения "лебединая" -- стройную шею украшала золотая цепочка
тончайшего плетения  с  маленькой  нефритовой фигуркой. Хоб мельком  заметил
золотые сережки-бусинки.  Юбка  до середины икр  -- самая модная в этом году
длина, тут и гадать нечего. На ногах -- черные модельные  лодочки на высоком
каблуке.  В  руках  -- золотая  ажурная сумочка.  Ни одного  перстня. Вблизи
девушка  выглядела  куда  симпатичнее,  чем на  фото  из  представительского
портфеля. В ее чертах читалась  искренность  и чувство юмора, чего Хоб никак
не ожидал. Если  вам по душе золотистый загар, цвет кожи  у  нее безупречен.
Прямая спина. Она оказалась выше, чем Хоб  предполагал,  --  никак  не менее
пяти футов  десяти дюймов, а благодаря изяществу  и прямой осанке смотрелось
еще выше.
     -- Это насчет работы в Париже? -- с ходу поинтересовалась она бархатным
голосом, чуточку скрашенным водкой и испанским акцентом.
     Хоб передал ей слова Макса о работе в Париже и о необходимости  прибыть
туда утренним рейсом.
     -- Модель года! -- воскликнула Дорри. -- О, Аврора, это замечательно!
     Аврора  сияла. Девушки  принялись обсуждать,  какие  вещи Аврора должна
взять с собой в Париж. Хоб  обнаружил,  что  слушать, как две очаровательные
девушки щебечут о  своих  гардеробах, не  так уж неприятно.  И все же  время
дорого. Тут в голову Хобу пришла пустяковая, однако весьма тревожная мысль.
     -- А много ли времени надо вам на сборы? -- спросил он у Авроры. -- Нам
вылетать в семь утра.
     --  Уложусь  за  полчаса, --  ответила та.  -- Но сперва мне необходимо
кое-что прихватить.
     -- Хотите, провожу? -- предложил Хоб, не желая упускать из  виду  особу
стоимостью в десять  тысяч долларов,  если таковая будет доставлена завтра в
Париж живой и здоровой.
     -- Разумеется. Буду признательна.
     -- Ладно,  -- сказала  Дорри, --  я возвращаюсь в апартаменты. Жду  вас
обоих там. Келли отвезет нас в Кеннеди.
     -- Мне надо звякнуть кое-кому, -- сообщила Аврора. -- Сейчас вернусь.
     Дорри ушла.  Хоб  пристроился к  одному  из  столов  с закусками. Успел
совершить набег на  черную икру,  отведать шведских  тефтелек,  полакомиться
сырными палочками и запить все это бокалом белого  вина. На душе у него было
необыкновенно хорошо. Десять тысяч гонорара, считай, уже в кармане. Все-таки
работа оказалась не такой уж трудной.
     Минуты через три вернулась Аврора.
     -- Пошли!


    ГЛАВА 25


     Миниатюрный автомобиль Авроры -- красный "Порше-911", не слишком новый,
но еще свежий,  ужасно  пыльный  и  ужасно  классный  -- стоял  за  углом на
Западном Бродвее. Они сели в машину, и Аврора повела  ее на север, по Шестой
авеню, поинтересовавшись:
     -- Вы работаете на Макса?
     -- Я частный детектив, -- пояснил Хоб.
     -- Вообще-то вы не очень похожи на частного детектива.
     -- У меня не было времени надеть свой детективский прикид.
     -- Вы давно знакомы с Максом?
     -- Около десяти лет. Познакомились на Ибице. Бывали там?
     -- С родителями лет двенадцать  назад. Мы останавливались в доме друзей
в Сайта-Гертрудис. И один раз уже сама по себе, года четыре назад. В тот раз
я останавливалась на Форментере. Ферментера в счет?
     На  западе  Средиземного моря,  между  Францией и Испанией, расположена
четверка Балеарских  островов.  Майорка  --  крупный, Ибица  -- сумасшедший,
Менорка -- английский, а  Форментера, расположенный  всего в миле-другой  от
Ибицы,  --  остров солнцепоклонников,  куда  отправляются  сумасброды, чтобы
скрыться от других сумасбродов.
     -- Еще бы не в счет!
     Хоб  уже  собирался спросить, как ей там  понравилось и не хочет ли она
навестить острову в ближайшее  время --  скажем,  сразу  после Парижа,  быть
может, в компании частного детектива, но тут она осведомилась:
     -- У вас есть пистолет?
     -- Пистолет? В смысле, собственный?
     --  Мне нет  дела,  собственный он у  вас или чужой. Есть у вас с собой
пистолет?
     -- Нет. А это важно?
     -- Наверно, нет.
     -- Вы считаете, нам понадобится пистолет?
     -- Не исключено.
     -- Что же навело вас на подобные выводы?
     -- А то, что нас преследуют.
     Хоб оглянулся. Как раз в тот миг Аврора заметила просвет в потоке машин
и  бросила автомобиль туда. Никогда  не предполагайте, как Хоб, что милашка,
сидящая за  рулем "Порше",  ничего не знает о вождении. У милашек часто есть
дружки-хулиганы, обучающие  их основам гоночного  искусства. Аврора Прогнала
коробку скоростей через все передачи  -- каковых было не так уж много, всего
четыре  или  пять,  а может,  чуть  больше. Развернувшись,  она  покатила  к
окраинам,  обогнула  Фултоновский  рыбный рынок,  как  пилот  на  спортивном
самолете, и снова понеслась к  центру по Черч-стрит. "Порше" выл, как баньши
<В ирландской мифологии -- дух, стоны которого предвещают смерть>
     , и льнул к  дороге,  как пиявка. Оглянувшись, Хоб заметил, что  машина
преследователей  тоже проделала этот безумный разворот  и мчится по горячему
следу. Когда она проехала под фонарем, Хоб увидел, что это белый "Мерседес",
сколько там людей, разглядеть не удалось. Расстояние быстро сокращалось.
     -- Черт, -- буркнула Аврора, -- мне говорили, что этого не будет.
     Сбросив скорость,  она неожиданно  свернула  за угол Не  смотря  на  ее
мастерство,  машину  занесло  По  счастью,  движение  было  довольно  жидким
"Мерседес"  вылетел с Ганзеворт-стрит и  помчался  по  Гринвич-авеню, быстро
догоняя  "Порше" Как  всегда, когда попадаешь  в  затруднительное положение,
полиции нигде не  было  и в помине Аврора снова проделала головокружительный
поворот  на двух колесах  на Восьмую  улицу,  подрезав бордюр,  но  водитель
"Мерседеса" тоже знал свое дело и не отставал.
     -- Вы хотя бы умеете пользоваться оружием? -- спросила Аврора.
     -- Смогу, когда придется.
     -- В бардачке есть пистолет. Возможно, придется.
     Хоб  вытащил пистолет,  смахивающий  на "люгер",  -- черный,  с длинным
тонким стволом Держа  его, он ощутил  себя не в своей тарелке, тем более что
не  знал,  как  эта  штука  уст  роена  Даже  не  догадывался,  сколько  там
предохранителей  И  пока  ломал  над этим голову, "Мерседес" с  воем понесся
рядом  Грохот выстрелов потонул в реве двигателей, а в ветровом стекле вдруг
появились две аккуратные дырочки.
     -- Эй, -- воскликнул Хоб, -- во что это вы нас впутали?
     -- Не паникуйте, -- бросила Аврора -- Смотрите.
     Она  держала "Порше" на низкой передаче --  на второй  или третьей, кто
его знает, --  на большой скорости мчась по Бродвею "Мерседес" пытался снова
поравняться с ними.
     -- Держитесь  -- Аврора  резко  затормозила, вывернув  руль, и  тут  же
выжала газ, проделав такой великолепный полицейский  разворот,  какие бывают
только  в  кино "Порше"  заскользил  на  всех четырех колесах,  взревывая  и
подвывая двигателем, будто  истеричный оратор, пытающийся что-то  до казать,
каким то чудом развернулся ровно  на 180 градусов и тут же понесся  прочь от
центра  "Мерседес"  занесло,  он   снова  сделал   заход,  Аврора  аккуратно
разминулась  с ним" и  помчалась прочь, пока "Мерседес", стукнувшись о  пару
стоящих  у  обочины машин, вынужден  был  притормозить,  чтобы  восстановить
равновесие  Они тут же пересекли площадь Святого  Марка, скрывшись из  виду,
потом  рвану  та на  север  по  Первой  авеню,  мимо Бельвю.  "Мерседес"  не
показывался.
     Проехав  на  запад  по  Второй  авеню, Аврора остановила  автомобиль  у
бордюра на  Шестнадцатой улице,  поставила его на ручной тормоз и откинулась
на спинку сиденья со вздохом облегчения
     -- Отличная работа, -- одобрил Хоб.
     -- Ага, -- она невесело улыбнулась -- Что есть, то есть Сигаретки у вас
не найдется?
     Конечно, после автогонки без сигареты просто никак  Фактически  говоря,
тогда то Хоб  закурил единственный раз  с тех  с  пор, как недавно бросил Од
выудил "Дукадо", одну из нескольких оставшихся испанских сигарет.
     Аврора  приняла  ее  трясущейся  рукой,  затянулась  и,  выдохнув  дым,
сказала:
     --  Послушайте,  может, вам не помешает  узнать,  что  у  меня возникли
проблемы.


    ГЛАВА 26


     Круглосуточное  кафе  Люка "Незабудка"  располагалось  на  Шестнадцатой
улице рядом со Второй авеню Весьма яркое за ведение -- сплошь неон и цветные
огни,  зеркала и искусственные цветы Огромный музыкальный автомат "Вурлицер"
бубнил сентиментальные  шлягеры  сороковых годов --  владелец Мойша  отдавал
этим  мелодиям предпочтение, потому  что слышал их в киббуце в Айн-Кляйн  за
год  до  эмиграции в  Америку Официантки  сошли  с  того же конвейера, что и
другие крашеные блондинки, на губах жирный слой  помады,  поблескивающий  во
тьме,  розовая  униформа скрывает потные, бесформенные тела Аврора  заказала
кофе и тост с маслом.
     --  Ну  так  что,  --  сказал  Хоб, -- растолкуйте,  что,  черт возьми,
происходит?
     -- Долгая история.  Даже не  знаю, с  чего  начать.  Даже не знаю,  как
подать Пако.
     -- Начнем с Макса. Это он меня подставил?
     -- Вы чересчур подозрительны, -- возразила  Аврора -- Уверяю вас,  Макс
ни о чем не знает.
     -- А кто такой упомянутый вами Пако?
     Она  заколебалась,  чуточку  выпятив  нижнюю губу  в  очаровательнейшей
гримаске года.
     -- Он вроде как замешан. Это ужасно запутанная история.
     -- И к тому же долгая, как вы уже отметили.
     --  Послушайте,  -- Аврора  внезапно взяла  деловой  тон.  -- Мне  надо
кое-что кое у кого забрать и доставить кое-куда. Уклониться от этого нельзя,
я просто обязана сделать это.
     -- А до после Парижа это не подождет?
     -- Я должна сделать это сегодня же вечером.
     -- С виду вполне разумно, -- поддержал Хоб. --  Но становится все более
очевидным, что кто-то хочет вам помешать.
     - Да.
     -- Если вы будете упорствовать, вас могут убить.
     - Да.
     -- И меня тоже.
     -- Я не боюсь, -- отважно усмехнулась она.
     -- А я боюсь.
     Отважная   усмешка   угасла,  сменившись   куда   менее  очаровательным
презрительным выражением.
     -- Вы и вправду трус?
     --  Да,  хотя  как-то не улавливаю, при чем тут это. Суть  в  том,  что
мне-то с какой стати ради вас совать голову в петлю? Моя задача -- найти вас
и  доставить  в  Париж. Меня никто не  предупреждал, что за те же деньги мне
придется иметь дело с "Мерседесом", битком набитым снайперами.
     --  Пожалуй,  верно, --  вздохнула  она.  --  Вы  сделали  то,  на  что
согласились.
     -- Не совсем. Мне еще предстоит погрузить вас завтра утром на самолет.
     -- А что будет, если вы этого не сделаете?
     -- Тогда я не получу гонорара.
     -- И большой ли гонорар?
     Хобу пришло  в  голову сказать, что гонорар не  имеет значения. В конце
концов,  к  чему  говорить правду, если ложь  сослужит  куда  более  хорошую
службу? И  уже  приняв такое  решение,  он с удивлением  услышал собственный
голос:
     -- Если десять тысяч -- много, то гонорар большой.
     Она  поразмыслила над  этим,  черкая что-то  на салфетке карандашом для
бровей. Потом, не поднимая глаз, проронила:
     -- Хоб, мне нужна твоя помощь.
     Эти слова  заставили  сердце Хоба заколотиться  о ребра, но  засушенный
карлик  в  голове, рассматривающий  все дела  о сантиментах, держал его  под
контролем.
     -- Чего  это ради я буду вам помогать? Да,  вы и в самом деле красивы и
желанны,  но даже  если  вы собираетесь  улечься со мной в постель, в  чем я
весьма сомневаюсь, мы просто не доживем до такой возможности.
     --  В постель  я  с вами не лягу. Однако если  вы мне  поможете, я  вам
заплачу.
     -- Солидно? -- уточнил Хоб.
     -- Да, солидно.
     -- Ладно, а теперь забудем о солидности и поговорим о реальных деньгах.
Сколько за помощь в вашей эскападе?
     Она что-то прикинула в уме.
     -- Но дела-то всего на вечер!
     -- В течение которого меня могут укокошить, -- напомнил Хоб.
     -- Как вы отнесетесь к пятистам долларам?
     -- Учитывая обстоятельства, это даже не солидно.
     -- Тысяча?
     -- Тысяча и исчерпывающее объяснение происходящего.
     -- А как насчет двух тысяч без объяснений?
     -- Скажем, две тысячи и объяснение, но вы можете врать, а я сделаю вид,
что не замечаю.
     -- Две тысячи долларов! С вашей стороны просто неэтично так взвинчивать
цену.
     -- Но ведь платить вы будете не из своего кармана?
     --  Это  не  имеет  ни малейшего отношения к этике  вопроса, -- чопорно
отрезала она.
     -- Боюсь,  вы насмотрелись  фильмов о частных детективах. Особенно тех,
где крутые детективы помогают  прекрасным  девушкам только  потому,  что  те
нуждаются  в  помощи. На  самом же деле, когда клиент  пребывает в отчаянном
положении,   спрос  на  наши   услуги  достигает  пика,   и  вполне  логично
соответственно   поднять  цены,  согласно  капиталистической   экономической
системе, вполне допускающей подобное.
     -- Остальные детективы разделяют ваши убеждения?
     -- Наверно, нет. Но я пытаюсь задать общий тон.
     Она вздохнула. Возле Хоба женщины как-то много вздыхают.
     --  Ладно.  По рукам. Но  вы ведь  шутили,  что  не умеете пользоваться
"люгером"?
     --   Вы   только  покажите  мне,  как  он  заряжается   и  снимается  с
предохранителя, а уж остальное я и сам домыслю.
     -- Ладно. По рукам. -- Она протянула ладошку. Хоб несильно сжал ее.
     -- Прежде  чем  мы обменяемся рукопожатием, надо уладить  еще крохотный
вопросик о деньгах. С вашей  стороны было бы очень мило, если  бы вы  смогли
уплатить  всю  сумму,  причем авансом,  на случай, если  кого-нибудь из  нас
сегодня убьют.
     Деньги! Аврора поглядела  на  него, будто услышала похабное слово. Даже
смешно,  как женщины не любят  раскошеливаться,  даже если кошелек  в  чужом
кармане.
     -- Дорожным чеком примете?
     -- "Америкен  Экспресс"  или  "Барклай",  --  ответил  Хоб. Вытащив  из
сумочки  изящный бумажник, она подписала четыре пятисотдолларовых  чека. Хоб
спрятал их  в собственный  бумажник. Их должно  хватить,  чтобы поставить на
ноги детективное агентство  "Альтернатива"  --  конечно, если  Хоб  проживет
достаточно долго, чтобы их обналичить.
     Тут  порог переступил Пако, узнал Аврору и подошел к столику.  Было уже
довольно поздно, когда встреча наконец-то состоялась. Часов десять или около
того.  Вот  как   вспоминает  обстоятельства  этой  встречи  Дотти   Сойерс,
официантка из кафе Люка "Незабудка":
     "Двое парней и девушка.  Красивая, просто ягодка.  Я  тоже  раньше была
ягодкой. Но это еще до  того,  как  у  меня возникли эти  проблемы  с водой.
Наверно, вы про это слыхали. Потому-то вы меня и расспрашиваете,  разве нет?
Нет?  Ну,  не важно,  эти  трое, они  были  в  последней кабинке,  вон  там.
Отчетливо  помню высокого  мужчину,  вообще-то не очень высокого,  но повыше
второго  парня,  того,  которого вы  назвали  Хобом  Драконианом.  Он листал
содержание музыкального  автомата. Хотел что-то  проиграть, но не мог найти.
Там  больше  сотни  штук, так что ему пришлось  потратить  порядком времени.
Наконец, он  нашел эту старую песенку  Кросби Стиллз Нэш.  "Наш дом" или еще
какое-то  сентиментальное  дерьмо  вроде  того.  Из  тех,  что  вставляют  в
программу только для старперов. А этот самый Хоб вроде как отстранился, пока
девушка, эта  Аврора, как  вы говорите, беседовала с Пако, который смахивает
на индейца.  Думаю, они толковали довольно долго,  потому как  были  все еще
там, когда  я глянула  на них минут через пятнадцать Я была занята с двойным
маннкотти, и с ним произошел смешной случай. Хотите, расскажу? Ладно, ладно,
не надо на меня кричать Нет, я не видела, как сверток перешел из рук в руки.
Видела,  как Пако вынимает что-то,  но  эта  штука была завернута  в шарфик,
вроде бы кашемировый, а Может, верблюжий, обернутый вокруг  чего-то, чего-то
прямоугольного, ну, в  смысле продолговатого,  а потом  кто-то  из них  взял
сверток. По-моему,  мужчина.  Да,  мужчина.  Нет, погодите-ка,  руку за  ним
протянула девушка.
     А еще я слышала, как мужчина, Хоб, спросил: "Вы уверены, что за вами не
было  слежки?" А Пако ответил: "По-моему, нет, а  что?" А Хоб сказал: "А то,
что  этот серый "Олдсмобиль"  со сломанной антенной объезжает квартал уже  в
третий раз". А Аврора поглядела на него вроде с восхищением  и сказала:  "Вы
замечаете подобные  вещи?" А Хоб сказал "Такова моя профессия,  леди"  Я еще
подумала, что, наверно, какая-то мужественная".
     Дотти продолжала:
     "Было  железно за десять,  когда Аврора  оплатила  счет,  они  покинули
кухмистерскую   и  вышли  в  убийственную   какофонию  усталой  блудницы  --
нью-йоркской ночи. Улицы  были Полны мишурного великолепия, в котором унылые
ямайцы  в шляпах-пирожках с тощими полями играли в  три листика с  бывшими в
употреблении дамочками из сестринской общины нескончаемой ночи. Из окрестных
баров  и  бистро  доносились  звуки диксиленда,  жаркие  и  непристойные,  в
точности такие, какие несутся вверх по реке из  Нового  Орлеаначили  вниз по
реке из Чикаго, смотря как  стоишь. Торговцы  рафинадом стояли в  сумрачных,
сатанинских  подворотнях,  продавая  свой омерзительный  наркотик гномикам с
цветущими лицами Переменчивый  радужный поток людей  тек, будто нескончаемый
львиный  прайд. Пако  и Аврора встретились, сверток сменил хозяина. А  затем
все  трое  вышли  из дверей, и началась пальба. Темные городские улицы. Огни
фонарей. Длинноногие тени, бегущие в зловещем свете фонарей знойной блудницы
ночи  с  легкой  поволокой дождя, разливающихся  в  воздухе запахов увечий и
тления,    не     покидающих    королеву-блудницу    всех    городов-блудниц
блудницы-вселенной.  Разумеется, я видела двух мужчин, но для меня у  них не
было лиц,  ибо  они были  ничем, просто  чудовищными  тенями,  будто  образы
сновидений на холсте кошмара  или нечто из  "Третьего  человека"  Хоб  бежал
перед ними, а девушка рядом с ним. Ее высокие  каблучки цокотали  по мокрому
тротуару, а огни с близлежащей стройки  затеяли  изумительную игру бликов  с
затейливым хитросплетением ее волос. Пако бежал замыкающим, но вдруг  нырнул
в  переулок. Двое преследователей не обратили на него ни малейшего внимания,
преследуя Хоба с девушкой. Затем девушка откололась, бросив Хоба на произвол
судьбы. Крикнула  что-то  ему,  но  я не расслышала.  Может,  "Bonne chance"
<Удачи (фр.)>
     .  Двое   преследователей   заколебались,  переглянулись,   обменявшись
каким-то сигналом.  Может,  один что-то сказал другому. Если  так, то Хоб не
слышал этого,  потому что в тот  самый миг мимо с грохотом пронесся  дедушка
всех мусоровозов, а когда акустическая среда прояснилась, девушки уже и след
простыл,  не было слышно даже цокота ее каблучков. Так что  Хоб остался один
на  один  с  двумя  типами,  с  грозной  неуклонностью  настигавшими  его, и
продолжал бежать,  пока  не  оказался в  переулке,  кончающемся  тупиком. Он
обернулся, а преследователи, узрев, что загнали его  в угол, с  бега перешли
на зловещую поступь, неспешно надвигаясь. Хоб  увидел блеск вороненой стали.
Пистолеты, что ж еще? Я подалась вперед, изо  всех сил напрягая слух, но так
и не расслышала, что они говорили".


    ГЛАВА 27


     Западня. Податься некуда. Один субъект заходит с одного  боку, другой с
другого.
     Все трое тяжело дышали. Вокруг  раскинулась  нью-йоркская  ночь. Аврора
скрылась. Беда.
     -- Кошелек или жизнь, -- проронил Хоб.
     -- Что? -- переспросил тот, что повыше.
     --  Так разбойники  с большой дороги говорили  тем,  кого  подстерегли.
"Кошелек или жизнь". Значит, гони деньгу или отправляйся на тот свет.
     -- Ну,  не  очаровательно  ли?  --  заметил  Высокий своему компаньону,
щеголявшему, помимо прочего, красным галстуком-бабочкой.
     -- Чего только не узнаешь на этой работе, -- отозвался Галстук-бабочка.
     -- Если вы не  хотите, чтобы я  отдал вам кошелек  или жизнь, -- сказал
Хоб, -- то у нас нет никаких общих дел и, с вашего позволения...
     --  Я Фрик, а  он Фрак,  -- с  улыбкой  поведал  Галстук-бабочка. -- Мы
разъездные мокрушники. Мы отличаемся от остальных.
     -- В самом деле?  -- произнес Хоб. Не  густо. Он надеялся  тянуть время
достаточно долго, пока не вернется его остроумие.
     -- О да, --  подтвердил Фрик. -- Или вы думаете,  что -профессиональные
мокрушники  живут в  домах  с  газонами,  женами  и  детьми,  как  заурядные
граждане? Мы с Фраком живем в меблированных комнатах над затрапезными барами
с неоновыми  вывесками,  вспыхивающими  и гаснущими  во  тьме  одиночества и
убожества  больших городов. Среда  нашего  обитания  --  непотребство,  наше
будущее -- ничтожество, наши  мечты --  паскудство. С точки  зрения эстетики
это  не  настоящая жизнь. Но было бы достаточно справедливо сказать, что мы,
мокрушники, -- шакалы низов общества. Мы огребаем башли, отмеченные  печатью
уничтожения.
     Фрак, высящийся  громадой  рядом  со  своим  злобствующим  компаньоном,
поглядел на Хоба сверху вниз и изрек:
     -- Ненавижу парней вроде тебя. Вы считаете себя хорошими только потому,
что не молотите и не пытаете  людей, как мы. Словно  это значит что-нибудь в
эфирных сферах! А  как насчет плохишей?  Вы не думаете, что зло играет столь
же важную роль во вселенской гармонии, правящей всем на свете?

     -- Ни разу не  думал  об этом в подобном ключе, -- заявил Хоб, хотя  на
самом-то деле думал, и не раз. Но говорить им этого не намеревался.
     --  Ну  что  ж, подумайте, -- продолжал  Фрак. -- Не бывает выходов без
входов. Не бывает верха без низа Не бывает добра без равной примеси зла.
     Хоб спокойно  слушал излияния, казавшиеся ему всего  лишь рудиментарным
манихейством.  Вертя  шеей, будто она затекла (собственно говоря, именно так
оно и было), но  не  сводя  гипнотического (хотелось бы надеяться) взгляда с
лоснящегося от пота, бугристого лица Фрака, Хоб боковым зрением уловил образ
обширного склада, в который его затолкали,  смутно  смахивающего  на  собор,
украшенный дохлыми чайками и использованными презервативами
     --  Отражение  в  средствах  массовой  информации  философской  позиции
нарушителей закона весьма прискорбно, -- вставил Фрик.
     -- Несимпатичный складывается образ? -- осведомился Хоб.
     -- Хуже того, -- Фрик выпятил нижнюю губу -- Они инсинуируют,  что наша
позиция с моральной точки зрения совершенно непростительна.
     -- Ну.. только без обид, разве это не так?
     -- Нет,  болван, существование зла необходимо для  существования добра.
Посему зло есть условие наличия добра и  не может  быть дурным само по себе.
Уловил?
     - О да! Да!
     --  Лжешь!   Впрочем,  какая  разница?  Трусость  неотъемлема  от  вас,
представителей добра
     -- Будьте же рассудительны. Я вовсе не заявлял, что я хороший. И потом,
что ж это за дискуссия под дулом пистолета?
     -- Ага,  у меня пистолет, -- Фрик пару секунд разглядывал оружие -- Для
вящей строгости философской базы я  должен бы передать  пистолет тебе,  дабы
продемонстрировать,   что   твоя  трусость  --   врожденное  качество  и  не
обусловлена тем, в чьих руках пистолет.
     -- Это была бы любопытная демонстрация.
     -- Но  вообще-то я  не  настоящий  философ  Я  просто  профессиональный
мокрушник,  любящий сохранять интеллектуальную  бдительность. Полагаю,  пора
закругляться.  Входит  ли  последняя молитва в твое культурное наследие, или
обойдемся без антропоморфизма? - Он поднял пистолет.
     --  Эй, постойте! -- воскликнул  Хоб,  путаясь в несовместимых чувствах
тревоги и ярости. -- Вы разве не дадите мне возможности помолиться?
     -- До  определенных пределов, -- ответил  Фрак.  --  Мы тоже  соблюдаем
общепринятые условности. У тебя тридцать секунд -- Он  поглядел на часы Фрик
нацелил пистолет. Но тут же как-то застеснялся
     --  Вообще-то мы не  собираемся  убивать  тебя  прямо сейчас.  Не  гони
лошадей, дружок Просто пойдем с нами.


    ГЛАВА 28


     Хоб огляделся. Табличку "Сдается и продается" на этот полуразвалившийся
склад повесили, должно быть, вскоре после  того,  как  Хеопс  возвел Великую
Номер Один.  Античность въелась  в  его  стены, как клещ в собаку. С потолка
свисали  древние  балки, ветхие  стропила и прочие  элементы конструкции,  а
вокруг, на бескрайних просторах грязного пола, валялось еще множество разных
вещей,   будто  массивные  игрушки  извращенного  ребенка  Потолок  частично
обвалился,  и теперь чайки  с засаленными  крыльями влетали  и вылетали, как
вороны, стаями собирающиеся на висельника. Но даже  при всем при том  крайне
трудно описать интенсивность ужаса, навеянного на Хоба этим местом; пожалуй,
придется  просто  упомянуть,  что  по сравнению с  этими  страстями  эмоции,
обуревавшие его при первом прочтении "Колодца и маятника", -- сущий пустяк.
     Они прошли во внутреннее  помещение, более недавней постройки, судя  по
стружке на полу и запаху краски. Закрыв дверь, Фрик запер ее.
     Теперь  Хобу  удалось  получше  разглядеть  своих  похитителей   Первый
оказался крупным,  толстым,  с  бледным сальным  лицом,  испещренным черными
точками редкой щетины,  одетым  в коричневый бросовый костюм, а потрепанный,
грязный воротничок рубашки был крепко стянут галстуком в жалкой претензии на
элегантность Его компаньон -- худосочный негодяй с озлобленной физиономией и
искривлением позвоночника -- походил на преисполненного ненавистью нищего из
"Дитяти Роланда" Браунинга, чей костыль чертит гибельные литеры.
     -- Где я? -- спросил Хоб.
     --  Много хочешь знать, -- отрезал Фрик, тощий злопыхатель. Странновато
было видеть его без  компаньона --  высокого,  крупного,  наделенного бычьей
шеей  и  гипертрофированными  бицепсами  человека-трицератопса,  нареченного
безобидным  именем Фрак. Хоб  отчаянно  нуждался в добрых знаках, с каковыми
дело  пока  что  обстояло  не  ахти  как  хорошо.  Ничуть  не  способствовал
благодушию и вид комнаты с гнетуще низким потолком -- этакое  подобие камеры
смертников. Какой-то подвал с литым бетонным полом. Но, может, бетон липовый
и  на  самом  деле  произведен  микроскопическими  моллюсками,  а  вовсе  не
макроскопическим процессом укладки бетона.
     Должно быть, Хоб произнес что-то вслух, потому что  Фрик  скривился,  а
Фрак изрек:
     -- Можешь не прикидываться чокнутым, все равно отсюда не вырвешься.
     -- Я разве вел себя, как чокнутый? -- безумно осклабился Хоб. -- Я и не
догадывался. Прошу прощения, ничуть не бывало, хи-хи.
     -- Довольно! -- оборвал Фрик. --  А то назначу какое-нибудь прискорбное
наказание.
     -- Отлично сказано! -- промолвил Хоб. --  Всякому с первого же  взгляда
ясно, что вы намного выше разряда обычных бандитов. Не будете  ли вы любезны
дать мне капельку воды? Трудновато перебрасываться с вами шуточками, когда в
горле пересохло.
     Фрик принес стакан воды.  Фрак подтащил стул  и  сел. Фрик  воинственно
надвинул на глаза шляпу-котелок. Его узкое личико надвое рассекалось тонкими
усиками. Похоже, его что-то тревожило.
     -- Сейчас вернусь, -- бросил он и поспешил к двери.
     -- Хватит шутить, -- буркнул Фрак. -- Где пакет?
     -- Какой пакет?
     -- Ах, вот так  вот, да? Слушай,  у нас  нет времени  на  глупости. Нам
нужен пакет, который Пако дал Авроре.
     -- Тогда почему бы вам не выяснить это у них? -- поинтересовался Хоб.
     -- Мы намерены. Где нам найти Аврору?
     -- Понятия не имею. Вы не дали нам времени назначить свидание.
     -- Как-то не верится. Где она?
     -- Не знаю, -- ответил Хоб, от души надеясь, что с убеждением  произнес
это заявление, в самом деле констатирующее самую незатейливую истину.
     --  Ты ведь знаешь,  что будет,  когда  сюда  доберется Асис, да? И тут
дверь  открылась.  Вошел,  сдвинув брови, мелкий, встревоженный  Фрик, видом
напоминающий Тулуз-Лотрека из кошмара. В руке у него был сотовый телефон.
     -- Пойдем со мной, -- сказал он Фраку. -- Надо кое-что выяснить.
     -- А как быть с ним? -- Фрак ткнул пальцем в сторону Хоба.
     -- Подождет. Это важнее
     -- Мы  позаботимся о тебе позднее, умник, -- бросил  - Фрак,  выходя из
комнаты  вслед  за  Фриком.  Дверь  закрылась,  донесся  лязг задвигающегося
засова.


    ГЛАВА 29


     В комнате было хоть шаром покати,  не  считая сломанной лопаты в  одном
углу и ведра с горкой  белого пепла  -- в другом. Единственная дверь сделана
из котельного  железа. Замочная скважина отсутствует.  Да и петель не видно.
Хоб  решил  приберечь  свои  дарования  по  части побегов  до другого  раза.
Огляделся.  Письменный  стол,  календарь на стене, стулья, на потолке мерзко
мигающая люминесцентная лампа. Открыл стол.
     В нижнем правом ящике обнаружился сотовый телефон.
     Хоб взял трубку. Гудок! Ага. Аккуратно положил ее на место.
     Итак, теперь имеется телефон. Но кому позвонить? Джерри Рейнтри? Джерри
почти компетентный  адвокат по разводам. Но чтобы вытащить Хоба  из подобной
дыры? И думать нечего.
     О Милар не может быть и речи, даже если она все еще в городе.
     Можно позвонить  911.  Сообщить  о  пожаре,  ограблении,  катастрофе  и
убийстве вместе взятых.  Убийство произойдет позже, когда  фараоны  выяснят,
что он  создал им столько головной боли всего-навсего из-за того, что, по их
мнению, как-то заперся в подвале. А если поведать им всю правду, тут  и  без
адвоката ясно, что на него навесят все преступления, которые эти  злодеи как
раз совершали. Да и у него у самого рыльце в пушку.
     Если вызвать  фараонов, в лучшем случае предстоит промедление на  много
месяцев,  пока его будут держать  в  Нью-Йорке.  Расследуя дело,  его  могут
обвинить  в  преступлении.  Черт, а ведь он может  оказаться и  в самом деле
повинным в том или ином преступлении. Надо следить  за каждым своим шагом, а
то все кончится тюрьмой. И как же тогда поездка в Париж, гонорар, traspaso?
     И тут  Хоба  осенило.  Повинуясь импульсу,  он  метнулся  к  телефону и
выстучал серию цифр. Если он что-то и знает, то код  автоматической связи  с
Ибицей. Наконец на том конце мужской голос произнес:
     -- "Эль Кабальо Негро", говорит Сэнди.
     -- Это Хоб Дракониан.
     -- Хоб, ты даешь! Очень мило! Ты знаешь, что сейчас пять утра?
     -- Так чего ж ты до сих пор там?
     --  Семейство  Мозли  сняло  бар  для  частного  приема, тут  полгорода
собралось.
     Хоб мысленно увидел Сэнди -- высокого, ужасно тощего ирландца с длинным
носом и лучшей коллекцией свитеров на всех Балеарских островах.
     --  Мне  вроде  как некогда, --  проговорил Хоб.  --  Гарри  Хэма  там,
случаем, нет?
     -- Дай-ка огляжусь.  -- Из  трубки доносился рев кассетного магнитофона
Сэнди  и  многоязычный  шелест  бесед  у  стойки.  Хоб  вообразил заведение.
Двухэтажное побеленное  здание.  Снаружи  вывеска: "Эль  Кабальо  Негро"  на
черных двустворчатых дверях.  За порогом надо спуститься на  две  ступеньки.
Посреди помещения большая колонна, делящая бар на две неравные части. Справа
лестница, ведущая в квартиру Сэнди --  две  комнаты с  кафельными  стенами и
ванная. Внизу  справа  стойка, за  ней  ряды бутылок.  Тут и  там  раскиданы
ротанговые  и  плетеные  стулья,  низкие  лакированные  столики.  На  стенах
фотографии  друзей, сейчас по большей  части разъехавшихся.  Хобу захотелось
оказаться там,  на одном  из хлипких табуретов  у  стойки, с бокалом коки  в
руке,  битком  набитым  льдом,  болтая  с  какой-нибудь английской  пташкой,
находящей этот маленький островок невыразимо диковинным и чудесным.
     --  Хоб?  --  снова послышался  голос Сэнди.  --  Его тут нет. Оставишь
записку?
     Хоб попытался мысленно сформулировать. "Меня держат пленником в подвале
какого-то жуткого здания в Нью-Йорке". Скажи он что-нибудь  эдакое, и  Сэнди
сочтет слова шуткой.
     -- Скажи Гарри, что у меня есть большущие деньги для него. Только чтобы
получить их, он должен проделать нечто сверхбыстрое.
     -- Ладно, Хоб, понял. -- Крупными новостями Сэнди не смутишь.
     -- А нет ли кого поблизости, кто может найти Гарри?
     -- Дай-ка посмотрю... Хвостатый Чарли тут.
     -- Он трезв?
     -- Не особо.
     -- А кто еще там есть?
     -- Эдди Бане, и  довольно  трезвый.  Мойра как раз  заходит. Минуточку,
легок на помине...
     Затем в трубке зарокотал хриплый говор Джерси-сити, - Хоб? Это ты?
     -- Гарри, я должен тебе кое-что сказать.
     --  Ты должен мне кое-что сказать? Это я должен тебе кое-что сказать. Я
увольняюсь.
     -- Гарри, в чем дело?
     -- Так вести  детективное агентство не  годится.  Так не  годится вести
даже психушку,  на  которую  твои операции  смахивают  все больше и  больше.
Какого  черта  ты  болтаешься  в  Нью-Йорке?  Дело  надо  делать.  Когда  ты
подговорил меня на свой план...
     -- Гарри,  -- перебил Хоб,  -- я с удовольствием выслушаю все до конца,
но как-нибудь  в другой  раз.  Прямо сейчас мне надо сказать тебе две  вещи.
Слушаешь?
     --  Хоб,  возвращайся. У меня  есть  кое-что  важное для нас.  Когда ты
сможешь вернуться?
     --  Гарри,  может так  сложиться, что  вообще  никогда. В таком  случае
детективное агентство "Альтернатива" -- твое.  Бумаги  ты найдешь  в коробке
из-под  конфет  на  письменном  столе  у  меня  на   фазенде.   Надеюсь,  ты
позаботишься о Найджеле и Жан-Клоде.
     -- Хватит пороть горячку. Куда ты вляпался?
     -- Трудновато объяснить.  Начал с того, что пытался  найти одну  особу,
рассказать ей о работе и посадить в самолет.
     -- Пока что довольно прямолинейно, -- отметил Гарри.
     -- Я  везу  на Ибицу  кое-какие  деньги,  чтобы  наше  агентство  могло
стронуться с места.
     -- Отлично. Там почему же ты еще не здесь?
     --  Я  как раз  к  этому  подхожу.  Меня держат  в  плену на  складе  в
Нью-Йорке, на Рид-стрит, 232А. Усек?
     --  Ты  не шутишь, Хоб? Скажи  такое кто другой,  я  бы решил,  что это
шутка, но ты...
     -- Да  не шучу я,  положа  руку на сердце.  Мне  надо  говорить быстро,
Гарри. Меня оставили в  этой комнате с действующим телефоном, но я  не знаю,
много ли у меня времени в запасе до их возвращения.
     -- И что они сделают, когда вернутся?
     --  Если повезет, просто  изобьют так, что я останусь  калекой  на  всю
жизнь. Конечно,  может статься,  что  мне  не  удастся отделаться  настолько
легко.
     -- А что ты им сделал?
     -- Говорят, что я украл у них на миллион долларов товара.
     -- Так верни.
     --  Все  чуточку  сложнее.  Поверь,  если  бы  имелся  какой-то  способ
возместить, я бы ухватился за него обеими руками. Но у меня в руках его нет.
     -- А что у тебя в руках?
     -- Этот телефон. Больше ничего.
     -- Хоб, это происходит на самом деле, а?
     -- Проклятье, Гарри, это не шутка и не розыгрыш.
     --  Ладно.  Секундочку. Ладно.  Повтори-ка  сведения еще  раз. Где этот
склад?
     Хоб повторил.
     -- Хорошо,  -- проронил  Гарри. -- Пожалуй, сейчас не время выслушивать
всю историю. Просто постарайся как-нибудь продержаться.
     -- Что ты собираешься предпринять?
     -- Вот я как раз об этом и думаю. Трудновато принять решение, когда нас
разделяет три тысячи миль. Но, по-моему, у меня есть идея. Ты пленник в этом
складе, верно?
     -- Именно это я и пытаюсь сказать.
     -- Лады, у меня есть идея.
     -- Лады, -- повторил Хоб. Тут послышался лязг засова открываемой двери.
Хоб бросил в трубку: -- Все, пора. Гарри, спаси меня!
     Дал отбой,  убрал телефон в ящик и  встал,  чтобы встретить судьбу так,
как прожил жизнь развернув плечи и гордо скуля.


    ГЛАВА 30


     Дверь распахнулась. Вернулись Фрик и Фрак.
     -- Расслабься, -- сказал Фрак Фрику, -- об этом я позабочусь.
     И  внезапно  вырос перед Хобом. Ухмыляясь. Разминая мускулы. Предвкушая
удовольствие от перемалывания костей Хоба в мелкую серую труху. Медля, чтобы
мысленно  упиться  подробностями,  складывающимися  в  сказочное расчленение
столь  садистского  свойства,  что  о нем  можно  упоминать  лишь  намеками.
Впрочем,  Хоб его не  винил Ницше как-то раз сказал, что ненавидит слабаков,
считающих себя хорошими  только потому, что у них мягкие лапки. По отношению
к  Фраку лапки  Хоба  вполне мягки.  Естественно,  душой  он  был на стороне
проигравшего, потому что сам этим проигравшим и  являлся. Если  отвлечься от
личностей, нет никаких оснований  отдавать  предпочтение  его  интерпретации
перед  интерпретацией  Фрака. Но,  разумеется,  даже  у слабаков  с  мягкими
лапками бывают удачные дни.
     В этот отчаянный миг Хоб вспомнил о своем гуру -- невысоком бельгийце с
большой  головой  и  несообразными  усами,  учившем  Хоба  карате  и  прочим
искусствам. Происходило это в "Большом доджо" на Ибице, лишенном отопления и
кондиционирования, побеленном одноэтажном здании на обращенном к морю склоне
холма.  Занятия посещало человек  десять постоянных  учеников,  бивших лбами
кирпичи и беседовавших  на эзотерический  лад.  Еще было двое  подростков из
города, желавших научиться карате, чтобы участвовать в соревнованиях. Да еще
Хоб, пытавшийся  постичь  искусство,  призванное спасти  его  от  смерти или
мордобоя в избранной им профессии детектива.
     Он так и не ухватил сути. Ни в чем.
     После одного особенно изнурительного занятия на татами, убедившись, что
ему не  суждено  превзойти  белый  пояс  начинающего, Хоб поинтересовался  у
инструктора:
     -- А нет ли какого-нибудь боевого искусства, не требующего учебы?
     Гуру улыбнулся.
     --  Есть  чудеснейшее  из  искусств,  превосходящее  карате  и  айкидо,
превосходящее  нинджитсу  -- сан-ли,  искусство непредумышленного нападения.
Оно не требует учебы. Правду говоря, учеба вредит его результативности.
     -- Похоже, это мне подойдет, -- заметил Хоб.
     -- Чтобы воспользоваться им, сердце человека должно быть чисто, а разум
пуст.
     -- Мой разум всегда  пуст, но чистое сердце... Тогда я за бортом. Разве
что взамен сгодится наивность.
     -- Ты не  понял,  что я  имею в виду  под чистотой. Это не оценка твоей
жизни.  Речь  идет лишь  о твоем  состоянии  в  момент действия. Чистота  --
отсутствие идеи первенства.
     -- То есть?
     -- То  есть: "я сумел  то, я  сумел это". Как  только у  тебя возникает
подобная мысль, спонтанность действий исчезает,  а с ней  и  твое искусство.
Тебе остается лишь бесполезный жест  эго.  Когда вступаешь в поединок,  твой
противник может потерпеть поражение, но не от тебя.
     -- Я запомню, -- сказал Хоб.
     Фрак наступал. Хоб прищурился; уж лучше не смотреть. Тело его оцепенело
в  явно неуклюжей позе,  предвещающей  приближение сан-ли.  Фрик  надвигался
слева, Фрак -- прямо. Его фигура, освещенная сзади лампочкой, покачивающейся
на конце провода  в белой  пластиковой  изоляции,  отбросила тень на Хоба за
долю секунды до появления самого противника. Тем временем Фрик, ссутулившись
и  подогнув  колени,  чтобы  уменьшить  свой  и без  того ничтожный рост  --
отброшенная в сторону тень стала куда выше владельца, -- семенил к Хобу, как
громадный паук, куда  более  грозный  в  нападении  благодаря своей  внешней
никчемности.
     И  в этот критический момент  тело  Хоба  отключилось от его  рассудка.
Голова  с плавным изяществом  дернулась  сама  по  себе, позволив похожей на
окорок ручище Фрака безвредно просвистеть в  доле дюйма от виска Хоба. В тот
же миг нога Хоба  коротко, экономно сместилась,  Фрик пронесся мимо,  крепко
врезался в стену  и  сполз по ней с ошеломленным  выражением  на лице, будто
злобный карлик, порожденный упырем.
     Конечно,  Хоб заметил это лишь уголком  глаза, потому  что его внимание
было  поглощено  более  крупным и  грозным  Фраком.  Небольшое  перемещение,
прекрасно  устранившее  Хоба  с дороги  Фрика,  никак  не  повлияло  на  его
местоположение  прямо   по   курсу   сокрушительного  натиска   Фрака.   Для
последующего  маневра  роль  играл  только  момент  маневра,  который  будет
санкционирован в доджо  будущего, но  в наши дни не слыхан и  не  видан: Хоб
выставил локоть,  позволив Фраку  напороться на  него носом  и остановиться,
словно налетев на стену.
     В  этот  миг,  прекрасно восстановив равновесие, Хоб  в  мощном  прыжке
налетел на тяжеловесного, но на секунду  притихшего Фрака, врезавшись плечом
в кадык громилы. Фрак дважды  моргнул,  вытаращив глаза,  будто  голубоватые
яйца вкрутую, и грудой рухнул на пол на манер какого-нибудь бронтозавра, чей
крошечный мозг вышибла пуля  охотника из будущего, вооруженного  слонобойной
винтовкой и неутоленной жаждой крупной дичи.
     Хоб отступил  на  шаг.  Губы его  сами  собой  растянулись  в  ликующей
ухмылке. Враги повержены и обездвижены.
     -- Я сумел! -- воскликнул он.
     И  тут,  конечно  же,  искусство  сан-ли  покинуло его.  Восторг  перед
собственным умом, неизбежная идея  первенства притупили  его  чувства. Он не
слышал звука  шагов позади, но позднее, в минуту сухой  ретроспекции, понял,
что по логике вещей этих звуков не могло не быть, поскольку они обязаны были
сопровождать  продвижение  того,  кто  подобрался  достаточно  близко, чтобы
ударить его по затылку.
     Без натяжки можно сказать, что перед глазами Хоба  вспыхнули звезды. Он
обнаружил,  что  лежит  на бетонном полу, а рука его  тянется  к  блестящему
черному  предмету,  лежащему  в  удобной  близости,  но так  и не сыгравшему
спасительной  роли, потому что он оказался всего-навсего  галошей, да притом
стоптанной. Авроре  легко  было  говорить  об этом позже, когда неприятности
остались позади. Но  откуда Хобу было знать  в тот  миг,  что это  резиновая
галоша, а не резиновая дубинка? А если на то пошло, откуда ему  было знать о
том, что было очевидно для нее с момента  возвращения с  пистолетом в руках:
что доносящийся сверху скрежет сулит кому-то беду Потому что  под стропилами
висел бункер,  набитый чугунными чушками, одна из которых пролетела не далее
фута  от  Хоба, а другая,  отскочив от гнилой  балки,  врезалась во Фрака  с
изрядной  силой,  напомнив обладателю  одутловатой физиономии,  что  котлету
можно получить и без хлеба.
     Хоб понял,  что  сие  вывело упомянутого мокрушника из боевых действий,
ППП -- пришел полный писец, как говаривали в Радужном  дивизионе, и вынудило
Фрика,  оставшегося  соло,  мгновенно  изменить  план  операции.  Худосочный
мокрушник  в длинном черном  пальто, смахивающий на усеченную версию Уильяма
Барроуза, наполненную ядовитым зеленоватым желе, пощечиной  привел напарника
в  чувство,  после  чего  оба  уставились на Аврору,  целившуюся  в  них  из
"люгера".
     -- Хоб, возьми пистолет, -- распорядилась она.
     Хоб  послушался,  не  преминув  отметить, что оружие вроде бы  снято  с
предохранителя и вполне готово к стрельбе.
     Затем  оба мокрушника  вскарабкались на ноги  и  побежали -- громадный,
колышущийся Фрак,  несущийся  довольно быстро  для толстяка  с  миниатюрными
ножками  танцора,  и  семенящий  рядом  Фрик,  ядовитый  человечек-паук.   В
мгновение ока они растворились в сумраке склада.
     Хоб  и  Аврора  остались  одни,  а вокруг  царило безмолвие, не  считая
стрекота мотоцикла, несущегося вниз по улице.
     Вел его невысокий мужчина в обширной кожаной куртке,  лысый и лопоухий.
Спешившись, он поставил мотоцикл на подножку, заглушил мотор и осведомился:
     -- Хоб Дракониан?
     -- Собственной персоной, -- подтвердил Хоб.
     --  Хорошо.  Гарри Хэм  позвонил  мне.  Сказал, что  стряслась  беда. Я
приехал сюда из Квинса на своем "Би-Эс-Эй". Что за беда?
     -- Она  уже  позади, -- промолвил  Хоб. --  Вы  опоздали Но  все  равно
спасибо.


    ГЛАВА 31


     В кабинете Фошона на Ки-де-Уверев в Париже зазвонил телефон.
     --  Фошон,  --  сказал  старший  инспектор  Радон,  --  мне  звонят  из
Нью-Йорка.  Мистер Эмилио Вазари, спецагент отряда по борьбе  с наркотиками.
Инспектор, я  уже говорил  с начальником  бюро Паскино,  и тот  рекомендовал
оказать всяческую поддержку. Приставил к  работе с мсье Вазари  вас,  потому
что вы говорите по-английски.
     -- Да, я немного говорю, -- подтвердил Фошон.
     -- Переключаю его на вас.
     Фошон  подождал.  В  трубке  раздался  щелчок,  потом  прозвучал  голос
американца:
     -- Это Эмилио Вазари.
     -- В чем проблема, спецагент? -- осведомился Фошон.
     -- Перехожу  прямо  к  делу.  Завтра утром  рейсом "Эр  Франс"  в Париж
прилетает женщина. У нас имеются основания полагать, что либо она, либо, что
более  вероятно, ее спутник, американец,  провезут  в своем  багаже  большую
партию кокаина.
     --  Весьма  неразумно  с  их  стороны,  --  отозвался  Фошон.  --  Хотя
таможенники  в  аэропорту  частенько зевают.  И  все  же  мы  можем об  этом
позаботиться. Если  желаете, я позвоню своему коллеге суперинтенданту Гарпно
в таможню де  Голля, а он заставит  своих  людей  провести  досмотр с особой
тщательностью и арестовать преступников, если ваша информация подтвердится.
     -- Нет, как раз этого я и не желаю, -- возразил Эмилио
     -- Не желаете?
     -- Решительно нет. Меня не интересует арест  какого-то ходока, то  есть
курьера. Я  уверен, что эти люди занимаются всего лишь доставкой. Мне  нужен
тот, кому они доставят груз.
     -- И вам известно, кто это?
     -- Строго между нами?
     -- О да. Я осознаю, что пока не видел улик.
     -- Мы полагаем,  что  груз будет  доставлен мистеру  Максу Розену.  Это
агент по моделям, в настоящее время прибывший в Париж  по  делу.  У  нас уже
есть  пара зацепок по делу  мистера Розена. Он оплачивает перелет этих двоих
из собственного кармана. Они отправляются  из его апартаментов. Хотя  у  нас
нет прямых  улик, я  уверен, что  мистер Розен собирается  организовать сбыт
наркотиков.
     -- Возможно, вы  правы, -- согласился Фошон.  -- Этим делом определенно
стоит заняться.
     --  Да,  но  скажите-ка мне  вот  что,  старший  инспектор.  Вы  можете
пропустить этих людей через таможню, а  потом  сесть им  на  хвост, чтобы мы
знали, куда они отправились из аэропорта?
     -- А когда мы доберемся до  источника, когда они вручат подразумеваемый
кокаин мистеру Розену -- или кому-то еще, -- тогда-то арестовывать?
     -- Нет, я только хочу,  чтобы вы проследили за  ними,  узнали, кому они
доставят груз. Я хочу сам взять их с поличным.  Я  разрабатываю это дело уже
почти два года.
     -- Понимаю ваши чувства, -- промолвил Фошон. -- С  радостью встречу вас
по  приезде.  Вы еще  не  бывали в  Париже?  У вас  есть  адрес полицейского
управления? Хорошо. Скажите мне номер рейса и фамилии.
     -- "Эр Франс", рейс триста сорок два,  прибывает послезавтра в двадцать
два тридцать.
     Фошон нацарапал цифры в блокноте.
     -- И фамилии.
     -- Аврора Санчес. И мужчина -- Хоб Дракониан.
     -- Прошу прощения? -- приподнял бровь Фошон
     -- Дракониан. Продиктовать по буквам?
     -- Нет нужды, -- отозвался Фошон. -- Я прекрасно знаю, как это пишется.
     Позже, сидя в одиночестве за письменным столом, Фошон гадал, с чего это
Хоб взялся за такое дело. Инспектору казалось, что при предыдущем знакомстве
с Хобом по поводу  пропавших виндсерферов у  него сложилось  довольно четкое
представление  о  его характере. Пусть он человек нескладный, но  ни  в коем
случае не преступник.
     Чем  больше  Фошон об этом  раздумывал,  тем сильнее  тревожился.  Этот
бестолковый американец пришелся  ему  по душе. В характере Хоба  угадывается
простодушие, которое не  могут скрыть никакие потуги казаться крутым парнем.
Так что лее стряслось?
     Поломав голову еще  пару  минут, Фошон решил попытаться выяснить, что к
чему. Позвонил другу и деловому партнеру
     Хоба  Найджелу Уитону и попросил заглянуть в полицейское управление для
беседы. Найджел с непревзойденным апломбом заявил, что будет польщен.


    ГЛАВА 32


     Найджел  явился  через  полчаса, одетый в  старый, но  очень  изысканно
скроенный  костюм  от  одного из знаменитых британских  мужских  модельеров.
Борода его была недавно  причесана, а буйные  золотисто-рыжие  кудри кое-как
приглажены. Войдя, Найджел уселся на деревянный стул с прямой спинкой  лицом
к столу Фошона.
     -- Кофе? -- предложил инспектор  и,  не  дожидаясь  ответа,  надавил на
кнопку звонка.  Как только новичок Сосьер  просунул  голову в  дверь,  Фошон
отправил его в ближайший ресторанчик за кофе и круассанами.
     --  Это  будет  славно,  --  одобрил  Найджел  -- Вы недурно выглядите,
инспектор.
     -- Внешность обманчива Недавно  у  меня был.. как вы это называете?  --
Фошон  указал  на живот  -- Une crise  de  foie  <Приступ  печеночной колики
(фр.)>.
     -- Печень  болела,  --  подсказал  Найджел.  --  Знаменитая французская
печень
     -- Да. Точно.
     -- Прискорбно слышать Могу ли я вам чем-то помочь, инспектор?
     -- О,  нет-нет! Просто  время  от  времени  у  меня  возникает  желание
поболтать  с  друзьями.  Скажите-ка,  Найджел,  вы   в  последнее  время  не
поддерживали связь с Хобом?
     --  Говорил  с  ним всего пару часов  назад.  Он сегодня возвращается в
Париж, как вам, конечно, уже известно.
     Фошон кивнул.

     --  У него все в порядке? Нет ли у него в последние дни каких-то особых
забот?
     Поглядев на него,  Найджел мысленно опробовал несколько ложных версий и
в конце концов решил сказать правду. Судя по всему, инспектору и так уже все
известно.
     -- У Хоба имеется недвижимость на Ибице, как там говорят,  фазенда. Дом
и  несколько  гектаров  земли.  Внезапно  выяснилось,  что  срок  уплаты  по
закладной вот-вот  настанет.  Хоб  пытается раздобыть деньги, чтобы оплатить
ее.
     -- Ему что, поставили какой-то крайний срок?
     -- Боюсь, весьма строгий. Пятнадцатое июля.
     -- А если Хоб не достанет денег?
     -- Тогда он неизбежно лишится дома.
     -- А она много для него значит, эта фазенда?
     -- Боюсь, что так.
     -- Но почему? -- поинтересовался Фошон. -- Насколько я  понимаю,  Ибица
-- всего лишь  дешевая курортная зона. Этакий грошовый Майами-Бич в  Европе,
nest-ce pas?
     -- Весьма вероятно, инспектор, --  согласился  Найджел.  -- Однако  для
некоторых, особенно  из  числа перебравшихся туда в шестидесятые годы, Ибица
представляет собой нечто совершенно иное.
     -- Иное? Что же?
     -- Для многих она олицетворяет ритуал обращения.
     -- Пожалуйста, растолкуйте мне, что такое ритуал обращения.
     Поразмыслив пару секунд, Найджел поведал:
     -- В англосаксонских странах всякому известно, для чего компания мужчин
собирается  вместе  и  целый  вечер колотит  в  барабаны. Это как  бы ритуал
обращения. Они хотят принадлежать к некой общности.
     Как и многие  англосаксонские  обычаи, эта  традиция  показалась Фошону
почти непостижимой, но он все равно кивнул.
     --  Мы  можем  заключить,  что  они  не  нашли никакой  общности, чтобы
принадлежать  к  ней,  потому что если бы нашли, то уже принадлежали  бы, --
продолжал Найджел. -- Поскольку они ее не нашли, то выражают веру в то,  что
она где-то существует. Что есть некое деяние, заслуживающее свершения. Нечто
такое,  за что имеет  смысл бороться. Ради чего стоит жить. Для них владение
небольшим наделом  земли на Ибице -- часть этой  мечты.  Как говорится, я не
перекати-поле без роду и племени. У меня есть корни.
     -- Любопытно, -- заметил  Фошон.  -- И  вы полагаете,  что этот  анализ
касается и Хоба?
     Найджел пояснил, что людям вроде Хоба стоит  немалых сил выяснить, ради
чего стоит жить. Дом. Мать. Родина Вот краткий типовой список. Для многих, в
том числе и для Хоба, все эти понятия лишены смысла. На самом деле Хоб любит
только Ибицу Притом не сам остров, а свою мечту о нем.
     Далее   Найджел  растолковал,   что  остров  мечты  существует  лишь  в
платоническом виде, но именно  его Хоб и  любит. Для него  Ибица --  золотая
мечта о вечной юности, лучшей  жизни,  личный кусочек утопии. Не  идеальной,
нет, но уже сами ее недостатки наделяют ее правдоподобием.
     Дать  более  толковое  объяснение  Найджел не  смог  бы, и  Фошон решил
удовлетвориться имеющимся. Когда принесли кофе, они еще немного поболтали об
упадке Парижа. На эту тему всегда можно говорить без опаски.
     Эмиль-Мари  Батист  Фошон  родился  в  Кань-сюр-Мер.  Отец  его  служил
полковником-кавалеристом  во  Французском  Иностранном   Легионе.  В  период
формирования личности  Эмиля семья  почти не виделась с Жан-Филлипом-Огюстом
Фошоном. В те годы полковник обретался по большей части  в Сиди-бель-Аббе  в
Алжире, где заправлял квартирмейским складом. Мать Фошона Корин была младшей
из сестер Лаба из  Грасса  -- города, славящегося парфюмерией. Первые десять
лет  Фошон   прожил  в  Кань-сюр-Мер.  После  ухода  отца  на  пенсию  семья
перебралась в Лилль, где полковник Фошон устроился работать директором Эколь
Суперьор. Там, не считая периодов отдыха в родовом  доме  в Нормандии, Фошон
прожил  до самого  поступления в Парижский  политехнический. По окончании он
отбыл  положенный срок в армии, где сначала  погостил в Тонкине  в  качестве
охранника французской миссии, а после служил во французской военной полиции.
К тому моменту сердце Фошона уже было отдано  полицейской и военной  службе.
Вскоре после демобилизации  он вступил в парижскую жандармерию и, постепенно
поднимаясь по службе, дошел до старшего инспектора.
     Жил он  в большой квартире на рю  де  Токювиль  в Шестнадцатом  округе,
всего  в квартале от Эколь дез Афэр де Пари. Его жена Марьель -- полненькая,
уютная женщина с веселым взглядом черных глаз, отдающая предпочтение светлым
кисейным платьям, бесплодная из-за какого-то врожденного дефекта -- изливала
свои нерастраченные материнские чувства на одноглазого рыжего кота по кличке
Тюсон и возделывала небольшой, но пышный огородик, выращивая овощи в горшках
на крыше  дома. Унаследовав два  небольших  виноградника близ Вильнев-сюр-Ло
под  Гиенью,  она  сдала  их в аренду местным земледельцам.  Доход с аренды,
пусть и  небольшой,  оказался полезным дополнением  к зарплате  французского
инспектора полиции.
     Эмиль  Фошон  каждое  утро  просыпается  в  7.00,  в  том  числе  и  по
воскресеньям, хотя любит порой поваляться в постели.  Как правило, когда  он
открывает  глаза,  комнату наполняет студеный  ясный  белый свет:  логичный,
прозрачный,  прохладный  французский  рассвет.  Фошон  встает,  стараясь  не
разбудить Марьель,  поднимающуюся вскоре  после  его  ухода,  чтобы заняться
собственными  повседневными   делами.  Сюда   входит   посещение  полудюжины
магазинчиков  на узкой  улочке  по соседству,  три часа работы  в неделю для
Красного Креста и так далее.
     Работа заставляет Фошона  удаляться от собственной квартиры -- на метро
он добирается до Пятого  округа  в управление  полиции  на  площади  Малерб.
Здание  полиции  --  неприглядная  гранитная коробка  с  несколько  нелепыми
мраморными  колоннами  --  занимает  целый  квартал.  Оно  спроектировано  и
построено в 1872 году архитектором Герце. Внутри  -- бесчисленные  конторы и
коридоры,  ярус  за  ярусом  связанные  лестницами,  установленными  в самых
неожиданных местах. Во время нацистской оккупации интерьер здания был спешно
перепланирован под  нужды нового  Министерства  рудников  и гаваней  Сены  и
Луары. Десятки больших  контор  преобразовали  в сотни крохотных. И когда  в
1947  году  здание  передали  под   управление  полиции,  обнаружилось,  что
бесчисленных  кабинетиков  и  клетушек  ничуть  не  больше,  чем  нужно  для
бюрократического  аппарата,  для инфраструктуры, для  постоянных кадров, под
архивы и прочая и прочая.
     Обязанности  детектива  спецподразделения, каковым  Фошон  является  на
самом деле, могут забросить его  в любую  точку Парижа  и  даже в  любой  из
крупных городов Франции. Французы попустительствуют  своим чиновникам в этом
отношении, хотя  любые  необычные  действия  и, главное,  необычные растраты
должны быть  после  обоснованы.  Специальные  офицеры  вроде Фошона  обязаны
видеть всю картину  в целом, расследуя  не  столько отдельные  преступления,
сколько  постоянно видоизменяющиеся хвори общественного организма. Они вовсе
не  должны  выезжать  на  расследование:  они  изучают,   где  и  при  каких
обстоятельствах   могло   произойти  злодеяние.   Их  работа  --  улавливать
переменчивые   тенденции  преступности.  Эти   инспектора  спецподразделения
объявляются  в снобском баре "Клозери де Лила" и вульгарном  развлекательном
заведении "Ля Канебьер". Инспектора  спецподразделения можно узреть у канала
Сен-Мартен,  где он  сидит,  скажем, покуривая трубку  или щелкая  арахис  и
швыряя скорлупки в радужную от нефти воду. Или, к примеру, его можно увидеть
заказывающим  тунисский  сандвич  в одном  из  маленьких  кафе  на  бульваре
Сен-Мишель  или  шагающим в  глубокой задумчивости  по  Иноземному  кварталу
кладбища Пер-Лашез, где он, наверное, приобщается к Дюпену, своему духовному
праотцу,  -- разумеется, того здесь  вовсе не хоронили, ведь он никогда и не
жил на свете, а если и жил, то лишь в фигуральном смысле, что делает его еще
более реальным.
     Инспектор  Фошон  не был  бы человеком, если бы не пользовался свободой
передвижения  по  городу,  чтобы  пить  кофе  в  любимом кафе и  питаться  в
заведениях,  пришедшихся  ему  по  Душе.  Для  парижанина  выбор  ресторана,
достойного  регулярного  посещения,  -- и серьезный вопрос,  и  своего  рода
развлечение И дело тут вовсе не в  хорошей  кухне. Конечно, в ресторане, где
ты стал завсегдатаем, должны  подаваться приличные блюда,  поскольку  в один
прекрасный день у тебя  может возникнуть  желание пригласить сюда начальника
или возлюбленную. Но пять раз в неделю завтракать деликатесами не станешь --
разве  что  это  твое единственное занятие. Фошон  упростил свои запросы  до
предела, стремясь изо дня в день употреблять на второй завтрак исключительно
омлет.   В   Париже,   где   омлет  --   одно   из   величайших   достижений
экспресс-кулинарии, добиться этого весьма легко. Хрустящий, золотистый, быть
может, чуточку  пригоревший по краям, поблескивающий капельками  растаявшего
масла,  с малой толикой расплавившегося швейцарского сыра сверху или чуточку
жареного  картофеля и  кусочком  бекона...  Словом,  сами видите,  какие тут
открываются  возможности.  Фошон  видел  их  ежедневно в  "Омлет  д'Сибари",
омлетной на десять  посетителей на рю де Расин, чуть севернее перекрестка рю
де Риволи  и  Севастопольского  бульвара. Там он ел  охотнее  всего.  А  еще
удобнее, что  порой это  заведение чуточку  сближало его с преступным миром,
давая прекрасное оправдание ежедневным посещениям.
     По крайней  мере,  в  одном  отношении  Фошон  не походил на  типичного
французского  инспектора полиции. Остальные  представители его касты спешили
чуть ли ни каждый  день,  пешком, украдкой из-за  смехотворности ситуации, к
одному  ответвлению от  рю Сен-Жермен (кстати поименованной в честь великого
мистика  графа Сен-Жермена,  в середине XVIII  века  выигравшего ряд дуэлей,
потому  что было  обнаружено, что  он --  женщина  и исключительно одаренный
мистик). Фошон направлялся в этот тупик, но  на  полпути подходил  к  двери,
неряшливо выкрашенной блекло-голубой краской,  с металлической ручкой. Дверь
никогда  не  запиралась. Фошон открывал  ее  и  поднимался по двум  коротким
лестничным маршам. Звонил в звонок, подвешенный на шнурке в дальнем конце, и
ждал  с  угрюмым,  непроницаемым  лицом,  часто покуривая  "Галуаз", а порой
нетерпеливо притопывая ногой.
     Покинув заведение с  голубой дверью, Фошон возвращался на работу, и его
повседневные поступки становились  более предсказуемыми.  Он шел в  "Ля  Пти
Кревис" на  рю  Руаяль,  чтобы  отведать чаю по-английски и переждать первый
наплыв  вечернего часа  "пик",  когда вокруг некоторое  время  бурлят потоки
людей, одновременно стремящихся к  центру и в пригороды. Затем ехал на метро
домой до "Ле Гренуаль", по пути останавливался у киоска на углу своей улицы,
чтобы  купить одну  из  скрученных  сигарок,  пропитанных  ромом, которые  в
середине XIX века скручивали на  Мартинике каторжники и которые национальный
табачный  картель  "Режи  Франсез"  откупил  в  1953 году,  назвав  "Ле  Пти
Кюрльен". Прятал сигарку в нагрудный  карман, чтобы выкурить ее после обеда.
И поднимался в свою квартиру, где мадам  Фошон уже накрыла стол  к  обеду --
как  правило, не жалея телятины  и скупясь  на овощи.  Далее Фошоны  вечером
смотрели  телевизор.  Заметки  касательно того, какие передачи они смотрели,
где-то  затерялись,  но поскольку  во  Франции всего два канала,  а передачи
похожи  одна на другую, как горошины в  стручке,  это не играет ни  малейшей
роли. Одним  словом, они смотрели  нечто просвещенное,  насыщенное чистотой,
чуточку сдобренное иронией и ужасно скучное, на лад девятнадцатого столетия.
     А  затем в  постель.  Постель --  вот уж воистину  неизбежный итог всех
наших  дней, ведь большинство из нас --  и те, кто спит  на открытом воздухе
под мостами,  и те, кто почивает в роскошных  особняках, -- связаны одной  и
той  же  цикличной необходимостью  еженощно отбывать в  путешествие, которое
Бодлер назвал зловещим приключением.
     В  спальне Фошонов приятно  пахло лавандой  и пачулями. Сон  закругляет
сутки, укутывает  нас в покрывало забвения, чтобы мы могли позабыть  дневные
заботы, невинный день, неузнаваемо преобразившийся в греховную ночь. И порой
во  тьме мы  поворачиваемся чуточку  дальше,  нежели обычно,  натыкаемся  на
знакомое бедро и шепчем:
     -- Ты спишь?
     И слышим желанный ответ:
     - Нет.


    ГЛАВА 33


     Наконец-то наступила  пора покинуть Нью-Йорк. Хоб  и Аврора  сидели  на
заднем сиденье лимузина, а Келли -- на переднем, за рулем. Маленькие часы на
приборном щитке показывали 5.45 утра. Машин на дороге было немного. По земле
стлался легкий туман, наползающий с Атлантического океана.
     Хоб  мысленно  пребывал  далеко-далеко, на  Ибице.  Его разум  полнился
обрывочными  видениями  тамошних  людей   и  мест:   вид  моря  со  скалы  в
Са-Коместилья, хмуро-радостное лицо  Гарри Хэма, печальная  красота Марии, с
вклинивающимися в эти  видения образами ярко разодетых хиппи на еженедельном
базаре в  Пунта-Араби.  Красной нитью через  все  это  проходило натуральное
видение Авроры, молча сидящей рядом, а ее  точеный  профиль время от времени
очерчивался мерцающими огнями  панорамы города, открывающейся со скоростного
шоссе Ван-Вик.
     А поверх всего  этого голос Келли,  повествующий о том, как славно было
жить  в  Манхэттене  до   комиссии  Кнаппа,  в  чьих  предубежденных  глазах
общепринятая  полицейская   практика  вдруг  обратилась   в  акты  вопиющего
злодейства, и  весь личный состав полиции  должен был пройти переаттестацию,
отрицая то, что делал так долго. Конечно,  кто-то должен был погореть за эти
делишки,  и козлом  отпущения выбрали Келли,  человека  прямого и  цельного,
никогда не стучавшего на товарищей,  даже ради  спасения  собственной шкуры,
Келли, чьи  годы на боевом посту вылетели  в трубу, когда крючкотворы Кнаппа
выперли его с работы в жестокий мир и пришлось искать новую  синекуру взамен
старой.  Рассказ  Келли  был  сдобрен  вереницей  апелляций  к  человеческим
чувствам  вроде  -  "Разумеете, о  чем я?",  "Слышали, чего  я говорю?",  "В
смысле, что мне еще оставалось"?" и тому подобных
     Аврора  оделась в чудесно скроенный  синий  дорожный костюм,  туфли  на
среднем каблуке  и  прихватила  большую  сумку через плечо  из патентованной
кожи.  На Хобе были его обычные  джинсы, теннисные туфли,  желтая футболка с
выписанной черными буквами Буддагосой, а поверх -- темно-коричневый твидовый
пиджак с кожаными заплатами на локтях, призванными продемонстрировать  всему
миру то общее, что объединяет писателей планеты Земля.
     У международной  секции  аэропорта Кеннеди Келли припарковался  рядом с
вереницей машин, стоящих у обочины, и понес чемоданы в  здание Сонный  клерк
за стойкой "Эр Франс" проштамповал их билеты, бросил взгляд в паспорта и дал
входные талоны
     --  До  свиданьица,  --  сказал  Келли,  покидая   их  у  рентгеновских
аппаратов. Аппараты они прошли без инцидентов и проследовали через остальные
системы безопасности в зал  вылета. Здесь  Хоб едва  успел пробежать глазами
первую  полосу  "Нью-Йорк  Тайме",  пока  Аврора  обдумывала  седьмую  главу
джебрановского "Пророка" <Знаменитый роман  "Пророк" американского живописца
и  писателя Халила  Джебрана,  сирийца  по  происхождению,  в  котором  ярко
описывается  философия  духовного спасения посредством любви>, как  объявили
посадку. Они пристегнули ремни, и вскоре самолет взмыл в воздух.
     В   вынужденной  близости  самолета,   под  тусклыми   лампочками,  под
вкрадчивые   голоса   стюардесс,  разносящих  напитки,  под  трепетный  гул,
прошивающий тебя насквозь, становящийся частью тебя и заставляющий поверить,
что ты пребываешь во времени,  отстоящем  от остальных  времен, вневременном
времени, вневременной атмосфере близости, Хоб  и Аврора неминуемо вступили в
беседу, становившуюся  все непринужденнее благодаря  вспыхнувшей между  ними
симпатии, неосознанной и оттого еще более сильной.
     Аврора первая рассказала о своей  жизни, как она родилась  и выросла на
острове  Сан-Исидро у Атлантического побережья Южной Америки, неподалеку  от
Арубы и Кюрасао.
     -- Это маленький  тропический остров, очень милый,  очень дружелюбный и
-- как бы получше выразиться? -- очень безнадежный.
     Ее мать  Фаэнс  была  учительницей начальной школы и возлагала  большие
надежды на  детей  -- очаровательную  малышку  Аврору  и аккуратиста Калеба,
родившегося  на  четыре  года  раньше сестры.  Аврора выросла  на острове, в
обстановке  пасторальной бедности, одинаковой  по всему миру, без отца -- то
ли сбежавшего,  то ли безвестно умершего, никто толком не знает,  --  но под
заботливой опекой многочисленных тетушек и дядюшек. Скоро она стала высокой,
стройной, миловидной, светлокожей девушкой, в четырнадцать  лет  снимавшейся
для островной газеты, а  в шестнадцать победившей  на конкурсе красоты Малых
Антильских островов и получившей бесплатную поездку в Майами
     Там  она  без  особого  труда  нашла работу  фотомодели.  Но обстановка
пришлась ей не по нраву. Переняв американский идеал, она стала сама выбирать
друзей, отсеивая  тех, кто ей  не нравился.  Тянулась к культуре,  о которой
читала   в   школе.  В  Майами   культура   сводилась  к  латиноамериканским
танцевальным   ансамблям   и  центральноамериканским  поэтам.  Музыка   была
великолепна,  но поэты  оказались не  на высоте.  В  итоге любовной  истории
отправилась в Нью-Йорк.
     -- Нашла работу.  Познакомилась  кое с какими людьми. Встретила  Макса.
Это произошло года два назад. И вот я здесь.
     Теперь подошла очередь жизнеописания Хоба, и он вкратце осветил узловые
события. Вырос в небольшом поселке в Нью-Джерси. Отец был страховым агентом,
мать  --  библиотекаршей.  Окончил  высшую  школу,  служил  в  Корее,  после
демобилизации поступил в Нью-Йоркский университет.  Вскоре после окончания с
расплывчатым  дипломом   неоперившегося   юнца,   не  знающего,   чем  хочет
заниматься,  отправился  в  Европу.  Но  когда  ступил   на  Ибицу,  картина
прояснилась.  Край  его  мечтаний.  Следующие  пятнадцать  лет  провел там и
мотался по Европе.
     И,  конечно,  фазенда.  На  этом предмете  он задержался,  рассказал  о
проблемах с платежом, расписал ее многочисленные достоинства.
     -- Должно быть, чудесно так любить хоть что-то, -- заметила Аврора.
     -- О, это не совсем любовь, -- возразил Хоб и тут же подвергся жесткому
нажиму с требованием объясниться.  --  Ну, я имел в  виду, да, я  люблю  это
место,  но не  потому,  что оно  так притягательно, а потому,  что  это дом,
родина.
     -- Мы в чем-то похожи, -- промолвила Аврора.  -- Вы избрали собственную
родину. А я свою еще не нашла.
     На  этой высокой  ноте они  перешли на  "ты" и  обменялись  адресами  и
номерами парижских  телефонов.  Потом  было кино, потом  завтрак,  потом еще
кино, потом тихий час, а потом объявили:
     --   Пожалуйста,   пристегните  ремни.  Через  десять   минут   самолет
приземляется в аэропорту де Голля.


    ГЛАВА 34


     Они  сонно  проковыляли  в  аэропорт -- было  уже  22.34  по парижскому
времени, -- прошли через  иммиграционную службу, затем таможенник махнул им,
чтобы не задерживались. В просторном зале за таможней толпились встречающие.
     -- В том числе люди с табличками.  Одна из них гласила:  "Хоб Дракониан
-- Аврора Санчес". Они подошли к человеку с табличкой. На нем была шоферская
фуражка,  но  вместо  традиционного  темно-синего  костюма  профессиональных
водителей -- бежевый.  Чуть  за двадцать,  черные курчавые  волосы, на щеках
густая  щетина, усы торчком. На щеке большая родинка, да вдобавок с  верхней
губой  JLJO-TO  не в порядке --  похоже, скверно сшитая  заячья  губа. То ли
араб, то ли уличный апаш откуда-то из южной Европы.
     -- А где мистер Розен? -- спросила Аврора, озираясь.
     -- У себя в отеле.
     -- Почему он не приехал встретить нас? -- не унималась Аврора.
     -- Про это я ничего не знаю. -- В голосе шофера сквозил арабский акцент
Магриба. --  Они  в  агентстве  просто велели мне  вас  забрать.  --  И куда
отвезти?
     -- В отель мистера Розена. Или куда  вы  сами  захотите. --  Это в духе
Макса,  -- заметила  Аврора.  -- Сам  не  показывается. Зато  всегда  машину
присылает,  и то ладно.  Вслед за  шофером  они вышли из  центральных дверей
аэропорта. Автомобиль -- довольно потрепанный "Мерседес" не первой молодости
--  стоял  у  тротуара. Хоб  вспомнил, как Келли  встречал  его  в  Портовой
администрации. Похоже,  профессиональные водители могут  припарковать машину
где только пожелают.
     На переднем пассажирском  сиденье находился еще один  человек, помоложе
шофера, смуглый, усатый, облаченный в темный бесформенный костюм.
     -- Это мой кузен Али, -- пояснил шофер. -- А я Халил. Энергично кивнув,
Али  выбрался из лимузина,  подхватил чемоданы и уложил их в багажник. Потом
что-то быстро, заискивающе проговорил по-арабски.
     --  Он надеется, что вы будете  не против, если он  останется здесь, --
пояснил Халил.  -- Он  любит слушать радио.  Он только  что  приехал сюда из
Таманрассета. -- Халил закатил глаза, чтобы показать, что Али  то ли темный,
то ли слабоумный, то  ли, как порой бывает, и то и другое сразу. Все четверо
уселись в "Мерседес" и скоро уже мчались по шоссе в сторону Парижа.


    ГЛАВА 35


     Недавно  пробило  одиннадцать.  Хоб  следил,  как  наплывают   знакомые
дорожные знаки, указывающие  направление  на  различные  пункты  назначения,
среди  которых Париж  -- самый видный. На шоссе царило оживленное  движение,
изрядную часть транспортного потока составляли грузовики дальнего следования
из  Бельгии  и  Голландии.  Сидевшие  впереди  Халил и Али хранили молчание,
наблюдая за дорогой.  Из приемника шелестела арабская музыка. Откинув голову
на  спинку сиденья, Аврора  прикрыла  глаза. Машина гипнотически скользила в
коконе  быстрого  потока  дорожного  движения.   Успокоительное  покачивание
убаюкало  Хоба,  и внезапный  стремительный  рывок  "Мерседеса" вперед  стал
полнейшей неожиданностью.
     Хоба вдавило в сиденье. Не без труда сев прямо, он спросил:
     -- В чем дело?
     Аврора   охнула.    Али,   обернувшись    с   пассажирского    сиденья,
продемонстрировал небольшой вороненый  автомат, нацеленный не совсем на них,
но  и  не  совсем  в  сторону.  Они  будто  стали  участниками  театрального
представления,  ситуация  двусмысленная  и,  судя по  всему,  склоняющаяся в
зловещую сторону.
     --  Спокойно, --  с акцентом  по-английски  выговорил Али. --  Мы имеем
компания.
     Заметив уголком  глаза что-то цветное, Хоб обернулся и  увидел ярдах  в
тридцати позади красно-синюю мигалку полицейской машины. Секунду-другую  его
рассудок просто отказывался принять вытекающие отсюда выводы.
     -- Притормозите, -- раздраженно бросил Хоб.
     Халил  продолжал  разгоняться,  затем  резко  вывернул баранку  вправо.
Машина метнулась по выездной эстакаде, ведущей на бульвар Обервильер. Шедший
позади  полицейский автомобиль резко  затормозил  и, грохнувшись  о  бордюр,
ухитрился последовать за ними на эстакаду, завывая сиреной.
     "Мерседес" на  всем  ходу вылетел  на  бульвар, пронзительным  сигналом
требуя  уступить  дорогу, чем  заставил  проезжающие  машины резко  брать  в
сторону. Впереди стеной стояла дорожная пробка, однако Халил сумел выскочить
на  противоположную полосу, виляя между  встречными  автомобилями, Как между
стоячими  вешками,  и на квартал  опередив полицейских.  Затем  он  с визгом
повернул направо, потом еще раз. Вой сирены затих вдали. Сбросив скорость до
неприметного в городе уровня, Халил повел машину дальше.
     -- Что происходит? -- поинтересовалась Аврора у Хоба.
     -- Не знаю, -- признался он, -- но в данный момент ситуация выглядит не
очень благоприятно.
     -- Пожалуйста,  --  Али помахал с  переднего  сиденья пистолетом, -- не
говорить.
     Они  молча  смотрели, как  Халил петляет по переулкам.  В  конце концов
автомобиль выехал  на  бульвар де Бельвиль и докатил мимо  североафриканских
ресторанов, подающих кускус и восхитительный таджин, мимо мерцающих неоновых
вывесок  ресторанов   расцветающего  Китайского  квартала,  затем  в  темный
переулок, а  там в еще один  -- тесный, с мелькающими с обеих сторон домами,
-- потом быстро налево и снова направо, в совсем узкие проулки -- пустынные,
без тротуаров и без прохожих, нуждающихся в таковых.
     В одном из подобных кварталов Халил остановил машину.
     --  Больше  не станем  вас  задерживать, -- поведал  он, тоже  извлекая
автомат,  и  что-то  быстро  проговорил  по-арабски  своему  напарнику.  Али
выбрался из машины и открыл пассажирскую  дверцу. Подошел к багажнику, отпер
его, извлек багаж и грудой свалил его на обочине.
     -- Открывай, -- велел Халил Хобу.
     -- Не заперто, -- ответил тот.
     Отщелкнув замки, Халил открыл чемодан Хоба. Пошарив внутри секунд пять,
он вытащил что-то завернутое в коричневую бумагу. Сорвал ее и достал круглый
джутовый мешочек размером с  батон хлеба,  с набитой  на боку через трафарет
надписью: "Рис басмати. Произведено в Индии".
     -- Ты всегда путешествуешь с рисом? -- осведомился Халил.
     -- Это отличный подарок, -- нашелся Хоб.
     Испустив  нечто среднее между фырканьем и угрюмым смешком,  Халил сунул
автомат в боковой карман пиджака. Нашарил во  внутреннем кармане  перочинный
ножик, открыл "его и аккуратно принялся вспарывать мешочек сверху по шву.
     Распоров примерно на дюйм, он ткнул указательным пальцем  в дыру, и тот
покрылся белым порошком. Лизнув палец, Халил расплылся  в широкой  ухмылке и
сообщил Али:
     -- Да, это он. Дай-ка мне скотч.
     Достав  рулон черной пластиковой  ленты,  Али  вручил  его  Халилу. Тот
оторвал кусок, снова  запечатал мешочек и вернул рулон Али. Затем повернулся
к Хобу и Авроре.
     -- Ладно, можете идти.
     Они двинулись вдоль по улице.
     -- Стойте! --  окликнул Халил. -- А багаж вам не нужен? Вернувшись, Хоб
с Авророй подхватили чемоданы.
     -- В конце квартала сверните  направо  и пройдите два квартала. Выйдете
на бульвар де Бельвиль. Поймать такси будет нетрудно.
     -- Спасибо, -- вымолвил Хоб.
     --  Не стоит благодарности,  -- Халил нажал на газ, и "Мерседес" унесся
прочь.


    ГЛАВА 36


     Макс, одетый в  цветастый халат, стоял на пороге своего  номера, широко
улыбаясь.
     -- Хоб! Аврора, деточка! Как дела?
     Поджав  губы, Аврора скользнула мимо. Сердитый Хоб проследовал за  ней,
волоча оба чемодана, совершенно оттянувшие ему руки. Он позволил заботливому
Максу довести себя до мягкого кресла и устало рухнул в него.
     Бесстрастно оглядевшись, Аврора осведомилась:
     -- Где мой номер?

     --  Чуть  дальше  по  коридору, -- сообщил Макс.  --  Но сперва позволь
угостить тебя глоточком спиртного. Тяжелый выдался полет?
     -- Хоб тебе все расскажет. -- Аврора подхватила свой чемодан и скрылась
в коридоре.
     -- Что это с ней? -- поинтересовался Макс у Хоба. Макс снял апартаменты
в старинном отеле "Синь"  на бульваре Монпарнас.  Хотя прожил  он тут  всего
пару  дней,  Макса уже  окружали  визуальные памятки  великого  театрального
прошлого  Парижа:  старые  афиши  Жан-Пьера Омона в  Светловолосом  моряке",
плакаты Пиаф и прочие имена и прочие плакаты.
     -- Аврора малость на взводе, -- пояснил Хоб. -- Терпеть может, когда ее
грабят.
     -- Шутишь, что ли?
     -- Нет, -- покачал головой Хоб. -- Макс, нас тормознули.
     -- В аэропорту?
     -- Вскоре после. В лимузине, который ты прислал за вами. -- Хоб изложил
недавние события.
     --  Я  не посылал никакого  лимузина, -- заметил Макс.  -- меня пока не
было времени наладить сервис.
     -- Шофер держал табличку с моим именем и с именем Авроры.
     -- Он получил ее не от меня.
     -- Мне показалось, он тебя знает.
     -- Хоб, задумайся на  секунду. Если бы это подстроил я, разве я стал бы
называть собственное имя?
     -- Может, и  нет, -- согласился Хоб.  -- Если  только не  пытался  быть
сверхумным. -- Я не настолько умен, -- возразил Макс.
     -- Охотно верю.
     -- И чего же ты лишился?
     --  Ерунды. Всего лишь маленького пакетика кокаина,  да и то не своего.
Твоего, наверное. Около кило.
     Мясистое  лицо Макса мгновенно осунулось, отвисшая нижняя  губа отвисла
еще больше. Он вмиг состарился лет на десять и сгорбился в кресле.
     Помолчав какое-то время, он наконец  вымолвил:  --  Хоб,  насчет  этого
марафета...
     -- Ты  подначил Аврору или Келли  подкинуть его в мой багаж, -- отрезал
Хоб. -- Это я и сам уже вычислил.
     -- Хоб, я все могу объяснить.
     Невесело  усмехнувшись,  Хоб  устроился  поудобнее  и скрестил руки  на
груди.
     -- Валяй, выкладывай.
     Набрав полную грудь воздуха, Макс медленно выдохнул:
     -- Хоб, гоп-стоп я не подстраивал.
     -- Зато подстроил, чтобы я протащил кокаин через таможню.
     Макс кивнул.
     -- Прежде всего, тут не было ни малейшего риска. Тебя ни в коем разе не
могли подловить.
     -- Раз это было так уж безопасно, что ж ты не провез его сам?
     -- Я  хотел сказать, не  было  риска для тебя. А для меня был. Может, и
для Авроры. Видишь  ли, все было улажено Было запланировано, что эта  партия
пройдет через таможню без осложнений.
     --  Это не  снимает  вопроса,  -- стоял на своем Хоб. -- Почему  ты  не
пронес его сам?
     -- Боялся ножа в спину. Ты знаешь Эмилио, дружка Авроры?
     -- Вообще-то мы не сталкивались.
     -- Он переодетый агент по борьбе с наркотиками.
     -- Замечательно.
     --  Благодаря этому  все и сработало.  Он хотел,  чтобы я доставил  эту
партию во Францию. Я  должен был организовать продажу,  затем он  бы  накрыл
покупателя и пожал лавры за разоблачение большой международной сети.
     - А ты?
     -- А мне бы сошло с рук.
     -- Значит, все подстроено. Тем более ты мог провезти его сам.
     -- Если бы не  одно осложнение. Эмилио жутко ревнует Аврору ко мне, так
что я боялся, что он заложит  меня и я угожу  за решетку.  Он  потеряет свое
большое дело, зато уберет меня со сцены, касающейся Авроры.
     -- Тогда почему ты не дал провезти его Авроре?
     -- Эмилио  настолько не в  своем уме, что ведет себя непредсказуемо. Он
мог просто из чистой мстительности загубить ее. Разве  угадаешь,  что  может
учудить влюбленный псих?
     -- Он мог загубить и меня.
     -- Маловероятно.  Против тебя  он ничего не имеет и знает, что  ты  тут
вовсе ни  при  чем.  С  товаром  в багаже у  тебя  или у кого-нибудь еще все
превращалось в обычное деловое предприятие.
     --  Думаю, мне незачем утруждать  себя, растолковывая, что  ты  не имел
права так поступать.
     Макс потерянно развел руками.
     --  Да знаю  я, знаю! Что ж я  еще могу сказать?  Мне  казалось, десять
тысяч долларов как-то сгладят ситуацию.
     -- Давай их сюда, и тогда я погляжу, как буду себя чувствовать.
     Макс посмотрел на него еще потеряннее.
     --  Хоб, я бы дал, если б мог. Но  беда в том, что деньги должны прийти
ко мне в руки после продажи кокаина.
     -- Макс, что ты хочешь этим сказать?
     -- Я банкрот, Хоб, вот что я пытаюсь сказать.
     -- А этот номер? -- огляделся Хоб.
     -- В  кредит. Я рассчитывал,  что сделка  поправит мои дела. Подожди-ка
минутку.  --  Макс  встал  и  вышел  в  соседнюю  комнату.  Возвратившись  с
бумажником, открыл его и  вынул оттуда четыре  похрустывающих  стодолларовых
купюры, пятьдесят и две десятки.  И отдал Хобу две сотни и пятьдесят. -- Это
все,  что  у меня  есть, Хоб, и я  отдаю это  тебе. Я все еще должен  десять
тысяч. А теперь хочу задать тебе один важный вопрос. Кто-нибудь знал, что ты
работаешь на меня?
     -- Это не было таким уж секретом. Мои компаньоны, и все. А что?
     --  Я  пытаюсь  ВЫЧИСЛИТЬ, кто  нас грабанул. Этот гоп-стоп явно затеял
человек, знающий, что он ищет
     -- Скорее уж это кто-то из твоих компаньонов.
     -- Знаю Просто  пытаюсь охватить все возможности  Слушай, Хоб,  а ты не
мог бы чуток поспрошать народ?
     -- Ты хочешь, чтобы я выяснил, кто меня грабанул?
     --  Разумеется.  Ты ведь  частный детектив. Обращаться  к  полиции  мне
как-то не с руки. А когда мы вернем товар, я заплачу тебе твои десять тысяч
     -- Кто тебя ограбил -- не моя забота.
     -- Да, но я прощу, чтобы  она стала твоей. Если вернешь товар, получишь
еще пять сверху.
     Хоб  обдумал  предложение,  подавив естественное желание  послать Макса
куда  подальше.  Такой вариант  сулит  лишь долг,  получить  который вряд ли
удастся. A traspaso истекает на будущей неделе.
     -- Ладно, Макс. Однако тогда мне понадобятся еще какие-то деньги. Того,
что  ты дал, в Париже хватит  лишь на  пару обедов и сигару.  Без денег, как
тебе известно, тут шагу не ступишь.
     Макс кивнул.
     -- Попытаюсь наскрести для тебя тысячу к завтрашнему вечеру. Годится?
     Все это никуда  не годится, но выбора нет,  остается  лишь раскручивать
это дело дальше. Хочешь не  хочешь, а  все  зависит  от Макса  и украденного
наркотика, во всяком случае, в ближайшее время.


    ГЛАВА 37


     Стрелки часов уже подходили к полуночи, когда Хоб покинул отель Макса и
ступил на улицу.  Доехав на метро до Порт д'Итали, пешком дошел  до бульвара
Массена, 126, где снимал квартиру на паях с  Патриком, ирландским флейтистом
с  Ибицы,   пытающимся   добиться   коммерческого  успеха   ретикулированной
фотографии как  средства предсказания характера и будущего человека. Патрика
в Париже в тот  момент не  было -- он недавно сошелся  с француженкой, и они
вдвоем поехали навещать ее родственников в По.
     Хоб вошел  в темную квартирку. Патрик оставил холодильник включенным, и
там обнаружилось полбутылки белого вина, немного анчоусов и несвежая курица.
Хоб налил себе выпить.
     Даже при включенном свете в квартире было сумрачно, как у Хоба на душе.
С улицы доносился рокот моторов больших грузовиков,  приехавших из провинции
или  отправляющихся  туда.  Одну  из   четырех   тесных  комнаток   занимало
фотоснаряжение  и  специальные  светильники.  В  воздухе стоял  запах кошки,
несвежего  паштета  и  жареного картофеля.  Поставив чемоданы,  Хоб  обозрел
унылое  окружение. Уезжая,  Патрик  не  выключил радио, и  оттуда  доносился
мягкий  шепот джаза, какая-то  печальная женщина пела  блюз.  Хоб уселся  на
раскладушку, служившую  ему  и кроватью и диваном. Она  со скрипом уступчиво
подалась под тяжестью тела,  -суля неудобную постель. Сбросив мокасины,  Хоб
швырнул пиджак на
     стул.  Не будь он  таким  усталым, это обиталище  с голыми лампочками и
шелушащимися стенами повергло бы его в хандру. Из него  будто выпустили весь
воздух. Он уже задремывал прямо  в одежде, когда зазвонил телефон. Доковыляв
до аппарата, Хоб снял трубку.
     -- Хоб, старичок, это ты? -- послышался голос Найджела.
     - Да, я.
     -- Мы  с Жан-Клодом собирались встретить тебя, да не знали, во  сколько
ты  прилетаешь. И рейса  тоже, если  вдуматься.  Забыли  записать, старичок.
Хочешь, встретимся? Могу подскочить в два счета.
     --  Не сейчас,  -- ответил  Хоб. -- Давай за  завтраком в "Драгстор" на
Сен-Жермен в девять часов. Приводи Жан, Клода.
     -- Заметано, старичок. Все прошло гладко?
     -- Не совсем. Расскажу, когда свидимся. Спокойной ночи, Найджел.
     Повесив  трубку,  Хоб  лег,  пытаясь решить, следует ли вставать, чтобы
почистить  зубы, для чего необходимо распаковать чемодан. Он  все еще  ломал
над этим голову  тридцать  секунд спустя, уже  погрузившись  в сон, так  что
первым делом осуществил желаемое утром, когда проснулся.


    ГЛАВА 38


     Назавтра с утра  Хоб  сидел в "Драгстор", расположенном на втором этаже
ресторана  на  Сен-Жермен,  в толпе  модно  одетых  людей, по  большей части
американцев,  японцев  и  немцев,   хотя  изредка  ради  местного   колорита
попадались и французы. На  тарелке рядом  с  ним лежал недоеденный круассан.
Хоб как  раз  налил себе из высокого белого  кофейника вторую чашку  кофе  с
молоком, когда по  узкой спиральной  лесенке взбежал  Найджел, за которым по
пятам следовал Жан-Клод. Оба втиснулись в кабинку.
     -- Ты какой-то утомленный, -- заметил Найджел. -- Что стряслось?
     Хоб рассказал о прилете в де Голль,  о поездке в Париж с Халилом и Али,
об ограблении и последующей встрече с Максом.
     -- Так  я и знал! -- воскликнул Найджел, когда Хоб подвел черту. -- Так
и знал, что этот скользкий ублюдок что-нибудь припасет под занавес!
     -- Если знал, почему же не сказал мне?
     -- К тому  времени,  когда я все разложил  в голове по полочкам, ты уже
был  в  воздухе.  Черт,  мы  даже  подумывали  ограбить  тебя сами,  правда,
Жан-Клод?
     Жан-Клод кивнул.
     -- Подумывали или поделывали?
     -- Мы думали об этом, ради твоего же блага, но не сделали.
     -- Найджел, ты уверен? Потому что, если, случаем, это организовали вы с
Жан-Клодом, теперь самое время признаться.
     Найджел прижал обе руки к своей обширной груди.
     -- Хоб, я этого не делал. Ясно же, что этот трюк провернул Макс.
     -- А я в этом сомневаюсь.
     -- Если не он, то кто же?
     -- Это я и надеюсь выяснить.
     -- В толк не  возьму, чего ты так беспокоишься. Неужто ты  не  сыт этим
типом по горло?
     -- Все  просто, --  растолковал Хоб, -- я не получу платы, пока Макс не
получит  деньги за  марафет,  который  заставил меня протащить контрабандой.
Найджел, я делаю это ради фазенды.
     Найджел разумел священность данной  концепции. Сам он фазенду  утратил.
Очевидно, ничего другого не остается. Но с чего начать?
     -- По-моему, -- предложил  Хоб, -- первым делом вы с Жан-Клодом  должны
расспросить своих друзей и информаторов, не знает ли кто чего. Мне как-то не
с руки блуждать по Парижу, разыскивая человека с приметами Халила.
     Но на  самом деле  именно  этим  Хоб и  занялся.  Как  только все  трое
покончили  с  завтраком,  Хоб описал Халила и Али и  дал  Найджелу пятьдесят
долларов из  денег  Макса,  чтобы тот поделился с Жан-Клодом. Затем  Хоб  на
метро доехал до Бельвиль. Нелепо, но ничего другого ему в голову не пришло.
     Само собой разумеется, никакого проку это не  дало. Половина  населения
Бельвиль  походила на Халила, а  вторая на Али -- конечно, не считая женщин,
вероятно, похожих  на  жен  этих  типов. Зато  Хоб  получил славный таджин и
первоклассный мятный чай.


    ГЛАВА 39


     Между  тем  сияющие дороги  предначертания,  невероятно  походившие  на
конверсионные следы  реактивных самолетов,  вели в Париж.  Мы  можем закрыть
глаза на все, кроме ведущих из Нью-Йорка, где плелась очередная нить паутины
судьбы,  крепко  привязавшей  Хоба  к  Максу. Судьба эта предстала  в облике
грузного  пожилого  мужчины  суровой  наружности,  облаченного  в  клетчатую
спортивную куртку  и  слаксы  цвета хаки, сошедшего в  аэропорту  де Голля с
борта самолета "Эр Франс", рейс 170, вылетевшего из аэропорта Кеннеди, что в
Нью-Йорке
     Пройдя через таможенную и иммиграционную службы,  Келли  поймал  такси.
Уже  садясь в машину,  он заметил еще  одного пассажира другого рейса,  тоже
садившегося в  такси, -- Генри,  приходящего  работника мистера Розена.  Его
Генри вроде бы не заметил, а вопить Келли не захотел.
     В такси Келли назвал  адрес отеля Макса. Такси Генри отъехало следом, и
Келли не видел,  куда  тот  направился.  Ему  пришло в  голову, что надо  бы
сказать: "Притормозите и  следуйте  за  тем такси", но в таком объеме  Келли
французским  не  владел.  Он даже не  догадывался, что  его неразговорчивый,
небритый,  смуглый  шофер  --   израильтянин,  бывший  огранщик  алмазов  из
Тель-Авива,  говорящий  по-английски  лучше  самого  Келли.   Но  таковы  уж
превратности времени, места и сюжета.


    ГЛАВА 40


     В самолете Генри Смита окружала  развеселая компания, целых 137 человек
пассажиров Мемориального спецрейса в честь парижского джаза Луиса Армстронга
и ночных клубов. Курьезно, что  он попал на  подобный рейс, потому что Генри
вообще  не  принадлежал  к  числу  фанатов  джаза.  Рожденный  и выросший  в
Вест-Индии под  звяканье дебублдебопа  и,  растафарийский  <Растафарийцы  --
религиозная  секта,  возникшая на Ямайке,  почитающая  эфиопского императора
Айли Селасси спасителем и считающая Африку, и  Эфиопию в  частности,  Землей
Обетованной.>
     духовный рэп, он очень  скоро  -- так же неожиданно для себя, как и для
своей  родни,  --  ощутил   вкус  к   Равелю  Сати  и   прочим,   населявшим
сюрреалистический Париж его фантазий.
     И вот сейчас он сидел, читая свой журнал "Черный израильтянин", пока со
всех сторон от него болтали, напевали и даже приплясывали  под звуки  джаза.
Кажется, он единственный на борту самолета не знал ничьего прозвища. Его это
вполне  устраивало. Он-то отправился  в путешествие отнюдь не ради чепуховых
увеселений.  Его  цель  куда важнее, мало не  покажется.  Когда  же сосед по
креслу  --  крупный  светло-коричневый мужчина в бежевом костюме  с зелеными
бархатными  вставками и  галстуке с желто-оранжевыми разводами --  попытался
затеять  разговор, Генри  приложил  палец к поджатым губам.  Это  ничего  не
означало,  но тот  уставился на него, выпучив глаза,  и обернулся  к соседу,
сидевшему с другой стороны.
     Генри это  вполне устроило. Больше всего в этом путешествии он нуждался
в молчании и времени на раздумья.  Он  очень надеялся, что Халил получил его
телеграмму и  точно выполнил  все инструкции. Братство  отзывалось  о Халиле
крайне благоприятно, однако  с этими арабами нельзя питать уверенность  ни в
чем.
     Самолет приземлился в аэропорту Парижа в 7.10 утра. Генри сошел с двумя
легкими  дорожными  сумками.  Прошел  таможню  и  иммиграционную службу  без
инцидентов  и взял такси. Такое расточительство шло вразрез с его бережливой
натурой, но ставка уж больно велика. Либо денег  после будет  по горло, либо
вообще ничего не будет.
     Когда  машина въехала  за кольцевую в Куленкуре и покатила через сердце
города, вокруг замелькали виды Парижа. Проезжая  по мосту  Сен-Мишель, Генри
впервые  увидел  Нотр-Дам.  Вскоре  после того такси  остановилось на  Левом
берегу  по названному Генри  адресу: рю  де  Пантеон, 5-бис. Сердце  Парижа,
детка. Все на высшем уровне.
     Было почти  восемь утра, когда Генри выбрался  из такси у  дома Халила.
Пять-бис  оказалось узкой  лестницей  между  двумя зданиями.  По пути  Генри
разминулся  со многими  людьми, в большинстве  -- с  виду студентами. Черных
совсем  мало.  Впрочем,  Генри  не придал  этому значения, не питая  никаких
предубеждений.
     В слабо освещенном фойе он отыскал кнопку с карточкой "X. Ибрагим, 36".
Нажал  на  нее,  подождал,  снова  нажал,  подождал, нажал  снова.  Наконец,
послышался ответный зуммер. Затем раздалось жужжание, открывшее дверь, после
чего Генри вошел и поднялся по лестнице.
     В коридоре третьего этажа царил полумрак. Генри пришлось щелкнуть своей
зажигалкой "Biс", чтобы отыскать дверь  36. На стук отозвался мужской голос,
сказавший что-то по-французски.
     --  Халил, это я, -- окликнул Генри. --  Говори по-американски. Я знаю,
ты умеешь.
     На пару  секунд воцарилась тишина. Потом звякнула отодвигаемая цепочка.
Дверь открылась. На пороге стоял высокий, тощий, бородатый юноша в купальном
халате.
     -- Эй, человече, это ж я, -- повторил Генри.
     -- Вы Генри? -- с явным акцентом по-английски спросил Халил. Хоть они и
говорили по телефону, видеться лично им еще не доводилось.
     --  Верняк.  Ты  мне дашь  войти?  Посторонившись, Халил впустил  Генри
внутрь.
     Тесную  комнатушку озарял  тусклый свет солнца, рдевшего  за  закрытыми
жалюзи,   и   единственная   лампочка  под   потолком.   Тут  присутствовала
незастеленная кровать, с которой, судя  по  всему,  Халил только  что встал,
мягкое  кресло,  два  деревянных  стула,  стол,  с одного  конца  заваленный
бумагами  и  книгами,  а  с другого  --  немытыми тарелками.  Имелась  также
раковина,  набитая  грязной посудой,  небольшая  газовая плита,  но  никаких
признаков холодильника и туалета.
     -- Вы правдиво Генри? -- спросил Халил.
     --  Да  я ж посылал тебе свою треклятую фотку. Как я, по-твоему, должен
выглядеть, как фараон Египта, что ли?
     -- Прощения, не так быстро Мой английский не был много разговорный.
     -- Ничего, сгодится. Ты получил мою телеграмму?
     -- Да... да.
     Подойдя к  столу,  Халил  покопался  в  бумагах и  выудил тонкий  бланк
телеграммы, сообщавшей  "Прибытие завтра. Будь на месте. Генри". Показал  ее
Генри.--  Да я знаю, что в  ней  говорится,  я сам ее посылал, -- отмахнулся
Генри. -- У меня и в мыслях не было, что ты живешь в такой куче дерьма. Что,
на лучшее не тянешь?
     -- Я бедный иракский студент. Но я истинный воин Святого дела.
     -- Эй, нечего талдычить про Святое дело мне.  Разве  ж я не  ломаю горб
ради Святого дела? Главное ты взял?
     -- Comment? -- не понял Халил.
     -- Ну, вагон дури, кокаин, в общем, хватанул, чего я велел, или нет?
     -- Я сделал все, что вы говорили, -- угрюмо буркнул Халил.
     -- Были проблемы? Халил покачал головой.
     -- Один из Братства одолжил мне такси на вечер.
     -- И ты сделал это в одиночку"?
     -- Я думал, лучше взять напарника. Я взял своего кузена Али.
     -- Его могут выследить?
     -- Нет. Он сегодня уехал в Алжир.
     -- Ладно. А дурь у тебя?
     -- У меня есть то, что вы просили.
     -- Тогда дай-ка мне взглянуть, человече.
     Халил  вытащил  из-под  кровати  два  чемодана.  За  вторым обнаружился
завернутый  в бумагу пакет, вчера  вечером  изъятый  из багажа  Хоба.  Халил
вручил его Генри.
     -- Открой, -- распорядился Генри. -- Откуда я знаю, может, там сахарная
пудра.
     Взяв со стола  ножик, Халил сделал надрез, после чего протянул  пакет и
ножик Генри.  Тот вынул щепотку порошка на кончике ножа и втянул ее носом. И
почти сразу же улыбнулся впервые за день.
     --  Он самый, браток!  Настоящий  снежок!  Приму-ка  еще капельку. Ночь
выдалась трудная.
     Приняв   еще  одну  понюшку,  уже  покрупнее,  Генри  несколько  секунд
посмаковал ее, закрыв глаза и блаженно запрокинув голову. Затем вытащил  еще
щепоть порошка и втер в десны. И наконец, закрыв пакет, вернул его Халилу.
     --  Мне  просто  нужно было  убедиться.  Но  сейчас  не  время балдеть.
Запечатай и убери. А ты сам, случаем, не потешился этой штукой?
     --  Я не  употребляю  дьявольского  порошка, -- презрительно  скривился
Халил.
     -- Рад слышать. Ежели б мы с тобой сунули носы в этот мешочек мечтаний,
скоро нечего было бы продавать. А смысл операции как раз в продаже.
     -- Когда мы это сделаем?
     --  Человече,  я приехал, чтобы  заняться  этой  маленькой подробностью
лично. Расскажу  тебе позже. А сейчас мне надо покемарить,  а  после изучить
расклад местности.
     Откинувшись на  спинку кресла, Генри зевнул, потянулся  и огляделся. На
глаза ему попались  груды одежды на полу, позади них стопки книг с арабскими
названиями,  а рядом -- открытый  чемодан,  набитый какими-то циферблатами и
выключателями.
     -- А это у тебя чего? Какая-то рация, что ли?
     -- Нет, это моя  бомба, -- ответил Халил. -- А ты мне лапшу  на уши  не
вешаешь?
     -- Конечно,  нет. Я  никогда не шучу.  Как вы  говорите, это  последнее
слово техники, сделана в Германии из лучших материалов. С гарантией разнесет
в пух и прах что угодно.
     Встав,  Генри  подошел к  чемодану, присел  на корточки  и  внимательно
вгляделся, не притрагиваясь ни к чему.
     -- Это и правда бомба?
     -- Да, уверяю вас.
     -- Тогда во имя двадцати крохотных демонов в розовых халатиках скажи-ка
мне вот что, человече. Какого черта у тебя в комнате на полу стоит бомба?
     --  Мне дали инструкцию взорвать  мсье Дюри,  министра культуры, за то,
что он говорил о нашей  группировке  плохие слова и  вообще с пренебрежением
отзывался  об исламе.  Но мне велели отложить взрыв, пока не сделаю  дело  с
вами.
     Генри  встал  и  вернулся к  креслу,  в притворном изумлении  покачивая
головой.
     -- Человече, если взрывать  всякого,  кто тебя обложит, тебе надо целую
кучу чемоданов.
     --  Мы не собираемся  взрывать  всякого,  -- возразил  Халил. -- Просто
несколько человек для примера. Но эта миссия отложена.
     -- Тогда чего ж ты держишь бомбу здесь?
     -- Больше мне негде ее держать.
     -- С этим надо  что-то делать, -- покачал головой Генри. -- А что, если
полиция придет проверить твои  документы? Покажи  мне, как обращаться с этой
штуковиной.
     --  Все очень просто,  -- Халил двинулся к чемодану,  Генри следом.  --
Видите этот  толстый красный провод? Это предохранитель.  Пока он  на месте,
бомба нейтрализованная. Чтобы  воспользоваться  бомбой,  надо выдернуть этот
провод.  Тогда  запускается  механизм.   Затем  есть  два  варианта.   Можно
установить вот этот таймер,  нажав эту  кнопочку.  Каждая  цифра --  минута.
Можно  установить любое время  от  минуты до двадцати трех  часов пятидесяти
девяти минут. Или нажимаете  вот эту большую голубую  кнопку.  Как только вы
закроете  крышку,  механизм  взведен.  Когда кто-нибудь  откроет чемодан, он
сработает.
     --  Лады,  я  ухватил.  Очень просто,  очень  мило.  Даже и  не  мечтай
провернуть что-нибудь эдакое, пока я здесь. Я найду для нее более безопасный
тайник. И для марафета тоже. --  Зевнув,  Генри вернулся к креслу. -- В  той
чертовой  таратайке  я  глаз не сомкнул.  Я займу постель, а ты  кресло.  Не
против?
     Он устремил на юношу Устрашающий Взгляд Агрессора, но напрасно: Халил и
без того совсем присмирел, прекрасно зная, кто тут главнее.
     -- Да, конечно.  Мне надо приготовиться  к занятиям.  -- Халил принялся
копаться в своих вещах.
     Сидя  в кресле,  Генри  дожидался,  когда он  оденется  и  удалится. Не
квартира, а куча дерьма, что тут еще скажешь. Однако  это ненадолго, пока не
удастся огрести деньгу. Но первым делом надо поспать.


    ГЛАВА 41


     Телефон подал голос, и Макс снял трубку. Звонил портье.
     -- К вам посетитель, мистер Розен. - Кто?
     -- Говорит, его зовут Келли.
     -- Минуточку. --  Прикрыв микрофон ладонью, Макс  поглядел  на  Аврору,
читающую на софе "Эль". -- Келли здесь. Что ты думаешь?
     -- Что сейчас, что потом -- никакой разницы, -- пожала она плечами.
     -- Пусть поднимется
     Оставив чемоданы у портье, Келли на маленьком лифте поднялся на  третий
этаж. Спутать  номер  Макса  с другим было просто невозможно.  Еще от  лифта
Келли услышал приподнятые голоса: сердитый  принадлежал Авроре,  а умоляющий
--  Максу.  Он  прикинул,  не имеет ли  смысла выйти  и  прогуляться  вокруг
квартала, чтобы переждать, когда буря уляжется; впрочем, какого черта -- ему
уже не впервой  быть  свидетелем перебранки Авроры с Максом, тем более что о
нем  уже доложено.  Подойдя к  двери, за которой разыгрывалась ссора,  Келли
нажал кнопку звонка.
     Через секунду-другую дверь отворилась.
     --  Привет, Келли,  --  бросила Аврора, одетая в черные кожаные джинсы,
несмотря  на  июльскую  жару,  и  тащившая за  собой  чемодан. Она  ураганом
пронеслась мимо и вошла в лифт.
     Келли взглядом проводил  ее. Двери лифта закрылись, и.он пошел  вниз по
забранной сеткой открытой шахте. Пожав плечами, Келли повернулся к двери.
     Макс,  ничуть не  сгущенный разыгравшейся  сценой,  стоял  на пороге  с
веселым, приятным выражением лица.
     -- Келли! Черт побери, какой  приятный сюрприз! Входи же, входи! Что ты
поделываешь тут, в Веселом Пари?
     Войдя,  Келли  огляделся.  Макс снял  просторный, вместительный  номер.
Белые шторы развеваются на ветру  в распахнутых французских окнах. На стенах
что-то  наподобие  шелковых  шпалер,  а  на  шпалерах  -- старые  плакаты  с
портретами  людей,  о  которых  Келли ни разу  не  слыхал. Мебель  вроде  бы
антикварная. Приглушенный  изысканный  свет. В подобном жилье человек  будет
чувствовать себя как дома, пока не надумает, что делать дальше.
     -- Мило, Макс, очень мило.
     -- Просто  временное  лежбище, -- развел Макс руками,  -- пока не найду
постоянную  квартирку. Как ты насчет выпивки? -- Он  обернулся  к  бару, где
группа стаканов  обступила  три бутылки. -- Шотландское сгодится? Что ты тут
делаешь, Келли? Рад тебя видеть.
     Взяв шотландское виски с водой, Келли направился к креслу  со спинкой в
виде лиры. Сел и, отхлебнув, одобрительно кивнул.
     -- Я ж говорил, Макс, что меня всегда тянуло глянуть  на Веселый  Пари,
--  промолвил он,  решив не затрагивать вопроса  о том, что произошло  между
Авророй и Максом. -- Я ж говорил.
     --  Несомненно. Но  почему  именно  теперь? Кстати,  я  собирался  тебе
звонить. Тут  кое-что  подвернулось, и  мне  пришлось  уехать впопыхах,  сам
знаешь, как оно бывает.
     --  Верное  дело, знаю. Ну,  я  ж  не обижаюсь, что  вы  мне  ничего не
сказали. Мы квиты. Вы были щедры со мной выше крыши. Я здесь не за тем, чтоб
на вас наезжать.
     -- Черт, я и  не  думал волноваться на этот счет. Ты  да я,  мы никогда
ничего  друг  от друга не скрывали. Если тебе понадобится помощь, только дай
мне  знать.  В  данный  момент  мое  финансовое положение  оставляет  желать
лучшего, но очень скоро...
     Келли прервал его, выставив открытую ладонь.
     -- Я  вовсе  не о  том, Макс. Я здесь не затем, чтоб проедать вам плешь
насчет  денег. Когда вы эдак смылись, я просто  остался  не  у дел. Я вас не
виню, мы  всегда  понимали, что я  работаю на вас там, а как  съедете, так и
кранты.  Но  я  начал  задумываться. Я  ж серьезно насчет  того,  что  хотел
повидать Пари. Так что огляжусь, пока не подвернется еще чего. И еще одно.
     -- Выкладывай, -- улыбнулся Макс.
     -- Я знаю, вы не рассчитывали на меня. Но я подумал, что все равно могу
понадобиться. Чем  бы вы там нынче ни  занимались, недурно  иметь под  рукой
человека, на  которого можно  положиться. Который прикроет вас  с тылу.  Или
будет ходить по поручениям, как в Нью-Йорке. Или еще  чего. Не отвечайте мне
прямо  с  ходу.  Может, вам надо это малость обмозговать. Я тут задержусь на
недельку-другую. Поглядим, чего  вы  надумаете. Если нет, так  я  вернусь  в
Нью-Йорк без обид.
     -- Что ж, очень благородно с твоей стороны, -- согласился Макс. -- Я об
этом поразмыслю, обещаю. Где ты собрался остановиться в Париже?
     Келли постучал по карману плаща, оттопырившемуся из-за книги в бумажной
обложке.
     -- У меня с собой путеводитель, мои вещи остались внизу, а  место я как
раз собираюсь подыскать.
     -- Я бы разместил тебя здесь, но сам видишь, как оно... Келли кивнул.
     -- Да, еще одно. У вас  нет телефонного  номера этого  вашего приятеля,
этого самого Хоба?
     --  Разумеется, есть. -- Нацарапав номер-на полоске бумаги, Макс вручил
ее Келли. -- А зачем тебе понадобился Хоб?
     -- Да так, ни за чем. Просто симпатичный парень, а больше я тут  никого
не  знаю,  кроме вас. А вам,  как погляжу, не до меня. Я дам  о себе  знать,
Макс.




    ГЛАВА 42


     Двадцать  минут  спустя в дверь Макса снова  позвонили.  Он  открыл. За
дверью стоял Хоб, какой-то помятый и недовольный.
     -- А почему мне не позвонили снизу? -- поинтересовался Макс.
     -- Я сказал, что ты меня ждешь. -- И вправду жду. Что ж, входи.
     И тут зазвонил телефон. Макс схватил трубку.
     -- Да, это Макс. Кто это?
     -- Макс, это твой старый дружок Эмилио.
     -- В Париже?
     -- Совершенно верно, дружок. В Париже.
     -- Что ж... добро пожаловать в Город Огней.
     -- Большое спасибо. Макс, у нас с тобой имеется неоконченное дельце.
     -- Нет у нас никакого дельца. Тут Франция, а не Америка.
     -- А тебе не доводилось слыхать об экстрадиции?
     -- О каком это дельце ты говоришь?
     --  То, о чем я говорю, обсуждению по  телефону не  подлежит.  Я сейчас
подъеду. Но сперва хочу побазарить с Авророй.
     -- Вставай в очередь. Я тоже.
     -- Нечего со мной шутки шутить, толстячок, я же знаю, что она там.
     -- Тогда ты знаешь больше, чем я.
     -- Ну, если врешь...
     --   Не  веришь,  подъезжай  прямо  сейчас,  поедим  чили   и  поглядим
какую-нибудь французскую  телепередачу. По-моему, через полчаса из Нормандии
начнут транслировать конкурс эрудитов, наверно, будет интересно.
     -- Ладно. Если увидишь ее,  скажи, что я хочу с ней повидаться.  А этот
твой частный легавый Хоб, он-то в Париже?
     -- Он прямо тут.
     -- Дай-ка мне его. Хоб взял трубку.
     -- Хоб слушает.
     -- Мне надо с тобой встретиться, -- заявил Эмилио. -- Знаешь подходящее
место?
     -- Скажем, в пивной "Брассери д'Итали",  на углу Порт д'Итали и Массена
через полчаса.
     --  Где это, черт  возьми?  А,  выкинь  из головы,  возьму такси. Лады.
Дай-ка мне снова Макса... Максик, мы скоро с тобой  потолкуем. У нас с тобой
неоконченное дельце. -- Он дал отбой.
     Положив трубку, Макс сообщил Хобу:
     -- Это Эмилио.
     -- Я догадался.
     -- Как, по-твоему, следует ли ему говорить, что наркоту умыкнули?
     -- Он ведь такой умник,  вот пусть сам и узнает.  Макс, что у  него  на
тебя?
     --  Лет двадцать  в  федеральной  тюряге, если только  я  не  пойду  на
сотрудничество. То  есть  надо подставить  своего здешнего  партнера,  чтобы
Эмилио мог его арестовать и заслужить лавры.
     -- И ты собираешься это сделать?
     -- Из-за него я между молотом  и наковальней, -- развел руками Макс. --
Если я ничего не придумаю, настанет очередь мистера Игрека.
     -- Мне казалось, обычно его зовут мистер Икс.
     -- Так оно и есть, но я решил окрестить его по-новому. Так куда свежей.
     -- Береги себя, Макс, -- сказал Хоб. -- Поговорим после.


    ГЛАВА 43


     Стало жарко, Париж наконец-то распростился  с непредсказуемостью весны,
разнежился, стал  теплым и стабильным. Воздух  напоил аромат цветов: настала
пора цветения кизила.
     Но  славная  погода  была  Хобу  до  лампочки;  его  донимали  какие-то
астматические  симптомы, да  заодно  он  чувствовал себя не в  духе  и  не в
настроении выслушивать саркастические комментарии Эмилио об ограблении.
     Само ограбление подействовало  на  Хоба  с опозданием, став неожиданным
потрясением для нервной системы.
     Поначалу, стоя в темном переулке Бельвиля, пока Халил обыскивал чемодан
в поисках наркотиков, о существовании которых Хоб даже не подозревал,  он не
чувствовал ничего, кроме досады, что при всем своем обширном опыте в  данной
области  не  предвидел  хотя бы  возможности  подобного  грабежа. Но  досады
притупленной, его будто  укутывала защитная  серая пелена. Однако вскоре она
уступила место злости и стыду за то, что он, Хоб,  умный, изощренный Хоб, не
предвидел подобного, не  предвидел и не догадался, что десять тысяч долларов
за сопровождение красивой  женщины в Париж смахивают  на сказочную приманку,
при помощи которой и  разыгрывают мошеннические  операции.  Его  собственное
стремление к  большим  деньгам,  вернее нужда  в  них,  завлекло его  в  эту
запутанную ситуацию,  где он не только  не ведает, что  творит, но  даже  не
ведает, хочет ли творить  это вообще. В такие времена,  времена  предельного
отвращения  к  самому  себе, все мотивы, все причины  любых действий кажутся
дутыми.
     При более глубоком проникновении в  суть выясняется, что любые действия
вообще лишены смысла.  Таков край пропасти проникновения в суть, от которого
испуганно  отшатнулся  Хоб.  И напомнил  себе, что,  слава  Богу, настроение
всеобъемлющего  нигилизма быстро  уступает  место  настроению просветленного
интереса к собственной персоне.
     -- В общем, более дурацкой истории я еще не слыхал, -- подавшись вперед
и  навалившись на пластиковую крышку  стола, подытожил этот пустобрех Эмилио
-- обладатель  мускулистого  торса,  облаченного  в  спортивную  рубашку  из
Вайкики, украшенную Микки Маусом.
     -- Дурацкой там или нет, но так оно и было, -- отрезал Хоб.
     -- Смахивает на то, что это было подстроено.
     -- Гениальное умозаключение.
     -- А ты не догадываешься, кто мог это подстроить?
     -- Идей множество, ответа ни единого.
     -- Ты, наверно, знаешь, что Келли в Париже?
     -- Еще бы! Я с ним недавно говорил.
     -- А Генри?
     -- Вот о нем я не знал. А тебе откуда о нем известно?
     --  Я нашел его имя  в  списке пассажиров. Кстати, этот инспектор Фошон
тебя знает. Он  помог  мне  собрать  сведения о некоторых  людях.  Тебя  мог
обработать любой из них.
     -- Правда.
     Поглядев на Хоба, Эмилио поднял брови, будто  его только что осенило. v
w
     -- Дьявол, да ты же сам мог себя обработать!
     --  Разумеется,  мог,  --  согласился  Хоб.  --   Должно  быть,   путем
ментального  осмоса я вычислил, что мне  подсунули в багаж, а затем позвонил
из самолета  своей парижской  шайке, чтобы  проинструктировать ее,  как меня
грабануть.
     --  _Выглядит  маловероятно. Но может  статься, я сумею свести концы  с
концами. Ты достаточно сообразителен, чтобы понять, что к чему.
     --  Это лучший  комплимент, какой я слышал  за  сегодняшний день. Самое
печальное, что это не так.
     -- Избавь  меня от своего умничанья, -- оборвал Эмилио. -- Я отвечаю за
наркоту, которую ты потерял.
     --  Ну,  порой  грабят  даже невинных парней, --  запротестовал Хоб. --
Такое случается.
     -- Быть может. Я лишь хочу, чтобы ты понял, что я тебя взял на заметку.
Пару лет назад ты попался на контрабанде в Турции.
     -- Пятнадцать лет назад. И вовсе я не попался, никаких улик против меня
не было.
     --  Хочешь  сказать,  что  просто  болтался  поблизости,  когда  дерьмо
всплыло?
     -- Что-то вроде. Эмилио встал.
     --  С  тобой  говоришь,  будто  с  плохим комиком  шестидесятых. --  На
мгновение задумавшись, он поинтересовался: --  У тебя,  случаем, нет  адреса
Авроры?  -- Хоб тряхнул головой. -- Я с тобой  свяжусь. -- С  этими  словами
Эмилио выбрался из-за стола и пошел прочь, предоставив платить за пиво Хобу.
Мелочь, но в глазах Хоба -- вопиющая неотесанность.
     Хоб  заплатил  и  пешком  двинулся  к  себе,  не  заметив  серое  такси
"Мерседес", стоящее третьим с конца  у  пересечения Порт д'Итали и  бульвара
Массена.  А  поскольку не  заметил  такси, то не  разглядел в нем и  Эмилио,
читавшего  "Геральд  Трибюн"  и  следившего,  как  Хоб  пересекает проспект,
направляясь в свой дом, стоящий на противоположной стороне.


    ГЛАВА 44


     Недавно   перевалило   за   полдень,   пора   вздремнуть.  Установилась
великолепная  летняя  погода, чуточку более  жаркая, чем Хобу  по душе. Но в
квартире Патрика каменные стены и нехватка окон помогали сохранить прохладу.
     Сев, Хоб снял кроссовки, стащил  рубашку,  от пота липнущую к  спине, и
вытянулся  на  раскладушке, служившей  Патрику кроватью  и  потому всегда  в
раскрытом  виде  стоявшей  у   дальней  стены.  Матрас  оказался  твердым  и
комковатым. Хоб отлупил бесформенную подушку, придав ей  форму,  которая, по
его мнению, понравится его затылку.
     Работа детектива весьма недурна, но даже частный  сыщик может устать. И
если  не всякий  частный  сыщик,  то Хоб уж  наверняка.  Жизнью Хоба  всегда
заправляла энергия его чакр.
     Когда она находилась  на  высоком уровне, он чувствовал себя так, будто
может уложить на  лопатки весь мир. Но чакры слишко  уж часто исчерпывались,
его  аккумуляторы  не  подзаряжались, его воззрения  на мир не освежались. В
такие  времена Хоба терзали сумрачные  сомнения и опасения, исходившие будто
бы из  самой  сердцевины  его бытия.  Он  не  понимал, к  чему все это может
привести, не осмеливался хотя бы шепотом назвать назревающие возможности, из
страха  совершенно  воздерживаясь  от самокопаний,  ибо влиял на  себя столь
пагубно, что, как выразился его психотерапевт, "был себе худшим врагом"
     В  подобные времена  сон превращался  в  насущную  необходимость.  Даже
пятиминутная  дрема  могла заштопать  прохудившиеся рукава его  потрепанного
представления о  себе. И вот, едва Хоб  закрыл  глаза с мечтой оказаться  на
Ибице и  почти  перенесся  туда  в  зарождающемся  сновидении, как  зазвонил
телефон.
     Подавив   стон,  Хоб  перекатился  в  сидячее   положение  --  недурное
достижение для человека возрастом за  сорок,  предчувствующего утрату  своей
фазенды
     Звонил Найджел.
     -- Дорогой мой, ты же знаешь, что я не стал бы беспокоить тебя во время
сиесты,  если  бы мы не разузнали нечто важное.  Во всяком  случае,  сулящее
оказаться важным.
     --  Мы?  --  переспросил  Хоб.   Всякий  раз,  когда  Найджел  величаво
употреблял "мы", у Хоба возникало ощущение, что до него снизошла царствующая
особа.
     -- Жан-Клод и я. Вообще-то на самом деле Жан-Клод. Но я настоял, что мы
должны позвонить тебе незамедлительно.
     -- И что там такого важного?
     --  Возможность выяснить, кто тебя  ограбил. В самом-то деле, старичок,
неужели  ты думаешь, что я  позвоню тебе с новостями о твоем дядюшке Пите из
Балтимора?
     Хоб  не потрудился оспаривать наличие в  своем  родстве дядюшки Пита из
Балтимора. По  какой-то лишь одному  ему ведомой  причине, наверняка имеющей
отношение  к  классическим  британским  эксцентричным выходкам  с  серьезным
лицом,  Найджел  вечно  настаивал  на  существовании   оного  индивидуума  и
справлялся о его здоровье всякий раз, когда Хоб возвращался из Америки.
     -- И кого же вы подозреваете, ребята?
     -- Хоб, все не так-то просто.  Имени у нас пока нет. Но, по-моему, он у
нас в руках.
     --  Отличная   работа,  ребята.  Да,  конечно,  я  хочу  все  услышать.
Встречаемся через час в "Пье Ко".
     -- Хорошо. Жан-Клод сделает небольшой заказ, пока мы будем тебя ждать.
     Хоб не стал протестовать и снова улегся. Телефон тут же зазвонил.
     -- Хоб? Это Аврора.
     Хоб  постарался  сгрести  остатки  вежливости  воедино.  Выбравшись  из
манящих глубин дремы, пробормотал:
     -- Как дела, Аврора?
     Риторический вопрос был задан лишь из вежливости, но  Аврора восприняла
его всерьез.
     -- Хоб, я попала в беду.
     -- Прискорбно слышать, -- промолвил Хоб, оттягивая время, чтобы чувство
сострадания успело вернуться к нему. -- Что стряслось?
     -- Эмилио в Париже.
     -- Знаю. Я только что пил с ним пиво.
     -- Он только что звонил. Пытается заставить меня встретиться с ним.
     -- Откажи ему.
     -- Конечно, я отказала. Но Эмилио не понимает, когда ему говорят "нет".
     --  Ему придется  научиться. Здесь Франция, одна из немногих оставшихся
на свете стран свободы.
     --  Типы вроде Эмилио  добиваются своего любой ценой.  Хоб, тебя  можно
нанять?
     -- Ради этого я и живу, -- подтвердил Хоб. -- А что ты придумала?
     -- Небольшая работа по сопровождению. Мне надо встретиться с модельером
на авеню Монтень, а я боюсь выйти из квартиры.  Я в  самом деле  не готова к
сцене  с Эмилио. Если можешь,  просто сопроводи меня до  рю Монтень, а потом
забери оттуда через час или около того.
     -- Это мне по плечу. Где ты остановилась?
     -- Бульвар де Терн, четыреста тридцать семь, в Шестнадцатом округе.
     -- А какое там метро?
     -- Понятия не имею И потом, у нас нет времени на метро. Возьми такси за
мой счет.
     -- Ты уверена? Я на другом конце Парижа.
     --  Сейчас  не  время считать  сантимы, --  ответила  Аврора.  -- Скажи
консьержке, что ты за мной. Приезжай быстрей, ладно?


    ГЛАВА 45


     Хоб представился консьержке -- миниатюрной испанке -- и  сказал, к кому
приехал. Позвонив по переговорному устройству у себя в будочке, та сообщила:
     -- Она спускается.
     Хоб кивнул  и  вышел на улицу. Стоял чудесный летний день,  без единого
изъяна, ничем не выдающийся. Синее небо, пушистые белые облачка. По бульвару
де Терн упорядоченно катили  машины. Дальше по  улице пивная  "Лорен"  бойко
торговала  своим ходовым товаром, террасы ее  были  заполнены хорошо одетыми
людьми  --  сплошь  представителями  верхушки  среднего класса,  населяющего
райский Шестнадцатый округ. Эмилио не показывался.
     На вышедшей Авроре был элегантный темно-синий костюм и круглая шляпка в
стиле  тридцатых,  в  этом  году  снова вошедшем  в  моду Помахав  Хобу, она
направилась  к  нему. Выглядела  она свежей и отдохнувшей, однако  с опаской
стреляла глазами вверх и вниз по улице.
     -- Вряд ли ты  его тут увидишь,  -- успокоил ее Хоб. -- Полчаса назад я
покинул его в Тринадцатом.
     -- Этот человек меня пугает, -- призналась Аврора. -- Если ты этого еще
не понял.
     Заметив свободное такси, Хоб подозвал его. Аврора  назвала шоферу адрес
на рю Монтень. По пути она то и дело поглядывала в окно.
     -- Ты в самом деле считаешь, что он тебя преследует? -- поинтересовался
Хоб.
     -- Ему палец в рот не клади.  -- Она со вздохом промокнула глаза. -- Ты
не поверишь, но он был такой милый, когда мы только-только познакомились.
     Хоб кивнул. Какие ж тут могут быть сомнения?
     --  Я знаю, что он старается везде выглядеть крутым. Пожалуй, он и есть
крутой. Но он был  так нежен со мной. Так покровительственен. -- Она  на миг
задумалась. -- Может, эта  покровительственность  была напускной.  Может, на
самом деле он просто собственник. Но поди угадай! -- Она снова вздохнула. --
В каком-то  смысле это вина Макса. Он подзуживал  меня встречаться с Эмилио,
чтобы я могла приглядывать за ним.
     -- А ему-то зачем это понадобилось? -- удивился Хоб.
     -- Эмилио заставлял Макса заниматься нелегальными  делишками, Максу это
совершенно не нравилось, но он никак не мог найти способ сорваться с крючка.
     -- Что у Эмилио есть на Макса? Или ты не хочешь об этом говорить?
     Аврора хмыкнула.
     -- Ну, ты  ведь мой частный детектив. Если я не могу открыться тебе, то
уж никому не могу.
     --  Довольно  верно, --  подтвердил Хоб.  Аврора явно соображает, что к
чему.
     --  Это  все  из-за  наркоты. Произошло  около  года  назад  Постоянный
источник  Макса  иссяк, и  он купил  у  другого.  У  стопроцентно  надежного
человека, как ему сказали. Им оказался Эмилио.
     -- А ты не представляешь, как Эмилио вышел на Макса? Через Келли?
     -- Нет, Келли недолюбливал. Эмилио и не доверял ему.
     -- Молодец Келли. Продолжай.
     --  А  после  второй покупки Эмилио накрыл Макса. Вытащил свой значок и
пистолет. Показал  Максу маленький диктофон,  где был записан весь разговор.
Инкриминирующий, как он это назвал. "Теперь ты сядешь, Макс", --  заявил он.
Голос его был ужасен.
     -- Но Макс не сел.
     -- Нет. Он начал умолять Эмилио, сказал, что он всего лишь потребитель,
мелкая  рыбешка, что  марафет -- единственное противозаконное деяние  в  его
жизни,  что  он  даже  в  налоговой декларации  никогда  не лгал.  А  Эмилио
выслушал, кивнул и пообещал:  "Что ж, может, что-нибудь придумаем".  А  Макс
попросил: "Я сделаю что  угодно, только  не арестовывай меня". Тогда  Эмилио
сказал: "Я свяжусь с тобой через пару дней".
     -- И затем?
     -- Примерно через неделю Эмилио пришел и рассказал Максу, что у него на
уме. Он хотел,  чтобы Макс сделал большую закупку и организовал сбыт товара.
Эмилио планировал схватить покупателей Макса. Так оно с тех пор и повелось.
     Хоб подозревал,  что все далеко  не  так просто, но счел, что сейчас не
время  докапываться до истины.  Кроме  того, лично его это никоим образом не
касалось, во всяком случае, пока.
     Такси  остановилось  по указанному  адресу на рю Монтень.  Хоб заплатил
шоферу тысячефранковой банкнотой. Уговорившись, что Хоб заберет ее через два
часа,  Аврора  вышла.  Хоб  убедился, что  она спокойно вошла в "Ментено", и
направил шофера на Сен-Дени.


    ГЛАВА 46


     Жан-Клод и Найджел сидели  на  террасе "Пье Ко",  только что покончив с
пиццей и пивом  в предвкушении  того,  что счет будет оплачен Хобом. Найджел
выглядел  исключительно респектабельно  в  своем  летнем твидовом  пальто  и
мягкой шляпе.  Бороду  он только что подстриг, а  волосы аккуратно причесал.
Жан-Клод,  как всегда,  предстал  в  хулиганской  ипостаси: облегающие синие
джинсы с утыканным заклепками мотоциклетным поясом, тельняшка в красно-белую
горизонтальную полоску, к  нижней губе широкого тонкогубого  рта  прилеплена
сигарета.   Хоб   обрадовался,   увидев,   что  его  команда   выглядит  так
благополучно.
     Не теряя времени, Жан-Клод перешел к делу.
     -- Хоб, по-моему, у меня есть зацепка по поводу того, кто приветил тебя
давеча. Помнится, ты упоминал, что это был  молодой араб с усиками и большой
родинкой на левой щеке.
     -- Разве я так говорил? -- удивился Хоб. -- Ладно, продолжай.
     -- Ты еще сказал, что у него заячья губа.
     -- Не помню, чтоб я это говорил.
     -- Боже  мой,  Хоб!  --  не  выдержал  Найджел.  --  Ты же должен  быть
наблюдательным! Внимание к  деталям  должно быть sine  qua non  <Непременное
условие (лат.)> частного сыщика.
     --  Только  в  книжках, -- возразил  Хоб.  -- Настоящий сыщик  зачастую
упускает  мелкие  детали. Если я сказал,  что  у  него заячья  губа, значит,
наверно, оно и в самом деле так. Так как насчет этого парня?
     --  В  общем,  --  ответил  Жан-Клод,  --  негусто  для  начала,  но  я
порасспросил тут кое-кого. Мои друзья говорят, что этот тип Халил -- крупный
мокрушник  из Северной  Африки, Ирака или  что-то  в  этом роде.  Мои друзья
думают, что он приехал в Париж, чтобы отколоть номер-другой.
     - А при чем тут я?
     -- Если  бы я знал, я бы  уже распутал дело, вместо  того чтобы  питать
сильные подозрения.
     -- Что ж, это пока что лучшее, чем мы  располагаем, -- заметил  Хоб. --
Ну и где нам искать этого субъекта?
     -- Мои друзья не знают. Но они знают кое-кого, кто может знать.
     -- Кто же?
     -- Ее зовут Мимет. Молодая дама из провинции, из Нанта,  что ли, учится
быть дорогостоящей девочкой по вызову, специализируется на арабах.
     -- Я не знал, что для этого надо учиться. -- прокомментировал Хоб.
     -- Ты будешь удивлен.
     -- Пожалуй. Где найти эту Мимет?
     -- Обычно она появляется у входа в "Бебор" примерно в  это время, чтобы
найти клиента.
     Всего в паре кварталов от ресторана.
     --   Лады,   --  Хоб  взял  счет,   как  положено  частному  детективу,
совещающемуся со своими оперативниками. -- А  как нам  ее узнать? Ты  с  ней
знаком, Жан-Клод?
     Жан-Клод покачал головой.
     --  Мои  друзья  говорят, что ее  ни с  кем не спутаешь. У  нее зеленые
волосы.
     -- Серьезно?
     -- Да, серьезно. Она думает, что это последний писк американской моды.


    ГЛАВА 47


     Подойдя к  фонтану под названием "Транкилите", они болтались  там около
получаса.  Наконец  Жан-Клод  углядел  худенькую  девушку  лет семнадцати  с
зелеными волосами, в черной кожаной мини-юбке и болеро в горошек.
     -- Мимет? -- справился Жан-Клод, подходя.
     -- Чего? -- откликнулась она.
     -- Ты Мимет?
     -- А что, если да?
     -- Мы хотим с тобой потолковать.
     -- Ну  а  я не хочу  с  вами  толковать, -- смерив Жан-Клода взглядом с
головы  до  ног,  отрезала  девушка. И двинулась  прочь,  однако  Жан-  Клод
преградил ей дорогу. Голос его, доселе нейтральный, стал откровенно мерзким.
     --  Ты поговоришь  с нами, Мимет, или  будешь несчастнейшей шлюхой в Ле
Алле.
     -- А вам  не кажется,  что у проституток тоже есть права?  --  спросила
она, но без убежденности
     -- Мы хотим всего лишь задать пару вопросов, -- подал голос Хоб.
     -- А я? Я хочу денег!
     -- Мы заплатим за разговор с тобой, -- пообещал Хоб
     -- Сколько?
     -- А сколько ты обычно берешь за разговор?
     -- Это зависит от того, надо ли говорить сальности или нет.
     -- Нам не  нужны  никакие сальности,  --  заверил  Хоб. Мимет  обдумала
ситуацию, помахивая черной модельной
     сумочкой у своего тощего бедра.
     -- Вы журналисты? Хотите смачный рассказ? Вам это дорого обойдется!
     Тут в переговоры вступил Жан-Клод.
     -- Девочка моя, лучше прислушайся к  доводам рассудка.  Кто тебя водит?
Жильбер? А, так я и думал. Это его район. Жильбер -- мой большой друг.
     -- Вы вправду знаете Жильбера? Толстяка Жильбера с поросячьими глазками
и толстой задницей?
     -- Конечно, знаю. Мы вместе участвовали в беспорядках в Амьене. _
     Мимет  поглядела  на  него  с  уважением,  но  и с вызовом  --  любимая
комбинация, практикуемая французскими шлюхами, славящимися на весь мир своей
несговорчивостью.
     -- Ладно, я поговорю с вами. Но сколько я получу за это?  Мне  сказали,
что  в  Париже  я стану  богатой.  Мне только  хочется набрать  на маленькую
свиноферму. Я уже приглядела одну...
     -- Нас это не интересует, -- перебил Жан-Клод.
     -- Не интересует? А я думала, вам нужна история моей жизни!
     -- Ни капельки. Нам нужна информация о человеке,  в связи с  которым ты
состоишь.
     -- В связи?! В чем вы меня обвиняете?!  Я честная женщина! В политику я
не вмешиваюсь!
     --  Мимет,  --  вздохнул  Жан-Клод. -- Слушай  внимательно. Мы  отнимем
совсем немного  твоего драгоценного  времени. Но нам нужно  узнать  о  твоем
дружке.  Не  заставляй  меня прибегать  к  насилию,  а то  оно  мне  слишком
нравится.
     -- О каком дружке?
     -- О недавнем. О клиенте.
     -- О котором? -- с опаской поглядела на него Мимет.
     -- Я имею в виду, -- пояснил Жан- Клод, --  араба с  родинкой на щеке и
заячьей губой, возможно, именующего себя Халилом.
     -- А-а, вы о студенте!
     -- Вот именно.
     -- У меня для него специальный тариф, -- сообщила  Мимет. -- Вы знаете,
что он приехал из крохотной деревушки в Ираке?
     -- Даже  не догадывался, -- ответил Жан-Клод.  -- Я думал, он горожанин
из Басры.
     -- А вот и неправильно! -- рассмеялась Мимет.
     -- Но это не относится ни к родинке, ни к заячьей губе.
     -- Нет, про это вы правильно сказали. А еще вы не вспомнили про ножевой
шрам у него на левом плече.
     -- Верно.  Но  я рад,  что ты о нем упомянула. Ну что ж, Мимет,  теперь
скажи, где нам его найти, и можешь заниматься своим делом.
     -- Для дела  еще  рановато, --  возразила  Мимет. -- Вообще-то я пришла
выпить аперитиву. Вам не трудно купить мне его?
     -- Мы торопимся.  Как-нибудь в другой раз. Ну, где же нам его  найти? И
кстати, как он себя называет?
     -- Если вы его друг, так почему ж не знаете, как его зовут?
     --  Вообще-то  я не  его  друг. Я друг одного человека,  который  с ним
дружит. Он забыл мне сказать, как его зовут.
     --  Он  зовет  себя Халилом,  в  точности,  как вы и  сказали.  У  него
маленькая квартирка возле Пантеон. По-моему,  номер пять-бис, рю де Пантеон.
Меня он водил туда. Надеюсь, я не накликала на него беду.
     --  На этот счет можешь не тревожиться, -- заверил Жан-Клод. -- Ступай,
малышка. Можешь не вспоминать о  нашем разговоре.  Правду говоря, у нас  для
тебя кое-что есть. -- И поглядел на Хоба.
     Пошарив в кармане, Хоб нашел почти четыреста  франков сдачи, полученных
в такси. И отдал деньги Мимет.
     -- Большое спасибо! -- сказала она и зашагала прочь.
     -- О, кстати, Мимет] -- окликнул Жан-Клод.
     -- Да? -- остановившись, обернулась она.
     --  Думаю, тебе  стоит попытать удачу  с оранжевыми волосами.  Они тебе
больше пойдут.
     -- Правда? Но это au courant? <По моде (фр.)>
     -- Определенно dernier cri <Последний крик (фр.)>
     , -- заявил Жан-Клод.


    ГЛАВА 48


     Хоб на такси вернулся  на рю Монтень, прибыв в 14.25. Аврора дожидалась
его  внутри "Ментено". Выйдя, она посмотрела  вверх и вниз  по  улице, затем
села в такси.
     -- Как дела  сегодня? -- спросил Хоб, как  только  машина  тронулась  с
места.
     --  Недурно.  Видела  их  последнюю  коллекцию. Может получу  кое-какую
работу.
     -- А я думал, этим должен заниматься Макс.
     -- Так  и есть, но когда у  меня  появляется возможность, тоже улаживаю
дела. А как прошел твой день?
     --  Сама  знаешь, как  оно бывает, --  развел руками Хоб. - Жизнь  бьет
ключом, и все по голове.
     Аврора кивнула. Они  посидели в дружелюбном молчании пока такси петляло
по  Шестнадцатому округу. "Будто старая супружеская чета", -- подумал Хоб. И
начал строить  домыслы на  тему,  каково быть женатым на Авроре.  Куда более
интересный предмет для  размышлений, чем судьба девушки с зелеными волосами.
Такси остановилось у тротуара по названному Авророй адресу.
     -- Хочешь, провожу? -- предложил Хоб.
     -- Да  нет,  я уже в  полном порядке.  Спасибо, Хоб. Мне  стало намного
спокойнее. Я тебе позвоню, ладно?
     -- Отлично, -- Хоб уселся  обратно в такси и попросил отвезти к станции
метро  "Терн" Развозить в такси клиентов еще куда  ни шло, но сам Хоб всегда
отдавал предпочтение метро.
     Зайдя в вестибюль, Аврора на маленьком  лифте поднялась на второй этаж,
открыла дверь, вошла и заперла за coбой. Потом прошла через холл в солнечную
гостиную.
     И там, на одном из мягких кресел, почитывая журнал мод сидел Эмилио.
     -- Привет, детка, -- сказал он.


    ГЛАВА 49


     Только  два  часа второго дня пребывания  в Париже, а  Келли уже  стало
скучно.  Он сидел в одном из  маленьких кафе  через  улицу  от своего отеля,
прихлебывая третью  чашку  кофе с молоком, а официанты смотрели на него, как
на чокнутой, Ну и начхать  на них. В Америке тебе доливают кофе, когда чашка
наполовину пуста и не берут за это платы.  В Париже с тебя берут полную цену
за  каждую  чашку  и считают,  что  ты спятил,  если  берешь  больше  одной.
Разумеется,  местечко  довольно  миленькое -- с красно-белыми  скатертями  в
шахматную клетку, цветами на столах и официантами  в смокингах, даже  утром.
Но Келли все это пришлось не по вкусу. Он открыл одну из печальнейших истин:
американцу не счесть поводов невзлюбить Париж.
     Но на самом деле он  не знал, куда себя  деть, и это терзало его больше
всего.  Он  приехал  в Париж, повинуясь импульсу, предполагая  снова  как-то
завязаться с  Максом. Он был правой рукой Макса  почти два года и  почему-то
рассчитывал  оставаться  таковым и дальше.  Нет  смысла твердить  себе,  что
приехал сюда, ни на что не  рассчитывая. Рассчитывал на многое,  а ничего не
вышло.
     Однако тут возникли некоторые осложнения. Первое -- марафет. Келли явно
видел, что этот грабеж потряс Макса. Чьих же  это рук дело?  Ломая  над этим
голову,  Келли пришел к  убеждению, что  ключ ко всему в грабеже  и все  это
как-то связано с  Генри. Келли собственными глазами видел, как Генри сошел с
самолета в аэропорту де  Голля. Этот мужик сейчас где-то в Париже. Но где? И
что он затевает?  Келли  понял,  что если  сможет  вычислить  его, то сумеет
уладить дело и опять стать полезным Максу. А может, и себя не забыть.
     Итак, начинать надо  с  Генри. Но  где  он? Где  он  может болтаться  в
Париже?  Есть  ли  в  Париже какое-то местечко,  где болтаются  нью-йоркские
чернокожие?  Джаз-клуб? Однако Келли  тут же  вспомнил, что  Генри  на  джаз
наплевать. Весьма странно.
     И   только  в  религию  Генри  ударился   всерьез.  Постижение  черного
иудейства, как он это называет. Вернее было бы сказать, личный бзик.
     Затем Келли вспомнил, как Генри говорил о своей шул <духовная Школа. --
Прим. пер.> в Париже. "Я  стал представителем  этого  народа",  -- сказал он
Келли. А еще с  пылом указывал, что это вам не белые  американские  иудеи, к
которым он питает лишь глубочайшее презрение.  А  израильские иудеи, имеющие
синагогу в Париже. Или  принадлежащие  к  синагоге  в Израиле. Келли это так
толком и  не понял. А еще Генри называл ее...  Как же он ее называл?  Что-то
там связанное с вином. Портвейн? Нет.  Шерри. Только записывается  не совсем
так.  Шери.  Точно! Но Шери и как?  Начинается с  Т. Тзурис? Тхилим? Теплее,
теплее. Тефила! Вот оно!
     -- Эй, официант! --  окликнул Келли высокого, разодетого  в пух и  прах
молодого  человека,  снабжавшего, его кофе.  --  У  вас тут телефонная книга
есть?
     Конечно, все оказалось не так просто. В этом заведении нашелся какой-то
там компьютер, который  называли ordinateur или что-то  вроде того. И адреса
нужно было добывать через эту штуковину. Справиться с ней Келли не сумел, но
через  некоторое время  при поддержке  официанта и  метрдотеля и  при помощи
ручки и  блокнота они все-таки отыскали  название и адрес синагоги. Записали
его для Келли, потому что произнести  это было для него ничуть ни легче, чем
спеть "Apres de ma Blonde" на вульгарной  латыни. Полчаса спустя OH уже ехал
на такси в синагогу.


    ГЛАВА 50


     --  Да  не  дергайся ты,  -- сказал Эмилио,  когда  Аврора попятилась к
двери. -- Я не буду  заниматься рукоприкладством. Я хочу только потолковать.
Лады?
     -- Слушай,  Эмилио,  я  не в  настроении  для  больших  разборок. Давай
как-нибудь в другой раз.
     Эмилио покачал головой.  К этому случаю он  оделся в бежевый спортивный
пиджак, выглядевший так,  будто куплен на дешевой  распродаже в каком-нибудь
заштатном магазинчике  в  Бруклине. Под пиджаком  была  цветастая  гавайская
рубашка.  Его ипостась а ля Микки Рурк. Но Аврора считала,  что он выглядит,
как статист в кино про бандитов.
     Эмилио гордился своей способностью перевоплощаться.  Раньше  Авроре это
тоже нравилось. Сейчас же она гадала, не удастся ли отпереть входную дверь и
выскользнуть,  прежде  чем он доберется до нее.  Весьма сомнительно,  но  ей
хотелось все же попытаться.
     Однако Эмилио, небрежно развалясь в кресле, даже не шелохнулся.
     -- Ну послушай  же, детка, -- негромко,  безразлично проронил  он. -- Я
хочу сказать тебе пару  вещей. Прежде всего, Макс спекся. Я чертовски хорошо
знаю, что  он подстроил  похищение этого  марафета, чтобы обойти меня.  А  я
навалюсь на него с такой силой, что он и не пикнет. Так что забудь про Макса
в роли твоего покровителя. С этим покончено.
     Эмилио замолчал, чтобы закурить. Огляделся в поисках  пепельницы, но не
увидел ни одной. Наконец, углядев маленькое китайское блюдо, стряхнул  пепел
туда.
     -- Далее, и не думай,  что этот частный сыщик, этот  Хоб, не  подпустит
меня к тебе. Я таких, как он, съедаю на завтрак Ты осталась  одна, детка,  и
тебе больше не на кого опереться, кроме меня И я здесь ради тебя
     -- По душе мне это или нет, -- подхватила Аврора.
     -- Ну-ну, что ты. Не так уж давно ты была в восторге Или забыла?
     -- Помню, но передумала.
     -- Тогда можешь снова передумать. Слушай, я не обманываю тебя. Ты да я,
мы ж  вправду славно ладили. Тебе нужен кто-то  вроде меня,  чтобы  снабжать
тебя всеми  классными вещами, к которым  ты привыкла, с тех пор как покинула
родную хижину на Ямайке или где там еще
     -- На Сан-Исидро, -- отрезала Аврора. -- И мы никогда не жили в хижине.
     --  Ладно, держу пари, что и не в особняке. Да  ничего страшного, я сам
выходец со дна Бенсонхарста. Я не называю ни тебя,  ни твою  семью  никакими
прозвищами. Я просто указываю, что мы вышли  из  одной среды  И  мы подходим
друг другу.
     -- Я подумаю. А теперь не будешь ли любезен удалиться?
     --  Минуточку.  Я  хочу  только  окончательно  прояснить  ситуацию.  Ты
отправляешься  со  мной, Аврора,  или отправляешься  в  тюрьму.  Ты да  Макс
занимались  этим  на пару. У  меня  масса  улик на  вас  обоих. На  Макса уж
наверняка. Можешь поставить на нем крест  прямо сейчас.  Но ты дело  другое,
подумай  об этом. Ты никогда от меня не избавишься. Крутнешь мне динамо, и я
тебя  прихлопну.  Играй в моей  команде,  и никогда не будешь нуждаться ни в
чем, чего только твое латинское сердечко  не  пожелает. Ах да, кажется, я не
упомянул об этом, но я люблю тебя.
     -- Очень мило, что ты наконец-то дошел и  до этого, -- отметила Аврора.
-- Ладно, ты обещал, что все  расскажешь  и смотаешься. Ты  намерен сдержать
свое слово?
     Эмилио  встал.  Несмотря  на  свои  крупные  габариты,  двигался  он  с
угрожающей легкостью. Направился в обход Авроры, и она отпрянула в сторону.
     -- Эй, да не дергайся ты. Я не собираюсь тебя бить. Клянусь, что больше
никогда тебя не  ударю. Но  я хочу  тебя, Аврора, и ответа  "нет" не  приму,
подумай  над этим. Я предпочел бы, чтобы  ты  пришла ко  мне по  собственной
воле. Но могу взять тебя и силком, если придется. Ухватила?
     -- Я понимаю, что ты говоришь, -- дрожащим голосом проронила Аврора.
     --  Я оставил на столе свой запасной ключ. Под ним мой  адрес на листке
бумаги. Агентство содержит эту квартирку  в Париже  для своих агентов, когда
мы сюда заглядываем.  Там очень  мило, и  она в фешенебельном Пятнадцатом. У
меня из окна видно Эйфелеву  башню. И никакой пронырливой консьержки,  чтобы
совать нос. Поверь мне, детка, это классная квартирка -- в точности  как ты,
но притом и практичная, тоже в точности как ты.
     Обойдя Аврору, Эмилио открыл дверь и обернулся.
     -- Приходи ко  мне,  детка,  и  поскорее. Мы  играли прекрасную музыку.
Можем сыграть еще. Не заставляй меня  приходить за  тобой, потому что в этом
случае папочка может очень рассердиться.
     Осклабившись напоследок, он вышел, тихонечко прикрыв дверь за собой.
     Подойдя к двери,  Аврора  снова заперла ее. Затем бросилась на диван  и
разрыдалась. Проплакала минут пять,  более всего от ярости, чем от чего-либо
другого. Затем села, нашла салфетку и утерла глаза. Встала, подошла к стулу,
где  сидел  Эмилио. Ключ действительно  лежал там поверх  полоски  бумаги, в
точности,  как  он и  сказал.  И  квартира  оказалась  на  рю де  Лэглиз,  в
Пятнадцатом  округе. Аврора пару секунд задумчиво  крутила  ключ  в пальцах,
затем положила его в сумочку и отправилась в ванную, чтобы поправить макияж.


    ГЛАВА 51


     Нет ничего  хуже, чем приходить  в  себя  после  дневного сна.  Телефон
трезвонил. Генри сел, смаргивая сон. Халил  еще  не вернулся. Поначалу Генри
не хотел снимать трубку, полагая, что в  Париже телефон не  сулит ему ничего
доброго. И все-таки, может, что-то важное. Он поднял трубку.
     - Ага?
     На том конце слегка замялись, затем мужской голос произнес:
     -- Генри? Это ты?
     Генри не знал, следует  ли ему признавать этот факт или отрицать.  Черт
возьми, кто бы это мог звонить?
     -- Кто это? -- спросил он.
     -- Ты меня знаешь, -- сказал голос. -- Это Келли.
     -- Келли из Нью-Йорка?
     -- Конечно.
     -- А-а. И давно здесь?
     -- Не очень. Но достаточно долго, чтобы узнать,  что кто-то свистнул  у
Хоба сам знаешь что.
     --  Ага,  я  тоже об  этом  слыхал,  --  подтвердил Генри.  --  Слушай,
человече,  у меня  еще  куча дел. Ежели хочешь,  дай  мне свой  телефон, и я
попробую звякнуть тебе как-нибудь на днях.
     -- Ну нет, --  возразил  Келли. -- Так  не  пойдет.  Нам с  тобой нужно
встретиться куда раньше, а то обоим хуже будет.
     -- Ну, уж теперь я наверняка совсем не понимаю, про что это ты.
     -- Ну, если переходить к прямой и вульгарной откровенности, по-моему, я
прекрасно догадываюсь, кто взял марафет у Хоба.
     -- Это факт?
     -- Определенно. Думаю, мне не следует болтать языком про это с Максом и
Хобом, пока я не перекинулся парой слов с тобой.
     -- Ты прав, -- согласился Генри. -- Нам надобно встретиться. Где?
     -- Я в этом граде ни ухом ни рылом.  Единственные места,  которые я тут
знаю, это мой отель и Нотр-Дам.
     --  Козлу  понятно, что  в  твой отель  я не приду. Скажем, за Нотр-Дам
через час?
     -- А почему так долго и почему позади?
     --  Долго,  потому  что  мне  надо сперва  кой-чего  сделать.  А позади
Нотр-Дам,  чтобы  нам  не  дышали  в  затылок  пятьдесят  тысяч  шалопаев  с
фотоаппаратами.


    ГЛАВА 52


     Хоб  пробудился  от  стука в дверь. На нем были одни трусы, так что  он
накинул плащ и открыл дверь. На пороге стояла консьержка в бигуди, а рядом с
ней -- полицейский.
     --  Инспектор  Фошон шлет вам  привет, -- доложил полицейский. --  И не
будете ли вы любезны проследовать со мной?
     -- А в чем дело?
     -- Инспектор Фошон вам все объяснит, -- пожал плечами фараон.
     Фараон то ли не знал, в чем дело, то ли, что  более вероятно, не  желал
говорить.  Хоб  попросил  подождать  минуточку,  оделся  и  под  пристальным
взглядом   консьержки  и  половины  жильцов  дома  в  сопровождении  фараона
проследовал к полицейской машине.
     Хоб  был даже  чуточку разочарован, когда  они поехали через  Париж без
сирены -- через Сену по  мосту Сен-Мишель --  и подкатили сзади к  Нотр-Дам.
Здесь обнаружился кордон полицейских, сдерживавший зевак.
     Вдоль дороги через каждые полсотни футов стояли фонари. Слева, примерно
в двухстах футах, вспыхивала полицейская мигалка.
     Группа полицейских -- и в форме, и в штатском, -- сунув руки в карманы,
переминалась  с ноги на ногу возле какой-то груды  на земле. С угрюмого неба
начала сеяться мелкая  водяная труха, окрашенная  в оранжевый  цвет фонарями
Парижа. Звуки уличного движения доносились сюда приглушенно, будто издалека.
     Подойдя поближе, Хоб разглядел коренастую фигуру инспектора Фошона.
     -- Привет, старший инспектор!
     -- Привет, Хоб. Поглядите, не сможете ли вы опознать этого парня?
     На земле  под фонарем, в окружении  полиции, накрытая  черным брезентом
лежала  фигура размером в человеческий рост. Фошон что-то буркнул, и один из
полицейских откинул брезент. Хоб наклонился,  чтобы приглядеться получше, но
спутать это лицо ни с чьим другим было невозможно.
     -- Келли. Имени не знаю.
     -- Когда вы видели его в последний раз?
     -- Вчера вечером. Мы вместе пили пиво на площади Италии.
     -- Расскажите мне о нем
     --  Да я его  толком  не  знаю.  Он  работал шофером у Макса  Розена  в
Нью-Йорке.
     -- А какой у мистера Розена адрес?
     -- Он из Нью-Йорка, но  сейчас здесь, в Париже, -- сообщил Хоб и назвал
адрес отеля Макса.
     -- А вам известно, что мистер Розен делает здесь?
     -- Насколько мне известно, он тут по делу
     -- По какому делу?
     --  Он  ведет  модельное  агентство. Почему бы вам не  спросить  у него
самого?
     -- Не бойтесь, спрошу Вы работаете на мистера Розена?
     -- Я сопровождал одну из его моделей из Нью-Йорка в Париж.  Мы приехали
вчера вечером.
     -- Ее имя и адрес? Хоб назвал.
     -- А вы не знаете, знакома ли мисс Аврора Санчес с мистером Келли?
     -- Полагаю, знакома. Но лучше поговорите с ней самой.
     --  Да-да,  знаю, -- не  без раздражения  отозвался Фошон  -- Однако  в
данный момент  я  говорю с  вами.  Вам известно,  что мистер  Келли  делал в
Париже?
     -- По-моему, приехал посмотреть на город, но толком не знаю.
     Фошон кивнул.
     --  Возможно,  позже  у  меня  возникнут  к  вам  еще  вопросы.  Вы  не
собираетесь покидать Париж в ближайшее время?
     -- Нет, в  ближайшее  время  не  собираюсь, --  покачал головой Хоб. --
После этого я отправляюсь на Ибицу.
     -- На знаменитую фазенду?
     -- Если еще не лишусь ее.
     -- Свяжитесь со мной перед отъездом. Вы живете  по тому адресу, который
у меня записан? На бульваре Массена?
     Хоб кивнул.
     -- Вы не хотите добавить еще что-нибудь?
     -- У меня вопрос. Как был убит Келли?
     -- Двумя пулевыми ранениями. Одно в шею, перебило левую сонную артерию.
Второе в сердце. И то и другое оказалось бы смертельным.
     -- Его убили здесь?
     -- Помощник медэксперта считает, что нет.
     --  А  что навело вас  на  мысль  обратиться  ко  мне?  Или  вы  будете
обращаться ко мне по поводу любого американца, найденного в Париже мертвым?
     Фошон пошарил в кармане куртки и извлек обрывок бумаги.
     -- У него было ваше имя и телефонный номер.
     -- Это я ему их дал. Но что вы еще нашли? Фошон приподнял обе брови.
     -- Вы хотите поиграть в детектива?
     -- Я и есть детектив.
     -- Верно, а я забыл. Его не грабили. Его часы  по-прежнему на запястье,
его бумажник в левом заднем кармане. Из чего вы заключаете?..
     -- Что либо Келли был левшой, либо у него болело правое бедро.
     -- Великолепно. В бумажнике обнаружены обычные американские пластиковые
карточки, пара сотен долларов и пара тысяч франков.
     -- Так что ограбление не  было мотивом преступления,  разве что  он нес
свои настоящие деньги в пакете из оберточной бумаги.
     --  Вы  соображаете  довольно  быстро. Было еще вот это. Фошон вынул из
кармана полиэтиленовый  мешочек и вытащил из него карточку, приподняв, чтобы
Хоб смог прочесть.
     Это была карточка из "Кошерной пиццы Шлоима" на рю Тессо. Хоб кивнул.
     --  Нечасто  встретишь американца ирландского  происхождения, питающего
пристрастие к кошерной пицце.
     -- В точности так же подумал и я. Вам известно это заведение?
     -- Не имел удовольствия.
     --  Конечно же, я допрошу владельца и буду очень  удивлен, если это нам
что-нибудь даст.
     -- Еще есть вопросы?
     -- Нет, -- ответил Фошон. -- Можете идти. Разве что захотите признаться
в этом преступлении прямо сейчас. Избавите нас от кучи проблем.  Хоб покачал
головой.
     -- Был рад повидаться, инспектор.
     -- Я тоже, Хоб.
     Как оказалось, Хоб увиделся с Фошоном снова куда раньше, чем ожидал. На
следующий день, около  одиннадцати утра, Фошон  позвонил  ему на квартиру  и
спросил, не сочтет ли Хоб за труд заглянуть в управление. Хоб прибыл туда за
полчаса и был отведен через угрюмое серое здание в кабинет Фошона на третьем
этаже.
     Фошон повел себя откровенно, деловито и невраждебно.
     -- Вчера вечером мы забрали пожитки из комнаты мистера Келли, уже после
вашего отъезда.  Ничего  особо замечательного,  кроме  вот  этого.  Я  решил
поинтересоваться у вас, не говорит ли это вам о чем-либо
     Он  протянул  Хобу зеленую папку с  печатью  Нью-Йоркского полицейского
департамента.  Внутри  было   краткое  досье  на  человека  по  имени  Этьен
Идальго-Браво, уроженца Ямайки, натурализованного в Нью-Йорке, возраст сорок
четыре  года, профессия  повар. Задержаний  в Нью-Йорке не  было. В  кратком
рапорте,   отпечатанном   на   машинке,    говорилось,   что   Идальго-Браво
подозревается  в  связи  с  Исламской  Военной  Организацией,  штаб  которой
располагается  в  Боро-Холл,  Бруклин.  Данная   группировка  находится  под
наблюдением  службы  генерального  прокурора;  полагают, что она  связана  с
подрывом синагоги в Буэнос-Айресе в 1992 году. К делу прилагалась фотография
светлокожего негра с прической сосульками и короткой бородкой.
     -- Вы когда-нибудь видели этого человека прежде? -- спросил Фошон.
     Хоб некоторое время пристально разглядывал фотографию, потом сказал:
     -- Если его постричь по-другому и сбрить  бороду, я бы сказал, что  это
Генри.
     -- А кто такой Генри?
     -- Генри Смит. Он из прислуги мистера Розена в Нью-Йорке.
     -- А что его досье делает среди вещей мистера Келли?
     -- Понятия не имею.
     -- Не был ли мистер Келли, случаем, нью-йоркским детективом, работавшим
под прикрытием?
     --  Сомневаюсь,  -- ответил  Хоб,  --  хотя не  исключено.  Насколько я
слышал, его выставили из полиции за какой-то скандал.  После чего он работал
на мистера Розена.
     -- Все опять сходится на мистере Розене, -- заметил Фошон.
     -- Вам бы следовало задать эти вопросы ему.
     -- Задам, и спасибо за ненужный совет.  Но я могу  сказать заранее, что
при этом выяснится: мистер Розен не покидал своего отеля с  самого приезда в
Париж, и у него найдутся свидетели, которые это подтвердят.
     -- Для него же будет лучше,  если найдутся, -- согласился Хоб. -- Иначе
он по уши в дерьме.
     -- И касательно этого Генри Смита. Вы не знаете, где мне его найти?
     -- Я бы с радостью вам сказал, инспектор, если бы знал.
     -- Надо  справиться  в  аэропорту.  Как  вы говорите, я ставлю  доллары
против пончиков, что он в Париже.
     -- В этом споре я поставил бы на то же самое, -- отозвался Хоб.
     Фошон лишь кивнул.
     -- Ну, как бы то  ни было, спасибо, Хоб. Так  вы  смогли разобраться со
своей фазендой?
     Хоб покачал головой.
     -- Что ж... Bonne chance <Удачи (фр.)>.


    ГЛАВА 53


     -- Да, старичок, я живу просто отлично, -- проговорил Найджел в трубку,
потянулся  за "Диск  Бле" и обнаружил,  что  пачка  пуста.  Огорчительно. Он
терпеть не мог клянчить без сигареты в руке.  А Квиффи таращилась на него  с
дальнего  конца  дивана. Хотела получить свой корм,  бедняжка, -- как  и сам
Найджел.
     -- Эстон,  дорогой  друг, как дела в Белизе, а? Да, это Найджел! Сыро и
душно, а? Как всегда. Славно,  славно! Бар  Хоселито все еще там? Я там едал
чертовски  хорошее жаркое из моллюсков.  Передай ему  мои заверения в любви.
Экспедиция  идет хорошо? Вот-вот  вклинится в буш, великолепно! Рад слышать!
Как бы я хотел быть  с  тобой! Затерянные города в джунглях -- мой конек, ты
же  знаешь...  Нет, ни  малейшей возможности,  дорогой мой  человек.  Я  тут
застрял в Париже на все  обозримое будущее...  Les  affaires  <Дела  (фр.)>,
знаешь ли, такая скучища. Да,  здесь  тоже довольно сыро...  Эстон, я почему
звоню, прям даже стыдно  сказать, ты уж  меня пожалей... Дело в том, что мне
нужны кое-какие  деньги. Не для себя. У меня дела идут  прекрасно,  спасибо.
Как говорится, не до жиру, но концы с концами свожу. Дело в том, что у  меня
есть  друг  Хоб  Дракониан,   ты  слыхал,  я  про  него  рассказывал...  Да,
детектив...  Он  вроде как  связан  по  рукам  и  ногам  закладной,  которая
обрушилась на него как гром с ясного неба, так сказать... И я подумал, что у
тебя есть двадцать тысяч, которые я с таким восторгом одолжил тебе в прошлом
году... Да... да... ушли в снаряжение? Конечно, это же суть экспедиции? Нет,
ни  малейших проблем, я могу обратиться еще куда-нибудь, просто подумал, что
если у  тебя  случаем где-то  под рукой... Умоляю, прости за то, что  вообще
побеспокоил  из-за  такой  ерунды.  Просто мне бы  хотелось  посодействовать
Хобу...
     А в другой части Парижа, в отдельном кабинете "Ша Вер" Жан-Клод говорил
в трубку после десятиминутных разговоров об общих друзьях:
     --  Слушай,  Сезар, знаешь  этот  клочок  земли,  что у меня есть около
Сен-Жермен-ан-Лай,  где  ты   хотел  построить   ресторан?  Ну,  хоть  он  и
принадлежит  нашему  роду  уже  не  первый  век,  я подумал,  чего  за  него
цепляться?  Дело в  том, что  у меня  есть  друг,  который  в данный  момент
находится в  несколько стесненных обстоятельствах...  Вот я  и подумал,  что
могу дать тебе  очень хорошую  скидку за спешность,  а заодно почту за честь
удовлетворить твое желание познакомить  окрестности Парижа с истинной кухней
французских  Пиренеев... Что  ты  говоришь?  Твоя  кухарка  Таис  умерла  от
желчного  пузыря? Мой  друг, я просто в отчаянии, но,  конечно  же, найти ей
замену будет не слишком трудно... Ах. Налоговый  инспектор! Забрал  все? Мой
друг, больше ничего не говори. Твое состояние понятно любому, и даже слишком
хорошо.


    ГЛАВА 54


     Раздался стук в дверь.
     -- Да, кто там? -- подал голос Халил.
     -- Инспектор Дюпон, иммиграционная служба. Открывайте.
     Халил со вздохом выключил маленький черно-белый телевизор. Он  опасался
этого визита, хотя бумаги его  в  полном порядке. Французская иммиграционная
служба, как известно, в подобных вопросах далеко не беспристрастна. И все же
уклониться от  этого невозможно. Так что  он отодвинул засов и открыл дверь.
Внутрь  сразу  же втиснулся крупный бородатый мужчина в твидовом костюме, за
ним  -- мужчина  поменьше,  с  тонкими  усиками.  А  следом за  Найджелом  и
Жан-Клодом порог переступил Хоб Дракониан.
     -- Привет, Халил, -- сказал Хоб.
     -- Я не знаю вас, сэр, -- мгновенно отозвался Халил.
     -- Мы  не были формально представлены,  -- бросил Хоб. -- Но ты вез нас
из аэропорта де Голля несколько суток назад. Ты со своим кузеном Али обобрал
нас.
     -- Вы ошибаетесь,  сэр,  --  стоял на  своем  Халил.  -- Я не шофер.  Я
студент Сорбонны. Ох!
     Это восклицание вырвалось у  Халила,  когда Жан-Клод двинул ему кулаком
под дых, а Найджел сопроводил к стулу.
     -- Мы не собираемся разводить долгие  дискуссии, -- Хоб подтянул стул и
сел напротив. --  Вы обобрали  меня. Я узнаю твое лицо где угодно.  Все  еще
намерен отрицать?
     Бросив взгляд налево,  Халил увидел,  что  Жан-Клод  вынул  из  кармана
перочинный  ножик, открыл его  зубами  и  опробовал лезвие, сбрив  несколько
волосков с тыльной стороны ладони.
     -- Да-да, я  это  сделал, --  встрепенулся Халил. -- Это  было  безумно
глупо,  мне ни  за что не следовало так  поступать. Сэры, поверьте мне. Я не
обычный  преступник,   я   политический,  я   не  связываюсь  с   уголовными
преступлениями.
     --  Тогда возвращай то,  что взял, --  потребовал Хоб.  --  И больше не
будем говорить об этом.
     -- Если б я  только мог! -- заныл Халил. Развернувшись, Найджел устроил
в комнате обыск. В этой небольшой комнатенке стенных шкафов не обнаружилось,
так что потребовалось не так уж много времени, чтобы заглянуть под кровать и
порыться в стопках журналов. Поглядев на Хоба, Найджел тряхнул головой.
     -- Где товар? -- спросил Хоб.
     -- Не знаю, -- сказал Халил.
     --  Peste! -- Жан-Клод воткнул нож на  дюйм в  плечо  Халила и царапнул
вдоль кости. Подбежавший Найджел зажал Халилу рот ладонью, чтобы не верещал.
     Хоб, стараясь не подавать виду, что его вот-вот вырвет, проговорил:
     --  Халил, лучше скажи нам. Никакие деньги не  стоят того, что мой друг
собирается с тобой сделать.
     -- Послушайте меня, -- заторопился Халил. -- Я скажу вам все, что знаю.
Я следовал приказам Генри. Вы знаете этого Генри? Он посылал мне указания из
Америки, выступая от имени Организации, он говорил мне, что делать. Я привез
ваш  пакет  сюда.  Генри  пришел  и открыл пакет, сказал, что  это кокаин, и
оставил его здесь на одну ночь. На следующий день он его забрал. И мою бомбу
тоже! Нет, не надо, больше не надо пускать в ход  нож! Я говорю вам все, что
знаю.
     -- Где Генри? -- не унимался Хоб.
     -- О Аллах,  если бы я знал, я  бы вам сказал! По-моему, Генри на самом
деле все-таки не из  нашей Организации. Но он  взял  пакет  и ушел.  Пакет и
бомбу. Это было вчера. Он  не возвращался и не звонил. Я убежден, что больше
никогда его не увижу. И не хочу его видеть! Это истинная правда!
     Жан-Клод поглядел на Хоба.
     -- Будем ли проверять,  не сменит ли  он пластинку?  --  И  сделал жест
ножом.
     -- Нет, оставим его в покое. Пошли отсюда.
     -- Может, он врет! -- с негодованием воскликнул Жан-Клод. -- Я его лишь
малость поцарапал!
     -- Нет, -- отрезал Хоб. -- Пошли. Сейчас же. Они удалились под ворчание
Жан-Клода: "И он еще называет себя частным детективом".


    ГЛАВА 55


     От  станции  метро  "Порт  д'Итали"  до  станции  метро  "Сите"   можно
добраться,  пересев на  другую ветку на "Площади Италии",  а затем  еще  раз
пересев на "Денфер-Рошеро". Но  быстрее и куда удобнее проехать  мимо "Сите"
до "Шателе", а затем пешком дойти до  Лиль де ля Сите через бульвар де Пале;
именно так  Хоб  Дракониан и  поступил. Когда  приходишь на  остров,  Дворец
Правосудия высится по правую  руку, а  через улицу от него  --  впечатляющее
здание  Префектуры  полиции.  Свернув налево по короткой  рю  де  Лютее, Хоб
подошел  к главному  входу  в громадное  отталкивающее  строение  Отель-Дью.
Зайдя,  он прошел по смрадному  коричнево-охряному  коридору мимо  монашек в
большущих  крылатых головных  уборах  и  по двум  маршам  мраморной лестницы
спустился в подвал. Служитель в синей форме подсказал, как пройти в морг.
     -- А,  Хоб, идите  сюда, -- позвал инспектор  Фошон,  стоявший  рядом с
группой  медиков  у входа в одну из холодильных камер, где возносящиеся  под
потолок  ряды ящиков, напоминающих огромный картотечный шкаф, сохраняют тела
недавно  усопших.   На  Фошоне  было   легкое  желтовато-коричневое  пальто,
выглядевшее в этом мрачном окружении весьма фривольно.
     -- Доктор Бюфордан, -- сказал Фошон. -- Нельзя ли взглянуть на объект?
     Бюфордан  --  невысокий мужчина с черной  бородкой  клинышком, одетый в
длинный белый халат и  белый  колпак, привязанный к голове, -- дал знак двум
служителям  и  что-то негромко сказал.  Те сверились со списком  и выдвинули
один из ящиков, совершенно вытащив его из шкафа.  Затем они поднесли ящик  к
длинному  столу  и  установили на нем; Бюфордан  кивнул,  и  они  отодвинули
крышку.  Бюфордан сам наклонился над ящиком  и  откинул серую  прорезиненную
ткань.
     Под ней оказался труп мужчины -- мелкого, с желтовато-коричневой кожей,
закрытыми глазами,  будто уснувшего. Бюфордан аккуратно повернул его голову,
продемонстрировав огромную  огнестрельную  рану,  теперь  совершенно  сухую,
уничтожившую изрядную часть левой стороны головы, в том числе и ухо
     -- Вам известно, кто это такой? -- спросил- Фошон у Хоба.
     --  Это человек, которого я знал под именем Генри Смит, -- ответил Хоб.
-- И давно он мертв?
     --  Около  двенадцати  часов  из-за  единственного   пулевого  ранения,
вероятно, из оружия сорок четвертого калибра с близкого расстояния.
     - Где?
     --  На  канале  Сен-Мартен  близ  рю  де  Реколье Недалеко от  больницы
Сен-Луи, но, конечно, его доставили сюда
     -- А мистер Розен его видел?
     -- Он опознал его несколько ранее. Сожалею,  что побеспокоил вас,  Хоб,
однако мне было необходимо, чтобы его опознал кто-нибудь еще.
     Хоб отошел. Фошон дал знак, и Бюфордан накрыл тело, а служители закрыли
крышку  и отнесли ящик обратно  на свое место  в  шкафу. Взяв Хоба под руку,
Фошон вместе с ним вышел из морга.
     Они не обменялись  ни словом,  пока  не покинули  Отель-Дью.  Потом Хоб
спросил:
     -- У вас есть какие-либо предположения о том, кто это сделал?
     -- Никаких, которые я мог бы высказать в данный момент. А у вас, Хоб?
     -- Полагаю, у Генри был помощник по имени Халил. Его допрашивали?
     -- Мы пытаемся  найти Халила. По всей стране разосланы  бюллетени с его
приметами.
     -- Может, он вам что-нибудь расскажет, -- предположил Хоб.
     --  Надеемся. Нам бы хотелось знать, как он потерял вот это. -- Пошарив
в  кармане,  Фошон  извлек полиэтиленовый мешочек,  из  которого вынул нитку
голубых керамических бус с серебряной застежкой.
     -- А что это? -- поинтересовался Хоб.
     -- Четки. По-моему, так  их называют по-английски. Многие арабы,  равно
как  многие  греки и  турки,  носят их  при  себе.  Упомянутые  бусины  дают
возможность занять руки в ожидании, когда наконец улыбнется фортуна.
     -- А где вы их нашли?
     --  В мертвой  руке мсье Генри. На  застежке выгравировано  имя Халила.
Возможно, он даст нам объяснение -- если нам удастся его найти.


    ГЛАВА 56


     --  С его  стороны  было  довольно  глупо рассчитывать,  что он  сумеет
улизнуть с этим, -- сказал Эмилио. -- Но он справлялся довольно хорошо, пока
занимался этим делом. И все же. Это лишь вопрос времени. Я прав, инспектор?
     -- Вы имеете в виду Генри? -- уточнил Фошон.
     -- Конечно. Все сходится на нем.  Особенно в свете  последнего открытия
мистера Дракониана.
     -- Какого же? -- поинтересовался Фошон.
     Они  сидели  в  гостиной  Макса  в  отеле  "Синь".  Сонный,  помятый  и
недовольный Хоб находился там  же. Макс в  своем  халате выглядел так, будто
вообще  не собирается покидать отель. Собрались все, кроме Авроры,  прибытия
которой ожидали с минуты на минуту.
     --  Я  раскрутил  ту  карточку,  которую вы мне показали, инспектор, --
пояснил  Хоб. -- Ту, которую  вы взяли  с трупа Келли. Она  из закусочной  в
Маре.  Я отправился  в  ближайшую  синагогу.  Раввин  сказал,  что  человек,
соответствующий описанию  Келли, заходил туда искать Генри. Я  рассказал  об
этом детективу Вазари.
     -- А вам не пришло в голову рассказать об этом мне? --
     спросил Фошон.
     -- Как-то забыл.  Я  был малость ошарашен вереницей  трупов, которую вы
мне продемонстрировали.
     --  Всего  два-  Частный детектив  в своей работе должен  натыкаться на
десятки, а то и сотни подобных фатальностей.
     -- Должно быть,  вы имеете  в  виду  какого-то  другого  детектива,  --
заметил Хоб.
     -- Никогда  бы не подумал на Генри, -- вставил  Макс. -- Такой чудесный
малый. Да вдобавок религиозный.
     -- Двойной агент, -- прокомментировал Эмилио. -- Притворялся иудеем, но
работал на арабов.
     -- Вам по-прежнему неизвестно, кто убил Генри, -- уточнил Хоб.
     --  Давайте разбираться шаг за  шагом, -- произнес Эмилио.  -- Все  это
предположение. Однако смахивает на то, что Келли вышел на Генри, и Генри его
убил. Затем Генри был убит своим компаньоном, этим Халилом.
     -- Почему? -- поинтересовался Хоб.
     --  Да откуда  мне  знать,  -- развел руками  Эмилио. --  Может,  Халил
выяснил,  что  Генри  на самом  деле  работает не  на исламистов.  Может, он
выяснил, что тот -- тайный агент адвентистов Седьмого дня.
     -- Ну, тут уж вы выходите за  пределы  всякой вероятности, --  возразил
Фошон. -- Во всяком случае, смею надеяться.
     -- Возьмите Халила, -- предложил Эмилио; -- и все дело раскрутится само
собой.
     -- Во всяком случае, можно будет пришить ему дело, -- подхватил Хоб.
     Обернувшись, Эмилио бросил на него испепеляющий взгляд.
     -- У вас есть на примете кто-то более подходящий?
     -- Нет у меня никого на примете, и вы все еще не нашли марафет.
     -- Должно  быть, Халил  перепрятал  его еще куда-нибудь, -- предположил
Эмилио.  -- В его  квартире нашли  следы кокаина.  Вы  же сами  мне сказали,
инспектор. Когда ваша полиция найдет его, все сразу сойдется одно к одному.
     -- Дело, несомненно, возбудить можно, -- пожал плечами Фошон. -- Что же
до того, что случилось на самом деле... -- он снова пожал плечами.
     -- Ну,  с меня достаточно, -- бросил  Эмилио.  --  Слушайте,  мне  надо
выбираться отсюда. А еще необходимо вещи сложить.
     -- Вы возвращаетесь в Америку? -- осведомился Фошон.
     -- В Нью-Йорк.
     -- А как насчет кокаина, который вы приехали выслеживать?
     -- Ну, сейчас  он уже, наверное,  разлетелся по паре сотен  носов. След
простыл. Где-то выиграешь, где-то проиграешь.
     -- Смахивает на то, что вы жутко торопитесь, -- заметил Хоб.
     -- Я не намерен торчать остаток моей жизни в кафе и  хлебать кофе,  как
вы. -- Эмилио обернулся к  Фошону.  --  Мне всего лишь надо кинуть в чемодан
пару вещей, и  я  еду в  аэропорт.  Инспектор,  был  рад  поработать в вашей
компании. Если когда-нибудь будете в Штатах, загляните ко мне.
     -- Уж будьте покойны, -- натянутым тоном ответил Фошон.
     -- До свидания, Макс, -- изрек Эмилио. --  Будь паинькой. Я снимаю тебя
с крючка. -- Эмилио помахал остающимся и вышел.
     -- Благодарение  Господу,  что этот  человек ушел, -- произнес Макс. --
Никто  не  хочет  перекусить? Я  могу  заказать,  чтобы  принесли  сандвичи.
Инспектор? Хоб?
     И  Хоб,  и  Фошон  пожали  плечами.  Макс  снял трубку  и по-французски
попросил,  чтобы в номер  прислали ленч  на  четверых.  Потом с  пристальным
вниманием выслушал долгое, многословное объяснение и сказал:
     --  Вы можете  прислать хотя бы кофе и круассаны? Великолепно, спасибо.
-- И  положил  трубку. --  Тут  какой-то  праздник.  Повар выходной. Но кофе
прислать могут. Хоб, ты не мог бы зайти  со мной в спальню? Инспектор, вы не
против?
     Фошон снова пожал плечами, выглядя  совсем подавленным. Даже плечами он
пожал как-то вяло.
     -- Хоб, -- сказал Макс. -- Дело обернулось не так, как мы надеялись. Но
я по-прежнему должен  тебе десять тысяч. Пока что заплатить не могу. Но могу
дать тебе это. -- Он извлек из письменного столика портмоне и вытащил оттуда
четыре хрустящих стодолларовых купюры. -- Остальное отдам, как только смогу.
Лады?
     -- Разумеется, лады.
     -- Без обид?
     -- Да какие тут обиды!
     -- Макс, -- окликнул из соседней комнаты  Фошон. -- Тут  служащий отеля
хочет с вами переговорить.
     -- Да скажите ему, пусть поставит поднос куда-нибудь.
     -- Он хочет переговорить с вами лично.
     -- Ну ладно, иду.
     Макс вышел  в гостиную, Хоб за ним.  У  двери дожидался высокий молодой
человек в темном костюме.
     --  Доброе утро,  --  сказал он. -- Я мсье  Лено, помощник  менеджера в
"Синь".
     -- Если это касательно счета, -- ответил Макс, -- то я позабочусь о нем
сегодня попозже.
     --  Нет,  сэр.  Это не  по поводу счета. Хотя вопрос о  нем по-прежнему
весьма актуален.
     -- Тогда чего же вы хотите?
     -- В отель было доставлено послание  Для  вас, сэр. --  Он вручил Максу
фирменный конверт Агентства по  Борьбе с Наркотиками.  Макс  взял конверт, и
служащий удалился.
     Вскрыв конверт, Макс  вытащил единственный  листок  бумаги,  просмотрел
его, потом прочитал внимательнее и фыркнул.
     -- В чем дело? -- поинтересовался Хоб.
     -- Прочти сам, -- он передал бумагу Хобу.
     -- Вслух, если вы не возражаете, -- попросил Фошон.
     -- "Дорогой  Макс, -- зачитал Хоб, -- к тому времени, когда ты получишь
это послание, я  буду на полпути в Рим. Я заключила контракт  с "Ментено" на
демонстрацию осенней коллекции Ариосто. Извини, дорогой, но  все случившееся
весьма огорчительно, и думаю, нам лучше пока что каждому идти своей дорогой.
Спасибо за все. Аврора".
     -- Угу, -- произнес Хоб.
     -- Я тоже, -- подхватил Фошон.
     --  Ага, и  меня  туда  же,  -- подытожил  Макс.  Взял  листок у  Хоба,
посмотрел  на обороте  --  просто  на  случай, если там что-нибудь написано,
затем положил на кофейный столик и снова уселся на диван.
     -- Поток новостей не иссякает, -- прокомментировал Фошон.
     -- Любопытно, что дальше? -- откликнулся Хоб.
     Будто по подсказке, раздался стук в дверь. Все трое переглянулись.
     -- Я уже побаиваюсь продолжения, -- изрек Макс. Стук повторился.
     -- Входите, -- крикнул Макс.
     Дверь  распахнулась.  Официант вкатил сервировочный  столик  с  кофе на
четверых,  круассанами,  тостами  и  единственной  розой  в  тонком  бокале.
Наполнив три чашки, он удалился
     -- Комический антракт, -- пробормотал Макс. -- Кофе, инспектор?
     -- Будьте любезны,  -- согласился Фошон. Некоторое время они в молчании
прихлебывали кофе.
     В  это  время  на улице  поднялся  страшный шум.  Клаксоны и сирены Они
игнорировали  шум,  дожидаясь развития событий.  И  оно  произошло  Зазвонил
телефон.
     -- Вероятно, сообщают, что объявлена война, -- предположил Макс.
     -- Ты не собираешься ответить? -- спросил Хоб.
     -- Пожалуй, можно. Макс снял трубку.
     -- Макс Розен. -- Послушав пару секунд, поднял глаза -- Инспектор, вас.
     Встав, Фошон пересек комнату и взял трубку.
     -- Фошон. -- Послушал секунд пятнадцать, время от времени хмыкая, чтобы
показать,  что не теряет нити. Затем сказал: -- Ладно, Эдуар, скоро буду. --
Он повесил трубку и вернулся к своему кофе.
     На некоторое время воцарилось молчание. Потом Фошон проронил
     -- Вы не собираетесь спросить меня, что там еще такое?
     -- Это не наше дело, -- отозвался Хоб. -- Как по-твоему, Макс?
     -- Думаю, ты прав. Это дело парижской полиции. Мы-то тут при чем?
     --  Очень  хорошо.  Я  вам скажу, --  произнес  Фошон.  --  Звонил  мой
подчиненный  Эдуар. Я  приставил  его  наблюдать  за  апартаментами  мистера
Вазари.
     -- А зачем? -- осведомился Хоб.
     --   Поведение  мистера   Эмилио   Вазари   показалось   мне  несколько
настораживающим.
     -- Вам нужна прямая реплика? -- промолвил Хоб. --
     Ладно, я дам вам прямую реплику.  Что ваш подчиненный Эдуар  сказал вам
только что?
     -- Извините,  это  дело полиции. Нет, прошу прощения, я пошутил. Глупая
шутка, в свете того, что случилось.
     Они молча ждали. Наконец Фошон продолжил:
     -- Эдуар проследил из своей машины, как Эмилио вышел из такси и пошел в
свои апартаменты, выходящие  окнами на фасад  второго этажа. Эдуар прекрасно
видел  взрыв. Им вышибло  окна.  Мистер Вазарн мертв. Вот уж  день  сплошных
сюрпризов.
     -- Подорвался? -- переспросил Хоб. Фошон кивнул.
     -- Вы хотите сказать, что кто-то установил бомбу в его апартаментах?
     -- Смахивает на то.
     -- Что ж, -- проронил Макс. --  Он был довольно неприемлемым человеком.
Не то что я хотел бы, чтоб он отправился  на тот  свет. Тут чувствуется рука
Халила, разве не так?
     -- Почему бы и нет,  -- согласился  Фошон. -- Судя по всему, он наш  по
всем остальным  статьям. -- Он допил кофе и встал.  --  Мне надо идти, чтобы
посмотреть все, что я могу посмотреть. Хоб, вас подвезти?
     -- Пожалуй, к ближайшей станции метро, --  Хоб встал. --  А что это  за
шум на улице?
     С улицы доносилось громогласное пение труб и вопли возбужденной толпы.
     -- Это всего лишь праздник, -- объяснил Фошон.
     -- Какой праздник?
     -- Конечно, День Бастилии.
     -- День  взятия Бастилии, --  повторил Хоб и на мгновение задумался. --
Значит, сегодня четырнадцатое июля.
     --  День  Бастилии приходится  именно  на  четырнадцатое, -- подтвердил
Фошон.
     Хоб подскочил, будто его током ударили.
     -- Что стряслось? -- спросил Макс.
     -- Я завтра должен быть на Ибице! -- вскричал Хоб.
     -- Это и есть день знаменитого traspaso? -- поинтересовался Фошон.
     -- Да! Мне надо вырваться! Инспектор, прошу прощения...


    ГЛАВА 57


     Вы только попробуйте попасть во Францию или вырваться из нее где-нибудь
в районе Дня  взятия Бастилии.  Хоб попросил Фошона высадить его  у  стоянки
такси, откуда доехал  до своих апартаментов на бульваре Массена. Бросил пару
вещей в подвернувшуюся сумку, схватил паспорт и поспешил  к своему турагенту
на  проспект  д'Итали.  Агент Хасан  сказал,  что сегодня  попасть на  Ибицу
невозможно; невозможно даже на этой неделе, потому что все билеты раскуплены
на  месяцы вперед. Разве Хоб  не знает, что Ибица  -- самое популярное место
отдыха в Европе,  а  в День взятия  Бастилии начинается  великая миграция из
Парижа?
     Хоб попытался  прибегнуть  к  древнему  решению  всех дорожных проблем:
деньгам. Пообещал Хасану  четыреста долларов,  которые Макс  только что  дал
ему, -- размахивая веером из купюр перед носом агента, -- моля доставить его
на  Ибицу  или  хотя  бы куда-нибудь поближе. Вопрос жизни  и  смерти. Хасан
подозревал,  что это скорее вопрос непреодолимого порыва, но все-таки сел на
телефон, беседуя, споря, увещевая, обманывая, угрожая, очаровывая, умоляя --
словом,  пускаясь  на все  уловки,  идущие  в  ход ради  успеха, если в дело
замешаны  деньги.  Наконец,  пообещав своему другу из агентства  Кука двести
долларов (вдобавок к  четыремстам своим), он  добыл Хобу билет  на чартерный
рейс  до Барселоны, а имя  его было внесено в список очередников,  ожидающих
свободного места на вечерний рейс до Ибицы.
     В аэропорту Орли разыгрывалось  что-то  вроде западной  версии  падения
Шанхая.  Хоб пробился сквозь сомкнутые ряды отпускников,  прорвался в начало
очереди, отыскал  клерка, слыхом не слыхавшего о  его  брони,  и отказывался
тронуться с  места, пока клерк не обсудил этот вопрос со своим начальством и
броня  не  была найдена. И,  наконец, поднялся на борт  самолета.  За  два с
половиной часа полета до Барселоны у Хоба было время оценить свое финансовое
положение. Итак, он взял полторы  тысячи долларов  на расходы в апартаментах
Макса,  две  тысячи  дала  Аврора, дважды  платил  Макс --  один  раз двести
пятьдесят  долларов, а  другой  -- четыреста.  Итого  4150  долларов.  Отдал
Найджелу пятьдесят,  а позднее Найджелу и Жан-Клоду по сто долларов каждому.
Сам  потратил  в Париже около  сотни. Затем четыреста долларов ушли к агенту
Хасану, а еще двести - к другу Хасана из агентства Кука и почти две сотни на
билет  до Барселоны. В общей  сложности тысяча  сто пятьдесят, после чего на
руках  остается  около трех тысяч  долларов.  Недостаточно,  чтобы  оплатить
traspaso,  но, быть может, удастся уговорить адвокатов  допустить  частичное
погашение с частичной  отсрочкой платежа или выпросить  отсрочку хотя бы  на
месяц... Надежда жалкая, но не складывать же лапки заранее!
     В Барселонском аэропорту царило обычное летнее  сумасшествие. Тут удача
покинула Хоба.  Рейс, на  который его поставили  первоочередником,  отменили
из-за   неисправности  двигателя.  Ближайший  рейс,  на  который  его  могли
посадить, вылетал только через четыре дня.
     Но Хоб  все-таки заказал билет.  Пятнадцатиминутный полет стоил  меньше
сотни  долларов.  Затем Хоб  пустился  бродить по  аэропорту, изможденный  и
небритый,  стараясь  что-нибудь  придумать.   И  когда  проходил  мимо  ряда
служебных дверей,  его  взгляд  вдруг  уперся в  надпись на  одной  из  них:
"Каталонский воздушный сервис. Заказные полеты".
     Да! Он переступил порог.


    ГЛАВА 58


     Гидроплан   "Сессна"  вынырнул   из  солнечного   сияния  над   городом
Сан-Антонио-Абад, второго  по величине селения  на острове Ибица. День стоял
прекрасный.  Из  Европы  дул  крепкий  северный  ветер,  отгоняя  знаменитый
мистраль и начисто выметая землю,  будто исполинская метла.  Ветер холодный,
особенно для выходных  в середине июля, в самый  пик  туристского  сезона. В
этом году народ потянулся на  Ибицу тысячами, десятками тысяч.  Из Франции и
Германии, из Англии  и  Скандинавии.  Появились  даже  туристы  из Восточной
Европы  и России. Как  ни смешно,  теперь уже  всякий  может позволить  себе
отпуск  под южным  солнышком. Как ни странно, каждый  всякий  решил приехать
именно сюда.
     Царил самый разгар европейского сезона брачного безумия, когда молодежь
всех стран  укладывает свои вожделения в чемоданы и мчится на латинский  юг,
на  Ибицу с  ее  песчаными пляжами, раскиданными  по  острову  дискотеками и
колоритными ресторанчиками,  на Ибицу,  где старый городской  порт  еженощно
превращается в подобие салона мод, на остров столь живописный, что со дня на
день непременно превратится в съемочную площадку целого ряда ностальгических
фильмов.
     Ибица, где  воздух  в июле буквально наэлектризован сексом, где  журчат
винные  реки  и наркотический  туман  воскуряется  к небесам. Где процветают
художественные галереи. Ибица,  имеющая очень много общего с курортами всего
мира,  но  абсолютно уникальная,  подносящая собственный коктейль из больших
денег и нищенского стиля хиппи.
     Гидроплан,  стрекотавший в воздухе над Сан-Антонио, начал снижаться  по
широкой  пологой  спирали.  Прекрасные  люди  с  бронзовой  кожей  на  пляже
Сан-Антонио  не  обращали  на него  особого  внимания. В  воздухе  постоянно
разносился гул самолетов -- по большей части больших аэробусов из Франкфурта
и  Парижа,  Амстердама  и  Милана, мчащих сюда  искателей  удовольствий.  Но
попадались и мелкие самолетики,  потому что с появлением на острове  заезжих
миллионеров  тут  возник   растущий  флот  одномоторных  прогулочных  машин.
Маленький  гидроплан  не  принадлежал  к  этому  классу  авиатехники:   явно
утилитарная модель, небесный трудяга, а  не игрок, воздушное  грузовое такси
из  Барселоны,  готовое  доставить  вас куда угодно,  от  Альп  до Сахары, с
минимумом суматохи,  уклоняясь от радаров, если необходимо, потому что порой
несут  ландскнехтов  нового  времени, готовых взяться  за любую работу и  не
слишком настаивающих на том, чтобы она была легальной.
     И  все же вопрос  оставался неразрешенным: почему именно  этот  самолет
снижается над заливом Сан-Антонио? Если это вылазка контрабандистов, то  они
выбрали неудачное время.  Контрабандисты высаживаются по ночам. Тогда что же
он  там делает? Ну, сами  посудите:  гидроплан  должен  садиться на воду,  а
единственная   вода,  достаточно  спокойная,  чтобы  позволить  приземление,
наличествует в заливе Сан-Антонио. Но не сегодня, потому что свежий ветер из
Северной Европы  поднял заметное волнение. Несмотря на это, машина снизилась
к самым макушкам волн, летя параллельно линии буйков.
     Тысяча двести -- недурные  деньги, если прикинуть Но теперь, оказавшись
на месте, Хоб обнаружил, что не может высадиться.
     -- Я не могу  этого сделать, сеньор, -- сказал  пилот. --  Море слишком
неспокойное. Я же вас предупреждал о такой возможности, помните?
     Поспешно, пока решимость не покинула его, Хоб проговорил:
     -- Знаете что, вы  спуститесь пониже и сбросьте  скорость над водой  до
минимума  у самого пляжа,  а последние пару  футов я пройду пешком.  То бишь
прыгну.
     Обдумав это предложение, пилот кивнул.
     -- Да, пожалуй, это я могу.
     -- Ладно, -- промолвил Хоб, слегка расстроенный тем, что пилот даже  не
пытался хотя бы отговорить его
     Отдыхающие  были внезапно вознаграждены  видом непрошеного  гидроплана,
снижающегося над водой и направляющегося прямо к сгрудившимся купающимся.
     На  дощатой набережной  за пляжем  не счесть магазинчиков  и закусочных
валовой  стоимостью в  миллионы  долларов.  Если самолет и  промахнется мимо
отдыхающих, можно держать пари, он снесет что-нибудь из недвижимости.
     Между  пляжем   и  открытым   морем  в  воде  находилось  568  человек,
подвергнутых неминуемой угрозе от надвигающейся на них маленькой "Сессны".
     Находившиеся  прямо  по  курсу, --  где  будет  пропахана  самая жуткая
борозда,  если  самолет и дальше  полетит  в  сторону  суши,  миновав  некую
границу, отмеченную линией белых буйков,  --  запаниковали. Они  замахали на
самолет руками, будто хотели  отогнать муху. Стоны и вопли вырвались из пяти
с  лишним  сотен  глоток  на семи разных  языках  и  шестнадцати  отчетливых
диалектах.
     Самолет  все   приближался  --  черной   кляксой,  заслонившей  солнце,
скользящей прямо над  водой.  Зрители заметили еще одну кляксочку, поменьше,
отделившуюся  от  большой  черной  кляксы. И упавшую в воду. А самолет взмыл
вверх над самыми головами отдыхающих.
     Вздохнув  было  с  облегчением,  люди вдруг  вспомнили  о второй черной
кляксочке,  свалившейся в  море.  А вдруг бомба?! Или  кто-то  избавился  от
мертвого тела?! -- Добыл! -- крикнул мужской голос.
     Все-таки кляксочка оказалась телом -- но  только живым,  барахтающимся,
сквернословящим и фыркающим. Телом, пытающимся растолковать что-то людям, не
готовым его выслушать.
     Отдыхающие  окружили  его,   потрясая  кулаками  и  пребывая  в  полной
уверенности, что этот человек позволил,  чтобы  его превратили в метательное
орудие некой безумной террористической акции, направленной против них.
     Из-за  их гнева  и уверенности  в  собственной  правоте Хобу  могло  бы
прийтись туго, если бы высокий смуглый черноволосый обладатель черных усов и
маленькой  татуировки  на  левом  плече, а  также  значка,  прикрепленного к
плавкам,  властным  жестом  не  положил   бы  ему  ладонь  на  плечо.  Толпа
расступилась, не желая без каких-либо оснований вставать на пути у закона.
     --  Я   полицейский,  --  заявил  человек.   --   Сеньоры,  пожалуйста,
пропустите. Я беру этого человека под стражу.


    ГЛАВА 59


     До  сих пор Хобу  еще  ни разу не доводилось обозреть  испанскую тюрьму
изнутри. Не такое уж большое достижение,  как кажется, потому  что испанцы в
те ушедшие  золотые дни сажали иностранцев отнюдь не  так поспешно,  как  их
европейские коллеги  -- быть может, благодаря  знаменитой лености испанского
закона в сочетании со  сговорчивостью тех, в чью функцию входило его блюсти.
И все же, стоило только кого-то посадить, как о нем напрочь забывали.
     Каменный мешок, в  котором  очутился  Хоб,  видимо,  сохранился еще  со
времен  Инквизиции.  Деревянная   кровать.  Единственный  деревянный   стул.
Каменный  пол -- тускло-рыжий,  хорошо  вымытый. Сбоку столик  с  умывальным
тазом. Биде. Окно  высоко  над  головой, слишком  узкое, чтобы из  него  мог
выбраться  хоть  кто-нибудь,  кроме лилипута  с  альпинистским  снаряжением.
Камера  находилась  в  стенах тюрьмы  Форталеса в районе  Ибицы,  называемом
Дальт-Вилья.  Это самая  высокая  точка  города --  над  Римской стеной, над
карфагенскими и арабскими древностями. На одну из стен падал ясный, яркий до
осязаемости солнечный  луч. Из звуков сюда  долетали только отдаленные крики
торговцев с находящегося внизу рынка.
     Хоб ничего  не  делал --  просто  сидел. Он  целые  годы  раздумывал  о
медитации  и  порой  бывал  близок  к тому, чтобы заняться  ею.  В  качестве
концепции  она весьма привлекала  его. Особенно он  восторгался медитацией в
випасане.  Идея  научиться созерцанию  для  него была просто  бесценна.  Хоб
обожал созерцание.  Он  находил его все  более  и более желанным,  поскольку
умение созерцать -- качество,  которого ему ужасно не хватало. Хоб частенько
пытался  медитировать во многих городах и  весях, где жил, но в его  попытки
всегда вторгались суета и хлопоты повседневности.
     В камере заняться было нечем. Полиция не дала ему даже дешевого романа,
чтобы  как-то убить  время, не дала даже  испанской  газетенки. Хоб  не  мог
постичь почему, но вынужден был признать, что его  заключение под  стражу --
не официальный арест, а скорее требование, чтобы он поговорил с властями. Он
не  намеревался считать это арестом  в  буквальном смысле,  во всяком случае
пока.  Постичь причины столь странного  поведения  невозможно. Кому  же дано
понять действия полиции  даже в родной стране? А уж если мотивы ее поведения
столь часто непостижимы,  то что уж говорить о  Гвардии Сивиль  в  стране  с
раздвоенной душой, в  скорбной Испании? Быть может, помогло упомянутое Хобом
сразу после задержания  имя друга -- лейтенанта  Наварро, лейтенанта Гвардии
Сивиль.
     Хоб дошел до точки, где уже  мог  выбросить  из головы мысли  обо  всем
этаком. Он сидел  со скрещенными ногами в углу, лицом к стене, сидел так уже
почти три четверти часа. Его рассудок  достиг благословенной опустошенности.
Он  наконец-то подобрался  к сути медитации, вник, ухватил  за  хвост уловку
созерцания, наконец-то  достиг  рубежа, за  которым  мирские  заботы  уже не
занимали  его. И  надо ж было Наварре  испортить все, открыв  дверь камеры и
войдя, громко топая своими черными кавалерийскими сапогами.
     -- Хоб! В чем дело?! Сержант Диас говорит, что тебя сбросили с самолета
на невинных купающихся в Сан-Антонио-Абад.
     --  Меня  не сбрасывали.  Я спрыгнул  с понтона. И  вовсе  я не пытался
никого ранить. Как раз напротив. Я старался ни с кем не столкнуться и вполне
в этом преуспел.
     -- Но зачем?! Зачем это тебе понадобилось?! Хоб встал с пола и принялся
разминать ноги.
     --  Рамон, ты же знаешь,  зачем мне это понадобилось.  Только так я мог
оказаться на земле. Мне надо было на землю из-за traspaso.
     Больше  ему  ничего  говорить  не  потребовалось.  На  таком  маленьком
острове,  как Ибица, не  считая миллиона или  около  того  народу,  проездом
бывающего на нем каждый год, а считая лишь более-менее постоянных жителей, о
проблемах Хоба было известно каждому.
     -- Но, Хоб! Ты опоздал!
     -- Нет! Сегодня пятнадцатое июля, срок платежа.
     -- Хоб, -- терпеливо промолвил Рамон, -- тебе было послано уведомление.
Поскольку  день  святого  Франциска  Ксавьера  приходится  в  этом  году  на
пятнадцатое, срок твоего платежа был передвинут на тринадцатое июля.
     --  Они  не смели  так  поступать! -- взвыл Хоб. Но  сам  понимал,  что
возражает лишь для проформы и проку от споров ни малейшего. Он проиграл.


    ГЛАВА 60


     Хоб  и  Рамон  въехали  вместе  в  долину  Морна,  сидя  бок  о  бок  в
бронированном  "Дю-Шевю" лейтенанта. Они мчались по главной дороге в сторону
Сан-Карлоса на  северной  оконечности острова. Сразу  за  старым  серебряным
рудником  съехали с  главной дороги на проселок, петляющий между кукурузными
полями и  виноградниками. В  огородах было хоть шаром покати, поскольку лето
достигло самого пика. В каждом огороде посередке росло дерево algorobo, а по
периметру --  оливы,  очень  старые и  скрюченные. Сосна,  algorobo,  олива,
миндаль  --   деревья  Балеарских   островов.  Машина  скакала  по   дороге,
становившейся все  более  каменистой и  поднимавшейся  к  центральной  гряде
холмов, бегущих вдоль  Ибицы, как выпирающий хребет  кабана. Хоб  уже  не  в
первый  раз  изумился  тому,  как велик этот  маленький  остров в категориях
искривленного пространства. Он  кажется  бесконечным, когда  едешь  прочь от
берега по извилистым проселкам, огибающим каждый поворот и складку местности
и соединяющим любую точку острова с любой другой с самых древних времен. Хоб
никогда не мог  забыть, что  Ибица -- одно из древнейших  мест на Земле, где
люди непрерывно жили на протяжении тысячелетий. Народы половины мира правили
этим  островом, один за  другим  уходя  в  прошлое,  чтобы  уступить  дорогу
потомкам.  Разнообразнейшие  наплывы  доисторических  народов. Затем  иберы,
финикийцы,  арабы,  визиготы,  карфагенцы, римляне,  каталонцы  и,  наконец,
испанцы. Но народ острова, простой люд, оставался более или менее неизменным
на протяжении  веков  --  крепкая  ветвь  каталонского  народа,  преспокойно
владеющая  прекраснейшим краем  на Земле. Краем,  который,  по мнению  Хоба,
теперь  обречен и неминуемо должен быть испоганен,  чтобы держаться в ногу с
человечеством.
     Они вскарабкались по  холмам на  второй передаче,  не  обменявшись даже
словом. Что тут  говорить? Затем  выехали  на  извилистую дорожку, с которой
начиналась земля  дона  Эстебана.  Свернув  на  дорожку, они  покатили вдоль
кирпичной стены и въехали во двор.
     Там   стоял  целый  ряд  автомобилей,  в  том  числе  одно   такси   из
Санта-Эюлалиа.  Кто-то  отвалил кучу  денег, потому  что обычно  водители не
соглашаются   править   свои  "Мерседес-Бенцы"  по  этим  тесным,  ухабистым
проселкам. Семейство дона Эстебана грелось на солнышке, сидя на стульчиках с
плетеными соломенными сиденьями. В целом все смахивало на праздничный прием.
Старик  дон  Эстебан  помахал Хобу,  выбравшемуся  из  машины. Оба его  сына
находились здесь же. Они выглядели угрюмыми, но пока что держались вежливо.
     -- Послушайте, -- начал Хоб, -- я знаю, что  припозднился  с платежом и
по закону мне не за что ухватиться. Но я добыл деньги. Они уже у меня.
     -- Хоб,  мой старый друг, --  отозвался Эстебан. --  Не волнуйтесь, все
уже уплачено
     - Что?!
     -- Уплачено красивой молодой женщиной, сказавшей, что она ваша подруга
     -- Какой женщиной?
     -- Она не назвалась.  Но  с  деньгами все в порядке. Мы  все свидетели.
Разве нет, мальчики?
     Оба сына кивнули, по-прежнему угрюмо. Однако Хобу показалось, что у них
наметилась тенденция как-то  смириться с фактом его существования, поскольку
что сделано, то сделано, и можно обратить это в легенду. Он догадывался, что
когда-нибудь станет членом семейства, пользующимся уважением. Однако пока...
     -- А эта женщина, где она
     -- Возможно, на вашей фазенде, дон Хоб. В конце концов, она ведь за нее
заплатила
     --  Я загляну попозже, чтобы  отметить это дело  достойно, -- промолвил
Хоб.
     Им уже ничего не оставалось, как  снова усесться в машину Рамона, после
чего они начали съезжать  и подскакивать на ухабах вниз по склону. Вернулись
на главную  дорогу  и  покатили  к северу,  в  сторону  Сан-Карлоса  и  мыса
Сан-Висенте. Рамон  знал дорогу ничуть не хуже Хоба. Они немного поднажали и
несколько раз по-дурацки  попытали судьбу. Снова съехали с  главной дороги и
запетляли  вверх  по  холмам.   Машина  буксовала,   дергалась,  ворчала   и
жаловалась, но катила вперед. Наконец они приехали на К'ан Поэта.


    ГЛАВА 61


     Хоб рысцой припустил к дому. И крикнул, переступив порог:
     -- Есть кто живой?
     На зов вышли несколько человек -- Одинокий Ларри, и Миловидный Гарри, и
подружка  Гарри, и девушка, которая всегда хвостом ходит за подружкой Гарри.
Они  сгрудились  вокруг.  Но у  Хоба  не  было  для  них  времени. Позже. Он
огляделся. И  тут появилась Аврора, сошедшая по лестнице, в прекрасном белом
платье с множеством рюшек, оборочек и прочих симпатичных безделушек.
     -- Это ты оплатила мой traspaso? -- напрямик спросил Хоб.
     -- Да, -- сказала Аврора.
     -- Почему?!
     -- Мы с Максом решили, что  должны  сделать  это для тебя. Макс обещал.
Это  во-первых. А во-вторых, без твоей помощи в Париже все  могло обернуться
куда хуже.
     Место  было  неподходящее  для  продолжения беседы  --  в  прихожей,  в
окружении  гостей  Хоба, пялящихся на  них. Хоб  провел Аврору в собственную
комнату на втором этаже одного из крыльев.
     Париж отступил куда-то в недосягаемую даль. Но теперь Хоб  все вспомнил
и поинтересовался:
     -- Ты слыхала о смерти Эмилио? Аврора кивнула.
     --  Об этом  была  заметка  в  сегодняшней  "Геральд Три-бюн".  --  Она
содрогнулась.  -- Не  стану притворяться,  что горюю.  Он был ужасно  низким
типом. Однако мне жаль, что  его убили. Я вообще не хочу, чтоб убивали  хоть
кого-нибудь. Наверно, это работа Халила?
     -- Он подозреваемый номер один.
     -- Похоже на то. Надеюсь, он успел покинуть Францию.
     -- Ты в самом деле думаешь, что это сделал он? -- уточнил Хоб.
     -- А ты нет?
     -- Давай вернемся на несколько шагов вспять. Есть  довольно достоверные
улики, что Келли пал от руки Генри. Есть улики, указывающие на то, 4to Келли
выследил Генри  через парижскую синагогу.  Думаю, Келли догадался, что Генри
работал на арабскую организацию.
     --  Как-то трудно вообразить Генри в качестве террориста,  --  заметила
Аврора.
     -- Да я вовсе не  думаю, что он был  террористом. Думаю, он использовал
арабов, чтобы те помогли ему умыкнуть марафет Макса.
     -- Какой ужасный поступок!
     -- Должно быть, огорчительно, -- заметил Хоб, -- узнать, что член семьи
по  уши  в подобных преступлениях. Бьюсь об заклад, тебе это ни  капельки не
понравилось.
     -- Что ты хочешь сказать?! -- вытаращилась она.
     --  Это  лишь  догадки,  но  у Келли были кое-какие бумаги,  из которых
следует,  что настоящее  имя Генри  Смита -- Этьен  Идальго-Браво,  уроженец
Ямайки,  натурализован в  Нью-Йорке, возраст  сорок  четыре года,  профессия
повар...
     -- Так что же?
     --  Аврора,  Ямайка  недалеко  от  Сан-Исидро.  Думаю, если  кто-нибудь
потрудится   проверить,  то  быстро  выяснит,  что  твоя  настоящая  фамилия
Идальго-Браво и что Генри -- твой родственник. Он, случаем, не твой отец, а?
     Аврора мгновение колебалась, потом ответила:
     -- Пожалуй, ты сможешь выяснить, если захочешь. Генри был моим дядей --
братом моего отца.
     -- И Макс не знал этого?
     -- Нет. Я сказала, что он друг семьи с Сан-Исидро.
     -- Ты помогла ему получить работу?
     --  Да.  Но  я  даже  не  догадывалась, что  он  собирается...  сделать
что-нибудь подобное! Я не имею к похищению ни малейшего отношения! Клянусь!
     --  Верю, -- отозвался  Хоб. --  Но давай  продолжим.  Генри  подстроил
ограбление, не без помощи  Халила. Халил был агентом исламской террористской
организации. Согласно  словам  Фошона, у него на  Счету  целый  ряд взрывов.
Вероятно, он планировал новые.
     -- Тогда логично предположить,  что это  он  установил  бомбу,  которая
разнесла Эмилио в пух и прах, -- кивнула Аврора.
     -- Логично, но я сомневаюсь, что это дело его рук.
     Она поглядела на него широко распахнутыми глазами, ожидая продолжения.
     -- Я должен был предположить, что операцией руководит Генри. В квартире
Халила наркоты не  нашли. Думаю, Генри перепрятал ее куда-то, в какое-нибудь
более  безопасное  место. И раз  уж он это сделал, по-моему,  он  мог заодно
спрятать и  бомбу, хранившуюся  в  квартире  Халила. Сомневаюсь, чтобы Генри
хотел  оставить  в  квартире  хоть  что-нибудь  --  просто  на случай,  если
что-нибудь пойдет не так.
     -- Все это вилами по воде писано, -- заметила Аврора.
     --  Очевидно, Генри приехал в Париж впервые. Где он ^спрятал бы наркоту
и, если мое предположение верно, бомбу?
     Думаю, он обратился бы к своей племяннице -- особе, нашедшей ему работу
у  Макса и хранившей его  секреты. Думаю, он  Позвонил ей и  передал все это
барахло ей на хранение.
     -- Ты меня обвиняешь? -- спросила Аврора.
     --  Я  просто  составляю  связный  рассказ, -- уточнил  Хоб.  -- Просто
пытаюсь  удовлетворить  собственное  любопытство   касательно  случившегося.
Думаю, Эмилио нашел тебя и  не хотел позволить тебе вырваться  из его цепких
рук  Ты  поняла, что к  чему, и обещала встретиться с Эмилио в его квартире.
Полагаю, он  дал  тебе  ключ  Ты  отправилась туда, установила бомбу,  затем
позвонила  ему и  сказала,  что ждешь его  Потом сунула кокаин  в сумочку  и
упорхнула из Парижа Я прав?
     -- О Хоб, -- выдохнула Аврора
     -- Знаю, это неприятно, но хочу, чтобы ты мне открылась
     --  Ты весьма близок к  истине, --  призналась Аврора -- За исключением
того, что я не  умыкала  марафет из Парижа Я вернула его Максу, а он продал,
как и собирался А номер с тем, что я крутнула ему динамо,  был разыгран ради
тебя Чтобы  ты не  думал, что  мы  работали вместе Он заплатил мне пятьдесят
процентов с того, что получил А я отправилась сюда и оплатила твой traspaso.
Половину вложил Макс, а вторую половину -- я И что теперь?
     -- Теперь, -- изрек Хоб, -- полагаю,  настало  время  вы пить.  А затем
пообедать.
     -- А затем?
     -- Ибица -- очаровательнейший  остров, а у меня  чудеснейшая фазенда на
этом острове.  Предлагаю  тебе провести лето здесь, в  моей компании Кто  не
провел лето на Ибице -- считай, и не жил.
     Аврора с облегчением рассмеялась.
     -- Хоб, боюсь, все  лето здесь я провести не смогу. Но с  удовольствием
побуду  с тобой недельку  После  этого мне придется  ехать  в Рим  Там  надо
сделать кое-какую работу, чтобы организовать мой осенний показ мод
     -- А Макс там будет?
     -- Конечно, он ведь заключил сделку с "Ментено"
     -- Неделя на  Ибице лучше, чем целая жизнь  где-нибудь  еще, -- заметил
Хоб
     -- Это уж мне самой судить Ты ведь не станешь говорить об этом Фошону?
     --  По  моим  понятиям,  разнести  Эмилио  в  пух и  прах  --  даже  не
преступление, -- ответил Хоб.


Last-modified: Thu, 16 Jan 2003 08:12:08 GMT

Оцените этот текст: