еще двое юных засранцев, а этот начал отводить назад ногу, чтобы пнуть осмелившуюся сопротивляться старушку. Народ потек мимо быстрее, делая вид, что не замечает. Но я знал: стоит мне успокоить этих гавриков, общественность тут же возьмется за меня. Озверевшей пацанвы прохожие боятся, а вот того, кто против этой мелюзги выступит, живо скрутят за причинение травм растущей смене. Во всяком случае, попытаются скрутить. А там, глядишь, и милиция объявится. -- Ну-ка, ну-ка! -- Расталкивая общественность, с улицы к нам продвигалась настоящая бабуся, мирно торговавшая до этого рядом со входом в гастроном сигаретами. Сама себя поперек шире, она сноровисто раскидала дружков нападавшего. -- Ты чего, шкура, к человеку пристаешь?! -- напустилась она на моего обидчика и ловко, как в кино, подсекла его опорную, левую ногу. Парень взлетел и с маху приземлился на копчик. Я даже прижмурился, представляя, как ему сейчас больно. А потом он дал деру. Поскольку возле входа в магазин взбурлила суета, способная привлечь внимание приехавших на "Самаре", я ринулся к прилавкам. Покупателей в силу раннего послеобеденного времени здесь было негусто, так что спешащая старушка могла привлечь внимание многих. Этого мне совсем не хотелось. Я сбавил шаг, немного покрутился возле очереди в мясо-молочный отдел, а потом под ее прикрытием юркнул в служебный коридорчик. И уткнулся в тощую высоченную стерву. -- Куда?! Что тебе тут надо? -- Лошадиная физиономия с тяжелым подбородком и громадными выступающими зубами излучала непримиримое желание поскандалить. И видно было, что она рада случаю поорать. А я всем нутром ощущал, как хлопчики из "Самары" берут магазин в клещи. На кой хрен я их ждал, идиот? Ну и что, потешил свою любознательность? Теперь тебе только еще стрельбу учинить, чтобы по НТВ в вечернем выпуске рассказали про пенсионерку-ковбойку... -- Золотис-ско! Золото, золото! -- втянув голову в плечи, звонко зашепелявил я, перебивая стремление тетки поорать. И волшебное слово сработало: -- Какое золото? -- Мегера заинтересовано снизила голос почти до шепота. -- Обручальное. Червонное колечко, хочешь? Дешево отдам, совсем дешево. -- Я крутился возле нее, просительно задрав голову и оттягивая собеседницу вглубь, к заднему входу. -- Покажи! -- увлекаясь за мной, но не теряя бдительности, потребовала тетка. -- Так... Щас... -- Я рылся в карманах, перекладывая из руки в руку блокнотик, скомканный дамский платочек и карандаш. Вот он, выход! -- Ой, забыла. Совсем, старая, из ума выжила -- забыла свое колечко. Дома забыла. Я скоро! Вот щас сбегаю... Уже не слушая разочарованных проклятий тетки, я юркнул во двор. Быстро прикинул, с какой стороны сюда быстрее добираться с улицы, и почти помчался в противоположную. Донесся до ближайшего угла, свернул за голые, но вполне густые кусты, сбавил шаг и уже спокойнее поплелся прочь. Но я чуял, что расслабляться еще рано. Похоже, я -- как бы нечаянно, тайком от себя самого -- начинаю затягивать расставание с ожерельем. Шкурой рискую, а все не решаюсь его вернуть -- грузинам или САИП. Выходит, что бы там о себе я ни думал, а Михаил был прав: есть во мне жадность, есть. Пусть и непростая. По сути, я и на учебу, и на явки-лежбища, и на оборудование потому и не жалел денег, что исподволь готовился к хорошему кушу. Чтобы разок рискнуть, а потом навсегда в кусты -- бездельничать в свое удовольствие. Но не в этот раз. Это барахлишко, что при мне, надлежало вернуть. Хоть и не хочется делать это даром. x x x Добравшись до метро и переехав аж на "Черкизовскую", я между этажами в одном из подъездов, еще не оборудованных кодовым замком, переоделся в работягу-монтера. Примостив зеркальце на люке мусоросборника, сделал себе накладки на зубы, чтобы выглядели желтыми и прореженными возрастом, нос расширил, подкраснил. Курточка и простой костюмчик -- чистенькие, хоть и не новые. Ботиночки, прибавляющие рост. Все без шаржа, в русле сегодняшней жизни. Потом здесь же, в подъезде, влез в коробку, присоединился к чьему-то квартирному телефону и сделал тройку первоочередных звонков. Договорился о встречах. Со странно заикавшимся Владимиром Захаровичем Артемовым, замом генерального директора "Изумруда", условился на завтра, у него в офисе. А со Шмелевым, с которым подружился еще в период торговли кожтоварами и прочим ширпотребом на "Спортивной" и который прислал мне спешный вызов через инвалидку, договорились неопределенно. Нагряну к нему либо сегодня вечером, либо завтра. Шмель так возликовал, услышав меня, что готов был ждать, когда я к нему приду, совсем не выходя из дома. Что было странно. Характер у него, как мне помнилось, был на редкость спокойный. Работать и дружить-встречаться он предпочитал по принципу: "не последний день живем". Телефон, указанный Принцессой Любови Никитичне, не отвечал. Вот как она меня заворожила: даже самый большой секрет, связь на самый крайний случай, я ей выложил. И совершенно не помню когда. Другой номер, который Принцесса сама мне дала, тоже молчал. Накануне этого Нового года стояли такие холода, что даже в подъездах был жуткий колотун. Задубел донельзя. Вернувшись к Катюше, наелся, отогрелся, укомплектовался и отправился наносить официальные визиты -- теперь уже в парадном наряде Мухина, номинального директора агентства "MX плюс". Серые наутюженные брючки, черная рубашка с красным галстуком, замшевый пиджак и плащ с меховой подкладкой. Шляпа. Возможно, при моем метре шестидесяти двух это широкополое артистическое сооружение слишком бросалось в глаза, но на то и была ставка. Вряд ли такой облик ассоциируется с разыскиваемым боевиком. А физиономию свою я неузнаваемо округлил прокладками у десен и узенькими очками с толстыми стеклами. Изумительная штука: для зрителя глаза мои выглядели большими и чуть выпученными, а я, благодаря корректирующим линзам, все видел нормально, один к одному. Конечно, то, что всюду приходилось маячить самому, без курьеров, помощников, усиливало риск и стоило дополнительных хлопот и нервов. Но все равно этот риск был наименьшим из возможных. Сейчас ребята на меня наверняка кровно обижаются, но нет у меня иного выхода. Нет. Большинство конспирирующихся горят именно на контактах с помощниками и начальством. И сами горят, и друзей подставляют. Такая действительность. И за себя-то самого не всегда можешь поручиться, что обошелся без хвоста. Чего уж говорить о соратниках. Нет уж. Пусть рискую, мечусь в мыле, зато и завишу только от себя, и подставляю только себя. Кстати, это и азам обычного менеджмента соответствует: хочешь, чтобы было сделано хорошо, -- делай сам. Правда, в последние несколько дней не покидало меня странное ощущение. Даже когда я доставлял удовольствие При и сам его получал от ее прелестей, такое впечатление у меня возникало, что чем изворотливее и тщательнее я действую, тем точнее вписываюсь в колею, определенную для меня кем-то другим. Оно бы ничего, если б знал то, что меня ждет в ее конце. И какие предстоят перекрестки. Значит, с Артемовым мы договорились встретиться завтра у него в офисе. Но на всякий случай я пренебрег игрой в респектабельного директора фирмы. Уж слишком легко и просто там было организовать мой арест или убийство, выставив меня кем угодно -- хоть шантажистом, хоть грабителем. Поэтому я решил заявиться сегодня. И не в офис, а по-свойски: к Артемову домой. Еще до того, как согласиться работать на него, я поинтересовался, где он живет и с кем. Оказалось, что живет он в двух шагах от "Студенческой", с очаровательной женой-блондинкой и двумя детишками. Судя по тому, как они в выходной прогуливались по парку Горького, семью свою Владимир Захарович любит. Обычно такие люди по вечерам предпочитают находиться дома. А если и нет -- я готов в случае чего и подождать, и поторговаться. Роль мне предстояло у Артемовых играть, прямо скажем, неприглядную, но не я ж его в эту катавасию втянул, а он меня. Сам виноват, что мне теперь не до деликатности. В подъезд, оборудованный электронным замком, я вошел с помощью универсального ключа. Между этажами несколько преобразился. Уже столько мусоросборников стали свидетелями моих превращений, что я давно перестал их стесняться. Убрал очки, накладки, галстук и шляпу. Переобулся в прибавлявшие рост ботинки. Натянул на голову лыжную шапочку и превратился в отмороженного "пацана". Из тех, что оброк с киоскеров за крышу требуют. Прополоскал рот смесью водки с чесноком. И в довершение всего открыл дверь квартиры отмычкой. В прихожей прислушался: супруга Артемова суетилась на кухне, детишки возились возле телевизора. Дочке лет шесть, мальчику не больше четырех. Поздний брак, наверное. Осмотрелся: из просторной прихожей налево ванная и туалет, коридорчик и кухня; впереди -- раздвижные двери гостиной, слева и справа -- две обычные двери. Присев на корточки, я открыл сумку и включил детектор подслушивающих и записывающих устройств. Чисто вроде бы. Повернул регулятор звукового сигнала на максимум: если что-то включится, я услышу в любой точке квартиры. Глубоко вдохнул, натянул шапчонку на лицо, как любят спецназовцы: не столько для неузнаваемости, сколько ради того, чтобы нагнать побольше страха. Достал веревку, газовик и пошел. Невольно подняв глаза на звук моих шагов и узрев меня на пороге кухни, женщина выпучилась, округлила рот, чтобы заорать, но я быстренько подскочил, крутанул ее к себе спиной и предупредил, закрыв ей рот всей пятерней: -- Не пугай детей, дура! -- Встряхнул, стараясь отстраниться от ее зада. Когда у тебя в руках грудастая, но в остальном миниатюрная красотка, невольно возбуждаешься. А мне ни к чему было, чтобы она вообразила, что ее собираются насиловать. Женщины в таких ситуациях непредсказуемы. Одна обмякнет, а другая начнет царапаться, шуметь, себе на погибель. -- Я пришел только поговорить, поняла? Только говорить! А если начнешь выкобениваться -- будут неприятности. С детьми. Поняла? Она закивала. Но без паники, неискренне. Насмотрелась, наверное, боевиков или на каких-нибудь курсах самообороны позанималась. Пришлось прижать ей горло локтевым сгибом и сильно, до ссадины, вдавить ствол в щеку: -- Мне тебя шлепнуть -- как два пальца обоссать! Без тебя -- с одними детьми -- проще... -- Я сипло подышал на нее перегаром, давая домыслить сказанное. -- Поняла? Вот теперь она действительно испугалась. Недосказанность заставляет такого навоображать, что и профессиональный садист не придумает. Тут же, пока опять не захотела схитрить, я подсек ее и уложил грудью на пол. Заткнул каким-то полотенцем рот, быстренько связал руки за спиной, стянул ноги. Потом поднял и осторожно, стараясь не касаться бедер и грудей, усадил на стул. Дети за телевизором ничего пока не услышали. Я плотно затворил кухонную дверь. Хорошо, что стекло в ней с плотным рисунком. -- Слушай внимательно. Мне только надо спокойно поговорить с Володей. -- От этих слов глаза ее заметались, и я, решив, что теперь больших забот она мне не доставит, успокоил: -- Не паникуй! Если бы я хотел плохого -- караулил бы на лестнице. Так? Она кивнула. -- Он звонил? Скоро придет? Я вытащил из ее рта тряпку. -- Чего ты хочешь? -- Голос у нее оказался с хрипотцой, уверенный, правда, он немного прерывался, и вроде бы не от страха, а от ненависти. -- Мне нужно вернуть ему одну ценную штуковину. -- Тогда зачем все это? -- Она поежилась, заодно проверяя прочность пут. Быстро ориентируется. -- А затем, что нужно кое-что узнать. Надеюсь, ему хватит ума не доводить меня до крайностей. Так он звонил, что идет? -- Нет. То есть звонил, что задерживается. Будет через час. -- Ладушки. Тем временем ты мне кое-что расскажешь. -- Я ничего не знаю! -- Скажешь, что знаешь. Учти: есть два варианта. В обоих ты подробно отвечаешь. Но в первом я не прикасаюсь ни к тебе, ни к твоим детям, ни к Владимиру. Поняла? Не рискуй. То, что я говорю с тобой не как изверг какой-нибудь, ничего не значит. Твой Вовочка втравил нас... Он втравил меня в хреновую историю. А моя жизнь мне в любом случае дороже, чем твоя или твоих детей. Понимаешь? -- Но я действительно ничего не знаю о его работе! Правильно было бы сейчас ей хорошенько вмазать, чтобы вспомнила, что деньги, которые ее муженек получает, других подставляя, ей тоже отрабатывать нужно. Еще пару недель назад я, может, так бы и сделал. Но после того, как у меня появилась При, совсем размяк. Не хотелось ее унижать до той степени, когда за это начинают ненавидеть своего мужика. -- Ты понимаешь, что будет... если твои дети просто увидят? Как их мать, связанную, дядька с пистолетом... мучает? Ты что, дура, что ли? Они ж калеки на всю жизнь! Ты про повышенную тревожность что-нибудь слышала? Про ПТС, посттравматический синдром? Они же ссаться в кровать будут до самой старости. Энурез, да? Если, конечно, до нее доживут. -- Заткнись! Сволочь! -- Выплеснулась сквозь зубы и, как партизанка, нос в сторону. Мне вдруг стало смешно. Кухня как стадион -- метров восемнадцать. Забита "мулинексами" и "филипсами". Одна посудомоечная машина чего стоит. Холодильник -- как чулан у Катьки. А сволочь, выходит, тот, кто ради всего этого для нее своей шкурой рискует? Нет, иногда я очень понимал тех салаг, которые к коммунистам на выучку идут. -- Ага, сволочь, -- согласился я с ней. -- Но пока на словах. И я, между прочим, свою жизнь спасаю, а ты -- что? Ради чего своими детьми... -- Мама?! Ты там чего? -- Вот и они, легки на помине. Уловили что-то непонятное и примчались. Голосок у девочки, правда, не столько испуганный, сколько удивленный. Пока. -- Ничего-ничего, Светик! -- быстро нашлась она. Видно было по всему, что не простая она домохозяйка. -- У меня тут гость. Идите в комнату. -- Пашка есть хочет! -- Света! В общем, я скоро. Подождите там! -- Я тоже есть хочу! -- Еще не готово. Сделаю -- позову... Дочка, ну будь хорошей девочкой... -- Дети оттопали назад, в комнату, и она прошипела мне: -- Как только такие сволочи, как ты, живут на белом свете! Меня заело: -- Очень просто: они о своих Светочках и Пашках думают, а не только о твоих. -- Но тут же ожесточился: какого я перед этой сучкой оправдываюсь? -- Короче... Видимо, мое лицо так изменилось, что она, дернувшись, предпочла приумолкнуть. А мне было отчего измениться в лице. На кухонном подоконнике лежала шикарная пачка фломастеров, а под ней альбом для рисования. И на обложке его было написано неровным детским почерком, что принадлежит он ученице нулевой группы такого-то лицея Светлане Владимировне Катковой. Катковой! Значит, мы давно знакомы с курировавшим опыты Гнома-Полянкина подполковником Катковым, только знакомство это до сих пор было несколько односторонним. Он, значит, знал, кто мы с Боцманом такие, а мы принимали его за Артемова. Вот, значит, как. Выходит, Боцмана спасла случайность. Если бы то покушение на него удалось, то в лицо лже-Артемова знал бы только я. А я бы пух в Тбилиси. И все, концы в воду. Ясненько. Надо было спешно менять план предстоящего разговора. А для этого неплохо бы хоть немного побольше узнать о противнике. -- Тебя как зовут? -- стараясь улыбнуться, спросил я связанную. -- Валя... Валентина Олеговна! -- Она почувствовала перемену во мне и, хоть не понимала ее причин, угадала, что лучше больше не залупаться. -- Так где ж, Валюха, твой подполковник до САИП служил? -- И напоминающе потыкал пальцем ее бедро. Чтобы не забывала, чье тело сейчас в опасности. Она правильно поняла момент: за Боцмана я бы сейчас ни ее саму, ни кого другого не пожалел. Слово за слово, рассказала она мне кое-какие подробности. При советской власти служил ее муженек в каком-то подразделении Генштаба. Курировал ВДВ -- в основном по части политической подготовки. Такие просветители в те славно-застойные времена любили говорить о том, что _как_ стрелять -- учит командир. А вот, дескать, в кого и зачем стрелять -- это объясняют они. Но что-то Катков не так объяснил в Тбилиси. Там был приказ разогнать митинг и не допустить беспорядков. Понятия "митинг" и "порядок" в армейской голове не совмещаются. Поэтому разгон митинга десантники, за политико-моральное состояние которых в тот момент отвечал как раз Катков, начали с того, что окружили площадь. Естественно, вышел беспорядок под названием давка. Естественно, у солдатушек, некоторым из которых досталось по мордам, сработал рефлекс стаи. "Они бегут, мы -- догоняем!" В результате -- жертвы, а символом того периода стали саперные лопатки, которыми десантники орудовали ввиду отсутствия резиновых пуль и брандспойтов. И Каткова шуганули. Инкриминировали аморалку: Валентина была тогда его секретаршей, но претендовала на роль второй жены. Которой и стала после его увольнения в запас. Семь бед -- один ответ, мол. Официально его отстранили от политики, но неофициально продолжали использовать как специалиста по Грузии. А потом вернули на службу -- в САИП. Редкий погоревший военный не мечтает о реванше. Мечтал и Катков. Чтобы стать наконец полковником, ему нужна была победа. И не где-нибудь, а именно в Грузии... Тут, на самом интересном месте рассказа его супруги, запиликал домофон. Это возвращавшийся со службы хозяин открыл дверь подъезда. Я быстренько сгреб Валентину в охапку и мимо ошарашенных детей утащил в спальню. Уложил на постель, долбанул рукояткой по стоявшему на тумбочке телефону, а потом отвел туда детишек, связывая им наскоро ручонки. -- Это игра такая: мама играла с веревочкой, запуталась, вот и вы теперь запутались. Играем: кто быстрее сам развяжется. Первому -- приз! А мы пока с вашим папой поговорим... Ты учти, подруга: большинство заложников гибнет от пуль освободителей! Обеспечь мне полчаса спокойного разговора, и больше ты меня не увидишь. Лифты нынче быстрые, я только-только успел продемонстрировать мамаше, как крепко, но, не причиняя боли, держу ее дочь, как из прихожей уже донесся встревоженный голос Каткова: -- Валя? Где вы?! -- Все в порядке, родной! -- довольно жизнерадостно отозвалась она в полуоткрытую дверь комнаты. Пацан весело помчался к отцу: -- Папа, папа! Ты принес? -- Все нормально. Толя, -- сказал подполковник проводившему его до квартиры охраннику. -- Свободен. -- Завтра как обычно? В семь тридцать? -- Разумеется. Ну, Пашуня, что я тебе должен был принести? Дождавшись, чтобы за охранником-Толей захлопнулась дверь, я появился в прихожей вместе с девочкой. Пистолет, который я держал прямо над ее головой, смотрел в морду папаши: -- Полное спокойствие, Владимир Захарович. Все твои целы, живы-здоровы, а я принес посылку от Мухина. -- Да вы что?! Совсем оборзели?! -- И он рефлекторно потянулся рукой под мышку. -- Не рискуй детьми, Катков! -- Я бросил ему наручники, и он их машинально поймал. -- Ты уже накрутил дел, которых Мухин не прощает. Но еще можешь откупиться! Надень наручники. Живо! -- Володя! С нами все в порядке! Не сопротивляйся... -- очень кстати подала голос супруга, и он подчинился, надел наручники. Очень медленно, явно стараясь что-то придумать, но уже поняв, что бесполезно. Даже политработники знают: если вариант не отработан заранее, от экспромтов только лишние жертвы. А он, как и все лампасники, раньше и думать не собирался, что в его играх будут участвовать не только чужие, но и собственные дети. -- Как следует, как следует! Не тяни время! -- давил я. -- Не пугай своих гаденышей! Света, отведи Пашу к маме. Валентина Олеговна, мы очень надеемся на ваше благоразумие. Успокойте сына. Осторожнее, Катков! Отдаю тебе ожерелье, ты пишешь расписку за Артемова -- все! Я плотно затворил дверь спальни, не отводя ствола от его физиономии. -- Но мы же с ним договорились, с Мухиным! -- начал соображать возмущающийся подполковник. Скованные руки он прижимал к груди, явно не теряя надежды погеройствовать. -- Договорились на завтра. К чему этот налет? -- Жизнь внесла коррективы. Сядь на пол -- боком ко мне, ногами к стене. -- Зачем? Да я и так напишу расписку, о чем речь?! -- Катков! Ты уже облажался. Не усугубляй. Там твоя жена, не моя. Садись! Когда он послушался, я зашел со спины и, стиснув его запястья наручниками потуже, вытащил из его наплечной кобуры пистолет. "Беретта-компакт", неслабо. У меня скоро будет очень разнообразная коллекция огнестрельных трофеев. Потискав его руки, бока, бедра и ноги и убедившись, что другого оружия нет, я открыл его портфель. Увидев, что он забит бумагами и свертками, вывалил все содержимое на пол. Оружия не было. Поворошил свертки. В одном две пачки долларов, в другом какое-то электронное устройство, запаянное в целлофан. Новенькое. -- Что это? -- Какое твое собачье... Не дав ему договорить, я хрястнул его кулаком по носу. С хулиганами иначе нельзя. Не понимают они иначе. -- Не груби, гад. Думал, что Мухин в твою ловушку сунется? Да Мухин такой ушлый -- то, что вы только еще изобретаете, он уже забыть успел! И даром он не работает. Или ты хочешь, чтобы мы для гарантии и кого-то из твоих прихватили?.. -- Это сигнализатор. Емкостный. Там -- инструкция... Я нашел среди бумаг десяток чистых листов, ручку и протянул это сидевшему на полу холла-прихожей Каткову. Потом достал из своей сумки ожерелье Тамары. -- Смотри: вот эта висюлька, которую ты нам всучил, правильно? Правильно, спрашиваю? -- Я не специалист, не ювелир. Может, это подделка? -- Как? Ты мне не веришь? Тогда слушай внимательно: в Мухе до сих пор столько препаратов, которыми его твой Гном напичкал, что ему и к твоей Вальке воспылать -- как нечего делать! А ей -- к нему. Он ведь у Гнома не только бумаги уволок. Позвать Муху? Его там с трудом удерживают. Так рвется к телу. Его и на тебя самого хватит. А времени у нас до полвосьмого утра. Ты все понял? -- Да. Не надо! Я понял. Что я должен? -- Это то ожерелье? -- Да-да, это то самое ожерелье! Но какие же вы сволочи, какие сволочи... Очень прочувствованно он это сказал. Очень. Эти люди почему-то свято уверены, что творимое ими с другими никогда не обернется против них самих. Впрочем, не только они. Знавал я депутата, который призывал сбросить на Чечню атомную бомбу, но очень возмущался, когда братки сожгли его собственную дачку. Причем искренне возмущался. -- Хочешь еще и за "сволочей" ответить? -- почти добродушно предупредил я Каткова. -- Теперь пиши: "Ввиду того что в ожерелье царицы Тамары, которое я вручил О.Ф.Мухину, было вмонтировано взрывное устройство..." Погоди-ка. Чего ты кровищей своей на расписку капаешь? Пасты в ручке не хватает? Где у тебя платок носовой? На, утрись. Скованными руками, да еще на ляжке, писать не слишком ловко, но мне важно было, что он, пока писал, успокаивался. Привычная канцелярская обыденщина располагает к сотрудничеству. Настраивает по-деловому. -- ...Теперь вот что. Добавь: "Это взрывное устройство было установлено..." Кем оно было установлено? -- Я не знаю ни о каком... -- Муху позвать? Валька твоя на кровати, готова к употреблению... -- Это -- Викланидзе. Я только хотел получить доказательства его преступных умыслов. -- Ну так чего ж ты? Так и напиши: "Зная о взрывном устройстве, я тем не менее вручил это ожерелье О.Ф.Мухину, так как..." Писать подполковнику пришлось много и долго. О том, что он давным-давно контачил с мечтавшим о независимости Абхазии Викланидзе и с его помощью на время подменил настоящего Артемова из "Изумруда". О том, что на использовании именно "MX плюс" для перевозки взрывоопасного ожерелья настаивал сам Викланидзе. Ему, дескать, каким-то образом попала в руки фальшивая объективка, которую Голубков сочинил, чтобы вывести на нас террориста Пилигрима. И хозяин "Резо-гарантии" решил, что на нас очень легко будет свалить убийство Шеварднадзе. Заговорщики думали о будущем. Ведь одно дело, когда они сами убили предшественника, чтобы захватить власть, и совсем другое, когда они просто подхватят власть, ставшую вдруг ничейной. Выяснилось, что Катков многое скрывал от своего начальника САИП генерала Ноплейко. Подполковнику хотелось стяжать лавры, самостоятельно разоблачив заговор. То, что при этом пострадают какие-то отщепенцы из "MX плюс", его нисколько не волновало. Отдельно и тоже подробно он по моей просьбе описал программу экспериментов, которые под его присмотром вел Гном-Полянкин. Вот об этих делах генерал Ноплейко знал все и считал их весьма важными для Родины. Все то время, пока подполковник строчил, мне приходилось утихомиривать то его чад, то его жену, то изображать, что в дальней комнате мой дружок сдерживает рвущегося отомстить Муху. Здорово вымотался. Разумеется, если б знать заранее, на встречу с кем я иду, я бы еще, наверное, приготовил кое-какие вопросы. Но мне и так срочно требовалось переварить все неожиданно открывшееся. Поэтому я решил закругляться. Впрочем, что-то мне подсказывало, что это не последний наш с Катковым разговор. Осталось только выяснить дальнейшие планы ихнего САИП насчет нас. Спросил: -- Что вы собирались делать, захватив Мухина в офисе? -- Только поговорить. Ну и вернуть, конечно, документы и препараты Гнома. -- Вот так просто побеседовать, и все? -- спросил я с сарказмом. -- Нет, меры безопасности, конечно, предусматривались... Дополнительные, -- опять заюлил подполковник. -- Значит, так это теперь называется? Кончай крутить, сука! Шантажировать собирались?! -- Нет. То есть... небольшое давление, конечно, предусматривалось. Вы не знаете: у спецслужб такое в порядке вещей. Компромат на каждого новичка необходим. -- Компро-о-ма-ат! -- передразнил я этого слизняка. -- Подставить это называется. И подставлял нас -- ты! Чего мы тебе плохого сделали? Ты нанял -- мы выполняли. А ты нам -- бомбу, засады?! -- Но ведь все обошлось? Друг Ва-а... то есть генерал Ноплейко приказал, если вы вернете все, что взято у Гнома, забрать у вас подписку о неразглашении и сотрудничестве и отпустить. Ну еще только показания. Если суд над Викланидзе состоится. В такой легкий исход что-то слабо верилось. Но у меня никак не получалось сообразить, как мне извлечь правду из Каткова. Самый четкий вопрос, который я сейчас мог родить: "Что ты, сука, от меня скрываешь?" Но вряд ли бы он мне на него подробно ответил. Хуже нет, когда не знаешь, о чем спрашивать. Пора смываться. Ясно, что народ за меня взялся серьезный, располагающий очень разнообразными и обильными ресурсами. И очень квалифицированными кадрами. Вряд ли такие люди оставили Каткова сегодня, накануне его завтрашней встречи с Мухой, без присмотра. -- А ты сам? Тебя они на чем завербовали? -- Зачем им это? Я еще сразу после академии подписку дал. А своей присяге Родине я не изменяю. Ишь ты, каков товарищ подполковник. Патриот. -- Вот и хорошо, значит, мы с вами, -- я тоже перешел на вежливость, -- на одно ведомство служить будем. Тогда тихо, по дружбе: какой у вас сигнал тревоги предусмотрен? -- Тревоги? -- Он опять заюлил и, сам того не замечая, тут же втянул голову в плечи. Такой вот рефлекс на собственное вранье успел у человека выработаться. -- Ай-ай-ай, подполковник. К чему врать коллегам? -- Жалюзи на кухне -- открыть. Или светом мигнуть. Врет, конечно. Но некогда допытываться. -- Значит, так. Барахла у тебя тут плюс евроремонт -- тысяч на тридцать, так? Мы тут у тебя в нескольких местах пару-тройку мин заначили. Так что жалюзями поиграешься не раньше, чем через пятнадцать минут после моего ухода. Или позже -- когда я позвоню и скажу, где гостинец лежит. Ну а если нас возьмут, сам понимаешь: нам не до твоей квартиры будет. Представляешь: вся эта лепота и -- в головешки, а?! Не горячись!.. А теперь нам пора прощаться. Чтобы не увидеть лишнего, ступай-ка ты в туалет. Как хлопнем дверью, все свободны... Да! Где у тебя патроны к стволу?.. Контрибуция, родной. Еще Муха велел тебя предупредить: теперь и сука твоя, и гаденыши -- заложники. Чуть-чуть попробуешь смухлевать, они -- первые. Последние фразы я говорил в полный голос, чтобы Валентина тоже все хорошенько расслышала. Пока ее муженек на унитазе переваривал все нами друг другу сказанное, я сгреб его деньги из портфеля и вместе с пистолетом, патронами к нему, новым электронным блоком и кое-какими заинтересовавшими меня бумагами уложил в свою сумку-рюкзак. Если трофеев не брать, на кой тогда и боевые действия? Тем более что агрессор -- не я. В третьей комнате, оказавшейся детской, я высыпал на пол специально принесенную с собой в пакете грязь, растоптал и втер в коврик, чтобы казалось, будто здесь сидел в засаде еще минимум один человек. Бросил и пару окурков, прихваченных из урны на улице. А чтобы следаков не смущало, что дымом не воняет, распахнул балконную дверь. Наследил, в общем, как мог. Глава шестнадцатая. Судьбы безвестные Катков, а может, это его супруга образумила, проявил здравомыслие. Я вышел из их парадного, пересек двор и уже был на пешеходном мостике, когда наконец взревела, засияв фарами, чернявая иномарка у него под окнами. Пока она выруливала, пока кто-то из ее седоков топал по мосту, я уже скрылся среди заставленных вагонами тупиков Киевского вокзала. Потом выбрался на какую-то прилегающую вплотную к железной дороге улицу, соблазнил баксами частника, он газанул, и мы вскоре переулками да огородами ушли слишком далеко, чтобы из погони, если таковая имела место, получилось что-нибудь путное. Учитывая, что финансовое положение позволяло сегодня не экономить, да и притомившись, я прокатился на частнике до Казанского вокзала. Там забрал из камеры хранения свой оперативный сундучок, вернулся на Киевский, переоделся, сложил в сундучок все, что сегодня больше не потребуется. Все! Сдав барахлишко в камеру хранения, я был свободен и мог отправиться к Шмелю, но, выходя из вокзала, не удержался и позвонил При. Она ответила сразу, и меня бросило в дрожь, как пацана. -- Алло-алло?! -- кричала она в трубке, а у меня сжало горло, и я никак не мог вспомнить, что нужно сказать. -- Ира... -- Олег, ты! Наконец-то. Я так истосковалась, словно год тебя не видела. Где ты? Как ты? -- Конечно, хочу! Она засмеялась так, что у меня ноги подкосились. -- Так где ты сейчас? -- На вокзале. На Киевском. -- Почему... Ты куда-то собрался? -- Голос ее упал. -- Нет. Просто следы заметаю. Отрываюсь от твоих коллег. Ответил и замолчал, ожидая ее реплики. Мне очень хотелось, захлебываясь нетерпением и восторгом, выложить ей, как я измаялся без нее, как я мечтаю ее увидеть, обнять, потискать, ощущая всю ее, жаркую и нежную. Но я молчал, потому что успел привыкнуть, что меня подслушивают все, кому не лень. А что нейтрального сказать -- не знал. Высветить Киевский не боялся, потому что через минуту отсюда исчезну, а коль я был неподалеку, у Каткова, пусть думают, что все это время я тут и отсиживался. -- От каких коллег?.. Впрочем, ладно. -- Чем-то ей мой тон не понравился, и она заговорила суше. А может, дошло, что нас вполне могли слушать посторонние. А может, она знала это совершенно точно. Бывает же, что молчание понимаешь лучше, чем слова. Кроме того, она ведь профи, ни к чему ей показывать коллегам, что она о ком-то скучает. Слишком легко насадить твою привязанность на крючок. В виде наживки. -- Помнишь, я тебе говорила о своем шефе? Он хочет с тобой встретиться. -- Когда и где? -- А со мной ты не хочешь увидеться?! -- Мгновенный этот вопрос прозвучал у нее с милой свирепостью. -- Когда и где? -- повторил я. -- Сегодня! В любом парадном! -- Хочу, конечно... -- Ага, снова "но"... -- Но сегодня я очень поздно освобожусь. -- Слушай, Олег!.. -- Она весьма красноречиво пошипела в трубку, а потом снова сухо закончила: -- Завтра буду ждать твоего звонка. Около одиннадцати. -- И отключилась. У меня от этого что-то оборвалось в солнечном сплетении. Не было печали -- так теперь на тебе почти наркотическую зависимость от настроений некоего взбалмошного майора. Но даже негодуя, я был счастлив. Уж слишком давно я ни от кого не зависел. А у бесхозного положения есть и свои минусы. Однако это идиотское балансирование между восторгом оттого, что она по мне скучает, и раздражением от своей привязанности к столь малонадежной партнерше привело меня к мысли, что все это вполне может быть элементарной игрой. Какой самый простой и надежный путь для женщины, чтобы задурить голову мужику: закатывать глаза от того восторга, который он ей якобы доставляет. И это не помешает ей тотчас после подобной сцены нырнуть в койку к тому, кто либо люб по-настоящему, либо просто следующий на очереди. Думать об этом противно, но полезно. Приводит в чувство и помогает лучше настроиться на встречу со Шмелем. Когда я накоплю достаточно денег, чтобы выбирать клиентов, я буду работать только в теплое время года. А зиму, конец осени и начало весны стану отсиживаться, изучая книжки возле уютного камина. Пока я тихонько осматривал окрестности шмелевского дома -- типичной хрущевки в районе "Чертановской", задубел в своем парадно-выходном одеянии до полной бесчувственности ступней. И хотя нужно было бы еще полчасика пооколачиваться, не выдержал. На кой такая осторожность, если из-за нее потом всю жизнь на протезах ходить придется? Но в прихожей Шмеля, доставая из сумки бутылку коньяка, не забыл включить детектор, непослушными деревянными пальцами убавив звуковой сигнал на ноль. Индикаторы и стрелку сразу зашкалило. Да, не пожалел кто-то жучков ради нашей со Шмелем встречи. Евгений Аркадьевич Шмелев нравился мне давно. Здоровый, метр восемьдесят два -- восемьдесят четыре, плечи налитые, как чугунные гантели, но силой и храбростью не козыряет. Мы с ним раза три вместе за товаром в Турцию и в Китай ездили, а там хватало приключений всякого рода. Он как-то умел и на рожон не лезть, и в то же время не суетиться, не заискивать перед всякой шантрапой, которая нас в вагонах и на таможне пасла. Надежный партнер. Когда он за спиной, можно не озираться. Не виделись мы с ним, по меньшей мере, полгода или даже больше, с тех пор как я последние остатки своих товаров толканул. И до меня не сразу дошло, что с первого же взгляда насторожило в его облике. Потом понял: у него на левом глазу появилась черная замшевая блямба. -- Ну, Олег, рад! Рад, что отозвался! -- не скрывал энтузиазма Женя, предоставляя мне тапочки и сопровождая в комнату. -- Вот, познакомься: Вера Ильинична моя. -- Здравствуйте, -- радушно встретила меня его невысокая, всего на пять-шесть сантиметров выше меня, белокурая половина. -- Вот, Ильинична, знакомься: Олег Мухин! Мы с ним... -- Жень, -- перебил я его. -- Ты нас уже третий раз знакомишь. -- Разве? -- Да он такой склеротик, что я уже привыкла. -- Ладно хоть Зиной по утрам не зовет, и то хорошо уже! Мы посмеялись, хотя мои глаза так и притягивал кругляш на его лице. Напросившись, чтобы меня принимали по-свойски, на кухне, а там, в свой черед, попросив зажечь конфорку, я блаженно отогревался, все больше убеждаясь в том, что хозяева об электронной начинке в своей квартире даже не подозревают. Пока супруга ставила на стол емкости и закуску и разогревала ужин, мы со Шмелем рассказали друг другу о том, кто, чем и как занимается, с чего живет. Правда, я наврал, что служу в охране, а сейчас нахожусь в затянувшемся отпуске в связи с кончиной нанимателя. Зато Шмель казался, на мой взгляд, совершенно откровенным: -- Как у меня эта гадость стряслась, как все пошло наперекосяк, тогда я о тебе и подумал... -- Извини. А какая "гадость"? -- Ну с глазом, конечно. Ты что, не знал? -- Да когда мы с тобой в последний раз виделись, этого не было. -- Ой, жутко даже вспоминать... -- прокомментировала суетившаяся между холодильником и плитой Вера. История со Шмелевыми, оказывается, действительно приключилась паскудная. Женя и Вера приехали в Москву года два назад из Магадана. На заработки. Там у них, на Крайнем Севере, после внедрения рыночных отношений образовалась кошмарная масса лишних людей. Лишних не в смысле работы -- ее хватало, а в смысле ее оплаты. Людей грабили все, кому не лень. Государство, забиравшее у горняков золото, но не оплачивающее его, новоявленные хозяева предприятий, сулившие золотые горы, но зажиливающие зарплату. Женя работал в объединении "Рыбпром", которое добывало рыбку по всему миру. Он как раз и ремонтировал ту технику, которой ее ловили. Потом предприятие приватизировали, новые хозяева часть кораблей распродали, а народ заставляли месяцами работать за жратву. Те ловили рыбу, начальство ее продавало, а выручка "рассасывалась". Проработав больше года без зарплаты, Шмелевы решили заняться куплей-продажей. Сначала потому, что зарплату выдали продукцией -- консервами. А потом и пошло-поехало. Квартирку свою продали, деньги оборачивали, и все вроде шло ничего. Благо что детей не было: что-то его Вера застудила себе в молодости, на ударных стройках Чукотки. В столицу они попали первый раз проездом в Турцию. И сразу поняли, что для бизнеса тут и рынок шире, и оборот быстрее. Притормозились. Квартиру снимали у родственников. Недорого сравнительно, но без прописки. Торговали с переменным успехом, но в основном с хорошим плюсом. И когда мы с ними в последний раз виделись, смотрелись они вполне преуспевающими. Все переменилось вдруг. Шли себе Шмелевы по Чертановской, и за три минуты до поворота к метро "Южная" что-то хлопнуло Евгения по плечу. Будто мухобойкой приложили. Возле дома номер 15. Естественно, он встал как столб, начал озираться: рефлекса при любом непонятном первым делом искать укрытие у него не было. Тут-то его и ударило в глаз. Потом врачи достали и показали ему пульку от "воздушки". От пневматической винтовки. Он до сих пор хранил ее в целлофановом пакетике. Показал и мне. "Кировчанка". Так называемая "усиленная", похожая формой на песочные часы. Пять миллиметров полого свинца. Они-то жизнь Шмелевым и переломили. Прописки московской нет, за лечение пришлось платить. Чтобы спешно изъять деньги из товара, его пришлось продавать за бесценок. Пока Вера суетилась между Женей и врачами, пока его выхаживала из целого букета осложнений, склад, в котором большая часть их добра хранилась, обчистили. Милиция, кстати, воров нашла. Наводчиком оказалась землячка Шмелевых, которую они опекали по доброте душевной. Ее ставка и была на то, что им из-за беды не до склада. Пока, мол, спохватятся, следов не останется. Так оно и вышло, но воры по жадности и тот груз прихватили, который там родич одного из милицейских держал. Но все равно, когда виновных нашли, все украденное было уже распродано и пропито. В общем, когда Шмелев мало-мальски оклемался, остались они почти что голышом. Но рассказывал он об этом без надрыва и пьяных соплей. С иронией. Виня в основном самого себя: -- Это называется: "Добро пожаловать в капитализм!" Но что меня особенно заедает... Помнишь мужика, который к нам подходил насчет страховки в "России"? -- Еще б не помнить, -- подтвердил я. -- Он меня на двухтысячный взнос уболтал, да и на свободный счет я вложился. -- Во! Если б и я его тогда послушал -- вот как судьба распорядилась, -- я бы сейчас забот не имел. За этот глаз они бы мне минимум десять штук вы