арманные деньги, и он желает нам приятного пребывания. Я сказал ему: товарищ, сказал я, бездельничать я могу и дома, я здесь для того, чтобы советовать, так что если вы нуждаетесь в совете, или если вам для полного собрания не хватает одного голоса, так приходите ко мне, и даже если я буду спать, разбудите меня. Так он ответил: пожалуйста, не беспокойтесь и спите, сколько хотите. Уже на четвертый день после нашего прибытия мы пошли в ООН. Оно занимает высокое здание, которое напомнило наш ЦК партии, только это на пару этажей выше. Когда вошла израильская делегация, все побежали из вестибюля в зал заседаний, поскольку боялись за свои места. Служащие зала внесли еще штук сорок новых стульев. Однако мне все равно пришлось делить место с другим членом нашей делегации. Выяснилось, что он выиграл участние в нашей делегации в ООН в одной телевизионной викторине и вообще не понимает, для чего он тут находится. Я быстро взобрался на самое высокое место для докладчиков - ты же не поверишь, дорогая Дваша, что я легко смогу перенести безделье. Как это следует называть, спросил я, когда кого-то посылают в Нью-Йорк, без того, чтобы точно удостовериться, специалист ли он в международных отношениях или простой член партии? На это я получил следующий ответ: - Вы-то кто такой? Что вы тут делаете? - Я официальный советник, - сказал я. - Например, вчера я посоветовал министру иностранных дел взять с собой зонтик, чтобы не промокнуть. Вы сами его спросите. В этот момент кто-то за другим столом нашего постоянного представительства в ООН, может быть, секретарь, начал громко кричать, что он уже больше ничего не понимает в этом хаосе, и надо, наконец, составить список, кто входит в состав делегации, а кто нет, или он покидает заседание. Я не мог дождаться конца его выступления, поскольку как раз открылось заседание Генеральной ассамблеи, и мне нужно было там все слышать. Там произнесли много речей, но ни одного на идиш, так что я мало, что понял. И почему только я не захватил с собой какой-нибудь легкой музыки и наушники? На следующее утро они устроили в нашем посольстве большую контрольную проверку, чтобы идентифицировать истинных членов делегации. Несколько сотен израильтян собрались во дворе здания. Некоторые из них уже по несколько лет официально работали в Нью-Йорке, но встретились тут впервые. Это была трогательная сцена, дорогая Дваша, можешь мне поверить. Затем сделали перекличку в алфавитном порядке и обнаружили двух пуэрториканцев, которые мошеннически втерлись в нашу делегацию и каждый день ходили в ООН. Секретарь сказал, что они давно казались ему подозрительными, поскольку говорили по-испански, но он принял их за представителей сефардского Дисконт-банка из Тель-Авива, и потому ничего не предпринимал. Сейчас их, наконец, вышвырнули. Затем советник посольства огласил официальное решение, по которому число делегированных сокращалось наполовину. Те, кто уже ходил по зданиям ООН и сделал покупки, должны вернуться в Израиль. От одного высокого чина мне придется держаться в стороне, поскольку он намекнул, что моя жена наверняка меня уже давно потеряла. Он правы, и я с ним и согласен. Дорогая Дваша, садись на ближайший самолет и прилетай ко мне в Нью-Йорк, в Америку. Ты найдешь меня в отеле "Уолдорф-Астория" на Парк-Авеню, 5-й этаж, комната 517. Твой любящий супруг Залман. Американская карьера - В Америке, - говорила моя тетя Труда, когда мы однажды вечером гуляли с ней по Бруклину, - в Америке ты без паблисити не сделаешь никакой карьеры. - Я знаю, - тихо ответил я. - Но с чего следует начинать? - Тебе следует показаться на телевидении. Это было бы наилучшим вариантом. Или почти лучшим. К счастью, у меня есть великолепные связи, что на радио, что на телевидении. На радио будет проще, потому что на телевидении я никого не знаю. Все остальное было детской игрой. Моя тетя встретилась у своего парикмахера с г-жой Перлой Траубман, которая уже сорок лет вела в Нью-Йорке еврейскую радиопередачу под названием "Шоу веселой хрюшки", более того, она уже идентифицировалась с веселой хрюшкой, благодаря чему располагала большим числом поклонниц среди домохозяек не только в Бруклине, но и в Бронксе. Уже спустя несколько дней тетя Труда пришла от парикмахера домой и ее лицо сияло под свежей химической завивкой: - Перла Траубман ждет тебя завтра в 7.30 в студии 203. Я ей сказала, что ты пишешь лирику для рока и являешься полковником израильских парашютно-десантных войск, что ее очень впечатлило. Считай, ты уже на полпути к американской карьере. И мы разрыдались в объятиях друг друга. Г-жа Траубман-Хрюшка оказалась доброжелательной дамой лет шестидесяти с небольшим, не старше, если не обращать внимания на ее кричаще белые крашеные волосы и яркокрасные крашеные губы. Мне пришлось прождать ее в студии с полчаса, появилась она там лишь за две минуты до начала прямой трансляции и сразу же стала просматривать различные сообщения, приготовленные для нее в дикторской. Закончив, она потрясла мне в приветствии руку и спросила: - В какой синагоге вы поете, г-н Фридман? Я доложил, что оставил свою литургическую деятельность и представился как лирический полковник от тети Труды из парикмахерского салона. - Точно, точно, - г-жа Трубман мысленно полистала лежащие в ней странички. - Кантор Фридман придет на следующей неделе. Что ж, мы можем начинать. Красная лампочка заморгала, неприветливый бритоголовый тип прошаркал к микрофону и трижды крикнул туда "Шоу" и сел передо мной на стол. Голос г-жи Траубманн, только что сугубо деловой, рассыпался колокольчиком, приобретя сладостный тембр влюбленного соловья: - Доброе утро, друзья. Вы слушаете вашу подружку - веселую хрюшку из Нью-Йорка. На улице дождик, хотя не столько сыро, сколько холодно. Когда уже придет настоящая зима? И пока мы говорили "придет", в нашу студию пришел наш любимый старый друг, чье имя вам хорошо известно, особенно, посетителям синагоги Ор-Кабуки... (тут я сделал заметное движение рукой, которое г-жа Траубман быстро поняла), ...но и все остальные знают знаменитого израильского поэта, который сейчас ездит по Соединенным Штатам с инспекционной поездкой. Он полковник израильских военно-воздушных сил и состоит в резервном отряде космонавтов. Как дела, г-н Кишон? - Спасибо, - ответил я на беглом английском. - Очень хорошо. - Приятно слышать. Как вам понравился Нью-Йорк? - Очень хорошо, спасибо. - Вы уже побывали в театре? - Еще нет, но я уже купил на послезавтра билет на один мюзикл, который ставят по моей пьесе... - Растительное масло Якубовского готовит само, - дружески заметила г-жа Траубман. - Оно сытно и легко переваривается - соус и салат - выпечка и овощи - только с растительным маслом Якубовского! А ты как думаешь, Макс? Это был риторический вопрос. Ей пришлось поторить его несколько раз для угрюмого бритоголового, прежде, чем он с большой неохотой оторвался от чтения газеты, и пододвинуть к нему микрофон. Он был, как впоследствии оказалось, политическим обозревателем и театральным критиком радиопередач, но также помогал и в выпуске рекламных роликов в "Шоу веселой хрюшки". - Растительное масло Якубовского - лучшее кошерное масло в мире, - подтвердил он. - Нет ничего вкуснее Якубовского! Он громко причмокнул губами и снова углубился в чтение газеты. - Растительное масло Якубовского не содержит нитроглицерина, - резюмировала Веселая Хрюшка и снова выдвинула меня в первые ряды: - Вы пишете ваши рассказы один, г-н Кишон? - Да, - ответил я. - Спасибо. - --> А шайн гутн так , - подхватила Хрюшка. - Мой дедушка всегда старался говорить на идиш, когда хотел, чтобы дети его понимали. Он тоже писал рассказы. Только не по-еврейски, а по-русски. Господь, прими его душу. Я буквально чувствовал, как моя слава растет от минуты к минуте. Благодаря моему участию в этой грандиозной передаче, можно было бы достичь самой Аляски. Конечно же, это вовсе не мелочь - участвовать в шоу Веселой Хрюшки. Кто-то счел бы это обременительным, но я так не думал. Тетя Труда подсчитала, что ее слушатели составляют 55 с лишним процентов всей аудитории. Этим следовало воспользоваться. - И идиш, и русский - красивые языки, - сказал я. - Но что касается меня, то я пишу на иврите. - Как интересно! - Да, спасибо. - Лично я не забочусь о том, что ем, - пожаловалась мне г-жа Трауман. - Растительное масло Якубовского готовит само. Что с мясом, что с рыбой, что с жарким, что с гарниром - нет ничего лучше, чем растительное масло Якубовского. Не правда ли, дорогой? - Я готовлю редко, - ответил я, - но... Веселая Хрюшка сделала нервный жест рукой в сторону угрюмого бритоголового, который мгновенно понял ситуацию: - Растительное масло Якубовского - кошерное до последней капли. Для меня не существует еды без растительного масла Якубовского. - Вкусное и легко усваиваемое - никакого нитроглицерина - если масло, то Якубовского! - подтвердила Хрюшка и снова обратилась ко мне: - Г-н Фридман, а что вы споете на праздник? - Я еще не решил, - признался я. - Мы все пойдем в синагогу, чтобы послушать вас. - Приятно слышать. - Уверена, что вас ждет большой успех, г-н Фридман. - А как же иначе? - спросил я. - С растительным маслом Якубовского неудач не бывает. - Совершенно верно. Оно само готовит. - Растительное масло Якубовского - самое лучшее в мире, - с готовностью добавил я. - Не так ли, Макс? - Для меня существует только Якубовский, - импровизировал Макс. - Кошерное, вкусное и легко усваиваемое. Я чмокнул губами в микрофон. Г-жа Траубман-Хрюшка посмотрела на часы: - Большое спасибо, г-н Фридман. Было приятно видеть в студии такого гостя и услышать ваше компетентное мнение о пении в израильских синагогах. Всего доброго и шалом! - Шалом и салат! - подтвердил я. - И соус! Мою американскую карьеру было уже не остановить. --> Бродвей закрывается Ничто в Нью-Йорке не является таким до мозга костей Нью-Йорком, как место вокруг и около Бродвея. На этой небольшой, всего в несколько квадратных километров, территории происходит больше банкротств, чем где-нибудь еще в мире. Дарвину следовало упомянуть о Бродвее в своей "Борьбе за выживание". Он вообще не подозревал, сколь жестокой может быть эта борьба. Важнейшим для театрального бизнеса офф-Бродвей является сам театр. Эта относительно маленькая сфера театральной деятельности никогда не бывает пустой. Она постоянно заполняется небольшими труппами, потому что дает меньшие шансы и возможности, и, что постановщику известно заранее, ведет либо к самоубийству, либо к быстрому успеху. Середины в Нью-Йорке нет. Или прыгаешь до небес, или разоряешься прямо в вечер премьеры. Моя собственная ситуация была тогда, при данных обстоятельствах, относительно прогнозируема. Постановщик моей пьесы, назовем его для простоты коротко - Джо, принес в кармане договор, подписанный с правлением методистской кирхи, просто-таки исторический документ о том, что нам предоставляются помещения кирхи в качестве театрального зала на бескрайний срок в три месяца. Там была прелестная маленькая сцена, интимная и одновременно пуританская атмосфера, и репетиции пошли в обыкновенном, то есть сумасшедшем темпе. Так что все было в самом полном порядке. А потом на нас свалилась налоговая инспекция. В один судьбоносный вечер к нашим методистам поступил официальный циркуляр, согласно которому кирха (как и все подобные институты) только тогда могла бы пользоваться установленным ранее освобождением от налогов, когда она "никоим образом не связана с организациями, получающими прибыль". Правление кирхи впало в панику. Не столько от налога, который они, может быть, и уплатили бы, сколько от ужасной мысли, что любой финансовый инспектор мог бы заглянуть в их книги. Этого они позволить не могли. Только не это. На следующий день методистский архиепископ, который как раз был на телефоне, переговорил с нашим постановщиком Джо и известил его, что наш договор аннулируется и объявляется ничтожным вследствие обстоятельств "непреодолимой силы" (называемых в Америке "делом Б-жьим"), смотри ╖106 Договора. Джо пошатнулся, упал на колени и стал умолять архиепископа не разорять его. Поскольку это не возымело успеха, он предложил в отчаянии аргумент, приберегаемый для особых случаев: шоу, как он сказал, и без того не даст никакой прибыли, а --> провалится и закроется , как и все их искусство. Чтобы убедить князя церкви, что это действительно так, он пригласил его - разумеется безуспешно - на репетицию. Одновременно он передал дело адвокату, который после тщательной проверки всего текста договора объявил, что ничего поделать не может, поскольку любой процесс против Б-га имеет весьма мало шансов. На этом основании Джо, заподозривший было методистскую церковь в антисемитизме, быстро забрал свои подозрения назад и заявил, что хотел бы стать методистом. Но и это не помогло. Таким образом, нам пришлось искать другой театр. Но как это сделать? А очень просто: изучить список предстоящих премьер и попытаться угадать, кака из них провалится с наибольшей вероятностью. Существуют так называемые "эксперты фиаско", которые за соответствующий гонорар выискивают театральные провалы (как, скажем, полицейские собаки, натренированные на поиск спрятанных наркотиков). Выбор нашей экспертной команды пал на театр "Корона", известное заведение офф-Бродвей. - Пойдем, посмотрим сами, - сказал Джо. Мы ввалились через заднюю дверь в маленькое здание, глубоко надвинув шляпы на лицо и одев на ноги звукопоглощающую резиновую обувь. Я был как профессиональный коршун, который парит в воздухе в поисках падали, чтобы в нужное мгновение упасть на нее. Но такова уж жизнь. На маленькой сцене как раз шла последняя репетиция одного совершенно милого мюзикла. Мускулистые танцоры обоего пола отрабатывали ритмическую мешанину, декораторы накладывали последние штрихи на сцену, музыканты настраивали свои инструменты, режиссер орал истошным голосом, а хореограф пытался его перекричать. Мы встали в темном углу и смотрели на происходящее. Через некоторое время главный пожиратель трупов глубоко вздохнул, покачал головой и сказал: - Нет, не получится у них премьеры. Верный провал. Джо и я готовы были ликовать от радости, однако сдержались, чтобы не привлекать внимание. Как оказалось, мы его все же привлекли. Из полутемного зрительного зала к нам подошел мужчина и спросил, какого черта мы тут делали и какого черта мы тут искали. Заикаясь, мы выдавили несколько предложений, которые нам показались подходящими, и поспешно удалились быстрыми шагами, обежали вокруг театра и через другой вход попали на второй этаж, где находился кабинет владельца здания. Нам показалось, что он нас ждал. - Когда вы хотели бы выступить со своим представлением? - спросил он нас вместо приветствия. - А нынешнее сколько продлится? - ответил Джо вопросом на вопрос. - В среду у нас тут премьера. Если хотите, в четверг можете начинать репетиции. - Точно? - Помереть на этом месте. Мы можем сейчас же подписать контракт. - Извините, - прервал я его, - а почему мы должны ждать четверга? Премьера закончится примерно в половине одиннадцатого, так что мы могли бы начать уже в среду в одиннадцать вечера. - Закройте рот, - прошипел мне наш эксперт. - Нужно будет хотя бы критику прочесть. Между тем Джо, пожав руки с владельцем, уже заключил предварительное соглашение, подкрепленное предоплатой. Со сцены услышали мы обнадеживающую музыку и оптимистичные голоса певцов... Прошла пара полных напряженного ожидания дней. На генеральную репетицию мы послали в зрительный зал шпиона. Он доложил, что шоу у них так себе, но и не безнадежно плохое. Джо побледнел. - Господи, Б-же, - простонал он. - если они выступят успешно, мы пропали. Я предложил подкупить главного героя или на премьере посадить за критиками своих людей, чтобы те воздействовали на них криками отвращения. Мое предложение было отвергнуто. Только сами критики в прессе или на телевидении могли нам помочь. В среду вечером мы пребывали перед экранами в невообразимой нервозности. Наконец, это началось. Канал-2 выступил первым с прохладной, но не убийственной критикой. На другом канале какой-то идиот сообщал о "любопытных местах". Будет ли конец? И пусть больше ничего сегодня не будет. Около полуночи один из экспертов принес нам только что отпечатанный номер утреннего выпуска "Пост". Опять никакого открытого порицания. Если так пойдет и дальше, мы не сможем поставить наше шоу. Джо не мог этого больше вынести. Он спустился вниз, чтобы поискать "Нью-Йорк-Таймс". Мы ждали до треска натянутых нервов. Где же он так долго пропадает? Утренний выпуск "Таймс" должен быть уже давно готов, а Джо давно быть здесь. Дверь распахнулась. Джо с сияющей улыбкой на неземном лике размахивал "Таймс": - Мы победили! Убийственный разгром! Алилуйя! С четверга мы начали работать в театре "Корона". Там царила прекрасная интимная атмосфера, не сравнимая с пуританской холодностью методистской церкви. И акустика была великолепной. Соответственно, наши репетиции проходят в самом лучшем настроении. Появляются все новые и новые режиссерские находки. Наши надежды на успешный прорыв повышаются день ото дня. Единственное, что немного беспокоит нас, это таинственная группа одетых в черное мужчин в глубоко надвинутых на лицо шляпах, стоящих в углу и шепчущихся друг с другом. Один из наших рабочих сцены видел, что они перебежали на второй этаж, где находится кабинет владельца здания. Что бы они могли там делать? Может быть, просто поговорить? Но о чем? Израиль в Нью-Йорке Бросим взгляд на израильское консульство в Нью-Йорке. По внешнему виду здание мало, чем отличается от других маленьких аристократических частных домов, его окружающих. Разве что перед входом стоит жизнерадостный американский полицейский и покрикивает: "Здесь не парковаться!". Я ответил ему на своем самом звучном шабатном иврите: "Вначале Б-г сотворил небо и землю". Видимо, что-то дошло до него, и он разрешил мне припарковаться. С высоко поднятой головой я вошел в здание - и чудом избежал осложненного перелома ноги: сразу за входной дверью я спроткнулся о чан с известкой, стоявший прямо на моем пути. По счастью, мое падение смягчил мешок с песком. Пока я высматривал информационное бюро, появился мой старый друг Зульцбаум, который был вторым секретарем консульства, а может быть и третьим. - Я должен извиниться за этот беспорядок, - извинился Зульцбаум. - Паспортный отдел переезжает на первый этаж, и мы должны для него переоборудовать спальню. Слова Зульцбаума пролили свет на ситуацию: некий добросердечный еврей - житель Нью-Йорка - подарил израильскому правительству свой дом, который идеально подходил для целей проживания, но совершенно не предусматривал своего последующего предназначения в качестве консульства. - Мы очень стеснены в помещениях, - признался мне Зульцбаум на извилистом пути к паспортному отделу. - Наш персонал постоянно увеличивается, и у нас уже нет места для всех служащих, даже лилипутов. Первая смена сотрудников заняла все годные помещения. Отставшим остаются лишь ванная и тому подобное. Я сам приехал сюда только две недели назад и вынужден остановиться во встроенном бельевом шкафу. Мы дождались лифта. В нем было места на двух тощих человек и то лишь по воскресеньям, вторникам и четвергам, когда начальник информационного бюро отбывал в Вашингтон. В остальные дни недели он принимал в лифте посетителей. На пути к паспортным вопросам к соответствующему вице-консулу, мы с регулярным интервалом сталкивались с группами различных сотрудников с топорами, пилами, ведрами и кистями. - Они непрерывно работают, - пояснил Зульцбаум. - Либо им приходится пробивать стену где-нибудь между детскими комнатками, либо ставить еще одну дверь в стене, либо переоборудовать в туалет кухонную нишу, либо наоборот. Секретарь нашего отдела виз всегда выполняет свою работу на крыше и может добраться туда только по веревке. Зульцбаум остановился у бюро вице-консула, приподнял тяжелый красный ковер и опустошил в скрытую там канализационную трубу переполненную пепельницу. - Здесь раньше была кухня, - пояснил он мне. - Пожалуйста, наклонись, а то ударишься головой о водопроводную трубу. Затем он перевел мое внимание на многочисленные картины, развешенные по стенам, чтобы замаскировать наспех протянутые телефонные и электрические провода. В конце концов, мы нашли вице-консула, закутанного в многочисленные теплые покрывала, и тем не менее, мерзнущего. Кондиционер в его комнате, будучи больше самой комнаты, в прежние времена счастливого домашнего хозяйства служил в качестве морозильника. - Я не могу сегодня работать, - сказал вице-консул, стуча зубами. - Идите к моему заместителю этажом выше. Я ему вчера уступил половину кухни и точно помню, что на пути к нему есть перегородка. С этим он вновь впал в депрессию, словно на него давило что-то тяжелое. Возможно, это был водяной котел над его головой. Мы взобрались на следующий этаж, причем для этого нам пришлось использовать всевозможные мешки с известью и цементом, жерди, стремянки и прочие строительные принадлежности, и спросили старательно трудящегося рабочего, где найти заместителя вице-консула. - Он тут где-то неподалеку, - прокричал вопрошаемый сквозь грохот только что включенной машины. - И уходите отсюда. Мы сейчас будем проламывать туннель на полуэтаж. Мы помчались, насколько позволяли ноги, вниз по лестнице и нашли укрытие за какой-то еще свежевыложенной стеной. Внезапно нам показалось, что мы слышим чьи-то сдавленные стоны. - Б-же мой! - простонал Зульцбаум. - Опять кого-то замуровали. Как он мне потом рассказал, несколько месяцев назад делили подвальные кладовки, чтобы выкроить место для израильского представительства в ООН, и за одной из ранее встроенных дверей нашли скелет потерявшегося культурного атташе, в чьих судорожно сжатых руках был нож для резки бумаги, с помощью которого он хотел выкарабкаться на белый свет... Мы покинули свое убежище, преодолели блестящим прыжком с ходу нагромождения металла, достигли пожарной лестницы и пролезли через окно в информационное бюро. Там уже ожидал пожилой, явно высокопоставленный господин в субботней одежде. Его глаза просветлели, когда он нас увидел. Он был владельцем маленького дома, который он хотел бы подарить израильскому правительству. - Вам повезло, - сказал Зульцбаум. - Это как раз в моей компетенции. Пожалуйста, следуйте за мной. Пожилой господин покинул комнату в сопровождении Зульцбаума. Больше его никто не видел. Добрый грабитель Джо Сегодня без особого труда можно быть ранним утром обстрелянным с двух сторон в Ирландии, в середине дня избежать покушения быть взорванным в Германии, чтобы вечером в Греции тебе выбили зубы. Но настоящую агрессию можно найти только в Нью-Йорке. Когда я позвонил во входную дверь моей тети Труды в самом сердце Бродвея, после долгой паузы в смотровой щели появились два робких глаза: - Ты один? - спросил испуганный голос. - За тобой никто не спрятался? После того, как я успокоил тетушку, она дважды повернула ключ в замке, отодвинула три засова, откинула дверную цепочку и отключила электрическую сигнализацию. Затем одной рукой она открыла дверь, в другой подрагивал револьвер. Тут совсем недавно, как немедленно сообщила мне тетя Труда, задушили одного жильца с 17-го этажа, после чего мы решили, что во время моего недолгого пребывания мне лучше вообще не покидать стены дома. - Я сама уже несколько месяцев не была на улице, - продолжала тетя Труда свой рассказ. - Это слишком рискованно. Сейчас могут убить прямо средь бела дня. Не успеешь повернуться, а уже нож в спине. Поэтому лучше всего нам будет остаться дома и посмотреть интересные телевизионные программы. Кроме того, я приготовила тебе неплохое угощение. Как оказалось, теперь не надо было выходить за покупками. Все поставлялось прямо на дом. Но и здесь требовалась осторожность. Когда приходил посыльный из супермаркета, тетя Труда открывала дверь только после того, как уточняла телефонным звонком, что это действительно посыльный из супермаркета, а не Бостонский душитель. Тем не менее и неожиданно мне потребовалось купить своей жене сумочку. И не какую-то там обычную сумочку, которую носят повсюду, а сумочку из черной крокодиловой кожи и с пряжкой. Три дня и три ночи напролет тетя Труда пыталась меня убедить, что магазин кожгалантереи, что на углу, пришлет мне любое количество своих образцов. Но я стоял на своем и на четвертый день вышел из дому. Было самое начало дня и большинство нью-йоркцев было еще одурманено наркотиками, которые они принимали всю ночь. Так что я смог, в целом невредимый, следуя под прикрытием стен, без особых усилий избежать лепечущих алкоголиков, парочки шляющихся потаскух и прочих проявлений большого города, попадавшихся мне на пути. С хорошим настроением я добрался до магазина кож. Позади заграждений, сквозь решетку на крепкой стеклянной двери виднелась фигура продавщицы, которой я сообщил через переговорное устройство, кто я такой и откуда прибыл. После контрольного звонка тете Труде она позволила мне войти. - Мне очень жаль, - извинилась она, - но только вчера ограбили скобяной магазин напротив, а хозяина прибили к стене. У меня понемногу появлялось ощущение, что в интересах общественной безопасности в Нью-Йорке было бы неплохо поскорее сделать заказ, и чтобы мою покупку как можно быстрее принесли мне домой. Уже после недолгих поисков я нашел подходящую крокодиловую сумочку. - У нас есть еще много таких, и гораздо более симпатичных, - сказала продавщица и показала великолепную вещицу в форме крокодиловой пасти с золотой ручкой. - Эта вам подойдет больше. - Я не ношу сумочек, - отреагировал я. - Эта сумочка для моей жены. - О, простите! В наше время так трудно отличить мужчину от женщины. А поскольку вы носите короткую стрижку, я вас приняла за женщину... Это произошло на пути к дому. Перед магазином порнофильмов, третьим за двумя подобными на углу 43-й улицы, передо мной вынырнул огромный, неряшливо одетый негр и поднес мне под нос круглый кулак: - Деньги сюда! - сказал он с уверенной категоричностью. К счастью, в это мгновение мне вспомнился один совет из израильского путеводителя: в угрожающих ситуациях рекомендуется говорить на иврите. - --> Адони , - начал я на достопочтенном языке наших святых писаний, - оставьте меня в покое, иначе я вынужден буду прибегнуть к решительным мерам. Вы согласны? Мой противник заморгал вытаращенными глазами и дал мне уйти. Дома я рассказал тете Труде о своем приключении. Она побледнела: - Господи, Б-же! - воскликнула она и схватилась за край стола, чтобы не упасть в обморок. - Разве я тебе не говорила, что тебе вообще не следует этого делать? Когда на углу 43-й улицы тебе встречается негр, надо не говорить, а платить. В следующий раз отдай ему все, что у тебя есть. А еще лучше: оставайся дома... Я не остался дома. Под предлогом того, что мне надо заказать билеты на Эль-Аль, я совершил прогулку по относительно свежему воздуху и вернулся. Только один-единственный раз остановился я за это время, и то лишь перед афишей секс-фильма, чтобы освежить воспоминания о процессе делания детей... Странно, но это опять произошло на том самом углу 43-й улицы, на котором мне повстречался огромный негр. В этот раз он сразу же схватил меня за грудки: - Деньги сюда! - прошипел он. Я быстро взял себя в руки, достал кошелек и спросил совершено безразлично: - А почему? Огромный негр приблизил свое лицо так близко к моему, что я смог распознать даже сорт предпочитаемого им виски: - Почему? Почему, спрашиваешь ты, белая свинья? Потому что ты немножечко свинья! Вокруг внезапно образовалась зияющая пустота. Что касается прохожих, они все попрятались за дверями домов. Вдалеке уходили на цыпочках двое полицейских. Молча сунул я в лапу черной пантере две долларовых банкноты, вырвался и помчался домой. - Я заплатил! - ликующе бросил я встревоженной тете Труде. - Два доллара! Тетя Труда побледнела снова: - Два доллара? Ты подумал, прежде чем давать ему каких-то два жалких доллара? - А у меня больше с собой не было, - промямлил я виновато. - Больше не выходи без по меньшей мере пяти долларов в кармане. Ведь этот тип мог тебе горло перерезать. Он был большой? - Примерно метр девяносто. - Тогда бери с собой десять долларов. При следующем выходе, когда меня уже на углу 40-й улицы один небритый современник испросил на предмет единовременного взноса, я вынужден был ему отказать: - Сожалею, но на меня должны напасть на углу 43-й улицы. Он принял мой отказ к сведению. Благодаря чему в этой цепи выявился принцип, препятствующий двойному налогообложению. Платить надо было либо на 40-й, либо на 43-й улице, но никак не дважды. Достигнув 43-й улицы, я остановился в поисках своего негра, но он не показывался. Это меня несколько разочаровало, поскольку я приготовил для него новенькую десятидолларовую купюру. Я поискал в близлежащих пивных, и наконец, нашел его в нудистском баре для геев и лесбиянок. Джо - так его звали - сидел, закинув ногу на ногу, у стены и сердечно приветствовал меня: - Эй, белая свинья! Деньги сюда! И в этот раз побольше! Но мне хотелось продолжить свой эксперимент: - К сожалению, у меня с собой ничего нет, Джо. Но завтра я снова буду здесь. Джо выказал свое согласие немым кивком. Я в упор посмотрел на него. Да он и не был таким уж большим. Он был не больше меня и имел гораздо меньше зубов во рту. Я махнул ему рукой и вышел. На противоположной стороне улицы как раз насиловали истерически визжащую особу женского пола, а прохожие прятались за дверями домов. Я от души похвалил себя за сдержанный характер, благодаря которому смог противостоять Джо... - Эфраим, - сказала моя тетя Труда через пару дней, - ты должен разыскать своего негра, иначе он придет к нам в дом. Это известный тип. Я сложил старую пятидесятидолларовую бумажку, спрятал ее у себя и проследовал на рандеву на 43-ю улицу. Никто не приставал ко мне по пути, даже сутенеры не хватали меня за руки. Все знали, что я был постоянным клиентом черного Джо. Джо ожидал меня в ресторане с обслуживанием топлесс: - Привет, белая свинья. Деньжат принес? - Да, - чистосердечно ответил я. - Сюда их, белая свинья. - Минуточку, - запротестовал я. - Это ограбление или тебе просто нужна какая-то конкретная сумма? - Белая свинья, гони 25 долларов. - Но у меня с собой только пятидесятидолларовая банкнота. Джо взял купюру, качаясь, зашел в соседнюю курильню гашиша, замаскированную под бордель для зоофилов, и через некоторое время вернулся, неся 25 долларов сдачи. Теперь мне стало окончательно ясно, что в его лице я обрел порядочного партнера. Я спросил его, нельзя ли у него приобрести абонемент. На еженедельный платеж, если это ему подходит. Мыслительные способности Джо так далеко не заходили. - Белая свинья, - сказал он, - я тут каждый день. Я попросил номер его телефона, но такового у него не было. Вместо этого он показал мне слегка окрашенный нож - происходила ли его окраска от крови или ржавчины, я в суете не разобрал - и скривил лицо в подобие улыбки, открывшей коричневые руины его зубов. Вообще-то он был довольно милым, этот Джо. Никакой не громила, а маленький, где-то 1,65 м ростом, дружелюбный уличный грабитель, не очень молодой, но добродушного склада. По окончании моего пребывания тетя Труда проводила меня до забаррикадированных дверей своей квартиры. Она постоянно плакала при мысли о том, что я вновь выхожу в небезопасную местность с неуправляемой преступностью. Вынужден признать: мне нехватает Джо. Мы так хорошо понимали друг друга. Может быть, со временем мы стали бы настоящими друзьями. Вспоминает ли он хоть иногда, между гашишем и топлессом, о своей маленькой белой свинке? Вряд ли. Не всякий так романтично настроен, как я. Ночь длинных ножей Премьера моей комедии "Неприличный Голиаф" на Бродвее закончилась в 22 часа, на четверть часа раньше, чем ожидалось. Как продолжительность перерывов на смех, так и одобрительные аплодисменты оказались разочаровывающе короткими. Поддерживающая меня клика, состоящая из родственников и друзей и сидящая на последнем ряду, сделала все возможное, но этого оказалось недостаточным. Все критики покинули свои места еще до того, как упал занавес, все, во главе с Кливом Барнсом из "Нью-Йорк Таймс". Джо, продюсер постановки, якобы видел в первом акте улыбку на его лице. Дик, режиссер, однако, утверждал, что Барнс просто ковырял в зубах. В любом случае, Барнс исчез слишком быстро. И Джерри Талмер, его коллега из "Нью-Йорк Пост", тоже ушел не дожидаясь финала. Мне было уже все равно. Еще в антракте, когда мы из страха перед яростными нападками зрителей не вышли в фойе, я решил следующим же самолетом улететь в Тель-Авив и просить убежища у израильского правительства. Как будто Эль-Аль держит пару свободных мест для беженцев с бродвейских премьер. Джо был самым спокойным из нас всех. Но и он не мог больше закрыть свой левый глаз, из-за чего непрерывно им подмигивал. - Бернштейн, - повернулся он к нашему пресс-агенту, - что думаешь ты, Бернштейн? - Посмотрим, - сказал Бернштейн. Мы собрались с силами и, переходя из гримерной в гримерную, обнимали артистов, не произнося ни слова. Должно быть, так же уходили на арену из своих гримерных гладиаторы в Древнем Риме, перед тем, как император повергал вниз свой большой палец. Самое большее, через сорок минут будет повернут вниз большой палец и первый телевизионный критик будет спущен на нас, чтобы уничтожить. Цифры известные: из десяти пьес, что шли на Бродвее, восемь не пережили ночи премьеры, одна шла еще пару недель, прежде, чем театр разорился, и одна... одна-единственная... может быть... Но Джерри Талмер ни разу не дожидался конца. Половина одиннадцатого. Мы собраемся в кабинете Бернштейна и молча рассаживаемся у экрана: Джо с супругой, Дик, Менахем (израильский композитор), я и семеро занятых в пьесе артистов. Диктор что-то трындит о Никсоне, Вьетнаме и тому подобных пустячных вещах, я его даже толком не понимаю, в ушах у меня стоит шум, голова болит, сердце бешено колотится. Собственно, тут я присутствую только физически. Моя истерзанная душа находится далеко, дома, и играет с Амиром и Ренаной. 22.45. Мы затаили дыхание. Дик утонул в своем диване, Джо ушел головой в руки так, что мы могли совершенно отчетливо видеть, как седеют его волосы. Только Бернштейн, чье хобби состоит в том, чтобы принимать участие в похоронах, спокойно попыхивает своей сигарой, держа в руке маленький магнитофон, чтобы зафиксировать малейшие спорные моменты в предстоящем выступлении критика. На экране появляется Стюарт Кляйн, известый критик из Си-Би-Эс: - ...острые шутки... внутренняя ирония... виртуозные диалоги... Дик подскакивает и разражается гортанным криком, которое у него считается ликованием, Джо по ошибке обнимает свою жену, мы все, остальные, тоже радостно обнимаемся. Как это было тогда, у Моисея, когда он ударил в скалу и обеcпечил водой страждущих евреев? Кляйн хвалит нас, Кляйн любит нас, о, великий Кляйн! - Успех! - ликует Джо. - Это успех! Это сенсация! Затем он обнимает меня и шепчет на ухо: "Я понял, почему из всего Израиля выбрал именно тебя.. Я знал, что делал"... Джо хороший малый. Я люблю его. Его жена тут же предлагает мне переехать в Нью-Йорк и открыть вместе с ней торговый дом. А сейчас нам всем лучше станцевать "хору", тем более, что среди артистов не найдется и пары иноплеменников, которым этот еврейский хороводный танец был бы неизвестен. Но совершенно очевидно, что и их переход в иудаизм неизбежен. Уж если нас сейчас похвалит и Эн-Би-Си, их ничто не удержит от немедленных поисков ближайшего раввина. 23.10. Эдвин Ньюман, --> дуайен нью-йоркских критиков, появляется на экране по третьему каналу. Он действует по принципу китайской пытки: делает скучное философское обозрение культурного предназначения театра, анализирует различие между шуткой и юмором и их значение для человеческого прогресса. Наверняка, он точно знает, что кучка парализованных кроликов сейчас неотрывно смотрит на экран, но это только побуждает его еще больше растягивать свои фразы. Мы уже готовы были околеть, когда он, наконец, резюмирует: - Как бы то ни было - это был занятный вечер. Конец выступления. Джо несколько раз вздыхает и падает в спасительный обморок. Дик выскакивает наружу, чтобы принести ему воды; он не вернулся, потому что там он попросту рухнул от радости. Артисты вытирают свои мокрые от испарины лица. Мы взяли телевизионный барьер! Но мы еще ничего не знаем о трех больших ежедневных газетах, "Таймс", "Пост" и "Дэйли Ньюс". Если хоть одна из них отзовется о нас неодобрительно - все пропало. Мы не забыли, что Джерри Талмер ушел еще до окончания пьесы. Тихо. Пожалуйста, тихо. Бернштейн пытается связаться со своими соглядатаями, которых он завербовал в различных редакциях. Первым отозывается "Дейли Ньюс". На проводе нервный, распаленный голос известного критика. Бернштейн манит меня рукой и протягивает мне параллельную трубку. Я слушаю. И повторяю трясущимися губами, что я остроумен, что обладаю фантазией и что публика в восторге от "Неприличного Голиафа". Джо стискивает меня в своих крепких руках. - Ты гений! - деловито констатирует он. - Такой гений, какой бывает раз в столетие. Я ему верю. В конце концов, он опытный специалист. Он подходит ко мне со своей женой. Они хотят меня усыновить. Почему бы и нет. Дик сидит в углу и набрасывает какие-то цифры на бумаге. Он подсчитывает стоимость бассейна в саду виллы, которую он чуть позже построит за счет ожидаемой прибыли. Джо оценивает покупку Эмпайр-Стейтс-Билдинга и небольшого танкерного флота. Возможно, он даже отдаст часть своих долгов. Я, со своей стороны, прикидываю, как буду вести переговоры с израильским налоговым управлением о разрешении на рассрочку платежей. Звенит телефон. Доклад шпиона из "Таймс". Под страхом смерти он выкрал у наборщиков два первых столбца из критической статьи. И что же говорит Клив Барнс, театральный кардинал, чье слово стоит дороже, чем всех остальных критиков, вместе взятых? Он говорит: - Милая комедия, конечно, не классика литературы, но занятная и душевная... Наступают счастливейшие секунды моей жизни. Произошло чудо, чудо библейского масштаба. Господь выбрал меня владеть народами этой земли. Мне дана власть разоружить всех критиков. Я всемогущ. Мои деловые партнеры уже рассчитывают возвести себе замки с кондиционерами. Один многоопытный Бернштейн кривит лицо. Выражение "милая комедия" вызвало его недовольство, более того, - его подозрение. И вот уже секунды счасть