верное, я просто был слишком занят, чтобы смотреть по сторонам. Он покраснел; он даже был готов дать пощечину Вилли за то, что тот вынудил его лгать. - Как работа? Так и работаешь в ***? Мистер Ньюмен изучал сверкающее лезвие ножа. Благоразумие заставило его сделать паузу, и, бросив на Вилли короткий взгляд, он решил начать откровенно и сказал: - Наконец-то я решился уйти оттуда. - Вот как. - Вилли казалось, искренне заинтересовался. Он с глубокой симпатией смотрел в очки Ньюмена. И сколько ты уже там не работаешь? - Всего лишь со вчерашнего дня. - Ну, так ты только начал искать новое место. - Об этом я не беспокоюсь, - заверил он его тоном, который, как ему казалось, должен быть принадлежать беспечному, уверенному в себе человеку, который знает себе цену. - Просто интересуюсь, может, ты что-нибудь слышал в своей фирме. Я занимался кадрами, ты знаешь... - Да, конечно, я помню... - Естественно, существует не так много компаний, которым нужны люди моего типа. Я хочу сказать, что только по-настоящему большие фирмы нуждаются во мне. - Да, такие все же есть. Я не знаю, как у нас обстоят дела с точки зрения кадров, но если тебе надо, я могу разузнать. - Хорошо, если об этом зайдет речь. Только без лишнего беспокойства... - Никакого беспокойства. Завтра я спрошу. Где ты уже был? Я кое-кого здесь знаю, да и в других фирмах могу спросить. - Ну, когда мы встретились, я как раз выходил из компании Мейнес... - О, Мейнес - это как раз для тебя. Много сотрудников... - Да, там я беседовал с мистером Беллоузом. Приятный парень. Не отпускал меня почти час. Он сказал... - Слушай, я как раз вспомнил. Знаешь, куда пойди? - Куда? - сняв очки, спросил Ньюмен. Среди колышущихся расплывчатых очертаний он увидел розовый кончик языка Вилли, который слегка выглядывал наружу, пока тот размышлял, подняв глаза вверх; при этом его пальцы делали в воздухе хватательные движения. - Я пытаюсь вспомнить название компании, в которой он работает. - Его пальцы сомкнулись, и он нетерпеливо подвинулся, не отводя своих голубых глаз от стеклянной люстры. - Я как раз виделся с ним в четверг, и он говорил, что подыскивает сотрудника. Если я правильно помню, речь шла о работе с кадрами. - Как его зовут? Может я смогу найти его. - Его зовут Стивенс. Коул Стивенс, но я не могу вспомнить его фирму... Да, наверняка это корпорация Экрон. Строительные работы. Их сотрудника призвали в армию. Представь себе, призвали тридцатишестилетнего отца двоих детей? Как бы там ни было, они могут взять человека... Когда они вышли из ресторана, уже горели уличные фонари и в долине улицы сгущалась темнота. Гигантские здания вокруг них терялись в ночном небе. До угла они дошли вместе, а там пришлось расстаться. - Заглядывай, когда будет время, - сказал Вилли пожимая вялую руку Ньюмена. - Конечно, Вилли. Передавай привет семье. - Обязательно. Может, запишешь имя Стивенса? Он из корпорации Экрон. Хорошо запомнил? - Да, ни за что не забуду, - устало буркнул Ньюмен, как будто говоря, что на него-то можно положиться, но, тем не менее, что это ему принесло. - Сходи к нему завтра же утром. Потому что я знаю, что он как раз подыскивает кого-нибудь, - сказал Вилли нарочито ободряющим тоном, не понимая, что именно заставило приятеля так неожиданно опустить руки. - Спасибо, конечно. Ну, спокойной ночи, и не работай слишком много, - слабо помахал рукой Ньюмен. - Не скисай. И держи меня в курсе. - Обязательно. Вилли махнул рукой и ушел по узкой улице. Какое-то мгновение мистер Ньюмен стоял, не двигаясь, на углу. Он медленно вынул очки и надел их. В это время суток в районе Уолл-Стрит можно разбить палатку и сладко спать в ней и едва ли спящего потревожат шаги случайного прохожего или проезжающий автомобиль. Здания, похожие на высокие сейфы были крепко заперты. Витрины магазинов были темными. Насколько было видно, город вымер, а над тротуарами витал запах морской растительности. Мистер Ньюмен почувствовал, что нужно идти - его приводила в движение молчаливая высота зданий. Он шел медленно, как человек, который потратил все силы, торопясь на распродажу, а, добравшись туда, обнаружил, что все уже продано. Живой души не было рядом с ним на тех улицах, ни кошки, ни бродячей собаки, потому что там они не водились. Даже голуби сгрудились высоко над церквями, тихие, неподвижные, невидимые. Он шел, бесстрастно глядя на низкие звезды, видневшиеся между зданиями в дальнем конце улицы, там, где она упиралась в залив. В конце концов, он почувствовал, что очень устал и сел на высокий каменный бордюр окружающий лужайку у церкви Святой Троицы. Над головой и позади себя он услышал шелест голубиных крыльев, а потом птицы привыкли к нему и снова затихли. Его опять охватило чувство полного одиночества, и он сидел, совсем не двигаясь, опершись на железную ограду церковного кладбища, и прислушивался к тишине. Он не мог думать, потому что ему нечего было решать. Подсознательно он понимал, что от него ничего не зависело. Это был такой безумный фарс, что он едва ли когда-нибудь смог бы издать такой дикий хохот, чтобы посмеяться над ним, и ему, потрясенному и парализованному, оставалось лишь наблюдать. Абсолютно незнакомый ему человек разыскивающий специалиста его квалификации, принял его за еврея и поэтому не взял на работу, которая по праву - почти по судьбе - дожидалась его. Но что потрясло его до состояния оцепенения так это то, что он не мог вернуться и все объяснить. Именно это и заставило его теперь так тупо смотреть в пустоту. Во всем языке не существовало слов, чтобы объяснить мистеру Стивенсу, что... Что же, собственно, нужно было объяснять? Теперь он попытался это постичь. Очень хорошо, подумал он, я смогу убедить его, что я не еврей. Скажем, я смогу даже пойти так далеко, что принесу свое свидетельство о крещении. Замечательно. Ему придется поверить, что я действительно тот, за кого себя выдаю. На этом размышления мистера Ньюмена зашли в тупик. Потому что он знал, что каким бы ни было доказательство, мистер Стивенс все равно не примет его на работу и не станет относиться к нему лучше, чем сейчас. И было совершенно ясно, что ничего здесь не изменишь. Потому что он знал, что в былые времена в стеклянной кабине никакое доказательство, никакие документы, никакие слова не могли изменить черты лица, которое он сам счел подозрительным. Лицо... Такое изощренное издевательство заставило его заплакать. Он встал и пошел дальше, как будто желая найти впереди, в темноте выход из этого недоразумения. Возможно ли, размышлял он, что мистер Стивенс посмотрел на меня и по моему лицу решил, что я или не заслуживаю доверия, или алчный или вульгарный тип? Этого не может быть, подумал он. Этого просто не может быть. Потому что я заслуживаю доверия, я надежный и скромный человек. И, тем не менее, убедить его в этом абсолютно невозможно. Тревога иглой вонзилась в тело, и он ускорил шаг. Должно же быть нечто такое, что он может сделать, и что в дальнейшем будет показывать нанимателю его истинную сущность - сущность искренне лояльного человека с хорошими манерами. Что он может сделать, какие новые манеры ему нужно усвоить? Изменил ли он своим старым манерам? Господи всемогущий, изменилось ли что-нибудь в его походке или манере говорить за последние дни? Он внимательно проанализировал свое поведение и пришел к выводу, что внешне он остался таким же, как и прежде. Тогда что же он может сделать, чтобы показать этим людям, что он все тот же Лоренс Ньюмен? Его лицо. Он остановился рядом с фонарным столбом на углу. Он не соответствовал этому лицу. Никто не имеет права так отвергать его из-за лица, никто! Он был собой, человеческим существом с определенным прошлым и он не был этим лицом, которое выглядело так, будто возникло из другой чужой, низкой биографии. Из него пытались сделать двух разных людей! На него смотрели так, как если бы он был виновен в чем-то, как будто он мог им навредить! Они не могли так поступать! Они не смели так поступать с ним, потому что он был никем иным, как Лоренсом Ньюменом!... Звук его собственного голоса разбил его видение вдребезги, и он увидел, что стоит, оцепенев, на пустой улице. Дрожа, он посмотрел вперед, увидел освещенный вход в подземку и поспешил туда. Он был от него в двух кварталах, двух длинных кварталах. Он прошел мимо церковного кладбища, и теперь надгробия потрясли его своим холодным равнодушием; темнота, казалось, имела форму пещеры, и он потрусил к освещенному входу и когда добрался до него, то уже почти перешел на бег. Дома он сразу пошел к Фреду, который был на заднем дворе в обтянутой мелкой сеткой псарне. Когда он открыл калитку, два рыжих сеттера примчались к нему, суматошно обнюхали, а потом успокоились и глядели на него, вежливо подавая лапы. Он спокойно поговорил с Фредом о погоде, о луне, которая низко висела над их головами, отбрасывая тени на грязный пол псарни. - Жаль, что им приходится сидеть взаперти весь год, дожидаясь двухнедельной охоты, - спокойно сказал Ньюмен, вглядываясь в глаза собак. Фред протянул руку и потрепал голову одному из сеттеров, а затем повернулся к ним держа руки на бедрах. - Не беспокойтесь, скоро у меня будет дом за городом, - сказал он так уверенно, будто на самом деле обсуждал условия покупки, но просто не рассказывал об этом. - Копишь на дом? - улыбаясь, спросил Ньюмен. - На такой как я хочу накопить невозможно. Но дом у меня будет. - Он продолжал рассматривать псов. - Ты это серьезно, - пораженным шепотом спросил Ньюмен. - Ну да. - Теперь Фред смотрел в очки Ньюмена. - Я никогда в жизни не был молокососом. Мы выгоним евреев, и все появится как из сломанного игрального автомата. У них столько всего, что даже посуду они моют горячей минералкой. Ньюмен тихо хохотнул, Фред за ним и, наклонившись, поднял метлу и смел в сторону помет. Ньюмен стоял, не двигаясь, и наблюдал за ним. Через некоторое время он спустился с Фредом в его подвал и посмотрел, как тот шлифует модель корабля наждачной бумагой. Он был в очках, и какое-то странное удовольствие от собственного достоинства охватило его, когда он сидел там принятый молчаливо, но радушно. И в то время как руки Фреда терли наждачной бумагой туда и сюда, вперед и назад, мистер Ньюмен начал рассказывать о войне и о том, как он убил немца. Наждачная бумага замерла и в подвале воцарилась тишина, когда он рассказывал о ране, потому что он подошел к убитому и увидел отверстие от пули. Она попала в шею и вышла через макушку. Глава 9 Конец воскресного дня. Маленькая пригородная улочка, вдоль которой растут молодые деревья. Неподвижны сухие листья на их ветвях. В горшках на подоконниках поникла от тяжести пыли герань. Старуха тщательно поливает клочок пожелтевшей травы перед своим домом, рядом с ней на жаре дремлет старый спаниель. Двое загорелых мальчишек закинув через плечо купальные трусы, пинают камень вдоль обочины по дороге домой с пляжа. Девушка в шортах обмывает из шланга автомобиль, за ней с веранды наблюдают несколько пытающихся играть в карты мужчин. Наверху высокой лестницы прислоненной к дому стоит мужчина средних лет и красит ставни на окнах своей спальни. Грузные слепни пролетают мимо герани, старухи, спаниеля, девушки и ударяются в шею стоящего на лестнице мужчины. В таких деталях запечатлелся квартал в сознании мистера Ньюмена, когда он медленно растирал зеленую краску по пышущему жаром дереву. Потому что хотя и сосредоточен на кисти в руке, он забрался на лестницу не потому, что пришло время красить ставни. Его загнало сюда то, что иногда заставляет кошку без какой-либо видимой причины запрыгнуть на ветку дерева и сидеть там внимательно наблюдая за происходящим внизу. Только на лестнице он мог во всем разобраться. Сидя на веранде, он бы лицом к лицу встретился с Фредом и Карлсоном, когда они вернутся из "Райских Садов". На заднем дворе могло показаться, что он прячется от их взглядов, тогда как на такой высоте он был виден, но в то же время стоял спиной к улице, так что если бы они захотели поздороваться с ним, они могли бы это сделать, а если нет, то могли бы снова не обратить на него внимания, а он мог сделать вид, что даже не заметил их возвращения. Очень медленно он растирал зеленую краску, долго отдыхал, а затем снова, немного поработав, останавливался, чтобы прислушаться, не слышен ли шум двигателя автомобиля Фреда. От жары исходящей от кирпичной стены тошнило, но он не собирался спускаться вниз. Он должен узнать. Он был под впечатлением ужаса ночного кошмара, безжалостной, но непонятной галлюцинации и он старался вырваться из-под этого воздействия и разобраться, что же с ним происходит. Тщательно втирая краску, он силился вспомнить, что же довело его до этого состояния. Оглядываясь на те дни, когда он искал работу, он не мог ясно вспомнить, произошло ли что-нибудь в среду, четверг или понедельник. Дни прошли, их очертания и краски теперь смешались и были одинаково серыми. Только пятница была отчетлива. В пятницу случилось нечто ужасное. Первые признаки страха принес ветер, когда он выходил из дома. Хотя была все еще середина лета ему неожиданно, на мгновение показалось, что настала осень. Он представил, что скоро пойдет снег. Движение воздуха вызвало страх, что он и в самом деле может так и проходить все лето без работы. Зимой не уговоришь себя, что ты в отпуске. Когда станет холодно, нельзя будет бродить по улицам как сейчас. Как будто для того, чтобы избавиться от этой мысли он завернул в кафетерий и взял пирожное, чашку кофе и стакан воды и сел за стол. Прожевывая вязкое пирожное, он протянул руку за стаканом воды. Он толкнул стакан внешней стороной руки, и тот упал со стола. Увидев, что произошло, он тут же вынул свежий носовой платок и, вежливо улыбаясь, предложил его сидящей рядом дородной женщине, чьи чулки оказались забрызганы. Ее глаза поднялись на него - глаза, которые превратились в металл сразу, как только она увидела. Его извинения застряли у него в горле, прежде чем проклятие округлило ее губы. Как будто порыв леденящего ветра подул от нее, и он почувствовал, что ему пришлось бы закричать, чтобы через остекленевшие глаза добраться до ее человеческой сущности. Он продолжил есть, оставив стакан на полу, а ее с ее бормотанием. Поднимаясь, чтобы уходить, он посмотрел на молодого человека за другим столом, который наблюдал за ним, но с чьим взглядом он не отваживался встречаться, пока не будет готов уйти. Глаза молодого человека излучали такое же надменное сияние и Ньюмен, как будто спеша по делам, поспешил выйти, его сердце колотилось. В этот день, идя по улице, он не мог успокоить дрожь в теле, как только его начинало преследовать ощущение враждебности. Не то чтобы здесь, или там, ни на этом углу, ни на том, но намек на встречном лице, или необычный взгляд человека выходящего из магазина. Водитель грузовика, проклинавший спустивший скат, каким-то образом проклинал и его. Нелепо... и все же. Совершенно нелепо и совершенно очевидно. В этот вечер он приехал домой на подземке. Удивительно, но теперь ему нравилась заполненная по вечерам подземка. Он садился на идущий без двух минут пять поезд и занимал сидячее место, а затем на последующих остановках в вагон вваливались люди и, обступив, закрывали его. И сидя там в этот вечер, он позволил себе забыться, рассматривая узоры платья женщины, которая стояла ближе, чем в полуметре от его лица и в своем уединении он все понял. Те компании, которые он посещал, не могли не иметь вакансий. Шла война. Кадровики пользовались особым спросом, потому что компании нанимали тысячи рабочих. Но для него был только отказ с вежливой улыбкой. Потому что он говорил с такими же кадровиками, людьми, которые имели такие же инструкции, что и он, когда работал у Гаргана. И они так же тщательно сортировали людей как когда-то и он. Правда состояла в том, что он больше никогда не будет кадровиком. Это было его единственной гордостью в жизни, то, что дало ему возможность не жениться, и этой работы у него уже никогда не будет; это волнение при приеме на работу и чувства ответственности никогда не охватит его. Господи, кем же он может работать теперь, в его возрасте? Он подумал о том, чтобы пойти на какую-нибудь работу на завод. Или просто наняться служащим, или что-нибудь в конторе, или кем-то... Он не может, он просто не может. Он был кадровиком, был... Шестым чувством пассажира подземки он почувствовал приближение своей станции и попытался подняться. В былые времена, если пассажиры не пропускали его к выходу он, имитируя возмущение, прокладывал себе путь. Теперь он весьма вежливо прикасался к руке преграждающего путь человека, чтобы привлечь его внимание - и уже само это действие расстраивало его. Поезд замедлил ход, и толпа нажала на него сзади. Поезд остановился. Двери раздвинулись. Его лицо прижалось к спине стоящего впереди человека. Какое-то мгновение он не мог вдохнуть и почувствовал, что может разрыдаться, а ему нужно было выходить. Теперь толпа начала двигаться, и приведенный в движение их нетерпением и их желанием добраться домой, он вылетел из вагона и натолкнулся прямо на стоящего напротив двери толстяка. Падая, он шагнул вперед, чтобы устоять и наступил толстяку на ногу, а для того чтобы окончательно удержаться на ногах ему пришлось на мгновение схватить толстяка за лацкан. Толстяк резко оттолкнул его руку, в то время как толпа проносилась мимо. Мистер Ньюмен стоял, тяжело дыша толстяку в лицо, а тот шагнул в двери и, придержав их, процедил сквозь зубы: - Ну что за люди! Когда же вы научитесь себя вести! Мистер Ньюмен засмеялся, но вместо смеха услышал гневное всхлипывание. Поезд уехал и увез толстяка. Этим вечером после ужина он снова почувствовал настойчивую необходимость побыть с Фредом. Разделяющие их задние дворы забор был всего в метр высотой, и он перешагнул через него и, спустившись по цементным ступенькам, вошел в цокольный этаж дома Фреда. Фред был там, около верстака, возле него стоял Карлсон. Мистер Ньюмен подошел к ним и остановился, наблюдая за руками Фреда, который устанавливал крохотный бензиновый двигатель в нижнюю часть корабля. Оба казалось, не заметили его прихода. Он решил, что они поглощены моделью. Установив моторчик, Фред отошел к стулу и сел на него, а Карлсон сел в кресло-качалку и они заговорили о моторчике, и Фред рассказал, сколько требуется горючего, чтобы корабль проплыл пятьдесят метров. Ньюмен продолжал стоять возле верстака. Они даже не сказали ему "привет". Прошло десять минут. Он почувствовал, что краснеет, и вмешался в разговор. Фред поднял голову, бросил на него взгляд и, обнаружив его присутствие, продолжил разговор с Карлсоном, который упорно продолжал смотреть только на Фреда. Прошло еще несколько минут, и Ньюмен неожиданно поднял голову. - Это не у меня звонит телефон? - сказал он. Все трое прислушались, и он поспешно вышел из подвала. Наверху в своей комнате он стоял возле окна, глядя через темноту на задний двор. Его брови были нахмурены. Он стал чаще дышать. Потом он лег, оцепеневший, бесчувственный. И, в конце концов, он уснул. Теперь стоя на верхушке лестницы, он понял, что уже закончил красить ставни. А Фред и Карлсон все еще не вернулись из "Райских Садов" куда они два часа назад пошли за пивом не позвав его с собой, хотя он сидел на веранде в пределах слышимости. В поисках пропущенного неокрашенного пятна Ньюмен пристально осмотрел ставни один раз, потом еще раз. Но вся деревянная поверхность была покрыта свежей зеленью, каждый сантиметр, и на этот раз такого же цвета, как у Фреда и у всех остальных в квартале. Он больше уже не мог здесь находиться. Перекладины лестницы причиняли боль его ребрам. Он осторожно снял с металлического крюка банку с краской и начал медленно спускаться. Когда его нога коснулась пола веранды, он услышал шум выезжающей из-за угла машины. С одного взгляда он узнал машину Фреда и занялся опусканием верхней, выдвижной части лестницы. Машина резко остановилась возле края тротуара. Теперь он слышал, как скрипели рессоры и хлопали двери за выходящими из автомобиля мужчинами. Ньюмен ни разу не повернул головы когда, опуская выдвижную часть лестницы, освобождал удерживающую ее веревку. Он покрасил ставни. Было бы неслыханно, чтобы Карлсон который все замечал, не прокомментировал сделанную им работу. К тому же теперь, когда они снова видели его, невозможно было поверить, что они так и пойдут - Фред в свой дом, а Карлсон через дорогу в свой - даже не поздоровавшись, не говоря уже об извинении за то, что не пригласили его с собой. Лестница медленно складывалась, по мере того как скользила в его руках веревка. Он слышал стук каблуков туфель Карлсона, когда тот переходил улицу к своему дому. Он слышал, как Фред шел по бетонной дорожке, слышал, как он поднялся на веранду, слышал, как открылась дверь с сеткой для защиты от насекомых... Не в силах сдержать свой голос, Ньюмен повернул голову и сказал: - Привет. Фред открыл дверь и, став ногой на порог, посмотрел через сетку на Ньюмена. Его запухшие глаза покраснели, щеки отвисли от пива. Ньюмен с тревогой наблюдал, как он медленно поднимал свою голову пока его нос, прижавшись к сетке, не согнулся. Затем, по-идиотски ухмыляясь и смотря непонятно куда, он хрипло пробормотал: - Выпили парочку... Раскачиваясь, он предпринял попытку войти в дом вертикально, ударился плечом о косяк двери и исчез внутри. Этой ночью, лежа в постели возле открытого окна, мистер Ньюмен смотрел на луну, потому что не мог уснуть. Его преследовало видение прижатого к сетке согнутого носа Фреда. Имело ли какое-то значение, то, как старательно он его сгибал? Согнутый нос... Однако сразу после этого он заговорил совершенно по-приятельски. К тому же он был пьян. Но почему он поступил именно так? Часы пролетали незаметно и оставляли его в молчании и в одиночестве. Через некоторое время он поднялся и пошел в ванную, включил там свет и долго стоял, рассматривая свое лицо в зеркале. У него не было мыслей, планов, не было даже страха. Казалось, что у него отказали органы чувств. Утром он открыл входную дверь и вышел на веранду, и правая нога немного задержалась, прежде чем опуститься на кирпичную поверхность. Его мусорный бак лежал возле бордюра. Содержимое бака было равномерно рассыпано по лужайке. Он осмотрел улицу. Все остальные заполненные мусором в джутовых мешках баки, накрытые, стояли у края тротуара. Глава 10 Мистер Финкельштейн был еще молодым человеком, но как еврей он был очень стар. Он понимал что происходит. Едва ли он мог не понимать этого. Дважды за последние три недели, когда в шесть утра он выходил из дома, чтобы открыть магазин, его мусорный бак лежал на боку, а содержимое было разбросано по его дорожке. Поэтому когда в понедельник он вышел из дома в шесть утра и обнаружил, что его мусорный бак снова опрокинут, а грейпфрутовая кожура долетела до самой веранды, он и секунды не раздумывал, а начал сгребать мусор двумя кусками плотного картона и запихивать его назад в бак. При этом он улыбался. Когда он был испуган или раздражен, как сейчас, он улыбался. Это было похоже на старую шутку, которая повторялась и повторялась с ним всю жизнь, и он мог только улыбаться над глупостью шутника. Однако он улыбался еще и потому что инстинктивно чувствовал, что из одного из домов с другой стороны улицы наблюдают, как он собирает разбросанный мусор. Только после того как он выпрямился, поставил бак на место и посмотрел на улицу, на которой перед другими домами баки стояли на своих местах, - только тогда он смутился. Потому что он с удивлением заметил, что мусор был разбросан еще и на лужайке перед домом мистера Ньюмена, а мусорный бак мистера Ньюмена тоже лежал на боку. Мистер Финкельштейн внимательно все рассмотрел и обдумал увиденное. Могло ли быть так, размышлял он, что его жена всегда была права, когда утверждала, что Ньюмен это самая настоящая еврейская фамилия? В это он не верил, хотя и не знал почему. Он просто всегда считал что, само собой разумеется, что мистер Ньюмен, который работает в такой большой компании не еврей, хотя в последнее время... Как бы то ни было, но ему было чем заняться, и он открыл магазин, опустил фрамугу над дверью, вынес деревянную стойку и открыл пачку газет, которую всегда оставляли перед его домом на дорожке с проезжавшего грузовика. Он только собрался разрезать перевязь, когда заметил торчащий из-под лежащего сверху номера "Таймс" краешек желтой бумаги. Он вытащил ее. На бумаге было что-то написано. Пока он читал, кровь бросилась ему в голову от возбуждения. Затем, тщательно сложив желтый листок, он засунул его в карман рубашки. Но положил его так, чтобы край высовывался наружу. Аккуратно разложив газеты на стойке, он подложил под двери магазина ограничитель, вынес свой маленький складной стульчик и готовый к утренней торговле сел рядом со стойкой. Через несколько минут, продав несколько газет, он вытащил желтый листок так, чтобы он высовывался из кармана немного больше. Он был похож на сидящего Будду. Его жена готовила слишком хорошо, чтобы он мог сдерживать себя. Ему было всего лишь сорок два, но подбородок у него был уже весьма тяжел. Он как раз достиг того периода жизни, когда осознал бесполезность попыток сдержать ремень от сползания под живот. Но у него были очень широкие плечи и толстые руки и запястья, и он легко передвигался на своих узких ступнях. Даже в этот ранний час до завтрака он курил сигару, которая никогда не покидала его рта. Это утро было прохладным, и небо было необыкновенно голубым, а облачка были чистыми и прозрачными, и он позволил своему мягкому подбородку опуститься на грудь, скрестил руки и предоставил утреннему солнцу возможность, поднимаясь, осветить его теплый затылок. Он всегда сидел неподвижно. Он умел так сидеть. Он смотрел на мусор, который поблескивал под солнцем на лужайке перед домом мистера Ньюмена. И в восемь часов, как обычно, мистер Ньюмен вышел из своего дома, чтобы идти на работу. Мистер Финкельштейн наблюдал, как он остановился, когда увидел мусор. Он видел, как тот начал было пятиться назад в дом, и не решался снова пойти по ступенькам веранды. Он наблюдал, как он снова повернулся к мусору и после некоторого промедления начал кое-что подбирать. Затем он наблюдал, как мистер Ньюмен бросил мусор в бак, вытер руки о пустой джутовый мешок и переставил бак с дороги на край тротуара. Теперь мистер Ньюмен шел по улице в его направлении. Он увидел, что тот замедлил шаг возле дома соседа - охотника - и посмотрел на него. Затем мистер Ньюмен повернулся и взглянул через дорогу на дом мистера Карлсона. Через мгновение он пошел по направлению к мистеру Финкельштейну, пробегая глазами по мусорным бакам, когда проходил мимо них. Он никогда не видел мистера Ньюмена таким потрясенным. Тот шел с наполовину поднятой правой рукой, и было ясно видно, что она дрожала. Мистер Финкельштейн наблюдал, как он приближался. Его состояние было таким жутким, что Финкельштейн не мог ему не посочувствовать. Когда Ньюмен был в десяти метрах от стойки, Финкельштейн принял безразличный вид с пустым взглядом, которому он в последнее время выучился и дожидался пока Ньюмен пройдет мимо. Но тот остановился возле него. Мистер Финкельштейн неторопливо поднял взгляд. Он увидел, что его нижняя губа дрожит мелкой дрожью. Его глаза часто мигали так, будто пытались стряхнуть видение. - Мой тоже перевернули, - сказал он и кивнул на свой мусорный бак, который стоял в двадцати шагах от них. Мистер Ньюмен посмотрел на мусорный бак Финкельштейна и затем снова повернулся к нему. Он начал говорить, но у него в горле запершило. Он прокашлялся и хрипло прошептал: - Кто это сделал? Финкельштейн засмеялся. - Кто? Кто это всегда делает? Христианский Фронт. Он рассматривал судорожно подрагивающую нижнюю губу мистера Ньюмена. - Вы думаете это они сделали, да? - рассеянно спросил мистер Ньюмен. - Кто же еще шатается по улицам и переворачивает мусорные баки, если не эти бездельники? Приличные люди таким не занимаются. - Это могли быть какие-нибудь дети, - слабеющим голосом сказал мистер Ньюмен. - Могли быть, но не были, - засмеялся мистер Финкельштейн. - Я не ложился спать вчера вечером до часу ночи и проснулся раньше пяти... я брился сегодня утром. Между часу и пятью детей на улице вы не встретите. Будьте спокойны, это был Фронт. Лицо мистера Ньюмена начало багроветь. И мистер Финкельштейн не мог сказать что именно, гнев или страх, повысило давление его крови. Он решил рискнуть и спросить. - Но вам не нужно ни о чем беспокоиться, мистер Ньюмен. С вами, наверное, произошла ошибка. Мистер Ньюмен быстро повернулся к нему. Но он увидел, что маленькие черные глазки мистера Финкельштейна содержали только любопытство и абсолютно никакой уверенности в том, что это была ошибка - он, также, просто интересовался. Ньюмен продолжал стоять, рассеяно разглаживая свой жилет, а потом пошел по направлению к подземке. Финкельштейн проводил его взглядом. Очень аккуратный и чистый человек, подумал он, наблюдая за исчезающим за углом Ньюменом, одетым в безукоризненный синий костюм - чистый человек. Возможно, его это раздражает только потому, что ему загадили двор. Он снова улыбнулся сам себе и сел на свой раскладной стул. После того как миновала утренняя суета, он вынул желтый листок бумаги из кармана рубашки, аккуратно развернул его и, устраивая свои очки в роговой оправе посередине переносицы, снова прочитал написанное. "Еврей, если за пять дней ты отсюда не уберешься, ты пожалеешь, что вообще родился на свет". Глава 11 Потрясение от происшествия с мусорным баком, похоже, обострило у Ньюмена чувство практичности. Вместо бестолкового хождения по большим и известным в деловом мире компаниям он изучил объявления, приглашающие на работу, под другим углом зрения, и обратил внимание на то, что на работу приглашаются сотни механиков, лудильщиков, станочников и штамповщиков. Любой компании, решил он, которой требуется так много новых рабочих, мог понадобиться такой специалист как он. И руководствуясь этой логикой, он решил пойти в административный отдел корпорации Мейерса-Петерсона, компании о которой он никогда раньше не слышал. Основное производство компании располагалось в Патерсоне, штат Нью-Джерси, а здесь, на десятом этаже в здании на Двадцать девятой улице на Манхеттене, находилась оборудованная кондиционерами воздуха контора, которая подогрела его глубокое восхищение перед большим бизнесом и стабильностью. В мирное время эта компания производила вентиляторы и другое электрическое оборудование. Эти кабинеты, - по крайней мере, эта приемная, которую он здесь пока успел увидеть, - были современными, а некоторая изношенность только придавала солидности. Ему также понравились руководящего вида мужчины, которые ожидали приема сидя на других стульях и креслах. Если бы он смог устроиться сюда, почувствовал он, это был бы хороший шанс остаться на работе и после окончания войны. Сидя на стуле с обитым кожей сиденьем как человек, пришедший с улицы, в ожидании мистера Арделла, он чувствовал страх перед наступлением этого ужасного времени. Но когда он позволил себе поверить, что его сегодня же наймут, он скорее порадовался перспективе иметь работу посреди надвигающейся безработицы. Потому что он никогда не мог удержаться от возмущения, что зарплату платят почти каждому, кто может удержать в руках молоток. И как человек, наделенный столькими уникальными достоинствами, он не мог сдержать тайной тоски по былым временам прошедшей депрессии, когда он был так уверен в своей работе, в то время как других вокруг него увольняли. Зарабатывание, когда заработать было легко, доставляло меньше удовольствия. И почему-то, пока он рассматривал приемную и девушку секретаря, у него появилась уверенность в том, что он будет работать в этой фирме. Он попробовал проговорить название компании. - Я работаю в корпорации Мейерса-Петерсона, производство электрооборудования, - произнес он как бы отвечая на вопрос приятеля. И это прозвучало вполне сносно. Во всех этих сегодняшних размышлениях перед ним ни разу не предстало зрелище опрокинутого мусорного бака. Потому что в данный момент оно затаилось где-то в глубине души. Три дня он бродил по городу с перевернутым баком перед глазами. В то утро он ездил в центр города и вернулся домой вечером. После ужина он спустился в подвал к Фреду и рассказал ему о случившемся. Фред, похоже, удивился и заверил его, что произошла ошибка. Или ошибка, или это проделки какого-нибудь отбившегося от рук парня. У него словно камень с души свалился. И только потом, когда он лег спать, он начал размышлять. Наверняка Фред не мог не заметить мусор, когда тем утром выгуливал перед работой своих собак. Почему же он решил сделать вид, что ничего об этом не знает? Обычно Фред выгуливал собак в семь утра. Секретарь подозвала двоих из ожидающих мужчин, и они вышли из комнаты через широкий проход под аркой, за которой мистер Ньюмен разглядел коридор с дверями в разные кабинеты. Девушка любезно сказала мистеру Ньюмену, чтобы он несколько минут подождал мистера Арделла. После этого он почувствовал к ней особое расположение. С тех пор как он пришел сюда, это произошло впервые, потому что она была еврейкой. Именно это - хотя в этот момент он сознательно не обратил на это внимание, - и вселило в него уверенность, что здесь его возьмут на работу. Выходя из лифта, он увидел ее лицо и тут же отметил его в уме, но его ум обладал свойством несколько затуманивать то, чего не хотел видеть ясно. С того момента как он ее увидел, он почувствовал, что здесь у него есть шанс. Но не потому что они брали на работу евреев, так как евреем он был не больше, чем Герберт Гувер. Просто здесь у него был шанс, потому что здесь у него был шанс. Как мистер Лоренс Ньюмен, человек с большим трудовым опытом, он имел здесь шанс. В этот момент на земле не существовало никаких других причин. Теперь секретарь позвала его. Он поднялся и подошел к ней. Она вышла из-за стола, провела его до арки и сказала, сколько поворотов ему нужно сделать и в каких направлениях. Он ушел от нее и прошел по коридору до кабинета мистера Арделла. Он постучал в стеклянную раму и услышал внутри голос. Он открыл дверь и вошел, держа шляпу в руке. Поначалу кабинет показался ему пустым, потому что в кресле за широким столом никого было. Он остановился сразу за порогом и услышал женский голос слева. Он повернул голову. - Не желаете ли присесть? Он увидел ее, и от волнения его глаза будто заметались в голове, так что он быстро опустился на стул рядом с большим столом. Он сидел спиной к ней, потому что никогда не осмелился бы повернуть стул к ней лицом. Все что он понимал, так это то, что в его жизни произошел взрыв, и что он ослеп на то время, пока обломки опустятся на землю. Когда она прошла рядом с его локтем и села перед ним за стол, его как палкой ударило запахом ее духов. Он почувствовал, как напряглись ее бедра, когда она садилась, а в ушах у него гремел шелест ее платья. Он смотрел на нее и даже не представлял, какое у него выражение лица. Однако он пытался улыбаться. Ее удивительная правая бровь приподнятая так же, как и в тот, прошлый раз, оценивала его, но теперь он не мог встать и убежать от этого. Ее неправдоподобно подвижные губы постоянно двигались, как будто пытаясь примирить различные впечатления о нем которые вертелись в ее сознании. - Мистер Арделл вышел. Я замещаю его, пока он не вернется. Если вы хотите, вы можете дождаться его. Некоторым мужчинам не нравится, чтобы собеседование с ними проводили женщины, - официально и холодно сообщила она. Он старался выбраться из пут ее голоса. - Мне... я не возражаю. - Он засмеялся. И тут же понял, что по-идиотски. - Вы хотите здесь работать? - сухо спросила она. Он кивнул. - Я думал, нет ли здесь чего-нибудь подходящего для меня. - Какую работу вы ищете? В ее тоне слышалось подводящее итог контральто, как будто она безжалостно загоняла его в ловушку. Она ни разу даже не пошевелилась. Именно так должна сидеть сдерживающая ярость женщина, - выпрямившись, с приподнятой бровью и не отводя взгляда. Все же, с надеждой подумал он, может быть это ее обычный деловой вид. - Мне бы хотелось применить, тот опыт, который у меня есть. - Здесь вам не пригодится ваш предыдущий опыт. Здесь берут на работу кого угодно. Все что нужно, так это иметь гражданство. Здесь берут евреев, черномазых, итальяшек, кого угодно. Ворвавшийся ему в рот воздух рассеял все слова. - Вы решили, что я еврейка, - мстительно сказала она. Она задавала вопрос. Он едва заметно кивнул, глаза его расширились и остановились на ней. - Значит, вы были не в своем уме. Теперь, думаю, вы поняли. Ему было трудно вдохнуть. Он как будто находился во сне. Это походило на то, как в кино лицо изменяется при помощи наплыва, а потом становится новым персонажем, но с тем же лицом. Она не изменилась со времени той беседы в его кабинете. Но черты ее лица воздействовали на него иначе. Ее глаза, в которых он высмотрел эту затаенную насмешливость, теперь были темными глазами много плакавшей женщины. Ее нос... ему пришло в голову, что носы у ирландцев часто имеют такой наклон, и теперь он подумал, что это ей идет. И все же это был тот же самый нос. Ее манера громко говорить больше не казалась вызывающей. Он подумал, что, скорее это было результатом решительности и то, что раньше свидетельствовало о грубости, теперь говорило о презрении к уклончивым ответам. Как еврейка, она казалось одетой в дешевом вкусе, слишком ярко. Но как не еврейка, в том же платье она показалась ему интересной женщиной, которая через одежду выражала свое душевное состояние. Было так, будто теперь она имела право на недостатки; как будто ее своеобразие, ее стиль, ее резкость не были больше результатом плохого воспитания и слепого подражания светским манерам, но проявлением бунтарского духа, сердитого духа, духа который отваживался не считаться с мелкими правилами поведения. Как еврейка она казалась ядовитой и развязной, и он ненавидел себя, хотя его так ужасно тянуло к ней, но теперь, он больше не боялся ее, потому что теперь его любовь могла изливаться не замаранной виной за чувство к тому, что его достоинство всегда требовало презирать. Он сглотнул, в то время как его глаза опустились на столешницу. Он не понимал, как вообще в ней ошибся. В ней не было ничего еврейского. Ничего. Его лицо успокоилось от раскаяния, когда он снова встретил ее взгляд. - Я хочу попросить прощения, мисс Харт. Тогда у меня был напряженный день. Она иронически мигнула и приподняла брови, как будто устала. - Могу представить, - сказала она. Он не понял. Его голова наклонилась чуть вперед, и он спросил: - Что вы можете представить? Ее глаза широко раскрылись на него. Его кожа начала гореть. Если она не объяснит свои слова сейчас же, он утонет в снисходительной игривости ее взгляда. Но она ничего не сказала, а только вдохнула уголками губ. - Мисс Харт, я следовал указаниям, - сказал он, подбирая слова. - Я не мог рисковать. Она забыла о губах, ее лицо расслабилось, и она слушала. Продолжая в доверительном тоне, он наклонялся к столу. - Та компания не берет их на работу. Ни при каких обстоятельствах. Со времени основания туда не взяли