Алла Соколова
ЛИБЕРТЭ... ЭГАЛИТЭ...
Комедия в двух действиях
"... Мне покоя не дает мой черный человек"
Действующие лица
Поэт
Анетта-Лизетта - служанка и муза
Двойник
Действие первое
Комната в небольшом деревенском доме. В центре круглый стол и большое кресло с прямоугольной спинкой, слева кровать, из-под которой виден ночной горшок, справа кресло-качалка. Под столом скамеечка для ног, на столе груда бумаг, в подсвечнике догорает свеча. В кресле спит старик. Дико вскрикнув во сне, он просыпается от своего крика, недоуменно оглядывается по сторонам, явно не понимая, где он. В комнату заглядывает сонная Анетта.
АНЕТТА. Месье...
ПОЭТ. Да... Да...
АНЕТТА. Вы спите?
ПОЭТ. Нет.
АНЕТТА. Я так и знала.
ПОЭТ (раздраженно). Зачем же спрашивать? Нелепость!.. Лишь бы затеять разговор?
АНЕТТА. Мне нужен с вами разговор, как рыбе зонтик. Я покоя хочу, а вы меня будите криками.
ПОЭТ. Какими криками?
АНЕТТА. Дикими. Вы снова кричали и хохотали, а, между прочим, обещали сегодня ночью непременно спать. Как не наскучит лгать, и каждый день одно и то же?
ПОЭТ. Отлично. Продолжай.
АНЕТТА. Что продолжать?
ПОЭТ. Сочинять.
АНЕТТА. Сочинять - ваше дело, а моей природе оно противно.
ПОЭТ. Однако, иногда у тебя выходит совсем неплохо.
АНЕТТА. Вашими молитвами. (Исчезает, потом снова появляется с бутылкой в руках и ложкой.) Уж не знаю, кому вы молитесь, право не знаю... У меня на этот счет бывают страшные подозрения, потому что вы любого... право, любого можете сбить с пути. Но я не любая.
ПОЭТ (брезгливо). Я знаю. Не говори о том, что мне известно.
АНЕТТА. Вы склонны неугодное вам забывать. На мне где сядешь, там и слезешь. Если хотите сочинять, сочиняйте сами, без меня. Но я чувствую, что дело нынче не идет и лучше бы вам прилечь в кровать, - авось к утру заснете, потому что, если к вашим болячкам прибавить еще и бессонницу, то уж лучше сразу ложиться в гроб, потому что это уже не жизнь.
Пытается дать ему лекарство.
ПОЭТ. Что ты мне суешь?
АНЕТТА. Лекарство.
ПОЭТ. Какое?
АНЕТТА. Успокоительное.
ПОЭТ. Где ты взяла?
АНЕТТА. Купила у аптекаря. Не бойтесь, не отрава. Я проверяла его на себе. Отлично действует. Вы сами видите, как я собой владею. Пейте.
Он пьет, она собирается уходить.
ПОЭТ. Постой.
АНЕТТА. Стою.
ПОЭТ. Что-то я хотел узнать... Не помню.
АНЕТТА. Вспоминайте.
ПОЭТ. Время?!
АНЕТТА. Какое может быть время, сударь? Глубокая ночь.
Пауза.
Что вы еще хотите, сразу говорите - я долго стоять не могу.
ПОЭТ. Замени свечу.
Она уходит.
ПОЭТ (зевая). И в самом деле, ночь, как река. У берега она мелка, а дальше глубже... Ныряешь и она несет тебя. А утром выходишь в незнакомом месте. Где был вчера?
Входит Анетта с новой свечой.
АНЕТТА. Вчера вы снова сиднем просидели. Вас в этом месяце не сдвинешь с места, а геморрой требует движенья, между прочим. Подумайте об этом хорошенько.
ПОЭТ. О геморрое?
АНЕТТА. Именно о нем. Иначе вам скоро не на чем будет сидеть.
ПОЭТ. Заткни фонтан.
Пауза.
АНЕТТА. Что вы сказали?
ПОЭТ. Придержи язык.
АНЕТТА. Вот так-то лучше. Выбирайте выражения. Вы говорите с дамой, а не с мужиком.
ПОЭТ. А ты оставь свои советы при себе. Я еще ни разу не думал по чужой подсказке и впредь буду думать, о чем захочу.
АНЕТТА. Воля ваша. Думайте. Я знаю, у мужчин в отношении мыслей нет никакого чувства долга.
Пауза.
ПОЭТ. Послушай...
АНЕТТА. Слушаю.
ПОЭТ. Тащи вина без лишних разговоров.
АНЕТТА. А попросить по-человечески нельзя?
ПОЭТ. Прошу по-человечески: ВИНА!!! Скорей вина!!!
АНЕТТА. Совсем вы одичали с вашей бочкой.
Уходит.
ПОЭТ (потирая руки и заметно оживляясь).
Диоген═- мудрец,
Я в плаще твоем,
Как хочу - качу я бочку, из конца в конец...
Вот какой я молодец!
Берет исписанный листок, читает, морщась, рвет с наслаждением.
Диоген - мудрец,
Я в плаще твоем,
Как хочу я, хохочу я с вольной песней и вином...
Ты был суров,
Ты воду пил недаром,
Я веселей, - не воду пью, вино,
В полмесяца я в бочке с "самым старым"
Для мудрости своей очистил дно.
Диоген-мудрец,
Я в плаще твоем,
Как хочу - качу я бочку, из конца в конец...
Вот такой я молодец!
Диоген - мудрец.
Я в плаще твоем,
Как хочу я, хохочу я, с вольной песней и вином...
Мы втроем! Мы втроем...
Входит Анетта.
АНЕТТА. Вина не будет!
ПОЭТ. Почему?
АНЕТТА. Потому что вам самому не уняться. Хоть бы день потерпели, не говорю уж два. А, если бы вы не попили неделю, ваш желудок ожил бы и стал работать. Вы хотите сделать из него гнилую тыкву и почти уже у цели. Вспомните, когда вы самолично облегчались? Это счастье кануло в лету. Вас мне не жаль ни чуточки, душа болит за него, не шутя. Желудок безответен, как невинное дитя. Кто защитит его от вас? Конечно, я.
Пауза.
ПОЭТ. И в этом месте, по твоим расчетам, должен быть шквал аплодисментов? Но, как видишь, публика молчит. Ни одного хлопка, два, три смешка - убогая награда за такое напряженье. Запомни, милая, святое правило движенья: если не уверен, не обгоняй.
АНЕТТА. А кого я обогнала?
ПОЭТ. В том-то и дело, что никого. Хотела, да не вышло.
АНЕТТА. Месье...
ПОЭТ. Да... Да...
АНЕТТА. Вы спите?
ПОЭТ. Нет.
АНЕТТА. Тогда послушайте, что мне сказала соседка...
ПОЭТ. Ни слова о соседях. Все наши соседи═- круглые идиоты, я знать их не хочу.
АНЕТТА. Какая публика? Какое напряженье? Вы, сударь, бредите. А о движенье я вообще молчу. Извольте слушать то, что я считаю нужным.
ПОЭТ. Прочь! Вон отсюда, глупая девка! Подделка! Иначе я в клочья все разорву!
АНЕТТА. Я подделка?
ПОЭТ. Да! Ты не служанка, а черт знает что! На кой леший я тебя держу - не понимаю.
АНЕТТА. Я, сударь, давно от вас уйти мечтаю. Но вы мне сами не даете.
ПОЭТ. Не даю?
АНЕТТА. Да, вы уцепились за меня, извиняюсь, как вошь за кожух, и сосете меня, как муху паук. Сосете, сосете, пока не высосете всю до дна, и я тогда повисну в вашей паутине... без всякой помощи... одна... (Плачет.)
ПОЭТ. Не ной.
АНЕТТА. Это не в моих обычаях - ныть. А если что и выходит из меня НЕ МОЕ, так это не моя вина. Слишком уж долго я с вами прожила.
Пауза. Анетта выходит. На просцениуме стоит бочонок с вином, откуда она будет набирать его на протяжении всей пьесы в кувшин.
ПОЭТ.
Женщина опасна тем, что не имеет конца.
И если в ней, как в песне, не найти припева,
Она сведет с ума любого молодца.
АНЕТТА (набирая вино).
В прошлый Вторник убежал сумасшедший из
больницы.
Он приказами смущал уже не раз покой столицы,
А тут к судье вдруг в камеру проник,
Надел его симару и парик и важно начал:
"Дамы и девицы! Я должен вас предостеречь..."
Ну, и пошел молоть он небылицы...
Давайте ж слушать... Вот так речь!
ПОЭТ.
Вдохновением сильна, насмешит вас речь прямая.
Я законник, но она - не закон сатира злая:
"Судить - рядить я улучил момент,
И на смех всем - теперь я президент,
Готов я всех под суд упечь!.."
Ну и пошел молоть, не умолкая...
Давайте ж слушать... Вот так речь!
Входит Анетта, наливает Поэту вино.
АНЕТТА. Вы, месье, как наш кобель, когда его спустишь с цепи, хотите сразу все обоссать, не ведая своих пределов. А человеку от Бога положен предел. Он что-то может, а чего-то не может. Что-то одно ему дано, но при этом другое отнимается. Таков закон вещей. Ну, а у вас что получается?
ПОЭТ (пьет). А что мне не дано?
АНЕТТА. Вам не дана такая пропасть, что я даже не в состоянье перечесть. Хоть вы и выдающаяся личность, как утверждает кое-кто, но в отношении всего другого, кроме стихов, - вы круглый сирота, можно сказать: лишенец. А если за стихи вам не платят почти что ни гроша, тогда вы перед миром всем ПРОПАЩАЯ ДУША и ИЖДИВЕНЕЦ.
ПОЭТ. А мне плевать на мир!
АНЕТТА. Вот именно поэтому, месье, Бог и наказывает вас - лишает разума. Мир открыт для вас, как верная жена, а вы за это на него плюете. А если он к вам повернется, извиняюсь, задом? Что вы запоете?
ПОЭТ. Можешь налить себе.
АНЕТТА. Если захочу, налью. (Наливает.)
ПОЭТ. Продолжай.
АНЕТТА. Продолжу, когда захочу. Пейте и молчите. Терпение имейте.
Пьют молча.
АНЕТТА. Вы ощипали этот МИР, как утку. Уж я не знаю, на каком месте осталась у него парочка-другая перьев. Что ж, продолжайте, но не презирайте его за то, что он ощипан вами. Не презирайте, иначе он вам ответит позором, и вы умрете под забором.
ПОЭТ. В твоей болтовне, как в навозной куче, можно отыскать жемчужное зерно. Но я не петух...
АНЕТТА. Вот это уж, сударь, точно. Что не дано, то не дано.
ПОЭТ. И никогда я не хотел быть петухом. Ни разу, ни минуты...
АНЕТТА (насмешливо). Ну да, конечно... Не хотели... Как говорил ОН: "Зелен виноград"...
ПОЭТ. Кто ОН?
АНЕТТА. Черт его знает... Я имени не помню. Столько я слыхала всего за это время, что перепутала уже, кто что сказал.
ПОЭТ. За какое время?
АНЕТТА. Эй, сударь! Не морочьте голову! И не высасывайте из меня мозги!
ПОЭТ. Я сосу из тебя мозги? Каким же образом?
АНЕТТА. Своими лишними вопросами и переспросами. Мозги, я чувствую, так и текут из моей головы прямо в вашу. Прием известный: заставить человека рассказывать о том, что вам совсем неинтересно.
ПОЭТ. Я тебя заставляю?
АНЕТТА. А то нет? Давайте-ка я расскажу, к чему вы меня принуждали и чего я лишилась за тот период, пока состою при вас, считай, совсем без зарплаты.
Пауза.
ПОЭТ (крайне удивленно). Ты хочешь сказать, что ничего не получаешь от меня за свою службу?
АНЕТТА. Да, именно это, сударь, я и хочу сказать. Не знаю, право, за какие грехи судьба меня так наказала...
ПОЭТ. А ты у нее спроси.
АНЕТТА. К ней не больно пристанешь с вопросом. Она не я. Так вот, упекла меня судьба быть вашей рабой бесплатно. За это время я многого лишилась. Но больше всего мне жаль мои мозги. Уж что пропало, то навсегда пропало. А помнится, обо мне говорили соседи, когда я была еще от вершка два горшка... "Эта девчонка с головой". Вот, сударь, что вы сделали со мной...
Поэт хохочет.
Ну, и что смешного?
ПОЭТ. А со мной? Что сделала судьба со мной?
АНЕТТА. С вами она тоже круто обошлась, не спорю. Вместо свежих, да жирных курочек, с которыми вы мечтали коротать свои ночки, вы проводите их со мной - безголовой, высохшей квочкой. Скажете, нет?
ПОЭТ. Конечно, нет. Ты совсем не высохла, Анетта. Ты даже пополнела за время это. Ты пришла ко мне совсем доской.
АНЕТТА. Я высохла внутри. Вы выпили меня до дна.
ПОЭТ. Не скули, Лизетта. Лучше выпей еще вина.
АНЕТТА (пьет). Я Анетта.
ПОЭТ. Пора привыкнуть: ночью ты ЛИЗЕТТА. (Пауза.) А что, собака сдохла?
АНЕТТА. Почему это сдохла, типун вам на язык?
ПОЭТ. Давно ее не слышу. А раньше лезла в любой разговор. Только подумаешь слово сказать, она уже лает. И выла и скулила, только мы сядем с тобой...
АНЕТТА. Да потому что она вина уже не выносила. Вы ее споили, сударь мой. Где это видано, - заставлять пить СОБАКУ!
ПОЭТ. Никто ее не заставлял... (Задумчиво.) Она сама пила... Я никогда и никого и ни к чему не принуждал...
АНЕТТА. Ну, да... А кто сейчас кричал: ВИНА!!! ВИНА!!! ВИНА!!?
ПОЭТ (лирически). Я требовал вина себе, а другим всегда предлагал... Кому же ты отдала собаку?
АНЕТТА. За кого вы меня принимаете? Как можно отдать любимую собаку, - и почти что члена дома?..
ПОЭТ. Члена семьи.
АНЕТТА. Семьи у нас общей нет. Вы бобыль, сударь, а я девица. У нас с вами общего была только собака. Я помню, как нам его подбросили щенком на рождество, как только мы приехали сюда. Знали, видно, что мы не бросим, нашли дураков. Как он замерз и тихо так скулил, как брошенное дитя! А он дитя и был... Какая разница! Щенок или цыпленок? Младенец есть младенец. Тут еще невинность, тут говорит сама природа.
ПОЭТ. А когда невинности нет, природа что, молчит?
АНЕТТА. Это уже испорченная природа.
ПОЭТ. Дура ты, АНЕТТА. А кто же рождает вас, невинных?
АНЕТТА. Рожают виноватые. Таков закон вещей. Невинность идет за виной, а тащит вину с собой... Но я не такая, сударь. Уж не знаю, в кого я уродилась... У нас в доме каждый год топили щенков и котят. А я ни убить, ни отдать собаку не могу. Хоть режьте меня саму.
ПОЭТ. Выпьем за то, что мы не можем убивать.
АНЕТТА. Про вас, месье, я не сказала ничего.
Пьют.
ПОЭТ (шепотом). Ты считаешь, что я могу?
АНЕТТА (шепотом). Про убийство, не приведи Господи, я молчу, но что касается всего остального...
ПОЭТ. Говори.
АНЕТТА. Скажу! Если уж на то пошло, то даже и молчать грешно. Соседка слева, знаете, что мне сказала?
ПОЭТ. Анетта, все, что угодно, но только не сплетни.
АНЕТТА. Я сплетни сама не терплю. Я тайну вам скажу, которую никто еще не знает. Хотите слушать?
ПОЭТ. Ну, хочу.
Пьют.
АНЕТТА. Итак, соседи слева. Те, что за изгородью беспросветной из винограда, а за ним терновник. Вы слышали там крики иногда?
ПОЭТ. Ни разу!
АНЕТТА. Я повторяю вам, - вы не хотите слышать. И, если бы не я, вы так бы и заглохли в бочке, как этот...
ПОЭТ. Диоген?
АНЕТТА. Не знаю. Имена я не запоминаю. Я помню только голоса. Так вот сосед, который муж соседки, если, конечно, можно так его назвать, потому что вот уж лет десять, как он с беднягой отказался спать после рожденья сына, но дом уж куплен, виноградник плодоносит... Куда переезжать? И вот живут втроем под прозвищем СЕМЬИ. Лет пять назад кретин взбесился и начал сына сечь. Сечет, а сын орет. Жена молчала. Вы замечаете, месье? Сначала она МОЛЧАЛА. Потом терпенье потеряла и отослала сына к сестре в ПАРИЖ. Вы замечаете, месье? И тут, вы думаете, у кретина прыть пропала? НЕТ!! И чего он выдумал! Нарисовал, мерзавец, на стене фигуры детские рядами и начал сечь ночами. Сечет, бормочет и кричит, пока не падает от изнуренья. Вот ВАМ, месье: воображенье и публика, и правила движенья. Вот до чего дурной театр доводит. Вот до чего мужчина может доскакать. А казалось бы, чего уж проще: открыть глаза, смотреть и жить. Так нет же: МИР не по вас, его немедля нужно весь перекроить. А женщинам несчастным что при этом делать? А деточкам охота в вашем мире жить?
ПОЭТ. Ну что мне тебе на это сказать? Я виноват перед тобой, АНЕТТА...
АНЕТТА. Ай, для чего мужчине каяться? Чтобы грешить и не маяться. Сто раз мы слышали уж это: я виноват перед тобой.
ПОЭТ (сатанея). Ты не дослушала меня. Ты возишься со мной, как с каплуном, который нужно начинить к обеду. То так перевернешь, то этак, то ущипнешь, а то подержишь над огнем, еще минута, - и нож в меня воткнешь. А я кручусь в твоих руках, брыкаюсь... Я виноват перед тобой, Анетта: мне почему-то неохота быть каплуном.
Она пытается поднять его с кресла.
АНЕТТА. Я плед хочу стряхнуть... Привстаньте. (Достает плед.) А вы пока попрыгайте, поприседайте. Подумайте про геморрой. (Уходит.)
Поэт начинает приседать, сначала неохотно, потом входит в раж.
ПОЭТ.
Вы откуда, господа?
Из подземного мы царства,
К вам идем мы, как гонцы,
С сетью тайны и коварства,
Полуволков, полулисиц,
Нас прежде гнали из столиц,
Теперь окончены мытарства, -
И мы идем мучить людей -
И будем сечь,
И снова будем сечь детей,
Нить интриг пуская в ход,
Мы ведем свою атаку,
Нанимая всякий сброд,
Чтоб самим не лазать в драку.
Души многих между вас
В наших видах уж развиты,
Будут скоро ради нас
Школы светские закрыты.
Мы будем сечь! Мы будем сечь!
Мы снова будем сечь детей!..
Входит Анетта.
АНЕТТА. Вот молодец. И публика довольна: есть на что приятно посмотреть. А собачка и вправду спит, как убитая. Я ей сегодня опять дала лекарство.
ПОЭТ (садится в кресло). Какое?
АНЕТТА. А то, что вам прописано. Сначала я на кобеле проверила, потом сама приняла и тогда только вам дала. Я всегда в лекарствах очень осторожна. Мне в детстве говорила мать: лучше ничего не принимать. Организм, если правильно его направлять, сам будет жить, а если им не дорожить, там не помогут никакие лекарства.
ПОЭТ (пьет). Принеси что-нибудь закусить.
АНЕТТА. Легко сказать...
ПОЭТ. И сделать совсем не трудно. Я не особенное что-то прошу, а что-нибудь. И собаку неси.
АНЕТТА. Вы что, оглохли! Спит собака.
ПОЭТ. Спящую неси. Я по ней соскучился. Пусть здесь где-то рядом поспит. Мне твое общество порядком надоело, пора его разбавить кем-нибудь.
АНЕТТА. Вы лучше бы вино разбавили...
ПОЭТ. Иди!
АНЕТТА. Уже в пути. (Уходит.)
ПОЭТ. Черт тебя подери. Нет, длительное женское соседство невозможно...
Поэт засыпает. Из-за спинки кресла появляется Двойник. Он значительно моложе, а в остальном очень похож на Поэта.
ДВОЙНИК. Если нет любви.
ПОЭТ (вздрогнув, открывает глаза, изумленно разглядывает Двойника, тот тоже с интересом смотрит на него). Ты кто?
ДВОЙНИК. Жилец.
ПОЭТ. Какой жилец? Сосед?
ДВОЙНИК. Можно сказать и так... Сосед. Ближайший.
ПОЭТ. С какой стороны?
ДВОЙНИК. А как когда. Иногда с правой, иногда с левой.
ПОЭТ. Как ты попал сюда?
ДВОЙНИК. Через дверь.
Двойник оглядывает комнату, очевидно, что он здесь впервые. Выглядывает в дверь, выходит даже на просцениум. Возможность свободно двигаться слегка пьянит его, он пошатывается, делает неожиданные резкие повороты, иногда кружится на месте, иногда подпрыгивает... Вернувшись в комнату, он заглядывает под кровать, под стол, выглядывает в окно.
ПОЭТ. Не ври. Входная дверь должна быть закрыта. Анетта! Анетта!
ДВОЙНИК. Не надо. Не зови. Анетта крепко спит и видит сон, такой же, как и ты.
ПОЭТ. Я вижу сон?
ДВОЙНИК. Конечно, спишь и видишь во сне меня. Я очень благодарен тебе за это.
ПОЭТ. Постой... А что ты бегаешь? Чего ты хочешь?
ДВОЙНИК. Хочу успеть все рассмотреть. Я страшно засиделся. Уж не один десяток лет, как ты не открывал у сердца дверцу. И я совсем уж было потерял надежду когда-то выйти из тебя. Это что? (Открывает окно, выглядывает наружу.)
ПОЭТ (растерянно). Окно... Как будто...
ДВОЙНИК. Что за окном?
ПОЭТ. Наш огород.
ДВОЙНИК. У тебя есть огород? А я не знал. Ты никогда о нем не вспоминал.
ПОЭТ (постепенно смелея). За кого ты меня принимаешь? Кто держит в сердце огород? Возможно, такой дурак, как ты?..
Присев на скамеечку для ног, Двойник стаскивает несколько листков со стола.
ДВОЙНИК. Зачем ты меня оскорбляешь? Не спеши. Ты обо мне так мало знаешь. (Читает рукопись.) А я так много о тебе.
Пауза.
ПОЭТ. А зачем ты роешься на моем столе? Оставь бумаги.
ДВОЙНИК. Милый мой, я роюсь потому, что ты сам этого желаешь. (Деловито.) Давай-ка все это аккуратно соберем, положим в кучу и СОЖЖЕМ. Не возражаешь?
Пауза.
ПОЭТ (задумчиво). Ну, положим, не все... Там была дельная одна страничка.
ДВОЙНИК. Какая?
ПОЭТ. Не знаю. Поищи. И остальное можно и нужно доработать.
ДВОЙНИК (читает). "Несмотря на непостижимую популярность моего имени, несмотря на одобрение стольких выдающихся людей и похвалы..." Как славно!
ПОЭТ. Нет, не эта. Рви.
ДВОЙНИК. Подожди. Мне интересно.
ПОЭТ. А я сказал: в огонь!
Поэт пытается забрать у Двойника листок.
ДВОЙНИК. Уж коли ты меня выпустил, я буду делать и то, чего желаю сам, а не только то, чего хочешь ты. Согласись, что это справедливо. Потерпи. По-моему все здесь довольно складно и красиво. (Поэт, устало махнув рукой, наливает себе вина. Двойник читает.) "Несмотря на мою непостижимую популярность..."
ПОЭТ. Дальше!
ДВОЙНИК. "И похвалы, расточаемые мне даже в театре, я не скрываю от себя некоторых неудобств, оттого, что я не академик". Не понимаю. То есть, понимаю, но не совсем. Ты пишешь в прозе? И в театре такое нынче читают? Интересно, чья же это роль? (Читает.) "Я теряю теперь то особенное уважение, которым так или иначе пользуются члены академии"... Ах, вот уже дошел до дела... "Мое тело будет лишено тех торжественных почестей, которые она определила своим умершим членам, почестями, над которыми притворно смеется тот, кто им завидует, и на которые публика смотрит довольно равнодушно". Извини, я ни черта не понимаю. Объясни. Ты хочешь почестей или не хочешь?
ПОЭТ. Дай сюда!
ДВОЙНИК. Постой, это моя работа.
ПОЭТ. Идиот!
ДВОЙНИК. Я слышу от идиота.
Поэт пытается снова забрать у него листок, они дерутся.
ГОЛОС АНЕТТЫ. Месье! Месье! Вы спите?
Двойник исчезает за спинкой кресла. Поэт падает на сиденье.
ПОЭТ. Нет.
Входит Анетта.
АНЕТТА. Я так и знала. А я вдруг в сон упала, как больная, и такое мне почудилось во сне...
ПОЭТ. Собака где?
АНЕТТА. Какая собака?
ПОЭТ. Наша. Я велел ее принести.
АНЕТТА (подумав). Вы велели принести закуску, сударь. Я, может быть, и сбрендила слегка, но не вполне. Вы будете закусывать собакой? Вот вам кусочек сыра. Ешьте.
ПОЭТ (разглядывая кусок). И это все?
АНЕТТА. А что еще, месье? Для закуски достаточно вполне, тем более, что дело глубокой ночью происходит. Желаете - могу дать хлеба. Напоминаю вам, что мы, то есть вы, а я вместе с вами, - очень бедные люди. А═могли быть богаче, если не в десять раз, то уж, по крайней мере, вдвое, чем сейчас.
ПОЭТ. Не понимаю, хуже мне или лучше от твоей болтовни?..
АНЕТТА. На это я вам доложу, что таким испорченным людям, как вы, чем лучше, тем хуже и чем хуже, тем лучше.
ПОЭТ. Да подожди, не тарахти. Если бы ты могла говорить умеренно, то цены бы тебе не было.
АНЕТТА. А мне и так по сей день нет цены, поскольку я служу бесплатно. Налейте, сударь, мне, уж будьте так добры. Я не могу прийти в себя от этого кошмара. (Оглядывается.) Все мне мерещится, что должен он войти... Свят, свят... Нам освятить бы надо все углы.
Она садится, оба пьют.
ПОЭТ. Кто он?
АНЕТТА. Вот слушайте. Почудилось мне, сударь, что в доме нашем где-то прячется коварный искуситель... демон, который подбивает вас на страшные дела. Из места пребывания он выйти сам не может и вы, то выпускаете его, то снова закрываете.
ПОЭТ. Ключом?
АНЕТТА. Уж я не знаю, чем. Вам самому видней.
ПОЭТ. А дальше что?
АНЕТТА. Вот неизвестно, что. Коли он победит, - весь дом сгорит.
Пауза.
Я полагаю, это вам намек.
ПОЭТ. Почему же мне, а не тебе?
АНЕТТА. А потому, что я, месье, не сочиняю ничего. И, если честно сказать, считаю, что любые сочиненья - это дьявольское искушенье. Все ваши мужские забавы. А сколько забавляться можно? Я, сударь мой, всегда, в отличие от вас, предельно осторожна, - не балуюсь пером, а вы не знаю, что там нынче пишете, но чувствую, ей-ей: играете с огнем.
ПОЭТ. Лизетта, милая Лизетта... Давай-ка чокнемся, и этот разговор замнем. Ты постарела, милая моя.
АНЕТТА. Да уж, как вы, не молодею.
ПОЭТ. Ты раньше никогда меня за эти грешные дела не упрекала. Бывало, слушала мои стихи, молчала и только в такт кивала головой, а если скучно становилось, засыпала, а то, бывало, молча уходила... Я тут же рвал то, что читал без сожаленья, и снова начинал, и снова будил и звал тебя. И оставлял лишь то, чему ты улыбалась. Так что ж ты, милая, на старости так озверела и какое тебе дело до того, чем я здесь занимаюсь?
АНЕТТА. Позвольте, сударь мой, напомнить, что я молчала не всегда. Я вам частенько пела. И это, право же, грешно не вспомнить. Вы молча слушали и руки потирали, потом просили повторить... Я снова начинала, а вы писали вслед за мной. А до того, что вы скребете без меня пером, мне дела нет, я только думаю про дом. Уж если он сгорит, мы по миру пойдем.
Она встает.
ПОЭТ. Постой.
АНЕТТА. Стою.
ПОЭТ. А ну-ка спой!
АНЕТТА. Сейчас я не хочу.
ПОЭТ. А если я прошу?
АНЕТТА. Вот так не просят, сударь мой. Когда припомните, как даму просят, я, может быть, спою. (Уходит.)
ПОЭТ.
Я слышу от Лизетты
Негласные советы,
Вещунья шепчет от души:
Ты, сударь, пой, а не пиши.
Наличье службы подходящей -
Большой соблазн для бедняка,
Но вспомни гнет руки платящей,
Будь то честнейшая рука.
Тому ведь бедность не в обиду,
Чью лиру сам готов АМУР
Настроить вновь, когда ФЕМИДА
Ее расстроит чересчур.
Я слышу от Лизетты негласные советы.
Вещунья шепчет от души:
Ты, сударь, пой, а не пиши.
Старик-дитя, лишась свободы,
В конторе будущей своей
Сложить ты не посмеешь оды
Под звоны денежных ларей.
Пускай бы ты лишь друга славил -
Злорадным приговор глупца
Ему б твой стих в вину поставил,
Тебя ж возвел бы в чин льстеца.
Я слышу от Лизетты негласные советы.
Вещунья шепчет от души... (Засыпает.)
Из-за кресла появляется Двойник.
ДВОЙНИК.
Тут мой оракул добавляет:
"Еще одна опасность есть, -
Любовь дистанций ведь не знает,
Но дружбе их не перенесть.
Свободный дух всех благ нам краше,
Он искони Лафитом чтим.
И ты, с богатством сблизив чаши,
За равноправье выпей с ним".
ПОЭТ. Искуситель...
ДВОЙНИК. Фи, зачем ты повторяешь слова глупой, старой девки? Это, право же, стыдно для видавшего виды мужчины. Если и является в этот мир искуситель, в чем я сильно сомневаюсь... я человек трезвый... Но, если предположить, что такое бывает...
ПОЭТ. Ну?!
ДВОЙНИК. Ты нетерпелив, и это твой главный порок. Если уж ты так рвешься в театр, что, по-моему, совсем не твое дело, то все-таки учти, что главное в этом вертепе не слова, за которые хорошо платят, если десяток - другой дураков их начнут повторять, а тысячи других, не более умных, согласятся слушать, а то, что кроется за словами. Пауза. Умей ее держать.
Пауза.
ПОЭТ. Можешь выпить.
ДВОЙНИК. Я не пью. Я человек трезвый и не верю ни в искусителя, ни в ангелов. Но, если бы такое было, то искуситель явился бы женщиной, а ангел - мужчиной. Ну на что я, в самом деле, могу тебя искусить? Разве что на ночные поллюции? Но и они, как доказали врачи, происходят непроизвольно.
ПОЭТ. Прикоснешься к моим бумагам, - разобью твою голову подсвечником,
ДВОЙНИК. Фи! Я и забыл про них. Я, как и эта баба, ни в грош не ставлю твою писанину. Только в этом я на нее похож. А ты уже во всем похож на старую бабу. Как баба, трясешься над каждым листком бумаги. Как баба, ценишь только то, что можно пощупать руками. Как бабе тебе и хочется и колется. Одной задницей мечтаешь посидеть на двух свадьбах. Ну, что ты на это скажешь?
Пауза.
ПОЭТ. Ты сам нетерпелив порядком.
ДВОЙНИК. А то как же? Жить в нутре у старика, - можно набраться любого греха. Но я, как могу, сопротивляюсь. Я и сам по себе кое-что значу. Вот и сейчас, то, на что ты меня совращаешь, я не сделаю ни за что, хоть бейся головой об стенку. ПРИНЦИПИАЛЬНО. Я лучше выпрыгну в окно...
ПОЭТ. Тут низко. И захочешь - не разобьешься.
ДВОЙНИК. Фи! Это только тебе приходят в голову такие пошлые идеи. А я разбиться и не могу. Я просто выпрыгну в окно и от тебя убегу. Хоть немного поживу на воле.
ПОЭТ. Ни с места!
ДВОЙНИК. Ой, какой ты милый! Ты хочешь меня удержать? Ну, почему бы тебе прямо так и не сказать: "Не уходи! Не покидай меня, любимый!" (Хохочет, задувает свечу.)
ПОЭТ. Анетта! Анетта! Скорей сюда, Лизетта! Кто там? Скорей сюда!..
Двойник исчезает. Входит заспанная Анетта.
АНЕТТА. Что? Что такое, месье?
ПОЭТ. Огня! Скорее огня!
АНЕТТА. Какого огня? Бог с вами, я слышать не могу про огонь.
ПОЭТ. Немедленно зажги свечу! Ты что не видишь, она погасла?!
АНЕТТА. Постойте. Спички принесу. (Уходит, слышен ее голос). И правильно погасла. Скоро начнет светать... Давным-давно пора уже спать. Меня только-только начала окутывать такая сладкая дрема... Так нет же... Снова начали кричать. Знаете, что про вас говорят соседи?..
ПОЭТ. Ни слова о соседях! Делай дело.
ГОЛОС. А что я делаю по-вашему? Спички ищу.
Она входит, зажигает свечу.
Сколько мы тратим на свечи, не сосчитать. Почему бы вам, как приличному человеку, не писать при солнечном свете? Оно бы, может, как-то и яснее выходило...
Он заглядывает под стол.
А вы что потеряли?
ПОЭТ. Ничего.
АНЕТТА. Если ничего не потеряли, так бросьте искать, все равно ничего не найдете. (Зевает.) Ложитесь. Я только-только начала засыпать и вот опять...
ПОЭТ. Закрой окно. Мне дует в спину.
АНЕТТА. Оно закрыто плотно.
ПОЭТ. Ставни поди закрой.
АНЕТТА. Да что это с вами? Мы ставни сроду не закрывали. Ставни закрывают, когда из дому уезжают.
ПОЭТ. А теперь будем всегда закрывать.
АНЕТТА. На весь день?!
ПОЭТ. До дня еще нужно дожить. Доживем - там решим.
АНЕТТА. Как желаете, сударь, а я и в доме с закрытыми ставнями жить не буду, хоть вы меня режьте. Отправлюсь к брату на поклон и буду там продолжать...
ПОЭТ. Что продолжать?
АНЕТТА. Свою девическую жизнь. Авось войду в берега и потеку, как река, а так я с вами превращаюсь в лужу. (Уходит закрывать ставни.)
ГОЛОМ ДВОЙНИКА. Чего ты боишься? Того, что я ушел или того, что я приду? Не бойся, уйти я, к сожалению, от тебя не могу. А выйду по твоему первому зову. И даже без него. Стоит только дверцу открыть... Бедняга, как давно не открывал ты сердца своего!
ПОЭТ. Анетта!!!
Входит Анетта.
АНЕТТА. Ну что?
ПОЭТ. Помолчи.
АНЕТТА. Я и так молчу.
ПОЭТ. Молчи и слушай тишину.
Пауза.
Ну что ты слышишь? Ну?!
АНЕТТА. Ничего. Что можно слышать в тишине? На то она и тишина. А вы не заболели, сударь мой?
ПОЭТ. Не знаю. Я ничего сейчас не понимаю,
АНЕТТА. Ну-ка, дайте голову... (Щупает лоб, прикасается к нему губами.)
ПОЭТ (по-детски). Зачем ты усыпила собаку?
АНЕТТА. Затем, что проверяла на ней лекарство и еще затем... Дайте пульс. Чтоб вы...
ПОЭТ. Что я?
АНЕТТА. Молчите, я считаю.
Пауза.
Затем, чтоб вы ее не пинали, она всегда вам ночью мешала.
ПОЭТ. Не смей ей ничего давать. Пусть бодрствует со мной. Она не будет больше мне мешать. Собака чует, что есть, а чего нет... Кто свой, а кто чужой...
АНЕТТА. Вы, вроде, сударь, не больной. Голова холодная, а пульс, как у БОНАПАРТА. Одним словом, можно в бой. Если хотите, продолжайте писать. Я вам не стану мешать. Против рожна не попрешь. Только прошу вас больше не кричать. А давайте-ка... знаете что? Завяжем вам рот. И в самом деле, зачем вам он? Руки свободны, а его заткнем шарфом. Если правду сказать, он вам даже мешает. (Завязывает ему рот шарфом.) Вот так-то лучше. И пить будете меньше. Снять вы можете в любой момент. Когда начнется ваш аплодисмент, об котором вы мечтаете, вы шарф опустите и снова наболтаете. Сударь, да что ж вы меня за юбку хватаете? Не понимаю... На что вы намекаете? Сесть?.. Куда?.. Туда?.. С вами рядом в кресло? Да мы не поместимся вместе... Лечь? Вы что, сударь, сдурели? С вами лечь? Вы же не малое дитя, а я не ваша мать. И не блядь. Вы меня даже обижаете. Не так поняла? А как вас понять? Вы сами не знаете, чего желаете. (Садится на ручку кресла.) Ну, ладно... Только не надо со мной играть. Не надо голову на ручки опускать... Не надо так бурно дышать, вроде вы рыдаете... Не надо делать вид... Месье, да вы и в самом деле... Плачете?!
Действие второе
Та же ночь, и то же место действия. Миновало не более четверти часа. Поэт сидит за столом, ест, шарф повязан, как салфетка. Анетта вяжет в качалке.
АНЕТТА (поет).
Как Лизетта, ты -
В тканях шелком шитых
Жемчуг и цветы в локонах завитых?
Нет, нет, нет.
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет.
Бросим это имя.
Кони у крыльца
Ждут Лизетту ныне.
Самый цвет лица куплен в магазине!
Нет, нет, нет.
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим это имя...
Не чавкайте так, сударь мой, следите за собой. Когда обедать будете у короля, что скажут при дворе о ваших манерах?
ПОЭТ. Никогда...
АНЕТТА. Почему?
ПОЭТ. Я слишком стар, чтобы заводить новые знакомства.
АНЕТТА. Это еще очень под большим ВОПРОСОМ. Придумали глупость, а за вами все, кому не лень, повторяют. Как же! Умник большой: оставил короля с носом... А я вам скажу, что мужчина ни для чего не бывает слишком стар. Иной раз сегодня посмотришь, - песок из него сыплется, а завтра берет и женится на молодой, а послезавтра так входит в азарт, что ей уже изменяет с другой.
ПОЭТ. Мерзость.
АНЕТТА. А что не мерзость? Если принюхаться, в этом мире постоянно что-то воняет. На сегодня суп хорош, а на завтра и в рот его не возьмешь, хоть бери и свиньям выливай... Человек ко всему привыкает. А иначе хоть и не родись совсем... Но для чего-то все-таки нас зачинают...
ПОЭТ. Глупость.
АНЕТТА. Конечно, месье. Если вдуматься, все глупость. Но от большого ума болит голова, а от боли человек страдает. Потому вроде и выхода другого нет. Человек человека рожает. Кроме, конечно, таких как мы с вами калек.
ПОЭТ. Уважаю...
АНЕТТА. Кого?
ПОЭТ. Тебя.
АНЕТТА. Конечно. Еще бы вам меня не уважать. Я вам заменяю родную мать. А мужчина, если правду сказать, только этого и желает. (Поет.)
Ты цветком цвела,
Пела вольной птицей.
Но тогда была
Бедной мастерицей.
Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта...
ПОЭТ. Другое.
АНЕТТА. Не спешите. Дайте это допеть сначала. Чем песня вам не хороша? По-моему, в ней есть душа.
ПОЭТ. Блюдо тащи другое.
АНЕТТА. Вы что, совсем сдурели? Я еще не готовила ничего такого другого. Остался суп от вчера, я его и дала, а больше нет и в помине ничего. Вы все сожрали.
ПОЭТ. Врешь.
Пауза.
АНЕТТА. А почем вы знаете?
ПОЭТ. Вижу по глазам.
АНЕТТА. Сами врете. Вы моих глаз не можете видать. Потому что пальцами в зубах ковыряете, а своими глазами по сторонам шныряете. Про ваши манеры я уже молчу, но что вы все время ищете - не пойму,
ПОЭТ. Привычка.
АНЕТТА. Опять неправда. Я все ваши привычки как свои пять пальцев знаю.
ПОЭТ. Новая.
АНЕТТА. И новой нет такой. Я все ваше новое сразу замечаю. К привычке нужно привыкнуть, чтоб она привычкой стала. Привычка это старая жена. А если она вчера еще у вас не ночевала, так она не привычка, а приблудная девка пока.
ПОЭТ. Или невеста.
Пауза.
АНЕТТА. Ну что ж, невеста... Это очень даже может быть... Я как-то не подумала об этом. Ну да... Кучер позже всех замечает, что карета сзади горит, потому что спиной сидит... Там с вечера, кажись, еще бобы остались. (Встает.) А вы, сударь, совсем не такой простой, каким себя изображаете. Вроде, и пьяный, и сочиняете, а что есть где пожрать - не пропускаете. (Уходит.)
ПОЭТ.
Нет, нет, нет,
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет.
БРОСИМ имя это.
Одеяло на кровати начинает шевелиьтся, появляется Двойник.
Вставай с постели... Моей.
ДВОЙНИК. Зачем?
ПОЭТ. Я сейчас сам лягу спать.
ДВОЙНИК. Ты давно уже спишь. Ты не просыпался ни на минуту. Всю жизнь проспал. Если хочешь, можешь лечь рядом.
Поэт смеется.
ДВОЙНИК. А что ты так гнусно хихикаешь? Ты принял это за скабрезный намек? Наверняка. Я знаю, что у тебя испорченное воображенье и оно работает очень часто не в том направленье. А между прочим, я и так провожу с тобой каждую ночь. Очень редко мне удается побродить одному.
ПОЭТ. Все-таки удается?
ДВОЙНИК. Иногда, как в чаду, ты меня вызываешь и куда-то посылаешь. Не глядя на меня, киваешь в ту сторону, куда мне следует идти. Я обычно подпрыгиваю от восторга, как молодой козел, настолько мне дорога каждая минута свободы и бегу, то есть лечу в указанном направлении и натыкаюсь...
ПОЭТ. На что?
ДВОЙНИК. На то, что ты хотел увидеть. Сегодня в полночь это был убогий пьяница, толстый, такой же лысый, как и ты. Хотя, возможно, он был не толст, а слишком худ и просто опух от гнусного пойла и голода. Но он был весел, брел по берегу, руками размахивал и бормотал, как будто напевал какую-то песенку. Я расслышал слово одно: ЯБЛОЧКО. Потом он вдруг вздохнул глубоко, подошел к воде и упал лицом вниз. Там было мелко, ему едва по щиколотку, но он, бедняга, этого не знал и утонул.
ПОЭТ. И ты не вмешался?
ДВОЙНИК. За кого ты меня принимаешь? Как можно вмешиваться в такие дела? Если душа отлетела, значит, она отлетела, когда захотела. Значит, ей надоело тело. Не стану же я ее ловить и впихивать в старый, грязный мешок... Знаешь, кто это был?
ПОЭТ. Имя?! Фамилия?
ДВОЙНИК. Если ты не помнишь его фамилии, как же могу ее помнить я? В твоей писанине, где ты упоминаешь сотни друзей и врагов ее нет и следа.
ПОЭТ. Эпизод! Напомни хоть какой-нибудь случай!..
ДВОЙНИК. Вы - дети бродите, бродите вдвоем по лесу долго, заблудившись... Потом выходите у незнакомой деревни и, совершенно выбившись из сил, засыпаете в стогу сена, голодные, холодные, прижавшись тесно друг к другу и согреваясь общим теплом. Ты плачешь, он тебя гладит по голове и целует... Помилуй Бог! Как славно люди врут. Ты так расширил круг друзей, а на поверку всех прошедших дней, он был твой единственный друг.
Входит Анетта с тарелкой.
АНЕТТА. Вот бобы и лук зеленый. Так и быть, набейте до отказа брюхо, потому что до вечера, видит Бог, я вас ничем кормить не буду, хоть режьте меня. Ешьте! (Ставит перед ним тарелку.) А утром выпьете сенны натощак. Что я хотела еще сказать?
Пауза.
Ах, да! Уж, как вы хотите, сударь, но вот вы поедите, я тарелку заберу... То есть сначала вас в постельку уложу, как дитя, потом тарелку заберу, свечу погашу и уйду. Я вас силком заставлю спать... И тут уж надобно подумать: а может вам и вправду на ночь ставни закрывать? К примеру, нынче полнолунье. Луна, как харя нашего трактирщика ДЮВАЛЯ, а глядя на него и не хотя, а выпьешь. Вот дала же природа поганую рожу и при этом нежную и белоснежную кожу... Видно, перепутала адреса. А у соседки слева дочка, она над ней дрожит, как квочка. Бедняжке замуж давно пора, а вся в прыщах и гнойниках и выйти даже боится со двора...
Анетта усаживается в кресло и продолжает вязать.
ПОЭТ (осторожно.) Ты ничего не видишь?..
АНЕТТА. Я вяжу на ощупь. Это так приятно, не глядя, делать дело - руки сами ходят, а голова свободна, можно и не думать...
ДВОЙНИК. Как в любви.
ПОЭТ. А где он сейчас?
ДВОЙНИК. Возможно, там же, а возможно, уже в каком-то морге. Под номером, как безымянный.
АНЕТТА. Кобель спит в конуре.
ПОЭТ. У него есть имя!
ДВОЙНИК. Но кто его знает?
АНЕТТА. Я, сударь, считала и по сей день считаю, что это ВЫЗОВ - назвать беспородного пса, как короля. Это может принести несчастье. Вы республиканец, не к ночи будь сказано, месье, а я имею уваженье к благородной власти. Власть голодранцев - это смута, голод и драка. И я собаку буду звать собакой. Я так ему и говорю: иди сюда, кобель. А он, между прочим, сразу бежит и хвостом виляет, а на вашего ЛУИ - рычит...
ДВОЙНИК. А знаешь, какая табличка на морге висит?
АНЕТТА. Ешьте, сударь, время бежит... Вся ваша публика давненько спит... (Смеется.)
ДВОЙНИК. СВОБОДА, РАВЕНСТВО и БРАТСТВО.
ПОЭТ. Не смей над этим потешаться!
АНЕТТА. Нет, плакать стану! Что ж делать, если мне смешно?..
ДВОЙНИК. Мой друг, дабы ценность не утратила ценность, над ней полезно иногда смеяться.
Пауза.
АНЕТТА.
Как яблочко румян,
Одет весьма беспечно,
Не то, чтоб очень пьян, -
Но весел бесконечно.
Есть деньги - прокутит,
Нет денег - обойдется,
Да как еще смеется!
"Да ну их!" - говорит,
"Да ну их!" - говорит,
"Вот, - говорят, - потеха!
Ей-ей умру,
Ей-ей умру,
Ей-ей умру от смеха!
ДВОЙНИК. Давай сбежим, пока старуха спит.
ПОЭТ. Куда сбежим?
ДВОЙНИК. Да мало ли куда. Покуда ночь - себе мы господа. Свобода у людей кончается с первым криком петуха. Что надевает, просыпаясь, человек? ОКОВЫ. И с неохотою в тюрьму вступает снова.
ПОЭТ (тихо). Если нет любви...
ДВОЙНИК. Ах, милый мой! Какая же в тюрьме любовь? Одни унылые попытки разогреть хладеющую кровь. Пошли.
ПОЭТ. Мне не подняться.
ДВОЙНИК. Я научу тебя, как с телом управляться. Смотри и повторяй движения за мной...
Оба встают.
Подумай сначала правою рукой, потом всей левою... (Показывает движенья. Поэт их повторяет). Потом ножным мизинцем... Подумай печенью? Ага... Болит. Потом подумай всем хребтом... Попробуй думать животом... Ага? Набит?.. Пускай все тело думает и говорит... Сейчас спадут оковы, и будешь ты, как новый.
Пауза.
А теперь летим!.. Не бойся. Выше, выше, по книжным полкам поднимаемся и пробиваем крышу... Больно?
ПОЭТ. Темно. Я ничего не вижу.
ДВОЙНИК. Пролетаем тучку. Сейчас она закончится, глаза откроешь и посмотришь вниз. Уже смотри! О Господи! Какой ты трус... Открой глаза, не бойся. Под тобой Париж!
АНЕТТА.
Забился на чердак
Меж небом и землею,
Свистит себе в кулак
Да ежится зимою,
Его не огорчит, что дождь сквозь крышу льется,
Измокнет весь, трясется,
"Да ну их", - говорит!
"Да ну их", - говорит.
"Вот, - говорит, - потеха!
Ей-ей, умру,
Ей-ей, умру,
Ей-ей, умру от смеха...
ДВОЙНИК. Боишься высоты?
ПОЭТ. Боюсь.
ДВОЙНИК. А знаешь, почему? Боишься опускаться. А тот, кто не умеет падать, не научится подниматься. Смотри, как он прекрасен, наш ночной Париж.
ПОЭТ. Давай-ка приземляться...
ДВОЙНИК. Сейчас... Сейчас разыщем Пляс Пигаль... Левей, чуть-чуть левей. И не мрачней, попробуй улыбаться...
ПОЭТ. Я падаю.
ДВОЙНИК. Держись. Не за меня, а за себя. Не смей хвататься... (Бьет его по голове и хватает под мышки.) Так проще мне управиться с тобой. А то угробишь нас двоих своею головой.
Оба садятся на пол. Пауза.
ПОЭТ. На чем я?
ДВОЙНИК (оглядываясь). Тротуар под нами, невдалеке сортир. Попробуй притвориться пьяным.
ПОЭТ. А я и так навеселе.
ДВОЙНИК. Попробуй пьяным быть вдвойне. (Пьянея.) И при этом не шататься...
ПОЭТ (поет).
У молодой жены богатые наряды,
На них устремлены завистливые взгляды...
Злословье не щадит, от сплетен нет отбою,
А он, махнув рукою, "Да ну их", - говорит...
"Вот, - говорит, - потеха! Ей-ей умру...
Ей-ей умру...
Ей-ей умру от смеха... "
ДВОЙНИК. Вот, кажется, сейчас ты стал чуть-чуть похож на человека.
АНЕТТА. И все-таки зависит все от первого шажка! Какую славу принесла вам эта песенка... А вы над ней почти что не трудились. Весь день, мне помнится, шалили, веселились... А перед ужином в два счета разродились. Вы были молоды тогда и на меня так часто не сердились. А что до крика, то вообще не повышали голос никогда. Вернуть бы прежние года...
ДВОЙНИК. Смотри, какие лица!..
ПОЭТ. Стеклянные...
ДВОЙНИК. А за стеклом?
ПОЭТ (вглядываясь). Стекло другое... Матовое.
ДВОЙНИК. А дальше третье. И так, мой милый, без конца. Все лица врут. Не лгут одни глаза.
ПОЭТ. Любимые...
ДВОЙНИК. Ах, дорогой, "любимые глаза" - одно названье. То, что сегодня так любимо, через пару лет сплошное наказанье.
ПОЭТ. Ты... как относишься... к любви?
ДВОЙНИК. Пьяней! Еще пьяней!
ПОЭТ. К любви ты как относишься?
ДВОЙНИК. По милости твоей, болван... Я, к сожаленью, не любил.
ПОЭТ. По милости моей, ты говоришь...
ДВОЙНИК (поднимает его). Чуть-чуть повыше...
ПОЭТ. Куда?..
ДВОЙНИК. Давай-ка поднимайся!
ПОЭТ. Запросто. Я сам... Не прикасайся!
Пауза.
ДВОЙНИК. Летим.
ПОЭТ. Летим и говорим. По милости моей... По милости моей?
ДВОЙНИК. По милости твоей я не влюблялся. Ты никого не допускал до сердца своего. Ты опасался.
ПОЭТ (возмущенно). Опасался? Певец любви?
ДВОЙНИК. Ой, ради Бога, не смеши, я упаду. Ты певец любви?
ПОЭТ. Я признанный певец... И в почестях я не нуждался... И, несмотря на популярность имени... На одобренье множества людей... и расточаемые похвалы в театре... На протяженье многих лет... На протяженье многих лет... Теряю мысль.
ДВОЙНИК. Не надо напрягаться!.. Деревянное созданье... Как может полюбить вот эдакий субъект?
ПОЭТ. Я повторяю вам... Не смейте прикасаться... К тому, что мне дороже всех ваших титулов, и бантиков, и лент. 0дин лишь женский добрый взгляд... Пусть даже не влюбленный... Просто милый взгляд... И тело женское, податливое тело... И руки касанье... Безмолвное! Я предпочел бы вашему всему дурному мирозданью. На которое я с высоты плюю. (Плюет.)
ДВОЙНИК. Старик, уймись. Не нарывайся.
ПОЭТ. Я не старик... И не мужчина, и не юноша... И не ребенок, не младенец... Я еще не начинался. Следуйте за мной!
Пауза.
АНЕТТА. Помню, когда я была совсем молода, у соседа на свадьбе... Все уже упились, и плясали давно, я пришла одинокая, робкая и стала у стенки... Сердце так билось в груди, так трепыхалось, что, казалось, вот-вот уже выпрыгнет из меня, выскочит в окно и пойдет гулять по полям одинокое сердце девчонки. А я одинока была, ой, как я была одинока... Вечером лягу в кровать, в подушку уткнусь и от плача трясусь... Никто меня не понимал, ни отец, ни брат, ни мать, про сестру я вообще молчу... Все ли так, я ли одна, - не знаю. Но если каждый так воет в подушку и тоскует, то все-таки зачем детей рожать?.. Не понимаю. Зачем нас разбросал Господь по свету и друг для друга пары нету? И с тем не та, и с той не тот... А может, Бог всех правильно парует, а бес тасует все наоборот?..
ДВОЙНИК. Ни зги не видно? Почему?
ПОЭТ (трезво). Летим сквозь тучу. Сам же объяснял.
ДВОЙНИК. Куда?
ПОЭТ. Куда тебе не снилось. Он решил показать мне веселый квартал?.. Как будто я на Пляс Пигале не бывал... Теперь бери за талию,
ДВОЙНИК. Кого? Тебя?
ПОЭТ. Конечно. Не себя же. (Двойник берет его за талию.) Закрыл глаза, немного покружим... И начинаем плавно опускаться... Ниже... Ниже... Еще... Все. Под ногами земля.
АНЕТТА. А я в облаках никогда и не витала. Я счастье очень просто себе представляла. Но, видно, каждому свое. Что не дано, сам не скуешь.
ПОЭТ. Прошу.
АНЕТТА. Чего?
ПОЭТ. Садись. (Он садится за стол, а Двойник на скамеечку для ног.)
АНЕТТА. Да я и так сижу. Мне расходиться пора, я ноги засидела.
ПОЭТ. Ложку неси.
АНЕТТА. Ложка у вас была.
ПОЭТ. Неси другую!
АНЕТТА. Зачем? Будете есть двумя?
ПОЭТ. Не задавай вопросы. Выполняй приказы.
АНЕТТА. Приказы... Надо же... А сколько фанаберий! Вот так, бросай все сразу и беги чужую дурость исполняй.
ПОЭТ. Постой.
АНЕТТА. Стою.
ПОЭТ. Вина еще добавь.
Анетта уходит, захватив кувшин.
ДВОЙНИК. Где мы?
ПОЭТ. На ужине у короля. Вот он. Смотри...
ДВОЙНИК. Куда?
ПОЭТ. А вот поди и разбери, где тут король. Попробуй угадай. А я пока, не поднимаясь, сразу хочу поднять бокал, ваше величество, но не за вас, не за сиянье ваших глаз... А за большое, за ПЛЕНИТЕЛЬНОЕ счастье, которое наступит не сейчас. Когда не этот одичавший и обнищавший сброд, а НОВЫЙ какой-нибудь оставшийся народ будет нуждаться лишь в одной ПОЭТИЧЕСКОЙ власти. А вы, месье... Вы, к сожаленью, не поэт. Забудьте имя это. На настоящем короле короны нет.
ДВОЙНИК. Пожалуйста, еще немножко...
ПОЭТ. Простите старика. Я не хотел вас оскорбить. Позвольте мне спокойно выпить здесь и закусить. Вы мне ответите в другом сюжете. (Пьет.)
Входит Анетта с ложкой и кувшином.
АНЕТТА. Вот вам ложка.
ДВОЙНИК. Понял!
ПОЭТ. Поздравляю.
АНЕТТА. С чем?
ДВОЙНИК. Я давно эту рожу знаю. Так он теперь король?
ПОЭТ. И в этом наша боль.
АНЕТТА. Какая боль? Что вам болит? Скажите толком.
ПОЭТ. Ешь.
АНЕТТА. Не буду, сударь. Утра дожидаюсь.
ДВОЙНИК. А я другой едой питаюсь.
ПОЭТ (ест). Нет занятия бездарней и мрачней, чем описывать собственную жизнь. Путь на гильотинку, по-моему, гораздо веселей...
ДВОЙНИК. Ты пишешь биографию?
ПОЭТ. Пишу. Будь она проклята!
АНЕТТА. Да что ж вы лаетесь, месье? Не надо ничего за мной писать, я вам хотела просто рассказать одну свою тайну... Давненько я ее и для себя самой не открывала. Не знаю, зажила ли рана или еще не зажила. Я старую повязку начала при вас снимать... А вам... Тьфу! Хоть бы что... Вам лишь бы кушать... А нет того, чтобы признание послушать. Все пропускаете да пропускаете. А после вспомните, да не поймаете...
ДВОЙНИК. А знаешь, что я тебе на это скажу?
ПОЭТ. Говори!..
АНЕТТА. Уберите, сударь, со стола листки. Замараете.
Двойник берет со стола рукопись, читает.
ПОЭТ. Я слушаю. Продолжай.
ДВОЙНИК. Потерпи.
Пауза.
АНЕТТА. Что продолжать, когда прошла охота? Так можно лишь нагнать зевоту. (Зевает.) Ну что ж, спою вам колыбельную... Ну, подошел ко мне парень из соседней деревни... Ну, пригласил танцевать, ну, взял за талию. Ну, я глаза не поднимала на него, все вниз смотрела, а у него на талии моей рука горела... Потом мы с ним всю ночь бродили у реки. Потом ждала его, а он пришел и попросил руки сестры... С тех пор я, сударь мой, мужчин боюсь, а за вас я потому держусь, что вы для меня, почитай, не мужчина, а я для вас не женщина... Вы как щитом мной прикрывалися всегда. Чуть вспыхнете и сразу шмыг за Анетту... Кто жить привык кротом, тот не привыкнет к свету... (Прислушавшись к себе.) Нет, видно время все лечит: уже не болит...
Анетта уходит.
ПОЭТ. В каком ты месте?
ДВОЙНИК (смеется над прочитанным). Хорошо!
ПОЭТ. Вслух прочитай, и посмеемся вместе.
ДВОЙНИК (читает). "Он не торопился отвечать на вопросы, он принимал на себя роль оракула и его спрашивали, как оракула, приписывая значительность даже его молчанию, за которым скрывалась либо скука, либо лень═- его любимый порок. Вообще, в нем не было ничего возвышенного, и ничего глубокого, ничего великодушного, эгоист в высший степени..." Кого ж ты так пронзил пером?
ПОЭТ (пренебрежительно). Талейрана... Как будто.
ДВОЙНИК. Поздравляю. Смертельная рана. То, что описано, пойдет по свету и станет меж людей расхожею монетой.
ПОЭТ. Я должен рассказать все, что увидел и узнал, дабы никто другой события не извращал.
ДВОЙНИК. Ты в прозе не силен: нет стиля.
ПОЭТ (обиженно). Пусть будет так. Что написал, то написал.
ДВОЙНИК. И это я тоже где-то слыхал... Все повторение. Вся жизнь твоя банальна.
ПОЭТ. Жизнь моя?
ДВОЙНИК (зевая). Ты не подозревал? Ты выдумал, что она оригинальна?
Поэт собирает рукопись.
ПОЭТ. Бродить по лабиринту прожитых, "зрелых" дней═- нет путешествия скучней. Вспоминать не то прелестное начало, когда божественная музыка Числа в тебе еще предчувствием звучала, когда ты не умел писать, считать... Когда все было лишь ОДНО, а ты с ОДНИМ был заодно, потом уже делиться стал на два, на три, на пять... Почему я не остановился на счете? Хорошо быть маклером, а еще лучше простым бухгалтером: считать то, что предложит жизнь, отдавать ровно столько, сколько получать и о безумных творческих мученьях не иметь никакого представленья. Живи себе, как попугаи, как насекомое, как животное и никто не будет к тебе приставать: "Опиши свою жизнь! Опиши!"... Но я обязан за свою отвечать и не потом, а здесь, сейчас перед чистым листом. Что сделал, то сделал, а чего не делал, - никто не посмеет мне приписать. Конечно, тут я привязан к самому себе и явно не в полете. Это отчет, мой дорогой. Какой возможен стиль в отчете?
ДВОЙНИК. Не дуйся, бука! И учти, я сторону твою держу. Я со вниманьем выслушал тебя, теперь послушай ты, что я скажу...
Пауза.
ДВОЙНИК. Как только ты закончишь этот свой поход по жизни задом наперед от финала к началу. Как только ты опишешь круг всех поражений и заслуг, напишешь имя, дату и поставишь точку... Из круга ТАЙНА мигом упорхнет, а из тебя вся жизнь уйдет. И дальше нет отсрочки. Можешь сразу собираться в ту страну, откуда нет возврата. Я трезвый человек: не верю ни в ад, ни в небеса. Пока ты жив, ты носишь все в себе, а дальше рассыпаешься на составные элементы, и вместо целого тебя останутся отдельные моменты, которые будут блуждать из уст в уста, пока не поглотит их ПУСТОТА.
ПОЭТ. ТАЙНА?..
ДВОЙНИК. Да. Она твой драгоценный капитал. И ты его так трудно наживал.
ПОЭТ. Чего ты хочешь?
ДВОЙНИК. Ты можешь капитал оставить при себе и даже во сто крат его умножить этой ночью. При этом кое-что перепадет, конечно, мне.
ПОЭТ. Каким же образом?
ДВОЙНИК. Если откажешься от имени... Не вздрагивай! Это совсем не больно. Назвался, пожил и довольно. Уйди и от врагов и от друзей, которым грош цена, - и это не твоя вина: в привязанностях гибнет чистота. НЕТ дружбе! НЕТ вражде! И ты увидишь мир в объемной красоте. Сейчас он для тебя рисунок плоскостной, написанный блудливою рукой в общественном и грязном туалете.
ПОЭТ (задумчиво). А я пытаюсь рядом с ним нарисовать другой.
ДВОЙНИК. Вот видишь, ты и сам все понимаешь.
ПОЭТ. Да. И все-таки добавь еще немножко.
ДВОЙНИК. Уйди из дома, от соседа иезуита, беги от пошлости избитой. Живи среди чужих людей, не на своем унылом огороде, а на земле НИЧЬЕЙ.
ПОЭТ. И что тогда?
ДВОЙНИК. Жизнь новую, не умирая, получаешь, а за банальную уже не отвечаешь. Таков закон вещей.
ПОЭТ. Но что-то было ценное и в ней.
ДВОЙНИК. Держась за ценность, душу потеряешь. Ты даже и не представляешь, какая это сладость═- без привязки, без прошлого и без отчетов бродить по свету праздно, беззаботно, а если станет скучно, можно везде найти работу... меняя взгляды, убеждения и женщин... Не думать по чужой указке...
ПОЭТ. Меняя женщин?
ДВОЙНИК. Разумеется, меняя. Меняя место, ты меняешь окруженье.
ПОЭТ. Эго неправильное выраженье.
ДВОЙНИК. Извини. Но все равно, в таком движенье ты постоянно что-нибудь меняешь. Меняя же, - приобретаешь. Это и есть тот самый, прирожденный, естественный обмен, который люди превратили в сплошной обман. Восстанови же миру кровообращенье!
Пауза.
Китайцы имена меняют.
ПОЭТ. Кто тебе сказал?
ДВОЙНИК. Ты сам. Как только старое сотрут, тотчас же новое берут. Если захочешь, сможешь стать китайцем или малайцем... Сыграешь, наконец, любую роль: проснется нищий, а заснет король. Решай.
ПОЭТ. Не искушай.
ДВОЙНИК. Не искушал бы, кабы не было нужды.
ПОЭТ. Отречься?..
ДВОЙНИК (нетерпеливо). От такой попытки! Подумай, это ли не пытка? Возьми свободу, о которой ты мечтал.
ПОЭТ. Согласен. Трижды, десять раз, сто раз согласен.
ДВОЙНИК (забирает у него бумаги). По рукам.
ПОЭТ. Не чувствую руки твоей.
ДВОЙНИК. А ты касаешься своей. Все, что написано═- сожжем. Пусть в общей куче сгорят и правда, и обман, служанки, куртизанки, республика с ночным горшком, и БОНАПАРТ на острове своем, и Талейран...
ПОЭТ. Да, да... Очистим все огнем.
ДВОЙНИК. А то, что сжечь нельзя - другому пристегнем. (Усаживает его за стол, дает в руки перо.) Испишешь пару слов... "Я был не тот, за кого себя выдавал. Теперь я навсегда пропал. Не ищите".
ПОЭТ. Бездарно.
ДВОЙНИК. Сочини сонет.
ПОЭТ. Я напишу: "Все это мне напела Анетта".
ДВОЙНИК. Браво! И готов сюжет. Только без подписи: ты уже есть НИКТО.
ПОЭТ. Я напишу: ИНКОГНИТО.
Кричит петух.
ДВОЙНИК. Проклятая птица! Вечно ей не спится... (Суетится.) Запомни, ровно в полночь ты открываешь дверцу смело и мы кончаем это дело. (Задувает свечу, сцена погружается в темноту.)
ГОЛОС АНЕТТЫ. Ах, ты дрянь такая!.. Ах, ты дрянь... Ну, дрянь, ну чистая дрянь! (Любовно.) Ну, иди уже ко мне, дрянь ты эдакая! Ну, не ложись, не ложись и не ползи, - ползком ты не выпросишь ничего. Встань на задние ноги... Дай мне лапу... Дай! Нет, возьми мою руку. Не понимаешь, болван? Давай свою лапу. Не правую, левую... Ну, любую давай! Теперь целуй мою. Не кусай, дурак, а целуй... Губами, а не зубами. Будешь кусаться, ничего не дам. Вот так. Ах, ты умник мой дорогой! Ну, беги, сынок... Беги за мной...
Открываются ставни, комната наполняется светом. Открывается форточка, и ветер шевелит занавеску. Поэт, ежась от утренней прохлады и щурясь от света, дико озирается по сторонам, хватается за спасительный кувшин, но он пуст. Он берет его, бредет к бочке, открывает кран, но и она пуста.
ПОЭТ. Пустота...
Пошатываясь, уходит за кулисы. Комната, окрашенная восходом, преобразилась совершенно. Кровавый отблеск падает на бумаги. Входит Поэт с комом старой одежды в руках. На голове шляпа, под рукой ботинки. Он снимает ночную рубашку, разглядывает себя.
ПОЭТ. Надо смотреть на вещи смело!.. Вконец изношенное тело. Пора менять платье.
ГОЛОС АНЕТТЫ. Месье!..
ПОЭТ (поспешно одеваясь). Да... да...
АНЕТТА. Вы спите?
ПОЭТ. Нет.
АНЕТТА. Тогда поднимайтесь. Нечего без толку валяться. Смотрите, солнышко встало уже.
ПОЭТ. Какой сегодня день?
АНЕТТА. День будет прохладный, но ясный. Смотрите, луна еще не ушла. Упорная, зараза! На небе тень ее видна, буквально рядом с солнцем.
ПОЭТ. Число? Какое число?!
АНЕТТА. Потише, сударь. Не надо орать. Соседи начинают просыпаться. Число двадцать пятое.
Пауза.
ПОЭТ. Смешная ночь. Оставить бы ее... Но дважды не войдешь в одну и ту же воду сразу... Теки же, милая, теки подальше, как река... Не поглотят тебя берега... Я это ясно вижу. И этак через двести лет в тебя нырнет и проживет, потом опишет где-нибудь поэт, который даже и во сне не видел моего Парижа. А я ему через века передаю свое богатство...
АНЕТТА. Вы не поверите, месье, кобель целует руку мне! Это и впрямь волшебное лекарство.
ПОЭТ. Свободу, равенство и братство. (Пишет.) БЕРАНЖЕ. Двадцать пятое октября.
АНЕТТА. Оденьтесь потеплее, сударь, шею шарфом завяжите и выходите. Вас ждет ЛУИ. Пора гулять.
ПОЭТ. Прощайте, господа. А мне недолго собираться.
И, завязав шарфом рот, уходит. Слышен радостный лай собаки.
КОНЕЦ