кое множество шекспировских мыслей, образов, метафор, эвфуистических изящнейших оборотов, сходство поэтической формы "Песен Голубя" и шекспировских поэм и сонетов. Некоторые ученые в нашем столетии в поисках объяснения этого феномена, отмечая, что о простых совпадениях здесь не приходится говорить, вынуждены предполагать, что Шекспир не только - по неизвестным причинам - дал в сборник свою поэму, но и мог принять участие в редактировании честеровского поэтического материала и при этом даже заново переписал какую-то его часть. Но что же связывает Шекспира с таинственным Голубем? Особенно тщательный анализ "Песен Голубя" произвел в своей книге "Обоюдное пламя" (1955) крупнейший специалист по английской поэзии Д.У.Найт {9}. Специально перечисляя и анализируя "шекспировские места" в этих "Песнях" на двадцати страницах своей книги, он то и дело замечает: "Очень близко к Шекспиру", "Все напоминает здесь Шекспира" и, наконец, - "Это же чистый Шекспир!" Можно отметить такую знаменитую метафору, как "этот беспощадный судебный пристав, смерть, производит арест без промедления" ("Гамлет", V, 2), повторенную в сонете 74 ("когда этот беспощадный арест без выкупа увлечет меня прочь..."); встречаем ее ("смерть - беспощадный арест") и у Голубя. "Карта печали" и "карта красоты" у Голубя напоминает о "карте дней" в сонете 68 и "карте чести" в "Ричарде II". Эвфуистический оборот "стыд пристыжен" находим не только у Голубя, но и в "Ромео и Джульетте"(II, 5), там же "мысли - герольды любви". Изящное выражение "sweet self" украшает не только 19-й алфавитный акростих Голубя, но и шекспировские сонеты 114 и 126. Список совпадений, причем уникальных, нигде больше в поэзии того времени не встречающихся, можно продолжить, и они не могут быть случайными или свидетельствовать о заимствовании - эти слова и выражения слишком органично вплетены в поэтическую ткань акростихов. Но не только отдельные неологизмы, метафоры, эвфуистические обороты напоминают о Шекспире. Опасности и пороки, о которых говорится в сонетах 69, 70, 94, 95, беспокоят и Голубя. Белокурый друг становится объектом клеветы и непристойных сплетен, и Шекспир горько переживает за него. Те же поползновения злоумышленников против драгоценной Феникс вызывают негодование и отпор Голубя, и он тоже грозит "выполоть эти сорняки". Схожи и многие другие проблемы и настроения автора сонетов и честеровского Голубя. И Найт пришел к заключению, что поэтический материал, так напоминающий шекспировские поэмы и сонеты, по своему высокому художественному уровню вполне достоин пера Великого Барда и нельзя исключить возможности того, что Шекспир действительно "приложил к нему руку". Во всяком случае, "Песни Голубя" никак не могли быть написаны Робертом Честером: уровень его поэтических текстов в сборнике, а также обнаруженных в домашней рукописи (о ней разговор позже) несопоставимо ниже. К этому выводу Найта я готов присоединиться, хотя считаю его неполным... Честер действительно такое написать не мог, но так ведь мог писать сам Голубь, то есть человек, скрытый за этим аллегорическим именем. Найт не мог не обратить внимание на странное смешение местоимений в некоторых акростихах: о Феникс говорится то "она", то "он", то же самое и о Голубе. Некоторые эпитеты, характеризующие Феникс, кажутся более подходящими для мужчины, и наоборот, Голубь временами обретает черты своей нежной подруги, становится Голубкой! По этому поводу Найт замечает, что смешения родов так часты и так органически вписаны в контекст, что кажутся преднамеренными, выполняющими какую-то важную функцию. Но какую? Насыщенные эрудицией рассуждения Найта о том, что в поэзии Ренессанса любовь часто рисовалась как великий властелин, самодовлеющая сущность, активное начало, даже если ее носителем выступала женщина, в данном случае не помогают найти хотя бы относительно убедительный ответ. Однако многие трудности снимаются, если понять, что некоторые акростихи второй группы представляют собой, по существу, диалоги между Голубем и Феникс и являются плодом их (то есть их прототипов) совместного творчества. Английский ученый завершает рассмотрение акростихов Голубя признанием, что они способны вызвать головокружение. "Похоже, здесь мы подходим к пределу, за которым любой анализ становится безуспешным. Возможно, здесь заключено гораздо больше, чем обычно предполагается". И действительно, как мы увидим дальше - гораздо больше! Их оплакивает целый Хор Поэтов Перевернув последнюю страницу "Песен Голубя", читатель видит второй титульный лист - шмуцтитул, открывающий раздел, в котором помещены поэтические произведения других участников сборника. На шмуцтитуле - заглавие: "После этого следуют различные поэтические эссе о том же предмете, а именно - о Голубе и Феникс. Созданные лучшими и самыми выдающимися из наших современных писателей, с их именами, подписанными под работами каждого из них; никогда прежде не печатавшиеся. И теперь впервые посвященные всеми ими любви и заслугам истинно благородного рыцаря сэра Джона Солсбэри. Dignum laude virum Musa vetat mori {"Мужу, хвалы достойному, / Муза не даст умереть" (то есть не даст умереть памяти о нем. - И.Г.). Гораций. Оды, IV, 8, 28.}". Ниже - типографский знак печатника Ричарда Филда, того самого, который в 1593 году напечатал первую шекспировскую поэму "Венера и Адонис". И дата - 1601. О том, что к поэме Честера будут добавлены "некоторые новые сочинения нескольких современных писателей с их именами, подписанными под их работами", сообщалось на титульном листе честеровского сборника. Заглавие на шмуцтитуле уточняет, что эти писатели "лучшие и самые выдающиеся", и повторяет обещание напечатать их имена. Однако первые четыре стихотворения этого раздела подписаны псевдонимами. Под двумя стоит многозначительная латинская подпись "Vatum Chorus" ("Хор Поэтов"). Сначала напечатан "Призыв", обращенный к Аполлону и музам. Хор Поэтов просит божественных покровителей искусства одарить умы поэтов такой силой и умением, чтобы они смогли достойно почтить благородного друга: "Научите нас, как нам возвысить свой голос И создать поэмы, исполненные смысла, Скрытого от непосвященной толпы. Будьте щедры к нашей жаждущей Музе, Чтобы мы смогли воспеть благородного друга С чашей, полной священной кастальской воды". Второе стихотворение Хора Поэтов продолжает мысль первого и развивает ее дальше, подчеркивая, что божественное покровительство даровано им, чтобы они достойно воспели своих необычайных и высоких героев - Голубя и Феникс. Однако заголовок второго стихотворения выглядит так: "К прославленному рыцарю сэру Джону Солсбэри" {Джон Солсбэри был произведен в рыцари (то есть получил право именоваться "сэром") в июне 1601 г., следовательно, стихотворение написано не ранее этой даты.}. На этом основании некоторые исследователи предполагали, что образ Голубя аллегоризирует Джона Солсбэри. Но ни в одном из произведений сборника пока не удалось обнаружить присутствия этого джентльмена и его близких (в отличие от целомудренных Голубя и Феникс, чета Солсбэри дала жизнь не менее чем десяти отпрыскам). К содержанию книги, к трагической судьбе загадочной четы Джон Солсбэри явно не имеет прямого отношения. Поэтому другие ученые считают, что имя Солсбэри относится к приемам того самого "вуалирования" правды о Голубе и Феникс, о котором говорит ключевая фраза на титульном листе. Отметим - в начале книги Честер выражал надежду, что имя Солсбэри может защитить ее от любопытства и злоязычия толпы, цитатой же из Горация на шмуцтитуле поэты демонстрируют, что, обращаясь к этому имени, Муза оказывает сэру Джону высокую честь, приобщая его к бессмертию. Хор Поэтов представляет "благороднейшему из умов" (или "благороднейшим из умов") свои гимны, порожденные живительной струей из источника поэтического вдохновения - источника муз. "Эта струя не похищена, не исчезла - ради вас Аполлон направил ее в наши умы, и теперь через наши перья она выливается здесь, в эти строки". Сначала поэты как будто бы обращаются к Солсбэри, но потом становится ясно, что их мысли и слова устремлены к честеровским героям - к обоим или к одному из них: "Оцените наши стихи по их достоинствам И по тому, во имя чего они созданы. Никакая меркантильность не могла бы породить их, Они не вступают в эти рабские ворота. Только беззаветное служение, рожденное в нашем духе, Подобающее вашим высоким заслугам, И хитроумная фантазия, свободная, как само время, Были крестными родителями этих строф, В которых и доброжелатели, и завистники могут увидеть, Что мы старались быть достойными и самих себя, и вас". Весьма многозначительна и сама подпись под каждым из этих двух стихотворений - "Хор Поэтов". Мало того, что лучшие поэты Англии сочли необходимым присоединить к рыхлой поэме мало кому известного Честера свои произведения, посвященные его загадочным героям, скрытым за птичьими именами-масками. Их произведениям еще предшествуют гимны, исполненные целым поэтическим хором! Многозначительная подпись, торжественный тон обращения к самому Аполлону и музам, местоимение "мы", а также то обстоятельство, что эти обращения открывают вторую часть сборника, еще раз говорят о том, что за аллегорическими образами Голубя и Феникс скрываются обладатели необычных, выдающихся достоинств, платоническая чета, чья смерть глубоко потрясла поэтов, знавших о их тайном "служении Аполлону". Мир лишился лучшего украшения, оказывавшего высокое и очищающее влияние на все окружающее, и об этом поет Хор, не простой хор певчих, а Хор Поэтов, готовясь славить и оплакивать своих благородных друзей, поглощенных пламенем Аполлона. Следующие два коротких (шесть и восемь строк) стихотворения, помещенные на одной странице, подписаны псевдонимом "Ignoto" ("Неизвестный"). Поэт под этим псевдонимом - активный участник сборника "Английский Геликон". В первом стихотворении, озаглавленном "The first" ("Первый [ая]"), образно выражается мысль об уникальности Феникс. "Как серебряный свод небес имеет только один глаз - солнце; и как ночь, которая скрывает облака - белую книгу неба, имеет только одну луну - дрожащий, слабый свет; как сердце имеет только одно глубокое чувство, так и в мире существует только один Феникс...". Второе стихотворение - "Горение" - прямо продолжает первое. Снова речь идет о Феникс, имя "Голубь" опять не упоминается. "Представим себе, что здесь сгорает это чудо дыхания, в святом праведном пламени, как Музыка, которая увлекает себя к смерти... Пламя, которое пожирает ее, питает другую жизнь. Ее драгоценный пепел наполняет необычайную живую урну". Обратим внимание на "необычайную живую урну" - это явно то самое "Создание", о котором говорил Честер. За стихотворениями Неизвестного следует шекспировская поэма, с которой начинается интерес ученых к честеровскому сборнику и которая известна миру как "The Phoenix and the Turtle" или в традиционном переводе на русский язык - "Феникс и Голубка". Об ошибочности такого перевода читатель уже знает, тем более после ознакомления с честеровской поэмой. Но дело не только в правильном или неправильном переводе заглавия. Самое неожиданное заключается в том, что эта поэма в честеровском сборнике - единственная из всех помещенных там произведений напечатана вообще без всякого заглавия! Свое привычное сегодня для читателей заглавие поэма получила только в 1807 году, через два столетия после появления на свет. Именно в 1807 году редакторы американского (бостонского) издания сочинений Шекспира решили дать имя доселе безымянной поэме. Это нововведение привилось, и с тех пор заглавие "The Phoenix and the Turtle", кстати сказать вполне соответствующее содержанию поэмы - хотя, конечно, не исчерпывающее его, - стало ее неотъемлемой частью. Но в книге Роберта Честера его нет! Поэма занимает в книге три страницы. Первая ее часть - 13 четырехстиший - дана на двух страницах (170-171) без заголовка и без подписи. Эта часть заканчивается сообщением о том, что Разум создал (или исполнил) погребальную песнь по Голубю и Феникс - "как Хор в их трагической сцене". Собственно погребальная песнь - "Плач", пять трехстрочных строф - помещена на следующей, 172-й странице и имеет заголовок "Threnos", а под последней строкой напечатано: William Shake-speare. Кроме заголовка, текста и имени Уильяма Шекспира, транскрибированного так же, как и на титульном листе единственного прижизненного издания сонетов, - через дефис {Писать собственные имена через дефис не было тогда принято, но для Шекспира, как видим, иногда, делалось исключение.}, эта страница имеет еще и отдельное полиграфическое оформление: она окаймлена сверху и снизу орнаментальными рамками - бордюром. Таким образом, внешне две части поэмы выглядят как вполне самостоятельные произведения, отличающиеся к тому же одно от другого и поэтической формой строф; вторая часть имеет заголовок и подпись, в то время как первая лишена и того и другого! Исследователи пытались понять причину и смысл столь странного расположения и полиграфического оформления поэмы - если это действительно одна поэма. Предположение некоторых ученых, что перед нами два отдельных произведения, влечет за собой следующее: стихотворение на первых двух страницах могло быть написано другим автором, не пожелавшим ни подписать свое стихотворение хотя бы псевдонимом (по примеру Неизвестного), ни дать ему какой-то заголовок. Последнему предположению как будто противоречит тот факт, что вторая часть - это погребальный плач, о создании которого объявляется в конце первой. Все авторы сборника (кроме Чапмена) представлены двумя - или четырьмя - стихотворениями, причем обычно второе стихотворение продолжает и развивает мысли и образы предыдущего. Тот же принцип парности можно с некоторой натяжкой считать примененным здесь (если отбросить указание на то, что "Плач" создан - или исполнен - персонажем по имени Разум, и не обратить внимание на различие в поэтическом языке). Но в любом случае, при любом подходе отсутствие заголовка перед всей поэмой - или перед ее первым стихотворением - именно в этой поэме, и только в ней, - представляет проблему, от которой нельзя просто отмахнуться. Бостонское "изобретение" снимает эту проблему для массового читателя, но не для исследователей. Может быть, текст первой части полностью занял две страницы, не оставив наборщику места для заголовка? Однако в аналогичных случаях составитель не опустил заголовки у стихотворения Марстона или Чапмена, хотя, чтобы их сохранить, ему пришлось перенести заключительные две строки Марстона на следующую страницу, где напечатано стихотворение Чапмена, использовать более мелкий шрифт для чапменовского заголовка и подписи и вообще "потеснить" прославленного поэта. Здесь же составителю было технически очень легко разместить заголовок (если таковой был у автора) за счет переноса заключительной строфы первой части на следующую страницу, убрав оттуда хотя бы один из декоративных орнаментов (например - верхний): ведь такие орнаменты обычно использовались печатниками для заполнения пустого пространства. Но составитель и наборщик этого не сделали только здесь. Почему? Остаются и другие вопросы. Действительно ли эти поэтические строки, заметно отличающиеся от других, бесспорно принадлежащих Шекспиру, написаны им? Во всяком случае, "Песни Голубя" гораздо ближе к сонетам, "Лукреции", "Венере и Адонису", чем эта поэма, следуя за которой мы оказались в окружении молчаливых сфинксов книги Честера... Замечено было и большое сходство "Плача" (поэтическая форма, язык) с поэтическими текстами двух пьес Джона Флетчера и высказано предположение о его авторстве. Что касается содержания, то именно здесь наиболее определенно указано: оба героя - и Голубь и Феникс - уже мертвы. Особо подчеркнуто, что они не оставили потомства, и специально оговорено: причина этого заключается не в их бессилии, а в обете целомудрия, которому был подчинен их брак. Насколько это согласуется с рассказанным о необыкновенных "птицах" другими поэтами? Джон Марстон видит Чудо Совершенства Поэту-сатирику и драматургу Джону Марстону в 1601 году было 26 лет, и до этого он еще не публиковал поэтических произведений под своим именем. В честеровском сборнике мы находим четыре его стихотворения. Первое помещено на развороте с шекспировским "Плачем" и озаглавлено: "Рассказ и описание самого удивительного Творения, поднимающегося из пепла Феникс и Голубя". Некоторые английские и американские исследователи сборника озадачены: такое название как будто бы противоречит словам из шекспировского "Плача" - "они не оставили потомства". Давайте, однако, посмотрим: "О, эта душераздирающая Погребальная Песнь! Может ли огонь, может ли время или злая судьба уничтожить Столь редчайшее Творение? Нет, это было бы противно смыслу: Никакая порча не осмелится тронуть это великолепие. Природа призовет справедливость, справедливость - судьбу. Нечто никогда не станет ничем. Смотри же, что за великолепное наследие, ярче, Чем чистейший огонь, белее света луны, Теперь возникает там из пламени? Я застываю на месте, онемев от изумления, Никогда еще глазам не открывалось такое поразительное Чудо, Как эта безмерная, чистейшая редкость. О, всмотрись: это экстракт божественной Сущности, Душа небесносотканной Квинтэссенции, Пеаны* для Аполлона из смерти любящих Образуют изумительное Творение... Что за странное явление возникает из пепла Голубя И принимает такую форму (чей ослепительный блеск Превосходит сияние самого Аполлона)? - скажи, благородная Муза". {Пеаны - песни, гимны Аполлону.} Марстон просит божественных покровителей поэзии помочь ему увидеть и воспеть это изумительное творение, которое, по определению поэта, "метафизично - ибо оно не Божество, не мужчина, не женщина, но элексир всех этих начал!" И поэт чувствует, как "его Муза обретает необыкновенные крылья". Во втором стихотворении, озаглавленном "Описание этого Совершенства", Марстон называет это творение, это чудо безграничным Ens - так в схоластической философии обозначалась наивысшая, абстрактная форма Бытия. Было бы "дерзостью" отважиться точно определить такое творение: оно трансцендентно, хотя и осязаемо, и Муза поэта лишь пытается его восславить. Но и тогда поэту не хватает слов, не хватает поэтических средств. Это Совершенство выше всего, что можно себе представить; говоря о нем, нельзя впасть в преувеличение, никакая самая высокая хвала, никакие дифирамбы не будут гиперболичны; такому чуду ничто не способно польстить. И поэт замолкает - "это все, что может быть сказано". Интересно, что, говоря здесь об изумительном Совершенстве, Марстон употребляет глаголы в прошедшем времени. В третьем стихотворении - восемнадцатистрочном "сонете", названном "К Совершенству", - Марстон подчеркивает контраст между испорченным миром и незапятнанной чистотой Совершенства. Убогость, бесформенность, все телесные и умственные недостатки, присущие другим творениям, полагает поэт, можно объяснить тем, что природа долго отбирала отовсюду всевозможные достоинства, чтобы украсить ими это свое Совершенство, эту несравненную редкость. Последнее, четвертое стихотворение Марстона - "Гимн Совершенству". Поэт восклицает: "О, как я могу назвать это Творение, Которое теперь достигло своей зрелости?" Эта строка тоже вызывает недоумение некоторых ученых. Мало того что Марстон раньше говорил о появлении нового великолепного и совершенного во всех отношениях Создания то в настоящем, то в прошедшем времени, - теперь он прямо утверждает, что оно достигло своей зрелости, то есть появилось не сейчас, хотя страницей раньше поэт видел это Совершенство рождающимся из пепла Голубя. Можно посочувствовать добросовестным ученым: такая манера выражаться положительно может поставить в тупик. Чтобы выйти из этого тупика, стали искать чету, чей женский отпрыск к 1601 году достиг бы зрелости. От предупреждения Марстона, что речь идет не о человеческом отпрыске, пытались отмахнуться ссылкой на причуды платонизма. Не получилось... В последнем стихотворении поэт продолжает развивать мысль о недосягаемой высоте удивительного Совершенства, невозможности найти адекватные слова для его описания. Недостаточны даже такие эпитеты и сравнения, как "Небесное зеркало", "Чудо глубокой мудрости и размышлений", даже само выбранное поэтом слово "Совершенство" слишком слабо, к любому определению надо прибавлять превосходную степень - "наилучший", "наивысший". Это Совершенство поучает саму добродетель, оно служит примером всему земному, оно само по себе есть Высшее Абсолютное Бытие. Марстон прибегает к таким гиперболам, которые иногда иначе как ошеломляющими не назовешь. Но ведь сам поэт, предвидя недоумение читателей (в том числе и наше с вами), уже предупреждал, что, прославляя это Чудо, просто невозможно впасть в преувеличение... Но если Творение не является ни мужчиной, ни женщиной, ни божеством (хотя оно реально существует и даже достигло зрелости), то сам Голубь - аллегория определенной личности, смерть которой оплакивает и Марстон. И не случайно, что возникшее (или открывшееся?) из пепла Голубя и Феникс Создание столь совершенно - таким был сам умерший Голубь. Что же это за таинственное Творение - экстракт человеческой и божественной сущности, влияющее на весь мир? Шекспировский "Плач", утверждающий, что брак Феникс и Голубя был платоническим и поэтому они не оставили потомства, не противоречит марстоновским стихотворениям о Совершенстве (как это может показаться при поверхностном чтении). Поэты дополняют друг друга, помогая нам понять их обоих. В свете свидетельств Хора Поэтов, Неизвестного, Шекспира и особенно Марстона, неоднократного упоминания Аполлона и муз, которым тайно служили герои сборника, становится ясным, что речь идет о творчестве Голубя и Феникс. Об этом же говорит и имя Гомера, и важнейшие слова Марстона о поэзии (пеаны для Аполлона), оставшейся после ухода героев из жизни, - вот то Совершенство, которое они завещали миру. Их творческое наследие к моменту смерти уже было значительным - этим объясняются кажущиеся непонятными слова Марстона о "зрелости" Творения и то, что поэт порой говорит о нем в прошедшем времени. Это наследие, оказывается, превосходило все доселе созданное и даже мыслимое! Иногда Марстон отзывается о великолепном Творении как об Идее, но это не абстрактная, а материализованная Идея; поэт хорошо знает и этого человека, и его подругу, и то творческое наследие, которое открылось после их смерти. Даже в поэзии того времени, когда чрезмерные восторги и сервильные восхваления были не в диковину, трудно найти что-либо подобное четырем марстоновским стихотворениям. К тому же в них не чувствуется ни преувеличенной экзальтации, ни тем более - сервилизма. Поэт глубоко искренен в своем преклонении перед чудом, современником и свидетелем которого он сподобился быть. Повторяю, что-либо подобное трудно найти. Но... Читая знаменитую оду Бена Джонсона в Великом фолио - первом посмертном собрании пьес Шекспира {Это издание принято обычно называть "Великим фолио" или "Первым фолио". В дальнейшем я буду пользоваться как тем, так и другим названием.} - под заголовком "Памяти любимого мною автора мистера Уильяма Шекспира и о том, что он оставил нам", мы встречаем строки, почти буквально воспроизводящие марстоновскую характеристику Совершенства - Творения, восставшего из пепла Голубя и Феникс. "Шекспир... я признаю, что ни человек, ни даже сами Музы не могут впасть в преувеличение, восхваляя написанное тобой. Это истина, и с ней согласны все". Случайное совпадение? Джордж Чапмен - единственный из всех участников честеровского сборника - представлен только одним стихотворением, "Peristeros, or Male Turtle". Здесь в заголовке поэт образовал мужскую форму от греческого peristera - горлица, которое употреблялось только в женском роде. Чапмен помогает нам лучше понять честеровскую аллегорию. Поэт рисует Голубя в прошлом (говоря о себе в настоящем времени), когда тот, оказывается, иногда бывал склонен к крайностям. Несмотря на заголовок, высшая похвала обращена к женщине, носящей в этой книге имя "Феникс". Сердца Голубя и Феникс неразрывно связаны, она была для него миром радостей. Поэт подчеркивает свою лояльность по отношению к Голубю и глубокую преданность Феникс. "Ни время, ни перемены, поглощающие все на свете, кроме истины, увековеченной в преданном сердце, не больше смогут отдалить меня от нее, чем ее от ее достоинств, которые служат для меня образцом и определяют само мое существование, мой дух". Чапмен совершенно ясно говорит о своей персональной связи и близости с героями книги, не оставляя сомнения, что речь идет о конкретных личностях, его друзьях. Стихотворение Джорджа Чапмена показывает, что аллегорические образы, постоянное обращение к античной мифологии, насыщенный философской терминологией язык, явно рассчитанный на узкий круг посвященных, скрывают не просто вычурную игру в абстракции, а определенных людей и определенные, хотя и непростые, жизненные ситуации, связанные к тому же с искусством, поэзией. Трудность явно заключается не в отсутствии конкретной реальности, стоящей за этими аллегориями и абстракциями, а в том, что сегодня еще нет легко доступного, лежащего на поверхности ключа к ним. Бен Джонсон знал их хорошо Бен Джонсон, как и Марстон, представлен в сборнике Честера четырьмя стихотворениями {10}. Первое - "Прелюдия". Поэт, готовясь петь о своих героях, сначала пытается найти достойного покровителя на Олимпе. Геракл, Феб, Вакх, Афина, Купидон, хитроумный Гермес? Но нет! "Мы принесем наш собственный правдивый жар. Теперь наша мысль обретает крылья, И мы поем эту песнь для тех, кто обладает глубоким слухом". Итак, Джонсон обращается к тем, кто понимает, о чем и о ком он собирается говорить. И далее следует "Эпос" - поэма, занимающая в сборнике четыре страницы и уступающая по объему лишь творению самого Честера. В центре поэмы - Голубь, о котором говорится в настоящем времени. Нет никаких указаний или намеков на его смерть или на смерть Феникс. Поэма восхваляет целомудрие, чистоту, воздержание от чувственной, плотской любви, присущие ее герою. Хотя наши действия контролируются разумом, иногда его ослепляет желание, страсть. "То, что они зовут любовью, - не более, чем слепое желание". Истинная любовь чиста, бескорыстна, совершенна, она подобна золотой цепи, спустившейся с небес, чтобы соединить благороднейшие умы в божественный союз равных в духе. Ей не нужны низкие ухищрения для столь высокой цели. Есть люди, которые целомудренны потому, что время страсти для них прошло; другие боятся за репутацию (за свое положение и имя), их чистота вынужденна. Истинная чистота зиждется на любви к добродетели, а не на страхе или расчете. "Но мы выше всех ставим такую личность, как наш Голубь, украшенный любовью Феникс. Ее красота могла бы превратить ночь в день, она прогоняет печаль и рождает радость сердца". "О, кто же он, тот, кто в этом мире владеет Эликсиром всех радостей, Более чистым, чем в райской обители, И нетленным, как ее цветы...". Кто же он, кто может подавить в себе желание, может отказаться от такого счастья, от обладания той, которая любит его? "Но стой! Я слышу глупца, который кричит, что мы грезим, И клянется, что не может быть такой вещи, Как эта чистая любовь, о которой мы поем... Нет, глупец, узнай, Хотя твои неотесанные мысли имеют воробьиные крылья, Голуби могут до смерти оставаться целомудренными". Заключительные строки поэмы весьма многозначительны, но могут пониматься неоднозначно. Говоря о Феникс, поэт пишет, что только дикарь не побоялся бы причинить горе такой изумительной женщине. "И, конечно, не способен на это добродетельный и великодушный Ум, устремленный к целомудрию и благородным занятиям, которому известна тяжесть вины... К нему можно отнести эту фразу: "Человек может грешить беззаботно, но безопасно - никогда" {"Man may securely sin, but safely never".}. Похоже, здесь Джонсон намекает на какие-то ставшие ему известными интимные обстоятельства, связанные с Голубем. Как бы то ни было, поэма тоже подтверждает духовный характер отношений Голубя и Феникс, исключающий физическую близость. Этим двум своим стихотворениям Джонсон, как видно, придавал большое значение. В 1616 году он выпустил "Труды" - собрание своих поэтических и драматических сочинений, именуемое в научном обиходе как "фолио 1616". Он лично отбирал и группировал для него произведения, редактировал, следил за типографскими работами. Отбор был тщательным - опубликовано здесь далеко не все, что было к тому времени написано. Но "Прелюдию" и "Эпос" из честеровского сборника Бен Джонсон не опустил; наоборот, напечатал их в самом важном, "программном" разделе книги - в поэтическом цикле "Лес", рядом с обращением к знатной женщине, умершей за несколько лет до того, - о ней речь впереди. Третье стихотворение Джонсона в честеровском сборнике состоит всего из двух четверостиший и называется "Феникс постигнутая". В первой строфе поэт заявляет: теперь никто не должен считать небылицей, что замечательное существо Феникс оказалось женщиной. Вторая строфа призывает не удивляться тому, что она является только видимостью жены Голубя. Еще и еще раз - и вполне определенно - Джонсон указывает на целомудренный характер их отношений. Совершенно очевидно, что авторы честеровского сборника считали необычный, "чистый" брак своих героев обстоятельством очень важным для их характеристики, отличающим их от других и потому нуждающимся в каком-то объяснении. В последнем стихотворении "Ода восторженная", завершающем весь сборник, Джонсон говорит о Феникс как о реальной женщине, называет ее "Леди" и чрезвычайно высоко оценивает интеллектуальные качества своей героини. "О, великолепие! О, блеск, который никто не может затмить! Ее мысль быстра и оживленна, как огонь... Ее природный ум углублен ученостью, ясен, как у весталки, замкнут в орбите кристальной чистоты. Ее голос прекрасней тех, которыми славятся места, ее породившие, и при этом он смешан со звуком, превосходящим возможности самой природы". Но, увы! Там, куда поэт направляется, чтобы достойно прославить эту леди, его голос оказывается почти заглушенным. "Я отступаю и говорю: ее достоинства Глубже и значительней, чем это видно глазу, Но она не гордится ими И не хочет выставлять их напоказ". Эта последняя строка Джонсона - последняя строка в книге. Еще раз отметим: не только в "Прелюдии", но и в трех других стихотворениях Джонсон говорит о Голубе и Феникс в настоящем времени, не упоминая об их смерти, хотя его стихотворения завершают книгу и, казалось бы, не могли оставить без внимания столь важное и трагическое событие. Почему же Бен Джонсон все-таки промолчал о нем? За завесой тайны Таково содержание поэтического сборника "Жертва Любви" (теперь, познакомившись с его героями, мы можем предположить, что это название скорей всего относится к Феникс, добровольно последовавшей за своим ушедшим из жизни супругом). Поэты - авторы сборника, как они и обещали, в аллегорической форме рассказали об удивительной супружеской паре, которую они хорошо знали и смерть которой они (за исключением Джонсона) оплакивают. Как можно заключить, супруги умерли незадолго до появления книги. Поэма Честера заканчивается рассказом Феникс о кончине ее друга; она готовится последовать за Голубем. Неизвестный обращается к Феникс, которая еще жива. В заключительных стихотворениях Честера ("Пеликан" и "Заключение") сообщается, что и Феникс рассталась с жизнью. Шекспир и Марстон скорбят об умерших супругах, причем последний воспевает и некое оставшееся после них совершенное творение. Стихотворения Джонсона, судя по всему, написаны еще при жизни обоих героев. Все поэты соблюдают только самую общую договоренность о характере аллегории, именуя мужчину Голубем, а женщину Фениксом, уделяя мало внимания древней легенде, адресуясь к своим героям как к действительно существовавшим личностям, однако избегая не только называть их подлинные имена, но и приводить такие подробности, которые могли бы открыть эти имена непосвященным читателям. В трактовке каждым поэтом образов Голубя и Феникс есть свои особенности, но различия не носят принципиального характера. Одни уделяют больше внимания Голубю, другие - Феникс, в некоторых случаях больше, чем в других, чувствуется знакомство и дружба поэта со своими героями. Различия эти - естественное несовпадение отдельных деталей в рассказах очевидцев об одних и тех же людях и событиях, вызываемое разной степенью приближенности и осведомленности, направленностью интеллектуальных и духовных интересов, а поскольку речь идет о поэтах - поэтическим видением и манерой. В главном же свидетельства совпадают, ибо взор поэтов направлен в одном направлении, они говорят об одних и тех же людях. Авторы не противоречат, а дополняют друг друга, каждый добавляет какую-то новую, важную для него черту, какие-то особенности личных отношений с прототипами своих героев. И пересечение этих достаточно авторитетных и многочисленных свидетельств вырывает из мрака сначала совсем смутные, а потом и более отчетливые контуры двух необыкновенных личностей, современников и друзей крупнейших поэтов Англии, которые почтили их память своими произведениями, но не хотели или не могли назвать их имена. Поэма Честера и "дополнительные" стихотворения известных английских поэтов убедительно свидетельствуют, что за аллегорическими именами-масками скрываются не персонажи древних легенд или абстракции, а вполне реальные люди, исключительные по своим высоким достоинствам, по тому влиянию, которое они оказывали на окружающих. Хотя они были супругами, их отношения оставались целомудренными - это подтверждено поэтами неоднократно; их связывала общность духовных интересов, служение Аполлону и музам, то есть творчество. И читатель может ознакомиться с частью оставленного ими творческого наследия - собранием "Песен Голубя", носящим печать тончайшего поэтического мастерства и имеющим удивительно много общего с шекспировскими поэмами и сонетами. Они явно занимали очень высокое положение (говоря о них, авторы прибегают к таким эпитетам, как "царственный", "божественный", "благороднейший", "сиятельный", "совершенный"), но по какой-то причине вся жизнь этой четы, их поэтические занятия держатся в строгом секрете, окружены тайной, недоступной для непосвященных. Эта секретность, как видно из многочисленных намеков и умолчаний поэтов, из их объявленного на титульном листе намерения вуалировать правду, окружала даже смерть загадочной четы. Но все-таки мы узнаем, что они умерли почти одновременно - сначала он, потом она. И из пламени служения Аполлону, из их пепла восстало имя, одно имя, владеющее всем недосягаемо совершенным, что было создано ими при жизни... Тайна Голубя и Феникс довлеет над их памятью, над их наследием, над честеровской книгой, делая ее неразрешимой загадкой для нескольких поколений исследователей. Кто же эти двое, эта необыкновенная чета, оставившая после себя одно имя? Что связывало их с лучшими поэтами Англии и прежде всего с Шекспиром? Почему издание сборника окружено такой таинственностью, почему в этой книге столько загадок? Какое отношение к изданию 1601 года имеет лондонский экземпляр с датой "1611" и странным заглавием? Таковы основные вопросы, всегда встававшие перед исследователями честеровского сборника. Ясно, что центральным является первый вопрос, только найдя несомненно существовавших в шекспировской (елизаветинско-якобианской) Англии прототипов Голубя и Феникс, можно будет понять и объяснить все остальное. Пробуждение - первые догадки и гипотезы В XVII веке, насколько известно, никто о честеровском сборнике не вспоминал и тем более - его не изучал. В 1616 году Бен Джонсон выпускает свои "Труды", где помещает слегка подредактированные "Прелюдию" и "Эпос", а в 1640 году Джон Бенсон издает поэтические произведения Шекспира, куда включает и поэму о Голубе и Феникс из честеровского сборника, тоже без заглавия и без ссылки на источник - перед элегиями на смерть Шекспира. В 1710 году поэма появляется в новом собрании шекспировской поэзии (Гилдона), а потом и в других переизданиях. В 1780 году один из первых энтузиастов изучения Шекспира, Эдуард Мэлон, в своем издании почему-то напечатал поэму как двадцатое стихотворение из "Страстного пилигрима" {Известно, что Мэлону принадлежал редчайший экземпляр "Страстного Пилигрима", датированный 1612 годом.}, и в этом же качестве она неоднократно публиковалась не только в XVIII, но и в XIX веке. Серьезные комментарии к поэме отсутствовали, не было и попыток понять ее смысл. В 1865 году Д.Холлиуэл опубликовал короткие заметки о книге Честера {11}, по существу, впервые представив ее читающей публике. Холлиуэл специально подчеркивал, что это единственный случай участия Шекспира в книге другого современника, и делал при этом вывод, что Роберт Честер был интимным другом Великого Барда (хотя Холлиуэл и не знал ничего об этом человеке); саму книгу он оценивал как одну из редчайших и ценнейших в английской литературе. Сообщалось и о местонахождении обоих известных экземпляров "Жертвы Любви". Первый был приобретен на аукционе-распродаже библиотеки Джорджа Дэниела. Дата на титульном листе отсутствует, но прежний владелец (Дэниел) в 1838 году специальной надписью на свободной странице удостоверил, что дата не обрезана переплетчиком - ее не было с самого начала. Следовательно, это тот экземпляр, который теперь находится в Калифорнии. Второй экземпляр (хранящийся ныне в Вашингтоне) в прошлом веке был приобретен известным библиофилом Миллером. Холлиуэл также сообщал, что книга была переиздана в 1611 году под другим заглавием - "Анналы Великой Британии..." ("опечатку" в ключевом слове заглавия Холлиуэл старательно "исправил"), Итак, странную книгу заметили и стали ею интересоваться только в прошлом веке. Скорей всего сборник разделил бы судьбу ряда других изданий шекспировской эпохи, и сегодня почти неисследованных, если бы не имя Шекспира под одним из напечатанных в нем произведений. Попытки разгадать смысл поэмы не могли не привести к честеровскому сборнику. Р.У. Эмерсон - выдающийся американский философ и писатель, - исключительно высоко оценивая поэму, рассматривал ее как траурную элегию на смерть какого-то поэта и его поэтической подруги. В 1875 году он предлагал даже учредить специальную академическую премию за исследование по