. Теперь сомнений у меня не было: я не только текст его рассказа запомнил, но и хрипатый голос. Помнится, еще Маркелов пояснил, что этот его бывший подчиненный, у которого он, кстати, увел жену, хватанул какого-то технического зелья и сжег глотку. Я оглянулся, однако за соседним столиком никакого железнодорожного бомжа не углядел. Мужчины выглядели вполне пристойно, а тот, который сидел ко мне спиной, вообще смотрелся модником. На нем был новый дорогой ко-стюм, но именно он-то и хрипел испорченной глоткой. Я не поверил было собственным глазам и потому решил точно установить, не мой ли это вагонный собутыльник. Развернулся лицом к компании вместе со стулом и громко удивился: - Хромов? Это ты, что ли?.. Признаться, я не рассчитывал, что он откликнется. Знакомство наше было вагонно-питейным, появление Маркелова для Хромова выглядело большой неприятностью, а нынешний его вид заставлял подозревать, что он кого-то неплохо провел в поездах, где обычно и промышлял. Поэтому реакция его была для меня совершенно неожиданной. - Друг!.. - заорал он, вскочив. - Вот так встреча! Тут же оборотился к собутыльникам, швырнул на стол горсть десяток, сказал тоном хозяина: - Рассчитайтесь тут и отваливайте. Я друга встретил. И пересел за мой столик. Глянул, что я пью, поморщился: - Угощаю. Эй ты, за стойкой! Здесь не было официантов, но продавец немедленно подбежал к нашему столику. - Что желаете? - "Туборг". Настоящий, без штучек. Тащи ящик для начала. Буфетчик отсеменил на место, а Хромов, широко улыбаясь, оборотился ко мне. - Рад, - прохрипел он. - Чувствительно. Славно тогда в вагоне посидели, да? О Маркелове он не упомянул. Может быть, забыл, что я его знаю, может, просто не хотел вспоминать, поскольку стал каким-то иным. В дорогом костюме, модной рубашке с модным галстуком, мытый, чистый и причесанный явно в парикмахерской. - Ты никак разбогател? - благожелательно спросил я. - Да, подфартило. - Он широко улыбнулся. - Говорят, дуракам счастье прет. Я себя дураком не считаю, но мне приперло. - Хороший банк сорвал? - Круче бери. В лотерею миллион выиграл. Миллион! Он залез в карман пиджака, вытащил горсть сотенных и потряс ими перед моим носом. - Это что же за лотерея такая? - Да там, на телевидении. Ответить надо, чтоб угадать. Ну как тут жизнь в Глухомани? Он избегал разговоров о лотерее, да я на них и не настаивал. Я был убежден, что опытный вагонный мошенник кого-то споил и обчистил, и мне, признаться, это было малоинтересно. Покалякали вообще, попили хорошего пива - кстати, "Туборг" и впрямь был настоящим - и разошлись друзьями. Танечка не обратила внимания на мои огрузшие ноги, но я, пообедав, все же решил позвонить Маркелову. Мне показалось, что ему следует знать о появлении Хромова в нашей Глухомани. - Знаю, - сказал Маркелов. - Он свою бывшую, а мою настоящую жену навещал, когда я был на работе. Уговаривал с ним уехать, тряс толстой пачкой долларов и утверждал, что теперь обеспечит ей и ребенку сказочную жизнь. - Ты веришь, что он выиграл в лотерею? - Нет. Обчистил кого-нибудь в поезде. А может, и пришил. - Думаешь, он способен на убийство? - Способен, - подтвердил Маркелов. - Он на все способен. Когда собираешься молоточком постучать у вдовы и сына? Договорились о молоточке и, естественно, о шашлычке и положили трубки. Но новенький, прямо как из витрины Хромов застрял в моей голове. И под утро меня посетила вполне трезвая мысль: а не связано ли его внезапное богатство с обернутой тряпками трубой? Той самой, что проломила череп Метелькину?.. 3 Только как это могло случиться, как? "Урал" машину Метелькина чуть зацепил и - не нарочно, я Федору верил. А убийца ждал его на выезде с проселка. Тут все машины останавливались, потому что выезд на шоссе был закрыт кустами. Очень удобное место, чтобы попросить довезти до города. Поэтому и орудие убийства было завернуто, чтобы не насторожить водителя. Но просить не пришлось, потому что Метелькин вышел сам. Вот такая выстроилась комбинация, только была в ней огромная провальная дыра. А как Хромов мог оказаться здесь в нужный момент? Он же промышлял в поездах и в Глухомани появляться не стремился, потому что стеснялся возникать в полной униформе бомжа перед бывшей женой и ребенком. Это мне Маркелов когда-то, еще в поезде, объяснил, и моя очередная версия загадочной гибели Метелькина опять повисла в воздухе. Но при этом где-то во мне все же застряла. И я - так, шутя как бы - рассказал Танечке о внезапной встрече с бомжем, который стал миллионером. - Хромов?.. - она насторожилась. - А почему мне знакома эта фамилия, не знаешь? - Не знаю, - сказал я. - Скрипит, может, поэтому. А вскоре случилось событие, крепко встряхнувшее Глухомань. И мне стало совсем не до лавров Шерлока Холмса. Как раз за сутки до этой истории, обернувшейся, к сожалению, трагически для многих глухоманцев, температура помидоров Кима упала до продажного состояния, и он отгрузил на рынок не только помидоры, но и огурцы, раннюю капусту, удивительно вкусную редьку - словом, весь свой урожай. Все это поместили в холодильник, Ким неторопливо и со знанием дела обошел овощные ряды, все посмотрел, ко всему приценился и, очень довольный разведкой, решил утром завалить своей продукцией заранее присмотренный уголок. - Не хвалясь, скажу, что конкурентов у меня нет, - сказал он, зайдя к нам выпить по рюмке перед завтрашним овощным триумфом. - Спать-то будешь? - помнится, спросил я. - Не поручусь, но постараюсь, - серьезно сказал Альберт и несерьезно улыбнулся при этом. День был субботним, торговым, но у меня, как назло, оказался рабочим. Видать, наши в Чечне расстреляли все подствольные гранаты, потому что из главка мне весьма строго наказали работать без всяких суббот. И эта как раз оказалась первой рабочей за все время нашей демократии, гласности и беспробудного пьянства. И на этом, так сказать, субботнике пахали, естественно, и мы с Танечкой, подавая пример беззаветного служения стреляющему отечеству. А хлопот выпало предостаточно, поскольку суббота - она и есть суббота, и голова у трудяг на всех фронтах занята не тем, чем хотелось бы главку. Вот причина, почему я вынужден излагать события субботы, происшедшие вне вверенной мне и обнесенной забором территории, с чужих слов. В пять утра Ким получил из холодильника свой товар. Его сопровождали трое акционеров, Лидия Филипповна и Катюша в качестве продавщиц, а также Андрей и Володька, которого отец решил приучать к рыночной деятельности с юных лет. Места, оплаченные ими заранее, были свободны, и они быстро разложили свой товар согласно виду, сорту и назначению. На это ушло часа два, и где-то в начале восьмого на рынок потянулись первые покупатели, поскольку Глухомань исстари встает ни свет ни заря. Собственно, это еще не покупатели. Это специалисты покупок, любящие рынок как таковой, оценивающие товар со своей точки зрения и прикидывающие цену, в общем, правильно, поскольку конъюнктуры еще не возникло. Это время просыпания рынка, его потягивание, его ленивая неспешность и его очарование, подогреваемое безгрешной заинтересованностью любителей и знатоков. Именно в этот момент устанавливается прикидочная вилка цен на каждый продукт, если, конечно, не возникнет вдруг ажиотажного спроса. С восьми рынок начал оживать. Уже не только рассматривали, приценивались да торговались, но и покупали, естественно, сначала слегка поторговавшись. И ароматная, теплая от ухода и внимания кимовская продукция начала распределяться по сумкам и кошелкам тех, ради кого Ким недосыпал, выращивая ее. Около девяти, что ли, Андрея позвали в контору к телефону. Он торговлей не занимался, присматривая за порядком да помогая грузить тяжелые сетчатые кули. Звонили из совхоза - он все еще так назывался, и его директором все еще считался Ким. Андрей вернулся быстро, озабоченно сообщив новость малоприятную: - Черномырдин с цепи сорвался, хлев разворотил и ушел в коровник. Все доярки разбежались. - Поезжай, - сказал Ким. - Возьми мужиков погорла-стее и зоотехника. Может, он ему успокаивающий укол вкатит. Черномырдиным звали огромного племенного быка, обычно обладающего спокойствием и чувством собственного достоинства, но иногда сходящего с катушек. Андрей тотчас же сел в машину и укатил в совхоз "Полуденный". Приблизительно в это же время на рынке стали появляться неизвестные юнцы, одетые ярко и небрежно. Группы друг с другом не якшались, но и не ссорились: пили пепси и еще какую-то столь же дрянную воду, громко говорили, задевали девушек, хохотали, а кое-кто и прохаживался возле прилавков, не столько прицениваясь, сколько просто щупая и путая разложенные овощи. Таких становилось все больше и больше, и вскоре юнцы начали внаглую хватать огурцы, помидоры, лук, чеснок, а потом и все подряд. Продавцы, естественно, возмутились, стали звать милицию или сами защищать свое кровное. Милиция почему-то не появлялась (как потом выяснилось, она вся толпилась у входа на рынок, где кто-то то ли разбил стекло у припаркованной машины, то ли пытался ее угнать), и вскоре на рынке началась свалка. Как говорили, сперва драки вспыхивали, но местные и не часто. Юнцы просто с гиканьем и руганью переворачивали прилавки, топтали овощи, ломали весы, обрушивали навесы. Продавцы сопротивлялись, как могли, но их сопротивление лишь раззадоривало погромщиков. Когда наконец явилась милиция, засвистела, засуетилась, кого-то хватая, кого-то награждая дубинками, было уже поздно. Наступила вторая фаза погрома, носившая характер хаотиче-ский и отчасти воровской. Юнцы брали "на хапок", что плохо лежит, отбивали своих у милиции, а когда это им в конце концов удалось, поскольку милиция особого желания драться не проявляла, то мгновенно исчезли, разбежавшись в разные стороны. И остался погром. И среди этого погрома - Альберт Ким. Полноправный представитель лучших огородников в мире. И упал вдруг как подкошенный. "Скорая" увезла. Лидия Филипповна укрыла Катюшу под прилавком, но ей и Володьке досталось изрядно. Она переживала разгром всех семейных надежд с плотно сжатыми губами, Катюша плакала и почему-то от всех пряталась, а Володька носил свои синяки, как ордена. А Ким лежал в больнице. Ему досталось больше всех, потому что он стоял грудью и отбивался, как мог. И если бы были одни побои, то он бы и дома отлежался, но увезли его оттуда с основательным подозрением на инфаркт. Уложив отца в больницу, Андрей сразу же разыскал Федора. - Твои ребята? - Нет, Андрей, моих там не было, - твердо сказал Федор. - Слово афганца, не было. И команд ни мне, ни в лагерь никаких не поступало. Все занимались по расписанию. - Ты веришь, что спартаковские здесь ни при чем? - спросил я Маркелова. - Я больше верю в совпадения. - Какие совпадения? - Загибай пальцы. И в совхозе бык с цепи сорвался, машину на стоянке кто-то раскурочить вздумал, и весь милицейский наряд оказался там. И еще... - Маркелов помолчал, вздохнул. - Еще - первая попытка Кима самому продать свои помидоры. А инициатива у нас с советских времен наказуема, это тебе хорошо известно. Равно как и то, что с тех, советских времен ничего не изменилось. Разве что болтать много стали. До поры, до времени. ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1 Следующим днем было воскресенье. Часов в одиннадцать я шел в больницу навестить Кима и сразу же обратил внимание на дополнительные наряды милиции вдоль нашей главной улицы, она же - федеративная автомагистраль. По тротуарам прогуливались постовые, а гаишники перекрыли шоссе, пуская водителей в объезд центра города и примыкающей к ней рыночной площади, где еще не успели убрать следы вчерашнего погрома. - Случилось что? - спросил я у знакомого гаишника. - Расчищаем дорогу для санкционированного марша протеста, - важно объяснил он. - Марш - по главной улице, митинг - он тоже санкционирован - напротив рынка. Поэтому движение здесь временно прекращено. Время у меня еще было - врачебный обход заканчивался в двенадцать, - и я остановился поглазеть, что за марш протеста. И в своем любопытстве оказался не одинок: желающих было достаточно, а подходивших - еще больше. Однако я имел некоторое преимущество, потому что знакомый гаишник поставил меня в зону, запретную для всех прочих зевак. Раздался грохот барабанов. Он звучал громко и дружно, команда на барабанный бой была явно отдана неподалеку от меня, на подходе к рыночной площади. И почти тотчас же из-за поворота появилась марширующая колонна молодых людей, одетых в ловко сидящую, подогнанную по фигуре черную униформу с эмблемой РНЕ на рукаве. Никакого знамени не было, но впереди старательно шагал бывший второй секретарь райкома партии товарищ Звонарев (это, стало быть, бывший Звонков) в такой же черной форме, но, правда, с дополнительными нашивками. И тут же из дверей здания администрации появились новые районные вожди во главе с вечно невзрачным Хлопоткиным. Они развернулись перед входом, а поскольку вход этот оказался почти против меня, то я с некоторым удивлением обнаружил среди них и Спартака Ивановича. Правда, не в центре, поскольку наш бывший первый особо светиться теперь не любил. А я потерял не только дар речи, но и дар движения. Я вдруг ощутил себя Каменным гостем, правда, лишенным права покидать пьедестал. Но слух при этом у меня сохранился, и я отчетливо расслышал аплодисменты уже многочисленной к этому моменту глухоманской публики. Молодцы в ладной форме шли, печатая шаг, держа равнение, и, вскинув подбородки, глядели строго перед собой. И я успел подумать, что Федор потрудился на славу, когда раздалась отрывистая команда через мегафон. Колонна мгновенно остановилась и четко перестроилась, развернувшись лицом к публике и спиной к представителям администрации. И толпа на тротуарах вновь разразилась неистовыми аплодисментами, поскольку пренебрежение к властям глухоманцы любят исстари, не решаясь на него сами. Это - исполнение вековечной мечты, поклон в их сторону, признание и почтение, зримо выраженные в их глухоманский адрес. Никто, никогда, никакие пионеры и комсомольцы, не говоря уже о власть предержащих, не демонстрировал им такого уважения. К ним всегда стояли спиной. Тысячу лет стояли спиной, а тут вдруг - юными лицами и даже расцветшими по рядам приветливыми улыбками. - Молодцы!.. - в неистовом восторге заорал кто-то позади меня. - Так держать!.. Зрители начали скандировать, отбивая такт ладонями: - Мо-лод-цы!.. Мо-лод-цы!.. И эти молодцы - без всякой команды! - выбросили руки в столь знакомом нам "хайле". И дружно рявкнули: - Служим России! Зрители взревели уж совсем исступленно, но все перекрыл мегафонный голос: - Митинг, посвященный защите простых людей России от посягательств преступных элементов и беспомощной власти, объявляю открытым! Все у них было продумано и расписано. Едва заглох мегафон, как Звонарев, сделав два шага из строя, не очень ловко развернулся и пошел к центру построения, старательно печатая шаг. А пока он его печатал, мне вдруг подумалось, что многие наши беды от того, что мы любим смотреть, как печатают шаг. Куда печатают, зачем печатают - это нас не интересует, потому что мы исстари рабы формы, а не содержания, буквы, а не смысла. Мы - наивные догматики, что и позволило большевикам без всякой логики задурить нам головы слепой верой во всеобщее счастье, названное светлым царством социализма, хотя социализм просто не может быть формой правления. А вот царство - может. С любым приложением, будь то монархизм, ленинизм или социализм. Столь свойственный нам стихийный догматизм выражается в наших душах сладким томлением перед формой как таковой. - Дорогие глухоманцы, дорогие братья и сестры, дорогие отцы и матери наши! - начал Звонарев, дойдя до середины строя. - Мы ощущаем ответственность перед вами, как сыновья и дочери с болью и трепетом ощущают его перед родителями... Он говорил в микрофон, и голос, которому он придал максимум проникновенности, разносился по всей площади. Говорил без всякой бумажки, хотя до этого - слава богу, я наслышался его предостаточно! - никогда без бумажек не выступал. И опять мелькнула у меня мысль, что дирижер этого очень слаженно играющего оркестра отлично учел все промахи прежней власти в ее общении с народом, и если прежний Звонков рапортовал районной партверхушке, то современный Звонарев сердечно говорил сейчас со своими земляками-глухоманцами. Да, дирижер поработал первоклассно... - Бандитское нападение, совершенное вчера при полном бездействии властей, ударило вас, дорогие наши земляки, по самому больному месту. Мы разделяем ваше горе. Оно лишило вас денег, заработанных тяжким трудом, оно лишило нас всех доступных по ценам продуктов, заставляя покупать американскую дрянь, сброшенную великой России с барской руки разжиревших богатеев... Бывшего второго секретаря уже понесло по проторенной тропинке. Он забыл установку, с которой его выпустили лицом к лицу с горожанами, стал бормотать привычное о "происках империалистов", и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы вдруг из репродукторов не грянула знаменитая александровская песня "Вставай, страна огромная...". Правда, без текста, одна музыка, но она напрочь за-глушила запутавшегося оратора и дала ему время опомниться. Мелодию включили из радиоузла администрации. Причем включили по чьей-то команде и столь своевременно, что мне стало ясно, где в этот момент находился дирижер. Он явно слушал Звонарева, а это значит, что стоял он где-то среди высыпавшей на встречу с народом и чернорубашечниками районной администрации, хотя, конечно же, не в первом ряду. Так мне показалось. И я даже обрадовался собственной прозорливости и малость возгордился. Песня без слов звучала недолго - куплет с припевом, а потом оборвалась, поскольку радист явно получил отмашку. За это время бывший второй при первом Спартаке сообразил, что дал маху, заговорив с глухоманцами мертвым языком мертвой советской власти. И заново воспрял духом. - Лучшие ваши сыновья и дочери - в наших рядах. И я счастлив сообщить вам, что мы все дружно поддержали их инициативу: взять под охрану все рынки и торговые точки нашей родной Глухомани! Смерть чеченским бандитам!.. Последний лозунг как-то не очень вязался со всем предыдущим выступлением, но его вряд ли расслышали те, кто стоял за моей спиной. При известии, что эти крепкие парни в красивой форме берут под охрану рынок, глухоманцы взревели от счастья и восторга. Наконец-то с ними заговорили на их языке, наконец-то вспомнили об их бедах, страхах и отчаянии, наконец-то в гонке за великими свершениями не позабыли о них самих. А я стал выдираться из восторженной толпы. Я хотел перехватить врача сразу после обхода, но это была формальная причина. А реальная заключалась в параллели меж этим глухоманским восторгом и восторгом пятидесятилетней давности, расстелившим Гитлеру ковровую дорожку к власти. 2 Киму было плохо. Точнее, Киму стало плохо после кратковременной стабилизации, потому что он от кого-то узнал о марше неофашистов. И было ему сейчас так скверно, что я на всякий случай переговорил не только с его палатным доктором и главврачом больницы, но и еще с несколькими врачами с глазу на глаз. Чтобы сравнить, где не знают, а где просто темнят. И общий вывод был таким: - Москва. Только там еще смогут вытащить, если перевезете очень срочно и очень аккуратно. Если перевезете... Это ведь тоже примета нового времени. Не "если мы перевезем", а если вы перевезете. Вы, лично. Кому больно, тот и обеспечивает условия спасения своих близких после погрома не только на рынке... Я позвонил в Москву из кабинета главного врача, чтобы не тревожить Танечку, и узнал главное. Да, все достижимо, господа. Перевезем санитарным самолетом под наблюдением лучших кардиологов, с уколами, лекарствами и капельницами. Да, положим в лучшую клинику и в отдельную палату с постоянно прикрепленной сестрой. Да, гарантируем все средства современной медицины. Только на все, все решительно нужны деньги. Деньги, а не бумажки. То есть у.е. И для нас с Танечкой очень большие у.е., которых у нас, естественно, не было. Да и быть не могло, поскольку на черный день откладывает тот, кто черных дней ожидает, а мы ожидали только дней солнечных. Но об этом я никому не сказал. Я рассказал, что Ким пока в реанимации и что состояние его соответствует месту нахождения. А Танечка была очень обеспокоена не только Альбертом, но и его семьей, все надежды которой рухнули в одночасье. Однако мне удалось ее отвлечь, Танечка переключилась на иные темы и вдруг вспомнила: - Ты как-то спрашивал, не знаю ли я какого-то Хромова? Еще сказал, что фамилия у него скрипит, как новые сапоги. Так я вспомнила, где могла слышать эту скрипучую фамилию. Порылась в старых записях на работе и нашла записку Херсона Петровича. Танечка покопалась в сумочке и протянула мне листочек. На нем рукой моего прежнего заместителя было написано: "ЕСЛИ ПОЗВОНИТ Т. ХРОМОВ, ПЕРЕДАЙ ЕМУ, ЧТО Я ЖДУ ЕГО ЗВОНКА В ЦЕХЕ ОТПРАВКИ ПРОДУКЦИИ". Значит, Херсон знал Хромова. Ну и что? Мне тогда было не до этого, я думал, как помочь Киму. Не могу сказать, что я долго размышлял, как раздобыть денег. Нет, я знал, где их взять еще до звонка в Москву. Я долго колебался, признаюсь. Очень долго и мучительно колебался, но выхода у меня не было. У меня друг умирал. Я сказал Тане, что прогуляюсь, и с переговорного пункта позвонил по мобильному Юрию Денисовичу Зыкову. К счастью, я не выбросил номера его телефона. - Вы еще не получили лицензию на охотничий клуб? Возникла некоторая пауза, после чего Зыков спросил: - А что, у вас появился товар? - Кажется, появилась реальная возможность для возобновления наших переговоров. - Такие дела по телефону не решаются, - с долей укоризны сказал Юрий Денисович. - Если это серьезно, то жду вас завтра в клубе деловых людей. Скажем, в... шесть вечера. - А где он, этот клуб? - Господь с вами, друг мой. Там, где мы неоднократно поднимали бокалы. - В "Озерном"? - Точно совершенно. И положил трубку. А я ощутил неуютное чувство зависимости после этого разговора. Словно Зыков знал, что я согласен на все, потому что мне позарез нужны деньги, и демонстрировал мне это свое знание. Но потом я как-то сумел уговорить самого себя, что просто не люблю, когда собеседник перехватывает инициативу и диктует мне условия. Впрочем, при этом менялась только форма, но это все же примирило меня с жизнью. Значит, это теперь называется клуб деловых людей. Я угадал не столько название, сколько страсть глухоман-ских нуворишей к словам звонким и как бы определяющим доступ желающих. Простой любитель охоты с ижевкой шестнадцатого калибра даже в охотничий клуб не пойдет, там поди вступительный взнос в десять его зарплат, которых к тому же он и не получает. А про клуб деловых людей и говорить нечего. Туда вон даже Херсону Петровичу с его питейно-закусочным раем "До рассвета" вход заказан. А мне, как вытекало из слов Зыкова, не заказан. Почему? Старая память о полупатронном-полумакаронном директоре или потенциальный капитал в его руках? Последнее представлялось более вероятным, и я ощутил некую стартовую уверенность в предстоящем мне разговоре. А утром проснулся и понял, что никакая это не уверенность, а знакомая совковая радость, что начальство меня пригласить не забыло на очередное торжественное меро-приятие. Простая, как лопата, радость, ко рту ее не поднесешь и на вкус не попробуешь. Мне стало совестно до жара, я разозлился и позвонил Зыкову в обеденный перерыв. Сам не знал, зачем звоню, но сказал, что ради уточнения. - Наша договоренность остается в силе, - сказал он. - Столик с армянским натюрмортом - за мной. Столик за ним? Значит, твердо был уверен, что мы непременно договоримся. 3 Я приехал на служебной машине. Ее на территорию делового клуба, естественно, не пустили, поскольку она была всего-навсего немолодой "Волгой", а потому, как говорится, рылом не вышла. Я вылез и пошел к деловому клубу, только что отстроенное здание которого стояло рядом с ресторанчиком Херсона "До рассвета". Чья это была территория, кто у кого арендовал место - то ли ресторан у клуба, то ли клуб у ресторана, - я не знал, да и узнавать не собирался. Одна это была шайка-лейка, в которой меня почему-то терпели, хотя Федор что-то на эту тему, помнится, говорил... Я вспомнил о Федоре, а заодно и о воскресном марше чернорубашечников из РНЕ. Они и впрямь взяли на себя охрану порядка на всех рынках Глухомани, и глухоманцы торговали там теперь спокойно. Неторопливо, достойно и - без опаски. Только вот Киму торговать было теперь нечем... А Федора на том шествии не было. Нет-нет, не было ни в форме, ни без оной. И меня это, признаться, порадовало... - Куда прешь? Куда?.. - заорали на меня грузчики со всей прямотой, столь свойственной нашему рабочему классу. Они волокли какие-то тщательно упакованные бутыли куда-то в сторону, к малоприметному старому зданию. - Соображать надо, это же серная кислота! - А куда вы ее тащите? - спросил я, уступая им дорогу. - В "Астрахим", куда же еще!.. Вон, хозяйка на крыльце стоит. Товар ждет. На крыльце стояла Тамара. Я почему-то помахал ей рукой - проклятое чувство чужого дома! - и она, чуточку помедлив, в ответ помахала тоже. А потом крикнула: - В клуб идешь? Я загляну через часок! Через часок я намеревался уже быть дома, но вспомнил о столике "по-армянски", и понял, что Тамара о нем не просто знает, но и намеревается за него усесться. На входе в клуб деловых тоже что-то творили. Какую-то дверь, от которой тянулись провода. Охранник, как обычно, проверил, есть ли в списках приглашенных моя фамилия, жестом предложил проходить и чувствовать себя, как дома. - Что строите? - поинтересовался я. - Индукцию на вшивость. Я понял, что городят контрольный вход для проверки оружия, но уточнять не стал. Пришли времена недоверия, и это обстоятельство следовало встречать без эмоций, как данность. Зыков ждал меня в маленькой уютной гостиной, напоминающей кабинет, чему, правда, несколько мешала развратная оттоманка, расположенная против зеркальной стены. Поздоровались мы довольно сухо даже для официального приема, что, впрочем, Юрия Денисовича нисколько не огорчило. Он жестом пригласил меня присесть на упомянутую оттоманку и тут же закурил сигару с золотым обрезом. Теперь он курил сигары, и демонстрация этой слабо-сти должна была свидетельствовать о его силе. - Догадываюсь, что вы нуждаетесь в крупной сумме. Причем желательно как можно скорее. В идеале - сегодня. Разведка у него была на высоте. Но я ограничился нейтральным замечанием: - Стало быть, у нас есть, о чем вести деловую беседу. - Война расслаивает слабые системы и консолидирует системы мощные, - глубокомысленно отметил он. - Я - система двойственная. С одной стороны я - военно-промышленный комплекс, но с другой - мирные макароны. Даже если они и по-флотски. - Браво! - Зыков изобразил аплодисменты. - Какая сумма вас бы устроила? У меня опять перехватывали инициативу. Мне всегда не нравилась такая игра, почему я и отказался от приманки. - Это впрямую зависит от товара, который вы намереваетесь приобрести. - Товар старый, однако ситуация несколько изменилась, поэтому - фифти-фифти. - Простите, не понял. - Что же тут непонятного? - улыбнулся Юрий Денисович. - Существует, насколько мне известно, два основных калибра. Следовательно, я о двух и говорю. - Могу предложить только один. - Два. И двадцать пять тысяч авансом. - У. е.? - обалдело спросил я. - Обижаете. Зыков поднял с пола дипломат, положил его на стол, поколдовал с замками и откинул крышку. В дипломате лежали тугие пачки новеньких денежных купюр. И повеяло совершенно особым заграничным долларовым духом. - Это спасет вашего бесценного друга. Наша сделка - стоимость его жизни. Кстати, нашего прокурора перевели в область с повышением. Вот что значит вести дела с учетом современных реалий. Хотите рюмку доброго виски под добрые доллары? Доллары были злыми. Очень злыми. Но боль Кима была еще злее. Пока я прикидывал, что во мне перевесит - хотя знал же, знал, что именно перевесит, знал! - Юрий Денисович звякнул бронзовым колокольчиком, стоявшим на столике. И тотчас же в дверях вырос официант. - Виски. Официант исчез. Я молчал. - Будете пересчитывать? - Нет. - Код - три шестерки, число Антихриста. Закройте, не стоит нервировать прислугу. Я закрыл и снял дипломат со столика. Я не был уверен, решена ли этим участь Кима, но твердо знал, что моя участь - решена. А заодно и участь многих ребят в Чечне. Официант принес бутылку виски, минеральную воду и два бокала. Наполнил, как учили - на полтора глотка. Тихо пожелал приятно провести время и вышел. - Я знал, что мы обязательно встретимся. - Зыков пригубил виски и вздохнул. - Невеселые обстоятельства, но - обстоятельства. Аэродрома в нашей Глухомани нет, а до области вы можете не довезти человека с инфарктом. Я позвонил в Москву, договорился о санитарном вертолете, заботливом сопровождении, хорошей клинике и хорошей профессуре. Вертолет вылетит по моему сигналу, а я дам его после вашего согласия. Сумма оговорена, она - в дипломате. Там даже немного больше - так, для спокойствия. Разницу отдадите семье Кима. Разумеется, если вы согласны на предложенную сделку. Полная договоренность, никаких хлопот, даже кое-что перепадет Лидии Филипповне. Пожалел он меня, что ли?.. Как бы там ни было, но тогда это помогло мне перейти к делу. - Какие патроны? - Винтовочные и автоматные. Советую употреблять идиомы, друг мой. Например, картежную масть - пики и трефы. - Пики и трефы, - послушно повторил я. - Только как мне быть с этими самыми трефами? Они - строгой отчетности. - У каждого свои проблемы. В этом суть бизнеса. - Вы берете за горло. - Я пользуюсь обстоятельствами, только и всего. С точки зрения обывательской морали это, безусловно, нехорошо, но под этим "нехорошо" обыватель прячет обыкновенную человеческую зависть. - Зыков улыбнулся. - Мы напридумывали множество глянцевых слов, суть которых - скрывать реальный смысл того или иного понятия. - Например, фашизм. - Представьте себе, и фашизм тоже. Что такое фашизм? Фашизм - это тот же национал-патриотизм, введенный в строгие берега, каналы и шлюзы закона. Или вас больше устраивают неупорядоченный национализм, погромы, насилия, грабежи, убийства? - Германский фашизм именно этим и занимался. - Бесспорно, однако в начале создания своей организационной структуры. А как только она была выстроена, тут же были уничтожены вчерашние погромщики - штурмовики Рема, а заодно и он сам. И после этого - чудеса! - ни погромов, ни насилий, ни грабежей больше не было. Структура потекла по руслу, успокаиваясь и теряя свою энергию в бесконечных парадах. А теперь экстраполируйте эту же ситуацию на российскую почву. Что, страшновато стало?.. - Кто вы по профессии, Юрий Денисович? - Юрист. Кажется, он не хотел этого говорить, но - сорвалось с языка. А показалось мне потому, что Зыков тут же схватился за бутылку, налил мне и поднял свою рюмку. - Давайте выпьем за добрые отношения и, как говорят мудро ироничные французы, вернемся к нашим баранам. Без всяких глянцевых слов, поскольку бизнес их не признает. Выпили. Я спросил: - Что мне конкретно предстоит делать? Грузить апельсины бочками? - Боже упаси. Вам предстоит дать согласие на пики с трефами в указанных мной соотношениях. Как только вы скажете "да", я звоню в Москву и прошу срочно выслать вертолет. - Да! По-моему, я даже гаркнул это совсем не глянцевое слово. Юрий Денисович невозмутимо достал мобильный телефон, набрал номер. - Заказ семнадцать дробь ноль девяносто пять. Прошу немедленно выполнить договоренность. - Послушал, поблагодарил, дал отбой. - Вертолет стартует через четверть часа. - Он достал нечто похожее на официальный бланк. - Ознакомьтесь и подпишите. Договор составлен в единственном экземпляре и является всего лишь гарантией того, что вы не ринетесь в ФСБ сломя голову. Он будет храниться здесь до той поры, пока получатель не подтвердит, что груз прибыл по назначению. А я пока сделаю необходимый звонок. Набрал номер, сказал: - Главврача, пожалуйста. Нет, нет, он не мог уйти, поскольку ждет моего звонка... Никита Петрович? Это Зыков. Вертолет за Альбертом Кимом вылетел. Вы позволите его проводить?.. Нет, нет, разговаривать не будем... Спасибо. Он положил трубку. - Нас ждут в больнице. Я подписал бумагу, не читая. 4 Мы тут же выехали в больницу, поговорили с главврачом Никитой Петровичем, посетили Кима в отдельном боксе реанимационного отделения. Он то ли спал, то ли берег силы, потому как мне показалось, что дрогнули его ресницы. Разговаривать нам было запрещено, пожимать руку больному тем более, и мы, постояв и поглядев на Альберта, тихо вышли. - Сколько? - спросил Юрий Денисович. - Как договорились... - Главврач застенчиво опустил глаза. - Отсчитайте ему три куска, - сказал Зыков. - Прямо здесь? - шепотом осведомился я. - Можете в сортире, если смущаетесь. Я не очень смущался, но отсчитал все же в личном туалете Никиты Петровича и под его робкие благодарности вернулся к Зыкову. - Позвоните мне по мобильному, как только взлетит вертолет, - сказал Зыков главврачу. - Вы уж, пожалуйста... - беспомощно пробормотал я. Пожал Никите Петровичу руку, и мы вышли. - С официальной частью покончено, - улыбнулся Зыков. - Приедем и откроем часть неофициальную. В ресторане среди друзей, что будет куда приятнее. - Ну, а каковы мои действия? - спросил я с некоторой долей раздражения, так как вид Кима мне решительно не внушал оптимизма. Мы уже ехали в направлении столика с армянским натюрмортом. - А, вы же поленились прочитать договор! Впрочем, черта чисто советская, поскольку мы растлены соцдоговорами и соцобязательствами. А в соответствии с подписанным вами договором вы должны загрузить два вагона своими изделиями. Соответственно присвоенным им мастям: вагон пик и вагон треф. Полная оплата после подтверждения получателя. Процентная надбавка за качество преду-смотрена. Он играл со мной, как кошка с мышью. Его это вдохновляло, а мне было безразлично. Я весь был поглощен предстоящей мне преступной деятельностью по отправке патронов в воюющее государство. И в соответствии в этой заботой искренне признался: - Жаль, что Херсон Петрович больше не числится в моем хозяйстве. - Вы с ним еще успеете потолковать, - заверил Юрий Денисович. - Старая дружба не ржавеет. Тем более что мы идем в его царство отмечать удачное разрешение коллизии. В царство Херсона мы шли подземным путем. Он был еще недостроен, еще возились с облицовкой плиточники, но - существовал как таковой. Подземный ход, соединяющий ресторан "До рассвета" с клубом деловых людей, где самому Херсону, как сказал когда-то Спартак, абсолютно нечего было делать. Делать было нечего, а подземный ход все же существовал. Поэтому я спросил: - Он на кухню ведет, что ли? - Конечно! - весело отозвался Юрий Денисович. - Это спецлаз по доставке закусок. Ход вел, правда, не на кухню, но все же в подсобные помещения. Зачем - было неясно, потому что от ресторана до клуба было, что называется, рукой подать. Бессмыслица стоила недешево, почему я и поинтересовался, кто же вгрохал сюда деньги, ничего, по сути, не получив взамен. - Меценаты, - сказал Зыков. - Спонсоры? - довольно тупо переспросил я, поскольку относил меценатов к семейству давно вымерших мамонтов. - Никоим образом, именно меценаты. Улавливаете разницу? Спонсор всегда норовит получить хоть какую-то прибыль со своих вложений, а меценат заранее знает, что не получит взамен ничего, кроме морального удовлетворения. Кажется, мы пришли слишком рано, и нам предстоит немного подождать сотрапезников в армянском кабинете. Армянский кабинет выглядел бы весьма уютным, если бы не сводчатый потолок. Под центром купола располагался овальный стол с четырьмя креслами, расположенными так, чтобы всячески затруднить собеседникам общение друг с другом. На столе уже стояли закуска и множество плошек с цветами. Мы присели в стороне на тахту, и я спросил: - А кого, собственно, мы ждем? - Не беспокойтесь, люди вполне приличные. Приличными людьми оказались Спартак с Тамарочкой. Я почему-то предполагал, что так оно и будет, а потому и не удивился. За столом ни о пиках, ни о трефах не было и намека, Спартак вполне удачно шутил, но эта незапланированная встреча не удостоилась бы записи в правнучке той тетради, что мне когда-то подарили кубинцы. Но я ее тем не менее записал, и вот по каким причинам. Во-первых, Херсон Петрович так и не появился в кабинете, где мы расположились. А ведь был в ресторане, был: я отчетливо расслышал его голос. Значит, не хотел со мной встречаться. Возможно, из деликатности, порой свойственной ему, возможно, по каким-либо иным причинам. Я не спрашивал, понимая, что рассчитывать на ответ искренний здесь не приходится. Но почему-то мне это запомнилось. Мы пересели за овальный стол. Каждому был предоставлен максимум пространства и свободы, но все разговоры общего характера приходилось вести несколько громче, чем обычно. Зато это позволяло ближайшим соседям общаться друг с другом вполголоса, и эти полуголоса посторонние уши услышать не могли при всем желании, поскольку все звуки плавали под сводами, не снисходя до обычного уровня. Херсон Петрович создал все удобства для частных бесед, никто ни к кому не прислушивался, и все шло, как и было предусмотрено заботливым хозяином. Что-то говорил Юрий Денисович, но я его не слушал. Я маялся, что мобильник Зыкова не звонит, что никакого вертолета нет и в помине, и ко мне, признаться, стала по-пластунски подползать мыслишка, уж не разыграли ли со мной хорошо подготовленную шутку. В этом убеждали и крупная сумма денег, которые сунули мне, и три тысячи, которую сунул я главврачу без всякой расписки... И тут запищал зуммер мобильного телефона. Зыков неторопливо достал его, а я подался всем телом, чтобы расслышать. - Погрузили? Так. Как его состояние? Пришел в себя? Ага, и врачи хороши, и лекарство из столицы. Благодарю, Никита Петрович, ваш должник. Он рядом, сейчас передам. И протянул мне трубку. Я схватил, прижал к уху и услышал голос главного врача: - Докладываю, что Альберт Ким уже в воздухе. После укола пришел в себя... Я поблагодарил, вернул телефон и с облегчением откинулся на спинку кресла. Нет, меня не разыгрывали, Ким летит в Москву... И тут вдруг до меня ясно донесся голос Тамарочки: - Парички носят при облысении... Чуть позднее я сообразил, что, откинувшись, я вышел из зоны рассеивания звуков и попал в фокус, созданный их отражением от купола. Вероятно, это была единственная точка... - Перестань бабство свое лелеять! - резко сказал Спартак. Тамара обиженно примолкла, но долго молчать ей было невмоготу. - Зачем ты столько кусков ему отвалил? - Затем, что блесна должна сверкать. Только тогда ее заглотят. Тут появились официанты с нагруженным снедью столиком, Тамара и Спартак выш