"И я любила вас; и что же? Что в сердце вашем я нашла?"
Кстати, в этих строках замечательных скрывается сюжет для фантастического романа, ибо в сердце... Однако вернемся к теме нашего сегодняшнего разговора. Да, чувствуется в этой вещи некая архаичность слога; так писать можно было прошлом веке, но никак не в девяностых годах нынешнего. Как будто не было в российской литературе Булгакова, Набокова, меня... "Сказки про белого бычка", наконец... Вы уже собрали конверты? Да, спасибо. Посчитайте, пожалуйста и сообщите нам результат. А потом пошлите родным и близким... А вообще-то, уважаемые коллеги, нам с вами еще расти и расти до такого тонкого умения излагать главную мысль. Ведь все же понятно: "У попа была собака. Он ее любил. Она съела кусок мяса. Он ее... " Ну и далее по тексту. Очень, очень сильно... --------------------------------------------------------------- Результаты голосования (по 13-бальной системе): 17 копеек на 19 голосовавших. И сторублевая купюра образца 1961 года. (с) ОБЕРХАМ. Обработка аудиозаписи. 1991 г. <Желательно следующий материал с новой страницы> * ГЕРОИ ГОРОДА ФЭНДОМА, * или ВЕСЕЛЫЕ БЕСЕДЫ БЕЗ СВЕЧЕЙ (документальная пьеса в двух актах) АКТ ПЕРВЫЙ Время и место действия: "Интерпресскон-94", пансионат "ЗАРЯ", номер Николаева, 5 мая, 23.45. НИКОЛАЕВ: На Волгакон много всяких понаехало. Со всеми не перезнакомишься. Слышал я краем уха, что с японцем хреново говорить -- совсем по-английски не тянет, даже "дриньк" без джапанского акцента произнести не может. Но меня это не касается. Сижу у "поросят". По кроватям народ впритык жмется, а стаканов только два. Жду очереди, читаю рукопись. Из-за плеча кто-то спрашивает: "Ну как, инт'ересно?" -- "Ничего," -- говорю и поворачиваю голову. Вижу, сидит фэн -- может, из Казахстана, может, из Узбекистана, к их акценту я еще в армии привык. А к Боре кто только не приезжает... Тут как раз стаканы подают. "За Бор'иса?" -- провозглашает южный. "С незнакомыми не пью! -- говорю и представляюсь: -- Николаев, Санкт-Петербург". -- "Норихиро Ооно, -- отвечает тот. -- Джапан". Я растерялся, только и выдавил: "Так все же жалуются, что ты отвратительно по-английски говоришь... " -- "Ну, плохо я говор'ю по-английски..." -- развел руками японец. БЕРЕЖНОЙ: Как?! Я ж с ним полчаса только по-английски и трепался... Не может быть! ЧЕРТКОВ: Может, Столяров с ним переписывается, этот Ооно -- профессиональный переводчик с русского... БЕРЕЖНОЙ: А вот мне Женька Лукин про Борю рассказывал -- как Боря со сменным мастером в обеденный перерыв на пару спирт пили. Спирт был очищенный -- то есть, сначала использованный, а потом очищенный. Хлопнули по стакану и вдруг чувствуют -- начинают слепнуть. Темнота кругом... Вот спичку если зажечь -- огонек еще видно туда-сюда, а кругом -- мрак. Расстроились, конечно. Еще бы -- горе, слепые теперь на всю жизнь. Ну да что ж теперь поделаешь... "А с бутылкой что?" -- спрашивает мастер. "Ну не пропадать же продукту, -- говорит Боря. -- Теперь уж все равно, давай допьем!" Ну и допили. ГОРНОВ: И что потом? БЕРЕЖНОЙ: Вот и Лукин его спросил, что потом. "А ничего, -- ответил Боря, -- развиднелось помаленьку..." ЧЕРТКОВ: На Аэлите устроили конкурс красавиц -- довольно вяло все прошло. Так Боря выполз на сцену, выбрал самую симпатную девицу, облобызал и заявил: "Такой достойной девушке надо дарить цветы. Но не сезон. Не нашел я нигде цветов. Вот тебе розочка!" Достает из обширных штанин пустую бутылку, разбивает о стойку микрофона и "розочку" подносит красавице. Это Боря Завгородний! НИКОЛАЕВ: Кстати, насчет пьянства. Сижу на Фанконе, с оргкомитетом пью. Им уезжать через полчаса. Тут кто-то заходит и покупает семнадцать бутылок вина. Интересуюсь ненароком -- кому? Коломийцу. Запоминаю -- на всякий случай. Оргкомитет уезжает. Сил полная грудь. Иду к Коломийцу. Там просторная комната с десятью койками -- пионерлагерь. Посредине стол, заставленный семнадцатью бутылками. За ним гордо возвышается Андрей Михайлович -- хозяин. И вокруг -- двадцать пар голодных глаз, следящих за его жестами, как за пассами иллюзиониста. Сажусь скромненько в уголке. Молчу. Коломиец спрашивает: "О чем думаешь, Андрюша?" -- "Да вот думаю, напишу в "Оберхаме", что, мол, сидел Николаев у Коломийца, а тот не налил Николаеву стакан. " -- "Как не налил?!" -- возмущается Андрей Михайлович и, щедро наполнив стакан, протягивает его мне, вызывая завистливый блеск в глазах Игоря Федорова и остальных. Выпиваю. "Ну, что напишешь в "Оберхаме"?" -- спрашивает Коломиец. "Так и напишу: Коломиец, мол, налил Николаеву ОДИН стакан". Не успеваю договорить -- передо мной второй полный стакан. Ну, что делать? Выпиваю. Только хотел еще что-то сказать -- передо мною третий стакан. Нет, думаю, так меня сейчас остальные гости растерзают, я ведь и все выпить могу. Тут кто-то кричит: "Хотим выпить со Штерном!" Я говорю: "Штерн лежит неподъемный в своем номере, не получится у вас". Из комнаты выходит Ефанов и через минуту возвращается со спящим Штерном на руках, сажает на кровать. Борису Гидальевичу вставляют в руку стакан и толкают под ребро. Он открывает глаза: "Выпить, да?" -- выпивает и опять глубоко задумывается. Ефанов уносит почетного гостя Фанкона в его номер. Выпили со Штерном. ЧЕРТКОВ: Свое состояние на конвентах Штерн сам определяет одним словом: "Спью!" НИКОЛАЕВ: Я не досказал. Утром просыпаюсь -- смутно вспоминаю все это. Иду умываться. Навстречу Коломиец. "Андрюша, ты помнишь, что обещал написать в "Оберхаме", что я налил тебе семь стаканов?" -- "В "Оберхаме", -- говорю, -- отражаются исключительно достоверные факты. А я помню только три стакана!" ГОРНОВ: Идем сегодня с Николаевым на станцию, навстречу упряжка с бубенцами, стилизация под старину. В фаэтоне, раскинувшись, барин -- горделиво так расселся, хозяин. Поравнялись с фаэтоном, глядь -- а это Коломиец. Захотелось даже шапку заломать да земной поклон отбить. Хорошо, шапок не было... БЕРЕЖНОЙ: А вот еще на Волгаконе случай был... Вываливается из отеля "Турист" Коля Чадович -- бухой в дрезину, и его тут же ловит наряд. Ну, говорит Чадович, хана вам, мужики, не знаете вы, кого замели, у меня соавтор -- полковник милиции, можете сразу погоны снимать... Ну, менты заробели -- мало ли, может, действительно промашка вышла? -- и потащили Колю в их с Брайдером номер. Ну там, натурально, Брайдер -- в ничуть не худшем состоянии души. "Юра, -- говорит ему Чадович. -- Ты гляди, Юра, чего творится, а!" Юра разлепляет глаза, видит Чадовича между двумя коллегами, привстает, ухмыляется и говорит: "Что, падла, попался, да?!" НИКОЛАЕВ: И еще про них же. На Аэлите спрашиваю у Чадовича: "Коля, тебя я уже хорошо знаю, а вот кто такой Брайдер? Ни разу не видел!" -- "Достали уже вопросами! -- говорит Коля. -- Брайдер -- это двадцатилитровый жбан, с которым я хожу за пивом, а потом на пару с этим жбаном пишу романы". Я еще молодой был, подумал: мало ли, у писателей свои причуды. А на Волгаконе мне представляют солидного мужчину в галстуке и говорят: Юрий Брайдер. "Как же так, -- удивляюсь я, -- а Чадович мне сказал, что Брайдер -- это жбан с пивом... " В углу тихо пискнул Чадович и споро выскользнул за дверь. "Сейчас разберемся, кто тут у нас жбан..." -- сказал Брайдер и уверенно-медлительной походкой профессионального следователя направился вслед за ним. ГОРНОВ: Ага, я Чадовичу этот случай на Фанконе напомнил, так он весь конвент бегал за мной и просил не печатать про это в "Страж-Птице". БЕРЕЖНОЙ: Сон Брайдера рождает Чадович. ЧЕРТКОВ: Хы! Я слышал еще круче. На Волгаконе, после парохода, Сашу Больныха, совсем больного, сносили по сходням ногами вперед. А лифты в гостинице узкие, как гробы, и ходят редко. Больныха с трудом занесли и поставили, и всей толпой набились -- не переться же пешком. Отерли пот со лба, смотрят: Больных стоит на голове. Попытались перевернуть -- тесно, не получается. Так и ехал до девятого этажа... ГОРНОВ: Кстати, о девятом этаже. Про кресло не слышали? На том же Волгаконе. Номер Сидора, народу, как обычно, трехлитровая банка икры -- ну и под банку, само собой соответствующее. Сидор ругается с Ларионовым. Синицын и Байкалов сидят в креслах на балконе. Синицын вставляет фэйс в комнату и говорит: "Хорош ругаться, думать мешаете". Сидор с Ларионовым делают паузу и продолжают в том же темпе. Синицын вновь встревает: "Не прекратите орать -- выкину кресло с балкона. В знак протеста!". Сидорович и Ларионов оценивают угрозу, но остановиться не могут. Ларионову что, номер-то Сидоровича! Может, Синицын и был идеально трезв, но угрозу он выполнил. Огромное желтое мягкое кресло полетело с девятого этажа. Сидорович и Ларионов прекратили ругаться. Синицын собрался почивать на лаврах, но Сидор его отрезвил громогласным приказом: "Иди и смотри! И неси!" Синицын с Байкаловым пошли. Три часа ночи. Вход в гостиницу закрыт. Пришлось будить вахтершу. Бабка удивилась: "Вам зачем, мальчики?" Круглосуточных ларьков тогда еще не было... "Да кресло вот с балкона упало случайно... " НИКОЛАЕВ: Помню такое... Утром захожу к Сидору. Он спит. В углу сидит непьющий Семецкий и сосредоточенно выскребает из трехлитровой банки черную икру чайной ложкой. Сидор открывает глаза, видит такое дело... "Юра, это же не каша!" -- "Конечно, -- скромно отвечает Юра, -- это гораздо вкуснее..." ЧЕРТКОВ: Так был же такой анекдот про попа и купчиху! НИКОЛАЕВ: Это его уже переиначили люди не из фэндома, чтобы реалистичней было. БЕРЕЖНОЙ: Кстати, о реализме. Сидит как-то Слава Логинов, пишет сельскохозяйственную фантастику. И вот есть у него в рассказе тракторист, который по пьяной лавочке трактора топит в реке. Сидит Логинов и думает: сколько же разрешить ему тракторов утопить -- два или три? Два вроде маловато, три -- не поверит никто... Женя Лукин смотрит на его мучения и спрашивает: "Слава, а сколько этот мужик на самом деле тракторов утопил?" Логинов тяжело вздыхает и говорит: "Одиннадцать... " ЧЕРТКОВ: Николаев, я налью себе еще... чаю? ГОРНОВ: Не чай он там пьет... ЧЕРТКОВ: Ну, кофе. Ну, с коньяком. Ну, забыл я кофе налить, ну и что?.. Хватит вам о спальнике, не смешно уже... БЕРЕЖНОЙ: Не спаивайте Черткова, ибо человек слаб, а Чертков -- тем более... ГОРНОВ: Кстати, о спальнике. Ялта, семинар ВТО. Глубокая ночь. Пьяный в сосиску Вершинин бредет по коридору гостиницы. Навстречу ему вываливается из-за поворота бухой в дрободан Вахтангишвили с биллиардным кием в руке, видит Вершинина и вопит: "Лева!" Лева тормозит. "Лева! -- орет Вахтангишвили. -- Лева, я грузин!!!" Лева понимающе кивает. "Лева! -- орет Ираклий, -- Лева, мне нужен боевой конь!!!". Лева послушно становится на четвереньки. Вахтангишвили садится на него верхом и они со страшным грохотом начинают носиться по коридору, Вахтангишвили размахивает кием, а Вершинин громко ржет. Тут в торце коридора с треском распахивается дверь и в коридор выскакивает до невозможности возмущенный и в жопу трезвый автор "Лунной радуги" и лауреат "Аэлиты" Сергей Павлов. "Что здесь происхо..." -- начинает он, видит в просвете коридора силуэт всадника с копьем и столбенеет. Лева делает боевой разворот на мэтра ВТО, бьет копытом, фыркает. Ираклий взмахивает кием, кричит "Асс-са!" и дает Леве шенкелей. Лева с места в карьер устремляется в атаку. Стук копыт, пыль, боевые кличи. Павлов застывает в дверях, не в силах отвести взгляд от приближающегося к нему чудовища. В самый последний момент, когда разъяренный грузин уже готов был пригвоздить его кием к стене, Павлов приходит в себя и захлопывает дверь. Этот случай на него так повлиял, что больше он никогда не реагировал на доносящиеся из коридора по ночам вопли, бросил пить и пишет роман "Алканавты". БЕРЕЖНОЙ: Ну, раз уж заговорили об этом деле... Малеевка. Только что приехавший Коля Чадович заходит в поисках компании в какую-то комнату. В комнате сидят писатели, которые Чадовича в жизни не видели -- и, наверное, не читали. Смотрят вопросительно -- мол, кто такой? Коля осматривает комнату в поисках знакомого лица и видит прикорнувшего в уголке Борю Штерна. "Боря! -- радостно говорит Коля, -- Боря, здравствуй!" Боря открывает один глаз, смотрит на Чадовича и неожиданно спрашивает: "А ты кто такой?" -- "Как?! -- изумляется Чадович. -- Это же я, Коля Чадович!" Штерн открывает второй глаз и требовательно произносит: "Паспорт!" Чадович ошарашенно протягивает Штерну свой паспорт. Штерн садится на кровати, берет паспорт обеими руками, открывает его, читает: "Пас-порт... " -- и снова отрубается. ГОРНОВ: Кстати, о Боре. В Ялте сидят в номере Лукин и Логинов, читают рукописи. Тишина, благолепие. Рабочая обстановка. Вдруг дверь с треском распахивается и в комнату врывается Завгар с пожарным рукавом наперевес. Лукин и Логинов с ужасом смотрят на направленный на них медный наконечник. Завгородний, выдержав качаловскую паузу, подает реплику: "А как у вас здесь... с пожарной безопасностью?" ЧЕРТКОВ: Это вроде того, как Цицаркин в сердцах закричал на Семецкого, когда тот ему батарею на ногу сбросил: "Ты, урод!". А Юра посмотрел на него печальными, пронзительно голубыми глазами и возмутился: "Да ты что, я Толкина вообще не читал!" НИКОЛАЕВ: Как то раз, давно, еще когда Флейшман с Миловидовым в паре библиографии составляли, а картотека хранилась у Миловидова, Боря мне рассказал, что его девушка, дабы позлить Флейшмана, пошутила: "Вот сожгу Борину картотеку!.." Юра ответил ей предельно серьезно: "Не советую. У нас длинные руки!". Мы с Борисом Александровичем сидели, пили чай, Боря пожаловался, что Флейшман ему нужен, но никак не встретиться, Юра же такой занятой... "С-час," -- заявляю я и набираю номер Флейшмана. "Юра, -- говорю, -- я у Миловидова, у него тут по пьянке шкап с карточками сгорел..." И передаю трубку Боре. Тот мгновенно расплакался в аппарат: "Юра... такое дело... сгорела... две карточки всего уцелело: Медведева и Щербакова..." Не успели мы просмеяться над удачной шуткой, как звонок в дверь: Юра на пороге с побледневшим лицом. Мне было пора домой, я вышел через окно, благо первый этаж. А Миловидову как раз хотелось с Флейшманом поговорить... ЧЕРТКОВ: По пьяни еще и не такое бывает. На Волгаконе повезли избранных (не помню, как попал туда) вместе с американцами в казачий курень. А потом в ресторан, где уже столики были накрыты. Вот, значит, это самое... В ресторане мне похорошело. Я еще чуть-чуть пообщался по столикам, вышел в сортир и вдруг сообразил, что я американец. Со швейцаром начал по-американски разговаривать... И только когда ехали обратно, вдруг начал сомневаться. Потому что американцы после ресторана были какие-то квелые, а я еще вполне боевой. Слава богу, бутылку "Старки" купил, так эти гады никак из горла пить не хотели. Один только Хоган, да Маккафри еще, свои ребята оказались, а остальные -- так, салаги... ГОРНОВ: А я то голову ломаю -- что же такое внутренняя эмиграция?. ЧЕРТКОВ: Николаев, можно еще чаю? В номере появляется новое действующее лицо, входит ИЗМАЙЛОВ. Все поворачиваются в его сторону. ИЗМАЙЛОВ: Гуси летят... Конец первого акта. (Продолжение следует)