Варвара Синицына. Муза и генерал --------------------------------------------------------------- © Copyright Синицина © Copyright издательство "Вагриус" (www.vagrius.com) ║ http://www.vagrius.com Date: 19 Jan 2002 Выходит в печать в феврале 2002 в издательстве "Вагриус". В библиотеке Lib.Ru эксклюзивно представлен полный текст книги. --------------------------------------------------------------- ВПЕРВЫЕ В РОССИИ - ЖЕНСКИЙ РОМАН ОБ АРМИИ Биография Может ли прапорщик написать роман? Да, если этот прапорщик служит в столице подводного флота и фамилия у него Синицына, а зовут его Варвара... Десять лет назад студентка сценарного факультета ВГИКа вышла замуж за курсанта военно-морского училища и поехала с любимым на край света. Край света располагался в районе 70-й параллели, в одном из гарнизонов Северного флота. За прошедший период Варвара родила сына, развелась с мужем и призвалась на военную службу. Прапорщик Синицына является специалистом первого класса, умеет хранить военную тайну, в перерывах между несением службы, стрельбами, нарядами и строевой подготовкой пишет романы. Аннотация Все началось в гарнизоне с обыкновенного спора на ящик шампанского: офицер-подводник поспорил с соседкой-телефонисткой, что сможет расшифровать любую криптограмму. Выиграв спор, он увидел свою жену в объятьях командира и побежал к командующему. Жаловаться на соперника или просить женсовет вернуть жену законному мужу? - гадает весь гарнизон. Однако после расшифровки "криптограммы дьявола" на лодке объявлена двухчасовая готовность, а в полку погибает три человека... ГЛАВНОЕ МУЖСКОЕ ДОСТОИНСТВО Куда податься одинокому журналисту, если в городе так называемых СМИ раз, два и обчелся, тем более что в первом я уже пописывала? Отправляюсь по второму адресу, в "Заполярный край". Хорошо писателю, может строчить в стол. Журналист же - существо прожорливое, ему всегда не хватает фактов и публичности. Но особенно скудны гонорары. Вот и приходится бегать савраской в поисках информационной пищи. Не дай бог, опередят. Еще из глубины аллеи, усыпанной желтыми листьями, моему взору открылась живописная картина. Главный редактор газеты Костомаров в длинном темно-синем кашемировом пальто нарезал круги возле парадного входа в редакцию. Красивая молодая девица с кустодиевскими формами и неказистый парень приколачивали над массивной дверью красное полотнище "Да здравствуют герои российской авиации!" под властные выкрики главного редактора: "Выше!", "Ниже!" Несмотря на цивильный прикид, только слепой не распознает в Костомарове вояку, хоть и бывшего. Так и подмывает подойти и отдать честь - немедленно. Что я и сделала. Подошла и задала вопрос, по-военному четко: - Товарищ главный редактор, разрешите обратиться? Костомаров оценил мой подход. Оставил дизайнерские хлопоты, кивнул: что ж, валяй, обращайся. Обычно к нему на козе не подъедешь. А вот ведь - подъехала. И все потому, что по уставу. Надо запомнить. - Хочу работать в вашей газете. - Я протянула ему папку со своими статьями. Костомаров вытаскивал лист за листом, на каких-то задерживал взгляд и хмыкал, как мне показалось, одобрительно. А че - я же старалась, сортировала. Складировала самые безобидные: интервью с артистическим бомондом, случайно залетевшим из столиц в нашу провинцию, светские сплетни, советы для дома, для семьи. Конечно, работая в газете, невозможно хоть раз не отоспаться на конкурирующем издании. Тем более на таком, как "Заполярный край" - его частенько заклинивало от любви к губернатору. Было бы честнее переименовать "Заполярный" в "Край непуганого Леонида Петровича". Цитата из меня. Однако зачитался Костомаров. Вот что такое бойкое перо! Значит, Варвара Синицина? Фамилию в девичестве не меняла, птичка-синичка? Зотова, она же Лобанова, она же Вера Фигнер. Ничего не забыл? - угрожающе вопросил Костомаров. Ну что тут скажешь. Молодец, допер. Раскусил в два прихлопа, три притопа автора иезуитских статей. Что делает женщину женщиной? Даже отвергнутую на профессиональном поприще? Спина, прямая и непокорная. Головку поднять, еще лучше - запрокинуть к небу, чтобы слезы не лились. Черт возьми, слез как раз и нет. Совсем разучилась плакать. Попробовала шмыгнуть носом и выдавить хоть одну слезинку. Чтобы она трогательно выкатилась из глаза и протоптала дорожку на моей щеке. Глухой номер. Жаль. Очень жаль. Не вооружена и совершенно не опасна. А ведь были времена! Давно, когда я еще служила в армии, меня в наряде по камбузу поймал командир части. Не знаю, что больше разозлило его - книга о Сократе в моей руке или неуставное "здрасти". На общем собрании командир выволок на середину зала стул и стал вульгарным образом на него присаживаться, раз эдак десять. - Прихожу на камбуз, а там прапорщик Синицына сидит. После его приседаний прояснилось: прапорщик должен вскакивать по стойке "смирно". Все время я покорно стояла. Стояла, когда полковник демонстрировал искусство перевоплощения в меня. Стояла, когда он орал, что наложил на меня... выговор. И чтоб никто не смел снимать этот выговор без его на то позволения. Вот после этих слов я и села. Командир чуть не упал от моей наглости. - Встать!!! Доложить по уставу! Встать-то я встала, а что докладывать - ума не приложу. Стою, молчу, в голове ни одной уставной мысли. И общее собрание части молчит, судорожно вспоминают устав. Тут командир, как отличник в компании двоечников, выдает правильный ответ: "Докладывать надо: "Есть!" Обидно до безобразия. Я знала это заветное слово, вмещающее в себя весь словарный запас служивого! Можно забыть все слова в объеме толкового словаря Ожегова, можно даже говорить "калидор" и "тубаретка", и это ничуть не помешает твоему продвижению по службе, более того - поспособствует. Но при единственном условии: при любых обстоятельствах должно наличествовать слово "есть". Не потеряй я его в решающую минуту в кулуарах памяти, была бы сейчас старшим прапорщиком, а не лицом без определенного места работы и жительства. А тогда, на общем собрании части, я села и заплакала. Я знаю кучу слов, которые девушке из приличной семьи знать негоже, а вот самое необходимое никак не укладывается в моей голове. Сначала плакала для себя - тихо. Но явно не хватало развития сюжета в мою пользу. Пришлось усилить звук, и я разрыдалась. Командир выказывал тугоухость, игнорируя эмоциональный всплеск подчиненного. И все-таки, несмотря на дисциплинарные запреты и уставы, народ у нас добрый - мне сочувствовали. Особо жалостливые даже успокаивали. Шепотом. На языке сцены я трактовала их шипение не иначе, как "бис". И бисировала. Успех превзошел все ожидания: командир потребовал "вывести эту истеричку из красного уголка". Чьи-то заботливые руки подхватили меня, заливавшуюся горючими слезами, и поволокли к выходу. Вот он, миг катарсиса, очищения, или так называемая кульминация. Как и положено драматургу, закрутившему до отказа пружину фабулы, я развернулась лицом к своему гонителю и, испепеляя его глазами, донесла до присутствующих квинтэссенцию своего революционного непослушания: "Вы хам, а еще мужчина!" Гражданская война после этого не случилась, но подавляющее большинство личного состава части тайком жало мне руку как выразителю общественного мнения. Командир воспринял услышанное избирательно - из сказанного отнес на свой адрес только последнее. Чем же еще можно объяснить отсутствие выговора в моем личном деле и уважительное "Варвара Михайловна" взамен дежурного "товарищ прапорщик"? Вот вам и трактат о благотворном воздействии женских слез. Коих на данный момент нет и не предвидится. По-моему, перебой с водоснабжением случился из-за некоего удовольствия, доставленного-таки мне отказом главного редактора. Костомаров просек автора пасквилей о степени его финансового благополучия по стилю. А нам, авторам, это всегда лестно. Что ни говори - публичное признание! Даже если публика - недавний объект яростной трепки. Да слышу я вас, поборники нравственности и морали! На моем месте вы бы никогда не пошли на поклон к Костомарову, работать в "Крае" для вас противно. А мне противно, когда у меня нет денег, противно жить непонятно где, противно, когда сын Василий не со мной. И потом, подойдем к журналистике с точки зрения профессии. Вот строгаю я табурет. Да плевать мне, кто будет на нем сидеть! Мою гневную филиппику прервал гул мотора. Костомаров с поспешной небрежностью сунул мне папку и устремился к "Волге", газующей к центральным воротам редакции. Из выпавшей папки, подхваченные ветром, разлетались мои статьи. Я бросилась за одной и чуть не попала под колеса. Но что это "чуть", знала только я. Страшно закричала какая-то женщина, заскрипели тормоза. Я брякнулась на асфальт. Чертовски жаль колготки, но не жертвовать же ради них роскошной экспозицией! Однако пребывать в лежачем положении пришлось недолго. Чьи-то сильные руки легко оторвали меня от шершавого асфальта, и я почувствовала его запах. Запах мужчины. С закрытыми глазами я плыла в темноте, а вокруг толпились голоса. Костомаров требовал отдать тело журналистки ему, перезревший баритон предлагал засунуть меня в машину, но Он сказал: "Я сам". От его голоса, насмешливого и властного, от его запаха все закипело во мне, накрыло бесстыжей волной желания. Мир онемел. Погрузился в вакуум. В тумане звуков я слышала только биение своего сердца. Сердце предательски колотилось в груди. Чтобы хоть как-то помочь изнывающей плоти, я переменила положение - безвольно болтающейся рукой обняла своего спасителя за шею. Шея была что надо: крепкая, колючая, она жарко пульсировала под пальцами. Стало страшно, я боялась открыть глаза. Помните, у Пушкина: "Ты лишь вошел, я вмиг узнала..." И я испугалась: узнав по запаху, голосу, на ощупь - не узнать глазами. Репортаж с места событий. Глаз дьявольский, желтый, нахально подмигивает. Черт возьми, это моя игра! Вот так благодаря удачному дебюту я оказалась за праздничным столом. И не на задворках, а в эпицентре событий. Напротив, за грядой закусок и частоколом бутылок, восседают Костомаров с генералом. По правую руку от главного редактора - та самая девица с кустодиевскими формами; наперегонки с румяным майором, в котором чувствуется стать молодого зубра, они предлагают ей закуски: - Ирочка, съешь. Ирочка, выпьем на брудершафт. Ирочка морщит хорошенький носик и подталкивает свою рюмку майору, от чего Костомаров куксится и демонстративно разворачивается в сторону генерала. Генерал самый что ни на есть настоящий: посеребренные виски и чеканный профиль. На лбу у него написано, что он кастрирован. Еще на призывной комиссии. Что всю жизнь, начиная с голодной юности и заканчивая сытой старостью, генерал знает только одну женщину - свою супругу, которую называет грубовато "мать". Народ угадывает за этим небрежным обращением большое, светлое чувство. Тетки при виде таких мужиков, облаченных в штаны с голубыми лампасами, падают навзничь, спят и видят себя генеральшами. А ведь не всем дано. Генеральши - женщины определенной породы. Удивительным образом они не тянут одеяло на себя, а тянут потенциального генерала по жизни и доводят до вершин карьеры. Что и говорить, похвально. Сожалею, но мне дано довести мужа только до истерики, развода и полного банкротства. И вот когда муж, окончив академию, натягивает штаны с лампасами, здесь и обнаруживается разница социальных уровней. Он - образованный, востребованный, живой символ власти, она же измотана вечными скитаниями по гарнизонам, заботой о нем и детях, а если учесть и полную профессиональную дисквалификацию... Увы! Как говорится, о чем речь. Добавьте еще профурсеток всех мастей и калибров, мечтающих делить с генералом тяжкое бремя славы. Есть от чего вздрогнуть. Вот такая белиберда в голове. И все из-за него, сидящего рядом. Теперь-то я знаю, что он, тот, кто нес меня на руках и смеялся рыжим глазом, полковник авиации Алексей Власов. Герой России. По этому случаю и банкет, и все речи. Слава богу, полковник не из тех, кто плюсует: он небрежно слушает тосты, в коих предстает лучшим летчиком палубной авиации, первым среди строевых пилотов посадившим Су-27 на авианосец, и так далее и тому подобное. Ему-то что - он на меня толком и не смотрит, зачем только нес! А вот я чувствую, что клюю, прямо-таки заглатываю эту наживку, и с большим удовольствием. В табели о рангах летчики на особом положении. "Обнимая небо крепкими руками, летчик набирает высоту..." Уже тепленький Костомаров с нарушенной фокусировкой лица тянет к нему свою рюмку. - С такими героями нам все небо по плечу! Чтобы хоть как-то прийти в себя, я наклоняюсь, заглядываю под стол и ойкаю. Судьба моих колготок весьма печальна: на коленке зияет большая дырка. - Впечатляет. - Заинтригованный моим трагическим "ой", под стол заглядывает полковник. - Надеюсь, вы о ногах, - шепчу я и смотрю ему прямо в глаза. И он тоже смотрит. И я вижу в его глазах дорогу, по которой пропылил полк женщин, а может, и дивизия. - Колготки не мой профиль, - усмехается герой и прямо под столом протягивает мне руку. - Алексей. Варвара Синицына, журналист, - как можно строже шепчу я и запрещаю себе строить ему глазки. На данном этапе подобные телодвижения излишни: все это он уже видел в исполнении тех, кто пылил по дороге. "А он, мятежный, ищет бури..." Клиент заказывает бурю. Вот такая трактовка ситуации. В самый интересный момент уставной ботинок генерала наступил на глянцевую туфлю главного редактора и тяжело, со смаком придавил ее всей подошвой. Одно движение ноги вызвало перемены: герой нахмурился и вылез из-под стола, я - за ним. Наверху тоже перемены. Костомаров уже не славословит, а вяло бормочет. После темноты сей кульбит выглядит крайне нелепо: обычно вальяжный редактор путается в словах. Ну и куда мы без генерала, без его команд? Властный кивок, и Костомаров послушно занимает свое место. Генерал берет бутылку водки, что позабористее, и отточенными движениями под самый край наполняет наши рюмки. - Алексей, за тебя пьем. - Я не пью, - заявляет герой. Генерал смотрит в мою сторону. Под тяжелым взглядом командира дивизии моя рука предательски тянется за рюмкой. Хотя почему "предательски"? Ну что с того, что они друг другу все ноги оттоптали, может, так надо. И кто он мне, этот рыжеглазый герой? Ну, нес меня на руках, ну, лицо у него порядочного человека, ну, мой рваный гардероб его впечатлил... Но при таком раскладе до клятвы верности не одна верста... Потом, не каждый день генерал мне выпить предлагает. - Она тоже не пьет... По-моему, это про меня. Однако! А я себе уже бутербродик с икорочкой под закусь наметила. Нет, даже уединение под столом не оправдывает вероломного покушения на мой рацион. Опять же не до дискуссии: пью я или не пью. "Нет выхода, уйди" - цитата из Музы Пегасовны, моей подружки-старушки. Молча встаю, эффектно опрокидываю в себя рюмку водки и покидаю злачное место. За спиной никто не вздрогнул. Обидно. Я сидела на подоконнике редакционного туалета и курила. Стемнело. За спиной горел огнями наш городишко, люди вернулись домой с работы, пили чай с баранками, валялись на своих диванах. У всех что-то есть: коли не чай, то баранки, коль не баранки, так диван. И только у меня нет ничего, как у деклассированного люмпена, по сравнению с которым пролетариат обеспечен хотя бы оковами. А ведь еще вчера я жила не тужила. И если были некоторые неудобства, то обеспечивал их шеф-редактор. Не гурман, а обжора: берет все, что под руку попадается. Меня тоже как-то раз попытался взять и получил. По морде. Вы можете подумать, что я "не такая девушка", кисейное создание, да и только. Как раз наоборот. Девушка я "такая", но спать с шефом все равно, что есть из жирной общепитовской тарелки. Вслед за естественно вытекающим из данной оплеухи сокращением я и мой сын Василий лишились крыши ведомственной общаги. Хорошо, сына я родила от порочного зачатия, так что у моего мальчика полный комплект, доставшийся ему от родителей, хоть и разведенных. Сейчас Василий коротает вечер у папаши, а я - на подоконнике. - Только и слышно: ах, Власов, герой! Весь такой порядочный! А попробовал бы он быть порядочным на моем месте! Но этого... не видать! Пока я здесь командир дивизии! - раздался из-за стены генеральский бас. Ничего себе звукоизоляция - можно подумать, что мы в одной уборной. - Потише, товарищ генерал! Это уже Костомаров шипит, еле расслышала, не забывает, шельмец, об особенностях национального строительства. - "Потише"! Вот так, втихую, и меня хотят снять. Не выйдет. Организуешь прессу: не забыл еще, чем мне обязан... Пока генерал углублялся в список добрых дел, которые он внес на счет главного редактора, я вытащила из сумочки диктофон, сбросила туфли и шагнула на карниз. По сравнению с общаговскими масштабами два шага над пропастью к соседнему окну - детская забава. Где-то далеко шумел банкет. Я вышла из туалета и едва успела придать своему лицу хмельной вид: в холле, развалясь на диване, сидели Костомаров и генерал. Мое появление всколыхнуло главного редактора. - О, какая девочка! - пьяно воскликнул он и, не успев подняться, рухнул на диван. Удивительная метаморфоза! Еще секунду назад генерал выглядел пьяней пьяного Костомарова, а сейчас я ежусь под его пронзительным взглядом. Старательно шатаясь, с блуждающей улыбкой направляюсь к выходу. - Кто она? Журналистка? - спросил генерал. - Журналюшка, нюх как у овчарки, - ответил Костомаров. Герой догнал меня на лестнице. Идет вровень, ступенька за ступенькой. Мы молчим, в тишине парадной только наши шаги. Как странно, длинная-длинная, нескончаемая лестница. Уже внизу, у самой двери, он доводит до моего сведения: - Я провожу вас. Мы выходим во влажную прохладу первых осенних ночей. На редакционном дворе урчащий мотором "уазик" фарами освещает нам путь. Молча садимся в машину, она срывается с места. Шофер - старший сержант - косит на меня глазом в зеркало заднего вида и напропалую лихачит перед дамой. Молю Бога на фоне развившегося у шофера косоглазия, чтобы мы не врезались в дерево или фонарный столб. Строевая невозмутимость и полковника, и сержанта просто умиляют. В предвкушении самого интересного я замираю на заднем сиденье. Полная иллюзия, что машина мчит по едва освещенным улицам с точным знанием пункта моего назначения. Оказывается, данный вопрос заботит не только меня. Не оборачиваясь, герой задает вопрос: - Где вы живете? Я смотрю на его стриженый затылок и наслаждаюсь паузой. Со старшего сержанта слетает дембельская спесь и, отвалив челюсть, он откровенно пялится на меня. Дурак, смотри на товарища полковника: паузу держит по системе Станиславского. А еще лучше, - дабы не кануть в Лету вкупе с моей заготовкой, - на дорогу! - Нигде, - просто и ненавязчиво говорю я, - в редакции сократили, из общежития выселили. Вот это эффект! Герой оборачивается и смотрит на меня не без восторга. Хлопая ресницами, я старательно изображаю невинное создание. Он, удивленный, разглядывает меня, застенчивую, когда я уже собираюсь, указав дом подруги, фасад которого прямо по курсу, покинуть его общество, и кивает шоферу: - В гарнизон. Чуть было стихшая, машина развернулась, рванула в обратном направлении. Один ноль в его пользу. Ну никакой жены здесь никогда не было. Я беззастенчиво брожу по его однокомнатной квартире и пялюсь во все углы. Он не препятствует, напротив, явно забавляется нахальным любопытством, снисходительно отступает, оказываясь на моем пути. Зрелище довольно однообразное - ни тебе помады, ни домашних тапочек женского размера. Все стены сплошь и рядом увешаны фотографиями самолетов и самолетиков. Столы, в том числе кухонный, завалены планшетами и полетными картами. Где же здесь пьют кофе? Не дав ответа на поставленный вопрос, он достает из шкафа постельное белье и сует мне в руки. - Постелите. - А где вы ляжете? Мне на самом деле интересно, тем более что во время осмотра, кроме дивана, лежачих мест не обнаружено. Неужели герой среди ночи свалит к другу или подружке(!)? Неужели ему есть, кого будить? Или еще вариант - герой всея Руси будет спать на полу, у моих ног! - С вами, - говорит он. Я ухожу. Бросаю все эти наволочки, простыни и ухожу. Он преграждает мне путь. - Если мне нравится женщина, ничто не помешает мне... - запальчиво говорит он и, усмехнувшись, добавляет: - ...выпить с ней кофе. Он сдает все позиции, в том числе и дверь. Но меня так просто не разжалобить. Я требую вызвать машину и в ожидании ее, с сигаретой в руке, сдвинув весь летный хлам, сажусь на край стола. Он слушает, прислонясь к стене, как я рассуждаю о безнравственности прелюбодеяния с практически посторонним человеком. - Потом нам будет стыдно и гадко, у таких отношений нет будущего, - как можно доходчивее объясняю я и для наглядности привожу иллюстрацию. - Представь, что мы зачнем мертворожденного ребенка и уже в минуту зачатия будем знать об этом. Он молчит, согласен. Я комкаю сигарету в пепельнице, я ухожу. И тут у самой двери наперекор себе и его легкому согласию выставляю ногу в туфле. - Застегни. Он приближается и, опустившись на колено, берет мою ногу в свои ладони. С интимной нежностью, неспешно, словно набедренную повязку, стягивает туфлю и прижимается щекой к моей ступне. Внутри меня кипит как в чайнике. Я впиваюсь ногтями в дверь, пол плывет подо мной. Его руки подхватывают меня. Вздох первобытной страсти запрокидывает голову, клокочет в горле. Как громко, до звона во всем теле гудит тишина! Неиссякаемый гул вторит каждому движению, нарастает с желанием, врывается в меня и гудит, гудит... - Машина, - шепчет он и абсолютно варварским способом срывает с меня одежды. Конечно, я не спать сюда приехала. Но надо же и совесть иметь: проклятый телефон звонит как бешеный. Я открываю глаза. День начинается с утра, между прочим, очень раннего утра. Из ванной, под аккомпанемент воды, доносится его голос: - Возьми трубку. Ничего себе доверие! А если я услышу большую военную тайну и разглашу ее, что будет тогда с обороноспособностью нашей страны? - Алле, - со всей мерой ответственности говорю я. - Варя, жду вас сегодня в редакции, - отвечает трубка голосом Костомарова и заходится сигналом отбоя. Я определенно зауважала главного: профессионально обработал информацию в кратчайший срок и в тяжкий период похмелья! Я определенно смущена. Наша тайна определенно уже не тайна, во всяком случае, для Костомарова и генерала. Все остальное - неопределенно. Алексейвышел из ванной такой свежий, такой утренний, мокрые пряди и капли воды на плечах. Запрокинув руки за голову, я лежу на постели и откровенно рассматриваю его. Ладно сложен. Почти нагой, лишь полотенце на бедрах, какое совершенство форм! Ни грамма целлюлита! Он протянул мне руку, горячими пальцами сжал мою ладонь. - Кто звонил? - Да так... ошиблись номером. Лелик, я переоценила себя, мне почему-то не гадко и не стыдно. Мужественно перенеся трансформацию своего имени, он присел рядом и погладил меня словно маленькую по голове. - Человек всегда знает, чего ему действительно стоит стыдиться, Вака. Кое-что прояснилось: Вака и Лелик, Лелик и Вака. Прислонясь к дверному косяку, я смотрю, как он справляется с кухонной утварью, как насыпает кофе в турку, как споласкивает чашки. Не очень-то ловко. Неужели смущен? Девушка из хорошей семьи засучила бы сейчас рукава и встала к плите. Но это не мой путь. Прошло время, когда я, молодая, глупая, покупала мужчин. Смешно думать, что купить можно только за деньги, - особо прожорливых, кратчайшее расстояние к сердцу которых лежит через желудок, можно купить и за тарелку борща. Традиционно на рынке мужчин женщины раскошеливаются по полной программе: от игры на арфе, приторной верности до беременности. Но ведь любая монета может быть разменной. Боже, какая я циничная! Между прочим, в одной американской энциклопедии написано: "Циник - человек, который по недомыслию видит жизнь такой, какая она есть, а не такой, какой она должна быть". Так что цинизм не всегда во вред, бывает и во благо. Хотя бы сейчас. Прямо-таки завтрак в кругу семьи. Я привычно тянусь за сигаретами. Как жаль, что Лелик не курит: если что и сближает людей, так это пороки, а вовсе не добродетель. Зато он из числа сочувствующих: берет зажигалку и щелкает ею. - Если б ты была моей женой, то не курила бы. Я готова бросить сигарету, я готова навсегда бросить курить, но пламя настойчиво горит в его руке. Впервые в жизни затягиваюсь без всякого удовольствия. Чтобы хоть как-то взбодриться, достаю диктофон, ставлю кассету на перемотку. - Лелик, я вчера услышала разговор твоего генерала с главным редактором, хочешь послушать, о чем говорят? - Нет. Мне не нравятся люди, которые подслушивают и подглядывают. - Но я же случайно. - Даже так, Вака. Удивительно, но я сконфужена, неловко прячу диктофон в сумку. - Извини, спешу, полеты. - Он застегнул "молнию" на летной куртке. - Лелик, можно с тобой? Он глянул на циферблат. - Две минуты на сборы. Все было в движении, когда наш "уазик" подъехал к аэродрому. Личный состав полка - сплошь в синих комбинезонах - снимал чехлы с самолетов, с тщательностью домашней хозяйки готовил взлетную полосу. Машина остановилась. Лелик уже на выходе обернулся ко мне и протянул ключ. - Возьми. Вот так, просто и ненавязчиво доверил самое дорогое - право на жилплощадь, и я неожиданно даже для себя самой закомплексовала. - Да что ты, не надо... созвонимся... - Надо, Вака, надо, - перебил он меня и, подмигнув, выпрыгнул из машины. К нему уже спешил огромный, как молодой зубр, майор. Я узнаю в нем любителя выпить на брудершафт. - Товарищ полковник, полк к проведению плановых полетов готов! - Покажешь журналистке аэродром. И ушел, даже не взглянув на меня. А попрощаться? Наблюдать с вышки контрольно-диспетчерского пункта за полетами совсем не то, что, стоя на земле, задирать голову к небу. Прямо за стеклом, сотрясая пространство, в опасной близости взмыл в небо истребитель. Мощная машина легко повернулась крылом к земле, сделала двойной боевой разворот, затем медленный разворот на вираже у самой земли и вдруг - свечой ввысь. Потрясающе! Оказывается, я совершенно не владею собой, оказывается, я кричу, более того - мой возглас слышит сопровождающий меня майор. Снисходительно усмехнувшись, он кричит мне в ухо: - Власов! Летчик-снайпер! Для нас он царь и бог, одним словом - профессионал, лучший... - Что, лучше комдива? Сравнение Власова с генералом смешит майора; каким-то чужим, но удивительно знакомым голосом он говорит: - А Шуйского меж нами нет? И уже от себя уточняет: - Я же сказал - лучший. Всю дорогу от аэродрома до редакции я ехала потрясенная. Совершенно очевидно, что я, как наркоман на иглу, подсела на Лелика. И не потому, что он набрасывался на меня этой ночью как голодный волк, не потому, что шептал какие-то смешные слова, да и жест доброй воли с ключом я не отношу в реестр поступков. Потряс его профессионализм. В отличие от других женщин, падких на мускулистое тело, стихи при луне, дорогие подарки, именно профессионализм более всего возбуждает меня в мужчинах. Иногда пугаюсь: а если встречу вора-медвежатника или карточного шулера высокого полета? Плакала тогда моя гражданская позиция, а с ней и свобода. ГЛАВНОЕ ДОСТОИНСТВО ДЕВУШКИ Какое счастье, что меня не испортил квартирный вопрос! Он просто был снят с повестки в самом начале моего нравственного падения. Где-то после полудня, в разгар первого рабочего дня в редакции "Заполярный край", непосредственно на мое рабочее место пришел Костомаров. Если честно, я сдрейфила. Минуту назад, раздираемая любопытством, я воспользовалась пустым кабинетом и наконец-то включила диктофон. - Организуешь прессу. Подключишь личный состав. Не забыл еще, как матросы в рекордно короткий срок дачу тебе отгрохали? Материалов не хватало, так казарму разобрали... - напирал генеральский бас. - Ну, было, было, - где-то на заднем плане звучал голос Костомарова. - Не было, а есть! И будет, Вовик... Что будет у Вовика еще, я так и не расслышала, какой-то шорох привлек мое внимание. Обернувшись, я обнаружила уборщицу, занятую мытьем окна. Каким образом она оказалась за моей спиной в глубине кабинета? Давно ли она здесь, хороший ли у нее слух и что конкретно она слышала. Преспокойно домыв окно, женщина неуклюже выскользнула за дверь, а я все сидела с липкими ладонями. Что делали герои-подпольщики в случае провала? Гулко приближались шаги по коридору... Медленно отворяющаяся дверь довершила контузию: я пылала, руки сжимали диктофон. На пороге возник Костомаров. - Варвара, - произнес он и потянулся рукой к внутреннему карману пиджака. Пистолет? А я, что - я? Не то что отстреливаться, у меня и ногтей-то приличных нет... - Это вам. - Перед моим носом болтался ключ от квартиры. - Поживите пока, а там посмотрим. Не скитаться же вам с ребенком по улицам. Из вороха эмоций вынырнуло робкое "спасибо". Черт возьми, я чуть не покусала руку дающую! Не знаю, наш ли это менталитет, или общая черта всех народов - искать в каждом поступке подоплеку. Что подвигло Костомарова на подвиг? Ведь еще утром, когда он объявил благую весть: "Зачислить в штат" - я заикнулась о бездомном положении моей семьи. На мое заикание он картинно развел руки, мол, сами знаете, милочка, с жильем у нас напряженка. Милочка-то знает. А вот товарищ редактор только догадывается. Особняк на Портовой улице, нехилая квартирка на Советском проспекте, дачка в Гурзуфе - и это лишь из области моих скромных познаний о его недвижимости. - Наша газета специализируется на военной тематике. Познакомьтесь с дивизией, вникните в проблемы армии... узнайте ее героев. - Вот и все, что было сказано утром. Акцент в данном напутствии редактора был поставлен на заключительной его части - "о героях". Здесь Владимир Николаевич позволил себе фривольные нотки, вопрос же о квартире был отнесен в разряд нерешаемых и более не поднимался. И вот тебе на! Не было ни гроша, и вдруг алтын - у меня же их целых два. Может, я несправедлива к бедному Костомарову? Ну и что, что он толстый. Может, у него нарушен обмен веществ, а может, он страдает булимией. Ну и что, что он вор. Может, он Робин Гуд, сначала ворует - потом раздает, и я стала свидетелем и самым непосредственным участником исторического события - передачи капитала нуждающимся слоям населения? Теперь нуждающиеся слои преспокойно дрыхнут в отдельной двухкомнатной квартире и мучают себя сакраментальным вопросом об отношении наемного работника к работодателю. Под боком сопит Василий и всеми конечностями спихивает меня с койки. За такое счастье я готова расцеловать Костомарова и впредь писать только на кулинарные темы. С восторженно бьющимся сердцем я встала с постели и босиком, еще в угаре предрассветного сна, прошлепала до стола. Вот она, злополучная кассета. Плевать мне на все эти подковерные интриги, Лелик тоже не одобрил. Пододвинув стул к окну, я распахнула форточку. Звонок в дверь привел меня в чувство. На часах шесть утра, почти нагишом я торчу на подоконнике, чтобы добровольно расстаться с уникальным информационным поводом. Нет, что ни говори, а наш брат - дуры, особенно спросонья. - Собирайтесь, - отчеканил приехавший за мной шофер. - Костомаров ждет, какие-то неясности с материалом. Пришлось еще сонного Василия запихивать в джинсы, свитер, ботинки и волочь на себе все четыре этажа вниз. Определенно я его перекармливаю. Стоя на пороге непривычно пустой группы, Василий прямо-таки по-мужски оглядел меня. - Мама, я не женюсь на Маше. - Почему? - Она ходит вот так. - Он неуклюже поставил ноги: носки вместе, пятки врозь. - Василий, в девушке главное душа, а не ноги, ноги - это тьфу, - сказала я и как можно незаметней скорректировала свою поступь. До машины, стоящей у ворот детского сада, пришлось бежать под дождем. Такая погода легко переживается весной, а вот осенью - противно, тем более когда без зонта. - Давайте заедем за зонтом, - попросила я водителя. В знак согласия он кивнул. Я быстро взбежала по лестнице на свой этаж, у самой двери вытащила из кармана ключ и тут услышала за дверью какой-то шум. Едва успев вознестись на верхний этаж, различила звук открывающейся двери и отшатнулась в глубь площадки. Кто-то вышел на лестничную клетку, щелкнул замок, я вжалась в стену. Шаги все ниже и ниже, хлопнула входная дверь. Я припала к окну, козырек над подъездом закрывал обзор. Потом я увидела, как, пересекая двор, прямо к вишневой "девятке" направился мужчина в кожаной куртке. С высоты четвертого этажа лица не разглядеть, но он явно не из числа знакомых. "Девятка" выехала со двора. Почему-то на цыпочках я подошла к двери и осторожно, стараясь не шуметь, повернула ключ. На первый взгляд все было на месте, даже незаправленная постель, но вот стол, его содержимое... Конечно, в столах у меня всегда бардак, но не такой живописный. Одно из двух: или я такая грязнуля, или в моих бумагах кто-то рылся. Ну нет! Как раз вчера при переезде у меня случился приступ хозяйственности, и я разложила все по своим местам. Картину ограбления венчали аккуратно притулившиеся двести долларов, моя заначка на черный день. Неужели побрезговали? Значит, искали не деньги. А если все-таки деньги? Значит, двести баксов для них не деньги. Под окном надрывалась машина, я выскочила на лестницу. Конечно, забыла взять зонтик. Пришлось вернуться и - для хорошей дороги - глянуть в зеркало. От такой суеты вроде бы худею. Это плюс. С зонтиком, с чувством собственного достоинства и обреченности спокойно спустилась к машине. Как ни крути, а выкручиваться придется: номер сдали в печать час назад и, видимо, без моего материала. - Не суетись под клиентом, - глаголит Муза Пегасовна. И верно, ни к чему была эта моя спешка. Тем более что в ту минуту, когда я распахнула дверь, под главным редактором суетилась редакционная профурсетка Ирочка Сенькина. Жутко неловко, все взмокли, я - особенно. Стою под дверью кабинета, кляну себя за беспардонное вторжение. А Ирке хоть бы хны, распахнула дверь: "Твоя очередь!" - и ну дефилировать по коридору. Оказывается, Костомаров сначала чего-то не понял в моей статье, потом понял, в общем, не было во мне надобности. Пожурил, конечно, не без этого: - Что-то вы долго, милочка, просыпаетесь. Язык мне ваш нравится, пишете живо, точно, свежо. Вот вы-то и будете своим нетленным языком петь гимн нашей армии в лице командира дивизии, генерал-майора авиации Чуранова Тимофея Георгиевича. - Почему я? - На прежней работе вы тоже задавали вопросы? Потому что на носу предвыборная кампания, а Тимофей Георгиевич баллотируется в губернаторы. Полная крейзи! Я ее еще уговариваю! Ты хоть знаешь, какие бабки слупишь? Не надоело на колготках экономить? Если не надоело, так и скажи, за дверью очередь лизоблюдов. Значит, так, завтра едешь к генералу, знакомишься... Да ты его знаешь, еще проще... В среду материал у меня на столе, на полосу. Начни с юности, подушевней напиши, как ты умеешь, но без лишних соплей и слюней, можно небольшой компромат, чтобы видели - он парень с нашей улицы: в третьем классе таскал деньги у отца на сигареты.... Накопаешь? - Легко. - Ладно, иди просмотри подшивку, у нас было несколько статей о нем, поройся... Выходя из кабинета, я вдруг вспомнила. - Владимир Николаевич, можно я в квартире замок поменяю? - Чего так? - насторожился Костомаров. - Ключ куда-то засунула, целое утро не могла найти... Выдвинув ящик стола, Костомаров достал связку ключей, один протянул мне. - Повесь на шею. Будешь терять, выселю. Оказывается, генерал не просто казнокрад, а казнокрад с понятием. Понимает, что рано или поздно придет конец его безнаказанности, потому и хочет обеспечить себе неприкосновенность на высоком уровне. Только при чем тут я? Почему именно я должна обеспечить генералу продвижение к губернаторскому креслу и прочим райским кущам? Ведь, как признал сам Костомаров, лизоблюдов достаточно. Взять хотя бы Сенькину. Наши столы стоят напротив, так что докричаться можно, не повышая голоса. Сейчас Ирочка сосредоточена на глазах, тщательно накладывает тушь на ресницы. Хороша: и глаза, и ноги. Крупные серьги с перламутровыми вставками удивительно гармонируют с ее персиковой кожей. Впору обозлиться на природу-мать и впасть в уныние от неравномерного распределения красоты, одна радость - пишет убого. А вот в авиации понимает, потому и просвещает меня, непросвещенную, битый час. Конечно, получить информацию разумнее было бы из какого-нибудь справочника, не прибегая к Ирочкиным поверхностным сведениям, но уж больно хочется знать, каким это волшебным методом Сенькина доводит себя до совершенства. - Что значит буква "К" в названии истребителя? - "К" - это корабельная авиация. Су-27 не может сесть на палубу, а Су-27К - может, - без всякого удовольствия объясняет Ира и, тяжело вздохнув, через губу, продолжает: - На авианосце есть аэрофинишер, у Су-27К есть гак. И он этим гаком за аэрофинишер - и на палубе. Главное - зацепиться. Ирочка сцепляет свои длинные, изящные пальчики и с вожделением глядит на полученную конфигурацию. Не девушка, а сплошная эротика - даже этот невинный жест в ее исполнении имеет глубокий сексуальный смысл. - Главное - зацепиться, - проясняется у меня в голове от Ирочкиных слов на фоне очередного визита уборщицы. Последняя совершенно неоправданно горит на работе: вчера с энтузиазмом терла окна, сегодня - и без того чистейшую мебель. На мой взгляд, таких уборщиц не бывает. Такими бывают сотрудники ФСБ, ЦРУ и стукачи по призванию. Раскопав мобильник на развале содержимого сумки, я намеренно приближаюсь к уборщице и, набрав номер, произношу громко и внятно: - Привет, я оставила у тебя диктофон с кассетой. Приеду сейчас. Он мне необходим для работы. Как писал поэт: не повернув головы качан... Точь-в-точь наша уборщица, как терла, так и трет. Ирочка тем временем извлекает из косметички духи и орошает свое изысканное тело. Тонкий аромат горечи и осеннего ветра наполняет кабинет. - Что за духи? - спрашиваю я. - К интервью с Тимофеем Георгиевичем готовишься? - И с ним тоже, - киваю я. - Бесполезно, - лениво бормочет Ирочка и беспардонно убирает бутылек в косметичку. - Генералу вообще женщины до фени, он тебя и голой не заметит. Неужели генерал пренебрег Ирочкой? Судя по ее признанию, кастрация на призывной комиссии имела место. Оказывается, я страшно соскучилась без Лелика. Надавила кнопку звонка и поняла - так ясно, так отчетливо, до кома в горле и тягучей тоски в области живота: жребий брошен... жизнь продлится... только если буду уверена ...что увижу... И он открыл дверь. И взял меня за руку. Я просто сделала шаг, я просто переступила порог. Мы стоим в дверях близко-близко, его дыхание на моих волосах, его запах. Он рядом. - Лелик, - говорю я. - Вака, - смеется он и, прижав к себе, целует мою макушку. Я обретаю возможность дышать, я снова живу. - Ну, где твой диктофон? Я опаздываю на военный совет. Вместо ответа достаю диктофон из сумочки. - Вот. Про