скому обществу. Кружневу не место в рядах. Леня все время помалкивал, думал, обойдется, но когда с трибуны сформулировали мысль о его чуждой сущности, да еще добавили что-то о разлагающей идеологии Запада, и какая- то комсомолка-двоечница накляузничала, что видела, как Кружнев читает Ницше, он понял - это конец. В своем последнем слове Леня сказал: - Это вы антигуманны, мозги ваши заштампованы, в Ницше вы ничего не понимаете, так как не читали. И возмущение ваше насквозь лживое, в деканате сказали исключить, вы и стараетесь. Он подошел к столу, за которым сидело бюро, положил комсомольский билет и прошел через примолкнувшую аудиторию. Получилось красиво, но совершенно бессмысленно. И девчонку, из-за которой все произошло, он давно разлюбил, и диплом накрылся, а его надо бы иметь Физику, математику, да и гуманитарные науки Леня не любил, но учился отлично, так как обладал феноменальной памятью и упорством, мог заниматься восемь-десять часов в сутки. Он стремился быть первым, иначе затолкают, упрячут в толпу, которую он презирал. Понимание толпы как однородной серой человеческой массы у него ассоциировалось с собственными родителями. Мама с папой были людьми из длинной покорной очереди, что вьется порой у магазина. Отец работал бухгалтером, всю жизнь просидел за одним и тем же столом и поднимется из-за него, лишь когда соберется на пенсию. Мать служила в канцелярии министерства, перекладывала со стола на стол бумажки, подшивала их в папочки. Оба они были маленькие и тихие, носили огромные очки, за которыми стеснительно прятались добрые, ласковые глаза. Вечерами они пили чай с сушками и вареньем, смущенно, словно вчера познакомились, улыбались друг другу и восторженно встречали сына, когда он выходил из своей комнаты к столу. Леня не любил смотреть на родителей, понимая, что он их копия. Однажды в припадке злобы подумал таких следует кастрировать, чтобы не было потомства. Два серых мышонка влюбились и произвели на свет, естественно, мышонка, но с волей, душой и сердцем другого существа. Дома Леня никогда ничего не рассказывал, промолчал и о суде, и об исключении "Надо искать выход", - думал он, укрывшись в своей комнате. Все в их квартире было маленькое, затертое, тесное, как и положено в мышиной норке. Правда, какой- нибудь чудак мог бы назвать его прелестным гнездышком, согретым любовью и семейным уютом. "Подведем итоги без диплома, исключен из комсомола, имею условное осуждение. С таким набором меня в нашем сверхгуманном и сверхдемократическом обществе допустят сторожить лишь черный ход". Делать изнурительную гимнастику, сидеть бесконечными часами за письменным столом - к этому он принуждал себя силой. Но любил только стругать и резать деревяшки. Взяв причудливый корень, Леня вглядывался в него, словно угадывал знакомые, но забытые черты, потом острым ножичком удалял лишнее, выявляя пригрезившийся образ. В основном у него получались горбуны-уроды, змеи-горынычи, страшные доисторические ящеры. Оказавшись выкинутым из привычной жизни, подыскивая для себя новые пути, Леня выгреб из стола свои поделки. Стоит попробовать, решил он, и со свойственным ему упорством и фанатизмом начал работать. За два-три года Кружнев нашел единомышленников - каких только чудаков и сумасшедших нет в столице! - обнаружил выставки-продажи, обзавелся специальным инструментом, начал гулять по паркам и лесам Подмосковья в поисках натуры. На выставках Леню Кружнева обвиняли в бездуховности, но его страшноватые творения пользовались успехом у детей и богомольных старух. Одни видели в них любимых сказочных героев, другие - исчадия ада, которые грядут в наказание за все грехи человеческие. Он создавал то, что хотел, именно так, как чувствовал, заботился о своем гардеробе, содержал в порядке "Жигули", стал поглядывать на женщин. Маше, она называла себя Марией, только исполнилось двадцать. Она приехала со Смоленщины якобы поступать в институт, на самом деле мечтала выйти замуж за москвича и жить, как подобает красавице. Маша работала штукатуром на стройке, жила в общежитии, все деньги тратила на косметику и наряды, разыскивала сначала принцев, затем по нисходящей - завмагов, продавцов комиссионок, грузчиков мебельных магазинов. Мужчины знакомились охотно, с готовностью кормили в ресторанах, оставляли ночевать, но жениться не торопились. Леня Кружнев подвез как-то Машу от проспекта Калинина до Белорусского вокзала, а через два месяца они поженились. Надо отдать Кружневу должное: он не обманывался, в чувства Маши не верил, знал цену уму и духовному содержанию своей избранницы - нужна квартира, московская прописка и машина? Имеется. Ты тоже меня устраиваешь. Так состоялась сделка. Лене нравилось, что жена будет полностью от него зависеть. Казалось, он все учел и взвесил. Но вся немудреная конструкция Лени Кружнева через полгода рассыпалась. Он влюбился в собственную жену. Женщины - существа чуткие. Маша не была исключением. Она ощутила перемену в отношении к ней мужа и методично, неторопливо повела захватническую войну. Сначала молодые поменялись с родителями комнатами, переселились в большую. Маша ушла с работы - непристойно жене художника штукатурить стены, - получила права и стала "одалживать" машину сначала на час-два, потом на полдня. Леня сдавался без борьбы, с юношеским восторгом, потакал капризам, дарил цветы, покупал кофточки и платьица. Он никогда не подозревал, что отдавать и дарить значительно приятнее, чем требовать и получать. Глупость и женское коварство Маши он отлично понимал, но и они приводили Леню в неописуемый восторг. Но Маша погибла в автомобильной катастрофе. Кружнев впал в бешенство. Не жалко было человека, женщину, возможно, мать его будущих детей. Как только исчез пьянящий азарт обладания ее телом, Леня трезво осознал обстановку. Пошлая, алчная девка! Но он любил ее такую, она дарила ему счастье! Отняли, надругались над его чувствами! За что? Кружнев заперся дома, перестал бриться и даже умываться, почти не ел - вспоминал. Всю жизнь он, надрываясь, боролся за существование. Рожденный мышонком, он ежедневно истязал себя, харкал кровью в буквальном смысле, закаливая тело. Его никогда не любили. Из университета вышвырнули на помойку. Но он не позволил себе опуститься: не спился, не начал воровать, восстал, можно сказать, из пепла и захватил место под солнцем. Теперь убили любовь, эту глупую девку, которая никому, кроме него, зла не делала. "Вы меня всегда унижали, теперь отняли самое дорогое, ну я вам отомщу!" Кому конкретно и за что собирался он мстить, Кружнев не задумывался. Он похоронил Машу, получил страховку за машину, жил рядом с родителями, сутками не выходил из дома. Постепенно вялость и сонливость проходили. Снова занялся гимнастикой. Но к резьбе по дереву не вернулся - былое увлечение угасло. Однажды поздно вечером Кружнев, выходя из кафе, где был завсегдатаем, столкнулся с подвыпившим верзилой. Пока парень собирался отшвырнуть замухрышку, Леня ткнул его железным кулаком в горло, ударил носком ботинка ниже живота, хотел наступить упавшему на лицо, но увидел мужчину, который, сидя в машине, наблюдал за происходящим, и, перешагнув через тело, скрылся в темноте. Босс подпольного синдиката Юрий Петрович, а именно он оказался случайным свидетелем "подвига" Кружнева, вышел из машины, помог подняться изувеченному парню, спросил. - За что он вас? - Поймаю - убью! От Юрия Петровича, человека весьма наблюдательного, не ускользнуло намерение Кружнева добить упавшего, и он подумал, что скрывшемуся человеку просто цены нет. - Знакомый? - Знакомые у него в психушке, - просипел парень, покачиваясь. - Ну, поймаю... - Вы уж его лучше не ловите, - перебил Юрий Петрович и вошел в кафе Выпив рюмку коньяку и чашку кофе, поболтав с официанткой, он без труда узнал, что интересующий его человек - художник, заходит сюда почти ежедневно, недавно потерял в автомобильной катастрофе жену. Юрию Петровичу очень понравился пока еще незнакомый художник "Цены ему нет", - думал старый делец. Зачем конкретно ему нужен потенциальный убийца Юрий Петрович не знал, но, что художник убьет не задумываясь, не сомневался. На следующий день Юрий Петрович прогуливался у входа в кафе. Леня пришел около семи и занял столик в углу, усевшись лицом к залу. Как зверек отметил Юрий Петрович подходя к нему. Отодвигая стул вежливым, но не терпящим возражения тоном сказал: - Извините, молодой человек я ненадолго, - и сел. Леня не ответил, держался замкнуто, но через полчаса они уже пили коньяк и мирно беседовали. Опытный старый волк ненавязчиво упомянул о своем одиночестве, жестокости сегодняшнего дня инфантильности окружающих и пошлости выбравшихся наверх. Как талантливый гитарист он перебрал все струны человеческих слабостей, и Лене Кружневу показалось, что он знает соседа всю жизнь. Юрий Петрович устроил Кружнева на работу не связанную с нелегальной деятельностью "Воров я всегда найду, а убийцу встретил впервые, такого следует беречь", - рассудил Юрий Петрович. Чтобы заинтересовать и связать Кружнева материально он посылал его иногда с пустяковыми поручениями на дачу к своей любовнице и платил пятьдесят или сто рублей. Юрий Петрович подогревал в Кружневе ненависть к людям, всячески выпячивал их ничтожество и подлость и время от времени проверял своего подопечного в действии. Как-то, гуляя по пустынной аллее парка, они увидели двух подвыпивших парней и Юрий Петрович сказал. - Вот подонок и суда на него нет. Кружнев не поинтересовался подробностями, спросил деловито: - Который? - Что повыше. Расправа была молниеносной и жестокой. Юрий Петрович был доволен собой, отмечая что он человек незаурядных способностей, можно сказать, талантливый. Казалось бы, с чего началось. Подрались два парня у кафе. Другой бы и внимания не обратил, а он, Юрий Петрович, и оскал Кружнева заметил, и ногу поднятую над лицом лежавшего. И теперь у него есть Кружнев. В большом хозяйстве все пригодится. Долго держал он Леню в тени, используя по мелочам и вот пришло время. РОЛИ И ИСПОЛНИТЕЛИ Отари дал задание установить куда мог торопиться погибший в катастрофе Важа Бахтадзе. Распорядившись, выглянул в окно позвал водителя машины. Накануне шофер в присутствии Кружнева попытался открутить до упора завинченную гайку. Но безуспешно. Кружнев смущенно улыбаясь, отстранил водителя и быстрым рывком ключа, легко провернул ее. - Товарищ майор у гражданина руки просто железные. Такой худой немолодой мне стало стыдно - закончил доклад водитель. - Он мне понравился, молчаливый, скромный. Неужели он. - Спасибо, Гурам, - перебил Отари. - Ступай, работай. Оставшись один, майор набрал номер гостиничного телефона Гурова. Номер молчал. А известить подполковника о новостях было необходимо. Гуров не предполагал что физрук санатория красавец и атлет Толик Зинич, - существо мыслящее. Сейчас сидя с ним в кафе Гуров понял свою ошибку. Толик смотрел остро, явно искал какое-то решение. Молчали. "Ну, узнал ты колесо у машины отвернули, катастрофу подстроили. Что тебя беспокоит, корежит? Почему не расскажешь? Ведь такое интересное потрясающее событие в скучной монотонной жизни курортного межсезонья. Давай красавец не медли", - подталкивал Толика мысленно Гуров. - Да жизнь черт бы ее побрал, - Толик допил кофе, взял пустые коньячные рюмки. - Повторим? - Я пас ты же Толик знаешь у меня. - И Гуров ткнул себя пальцем в живот. - Ну а я извините. - Толик отошел к стоике, вернулся не с рюмкой со стаканом. - Зачем? Вроде за тобой не водилось. - Сегодня надо, нервы, мозги набекрень. Неприятности у меня Лев Иванович. - До сегодняшнего дня ты меня Левой звал - усмехнулся Гуров. - Так извините, - Толик отхлебнул, взглянул затравленно. - Посоветоваться хочу, а когда в человеке заинтересован, надо к нему обращаться с поклоном и уважением. - Еще раз здравствуйте. - В кафе вошел Артеменко. - Не говорю "день добрый" так как день сегодняшний добрым не назовешь. Толик, увидев Артеменко, втянул голову в плечи, проглотил остатки коньяка и встал. - Ну, желаю, дела у меня. - Минуточку, - остановил Толика Артеменко. - В милиции были? - Когда паспорт получал. - Повторяю вопрос для дураков. Вы сегодня в милиции были? - Я без приглашения только в кабак хожу. - Советую зайти к начальнику розыска и рассказать чем вы вчера занимались около девяти вечера, - холодно произнес Артеменко. - Ничего не понял! - Толик отсалютовал и вышел. - Имеющий уши да услышит. К вечеру его найдут. - Артеменко взял пустую рюмку Гурова. - Ну что? По пятнадцать капель? - Владимир Никитович для вас лично могут сварить чашку кофе? - спросил Гуров, отметив что сегодня все перешли на вы. - Коньяк не будете, понимаю вам надо иметь свежую голову, - сказал Артеменко усмехнулся. Кофе вам, лично, сейчас приготовят. Он подошел к стойке, что-то сказал, буфетчица кивнула, налила рюмку коньяку и исчезла в подсобке. - Сейчас сварят. - Артеменко поставил рюмку, поддернул штанины своих кремовых, безукоризненно отутюженных брюк, сел, качнув покрытый пластиком стол, неуверенно стоявший на хлипких алюминиевых ножках. - Интурист, первый класс! Бедная Россия! - Он тяжело вздохнул. - Получить нормальный кофе можно лишь по блату, на стуле чувствуешь себя, словно эквилибрист на проволоке. - Вы поссорились с Майей, в милиции узнали неприятную новость, взвинчены... И беспокоят вас не вопросы глобальные, а бытие дня сегодняшнего, - сказал Гуров. - Устал я, Лев Иванович. На людях я ни минуты не бываю самим собой, играю, - усмехнулся Артеменко. - Кто заставляет? - Жизнь. - Пожалуйста. - Буфетчица поставила на стол две чашки кофе... Аромат и коричневая пенка неопровержимо доказывали - в чашках именно кофе. - Так что случилось с нашим обаятельным Толиком? - спросил Гуров. - Надеюсь, кофе вам понравится. - Артеменко поднялся из-за стола. - Пойду к нашей красавице замаливать грехи. Одну чашку кофе Гуров выпил, вторую взял с собой в номер. На письменном столе лежал конверт. Вскрыв его, Гуров прочитал записку Отари. Вот тебе и хиленький Кружнев с постоянно заискивающими и виноватыми глазами. "А ведь я однажды обратил внимание на его ловкость и силу. Когда?" И Гуров вспомнил, как стоял на набережной, у парапета, смотрел на прибой. На пляж вела крутая, длинная лестница. По ней поднимался человек. Гуров еще отметил, что с такой легкостью ступеньки может перепрыгивать лишь спортсмен, и удивился, узнав Кружнева. "Молодец, - подумал тогда Гуров, - мне так не подняться", - но значения увиденному не придал. Кружнев. Растерянный, узкоплечий, пришибленный, тихий пьяница. Оказалось, он сильный и ловкий. Зачем бухгалтер пытается выглядеть не тем, кто он есть? А возможно, он и не бухгалтер, и не пьяница, и даже не Леонид Тимофеевич Кружнев? Гуров набрал номер горотдела, соединился с дежурным. - Здравствуйте. Передайте Отари Георгиевичу, - необходимо срочно допросить Анатолия Зинича. - Понял. Кто такой Зинич? - Майор знает. Выяснить, чем Зинич занимался вчера, около девяти вечера. - Гуров положил трубку. Толик Зинич пил молоко на кухне своей двухкомнатной квартиры. Мать с отцом на работе и Толик был, слава богу, один, никто не приставал с расспросами. - Надо быть трезвым абсолютно! - вслух сказал он, выпил еще молока. В это время зазвонил телефон. Толик схватил трубку. - Да! - Добрый день! - Так дело не пойдет! - выпалил Толик. - Я в дерьмо вляпаться не желаю! - Не бренчи нервами истеричка. Выходи из дома и шагай в сторону рынка, я тебя встречу. Толик положил трубку и выскочил на улицу. Вскоре он сидел на мокрой лавочке в серой от дождя совершенно пустынной аллее. Рядом с Толиком опираясь на тяжелую палку и сильно сутулясь сидел седой мужчина. - Нет, Иван Иванович, так дело не пойдет - шептал Толик, хотя вокруг не было ни души. - Что там в "заповеднике" произошло еще вилами на воде писано, а тут - тюрьма. - Чего пылишь? Молодой здоровый, а нервы как струны у старой балалайки. - Иван Иванович говорил спокойно на блатной манер растягивая гласные. - Ну, чего такого стряслось, не ведаю рассказывай. Майя сидела в люксе Артеменко смотрелась в маленькое круглое зеркальце, внимательно изучала свое лицо Артеменко медленно прохаживался по номеру, пригубливал из бокала, изредка поглядывал на девушку, помалкивал. - Ну что дорогой? Свадебного путешествия не получилось теперь эта идиотская история. Артеменко подумал что происшедшее "идиотской историей" назвать нельзя в уголовном кодексе данные действия квалифицируются как попытка к убийству. Коньяк не пьянил, не поднимал настроения, Артеменко с тоской посмотрел на красивую, вконец поработившую его женщину, не понимая обожает он ее или ненавидит. - Ты меня очень не любишь, - угадав его мысли, сказала Майя. - Зачем усложняешь, расстанемся интеллигентно. "Села бы утром за руль и теперь тихая холодная лежала бы в морге, а не мучила меня" - подумал отрешенно Артеменко и залпом допил коньяк. - Ничего не понимаю, - сказал он. - Кто-то хотел убить либо тебя, либо меня. Этот придурок менял вчера колесо. Ты стояла рядом не обратила внимания, он затянул гайки крепления? - Затянул, - уверенно ответила Майя. - Я, глядя на его ручищи, еще подумала кто будет отворачивать - надорвется. - Если не врешь, значит ты их свинтить не могла, - сказал Артеменко получая удовольствие от возможности вывести любовницу из равновесия. Майя действительно оторопела, но тут же взяла себя в руки. - Ты мужик хоть и не первой даже и не второй молодости, но здоровый, Мне тебя укокошивать ни к чему, жить не мешаешь. Любовь твоя надоела? Так за это не убивают. - Как знать. - А вот ты меня от чрезмерной любви можешь отправить к праотцам запросто. Не моя так и ничья: машину подарил, в ней и захоронил! - Она рассмеялась. - Даже в рифму складывается. - Ну, хватит глупостей! - Артеменко повысил голос. - Если милиция не ошибается, то повторяю, пытались убить либо тебя, либо меня. Не удалось попытаются снова. Тебя не за что кроме меня ты никому зла не причинила. Или я ошибаюсь - чего-то о тебе не знаю. - Ты ночью куда из номера выходил? - неожиданно спросила Майя. - Я? - Артеменко схватился за грудь, поняв театральность жеста, налил в бокал коньяку выпил. Дура. Сейчас не время болтать чепуху тебе лишь бы уколоть, сделать больно. Ты понимаешь, вопрос идет о наших жизнях. Точнее о моей ты ни у кого на дороге не стоишь. - Ты выходил, - упрямо повторила Майя. - Да я в эту ночь впервые спал как сурок крепко-крепко! - ответил искренне Артеменко увидел насмешливое лицо Майи и неожиданно подумал "А с чего это я так крепко спал?" Он заглянул в бокал с коньяком словно пытался найти ответ. И Майя вчера перед сном вела себя непривычно, нежная была даже страстная. Может, она со мной прощалась? Артеменко почувствовал в груди резкую боль она захватила плечо потекла по руке. ТОЛИК ЗИНИЧ Родился Толик крепким, здоровеньким, рос ласковым, жизнерадостным ребенком любил маму с папой. Они тоже любили Толика, особо не баловали да и возможности такой не имели. Мама работала в гостинице. Это сейчас она администратор человек значительный порой всесильный, а тогда - молоденькая уборщица на этаже подмела, перестелила, подала чай получила двугривенный. Отец, нынче заведующий гаражом, работал в те годы на рейсовом автобусе, получал зарплату имел конечно и "левые" но не рвал, подвозил бесплатно как он выражался "за здрасьте и улыбку". Толик учился хорошо, много читал, помогал маме в домашних делах. У Зиничей было полдома - две комнаты, веранда и кухня. Когда мама работала, Толик крутился в гостинице с удовольствием разносил по номерам чай и вафли отвечал на вопросы постояльцев, сколько они должны, неизменной фразой: - Сколько дадите, но чем больше, тем лучше, - и, зажав деньги, бежал к матери. Веселый ловкий услужливый мальчишка вызывал у людей симпатию. Они одаривали его всякими лакомствами, совали в ладошку серебро. В двенадцать-тринадцать лет у Толика уже водились деньжата, тем более и тратить-то их было не на что. Конфеты, мороженое, соки и кино парнишка получал бесплатно, кругом все свои все его отлично знали. То была присказка, сказка Толика ждала впереди. Неподалеку от гостиницы поднималась стена старых сосен, в нее врезалось асфальтированное шоссе, по которому, как казалось Толику никто не ездил. Как-то парнишка стоял между сосен, смотрел на тихое, уходившее в сумеречную тень шоссе и думал что там в неизвестности, находится секретный объект. Мимо прошелестели тугими шинами две длинные черные, словно лакированные машины. Таких машин в их городе не было. Мальчишка заинтересовался и, изображая разведчика начал красться вдоль асфальтированной дороги, которая уползала все дальше и дальше. Через полчаса он оказался около высокого зеленого забора. Ворота еще не закрыли, и он никем не замеченный, проскользнул на запретную территорию, которую впоследствии окрестил "заповедником". Мальчишку больше всего интересовали машины. Подкравшись, он прочитал никелированную надпись "Чайка" и вспомнил, что видел такие по телевизору. - Что толкаешься без дела? - спросил мужчина, открывая багажник. - Тащи в дом. И Толик начал носить ящики с бутылками боржоми картонные коробки тяжелые кожаные сумки. На огромной веранде накрывали длинный стол. Толик по привычке стал помогать, расставлял тарелки, приборы (он уже знал, что нож надо класть справа, а вилку слева) открывал бутылки. Из глубины дома доносились голоса, смех, вскоре зазвучала музыка. Толик управлялся ловко и быстро, два шофера охотно уступили ему эту честь и вернулись к своим машинам. Когда приехавшие спустились на веранду, Толик, босой, в одних шортах дочерна загоревший, встретил их, не стесняясь - в гостинице он привык разговаривать с гостями: - Прошу к нашему шалашу! Чем богаты, тем и рады! Первым вошел старый седой мужчина сверкнув золотыми зубами, рассмеялся. - Ты кто такой? Абориген? - Точно! - Толик не знал этого слова, но привык с гостями во всем соглашаться. - Тебя наняли, ты здесь работаешь? - Нет, я на общественных началах. На пороге стоял мужчина помоложе смотрел внимательно и, как почувствовал Толик враждебно. - Давай общественник ноги в руки и на выход! - Подожди, - остановил уже собравшегося смотаться Толика седой. Он подошел к перилам и громко сказал. - Степаныч ты что же человека к работе привлек и устранился? Накорми парня и поработай с ним. Толик насчет работы ничего не понял, а есть никогда не отказывался. Водители уже поставили на траве столик и встретили Толика как старого знакомого. Вскоре, уплетая ужасно вкусные бутерброды, он взахлеб рассказывал о городе, курортниках, гостинице, родителях и своем интересном житье-бытье. Шофер Степаныч кивал и подбадривал, намазывая на хлеб икру. Он служил в ведомстве, где вопросы задавать умеют, поэтому Толик, не подозревая, что с ним "работают" рассказывал красочно, вставал, изображая смешных курортников. - Ты здорово рассказываешь, - смеялся Степаныч, - наверно, и в школе тебя любят и с интересом слушают? Толик хотел согласиться, но задумался и после паузы сказал. - Нет, в школе я помалкиваю. Это моя работа, мне платят, а люди не любят трепачей. Я сказал, второй передал, четвертый повторил, дойдет до гостей - меня звать перестанут. Степаныч взглянул внимательно, налил ему сухого белого вина. - За знакомство, Толик. - Не употребляем, - по-взрослому ответил Толик, чем и решил свою дальнейшую судьбу. Работал Толик в "заповеднике" много лет всякое повидал, но даже дома никогда ничего не рассказывал. Служба была непостоянная то сутки в неделю, то неделю в месяц, никакого соглашения, деньги получал в конверте солидные. Чаще других в "заповедник" приезжал тот старый, седой с золотыми зубами. Иногда с семьей, чаще с приятелями. Собирались компании и без него иногда с девчонками. Толик быстро научился отличать жен от девочек, последние пили и шумели первые приказывали и упрекали, да и возраст и внешность у них были совершенно различные. Годам к семнадцати Толик уже составил для себя своеобразную табель о рангах. Хозяева и гости. Кто из хозяев поважнее отличить было просто. Один говорит, другой слушает, один перебивает другой при этом замолкает. Да и за стол садились по-особенному кто-то уже расположился, а кто-то оглядывается выжидает. Очень Толик любил за всем этим наблюдать, большое удовольствие он получал, когда ритуал по чьей-либо вине нарушался, возникали пауза и замешательство. Гости вели себя совсем иначе. Приехав пытались свою машину загнать в укромное место. Старые и не очень, толстые и худые они все, без исключения обладали одинаковыми походками и голосами. Приближались к особняку, шаркая, непрестанно кивая хотя у них еще никто ничего не спрашивал говорили тихо, пришептывая. Толик, в белом джинсовом костюме, пробковом шлеме африканского колонизатора (подарок золотозубого хозяина) с коричневым непроницаемым лицом (взгляд чуть выше головы пришельца) встречал вежливым поклоном молча, зная, что такая манера хозяину нравится. С годами к Толику настолько привыкли, что на него не обращали никакого внимания, вели деловые разговоры, кого-то снимали, кого-то назначали. Иногда убирая посуду. Толик видел пухлые конверты, о содержимом которых догадывался. Подарки привозили в багажниках и контейнерах ящиках банках коробках свертках. Командовал разгрузкой и погрузкой Степаныч, к Толику он благоволил, называл крестником однако держал в строгости. Здесь, в "заповеднике", Толик прошел высшую школу, научился отвечать, угадывая, что спрашивающий желает услышать, молчать, ничего не видеть, все мгновенно забывать, лгать, улыбаясь, лгать с непроницаемым выражением лица, без разрешения Степаныча не прикасаться к голым девкам, даже когда зовут и грозят наябедничать. Здесь он встретил немолодую, некогда красивую женщину. От нее пахло дорогими духами и коньяком, она годилась ему в матери, даже в бабушки и была женой лица очень важного. - Ты, мальчик, можешь пойти далеко, - сказала она, - только худощав больно займись своим телом. Толик приобрел гантели, штангу, в сарае организовал спортзал. Через год "учительница" вновь пригласила его к себе, оглядела довольно улыбаясь ощупала наливающиеся мышцы сказала. - Каждому свое. Будешь слушаться, сделаю человеком. Толик слушался, жил красиво. Степаныч перестал разговаривать с ним покровительственно в его голосе зазвучали нотки уважительные. Несмотря на холуйский и паразитический образ жизни Толик вырос парнем не злым, страстью к вещам и накопительству не страдал, охотно ссужал пятерки менее удачливым Сверстникам. Его нельзя было назвать галантным кавалером, но девушек он никогда не обижал, прощал пьяные истерики профессионалкам относился к ним с искренним сочувствием, зная, что жизнь их тяжела, унизительна. Толик начал задумываться над своей жизнью. Двадцать два года - немного, но уже и немало, надо как-то определяться. Газет он не читал, программу "Время" не смотрел, не знал, что надвигается гроза. Толик обратил внимание, что седой и золотозубый хозяин в "заповеднике" появляться стал реже, но не придал этому значения. Наступил май, Толик убирал дорожки парка, думая о том, что проводит здесь последний сезон, а потом... За воротами раздался низкий автомобильный гудок, Толик бросился открывать, "Чайка" подплыла к вилле из машины вышел Степаныч. - Все, парень. Праздники кончились, начинаются серые будни, - сказал он. - Случилось что? Степаныч тяжело вздохнул, оглядел Толика с ног до головы, словно впервые увидел, и, неизвестно почему, запел: - Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Помоги мне, Толик, кое-что забрать-упаковать да собирай свои манатки, я тебя подброшу. Ты здесь никогда не был, никого не видел, ничего не знаешь. Что не воровал Толик, одобряю, да иначе и выгнал бы давно. Деньжат хоть немного скопил? - Не знаю, - искренне ответил Толик, - рублей триста, наверное. Степаныч снова вздохнул пошел в дом. Толик вернулся к родителям. Вечером за ужином отец долго молчал поглядывая на сына. - Прикрыли твою кормушку. - Он закурил. - И правильно. Да, а как у нас теперь будет? - Да что случилось? - не выдержал Толик. Отец махнул на него рукой. - Москва конечно далеко. Но первая волна докатилась, боюсь дальше хуже будет. Так Толик Зинич узнал о том, что в жизни страны начались серьезные перемены. Толик тоже изменил свою жизнь, мама помогла. Он оформился физруком в санатории. У человека с такой фигурой спрашивать документ о специальном образовании просто неприлично, его и не спросили. В новой ипостаси Толик акклиматизировался быстро - заповедник не только его развратил, но и научил многому. Он хорошо усвоил, что командуют в жизни мужчины, а правят женщины. Но определенной категорией женщин Толик управлять умел. Через месяц работать в санатории ему уже больше нравилось, чем в заповеднике. Там конечно богаче жирнее, но за забором здесь же беднее, зато простор аудитория признание. Когда он появлялся на спортивной площадке или пляже многие дамы украдкой вздыхали и отворачивались от своих супругов. Мужчины завидев Толика, втягивали животы переставали временно дышать выпячивали грудь напрягали атрофированные дряблые мышцы. Он быстро усвоил не следует лезть к женщинам, которые взглядом не зовут, необходимо аккуратно держаться со спортсменами - их рельефными мышцами не обманешь станешь "надуваться" тут же вызовут на какие-нибудь соревнования, позора не оберешься. Толик честно работал в своем санатории, но чтобы ему особенно не досаждали он создал определенную систему. Когда происходил очередной заезд отдыхающих он садился в радиорубке у микрофона и начинал уговаривать вновь прибывших не увлекаться едой и врачами посвятить весь отпущенный срок физической культуре. На следующий день утром Толик собирал откликнувшихся энтузиастов демонстрировал свое тело выводил группу на пробежку и как он выражался легкую разминку. На третий день не только в спортзал или на площадку, но и к завтраку выходили немногие. Толик специального образования, как известно не имел, но занимаясь сам давно выяснил какие с виду легкие упражнения впоследствии вызывают у нетренированного человека сильную мышечную крепатуру. На данный заезд работа Толика заканчивалась, он лишь натягивал волейбольную сетку изредка подметал площадку и был свободен. Закон Толик чтил и по возможности старался его не преступать. Однажды он столкнулся с майором Антадзе, когда позволил себе демонстрировать физическое превосходство перед двумя парами измученных тяжелой сессией студентов. Бахвалясь перед напуганными девчонками Толик взял одного из кавалеров поднял над головой и тряс приговаривая, что вытряхнет из него все формулы. Зрители и возмущались и восхищались одновременно разделившись на два лагеря болельщиков. Отари подошел, раздвинул зрителей и сказал. - Поставь мальчика на место. Толик опустил будущего ученого на землю взглянул на низкорослую округлую фигуру Отари усмехнулся. - Иди отец кушай иначе похудеешь. Болельщики довольно хохотнули. - Ты сильный парень. Уважаю, - сказал Отари, подхватил Толика за плечи, раскрутил швырнул в кусты и уже милицейским голосом сказал: - Пойди сюда! Толик вылез из кустов оглушенный покачиваясь. - Ты Толик Зинич. - Отари ткнул его коротким пальцем в грудь, - запомни в следующий раз я тебя зашвырну в камеру. Ты понял. - И в голосе его звучал не вопрос а утверждение. - Громко скажи, чтобы люди слышали: я все понял, Отари Георгиевич больше не буду. Толик слово данное держал, никогда ни при каких обстоятельствах силу молодецкую больше не демонстрировал. С женщинами - дело другое так то было не хулиганство а услуги, можно сказать, работа. А за работу полагается платить. Попадались недогадливые либо стеснительные, у таких он деньги "занимал", зная, что такого рода деятельность Уголовным кодексом не предусмотрена. За два года Толик забыл особняк огороженный высоким забором узнал, что золотозубого седого хозяина выгнали из партии и в бывшем "заповеднике" теперь какая то школа по усовершенствованию. Ностальгия не мучила жил днем сегодняшним. Зимой дни были скучнее и беднее. Отдыхающие в основном люди пожилые и серьезные на Толика внимания почти не обращали. Женщины приезжали и в подходящем возрасте лет сорока с небольшим, и развлечься были не прочь одно плохо - деньги у зимнего контингента отсутствовали. Толик убедился, можно какие угодно порядки заводить, менять начальников, тасовать подчиненных, а человек с деньгами получит номер в гостинице или путевку в санатории и поздней весной и ранней осенью, а безденежный прибудет с декабря по март. В феврале, когда Толик изнывал от тоски и безденежья (откладывать на черный день он так и не научился все заработанное в сезон он спускал с дружками), в кафе к нему за столик подсел незнакомый пожилой мужчина. - Здравствуй Толик, - сказал он осторожно слизывая с ложки жидкую сметану, - как живешь? Толик взглянул на незнакомца безразлично даже не пытаясь его вспомнить. Какой прок от человека, прихлебывающего кислую разбавленную сметану в дрянном кафе? - Спасибо. Незнакомец согласно кивнул, будто получил подробный исчерпывающий ответ, сказал. - Пройдем в ресторан, пообедаем. Толик не шелохнулся, случай, когда у приглашающего в конце обеда не оказывается денег, не так уж редок. Со старого прилизанного хмыря которому, возможно, опохмелиться не на что взятки гладки, а с него, Толика Зинича официантка всегда получит. - Выиграли, отец, по лотерее? - Занял в кассе взаимопомощи. - Незнакомец достал из кармана несколько мятых сторублевок. - Меня зовут Иваном Ивановичем. Через час Толик ел настоящий шашлык по-карски обсасывая нежные ребрышки, запивал марочным коньяком. Он поглядывал на пожилого гостя с любопытством пытался его вспомнить, однако безуспешно, понял лишь, не курортник, а из прошлого "заповедника" Иван Иванович был невысок, сутул в массивных очках седые волосы почти прикрывали невысокий лоб. Ходил тяжело, опираясь на дорогую инкрустированную палку. "Как же я его с такой приметной внешностью не запомнил?" - удивлялся Толик, не подозревая, что ни внешность, ни имя в данной ситуации не играют никакой роли. Иван Иванович молчал пил боржоми, а когда Толик принялся за кофе сказал: - Знаешь Толик какова первейшая заповедь там? - Он махнул рукой, и Толик заметил на его запястье бледную татуировку. - Не у капиталистов, упаси меня боже, а в зоне, где тоже люди живут. Она проста: никого не бойся, ни у кого не проси и никому не верь. Одновременно с татуировкой Толик отметил и тягучую блатную манеру говорить. Он ответил: - Не ведаю, та жизнь ко мне никаким краем. - Степаныч. - Помнишь его, - тоже так полагал, так он уже год под следствием скоро суд. Если под - вышку не подведут у него "в особо крупных размерах" и иные дела срок определят предельный. Там родного, и захоронят возраст, здоровье - пятнадцать лет не вытянет. Ты Толик молодой крепкий тебе куда как легче. Толик хотя и не знал за собой ничего вдруг вспотел. - Жаль Степаныча, по мне он вполне приличный мужик. - Считалось приличный, но по старым правилам, а судить его станут по новым. - Жаль, - повторил Толик. - Только мне это ни к чему. - Думаешь? - Иван Иванович снял очки потер переносицу. - А девочка что три года тому назад из чердачного окна выбросилась? Уголовное дело в сейфе прокуратуры пылится так папку достанут пыль отряхнут. - Я при чем? С девчонкой один из гостей занимался. - Толик облегченно вздохнул выпил коньяку. - А привез девочку кто? Опять же Толик и на второй этаж ты ее пьяную отнес и дверь комнаты снаружи запер. Содельник ты Толик, годов так от пяти до десяти определят. - Слушай, папаша, чего ты хочешь? С меня взять нечего, нету у меня ничего! - Две руки, две ноги, мозги починим человек получится. А человек в нашем многотрудном деле всегда сгодится. Иван Иванович подозвал официантку заказал еще коньяку пока не принесли молчал давая Толику до конца осознать ситуацию. - Ну, со знакомством, Толик. - Он разлил по рюмкам, чокнулся и выпил. - Я тебе буду на время заместо Степаныча только строже. - У-тебя особняк "Чайка"? - У меня, Толик, голова, - ответил очень серьезно новый хозяин. - Дом машину золотишко отобрать можно, голову - нельзя. Жизнь отнять можно, но я ее буду защищать. Деловое спокойствие и равнодушие Ивана Ивановича добили Толика окончательно, будто говорит человек не о себе и не о жизни, а толкует о соседе который поутру на рыбалку собрался сейчас снасть готовит. - И что я? - обреченно спросил Толик. - Пока малое, - Иван Иванович протянул конверт. - В марте в "Приморской" пара влюбленных поселится, к ним еще один подгребет пригляди за ними, познакомься. Я тебе звонить буду. - Он встал и, тяжело опираясь на массивную палку, двинулся к выходу. "Телефон даже не спросил" - отрешенно подумал Толик. Открыл конверт вынул из него фотографии Майи, Артеменко, Кружнева и тысячу рублей. ОЖИДАНИЕ Около восьми вечера Гуров лежал в своем номере, мучился головной болью жалел себя и по привычке философствовал. В оправдание своей бездеятельности он вспомнил слышанную давным-давно фразу сыщик, который не умеет ждать, может спокойно переквалифицироваться в велосипедиста. Почему именно в велосипедиста он не помнил какие-то объяснения тогда приводились. "Я начал работать в розыске сразу после университета, в неполных двадцать три, сейчас мне тридцать семь, прошло почти пятнадцать лет. Много это или мало? Я был худ голубоглаз, восторженно-наивен, краснел в самые неподходящие моменты, любил задавать простенький вопрос: "А это хорошо или плохо?" Отец учил, мол, если отбросить словесную шелуху о многосложности нашей жизни то всегда остается ядрышко имеющее либо положительный заряд, либо отрицательный. И я принял рассуждения отца за чистую монету. Мой папа - большой мудрец, он конечно, предвидел, что с возрастом я от упрощенного подхода откажусь. А хорошо это или плохо? Сегодня у меня уже начали серебриться виски, появился опыт, научился терпеть и ждать, но зачастую понятия не имею, что в конкретной ситуации хорошо, а что плохо. Сколько я раскрыл и не раскрыл убийств? Не раскрыл два, - одно за меня раскрыли коллеги, другое как мы выражаемся "висит". Из задержанных мною убийц никого не расстреляли, а личной ненависти ни к одному из них не испытывал. Я ни разу не стрелял в человека, не вступал врукопашную, пару раз мне правда, перепадало, лечился. Романтическая у меня профессия: ложь, грязь, кровь, слезы, горе. "А ведь мне однажды хотели руку поцеловать", - вспомнил Гуров и почувствовал что краснеет. То ли головная боль прошла, то ли Гуров забыл о ней, но жалеть он себя перестал смотрел на струящийся по оконному стеклу дождь думал. Кто из моих новых знакомых наиболее подходит на роль убийцы? Майя? Бронзовая как она себя называет, до золотой не дотянула. Торгует собой? Судя по всему, девица сильная не то что своего, чужого