ованная и оплетенная держава с занозливой болью в сердце ждала своего избавителя". А последняя глава так и называлась - "Мининым и Пожарским может стать каждый!". Особенно, как позже выяснилось, в душу командира субмарины "Золотая рыбка" запали такие слова прозорливца: Россию недруги объярлычили "империей зла". Оставим эту лжу на совести вековых ее недобролюбцев. Но пробовал ли кто-нибудь постичь внутридушевно иное словосочленение - Империя Добра?!" Избавитель Отечества никогда не писал никаких мемуаров. Более того, однажды он заметил: политический деятель, строчащий книги, напоминает сомнительного мужчину, который, отобладав женщиной, тут же, не вылезая из-под одеяла, начинает ей же рассказывать обо всем, с ними только что приключившемся... Но, выступая в узком кругу боевых однокашников, Иван Петрович припомнил, как на третий день исторической "автономки" ему приснился вещий сон - будто бы шагает он по Красной площади и останавливается у подножия памятника Минину и Пожарскому. Точнее, даже не у подножия, а возле какого-то торговца русофобской национальности, разложившего свой убогий товар: штампованные часы, зажигалки, брелоки, аляповатую бижутерию, колоды карт с голыми девицами, именуемыми в образованном обществе "нюшками". Собственно, одна из таких колод (во сне!) и заинтересовала будущего Избавителя Отечества, так как на время "автономки" выпадал день рождения друга и заместителя П. П. Чуланова. И вот, когда Иван Петрович внимательно разглядывал подарочных "нюшек", ему вдруг послышался глухой, точно из неизъяснимой глубины идущий голос: "Ры-ы-ы-ык!" Будущий адмирал огляделся, предполагая, естественно, что его окликнул знакомый, какового непременно встретишь, забредя на Красную площадь. ан нет - ни одного привычного лица вокруг не наблюдалось, и лишь тогда он догадался глянуть вверх: позеленевшие от времени губы князя Пожарского медленно шевелились: "Ры-ы-ык, ты не туда смотришь, Ры-ык!" "А куда?" - от неожиданности выронив карты, прошептал потрясенный Иван Петрович. "Туда-а-а!" - ответствовал князь и, тяжко повернувшись всем своим античным телом, указал десницей на Кремль. А Косьма Минин медленно кивнул, подтверждая сказанное..." Каково же было потрясение будущего Избавителя Отечества, когда шифровальщик положил ему на стол политинформацию о том, что на общеизвестном памятнике работы скульптора Мартоса обнаружены множественные трещины (особенно на фигуре Пожарского)! В связи с этим памятник снят с пьедестала и отправлен в центральные реставрационные мастерские. Но отдельные граждане восприняли этот чисто искусствоведческий акт как целенаправленное кощунство, и по Москве прокатилась волна патриотических демонстраций. Все эти события, точнее, их зловещая тень, витавшая в скупых шифрованных информациях, повергли Ивана Петровича в глубокую задумчивость, из которой его вывели торжества по случаю дня рождения друга и заместителя П. П. Чуланова. После праздничного концерта и вышибающего слезу прослушивания магнитофонных поздравлений от оставленных на берегу родных и близких проследовали на обед в кают-компанию. Будущий Избавитель Отечества в честь такого дня приказал вместо положенных 50 граммов "сухаря" всем налить по 100! Испанский исследователь Д. Абладар в своей популярной книге "Роль алкоголя в мировой истории" договорился даже до того, что якобы эти лишние 50 граммов и определили дальнейший ход эпохальных событий. Просто диву даешься, какое незнание этнических реалий и особенностей национального быта проявляют некоторые зарубежные ученые! После обеда Иван Петрович пригласил старших офицеров к себе в каюту, чтоб угостить их коньяком. Потом, как вспоминают некоторые участники исторической "автономки", старпом перетащил в командирскую каюту алюминиевый бидон, где хранились остатки сэкономленного "шила". Дальше, конечно, тихо пели, чтоб не нарушить режим тишины... Глубокой ночью в штурманской рубке заревел "каштан". - Есть, командир! - отозвался сонный, но готовый к подвигу "штурманенок". - Ко мне "бычка". С прокладкой... Когда штурман с навигационными картами появился на пороге капитанской каюты, некоторое время его не могли никак идентифицировать. Будущий Избавитель Отечества несколько минут смотрел на командира БЧ-1 с долгой мукой узнавания и, наконец, молвил: - Менякус... - Простите, Иван Петрович, не расслышал... - М-меняем к-курс! - озвучил приказ командира политрук П. П. Чуланов. 5 Мишка подогнал свой "дерьмовоз" к домику ╧ 85, холодно кивнул радостно выбежавшему навстречу хозяину и великодушно позволил ему собственноручно засунуть гармошчатую кишку в выгребную яму. Включив насос, Курылев присел на ступеньку машины, закурил "Шипку" и пригорюнился. Было от чего! Во-первых, его вызвал к себе начальник отдела культуры и физкультуры и наорал в том смысле, что, мол, когда он, Юрятин, брал его, Мишку, к себе на работу, то ожидал от него гораздо большего. "Не стараешься, Курылев, - нехорошим голосом закончил разнос подполковник.- Ох, не стараешься!" Во-вторых, с Леной по-настоящему Мишка не виделся уже почти две недели: все киносеансы отменили из-за этого идиотского спектакля. Курылев никак не мог въехать, зачем эту изолянтскую самодеятельность снимают на пленку да еще по личному приказу помощника И. О. по творческим вопросам Н. Шорохова. В Демгородок понаехали разные киношники, развязные, любопытные, всюду шныряющие: у изолянта ╧ 241 (бывшего министра юстиции) они сожрали на огороде весь горох. Мало того, поселок перевели на спецрежим, а в съемочную группу подбавили еще нескольких осветителей и помрежей, ничем не отличающихся от остальных, разве только глазами - безмятежно-запоминающимися. И хотя Лена, получив в этом спектакле маленькую роль, постоянно присутствовала в клубе, даже поговорить с ней Мишка не решался, боясь чужих глаз и гнева подполковника Юрятина. Наконец, слава Богу, съемки закончились, кинокодла во главе с режиссером Куросавовым и драматургом Вигвамовым уехала восвояси, следом за ними отбыли и дополнительные осветители-помрежи, но тут у Лены заболел отец - сердечный приступ. Ее освободили от посещения воспитующих киносеансов "по уходу", и долгожданная встреча в кинобудке снова отдалилась. И в довершение всего Мишка не мог теперь останавливаться возле ее палисадника: спецбудку в "Кунцево" достроили, и там круглосуточно дежурили спецнацгвардейцы. А злыдень Ренат сказал как оы между прочим, мол, художники пишут портреты своих любимых, портные шьют любимым самые красивые платья, а ассенизаторы... ну, и так далее. Ведь именно он, Ренат, заставил Мишку познакомиться с Леной, именно заставил... - Вот, леди, ваш сероглазый король! - Сержант с галантной издевкой кивнул на Мишку.- Он спрячет вас в своем замке. А я, как верный вассал, буду ходить дозором и охранять вас от драконов... - Спасибо, - еле слышно проговорила она. В кинобудке Мишка усадил девушку на диванчик, который благодаря интендантской дальновидности можно было разложить в обширную двухспальную кровать, если, конечно, отодвинуть в сторону ящик с песком. Потом достал электрический чайник, налил из крана воды и вставил штепсель в розетку. - Чай будешь? - напрямки спросил он, полагая, что свинопасу обращаться к принцессе на "вы" как-то даже и неприлично. - Буду, - кивнула она. - Спасибо вам... Из зала доносились настолько разнузданные звуки, что даже думать о ситуации, в какой они издаются, не хотелось. Мишка поменял бобины и заварил чай. - Звать-то как? - спросил он девушку и снова почувствовал себя алешкинским подпаском в обществе благородной девицы. - Пятьдесят Пять-Б... - Ну, это ясно... А на самом деле? - Лена... - Миша... - Я знаю... Не вставая с дивана, она дружески протянула ему узкую ладонь. Деликатно пожимая ее, он почувствовал, что кончики Лениных пальцев, ну, просто ледяные. - Англичане говорят, холодные, как огурец! - улыбнулась она. - А у нас говорят, руки холодные, зато сердце горячее! - Может быть, и так, - погрустнела Лена. - Только теперь это ни к чему... - А тебя сюда никто на аркане не тянул, - заметил Мишка, разливая чай по кружкам. - У папы сердце... И спазмы мозговых сосудов... - На черта же он с такими мозгами в политику поперся? - Он хотел, как лучше... - Уже слышали, - усмехнулся Мишка и протянул Лене дымящуюся кружку. - Я ведь не знала. - Она подняла на Мишку грустные глаза. - Я в Англии жила. Я там в Кембридже училась...- Лена машинально выговорила "Кембридж" по-английски. И это почему-то особенно возмутило Мишку. - Ну, конечно, Новосибирский-то университет далеко! Кембридж поближе! - Он нарочно выговорил "Кембридж" так, будто произошел тот от слова "кембрик", а сам Курылев не офицер, а типичная отечественная пьянь-темень в исполнении сатирика-русофоба. - Я там писала диссертацию об Уайльде! - точно не замечая измывательства, ответила Лена и подула на чай. - Ну, ясное дело: Василий Иванович Белов для вас не фигура! Вас только голубые интересуют! - В сердцах саданул Мишка и понял, что хватил лишку. - А почему вы так со мной разговариваете? - спросила Лена, холодно глянув на осведомленного ассенизатора. - А как мне с вами разговаривать? - Как с человеком. - А вы думали с вашим папашей о том, что я человек, когда кусок колбасы штуку стоил? Когда мне зарплаты на три дня хватало, а потом хоть сапоги жри?! Вы думали, когда страну, как мацу, на куски ломали?! - Спасибо за чай. - Лена поставила кружку на табурет и встала. - Ну, понятно: это же не "липтон", это всего-навсего "Цветок российской Аджарии"! - Нет, не поэтому. - А почему? - Он горячий, - ответила Лена и заплакала. Мишка пожал плечами, опустился перед табуретом на колени и подул в кружку, но не рассчитал - несколько чаинок вместе с кипятком попали ему в глаз. - Ух, е-е-елки мота-алки! - Что с вами?! - испугалась она. - У-у-ю... Вот ослепну теперь, и выгонят меня с работы! - завыл Мишка, жмуря невезучий глаз. - Подождите! Дайте я посмотрю. Я осторожно... Внимательно сузив глаза и приблизив свое лицо к курылевскому, так что стало слышно ее дыхание, Лена сначала осторожно осмотрела возможные повреждения, а потом теперь уже теплыми, а не холодными пальцами легко стряхнула чаинки с зажмуренного века. - По-моему, ничего страшного. Можете открыть глаз. - Боюсь! - Не бойтесь! - Свет! - воскликнул Мишка. - Я вижу свет! - Миша, вы мне нарочно разрешили прийти сюда, чтобы поиздеваться? - вдруг спросила Лена. - Нет, не для этого. - А для чего? - Жалко мне тебя - вот для чего...- ответил Мишка и снова почувствовал себя свинопасом, повстречавшим на дороге босую, оборванную, попавшую в беду принцессу. - Рехнешься ты здесь со своим папашей! - Я знала, на что шла! - гордо вскинулась она. - Знала? - глумливо изумился Курылев. - Да! - Да-а? - Нет, не знала...- тихо ответила Лена и снова заплакала. ...Мишка тяжко вздохнул, щелчком послал в кусты докуренную до полного ничтожества сигарету и поймал себя на том, что ощущает в душе и теле какую-то пустоту, или, если выражаться по-военному, некомплектность. Звучит, конечно, нелепо, но зато точно. Это опущение теперь всегда появлялось у Курылева, когда он долго не виделся с Леной. "Похоже на любовь,- поднимаясь, чтобы выключить насос, подумал Мишка. - Юрятин узнает - убьет!" Изолянт ╧ 85, в прошлом знаменитый редактор популярного еженедельника, счастливо улыбаясь, бросился вытаскивать из ямы кишку. - Господарищ оператор, - отдышавшись, предложил он. - Свежую газетку посмотреть не желаете? Еще никто не видел... - В дом заходить не положено! - строго ответил Курылев, чтобы только отвязаться. - А я сюда принесу! Я мигом... Дело в том, что на общем собрании обитателей Демгородка изолянт ╧ 85 был почти единогласно избран главным редактором стенной газеты "Голос свободы", которая после мягкого нажима генерала Калманова стала называться просто "Голос". Делалась газета с размахом - 1,5 м х 3,5 м. А оформлял ее, между прочим, один из самых высокооплачиваемых в мире художников, придумавший в свое время нашумевший стиль "посткоммунистической идологии". Суть этого стиля, даже точнее - метода, сводилась к тому, что художник привозил из подмосковного пионерского лагеря, скажем, гипсового пионера, вставлял ему в руки, скажем, переходящее знамя областного совета профсоюзов и называл все это, например, "Идологема 124/6Х-9", а потом продавал за сумасшедшие деньги на аукционе Сотби. Взяли художника в тот самый момент, когда он в тайно нанятой мастерской - владелец сразу сообщил куда следует - заканчивал свою новую работу, призванную отразить его, абсолютно неверное, понимание произошедших в России перемен. Это была бронзовая статуя адмирала Нахимова, выкрашенная в красно-коричневый цвет и испещренная бесчисленными строчками, повторявшими на 24 языках одну-единственную фразу: "Над всей Испанией безоблачное небо". Кстати, саму статую он задешево купил на Украине, где к тому времени уже заканчивалась замена москальского пантеона на свой, кровноприсущий. Но справедливости ради нужно сказать, не всегда вражьи статуи валили с пьедесталов и ставили свои кумиры, иногда ограничивались переименованием: так, известный памятник гетману Хмельницкому в Киеве был в целях экономии объявлен памятником гетману Мазепе... Когда адмиралу Рыку сообщили о творческом проступке знаменитого художника, он посмеялся, поиграл своей серебряной подзорочкой и молвил, пусть, стало быть, в Демгородке поживет, пока по-правдашнему рисовать не выучится, а то ведь чужое пакостить - дело нехитрое... - Что я вам сейчас покажу, господарищ оператор! - Запыхавшийся ╧ 85 пытался развернуть перед Мишкой здоровенный рулон ватмана. - Может, не надо? - Надо-надо! Подержите, пожалуйста, угол. Ага! - Счастливый редактор показал пальцем в центр листа.- Гвоздь номера! В рубрике "Огородные новости" сообщалось, что изолянты ╧ 481 (бывший сопредседатель партии "Демократическая Россия") и ╧ 168 (бывший генсек компартии) включились в конкурс на самую большую тыкву, выращенную без применения химических удобрений. Информацию написал ╧47 (бывший посол в США), и она была проникнута тонкой иронией профессионала, снисходительно наблюдающего несбыточный энтузиазм дилетантов. В прошлом году ╧ 47 выкатил на суд общественности двенадцатикилограммового гиганта! - Правда же, интересно? - Безумно, - вяло отозвался Мишка, разглядывая лист, оформленный куриной лапкой, которую обмакивали в разные краски. Раздел "Страницы истории" открывался фрагментами мемуаров изолянта ╧ 177 (бывшего шефа внешней разведки). Довольно убедительно он доказывал, что приписываемые поселенцу ╧ 180 (бывшему командующему стратегической авиацией) слова "За демократию Кремль разбомблю!", якобы сказанные им в дни августовского (1991 г.) псевдопутча, есть не что иное, как выдумка безответственных и зловредных журналистов. Но Мишка-то сразу смекнул прицельный смысл этих самых мемуаров: участки обоих изолянтов располагались рядом, а над домиком бывшего стратегического летчика по личному распоряжению адмирала Рыка была подвешена на тонком тросике здоровенная авиационная бомба. И хотя все вокруг уверяли друг друга, что "она не заряжена", это были уже четвертые оправдательные мемуары, написанные соседями несчастного военлета, погорячившегося в далеком августе 1991 года... - Ах, если б вы знали, господарищ оператор, что у нас в редакционном портфеле! - закатывая глаза, сообщил ╧ 85. - Мне без разницы, - буркнул Мишка и, повернувшись к редактору спиной, направился к машине. - Я понимаю... Но зато все оригиналы тщательно хранятся! - Семеня рядом, информировал ╧ 85.- Они от руки написаны. Понимаете?.. - С меня хватает, что я ваше говно вожу,- отрубил Курылев, впрыгнул в кабину и захлопнул дверцу. Но упорный изолянт все никак не отставал. Сбитый с толку этой назойливостью, Курылев сам не заметил, как оказался в "Кунцево", возле домика ╧ 55. А ведь зарекался! Спецнацгвардеец, дежуривший возле новенькой будки, завидев Мишку, блудливо заулыбался и махнул рукой. И хотя Курылев понимал, что парень фамильярничает совсем не из-за Лены, а из-за этих чертовых секс-кадриков, но все равно было неприятно и горько. Лена в палисаднике возилась с клубникой, кажется, обрезала усы. Увидав знакомую машину, она поднялась с коленей и, упершись руками в бедра, выгнула затекшую спину. Но у Мишки от этого обыкновенного огородного телодвижения сердце налилось тяжкой истомой. Лена тем временем сняла с головы косынку и поправила волосы, что на их языке жестов означало: сегодня они увидеться не смогут. Курылев в ответ приложил правую руку к левой стороне груди и, уже проехав участок ╧ 55, еще раз глянул на Лену через боковое зеркало: она стояла, уронив руки, и печально глядела вслед машине. Мишка сразу подумал вот о чем: при первой же встрече нужно будет предостеречь ее от таких взглядов! Он даже мысленно хотел сформулировать, каких именно взглядов, чтобы потом доходчивей объяснить Лене, но не успел... Произошло то, чего Мишка никак не ожидал. Она вдруг торопливо повязала косынку вокруг шеи, наподобие пионерского галстука. А это на их секретном языке означало, что стряслось нечто чрезвычайное - подробности в тайнике! Тайник Мишка оборудовал на параллельной Пятой улице в щели между бордюрными камнями. Правда, если говорить честно, этим тайником они еще пока ни разу не пользовались. Да и разработанный Курылевым язык жестов тоже пока служил им в основном для нежных развлечений - ладонь, приложенная к сердцу, означала: "Я тебя люблю!" Записку Мишка решился прочитать, только миновав третий КПП. В ней, как и договаривались, печатными буквами по школьным клеточкам было написано: Я БЕРЕМЕННА. 6 Культурно-историческое общество имени матери адмирала Антонины Марковны Рык (в девичестве Конотоповой) выросло в Демгородке на базе легального кружка "Переосмысление", основанного изолянтом ╧ 739 - бывшим столичным префектом. В свое время он печально прославился тем, что продал иностранцам набережную Москвы-реки от Крымского моста до высотки на Котельниках, причем левую сторону - голландцам, а правую - южноафриканцам. Едва учредившись, общество обратилось в инстанцию с убедительной просьбой разрешить на сцене демгородковского клуба поставить какую-нибудь пьесу с активно-благонамеренным сюжетом. Узнав про затею огородных пленников, Избавитель Отечества поначалу только усмехнулся, а потом задумался и принял, как всегда, необыкновенное решение: он приказал специально для изолянтского драмкружка написать драматическое произведение, где популярно и образно излагалась бы история краха псевдодемократического антинародного режима. Более того, в будущем спектакле поселенцы должны играть не каких-нибудь воображаемых пресонажей, а самих себя! Что и говорить, задача ставилась нелегкая, ведь речь шла о совсем еще свежих, не улегшихся в прокрустово ложе исторической науки событиях. Объявили конкурс с большим премиальным фондом. К всеобщему изумлению, победил драматург Вигвамов, известный своими трагедиями из жизни Льва Троцкого, а в последние годы работавший ночным разносчиком пиццы в Филадельфии. Поскольку никаких дипломатических отношений между Россией и США в ту пору не существовало, Вигвамов был обменен на американского эксперта по разоружению, которого в момент переворота обнаружили в Главном бункере: он пил виски со льдом, положив ноги на пульт с российской ядерной кнопкой. Первое публичное чтение пьесы "Всплытие" состоялось в демгородковском клубе вместо очередного воспитующего фильма и вызвало возмущение даже большее, чем ненавистная порнуха. Подавляющее большинство изолянтов (за. исключением активистов драмкружка) наотрез отказалось исполнять роли, откровенно говоря, списанные с них самих, и пригрозило переправить коллективный протест в Международный Красный Крест! Толстый подполковник Юрятин, задыхаясь, бегал по сцене и грозил ввести беспрерывный показ порнографической кинопродукции. Бесполезно! С докладом о возникших трудностях в Москву на вертолете вылетел генерал Калманов. Избавитель Отечества его принял, спокойно выслушал и, поигрывая серебряной подзорной трубочкой, подошел к заиндевевшему окну своего кремлевского кабинета. "А зима-то какая нынче, - молвил он. - Настоящая русская зима!" После этого в Демгородке начались непрерывные перебои с углем, и центральная котельная в целях экономии была вынуждена снизить температуру в изолянтских домиках до критической: чай, конечно, в стакане не замерзал, но ложечка в него всовывалась уже с трудом. Повторная читка пьесы состоялась в хорошо натопленном клубе и прошла - извините за невольный каламбур - в гораздо более теплой атмосфере, нежели предыдущая. Драматург Вигвамов, примечая в зале знакомые лица, приветливо кивал, охотно отвечал на вопросы, а в случае доказательных претензий шел на разумные уступки будущим исполнителям. Так, например, изолянт ╧ 21 (бывший вице-президент) запротестовал против того, что по ходу пьесы он должен поднять окурок и швырнуть его в президента. Разумеется, все прекрасно знали: вскоре после выборов отношения между этими двумя политиками не заладились, и президент, пользуясь своим служебным положением, отстранил вице-президента от государственного кормила, поручив ему блюсти санитарно-гигиеническое состояние улиц. Каждое утро, отправляясь на службу в Кремль, президент останавливал свой кортеж и посылал любимого пресс-секретаря подобрать на тротуаре окурок пообмусоленнее. А приехав на работу, глава государства ногой распахивал дверь кабинета вице-президента, смотрел исподлобья и швырял на ковровую дорожку подлый чинарик. Ясное дело: когда адмирал Рык в своей знаменитой шифрограмме потребовал немедленного отстранения от власти антинародного президента, вице-президент сам вызвался встретить шефа в аэропорту и арестовать. Но, увидав своего притеснителя, энергично спускающегося по трапу в окружении советчиков, он так разволновался, что машинально закурил и, сделав несколько глубоких затяжек, бросил сигарету себе под ноги. А президент, вовсе даже не собиравшийся списывать себя в исторический архив и рассчитывавший смелым нахрапом повернуть события вспять, подошел к нему вплотную и процедил сквозь зубы: "Ну-ка подними!" Вот в этом самом месте и разошлись взгляды драматурга Вигвамова и прототипа-исполнителя. По пьесе вице-президент после мучительного раздумья поднимает окурок и тут же бросает его в лицо своему обидчику, что, собственно, и стало сигналом к аресту, который ловко и с удовольствием осуществила группа захвата не без помощи личных телохранителей президента. Но в реальности вице-президент никаких окурков, конечно, не поднимал, а просто громко и крайне непечатно выругался, что, собственно, и послужило сигналом к заламыванию рук. После долгих споров сошлись на следующем художественном прочтении исторического факта: изолянт ╧ 21 окурка не поднимает, но энергично топчет его ногами, бормоча при этом невнятно-гневные слова. Ободренный уступчивостью драматурга, попытался добиться послабления и поселенец ╧36 (один из многочисленных бывших премьер-министров). Узнав о восторженной встрече, оказанной адмиралу Рыку во Владивостоке, и его триумфальном шествии по Сибири, когда за увитым цветами поездом Избавителя Отечества с песнями бежали тысячи людей, смертельно испуганный премьер-министр по ходу пьесы говорит: О субмарина, ты стрела судьбы! Мечтал о славе, но обрел бесчестье! Я ухожу без воли, без борьбы. В отставку, в глушь, в Манчестер... ╧ 36 возражал в том смысле, что никто в Манчестер его не звал и он даже туда не собирался, так как кафедру ему предлагал Оксфорд, где он, будучи профессором, планировал прочитать курс лекций "Россия как этносоциально-политическая альтернатива мировому прогрессу". Однако Вигвамов назвал претензии бывшего премьера "мелкими цепляниями" и наотрез отказался менять текст. И это понятно: никогда нельзя путать художественную реальность с исторической! К примеру, титул "Избавитель Отечества", если верить пьесе, стихийно придумывает ликующий народ. А на самом-то деле его придумал заместитель адмирала по творческим вопросам Николай Шорохов. Очень любопытна история их знакомства, убедительно доказывающая, что Иван Петрович щедро черпал себе сподвижников из самых пасионарных глубин родного народа. Однажды, еще будучи молоденьким лейтенантом, он, направляясь после очередной "автономки" в крымский санаторий, оказался проездом в Москве. До отхода поезда у него оставалось несколько часов, а попасть в столичный ресторан по тем временам было не так уж и просто. Тогда Иван Петрович, всегда отличавшийся сметкой и предприимчивостью, решил под видом любителя поэзии проникнуть в Центральный Дом литераторов. Понятно, его сразу же разоблачили, закричали "Покиньте дом!" и хотели прогнать, но тут над обаятельным офицером в черной морской форме сжалился бородатый, небогато одетый поэт Николай Шорохов. Он не только провел своего нового знакомого вовнутрь, но и сердечно присоединил к столу, где бурно пировали его собратья по перу, отмечая смерть известного критика. Очнулся Иван Петрович в поезде, где-то под Курском. В кармане от приличной отпускной суммы оставалось всего несколько мятых трешек и пятерок, но зато имелась книжечка Николая Шорохова "Проруби" с теплой дарственной надписью. Придя к власти, адмирал Рык приказал разыскать поэта. Но, чтобы глубже понять искренний восторг людей, дружно скандировавших под стенами древнего Кремля "Из-ба-ви-тель О-те-чест-ва!", нужно кое-что напомнить читателям. Несколькими днями раньше, выступая по телевидению, адмирал Рык вдруг побагровел - это случалось с ним всегда, если он думал об утеснениях простых людей, - и гневно рассказал о своем недавнем посещении нескольких частных магазинов, да и государственных тоже. В заключение он выразился в том смысле, что никак не может понять, почему народ так терпеливо сносит совершенно издевательские розничные цены. На следующий день группа возмущенных единомышленников зашла в роскошный торговый дом "У Тенгизика", что на Кутузовском, и по возможности спокойно спросила, сколько стоят спички. "Сто рублей", - простодушно ответил продавец. Через полчаса, извещенные о том, что никакого торгового дома у Тенгизика больше нет, владельцы других магазинов и шопов резко сбросили цены как на спички, так и на сопутствующие товары, включая автомобили. Но было поздно. Незатейливый вопросик "Сколько стоят спички?" стал боевым кличем народа, воспрянувшего от Бреста до Владивостока и от Мурманска до Бухары. Стихийный протест вылился в мощное движение, получившее впоследствии среди ученых название "восстание спичечников". О, это было удивительное время, когда бомжи упивались "наполеонами", а привокзальные кокотки щеголяли в нарядах от Пьера Кардена, когда на улицах городов стояли тысячи брошенных хозяевами иномарок: сознаться в обладании "мерседесом" или "вольво" было равносильно самоубийству. Но могли отдубасить и за новенькие "Жигули". Уничтоженные торговцы в ответ на страшный вопрос о стоимости спичек истерически выкрикивали давно уже похороненную в развалинах социализма цену - "Копейка!", но и это не помогало. Положение спас сам Избавитель Отечества. Ровно через неделю он выступил по телевидению и сказал: "Ладно. Проучили, и хватит. Пусть торгуют, но только совесть не продают!" С этого заявления многие специалисты отсчитывают начало процесса, в короткий срок сделавшего рубль самой твердокаменной валютой в мире! Тем более что вскоре адмирал Рык заметил. "Ну, вот, с экономикой вроде разобрались. Теперь подзаймемся территориальной целостностью..." Но, естественно, никаких мелочных подробностей Второго собирания Российских земель (ВСРЗ) в пьесе "Всплытие" вы не найдете, ибо теперь все эти детали - достояние историков. Поделенная на губернии, как встарь, Россия расцвела в полном национальном симбиозе и позабыла о горькой поре Второй Политико-экономической Раздробленности (ВПЭР). В пьесе же мы просто видим красочную костюмированную сцену, когда посланники всех народов (их играют бывшие национальные лидеры) слетелись в Москву, чтобы подписать трактат о вечном братстве. Как легкое напоминание о трудностях и невзгодах ВСРЗ звучат слова белорусского посланца: Лишь кровные братья умеют так ссориться крепко, Лишь кровные братья мириться умеют навек! Да еще украинский брат, потупясь, сообщает, что памятник Богдану Хмельницкому в Киеве, сгоряча переименованный в памятник Мазепе, вновь носит гордое имя гетмана-воссоединителя! Премьера спектакля на телевидении состоялась в День очередной годовщины Избавления Отечества, и, надо сказать, ведущие театральные критики довольно скептически оценили сцену подписания трактата, указывая на ее "художественную недотянутость". Зато единодушный восторг вызвала сцена так называемой "голой демонстрации". Придя к власти, адмирал Рык, упаси Бог, не стал запрещать ни одной партии, которых к тому времени в стране насчитывалось более четырехсот. Нет, он просто издал указ: гражданин, состоящий в какой-либо политической организации, обязан уплачивать в фонд Возрождения Отечества 75% своего заработка. Вот почему под гомерический хохот на сцене возникает группка едва прикрытых партийцев. Но Мишке Курылеву во всем этом спектакле была интересна лишь одна сцена, где появлялась роскошно одетая Лена, изображающая аристократическую девицу. По мысли автора, эта якобы студентка Кембриджа на самом деле прожигала жизнь и бездумно транжирила деньги, уворованные ее коварным отцом у доверчивого народа. Появлялась Лена в сопровождении своры пьяных плейбоев (активистов драмкружка), и один из них, развязно приставая, спрашивал: Откуда деньги у тебя, май беби, Когда народ ваш на воде и хлебе? А Лена, оказавшаяся, к удивлению Курьшева, очень талантливой актрисой, отвечала, мессалинисто хохоча: Когда б вы знали, сколько в банках ваших Хранится в тайне миллионов наших, Вы б обалдели б... 7 - Только ты должен быть очень осторожным! - прошептала Лена. - Почему? - глупо спросил Мишка. - Потому что по-настоящему у меня никого еще не было...- ответила она и посмотрела на него так, точно призналась в какой-то неловкой, даже стыдной вещи. - А Кембридж? - При чем тут Кембридж, глупенький?..- еле слышно засмеялась Лена и прижалась щекой к волосатой курылевской груди. ...Мишка запомнил на всю жизнь: в тот вечер, когда они наконец перешагнули черту, вдоль которой на ощупь бродили вот уже четыре месяца, он не чувствовал никакого вожделения, а только мучительную испепеляющую нежность и даже на миг по-ребячески испугался, что эта неподъемная нежность вдруг сделает его плоть беспомощной и бессильной... - Здорово, влюбленный андрогин! - на следующий день, увидев Курылева на третьем КПП, сказал, усмехаясь, Ренат. - Привет,- отозвался Мишка, напуская на себя деловитую озабоченность. - Ну, если ты теперь решил стать конспиратором, тогда не светись! - тихо, но зло посоветовал сержант. Наверное, и в самом деле со стороны Курылев выглядел вызывающе счастливым, да он и сам чувствовал во всем теле головокружительную клубящуюся память о Лене. В конце концов, подавая машину назад, он снес забор у домика ╧ 479, где проживал видный деятель коммунистического и рабочего движения, угодивший в Демгородок за то, что попытался оценить переворот адмирала Рыка с точки зрения теории классовой борьбы. Смотреть на поваленный забор сбежалось полпоселка. Пришел, борясь с одышкой, и ╧ 55, Ленин отец. Он дождался, пока одуревшая от бессобытийного существования публика вдоволь наохается, и подошел к Курылеву, который по своему обыкновению сидел на подножке "дерьмовоза", покуривая "Шипку". - Здравствуйте, Миша! - сказал старик. - Здравствуйте, ╧ 55! - ответил Курылев, высунувшись из облака воспоминаний ровно настолько, чтобы прочитать номер на "джинсовке" приблизившегося изолянта с удочкой. - Меня зовут Борис Александрович, но это не важно... Я просто хочу поблагодарить вас за Лену! Спасибо... В ответ Мишка не смог вымолвить ни слова... Потом, после всего, она попросила его не оборачиваться и пальцем начертила на влажной Мишкиной спине какое-то слово. Это было так приятно, что он сначала различил кожей всего лишь один восклицательный знак "Понял?" - спросила она. "Нет, еще!" И она снова повела ноготком по вздрагивающим курылевским лопаткам. "Понял?" "Нет, еще. еще!" - просил Мишка, хотя все уже давно понял. А она опять и опять писала пальцем по его дрожащей коже: "Спасибо! Спасибо! Спасибо!.." - Вы знаете, - продолжал ╧55. - Если б во время этих жутких сеансов вы не прятали б Ленхен у себя, я бы определенно сошел с ума! Даже опытным людям нелегко, а она у меня ведь совсем несовременная девушка. Вы понимаете? - Понимаю... - Вы знаете, я так жалею, что она не закончила диссертацию! - дрожащим голосом воскликнул ╧55. - Я так сожалею, что она приехала сюда! Я был категорически против, чтоб вы знали... Ведь ее отсюда не выпустят, даже если я умру... - Вы, Борис Александрович, живите! Так для всех будет лучше...- ответил Курылев и, не попрощавшись, пошел выключать насос. С самого начала знакомства Лена просто замучила Мишку рассказами об Англии, о Кембридже, об Уайльде. Наверное, так ей было легче. "Ты знаешь, - восторженно говорила она, - меня постоянно принимали за леди! Я даже однажды слышала, как меня за глаза называли "эта юная леди". Представляешь? А однажды один очень известный профессор-лингвист очень долго ко мне приглядывался и потом сознался, что никак не может определить по произношению, из какого я графства... Когда ему сказали, что я из России, он просто обалдел! ...Представляешь?" "Представляю", - кивал Мишка. "А однажды меня пригласили на заседание Уайльдовского общества. Я делала там доклад о русских переводах "Баллады Редингской тюрьмы". Ну, сам понимаешь: Чуковский, Брюсов, Топоров..." "Понимаю", - кивал Мишка. "Всем очень понравилось. Потом за ужином в готическом зале при свечах лорд Уиндерфильд сказал мне, что восхищен моим знанием Уайльда, но полагает, по-настоящему этого писателя может понять лишь тот, кто вкусил несвободу. А я сказала ему, что есть такая русская поговорка "От сумы и от тюрьмы...", и даже пошутила, что ради Уайльда готова посидеть немного в тюрьме. Он тоже засмеялся и предложил рекомендательное письмо к своему близкому другу - начальнику образцовой Ливерпульской тюрьмы..." - Ты, значит, из-за Уайльда в Демгородок приехала? - язвительно полюбопытствовал Курылев. - Ну, почему тебе так нравится меня обижать? Я же не спрашиваю, почему ты здесь служишь! - А потому что очень кушать хочется. - Ми-ша, только не злись! Иначе я больше не смогу принимать твои приглашения. Лучше давай я покажу, как здороваются масоны! Хочешь? - Думаешь, понадобится? - хмуро улыбнулся Курылев. - Как знать, как знать! - подхватила она, радуясь его отходчивости.- Вот смотри... Лена осторожно взяла мозолистую курылевскую руку и согнула крючком его безымянный палец, потом то же самое проделала и со своим безымянным пальчиком, а затем вложила узкую ладошку в бугристую Мишкину ладонищу, но таким образом, что их согнутые пальцы сцепились как бы в знак примирения. Со стороны все это выглядело так, будто два человека просто-напросто пожимают друг другу руку. - На самом-то деле мы установили с тобой тайную братскую связь! - свистящим шепотом сказала Лена. - Правда, здорово? - А твой отец действительно масон? - спросил Мишка. - Господи, ты Боже мой! - Она вырвала свою руку из этой вольнокаменщицкой сцепки. - Это же шутка! Вы ничего не поняли... Только совсем недавно и с большим трудом Курылев склонил ее к тому, чтобы говорить друг другу "ты", вернее, чтобы она говорила ему "ты". И вот вдруг это ледяное "вы". Дело прошлое, в ту минуту Мишка перепугался. - Я к вам больше никогда не приду! - пообещала она, вставая. И действительно некоторое время она не показывалась. А Мишка через проекторное окошечко выискивал в зале ее гордо поднятую темноволосую голову. Один раз он засек, как Лена исподтишка глянула в сторону кинобудки, но, заметив в отверстии курылевскую физиономию, сделала вид, будто просто праздно оглядывается. Через две недели она все-таки пришла и сказала: "Прости, я была не права..." "Ага,- подумал Мишка.- Теперь осталось, чтобы принцесса поцеловала свинопаса!" И она поцеловала, но ждать пришлось еще три месяца. Именно ждать и ни в коем случае не торопиться, ибо это возникшее чувство вины перед ним, простым и трудно живущим парнем, по регулируемым законам природы само собой обязательно должно было перерасти в совершенно иное чувство! Гормон играет человеком. Только нельзя торопиться!.. - А у тебя много было женщин? - однажды спросила Лена. - Встречались... - А вот скажи, когда ты вспоминаешь про них, что ты вспоминаешь - лицо, тело, волосы, глаза?.. Или... какие они были в постели? Мишка ответил что-то уклончиво-неопределенное и, чтобы уйти от чреватой темы, перевел разговор на потрясший тогда весь Демгородок случай с молоденькой женой бывшего министра внешней торговли. Она очень хотела ребенка, но у них никак не получалось, видимо, потому, что супруг все отдавал делу преступной переброски за рубеж российских национальных богатств. И вдруг, уже в огородном плену, получилось! Несчастная женщина долго скрывалась от медосмотров, но на пятом месяце ее разоблачили, увезли в областную больницу и там сделали так, что она уже при всем желании не смогла бы нарушить пункт 33,6 "Внутреннего распорядка спецпоселения ДГ-1". - Господи! - прошептала Лена. - Я бы не пережила... А первый поцелуй Мишка выиграл у нее в споре. Спорили, разумеется, по поводу "Розового купидона". Шумная эта история началась с того, что изолянт ╧ 49 (бывший генеральный прокурор) внезапно решил написать новейшую историю демократии в России, о чем и оповестил общественность через газету "Голос". Общественность, в особенности некоторые наисторичившие личности забеспокоились, как бы он что-нибудь там не перепутал, и стали довольно часто заглядывать в домик ╧ 49 - подсказать, уточнить, прокомментировать, обозначить. А поскольку идти в гости с пустыми руками неловко, то приносили кто домашних огурчиков, кто клубничного варенья, кто вообще замысловатую бутылочку из "Осинки". Все шло очень пристойно и взаимовыгодно, пока летописец не дал маху, коснувшись истории знаменитого "Розового купидона", купленного ЭКС-президентшей в Нью-Йорке во время встречи на высшем уровне. Кто же мог подумать, что несколько строк об этом злополучном бриллианте, давно уже конфискованном и подаренном известной исполнительнице народных песен Ксении Кокошниковой, вызовут такую бурю! Впрочем, поначалу бурю ничто не предвещало, но через два дня, прореживая морковку на своих соседствующих участках, бывшие президентши жутко поссорились. Впрочем, нет, поссориться они не могли, так как фактически не разговаривали, а лишь, находясь вблизи друг друга, произносили вслух фразы, наподобие того, как актер, выйдя на сцену, изображающую ночной сад, говорит перед полным залом: "Ночь! Ни души кругом!" Так вот, через два дня, прореживая морковь, ЭКС-президентша заметила в пространство: "Надо же, еще только июль, а корнеплод уже такой крупный..." "Прямо как "Розовый купидон",- вдруг добавила из-за забора экс-президентша. Боже праведный, что тут началось! Последующие дни весь Демгородок был занят проблемой, как и кем будет наказан прокурор-историк, вытащивший из нафталина забвения такой опасный сюжет. Некоторые полагали, что вообще не будет наказан, так как на слезы и призывы к мести ЭКС-президент якобы ответил своей жене, что ее неодолимая тяга к неестественной роскоши чуть не стоила ему доброго имени в мировой политике. Другие же, наоборот, считали, что будет наказан, и жестоко, ибо, узнав об оскорблении, нанесенном его супруге, ЭКС-президент якобы топал ногами и требовал пресс-конференции с участием зарубежных журналистов... Возник даже стихийный тотализатор, организованный изолянтом ╧ 617, в прошлом известным священником-депутатом, прославившимся тем, что в ходе нередких внутрипарламентских потасовок он действовал наперсным крестом, как боевой цепью. Но участвовать в этом тотализаторе ни Лена, ни Мишка не стали (у нее не было "осиновых" талончиков, а Курылеву строго запрещалось), они просто поспорили на поцелуй. Наивная Лена считала, что ЭКС-президентша окажется выше всей этой житейской скверны, а многоопытный Курылев был уверен, что гораздо ниже... И вот после окончания очередного воспитующего киносеанса бывшая первая кремлевская леди решительно встала, резко подошла к прокурору-историку и с оттяжкой врезала ему "по твари", как выразился бы обитатель Гомельской губернии. Впрочем, отважный летописец был готов ко всему - он ждал приближавшуюся к нему эринию с мужественной улыбкой, какой обычно пациент встречает надвигающегося дантиста с зубодеркой. А после того, как отзвенела пощечина, он произнес фразу, которую, наверное, обмозговывал всю предшествующую ночь: "Это пощечина для истории!" Отнаблюдав развязку и выждав, когда смолкнут возмущенные крики тех, кто выиграл и теперь искал батюшку с кассой, Мишка повернулся к Лене и молча показал пальцем на свою щеку. Он был очень удивлен, когда она поцеловала его не в щеку, а в губы, поцеловала старательно, точно в