яку. Изволь.
Может, еще не усек, что ты находишься во дворе моего личного дома? Или там,
откуда ты родом, принято угрожать хозяевам мечами на их собственных
подворьях?
- Принято, - сказал Геральт. - Но только тем хозяевам, которые
приветствуют гостей ревом и посулами разорвать в клочья.
- Ишь ты, - занервничало чудище, - еще оскорбляет, бродяга. Тоже мне
гость сыскался. Прет во двор, вытаптывает чужие цветы, распоряжается как
дома и думает, что ему немедля поднесут хлеб-соль! Тьфу на тебя!
Чудище сплюнуло, засопело и захлопнуло пасть. Нижние клыки остались
снаружи, придавая ему вид кабана-одиночки.
- Ну и что? - сказал ведьмак, опуская меч. - Так и будем стоять?
- А есть другие предложения? Лечь? - хохотнуло чудище. - Говорю же,
спрячь железяку.
Ведьмак ловко засунул оружие в ножны на спине, не опуская руки,
погладил оголовку, торчащую выше плеча.
- Желательно, - сказал он, - чтоб ты не делал слишком резких движений.
Этот меч можно вынуть в любой момент и быстрее, чем думаешь.
- Видел, - кашлянуло чудище. - Если б не это, ты уже давно был бы за
воротами с отметиной моего каблука на заднице. Чего тебе тут надо? Откуда ты
взялся?
- Заплутал, - солгал ведьмак.
- Заплутал, - повторило чудище, грозно скривив пасть. - Ну, так
выплутывайся. За ворота, стало быть. Обороти левое ухо к солнцу и так и
держись - попадешь на тракт. Ну, чего ждешь?
- Вода тут есть? - спокойно спросил Геральт. - Лошадь пить хочет. Да и
я тоже. Если тебе это не в тягость.
Чудище переступило с ноги на ногу, почесало ухо.
- Слушай, ты. Ты, что, меня в самом деле не боишься?
- А надо?
Чудище оглянулось, откашлялось, размашисто подтянуло широкие штаны.
- Ладно, чего уж. Гость в дом. Не каждый день встречается человек,
который, увидев меня, не драпанул бы или не свалился без чувств. Ну, добро.
Ежели ты усталый, но порядочный путник, приглашаю. Но ежели разбойник или
вор, знай - дом выполняет мои приказы. За этими стенами командую я!
Он поднял косматую лапу. Ставни тут же заколотились о стену, а в
каменном горле дельфина что-то глухо забулькало.
- Приглашаю, - повторил он.
Геральт не пошевелился, внимательно глядя на него.
- Один живешь?
- А тебе какое дело с кем? - зло проговорило чудище, разевая пасть, а
потом громко расхохоталось. - Ага, понимаю. Небось, думаешь, держу сорок
молодцов, красавцев вроде меня. Нет, не держу. Ну так как, черт побери,
воспользуешься приглашением от чистого сердца? Ежели нет, то ворота вон там,
как раз за твоим задом.
Геральт сдержанно поклонился и сухо ответил:
- Принимаю приглашение. Закон гостеприимства не нарушу.
- Мой дом - твой дом, - ответило чудище столь же сухо. - Прошу сюда. А
кобылу поставь там, у колодца.
Дом внутри тоже требовал солидного ремонта, однако в нем было в меру
чисто и опрятно. Мебель вышла, вероятно, из рук хороших мастеров, даже если
это и произошло давным-давно. В воздухе витал ощутимый запах пыли. Было
темно.
- Свет! - буркнуло чудище, и лучина, воткнутая в железный захват,
незамедлительно вспыхнула и выдала пламя и копоть.
- Недурственно, - бросил ведьмак.
- И всего-то? - захохотало чудище. - Похоже, тебя чем попало не
проймешь. Я же сказал, дом выполняет мои приказы. Прошу сюда. Осторожнее -
лестница крутая. Свет!
На лестнице чудище обернулось.
- А что это у тебя на шее болтается, гостюшка? А?
- Посмотри.
Чудище взяло медальон в лапу, поднесло к глазам, слегка натянув цепочку
на шее Геральта.
- У этого животного неприятное выражение... лица. Что это?
- Цеховой знак.
- Ага, вероятно, твое ремесло - намордники? Прошу сюда. Свет!
Середину большой комнаты, в которой не было ни одного окна, занимал
огромный дубовый стол, совершенно пустой, если не считать большого
подсвечника из позеленевшей латуни, увитого фестонами застывшего воска.
Выполняя очередную команду, свечи зажглись, замигали, немного осветив
помещение.
Одна из стен была увешана оружием - композициями из круглых щитов,
скрещивающихся алебард, рогатин и гизарм, тяжелых мечей и топоров. Половину
прилегающей стены занимал огромный камин, над которым располагались ряды
шелушащихся и облезлых портретов. Стену напротив входа заполняли охотничьи
трофеи - лопаты лосиных рогов, ветвистые рога оленей отбрасывали длинные
тени на головы кабанов, медведей и рысей, на взъерошенные и расчехранные
крылья орлиных и ястребиных чучел. Центральное, почетное место занимала
отливающая старинной бронзой, подпорченная, с торчащей из дыр паклей голова
скального дракона. Геральт подошел ближе.
- Его подстрелил мой дедуля, - сказало чудище, кидая в камин огромное
полено. - Пожалуй, это был последний дракон в округе, позволивший себя
поймать. Присаживайся, гость. Голоден?
- Не откажусь, хозяин.
Чудище уселось за стол, опустило голову, сплело на животе косматые
лапы, некоторое время что-то бормотало, крутя большими пальцами, потом
негромко рыкнуло, хватив лапой о стол. Тарелки и блюда оловянно и серебристо
звякнули, хрустально зазвонили кубки. Запахло жарким, чесноком, душицей,
мускатным орехом. Геральт не выдал удивления.
- Так, - потерло лапы чудище. - Получше, чем слуги, а? Угощайся, гость.
Вот пулярка, вот ветчина, это паштет из... Не знаю из чего. Это вот рябчики.
Нет, ядрена вошь, куропатки. Перепутал, понимаешь, заклинания. Ешь, ешь.
Настоящая, вполне приличная еда, не бойся.
- Я и не боюсь. - Геральт разорвал пулярку пополам.
- Совсем забыл, - усмехнулось чудище, - что ты не из пугливых. А звать
тебя, к примеру, как?
- Геральт. А тебя, хозяин? К примеру же.
- Нивеллен. Но в округе кличут Ублюдком либо Клыкачом. И детей мною
пугают. - Чудище опрокинуло в глотку содержимое гигантского кубка, затем
погрузило пальцы в паштет, выхватив из блюда половину за раз.
- Детей, говоришь, пугают, - проговорил Геральт с набитым ртом. - Надо
думать, без причин?
- Абсолютно. Твое здоровье, Геральт!
- И твое, Нивеллен.
- Ну как винцо? Заметил, виноградное, не яблочное. Но ежели не
нравится, наколдую другого.
- Благодарствую. Вполне, вполне. Магические способности у тебя
врожденные?
- Нет. Появились, когда это выросло. Морда, стало быть. Сам не знаю,
откуда они взялись, но дом выполняет все, чего ни захочу. Ничего особенного.
Так, мелочь. Умею наколдовать жратву, выпивку, одежу, чистую постель,
горячую воду, мыло. Любая баба сумеет и без колдовства. Отворяю и запираю
окна и двери. Разжигаю огонь. Ничего особенного.
- Ну как-никак, а все же... А эта... как ты сказал, морда, она давно у
тебя?
- Двенадцать лет.
- Как это вышло?
- А тебе не все равно? Лучше налей еще.
- С удовольствием. Мне-то без разницы, просто любопытно.
- Повод вполне понятный и в принципе приемлемый, - громко рассмеялось
чудище. - Но я его не принимаю. Нет тебе до этого дела, и вся недолга.
Однако, чтобы хоть малость удовлетворить твое любопытство, покажу, как я
выглядел до того. Взгляни-ка туда, на портреты. Первый от камина - мой
папуля. Второй - хрен его знает, кто. Третий - я. Видишь?
Из-под пыли и тенет с портрета водянистыми глазами взирал какой-то
толстячок с пухлой, грустной и прыщавой физиономией. Геральт, который и сам,
на манер некоторых портретистов, бывал склонен польстить клиентам, грустно
покачал головой.
- Ну, видишь? - осклабившись, повторил Нивеллен.
- Вижу.
- Ты кто такой?
- Не понял.
- Не понял, стало быть? - чудище подняло голову. Глаза у него
загорелись, как у кота. - Мой портрет, гостюшка, висит в тени. Я его вижу,
но я-то не человек. Во всяком случае, сейчас. Человек, чтобы рассмотреть
портрет, подошел бы ближе, скорее всего взял бы свечу. Ты этого не сделал.
Вывод прост. Но я спрашиваю без обиняков: ты человек?
Геральт не отвел взгляда.
- Если ты так ставишь вопрос, - ответил он после недолгого молчания, -
то не совсем.
- Ага. Вероятно, я не совершу бестактности, если спрошу, кто же ты в
таком разе?
- Ведьмак.
- Ага, - повторил Нивеллен, немного помолчав. - Если мне память не
изменяет, ведьмаки довольно своеобразно зарабатывают на жизнь. За плату
убивают разных чудищ.
- Не изменяет.
Снова наступила тишина. Языки пламени пульсировали, устремлялись вверх
тонкими усиками огня, отражались блестками в резном хрустале кубков, в
каскадах воска, стекающего по подсвечнику. Нивеллен сидел неподвижно, слегка
шевеля огромными ушами.
- Допустим, - сказал он наконец, - ты ухитришься вытащить меч прежде,
чем я на тебя прыгну. Допустим, даже успеешь меня полоснуть. При моем весе
это меня не остановит, я повалю тебя с ходу. А потом дело докончат зубы. Как
думаешь, ведьмак, у кого из нас двоих больше шансов перегрызть другому
глотку?
Геральт, придерживая большим пальцем оловянную крышку графина, налил
себе вина, отхлебнул, откинулся на спинку стула. Он глядел на чудище
ухмыляясь, и ухмылка была исключительно паскудной.
- Та-а-ак, - протянул Нивеллен, ковыряя когтем в уголке пасти. -
Надобно признать, ты умеешь отвечать на вопросы, не разбрасываясь словами.
Интересно, как ты управишься со следующим? Кто тебе за меня заплатит?
- Никто. Я тут случайно.
- А не врешь?
- Я не привык врать.
- А к чему привык? Мне рассказывали о ведьмаках. Я запомнил, что
ведьмаки похищают маленьких детей, которых потом пичкают волшебными травами.
Кто выживет, становится ведьмаком, волшебником с нечеловеческими
способностями. Их учат убивать, искореняют в них всяческие человеческие
чувства и рефлексы. Из них делают чудовищ, задача которых уничтожать других
чудовищ. Я слышал, говорили, уже пора начать охоту на ведьмаков, потому как
чудовищ становится все меньше, а ведьмаков - все больше. Отведай куропатку,
пока вовсе не остыла.
Нивеллен взял с блюда куропатку, целиком запихал в пасть и сжевал,
словно сухарик, хрустя косточками.
- Молчишь? - спросил он невнятно, проглатывая птичку. - Что из
сказанного правда?
- Почти ничего.
- А вранье?
- То, что чудовищ все меньше.
- Факт, их немало, - ощерился Нивеллен. - Представитель оных как раз
сидит перед тобой и раздумывает, правильно ли поступил, пригласив тебя. Мне
сразу не понравился твой цеховой знак, гостюшка.
- Ты - никакое не чудовище, Нивеллен, - сухо сказал ведьмак.
- А, черт, что-то новенькое. Тогда кто же я, по-твоему? Клюквенный
кисель? Клин диких гусей, тянущийся к югу тоскливым ноябрьским утром? Нет?
Так, может, я - святая невинность, потерянная у ручья сисястой дочкой
мельника? Э? Геральт? Ну скажи, кто я такой? Неужто не видишь - я аж весь
трясусь от любопытства?
- Ты не чудовище. Иначе б не смог прикоснуться к этой вот серебряной
тарелке. И уж ни в коем случае не взял бы в руку мой медальон.
- Ха! - рявкнул Нивеллен так, что язычки пламени свечей на мгновение
легли горизонтально. - Сегодня явно день раскрытия страшных секретов! Сейчас
я узнаю, что уши у меня выросли, потому что я еще сосунком не любил овсянки
на молоке!
- Нет, Нивеллен, - спокойно сказал Геральт. - Это - результат сглаза.
Уверен, ты знаешь, кто навел на тебя порчу.
- А если и знаю, то что?
- Порчу можно снять. И довольно часто.
- Ты как ведьмак, разумеется, умеешь снимать порчу. Довольно часто?
- Умею. Хочешь попробовать?
- Нет. Не хочу.
Чудище раскрыло пасть и вывесило красный язычище длиной в две пяди.
- Ну что, растерялся?
- Верно, - признался ведьмак.
Чудище захохотало, откинулось на спинку стула.
- Я знал, что растеряешься. Налей себе еще, сядь поудобнее. Расскажу
тебе всю эту историю. Ведьмак не ведьмак, а глаза у тебя не злые. А мне,
видишь ли, приспичило поболтать. Налей себе.
- Уже нечего наливать-то.
- Дьявольщина, - откашлялось чудище, потом снова хватануло лапой по
столу. Рядом с двумя пустыми графинами неведомо откуда появился большой
глиняный кувшин в ивовой оплетке. Нивеллен сорвал клыками восковую печать.
- Как ты, вероятно, заметил, - начал он, наполняя кубки, - округа
довольно пустынна. До ближайших людских поселений идти да идти. Потому как,
понимаешь, папуля с дедулей в свое время особой любовью ни у соседей, ни у
проезжих купцов не пользовались. Каждый, кто сюда заворачивал, в лучшем
случае расставался с имуществом, если папуля примечал его с башни. А
несколько ближних поселков сгорели, потому как папуля, видишь ли, решил, что
они задерживают оброк. Мало кто любил моего папулю. Кроме меня, разумеется.
Я страшно плакал, когда однажды на возу доставили то, что осталось от моего
папочки после удара двуручным мечом. Дедуля в ту пору уже не разбойничал,
потому что с того дня, как получил по черепушке железным шестопером, жутко
заикался, пускал слюни и редко когда вовремя успевал добежать до сортира.
Получилось, что мне как наследнику досталось возглавить дружину.
- Молод я тогда был, - продолжал Нивеллен. - Прямо молокосос, так что
парни из дружины мигом меня окрутили. Командовал я ими, как понимаешь, не
лучше, чем, скажем, поросенок волчьей стаей. Вскоре начали мы вытворять
такое, чего папочка, будь он жив, никогда б не допустил. Опускаю детали,
перехожу сразу к сути. Однажды отправились мы аж под самый Гелибол, что под
Миртом, и грабанули храм. Вдобавок ко всему была там еще и молоденькая
жричка.
- Что за храм, Нивеллен?
- Хрен его знает. Но, видать, скверный был храм. Помню, на алтаре
лежали черепа и мослы, горел зеленый огонь. Воняло, аж жуть! Но ближе к
делу. Парни прижали жричку, стянули с нее одежку, а потом сказали, что, мол,
мне пора уже стать мужчиной. Ну, я и стал, дурной сопляк. В ходе становления
жричка плюнула мне в морду и что-то выкрикнула.
- Ну?
- Что я - чудище в человечьей шкуре, что буду чудищем из чудищ, что-то
о любви, о крови, не помню. Кинжальчик маленький такой был у нее, кажется,
спрятан в прическе. Она покончила с собой, и тут... Драпанули мы оттуда,
Геральт, так что чуть коней не загнали. Нет. Скверный был храм...
- Продолжай.
- Дальше было так, как сказала жричка. Дня через два просыпаюсь утром,
а слуги, как меня увидели, в рев. И в ноги бац! Я к зеркалу... Понимаешь,
Геральт, запаниковал я, случился со мной какой-то припадок, помню, как
сквозь туман. Короче говоря, трупы. Несколько. Хватал все, что только под
руку попадало, и вдруг стал страшно сильным. А дом помогал как мог: хлопали
двери, летали по воздуху предметы, метался огонь. Кто успел, сбежал:
тетушка, кузина, парни из дружины, да что там - сбежали даже собаки, воя и
поджимая хвосты. Убежала моя кошечка Обжорочка. Со страху удар хватил даже
тетушкиного попугая. И вот остался я один, рыча, воя, психуя, разнося в пух
и прах что ни попадя, в основном зеркала.
Нивеллен замолчал, вздохнул, шмыгнул носом и продолжал:
- Когда приступ прошел, было уже поздно что-нибудь предпринимать. Я
остался один. Никому не мог объяснить, что у меня изменилась только
внешность, что, хоть и в ужасном виде, я остался по-прежнему всего лишь
глупым пацаном, рыдающим в пустом замке над телами убитых слуг. Потом пришел
жуткий страх: вот вернутся те, что спаслись, и прикончат меня, прежде чем я
успею растолковать. Но никто не вернулся.
Уродец замолчал, вытер нос рукавом.
- Не хочется вспоминать те первые месяцы, Геральт. Еще и сегодня меня
трясет. Давай ближе к делу. Долго, очень долго сидел я в замке, как мышь под
метлой, не высовывая носа со двора. Если кто-нибудь появлялся - а случалось
это редко, - я не выходил, велел дому хлопнуть несколько раз ставнями либо
рявкал через водосточную трубу, и этого обычно хватало, чтобы от сбежавшего
посетителя только туча пыли осталась. Но вот однажды выглянул я в окно и
вижу, как ты думаешь, что? Какой-то толстяк срезает розы с тетушкиного
куста. А надобно тебе знать, что это не хухры-мухры, а голубые розы из
Назаира, саженцы привез еще дедуля. Злость меня взяла, выскочил я во двор.
Толстяк, как только обрел голос, который потерял, увидев меня, провизжал,
что хотел-де всего лишь взять несколько цветков для дочурки, и умолял
простить его, даровать жизнь и здоровье. Я уже приготовился было выставить
его за главные ворота, но тут кольнуло меня что-то, и вспомнил я сказку,
которую когда-то рассказывала Леника, моя няня, старая тетеха. Черт побери,
подумал я, вроде бы красивые девушки могут превратить лягушку в принца или
наоборот, так, может... Может, в этой брехне есть крупица истины, какая-то
возможность... Подпрыгнул я на две сажени, зарычал так, что дикий виноград
посыпался со стены, и рявкнул: "Дочка или жизнь!" Ничего лучшего в голову не
пришло. И тут купец - а это был купец - кинулся в рев, потом признался, что
его доченьке всего восемь годков. Ну смешно, а?
- Нет.
- Вот и я не знал, смеяться мне или плакать над своей паскудной
судьбой. Жаль мне стало купца, смотреть было тошно, как он трясется,
пригласил его в дом, угостил, а на прощание насыпал в мешок золота и
камушков. А надобно тебе знать, что в подвалах, еще с папулиных времен,
оставалось много добра, я не очень-то знал, что с ним делать, так что мог
позволить себе широкий жест. Купец просиял, благодарил, аж всего себя
оплевал. Видно, где-то похвалился своим приключением, потому что не прошло и
двух месяцев, как прибыл сюда другой купец. Прихватил большой мешок. И
дочку. Тоже не малую.
Нивеллен вытянул ноги под столом, потянулся так, что затрещал стул.
- Мы быстренько договорились с торгашом. Решили, что он оставит мне
дочурку на год. Пришлось помочь ему закинуть мешок на мула, сам бы он не
управился.
- А девушка?
- Сначала, увидев меня, лишилась чувств, думала, я ее съем. Но через
месяц мы уже сидели за одним столом, болтали и совершали долгие прогулки. Но
хоть она была вполне мила и на удивление толкова, язык у меня заплетался,
когда я с ней разговаривал. Понимаешь, Геральт, я всегда робел перед
девчатами, надо мной потешались даже девки из хлева, те, у которых вечно
ноги в навозе и которых наши дружинники крутили как хотели, и так, и этак, и
наоборот. Так даже они надо мной смеялись. Чего же ждать теперь-то, думал я,
с этакой мордой? Я даже не решился сказать ей, чего ради так дорого заплатил
за один год ее жизни. Год этот тянулся, как вонь за народным ополчением, и
наконец явился купец и забрал ее. Я же с отчаяния заперся в доме и несколько
месяцев не реагировал ни на каких гостей с дочками. Но после года,
проведенного в обществе купцовой доченьки, я понял, как тяжко, когда некому
слова молвить. - Уродец издал звук, долженствовавший означать вздох, но
прозвучавший как икота.
- Следующую, - продолжил он немного погодя, - звали Фэнне. Маленькая,
шустрая, болтливая, ну прям королек, только что без крылышек. И вовсе не
боялась меня. Однажды, аккурат была годовщина моих пострижин, упились мы
медовухи и... хе, хе. Я тут же выскочил из-под перины и к зеркалу.
Признаюсь, был я обескуражен и опечален. Морда осталась какой была, может,
чуточку поглупее. А еще говорят, мол, в сказках - народная мудрость! Хрен
цена такой мудрости, Геральт! Ну, Фэнне скоренько постаралась, чтобы я забыл
о своих печалях. Веселая была девчонка, говорю тебе. Знаешь, что придумала?
Мы на пару пугали непрошеных гостей. Представь себе: заходит такой тип во
двор, осматривается, а тут с ревом вылетаю я на четвереньках. А Фэнне,
совсем без ничего, сидит у меня на загривке и трубит в дедулин охотничий
рог!
Нивеллен затрясся от смеха, сверкнув белизной клыков.
- Фэнне, - продолжал он, - прожила у меня целый год, потом вернулась в
семью с крупным приданым. Ухитрилась выйти замуж за какого-то шинкаря,
вдовца.
- Продолжай, Нивеллен. Это интересно.
- Да? - сказало чудище, скребя за ушами. - Ну, ну. Очередная, Примула,
была дочкой оскудевшего рыцаря. У рыцаря, когда он пожаловал сюда, был
только тощий конь, проржавевшая кираса, и был он невероятно длинным.
Грязный, как навозная куча, и источал такую же вонь. Примулу, даю руку на
отсечение, видно, зачали, когда папочка был на войне, потому как была она
вполне ладненькая. И в ней я тоже не возбуждал страха. И неудивительно,
потому что по сравнению с ее родителем я мог показаться вполне даже ничего.
У нее, как оказалось, был изрядный темперамент, да и я, обретя веру в себя,
тоже не давал маху. Уже через две недели у нас с Примулой установились
весьма близкие отношения, во время которых она любила дергать меня за уши и
выкрикивать; "Загрызи меня, зверюга!", "Разорви меня, бестия!" и тому
подобные идиотизмы. В перерывах я бегал к зеркалу, но, представь себе,
Геральт, поглядывал в него с возрастающим беспокойством, потому как я все
меньше жаждал возврата к прежней, менее работоспособной, что ли, форме.
Понимаешь, раньше я был какой-то растяпистый, а стал мужиком хоть куда. То,
бывало, постоянно болел, кашлял и из носа у меня текло, теперь же никакая
холера меня не брала. А зубы? Ты не поверишь, какие у меня были скверные
зубы! А теперь? Могу перегрызть ножку от стула. Скажи, хочешь, чтобы я
перегрыз ножку от стула? А?
- Не хочу.
- А может, так-то оно и лучше, - раззявил пасть уродец. - Девочек
веселило, как я управлялся с мебелью, и в доме почти не оставалось целых
стульев. - Нивеллен зевнул, при этом язык свернулся у него трубкой. -
Надоела мне болтовня, Геральт. Короче говоря: потом были еще две - Илика и
Венимира. Все шло как обычно. Тоска! Сначала смесь страха и настороженности,
потом проблеск симпатии, подпитываемый мелкими, но ценными сувенирчиками,
потом: "Грызи меня, съешь меня всю", потом возвращение ихних папуль, нежное
прощание и все более ощутимый ущерб в сундуках. Я решил делать длительные
перерывы на одиночество. Конечно, в то, что девичий поцелуйчик изменит мою
внешность, я уже давно перестал верить. И смирился. Больше того, пришел к
выводу, что все и так идет хорошо и ничего менять не надо.
- Так уж и ничего?
- Ну подумай сам. Я тебе говорил, мое здоровье связано именно с таким
телом - это раз. Два: мое отличие действует на девушек как дурман. Не
смейся! Я совершенно уверен, что в человеческом обличье мне пришлось бы
здорово набегаться, прежде чем я нашел бы такую, например, Венимиру, весьма,
скажу тебе, красивую девицу. Думаю, такой парень, каким я изображен на
портрете, ее бы не заинтересовал. И, в-третьих, безопасность. У папули были
враги, некоторым удалось выжить. У тех, кого отправила в мир иной дружина
под моим печальным командованием, остались родственники. В подвалах -
золото. Если б не ужас, который я внушаю, кто-нибудь да явился бы за ним.
Например, кметы с вилами.
- Похоже, ты уверен, - бросил Геральт, поигрывая пустым кубком, - что в
теперешнем своем виде никого не обидел. Ни одного отца, ни одной дочки. Ни
одного родственника или жениха дочки. А, Нивеллен?
- Успокойся, Геральт, - буркнуло чудище. - О чем ты говоришь? Отцы чуть
не обмочились от радости, увидев мою щедрость. А дочки? Ты бы посмотрел на
них, когда они приходили в драных платьях, с лапками, изъеденными щелоком от
стирки, спины сутулые от постоянного перетаскивания лоханей. На плечах и
бедрах у Примулы еще после двух недель пребывания у меня не прошли следы от
ремня, которым потчевал ее папочка-рыцарь. А у меня они ходили графинюшками:
самое тяжелое, что в ручки брали, так это веер; понятия не имели, где здесь
кухня. Я их наряжал и увешивал цацками. Своим волшебством нагревал по их
желанию воду для жестяной ванны, которую папуля еще для мамы увел из
Ассенгарда. Представляешь себе? Жестяная ванна?! Редко у какого графа, да
что там, короля есть жестяная ванна! Для них, Геральт, это был сказочный
дом. А что до постели... Зараза, невинность в наши дни встречается реже, чем
горный дракон. Ни одной я не принуждал, Геральт.
- Но ты подозревал, что кто-то мне за тебя заплатит. И кто бы это мог
быть?
- Какой-нибудь стервец, которому покоя не дают те крохи, что остались в
моих подвалах, а дочек ему боги не дали, - выразительно произнес Нивеллен. -
Человеческая жадность не знает предела.
- И больше никто?
- И больше никто.
Они помолчали, глядя на нервно подрагивающие язычки пламени свечей.
- Нивеллен, - вдруг сказал ведьмак. - Сейчас ты один?
- Ведьмак, - не сразу ответил уродец, - я думаю, мне определенно
следует покрыть тебя не самыми приличными словами, взять за шиворот и
спустить с лестницы. И знаешь за что? За то, что ты считаешь меня придурком.
Я давно вижу, как ты прислушиваешься, как зыркаешь на дверь. Ты прекрасно
знаешь, что я живу не один. Верно?
- Верно. Прости.
- Что мне твои извинения. Ты ее видел?
- Да. В лесу, неподалеку от ворот. В этом причина того, что купцы с
дочками с некоторых пор уезжают от тебя несолоно хлебавши?
- Стало быть, ты и об этом знал? Да, причина в этом.
- Позволь спросить...
- Не позволю.
Опять помолчали.
- Что ж, воля твоя, - наконец сказал ведьмак, вставая. - Благодарю за
хлеб-соль, хозяин. Мне пора.
- И верно. - Нивеллен тоже встал. - По известным причинам я не могу
предложить тебе ночлег у себя, а останавливаться в здешних лесах не советую.
После того, как округа опустела, тут по ночам неладно. Тебе следует
вернуться на тракт засветло.
- Учту, Нивеллен. А ты уверен, что не нуждаешься в моей помощи?
Чудище искоса глянуло на него.
- А ты уверен, что можешь мне помочь? Сумеешь освободить от этого?
- Я имел в виду не только это.
- Ты не ответил на вопрос. Хорошо... Пожалуй, ответил. Не сумеешь.
Геральт посмотрел ему прямо в глаза.
- Не повезло вам тогда, - сказал он. - Из всех храмов в Гелиболе и
Долине Ниммар вы выбрали аккурат храм Корам Агх Тэра, Львиноголового Паука.
Чтобы снять заклятие, брошенное жрицей Корам Агх Тэра, требуются знания и
способности, которых у меня нет.
- А у кого есть?
- Так это тебя все-таки интересует? Ты же сказал, будто тебе сейчас
хорошо.
- Сейчас, да. А потом... Боюсь...
- Чего?
Уродец остановился в дверях комнаты, обернулся.
- Я сыт по горло твоими вопросами, ведьмак. Ты только и знаешь, что
спрашиваешь, вместо того чтобы отвечать. Похоже, тебя надо спрашивать
по-другому. Слушай, меня уже некоторое время... Ну, я вижу дурные сны.
Может, точнее было бы сказать "чудовищные". Как думаешь, только коротко, я
напрасно чего-то боюсь?
- А проснувшись, ты никогда не замечал, что у тебя грязные ноги? Не
находил иголок в постели?
- Нет.
- А...
- Нет. Пожалуйста, короче.
- Правильно делаешь, что боишься.
- С этим можно управиться? Пожалуйста, короче.
- Нет.
- Наконец-то. Пошли, я тебя провожу.
Во дворе, пока Геральт поправлял вьюки, Нивеллен погладил кобылу по
ноздрям, похлопал по шее. Плотвичка, радуясь ласке, наклонила голову.
- Любят меня зверушки, - похвалился Нивеллен. - Да и я их люблю. Моя
кошка Обжорочка, хоть и сбежала вначале, потом все же вернулась. Долгое
время это было единственное живое существо, моя спутница недоли. Вереена
тоже...
Он осекся, скривил морду.
- Тоже любит кошек? - усмехнулся Геральт.
- Птиц, - ощерился Нивеллен. - Проговорился, язви его. А, да что там.
Это никакая не новая купеческая дочка, Геральт, и не очередная попытка найти
крупицу истины в старых небылицах. Это нечто посерьезнее. Мы любим друг
друга. Если засмеешься, получишь по мордасам.
Геральт не засмеялся.
- Твоя Вереена, - сказал он, - скорее всего русалка. Знаешь?
- Подозреваю. Худенькая. Черненькая. Говорит редко, на языке, которого
я не знаю. Не ест человеческую пищу. Целыми днями пропадает в лесу, потом
возвращается. Это типично?
- Более-менее, - ведьмак затянул подпругу. - Ты, верно, думаешь, что
она не вернулась бы, если б ты стал человеком?
- Уверен. Знаешь, как русалки избегают людей. Мало кто видел русалку
вблизи. А я и Вереена... Эх, язви ее... Ну, бывай, Геральт.
- Бывай, Нивеллен.
Ведьмак дал кобыле в бок и направился к воротам. Урод плелся сбоку.
- Геральт?
- Ну?
- Я не так глуп, как ты думаешь. Ты приехал следом за купцом, который
тут недавно побывал. С ним что-то случилось?
- Да.
- Он был у меня три дня назад. С дочкой, впрочем, не из лучших. Я велел
дому запереть все двери и ставни, не подавал признаков жизни. Они
покрутились по двору и уехали. Девушка сорвала розу с тетушкиного куста и
приколола к платью. Ищи их в другом месте. Но будь осторожен, это скверные
места... Ночью в лесу опасно. Слышно и видно... неладное.
- Спасибо, Нивеллен. Я не забуду о тебе. Как знать, может, найду
кого-то, кто...
- Может, найдешь. А может, и нет. Это моя проблема, Геральт, моя жизнь
и моя кара. Я научился переносить, привык. Ежели станет хуже, тоже привыкну.
А если уж станет вовсе невмоготу, не ищи никого, приезжай сам и кончай дело.
По-ведьмачьи. Бывай, Геральт.
Нивеллен развернулся и быстро пошел к особняку. Ни разу не оглянувшись.
3
Район был пустынный, дикий, зловеще недружелюбный. До наступления
сумерек Геральт на тракт не вернулся, не хотел делать крюк, поехал напрямик,
через лес. Ночь, положив меч на колени, провел на лысой вершине высокого
холма у небольшого костерка, в который то и дело подбрасывал пучки бореца.
Посреди ночи далеко в долине заметил свет, услышал шальной вой и пение и еще
что-то такое, что могло быть только криком истязаемой женщины. Едва
рассвело, он двинулся туда, но нашел лишь вытоптанную поляну и обугленные
кости в еще теплом пепле. В кроне могучего дуба что-то верещало и шипело.
Это мог быть леший, но мог быть и обычный лесной кот. Ведьмак не стал
задерживаться, чтобы проверить.
4
Около полудня, когда он поил Плотвичку у родника, кобыла дико заржала,
рванулась, оскалив желтые зубы и грызя мундштук. Геральт машинально успокоил
ее Знаком и тут же увидел правильный круг, образованный торчащими из мха
головками красноватых грибков.
- Ну, Плотва, ты становишься истеричкой, - сказал он. - Ведь нормальный
же ведьмин круг. Что еще за сцены?
Кобыла фыркнула, повернувшись к нему мордой. Ведьмак потер лоб,
поморщился, задумался. Потом одним махом оказался в седле, развернул коня,
быстро поехал назад по собственным следам.
- "Любят меня зверушки", - буркнул он. - Прости, лошадка. Выходит, у
тебя больше ума, чем у меня.
5
Кобыла прядала ушами, фыркала, рыла копытами землю, не хотела идти.
Геральт не стал успокаивать ее Знаком, соскочил с седла, перекинул поводья
через голову лошади. На спине у него был уже не старый меч в ножнах из кожи
ящера, а блестящее красивое оружие с крестовой гардой и изящной, хорошо
отбалансированной рукоятью, оканчивающейся шаровым эфесом из белого металла.
На сей раз ворота перед ним не раскрылись, потому что были и без того
раскрыты, как он оставил их, уезжая.
Он услышал пение. Не понимал слов, не мог даже разобрать языка. Да это
и не нужно было - ведьмак знал, чувствовал и понимал самое природу, сущность
пения - тихого, пронизывающего, разливающегося по жилам волной
тошнотворного, обессиливающего ужаса.
Пение резко оборвалось, и тут он увидел ее.
Она прильнула к спине дельфина в высохшем фонтане, охватив обомшелый
камень маленькими руками, такими белыми, что они казались прозрачными.
Из-под бури спутанных черных волос на него глядели огромные, горящие, широко
раскрытые антрацитовые глаза.
Геральт медленно приближался мягкими, пружинящими шагами, обходя фонтан
полукругом со стороны забора, мимо куста голубых роз. Существо,
прилепившееся к хребту дельфина, поворачивало вслед за ним миниатюрное
личико, на котором читалась невыразимая тоска, полная такого очарования, что
оно заставляло его постоянно слышать пение, хотя маленькие бледные губы не
шевелились.
Ведьмак остановился в десяти шагах. Меч, медленно выползая из черных,
покрытых эмалью ножен, блеснул над его головой.
- Это серебро, - сказал он. - Клинок серебряный.
Бледное личико не дрогнуло, антрацитовые глаза не изменили выражения.
- Ты так похожа на русалку, - спокойно продолжал ведьмак, - что можешь
обмануть кого угодно. Тем более что ты редкая пташка, чернуля. Но лошади не
ошибаются. Таких, как ты, они распознают инстинктивно и безошибочно. Кто ты?
Думаю, муля или альп. Обычный вампир не вышел бы на солнце.
Уголки белогубого ротика дрогнули и слегка приподнялись.
- Тебя привлек Нивеллен в своем обличье, верно? Сны, о которых он
говорил, - твоя работа? Догадываюсь, что это были за сны, и сочувствую ему.
Черноволосая не пошевелилась.
- Ты любишь птичек, - продолжал ведьмак. - Однако это не мешает тебе
перегрызать глотки людям? А? Подумать только, ты и Нивеллен! Хорошая бы
вышла парочка, урод и вампириха, хозяева лесного замка. Сразу б подчинили
себе все окрест. Ты, вечно жаждущая крови, и он, твой защитник, убийца по
заказу, слепое орудие. Но сначала ему надо было стать настоящим чудовищем, а
не человеком в маске чудища.
Огромные черные глаза прищурились.
- Что с ним, черноволосая? Ты пела, значит, насосалась крови. Прибегла
к последнему средству - стало быть, не сумела покорить его разум. Я прав?
Черная головка легонько, почти незаметно, кивнула, а уголки губ
поднялись еще выше. Выражение маленького личика стало жутеньким.
- Теперь, небось, считаешь себя хозяйкой дома?
Кивок, на этот раз более явный.
- Так ты - муля?
Медленное отрицательное движение головы. Послышалось шипение, которое
могло исходить только из бледных, кошмарно усмехающихся губ, хотя ведьмак не
заметил, чтобы они пошевелились.
- Альп?
То же движение.
Ведьмак попятился, крепче стиснул рукоять меча.
- Значит, ты...
Уголки губ стали приподниматься выше, все выше, губы раскрылись...
- Брукса! - крикнул ведьмак, бросаясь к фонтану.
Из-за белых губ сверкнули острые клыки. Брукса подпрыгнула, выгнула
спину, словно леопард, и взвизгнула. Звуковая волна тараном ударила в
ведьмака, сбивая дыхание, ломая ребра, иглами боли вонзаясь в уши и мозг.
Отскочив назад, он еще успел скрестить кисти рук в Знак Гелиотроп. Чары
немного смягчили удар спиной о забор, но в глазах все равно потемнело, а
остатки воздуха со стоном вырвались из легких.
На спине дельфина, в каменном кругу высохшего фонтана, там, где только
что сидела изящная девушка в белом платье, расплющилось искрящееся тело
огромного черного нетопыря, разевающего продолговатую узкую пасть,
заполненную рядами иглоподобных снежно-белых зубов. Развернулись
перепончатые крылья, беззвучно захлопали, и существо ринулось на ведьмака,
словно стрела, пущенная из арбалета. Геральт, чувствуя во рту железный
привкус крови, выкинул вперед руку с пальцами, растопыренными в форме Знака
Квен, и выкрикнул заклинание. Нетопырь, шипя, резко повернул, с хохотом
взвился в воздух и тут же отвесно спикировал прямо на шею ведьмака. Геральт
отпрыгнул, рубанул мечом, но промазал. Нетопырь медленно, грациозно,
подвернув одно крыло, развернулся, обошел его и снова напал, разевая
зубастую пасть безглазой морды. Геральт ждал, ухватив обеими руками меч и
вытянув его в сторону нападающего. В последний момент прыгнул - не в
сторону, а вперед, рубанув наотмашь, так что взвыл воздух. И снова
промахнулся. Это было так неожиданно, что он выбился из ритма и уклонился с
секундной задержкой. В тот же миг когти бестии вцепились ему в щеку, а
бархатное влажное крыло принялось хлестать по шее. Ведьмак развернулся на
месте, перенес вес тела на правую ногу, резко ударил назад... и в третий раз
не достал фантастически подвижного зверя.
Нетопырь замахал крыльями, взлетел, помчался к фонтану. В тот момент,
когда кривые когти заскрежетали по камням облицовки, жуткая, истекающая
слюной пасть уже расплывалась, изменялась, исчезала, хотя проявляющиеся на
ее месте бледные губки все еще не прикрывали убийственных клыков.
Брукса пронзительно, модулируя голос, завыла, уставилась на ведьмака
ненавидящими глазами и снова взвыла.
Удар волны был так силен, что переборол Знак. В глазах Геральта
завертелись черные и красные круги, в висках и темени заломило. Сквозь боль,
высверливающую уши, он услышал голоса, стоны и вопли, звуки флейты и гобоя,
гул вихря. Кожа на лице занемела. Тряся головой, он упал на одно колено.
Черный нетопырь беззвучно плыл к нему, разевая на лету зубастую пасть.
Геральт, хоть и выбитый из колеи волной рева, среагировал автоматически.
Вскочил, молниеносно подстраивая ритм движений к скорости полета чудища,
сделал три шага вперед, вольт и полуоборот, и сразу же после этого быстрый,
как мысль, удар. Острие не встретило сопротивления. Почти не встретило. Он
услышал вопль, но на этот раз - вопль боли, вызванной прикосновением
серебра.
Брукса, воя, прилипла к спине дельфина. Немного выше левой груди на
белом платье расплывалось красное пятно под рассечкой не больше мизинца
длиной. Ведьмак заскрежетал зубами - удар, который должен был располосовать
бестию, обернулся всего лишь царапиной.
- Ори, вампириха, - буркнул он, отирая кровь со щеки. - Визжи. Теряй
силы. И тогда уж я срублю твою прелестную головку!
Ты. Ослабнешь первым. Колдун. Убью.
Губы не пошевелились, но ведьмак отчетливо слышал слова, они звучали у
него в мозгу, глухо звеня, словно из-под воды.
- Посмотрим, - процедил он и, наклонившись, направился к фонтану.
Убью. Убью. Убью.
- Увидим!
- Вереена!!!
Нивеллен, наклонив голову, обеими руками вцепившись в дверную коробку,
выполз из дома. Покачиваясь, двинулся к фонтану, неуверенно размахивая
лапами. Полы куртки были заляпаны кровью.
- Вереена! - снова рявкнул он.
Брукса резко повернула голову. Геральт, занеся меч для удара, прыгнул к
ней, но она среагировала гораздо быстрее. Резкий вопль - и очередная волна
сбила ведьмака с ног. Он рухнул навзничь, пополз по гравию дорожки. Брукса
выгнулась, напружинилась для прыжка, клыки у нее заблестели разбойничьими
стилетами. Нивеллен, раскинув лапы, как медведь, пытался ее схватить, но она
рявкнула ему прямо в морду, откинув на несколько сажен к деревянным лесам у
стены, которые тут же с диким треском сломались, похоронив его под кучей
досок.
Геральт, уже вскочив, мчался полукругом, обходя двор, стараясь отвлечь
внимание бруксы от Нивеллена. Брукса, шурша белым платьем, неслась прямо на
него, легко, как бабочка, едва касаясь земли. Она уже не вопила и не
пыталась трансформироваться. Ведьмак знал, что она устала. Но знал и то,
что, даже уставшая, она по-прежнему смертельно опасна. За спиной Геральта
Нивеллен, рыча, ворочался под досками.
Геральт отскочил влево, завертел мечом, дезориентируя бруксу. Она
двинулась к нему, белая, страшная, растрепанная. Он недооценил ее - она
снова завопила. Он не успел сотворить Знак, отлетел назад, ударился спиной о
стену, боль в позвоночнике пронзила ведьмака, парализовала руки, подсекла
колени. Он упал на четвереньки. Брукса, певуче воя, прыгнула к нему.
- Вереена!!! - рявкнул Нивеллен.
Она обернулась. И тогда Нивеллен с размаху вонзил ей между грудей
обломанный острый конец трехметровой жерди. Она не крикнула. Только
вздохнула. Ведьмак, слыша этот звук, задрожал.
Так они и стояли - Нивеллен на широко расставленных ногах, обеими
руками державший жердь, конец которой он зажал под мышкой, и брукса, словно
белая бабочка на шпильке, на другом конце жерди, тоже ухватившаяся за нее
обеими руками.
Брукса душераздирающе охнула и вдруг сильно нажала на жердь. Геральт
увидел, как на ее спине, на белом платье расцвело красное пятно, из которого
в потоке крови мерзко и странно вылезает обломанный острый конец. Нивеллен
крикнул, сделал шаг назад, потом второй и начал быстро пятиться, но не
отпускал жерди, таща за собой пробитую навылет бруксу. Еще шаг - и он уперся
спиной в стену. Конец жерди,