происшествие, а Пипа Суринамская рассказала, как однажды во время гарнизонного спортивного праздника она играла в волейбол и у нее отскочила пуговица лифчика... Что тут началось! Кошмар! Начсанчасти приказал на ужин всему личному составу дать двойную порцию брома! А товарищ Буров, уверенный, что на него никто не обращает внимания, вытер носовым платком лоб и шею, поправил галстук, и помотав головой, то ли приводя себя в чувство, то ли отгоняя сомнения, встал и двинулся к двери. -- Иди! -- приказал мне шепотом Спецкор. -- Я его задержу! -- Давай набьем ему морду! -- предложил я, ощутив готовность к активным действиям. -- Иди, тебе сказали! Это твой последний шанс, лопух! В коридоре с разбегу я наскочил на обвешанного коробками и свертками Диаматыча. -- Простите за опоздание! -- отрапортовал он. -- Прощаю! -- крикнул я на ходу. Дверь в номер Аллы была чуть приоткрыта... XVIII.  Проснулся я от странного звука: словно кто-то рвал бумагу. Открыл, глаза -- в номере никого не было. Спецкор отсутствовал, но на столе, посреди мусора, оставшегося от вчерашнего веселья, лежал сверток с дубленкой, купленной Аллой. Впрочем, нет, он не лежал, а покачивался и пульсировал, будто внутри сидел огромный цыпленок, старающийся выбраться наружу из огромного перетянутого шпагатом бумажного яйца. Обертка в нескольких местах уже лопнула, и с громким треском (он-то и разбудил меня) появлялись все новые надрывы. Вдруг веревки окончательно разорвались, листы бумаги опали, и дубленка, свернутая в замысловатый замшевый эмбрион, медленно начала расправляться, а потом так же медленно поползла в мою сторону, не задевая почему-то бутылок и бокалов, загромождавших стол. "Боже, какой дурацкий сон!" -- подумал я, перевернулся на другой бок и накрылся одеялом с головой: сразу стало тепло и спокойно. Но я рано обрадовался -- одеяло было содрано, и дубленка медленно навалилась на меня своим душным меховым нутром. То, что я принимал за толстые складки, оказалось тугими страшными мускулами, а мягкие, пушистые манжеты из ламы вдруг сжали мое горло с удушающей силой, словно это были тиски, на которые зачем-то надели пахнущие нафталином меховые чехлы. И я понял тогда, что вся моя глупая жизнь -- прошлая, настоящая и будущая -- не стоит одного-единственного свободного глотка воздуха. Манжеты немного ослабили нажим, видимо, чтобы удобнее перехватить мое горло. -- А-а...-- захрипел я. И тут из нежного меха, как из кошачьей лапы, выдвинулись и впились в мое горло острые холодные когти, я даже ощутил, как они сомкнулись там, внутри моей гортани -- сомкнулись с хрустом... "Боже, какой дурацкий сон!" -- подумал я, очнувшись. В горле першило -- шампанское вчера было холодное. Глаза резало от похмельного непросыпа, а в том месте, где у непьющих находится желчный пузырь, у меня сидел тупой деревянный гвоздь. Во рту была гадкая скрежещущая сухость. Но тело, тело мое переполнялось томительно-счастливой ломотой. Проснулся я в номере Аллы. Сама она лежала на соседней кровати, и в промежутке между подушкой и одеялом виднелись ее золотистые пряди, наверное, все-таки подкрашенные, потому что у корней волосы были темные. Выходило, что сам я расположился в Пейзанкиной койке, и действительно от наволочки доносился запах ее незатейливых духов, типа "Быть может...". Меня чуть замутило... В окне светлело утро и, судя по неуловимым солнечным приметам, не такое уж раннее. Я пошарил на полу рядом с кроватью: почему-то запомнилось, что часы были последним из всего, что я сорвал с себя вчера вечером. На циферблате значилось: 9.18... -- Дубленка! -- похолодел я и понял вещий смысл страшного сна. Зубная паста показалась мне унизительно-мятной, а вода ядовито-мокрой. От рубашки несло кислым табачищем, а пиджак и брюки (одевался я почему-то именно в таком порядке) пестрели пятнами и подтеками. "Погуляли!" -- думал я, причесываясь перед зеркалом и разглядывая бледнолицее, воспаленноглазое существо, лишь отдаленно напоминающее программиста ВЦ "Алгоритм" Константина Гуманкова. Горько разочарованный и своей наружности, я тихо, чтобы не разбудить Аллу, направился к двери. -- Костя, подожди! Я оглянулся: она сидела в кровати, трогательно придерживая одеяло у груди. И хотя, конечно, после-праздничное утро не украшало ее, я тем не менее вместо обычного постфактумного унылого раздражения почувствовал радость и нежность. -- Подожди! -- повторила она, по-детски кулачками протирая глаза.-- Я с тобой! Я сейчас встану... -- Не нужно, спи! -- ответил я, хотя мне томительно хотелось увидеть, как она поднимется и встанет передо мной, потому что ночью, обладая ее наготой, я так и не увидел этой наготы. -- Не нужно...-- повторил я. -- Хорошо,-- сказала она.-- Только не перепутай: станция Каде... -- Не перепутаю... -- Возвращайся скорее... -- Да! -- Ты еще не разучился? -- улыбнулась она, имея, конечно, в виду то, как вчера, смеясь и дурачась, учила меня целоваться, а потом вдруг заплакала... -- Нет... -- Тебе было хорошо? -- Да... Да, мне было хорошо, очень хорошо, хорошо, как никогда раньше, и по коридору я шел, словно окутанный нежным коконом из ее запаха, слов, поцелуев, вздохов, движений, прикосновений, недомолвок... Я даже не шел, а парил внутри этого сводящего с ума кокона. На коврике возле номера Пипы Суринамской дремал Гегемон Толя. Развязанный галстук лежал рядом с ним, как ручная кобра. -- Сколько времени? -- спросил он, открывая глаза на мои шаги. -- Время детское,-- посоветовал я,-- Спи! -- Да вроде выспался... -- Не пустила? -- посочувствовал я. -- Не-е... -- Чем мотивировала? -- Сказала, по калибру не подхожу,-- не очень огорченно признался Гегемон Толя. Мой легкий невидимый кокон, легко прыгая со ступеньки на ступеньку, влек меня вниз, в холл и дальше-- к стеклянным дверям. -- Мсье Хуманкофф! Я заставил мой кокон-самолет сделать изящный вираж и увидел, как улыбчивый клерк, выйдя из-за конторки, протягивает мне листочек бумаги с какими-то отпечатанными принтером цифрами. Моего троглодитского знания иностранных языков все-таки хватило, чтобы понять: в руках у меня счет за вчерашнее шампанское. А колонка цифр, как подсказал мне мой задрожавший внутренний голос, складывается из непосредственной стоимости "Вдовы Клико", услуг вызванного в номер элегантного официанта, ночной наценки и так далее... Я знал вчера, на что шел, и был готов ко всему, кроме итоговой суммы -- 298 франков... Мой сладостный кокон внезапно растаял, словно произошла разгерметизация-скафандра, и я оцепенел в ледяном космосе безжалостной действительности. А клерк смотрел на меня с таким доверчивым добродушием, что я молча вынул три заветные "делакруа" и протянул их по возможности небрежно. Клерк поблагодарил, вернулся за конторку, прострекотал на компьютере и отдал мне сдачу -- две никелированные монетки с женской фигуркой, разбрасывающей цветы свободы... ."Свобода приходит нагая..." Медленно шагая по улице, я думал о том, что если мстительная супруга моя Вера Геннадиевна узнает, как пошло пропил я ее дубленку, она просто медленно сживет меня со свету, но даже если она не узнает этого, то все равно возвращение с пустыми руками повлечет за собой длительную полосу внутрисемейного террора. Ну и пусть! Уйду в подполье, почаще и подольше буду стоять в "Рыгалето", в крайнем случае поживу у кого-нибудь из холостых сослуживцев. Или уйду совсем! Нет, серьезно -- уйду и все! -- Свобода приходит нагая,-- сказал я довольно громко. Француз, аккуратной шваброчкой мывший тротуар возле своего магазинчика, посмотрел на меня с удивлением. "А почему, собственно, свобода -- это женщина, разбрасывающая цветы? Свобода -- это мужчина со шваброй в руке!" -- подумал я и почувствовал, как вокруг меня снова начинает сгущаться мой нежный кокон. В супермаркете, том самом, куда нас возили в первый день, было малолюдно. Я решительно приблизился к прилавку с бижутерией и, ткнув пальцем в заколку-махаон, сказал продавщице только одно слово: -- Это! XIX.  Когда я воротился в отель, все уже знали о постигшем меня финансовом крушении. -- Мужики, надо сброситься! -- призвал Гегемон Толя и отдал мне десять франков, полученные вчера от Поэта-метеориста (на них я в баре купил жевательную резинку для Вики). Но денег больше ни у кого не было, если не считать горстки сантимов, оставшихся у товарища Бурова в общественно-представительской кассе. -- Возьми с собой пустые бутылки из-под "Клико",-- посоветовал Спецкор.-- Предъявишь жене в качестве финансового отчета о проделанной работе! -- Пошел ты...-- поблагодарил я его за мудрый совет. Приполз виноватый Поэт-метеорист -- любитель шампанского. -- Прости, Костик! -- взмолился он.-- Хочешь, я тебе Машкину карденятину отдам? -- Не хочу. -- Тогда поправься! -- предложил он и вынул из кармана куртки стакан для полоскания зубов, почти до краев наполненный красным вином. Следом вломилась Пипа Суринамская, она принесла мне две пары женских трусиков: -- Жене отдашь! Скажешь, купил! -- Спасибо, но... -- Не бойся, они безразмерные... Торгонавт подарил мне пару новых кожаных перчаток чешского производства и убеждал при этом, будто их тоже можно при желании выдать за купленные в Париже, мол, импорт! Друг Народов вручил мне большой фотоальбом "Париж-84", который ему, оказывается, подарили в коммунистической мэрии. -- Мне-то ни к чему,-- пояснил замрукспецтургруппы. Заглянул с соболезнованиями Диаматыч, но в глазах его светилось восхищение моими конспиративными способностями и уверенность, что валюту я выложил, разумеется, казенную. ...От наших вещей, сваленных посреди холла, веяло чем-то таборно-эвакуационным. Кстати, неожиданно по объему багажа Пипа Суринамская была оттеснена на второе место, а первое занял Торгонавт, все таскавший и таскавший из своего номера бесчисленные сумки и коробки. Попрощались с мадам Лану, подарив ей на память какую-то цыганскую -- всю в розах -- шаль и плюшевого медвежонка. Когда уже автобус вез нас в аэропорт, Алла сжала мою руку и тихо сказала: -- Костя, это очень плохо! -- А может быть, наоборот, хорошо? -- пожал плечами я. В аэропорту было все так же, как в день нашего прилета: разноцветные, разноязыкие люди, тележки, груженные чемоданами и яркими дорожными сумками, стройные и плавные стюардессы, уверенно шагающие сквозь толпу суетящегося перелетного люда. Мы зарегистрировали билеты, и наш багаж канул в чрево аэропорта. Друг Народов пересчитал делегацию по головам, доложил еще не оправившемуся после вчерашнего товарищу Бурову, и тот строго, но с трудом приказал: -- Никуда не отлучаться. Скоро пойдем на паспортный контроль! -- А в сортир? -- возмутился Поэт-метеорист. -- Побереги для советской власти! -- посоветовал я. -- Никаких прав человека! -- заругался Поэт-метеорист так громко, что на него стали оборачиваться. -- Давай я с ним схожу,-- предложил Друг Народов.-- А то опозорит всю группу прямо здесь... -- Ладно,-- смилостивился товарищ Буров. Мы ждали. Мимо неторопливо и самоуверенно прошли два полицейских с короткими двуручными автоматами. Потом девушка в темно-синей форме прокатила мимо нас инвалидную коляску с пожилой женщиной, евшей мороженое. Какой-то мужичок, судя по шляпе и плащу, наш соотечественник, протащил коробку с видеомагнитофоном, и вся группа, кроме товарища Бурова, одновременно завистливо вздохнула. Вернулся Поэт-метеорист. На его лице было написано такое счастье, какого не может дать удовлетворение даже самой настоятельной физиологической потребности. -- Хлебнул-таки! -- догадалась Пейзанка. -- А то! -- А где конвойный! -- спросил Спецкор. -- Пропил! -- засмеялся Поэт-лауреат. -- А серьезно? -- Не знаю... Он сказал, что у него большие планы, и заперся в кабинке. -- Нашел время...-- пробурчал товарищ Буров. На огромном электронном табло напротив номера нашего рейса запрыгали два зеленых огонька. Затем слово "Москва" я разобрал в гулкой тарабарщине радиодиктора, объявлявшего о посадке в самолеты. -- Пошли на паспортный контроль! -- распорядился товарищ Буров. -- А этот? -- спросил Спецкор. -- Куда он денется? Пограничник заглянул в мой молоткастый и серпастый, поставил штамп и сказал: "Привьет!" Постепенно вся группа прошла контроль и столпилась в ожидании товарища Бурова и Спецкора, которые не торопились покидать зарубежье. -- А может быть, все-таки заблудился? -- жалобно предполагал совершенно скисший рукспецтургруппы. -- Вряд ли...-- с необычной серьезностью отвечал Спецкор.-- Опытная тварь... -- Но почему? Он же мог и раньше? -- В половине случаев уходят именно в последний момент... Психология... И расчет: труднее задержать... -- Вот сука! -- налился кровью товарищ Буров. -- Лучше подумайте, как по начальству докладывать будем! Если тихо ушел -- хрен с ним, а если начнет, сволочь, заявления делать? -- Но ведь проверяли же! И у вас тоже проверяли!.. -- Совершенно точно можно проверить на триппер, а на это совершенно точно не проверишь! Ладно, я остаюсь, может, еще удастся что-нибудь сделать... Поймав на себе мой изумленный взгляд, Спецкор пожал плечами, что, видимо, означало: "Вот такие, сосед, у нас с тобой дела!" Из-за отсутствия двух зарегистрированных пассажиров наш рейс задержали, и сквозь иллюминатор я видел, как на тележке повезли клетчатый чемодан Друга Народов, большую спортивную сумку и лыжи Спецкора. Когда мы, наконец, взлетели и погасло табло "пристегните ремни", я достал бумажный пакетик с заколкой и протянул Алле. -- Зачем? -- спросила она. -- Знаешь, в племени чу-му-мри засушенных махаонов дарят, когда признаются в любви и предлагают поселиться в одном бунгало... -- Ты смеешься? -- Нет, я серьезно... -- Ты смеешься: нет такого племени -- чу-му-мри... -- Есть. Я покажу энциклопедию... -- Ладно,-- кивнула Алла.-- Допустим, есть... Допустим, мы будем жить в одном бунгало... Как ты себе это представляешь? -- Очень просто. Я буду охотиться на львов. Твой сын будет мне помогать, и мы подружимся. Я заработаю кучу ракушек с дырками -- это у них деньги такие. Куплю тебе платье из павлиньих перьев. Потом родится девочка, такая же красивая и нежная, как ты... Мы будем качать ее в люльке, вырезанной из панциря гигантской черепахи... -- А жираф будет бродить возле озера? -- улыбнулась Алла. -- Будет! -- Изысканный? -- Изощренный! -- Костя, ты прелесть! А если к нам в бунгало придет обиженный сильный человек и захочет увести меня с собой? -- По закону племени чу-му-мри я проткну его отравленным дротиком. -- А если придет плачущая женщина с девочкой, очень похожей на тебя? -- Плачущая? -- Да, плачущая женщина! -- Я постараюсь им все объяснить... По крайней мере девочке, похожей на меня... -- Это трудно! -- Не трудней, чем охотиться на львов... -- Труднее! -- тихо сказала Алла и закрыла глаза.-- Хочу спать... Я выглянул в иллюминатор: внизу расстилалась облачная равнина, похожая на снежное поле. Казалось, вот-вот появится цепочка лыжников. И она появилась -- три черные точки, двигавшиеся одна за другой... -- Истребители! Во-он! Смотрите! -- радостно закричала Пейзанка.-- Значит, он не врал! -- Такие люди не врут! -- громко отметился Диаматыч и мигнул мне, давая понять, что я поступил совершенно правильно, оставив своего подчиненного для розыска соскочившего Друга Народов. ...Первое, что я увидел, выйдя из самолета,-- дежурная улыбка аэрофлотовской девицы и настороженный взгляд прапорщика с рацией. Потом мальчишка-пограничник в будочке долго листал мой паспорт, внимательно вглядывался в мое лицо и несколько раз спрашивал меня, откуда я прилетел. Это такая у них инструкция, если вместо коренного советского гражданина спецслужбы попытаются втюхать шпиона, говорящего по-русски с чудовищным акцентом. Но все обошлось благополучно -- и на родину меня пустили... Потом мы терпеливо ждали, когда появится наш багаж. И это, наконец, случилось. У Пипиного чемодана-динозавра отломился замок, и наружу вылезла разноцветная тряпочная требуха. Гегемон Толя вздохнул и взвалил лопнувшее чудовище на себя... Я взял два чемодана -- свой и Аллы. Она шла рядом и несла сверток с дубленкой. Таможенный досмотр прошли беспрепятственно все, кроме Торгонавта, катившего впереди себя перегруженную до неприличия тележку... Поддельный перстень был разгадан, и нашего спутника под белы рученьки увели для составления протокола. Он горячился, объяснял, что обменялся с одним крупным французским политическим деятелем, участником Сопротивления исключительно в целях укрепления дружбы между народами, но все было напрасно... -- Кто руководитель группы? -- строго спросил таможенник. -- Я...-- неуверенно ответил товарищ Буров. -- Безобразие! В Шереметьевском аэропорту специализированную туристическую группу встречали... К товарищу Бурову подошел некто в номенклатурном финском пальто и, холодно поприветствовав, увел нашего убитого горем руководителя к поджидавшей черной "Волге". У самой двери, словно уводимый на казнь, он оглянулся, как бы желая крикнуть: "Люди, я любил вас! Будьте бдительны за границей!" Пипу Суринамскую ожидал генерал в сопровождении все тех же адъютанта и шофера. И по тому, с каким курсантским нетерпением он оглядывал всю свою вернувшуюся боевую подругу, я вдруг понял: они, что там ни говори, счастливая пара... -- Ну, как ты тут без меня? -- нежно спросила Пипа. -- Как штык! -- ответил генерал. Они уехали, увозя с собой чемодан-динозавр и сроднившегося с ним Гегемона Толю. Диаматыч в ожидании дальнейших инструкций шел со мной рядом до тех пор, пока я не шепнул ему, что временно он нам не нужен, его задача натурализоваться и ждать связного. Аллу поджидал Пековский с клумбоподобным букетом белых роз. Рядом с ним стоял остролицый щуплый мальчик, который, едва завидев Аллу, бросился ей на шею с криком "мама". Пековский внимательно оглядел нас и все понял. Он церемонно поцеловал Аллу в щеку, дружески хлопнул меня по плечу и безжалостно выдавил из моей руки ее чемодан. -- Разуй глаза! -- жестоко улыбнулся он. Невдалеке, теребя в руках сумочку, стояла соскучившаяся супруга моя Вера Геннадиевна. За дни разлуки она довольно удачно высветлила и остригла волосы. Но особенно удивил меня ее взгляд, полный трепетного ожидания и счастливой надежды. Взгляд этот завороженно метался в магическом треугольнике, вершинами которого были: {} я с чемоданом, {}Пековский с мальчиком, {}Алла со свертком. -- А Константин Григорьевич меня опекал! -- вдруг голосом капризной девочки сообщила Алла.-- Он настоящий товарищ! -- Это я понял! -- кивнул Пековский и одарил меня таким выражением лица, которое означало: теперь он не придет даже на мои похороны. -- А какую замечательную дубленку Костя купил жене! -- продолжала Алла все тем же кукольным голосом.-- Костя, не забудьте дубленку! Пековский взял сверток и нацепил его на пуговицу моего плаща. Взгляд Веры Геннадиевны внезапно остановился и зафиксировался на свертке. -- Я помогала выбирать! -- с глупой гордостью объявила Алла.-- Я тоже хотела купить... -- Ну, и купила бы! -- сказал Пековский. -- Да ну! Я все деньги на шампанское потратила!.. -- Вот умница! -- засмеялся Пековский и обнял Аллу. Мальчик смотрел на них с недетским удовлетворением, точно до последней минуты боялся, что мама оттолкнет этого сильного белого человека, с которым он подружился и который учит его охотиться на львов... XX.  Вот, собственно, и все, что я хотел рассказать о Париже и моей парижской любви... С тех пор прошло несколько лет. Началось, идет и, видимо, уже никогда не кончится то, что мы самонадеянно именуем Перестройкой. Конечно, специально я не интересовался дальнейшими судьбами членов нашей спецтургруппы, но так или иначе хоть что-нибудь знаю про каждого... Во время последнего военного парада генерал Суринамский стоял на Мавзолее, из чего я сделал вывод, что у них с Пипой все хорошо и даже отлично. Забавная, но в духе времени, история приключилась с Гегемоном Толей: он все-таки урыл того, кого собирался. Им оказался председатель завкома, часто выезжавший за границу, а по возвращении стращавший рабочий класс ужасами дикого Запада. Толя зашел к нему в кабинет якобы по личному вопросу и молча дал в глаз. Разумеется, Гегемона строго наказали, сняли с Доски почета, чуть не засудили, а немного позже, когда начались забастовки, Толю как борца с режимом избрали председателем стачечного комитета, еще кем-то и еще кем-то... Короче, теперь на Урале он большой человек вроде Валенсы в Польше... Поэт-метеорист и Пейзанка, поженившись, уехали жить в колхозную местность, где Сварщикову пришлось серьезно поработать над собой, чтобы не ударить лицом в грязь перед Машенькиной родней -- отцом, старшим братом и крестным. Недавно я услышал, что Поэт-метеорист стал последователем Уолта Уитмена в смысле сочетания творческого и фермерского труда. Торгонавт выпутался-таки из истории с перстнем, хотя ему пришлось одеть в новые перчатки всю шереметьевскую таможню. Говорят, сейчас он председатель кооператива, продающего за рубеж молодой московский авангард. Друг Народов, как и боялись, вскоре после своего исчезновения объявился на радио "Свобода" и выступил с жуткими разоблачениями. Конечно, все, о чем он рассказывал, мы отлично знали и сами, но услышать это из-за бугра да еще от знакомого человека было приятно. А недавно уже в качестве заезжего фирмача он выступал по нашему телевидению и небрежно советовал нам, как выкарабкаться из кризиса. За годы, проведенные в бегах, он посолиднел, явно себя зауважал и вставил ровные, белые зубы. Спецкора я однажды встретил на улице, он сделал вид, что абсолютно не знает меня и никогда не спал со мной в одной кровати. Но я не обиделся: такая у него работа. А вот о Диаматыче я слышу постоянно: он теперь знаменитый публицист и депутат. В своей нашумевшей статье "Сумерки вождей" он, между прочим, утверждает, что если бы в застенках НКВД все твердо говорили "нет", то сталинизм рухнул бы сам собой... Интересно, ждет он моего связного или уже перестал? Товарища Бурова за всю эту историю поперли с партийной работы. Он страшно переживал, запил, разошелся с женой и даже однажды забрел к нам в "Рыгалето". Мы с ним выпили пивка с водочкой, вспомнили Париж, наше соперничество из-за Аллы, погоревали над его загубленной карьерой... Но жизнь непредсказуема: недавно товарища Бурова признали жертвой застоя, честным аппаратчиком, пострадавшим от партократии, и назначили на хорошую должность в Моссовет. Пековский стал директором нашего "Алгоритма". Его выбрали на альтернативной основе, предпочтя правдолюбцу Букину. Почему? Ну, во-первых, ему пошло на пользу то великодушество, с которым он помогал мне поехать в Париж. Во-вторых, Пека вовремя развелся с дочкой бывшего зампреда и даже выступил на собрании с разоблачениями этой коррумпированной семейки. В-третьих, нашим вычислительным дамам нравятся дорогие одеколоны Пековского. Алла вышла за него замуж и родила девочку, такую же, говорят, красивую и нежную, как она сама. И еще, говорят, Пековский часто со смехом рассказывает, как его жена, будучи в Париже, вместо того чтобы купить дубленку, все деньги потратила на "Вдову Клико". Кстати, Алла ушла со службы, воспитывает детей, и я даже не знаю, как она теперь выглядит. Только однажды мне удалось рассмотреть сквозь затемненные стекла черной директорской "Волги" какой-то смутный женский силуэт. Но вполне возможно, это была и не Алла, а очередная одинокая дама, пользующаяся бескорыстной гормональной поддержкой Пековского. А я по-прежнему работаю в "Алгоритме", в той же должности, но с надбавкой. Поначалу мне, правда, передавали предложения директора, чтобы я поискал себе новое место. Но рядом с "Рыгалето" программистских контор больше нет, а менять привычки и привязанности почти в сорокалетнем возрасте нелепо. Постепенно Пека смирился с моим присутствием и даже стал поручать мне ответственные задачи. Сейчас, например, мастерю систему, которая будет просчитывать коэффициент устойчивости правительства. Условное название -- "Хас-Булат". После моего возвращения из Парижа Вера Геннадиевна стала относиться ко мне бережливее и даже решила, что в случае чего можно завести и второго ребенка. А вот долгожданную дубленку носить она не захотела, сказала, что жмет в проймах, и продала своей сплетнице-подружке. Что еще? Вике постоянно звонят разные сопливые ухажеры, к телефону не пробьешься, из-за этого она в постоянных контрах с матерью, и та в отместку не разрешает ей пользоваться своей косметикой. Тараканов я все-таки повывел: подобрал замечательную отраву из восьми ингредиентов. Наша квартира теперь, наверное, в их тараканьей картине мира называется "Страна погибших братьев" или еще как-нибудь в этом роде. Кстати, недавно я прочитал, что парижские отели страдают от невиданного нашествия "прусаков". Может, организовать СП и заработать валюту? По этому поводу надо выпить еще! Моя кружка вмещает две порции. А ваша?..