задача - воспрепятствовать этому и выбить их обратно за реку Сестру. В действиях принимают участие артиллерия и минометы. Бой с утра возобновился. От блиндажа, в котором я нахожусь, хорошо видна Александровка, у которой тоже ведется бой. Слышны все время - вот уже вторые сутки - пулеметная стрельба, грохот мин, изредка артиллерийские залпы. Если фашистов не удастся быстро оттеснить за реку, положение наше останется сложным, ибо есть непосредственная опасность и для Каменки. Это учитывается. Командир дивизии ведет сейчас совещание с командирами полков, и мы ожидаем, что к вечеру наша задача будет выполнена. С правого фланга к вражескому клину перебрасывается подразделение 1025-го стрелкового полка под командованием капитана Полещука, а с левого фланга подтягивается подразделение полка дивизии народного ополчения. Противник вчера и сегодня пускает в ход самолеты. Три разведчика, развернувшиеся для штурмовки, прошли над нашими минометчиками, но, не обнаружив их, ушли. Гул самолетов слышен все время: летают наши и вражеские. Наши уже пикировали в районе Александровки. Фашисты вчера осыпали Каменку не только минами, но и снарядами дальнобойной артиллерии. По Каменке снег повсюду взрыт. Я ходил, выбирая новые тропинки между воронками. БЕЛООСТРОВ И КАМЕНКА ПОД УГРОЗОЙ 15 часов 30 минут Комбат звонит Сафонову, спрашивает, как у него дела. Сафонов находится в ведении капитана Полещука, заместителя Шутова, и должен быть готов к решительным действиям. - Как у тебя с "огурцами"? Имей в виду, чтобы в решительный момент не остаться без мин. Всякие нормы снимаются, потому что дело серьезное. У меня машины с "огурцами" стоят наготове - требуй заранее, как только понадобятся. Тебе нужно иметь и вторую позицию, потому что может возникнуть такой момент, когда теле понадобится сыпать вовсю, а они в тот момент будут по тебе сыпать, и тогда без второй позиции у тебя ничего не выйдет!.. Вбегает адъютант комбата, краснофлотец Ероханов, краснощекий, оживленный: - Товарищ комбат! Ваше приказание выполнено, боеприпасы доставлены! Трепалин названивает: - "Остров"! Пахуцкий? У тебя там слева имеются люди? Сколько человек? Там передай своим ребятам, что примерно к этому месту слева будут подтягиваться люди. - И, снизив голос до шепота, добавляет: - Кировцы. Понял? Так чтоб не приняли за чужих... Вот и все! Кировцы - это полк Кировской дивизии народного ополчения, обороняющий Сестрорецк. А "островом" называется язычок леса на болоте, выдвинутый узкой полоской во вражеские позиции западнее Белоострова, - наш плацдарм, простреливаемый насквозь, но обороняемый балтийцами столь крепко, что фашисты, решив: "Раз там "ч е р н ы е", то не стоит туда и соваться", оставили попытки взять его штурмом. Перед обедом комбат, комиссар, мы все, и я в том числе, приготовили и проверили ручные гранаты, ибо положение Каменки еще более усложнилось. Обедаем. Комбат усадил обедать пришедшего командира 2-й роты Шепелева. Тот, жуя, спрашивает: - Товарищ комбат, расскажите, что там на "острове" происходит? - Драка. - Драка? - Самая настоящая драка, так что приготовьтесь. В одном месте у них не выйдет - могут к вам полезть. - Ну что ж! Получится у них то же самое!.. Пока я записывал это, Трепалин звонил: приказал приготовить санитарную машину, санитарок, медикаменты, все - быть наготове. Только что явился санитар, докладывает, что прибыл на машине, в полной готовности. Комбат подробно объясняет ему по карте, где можно ждать раненых, как только разгорится решительный бой, говорит, что положение серьезное, и указывает, куда сейчас выехать с машиной, по какой дороге ехать, где стать, как и куда эвакуировать раненых, если они появятся. Вся "петрушка" должна происходить примерно в восьмистах - тысяче метрах от нас. 17 часов 30 минут Выходил из блиндажа, - уже стемнело. Свист, - через мою голову стреляет наше орудие. Проходя по коридору нашего подземного дома, вижу: краснофлотцы в полной боевой готовности, с гранатами за поясом, делят на квадратной доске сахар, разложили его кучками, в шахматном порядке. 18 часов 00 минут Фугасный снаряд разорвался около бани - дом горит. Второй - по землянке клуба. Третий - правее... Четвертый, пятый... Пьем чай. Бьют и бьют. Вбегает боец: - Товарищ комбат! Шалаши горят рядом с нами! Трепалин быстро: - Гасить надо, а то корректировать будет по ним, сюда! Бьют зажигательными. Шалаш, где стояла машина, и соседний, прямо над нами, поверх наката нашего блиндажа, горят. - Там патроны и гранаты! Нельзя подойти - сейчас взрываться начнут! - Тогда не подходить! Командир 2-й роты Шепелев спокойно: - Если гранаты РГД, ничего не будет. Патроны взорвутся а гранаты - ничего... - А кто знал, что здесь боеприпасы? - спрашивает Трепалин, обводя взглядом присутствующих. - Народу-то нет там? А то патроны сейчас начнут трещать... Кто положил здесь боеприпасы? Выясняется, что в шалаше над нашими головами - склад гранат и патронов, привезенных для распределения по ротам. - Если с запалами, - утешает Трепалин, - то сдетонирует. Взрыв знаете какой будет? Ого!.. Все мы вместе с блиндажом взлетим к черту! Бьют и бьют. А нам выйти нельзя, мы как в ловушке, - ждем: будет взрыв или не будет? - Он в двух местах зажег - там, дальше, и здесь! - Он тут хорошо дал - у самого входа, метров десять. Люди были в кино... Прервалось... - говорит боец. - Он хочет дома зажечь, а по ним ориентировать обстрел сюда. У нас сидит лектор, приехавший перед самым налетом тяжелыми читать доклад. Мы пьем чай. Слышно, как рвутся патроны, все сильнее и чаще... - Давайте доклад начинать! - решительно объявляет Трепалин. - Шалаши завтра же пошвыряем, давно надо было скинуть их!.. Докладчик перешел в соседнюю половину блиндажа, к краснофлотцам, начал доклад. Его голос доносится из-за стены. Там все собравшиеся краснофлотцы слушают его. А здесь нас восемь человек: комбат, комиссар, начальник штаба, адъютант комбата краснофлотец Ероханов, лейтенант Шепелев, связист, боец и я. Сидим за столом. На столе крошечная электрическая лампочка от аккумулятора. Связь пока работает. Шепелев тянется к телефону, вызывает "Шторм": "Скорнякова дайте!" Разрывы продолжаются, бьет и бьет. В блиндаже у нас разговоры - о самолетах, о Маннергейме, о боевых эпизодах, каждый вспоминает. Все возбуждены ожиданием: будет взрыв или не будет? У меня мысль: вот если рванет сейчас, то и оборвется тут моя запись... Шепелев весело рассказывает - глаза блестят, - как над ним летало четыре немецких самолета и как он хотел их подбить, но не успел... 18 часов 45 минут Все тише. Шалаши горят. Обстрел теперь редкий. Беседы продолжаются. Доклад окончен, аплодисменты. Входит парень в ватнике, из тех, кто слушал доклад, обращается к Иониди, который тоже только что вышел вместе с Цыбенко, прослушав доклад. Этот парень давно просится в разведчики. Иониди: - Ну что ж, товарищ комбат!.. Вы человека знаете! Я - не знаю. Значит, по вашей рекомендации! Иониди подзывает парня. Тот подходит, очень спокойный. - К нам хочешь идти? - Да. - Знаешь, на что идешь? - Знаю. - Ну хорошо... Тогда дней десять подзанимаемся, у нас - группа. - Я и то занимаюсь уже... топографией. Сам. - Это хорошо. Но мы еще, специально. Какого года рождения? - Тысяча девятьсот двадцать шестого года! Паренек - фамилия его Дмитриев - уходит. В той половине блиндажа кроме лектора, оказывается, дожидается начала концерта бригада артистов. Они приехали вместе за несколько минут до обстрела. Не сговариваясь, им никто ничего о пожаре наверху не сказал, чтоб их не встревожить. Теперь, когда патроны уже все повзрывались, ясно, что с гранатами обошлось. Мы обсуждаем: очевидно, попросту выплавились. КОНЦЕРТ ВОПРЕКИ ОБСТАНОВКЕ... Мы все переходим, кроме связиста, в ту половину блиндажа, где начинается концерт. ...Я среди артистов и краснофлотцев. Это бригада артистов Дома Красной Армии, приехали из Ленинграда. Группа А. Зильберштейна. Начальник бригады Беатриса Велина. Весь наш "трюм" забит людьми. Нары заняты сидящими до самой стены. В руках краснофлотцев автоматы, винтовки. На стенах висят каски, снаряжение, амуниция. Девушки-артистки в котиковых шубках. Несколько девушек переодеваются в темноте, на нарах завешенных плащ-палаткой. Тьма, потому что перебиты провода. Начальник связи пытается исправить свет. Пишу в полутьме, - горит только одна "летучая мышь". Сижу у самой стены, рядом - Иониди, а с ним - девушка, переодевшаяся в белорусское национальное платье, дальше - баянист, играет. В углу прохода остается два-три квадратных метра пространства. Это и есть, так сказать, эстрада. За ней - печка-времянка... Вот зажглась электрическая лампочка, вдали, у выхода, осветив висящую выстиранную тельняшку. Сегодня все ходили в баню, и последняя очередь не домылась, так как начался обстрел, а теперь уже и нет бани - сгорела. Все сидят молча, слушая баяниста. Девушка напевает, разглядывая висящие позади меня на стене котелки, заплечные мешки, каску, потом - винтовку, подвешенную горизонтально, по бревну потолка. Разрывы снова слышны близко... 20 часов 30 минут Вспыхнул ослепительный свет - большая электрическая лампочка. Шесть девушек вышли надушенные, напудренные. Стали у стенки. "Левофланговая" уперлась в мои колени - тесно. Правая выступила на шаг, начала декламировать "Письмо матери". Она в красных туфлях, коричневое платье в талию... Другая выскочила в узкий коридор между нарами, сплошь занятыми сидящими краснофлотцами. Стремительно пляшет "русскую". Наконец, смеясь, - "не могу, товарищи, тесно!" - чуть не валится на руки моряков. Теперь артисты Таня Лукашенко и Олег Гусарев исполняют сцену из "Правда хорошо, а счастье лучше". - Я тебя полюбила... - произносит она. А с другой стороны блиндажа доносится голос связиста: - "Якорь" слушает... - Как бы я расцеловала тебя! А от узла связи голос: - Тремя? А куда?.. В голову?.. А вынесли его?.. Повезли?.. Бойцы слушают артистов увлеченно, с улыбками, цветущими на лицах. ...Теперь артистка Бруснигина читает рассказ "Сын" Юрия Яновского, читает хорошо, и я украдкой вижу: комроты-два Шепелев тщится скрыть выступившие на глазах слезы и опасается, что кто-нибудь это увидит. Отмечаю: никто, ни один человек, не курит. И вот артист Корнев поет "Шотландскую застольную" под аккомпанемент баяна. И томительно, и странно, и весело, и грустно все это слушать и задумываться о том, где ты находишься, в какие дни, в какую минуту. Встает передо мной огромный город, озаренный и сейчас, конечно, тусклым багрянцем пожаров, - мой Ленинград. И таким нелепым кажется, что вот в километре - в полутора километрах отсюда враг, и что нам сейчас угрожает опасность, когда так прекрасен, даже исполняемый на баяне, Бетховен, и что вот эти девушки-комсомолки, оживленные, веселые, должны будут сейчас ехать во тьме, на грузовике, под обстрелом... Я несколько минут назад тихонько расспрашивал Беатрису Абрамовну Велину, начальницу этой бригады, об их работе. Шесть присутствующих артисток и шесть артистов, почти сплошь комсомольцы и комсомолки, студенты Театрального института и Консерватории. Бригада называется "молодежной", работает с 28 июня, дала уже сто девяносто концертов по Западному и Ленинградскому фронтам, совершила десять рейдов на своей агитмашине. Были за Лугой на аэродромах, были в Выборге, в Кексгольме, на Ладожском, объехали весь Карельский перешеек, позавчера были на крейсере "Максим Горький". Попадали под бомбежки, под минометный огонь, получали по машине пулеметные очереди, но все живы-здоровы... ...Концерт кончился в десять вечера. Разрывов вблизи не было. Артисты уехали. ЧТО ПРОИСХОДИТ НА ЛЕВОМ ФЛАНГЕ? 22 часа 40 минут Опять слышна стрельба. Кажется, бьют наши. Бой идет. Сколько фашистов переправилось через реку Сестру, пока неясно: все происходит в кромешной тьме. Надо не дать фашистам закрепиться, создать на нашем берегу плацдарм, надо парализовать удар, угрожающий и Белоострову и Каменке. От Каменки на подмогу подразделению 1025-го стрелкового полка (капитана Полещука) брошена рота Мехова - 1-я рота батальона морской пехоты. Она с ходу включилась в бой. Сейчас положение таково: на участок, захваченный фашистами, с трех сторон движутся три наши группы, но одна из них - группа Полещука - пока не находит дороги, а другая почему-то задерживается, то есть точное местонахождение этих групп неизвестно, ибо связи с ними нет. Трепалин обсуждает это за картой. Затем посылает машину с где-то раздобытым бензином к своей санитарной машине, стоящей без горючего. Заодно посылает мины Сафонову. От Сафонова бензин повезут на санях. Нам принесли газеты. Все читают. Враг опять кладет мины из тяжелых минометов вокруг нас. Свет мигает. Входит боец, говорит, что мины легли позади блиндажа, рядом, связь с "Костромой" порвалась. Ровно полночь За это время прошли к месту боя два танка. Все сидят в напряженном ожидании. Связи с ротой Мехова нет, и никак ее не восстановить. Последний бензин где-то плутает, а мины не взяты, Полещук со своей группой заблудился. 5 ноября. 0 часов 30 минут Новые сведения - вернулся старшина Дегтярев ("Сколько раз обстрелян был, - усмехается Трепалин, - шинель вся в дырках, и всегда охотно едет!"), оживленный, с мороза, докладывает: - Мину доставил, сбросил Сафонову. Бензин доставил к месту. Мехов с двумя взводами своей роты прошел цепью до самой Сестры. Фашистов не оказалось. Он прочесал весь участок, вернулся. На обратном пути, в темноте, его обстреляли. Видимо, свои - справа (подразделение 1025-го полка?). Троих ранило: двух - легко, одного - тяжело. Сейчас Мехов вновь идет вперед, прочесывая вторично. Фашисты ушли за реку Сестру? Это предполагается потому, что слева подтянулись кировцы и вошли в соприкосновение с центром. Справа у Сестры заняла позицию рота 1025-го. Больше фашистам деться было некуда. Когда по ним стали бить минометы и пулеметы, а Мехов пошел в наступление, они отступили. Сразу голоса у всех повеселели. Трепалин стал разговаривать с обычной усмешечкой. Ругает 1025-й: - Я бы на них в атаку пошел! 1 час ночи Время от времени в расположение Каменки ложатся снаряды дальнобойной артиллерии. На дворе луна, в дымке. Пахнет гарью. Пора спать. Трепалин рассказывает байки: - Как-то минометы Сафонова били за Белоостров по вражеским траншеям. Это было... Ну да, двадцать шестого октября это было... Фашисты метнулись назад в лес. Сомик и Гоценко корректировали, сообщили: "Перенести огонь дальше!" Фашисты - обратно к траншеям. И так - дважды. Вдруг связь прервалась, и минут пять ее не было. В чем дело? Сомик и Гоценко отвечают: "А мы смеялись! Те, как мыши, мечутся!" Бросили трубки и, лежа, катались от смеха... Это было в сорока метрах от вражеской траншеи. Сафонов возмутился. Ему был слышен шум, а что - не понять. "Сомов, Сомов, Сомов, в чем дело?" А Сомов молчит. Оказывается, как школьник, от смеха катался!.. 7 часов 30 минут утра Ночью, просыпаясь, несколько раз слышал голос Трепалина - разговоры по телефону. В 7.20 будет начальника штаба, спящего рядом со мною: комбат зовет. Я встаю тоже. За столом комбат, телефонистка, начальник связи; против стола двое раненых. Один - в белом маскхалате, испачканном грязью и кровью, с перевязанной правой рукой. Второй - шинель внакидку, тоже перевязана левая рука. Рассказывают: Мехов часа в четыре утра убит. Командир взвода Москалец - тяжело ранен. Там, куда ходил в первый раз Мехов (дошел до реки), фашистов не оказалось. Но часть их автоматчиков затаилась где-то в углу, и когда Мехов пошел прочесывать второй раз, наткнулся на них. Раненые большей ясности в обстановку внести не могут, поэтому комбат посылает туда комиссара и начштаба на санитарной машине (подъехавшей к нашему блиндажу), вместе с ранеными доедут до Дибунов, а оттуда - на санях. Все выходят сразу же. Трепалин и я умываемся под деревьями. Медленно рассветает, еще сумеречно. Резко щелкают выстрелы наших орудий, и снаряды, свистя, пролетают над головой. Слышны частые пулеметные очереди. Комбат печален: Мехов убит, и потери ранеными. Ждем донесений. Комбат не спал почти всю ночь. С комиссаром и начштаба уехал и старшина Дегтярев. Пришел Иониди. Адъютант режет хлеб, наливает суп. Комбат вскрывает пакеты, принесенные связным. В помещении тихо. Доносится гул разрывов. Опять пищит телефон, и комбат отвечает: - "Аврора" слушает!.. Товарищ Елинский, у вас там двое раненых было... Вы их отправили? Не отрываясь от аппарата, он следит за всеми изменениями обстановки, проверяет работу своих подчиненных, распоряжается, дает приказания - и все это устало, но очень спокойно, не повышая ровного голоса. 10 часов утра Только что вместе с Иониди осматривал пожарище - рядом с нашим блиндажом и над ним. Почва еще дымится, хотя и присыпана свежим снегом. Здесь и кругом - покореженные, выплавившиеся ручные гранаты, металлические части противогазов, изуродованные гильзы взорвавшихся патронов и прочий горелый хлам. Плохо было бы нам, если б гранаты вчера взорвались. Нашел обгорелую каску, внес ее в землянку, - ее можно исправить, у моряков не хватает их. Комбат лег спать, наговорившись по телефону с начальником штаба. Бой продолжается. Орудийные выстрелы наши редки, но методичны. Слышатся пулеметная трескотня, взрывы мин. Командир взвода Москалец, оказывается, ранен в лопатку осколком мины. А политрук роты ранен на днях. Ротой сегодня командует замполитрука Педин. Ероханов, поглядывая на спящего комбата, приводит в порядок "буфет". Потом, разбирая заготовленную для отправки в роту почту: - Мехову письмо есть... от жены, наверно!.. Разбирает дальше: - Москалец... Вот он приедет, ему надо будет отдать. Я спрашиваю Ероханова: - А он не отправлен еще? - Нет, он там лежит - впереди... Узнаю о Мехове: зовут его... - Нет, звали его - Николай Иванович. Кандидат партии. Главстаршина флота, 1908 года рождения. Командиром роты стал в октябре. Москалец - Андрей Антонович, кандидат ВКП(б), 1918 года рождения, краснофлотец, командир взвода, назначен на этих днях. Приносят "лично командиру" координаты минометных батарей. Будим комбата. Ероханов говорит мне: - Цыбенко настоял на своем все-таки - его в разведвзвод зачислили! Едва Трепалин заснул, с бронепоезда спрашивают координаты минометных батарей. Ероханов выразительно махнул рукой: - Опять будить? Но все-таки будит! 15 часов 45 минут Комбата недавно вызвали в штаб 1025-го полка на совещание командования. Комиссар и начштаба все еще не вернулись и остаются обедать у Сафонова. Я сегодня должен бы уезжать в Ленинград, но надо подождать до конца боевых действий на здешнем участке, чтобы обработать весь материал для ТАСС. В нашем расположении сейчас тихо. На левом фланге бой, видимо, разгорится до крупных масштабов. В нем, возможно, примут участие танки и самолеты. Если действительно так, то останусь до завтра. Только что несколько гитлеровских "фоккеров" кружились над нами, ушли. Фашистов, перешедших Сестру, оказывается - батальон. Но он окружен нами, а тыл мы отсекаем огнем. Точных сведений обо всем в нашем блиндаже пока нет. Начсвязи рассуждает о Фарадее и о Максвелле. Лейтенант Воронков - об атомном ядре. Иониди уходил - вот только что вернулся. Приехавший из Ленинграда краснофлотец рассказывает, что ночью бомбили Ленинград, попало в Финляндский вокзал, в Военно-медицинскую академию. Перебита линия железной дороги, поезда в Дибуны не ходили до утра. Радио передавало, что Америка предъявила ультиматум Финляндии о заключении мира с СССР. Вот бы!.. Обсуждаем все это... В ПУЛЕМЕТНОМ ГНЕЗДЕ 5 ноября. 20 часов Когда Иониди ушел, сказав, что "надо поработать с разведчиками", в командной половине блиндажа я, в сущности остался один, потому что замещающий комбата Волков непрерывно висел на телефоне, слушая и пытаясь разобраться в обстановке. Мне показалось ненужным сидеть здесь, когда весь центр событий, относящихся к батальону. Переместится туда, на левый фланг его, в 1-ю роту, ведущую бой. В три часа дня оттуда пришел Ероханов за биноклем и какими-то бумагами Трепалина, я спросил его: - Вы сейчас опять в роту? - Ага, туда комбат там, - ответил он. - Проведете меня туда? - спросил я. И он ответил: - А что ж?.. Пойдемте. Тут недалеко. Только... - Он глянул на опоясывающие меня ремни: - У вас, товарищ командир, оружия нету? Пистолета у меня действительно не было: в середине августа. Уезжая по вызову Политуправления из Петрозаводска, я должен был сдать выданный мне в Ухте пистолет, - там оружия не хватало. С тех пор получить личное оружие мне было негде. Иногда я брал с собой только две ручные гранаты. - А у меня вот гранаты есть! - кивнул я на сумку с двумя гранатами, висевшую на стене. При этом я подумал, что, по сути дела, мне вовсе не обязательно идти туда, где они могут понадобиться. Но такие нечаянно возникающие мысли я уже давно привык подавлять в себе, а потому, быстро надев шинель, опоясавшись поверх нее ремнями, я вышел с адъютантом из блиндажа. Мы сразу же вступили в глубокий ров, присыпанный свежим снежком, и по мерзлым комьям земли пошли быстрым шагом. Ров проходил по лесу, от него ответвлялись ходы сообщения. Мы миновали несколько землянок и блиндажей, перед которыми стояли в укрытиях часовые. Они наклонялись ко мне, и я, не сбавляя шага, вполголоса произносил сообщенный мне адъютантом пропуск. - Теперь вправо, сюда! - сказал мне Ероханов, из вежливости к старшему командиру шедший сзади. - Теперь поглядывать надо!.. Направо был ход сообщения глубиной мне примерно по пояс. Лес поредел, - это была опушка, за которой вперед простирался тоненький молоднячок вперемежку с кустарником. Вся местность тут была изрыта ходами сообщения и траншеями, в которых не было никого, и я шел в их лабиринте, поворачивая по указаниям моего спутника то влево, то вправо. Ожесточенные шквалы разрывов теперь слышались громко и - казалось мне - всюду вокруг. Но впереди, левее, там, откуда доносилась частая чечетка пулеметных очередей, мины рвались с особенной густотой, как будто лопающиеся волны какого-то металлического прибоя. Только по ним и можно было определить направление, - ходы сообщения в кустарнике так перепутались, что найти здесь нужный мог только человек, излазивший их все и давно изучивший их... - Можно бы идти левее, по опушке, - сказал Ероханов, - да там больно далеко!.. Ничего, болото теперь замерзло! Небо, сумрачно-серое, уже набухающее вечерней тьмой, озарялось здесь и там сполохами: со свистом, волнуя воздух, казалось, шурша в нем, над головой проносились снаряды наших дальнобойных орудий. - Бронепоезд Андреева старается! - заметил мой спутник, когда мы пересекли насыпь железной дороги. - Вот оттуда, из-под Дибунов! А это - корнетовский. Свист снарядов Корнетова был гораздо хлеще и тоньше, и я начинал разбираться во всей этой музыке. Дальше мы шли молча. Я разглядывал разбросанные невдалеке разбитые и прогорелые здания Белоострова, а потом, споткнувшись, следил, чтоб нога моя не подвернулась на беспорядочно нагроможденных комьях земли. Мы вышли в траншею, в которой каждые три - пять метров были по брустверу нарыты ячейки, в них с винтовками, обращенными в сторону врага, лежали бойцы в шинелях, но не стреляли. Какой-то притулившийся на ящике командир хотел остановить нас, но, узнав адъютанта комбата, только сказал: - Ходишь, ходишь, нет того, чтоб бутылочку занести! - А вы к нам приходите, найдется! - весело ответил Ероханов, и мы прошли дальше, мимо низких землянок, в которые можно было забираться только ползком. Сразу за землянками оказалось открытое место, и тут я почувствовал близкий, шелестящий свист пуль. - Да вы пригнитесь, пригнитесь, товарищ командир! - торопливо крикнул сзади Ероханов. - Это же нас заметили! Я сразу пригнулся, глянул вперед - далеко ли еще тянется открытое место? До кустарников было не меньше ста метров. Оглянулся на адъютанта - он присел на корточки. И в тот же миг, не свистя, а надсадисто воя, позади и чуть в стороне, рванула, разрываясь, мина, сразу за ней вторая, третья... Мы оба распростерлись плашмя. Комья мерзлой земли застучали вокруг вслед за взвизгнувшими осколками. - Не зацепило, товарищ командир? - услышал я голос. - Нет, проехало... А вы как? - Ничего... Теперь даст он жару... Позагорать тут придется... Еще три мины разорвались недолетом, и я подумал, что в ход сообщения врагу не попасть, потому что - узкий, земля и осколки перелетают поверху. И только подумал - две из трех следующих мин взрыли самый ход сообщения, там, впереди. Вместе с брызнувшими веточками кустов. Ероханов крепко выругался и добавил: - Пожалуй, лучше было леском идти! Я сказал: - Ничего, два раза в наш ход ему не попасть! И в душе выругал Ероханова: какого, в самом деле, черта он не повел меня по лесу? Еще три или четыре залпа грохнули вокруг нас, потом все вблизи замолкло, а когда услышали новый шквал, но уже рухнувший метрах в двухстах позади, по опушке, поняли, что враг перенес огонь, и ползком поспешили вперед, к кустам, пригнувшись, перескочили через две свежие воронки. Тут в кустах со стороны врага нас трудно было заметить. Ход вывел нас в глубокий окоп с низкими нарами, населенный бойцами морской пехоты. - Комбат здесь? - живо спросил Ероханов, сунув голову в низенькую дверцу дзота, откуда пахнуло теплом и табачным дымом. - Ушли они. К минометчикам! - отозвался кто-то. - С комиссаром вместе! Скоро воротятся, сказали! Кругом в мрачноватом предсумеречье перекатывался треск винтовок и автоматов. Я, отряхнувшись, пролез на четвереньках в дверь дзота. Ероханов влез за мной, оглядел скорчившихся под низким накатом, сидящих на нарах бойцов, нюхнул махорочный дух, сказал: "А ну, у кого есть бумажка?" - и, приняв на ладонь горсть сунутой ему махорки, торопливо свернул цигарку. Затянулся два-три раза, отдал недокуренную цигарку тому, кто его угостил, и, кивнув мне: "Вы тут, товарищ командир, посидите, а я сейчас..." - выбрался из дзота. Я понял, что он уходит искать комбата. Я провел часа полтора в этом дзоте со станковым, глядящим в щель амбразуры пулеметом, за которым, не отрываясь от всего, что было в поле зрения, полулежал пулеметчик Васильев. Такой же усталый, как и все, с лицом землистым, небритым, но очень спокойным и даже, я бы сказал, равнодушным. А в поле зрения было следующее... Окоп, как и все, зигзагообразный, в котором я находился, был правым флангом расположения роты. Самой роты, за исключением пулеметных заслонов, нескольких мелкокалиберных минометов и небольшого количества людей, здесь не было. Она находилась впереди, на занесенном снегом кочковатом болоте с торчащими кое-где кустами да пнями старой порубки. Болото простиралось до хорошо видной отсюда реки Сестры, отделенной от нас только чуть выдающейся дорогой. Залегшая за дорогой у минного поля рота находилась, надо сказать, в положении очень тяжелом, даже критическом. Бойцы лежали за пнями, за кочками и в воронках, не смея подняться: во всякого, кто приподнимал голову, сыпались пули. Фашистские автоматчики простреливали продольным огнем все поле. В свежевырытых ячейках они залегли впереди, вдоль самого берега, в углу, образованном излукой реки (на участке у погранзнака No 16), - там их скрывал кустарник. Между передовыми моряками и фашистами было не больше двадцати - тридцати метров, поэтому наша артиллерия по фашистам бить не могла, рискуя накрыть своих. Враг сыпал из-за реки минами и снарядами, которые разрывались здесь, вокруг блиндажей роты, а также впереди и позади нас. Я видел впереди себя убитых и видел раненых, которые не могли выползти назад, потому что мгновенно попали бы под автоматную очередь. Некоторые все-таки ползли, обрушивая на себя огонь автоматов и минометов. Все пространство передо мной было в черных пятнах от разрывов, и эти пятна после новых минометных шквалов на наших глазах умножались. Фашистские автоматчики сами находились в положении безнадежном. Уйти за реку они не могли, потому что моряки не давали им шевельнуться и наши пулеметы только и дожидались, чтоб кто-либо из фашистов высунулся. Минометы Сафонова, посылавшие мины через наши головы, вздымали землю в тылу автоматчиков по самым берегам реки. Обе стороны, понеся большие потери и уже осознав бессмысленность попыток атаковать противника, ждали в непрерывной перестрелке наступления ночи. Фашисты надеялись в темноте либо получить из-за Сестры подкрепления и, сбив нашу первую роту, ворваться сюда, либо поодиночке отступить за реку. Моряки также рассчитывали в темноте либо сразу сбросить фашистов в реку, либо отползти сначала в свои окопы, а затем, перегруппировавшись и получив подкрепление из стрелкового полка, вновь подобраться с флангов к фашистам, навалиться и уничтожить их. Где-то впереди среди залегших балтийцев находился и их командир - Педин, заменивший Мехова и политрука роты. Комбат Трепалин с комиссаром, побывавшие здесь, сейчас находились в стрелковом подразделении, организуя к ночи взаимодействие и подмогу. Все здесь было наполнено трескотней и весьма противным свистом, воем и раздирающим воздух хлопаньем разрывов. Комья земли и осколки время от времени тарабанили по дзоту. Бойцы в нем находились в настроении тоскливого ожидания, были невеселы, молчаливы и прислушивались к доносившимся порой до нас стонам раненых. Не отрываясь от пулемета, не поворачивая головы в низко надвинутой на лоб каске, изредка давая короткие очереди, Васильев объяснил мне, что вся эта "петрушка" получилась, мол, потому, что ночью, когда Мехов второй раз повел роту на прочистку думая, что фашисты уже убрались за реку, то был внезапно обстрелян фланговым кинжальным огнем. Никто не знал, что фашисты засели здесь, у излучины реки, и они подпустили наших вплотную, не обнаруживая себя. Назад Мехову отходить было поздно - все оказались бы перестреляны, перебегая обратно дорогу. Мехов поднял бойцов в атаку, но был убит пулей в голову, пробившей каску навылет. Все кинулись дальше, продолжая атаку уже под командой замполитрука Педина, но вынуждены были залечь. - Так вот и ждем до вечера... Ночь-то - она все покажет! Васильев указал мне кусты, где сидели фашисты, и я минут двадцать провел за пулеметом в ожидании, что покажется какая-либо цель. И, заметив в кустах шевеленье каких-то пятен, дал несколько очередей. Не знаю, уложил ли я кого-нибудь там, но чувство удовлетворения испытал полное... Позже, вернувшись сюда, на командный пункт батальона, я выяснил, что роты противника, уничтожив во тьме наше боевое охранение, скрытно перешли вдоль реки Сестры от пограничного знака No 15, ближе в Белоострову - к погранзнаку No 16, и затаились там в углу, образованном излучиной реки. Подразделение капитана Полещука (1025 сп), заблудившись во тьме в болоте, не поддержало моряков потому, что в тот час не оказалось на назначенном месте. В действительности после первой "прочески" мехов был обстрелян не "по ошибке подразделением 1025-го полка", а противником, засевшим именно там, где предполагалось местонахождение Полещука. Получив от 1025-го полка неправильную информацию о местонахождении Полещука (там находился противник), мехов не выслал разведку и при вторичной атаке, уже перейдя линию железной дороги и шоссе был убит фланговым огнем противника. Оба взвода его роты у минного поля были вынуждены залечь и, ведя перестрелку, лежать здесь до ночи. Подразделение 1025-го полка все это время, заняв позицию правее, ближе к Белоострову (дабы оборонять его с юга), также до ночи не могло бы подняться в атаку... ...Быстро темнело. Не дождавшись Трепалина, я перешел в землянку связистов и решил возвратиться в Каменку с первым же знающим дорогу попутчиком. Таким попутчиком оказался раненый связист стрелкового полка. Он был ранен в тот момент, когда его товарищ, боец Торощенко, разведывая с ним минное поле за насыпью железной дороги, первым вступил на него и погиб, взорвавшись на мине. Два осколка зацепили связисту плечо и руку у локтя. Прежде чем пойти в санбат, он взялся привести сюда от штаба полка саперов с миноуловителями. По ходам сообщения, пригибаясь и припадая к земле, потому что с темнотой фашисты усилили минометный огонь, мы двинулись - во тьме кромешной и непроглядной. И вот без всяких на сей раз приключений я оказался здесь, в блиндаже Трепалина, на прежнем месте, полный впечатлений. Пью чай, отдыхаю. Трепалин только что звонил, сказал, что "дела налаживаются", но что сам он задерживается, ибо сейчас пойдет в расположение 1-й роты, где и будет "до победного конца". Каким уютным, спокойным и безопасным показался мне этот блиндаж, когда я пришел сюда, скинул с себя шинель, прогрел руки у печки-времянки, раскаленной, как всегда, докрасна. И вот сейчас, сидя за столом, размышляю о том, как все чувства и мысли людей поглотило в наши дни одно только трудное, жестокое, но необходимое для спасения мира дело - война, которую мы ведем! В КАНУН ПРАЗДНИКА 6 ноября. 11 часов утра В 6 часов утра мина разорвалась у самого блиндажа, осыпав его весь. От разрыва мы все проснулись. Вырвало крюк из запасной двери, у которой я спал на кровати начальника штаба. Другие мины легли поблизости от блиндажа. Разбило наш умывальник. Часовой успел прыгнуть в щель и остался невредим. Обстреливают нас снарядами и минами во все остальное время изредка, но залпами. Вся Каменка снова в воронках, разметанный снег, черные пятна. Сегодня в восемь утра - подъем, после предупреждения по телефону командиру караула: быть бдительным и в полной готовности. Все гранаты, розданные вчера, израсходованы. Утром прошли мимо еще два танка. Только что, в 11 часов, пришел комиссар. Сказал, что операция в целом не выполнена. Неуспех объясняется плохой подготовкой и неумением некоторых командиров ориентироваться в ночной темноте. Фашисты за реку Сестру не выбиты. Выбить их помешало второе минное поле, обнаруженное за дорогой. Частные задачи, возложенные на моряков, выполнены, некоторые из них, например работа минометчиков, блестяще. Наши хорошо укрепились за дорогой, окопались, зорко охраняют рубеж и корректируют огонь минометов. Комбат организовал и посылает сейчас разведку - с саперами и связистами, - лучших людей под командой командира пулеметного расчета Федотова и политрука Аристова. Идут пять моряков, четыре сапера и два связиста... День Измученный, черный от бессонницы, забот и усталости, пришел сюда, в блиндаж, на свой КП, комбат Трепалин, сразу лег спать, но выспаться ему не пришлось. Его разбудили, потому что в батальон явилась группа бойцов пополнения и Трепалин должен был произвести опрос каждого из этой группы. После этой группы комбат и комиссар принимают "батальонную самодеятельность" - джаз под руководством Глазунова, состоящий из тринадцати человек. Сей Глазунов - краснофлотец, отличный стрелок и отличный саксофонист, а кроме того, еще и исполнитель "Яблочка". Все люди джаза собраны из взводов, занимающих оборону на самой передовой. Подготовлялись к праздничному концерту в боевой обстановке, подготовили и сольные номера. В концерте будут участвовать и девушки-санитарки: Валя Потапова - петь соло и дуэтом с начхимом батальона исполнит "Парень кудрявый..." Мы прослушали джаз и сольные номера, мне пришлось быть консультантом, а потом, когда программа была всеми одобрена, а музыканты и певцы ушли, явился краснофлотец Сметанин - редактор "Боевого листка No 1" со своим ярко раскрашенным и тщательно выписанным чернилами листом бумаги. В общем подготовка к 7 ноября идет полным ходом. В батальон приезжают делегаты от ленинградских рабочих, будут выступать во всех подразделениях и распределять подарки лучшим бойцам. С ответом выступят отличившиеся в боях краснофлотцы... А вот только что приехал Захариков, он уже облазил весь передний край, подобрал отличную гравированную "финку". Пришел мокрый, усталый - сказывается слабость после ранения. Рассказал обо всем, что видел и вызнал, и сразу же, несмотря на уговоры никуда больше не ходить, а оставаться здесь на положении выздоравливающего и отдыхать, ушел снова. Иониди, бродивший сегодня где-то на лыжах, сейчас отправился в 1-ю роту сменить начштаба, который, несмотря на ангину, руководил там боевой операцией. Цыбенко тоже находился в 1-й роте. Словом, раненых, выздоравливающих, больных в батальоне не сыщешь: все хотят воевать - и воюют... В середине дня становится ясно, что хотя вражеские автоматчики за реку Сестру еще не выбиты, но осталось их очень мало, опасность прорыва фашистов миновала, не сегодня, так завтра последние автоматчики будут уничтожены. Позиции наши крепки, и попытка врага испортить нам праздник не удалась. Собираюсь наконец в Песочное и оттуда - в Ленинград. Кстати, комбата и комиссара вызывает в Песочное командир дивизии на разбор операции. Вот и поедем вместе на грузовике. НА ОБРАТНОМ ПУТИ 7 ноября. 18 часов. Песочное Землянка редакции дивизионной газеты "В бой за Родину". Радио у нас нет. Ждем газет, выспрашивая соседей по телефону о новостях, но и соседи все только полны нетерпеливого ожидания... "Ленинградской правды" и вчера в Песочном не было, и сегодня - вот уже 7 часов вечера - газеты в Песочное еще не доставлены. Вчера в дивизионной газете напечатаны две мои статейки, а в "Правде" от 31 октября - мой очерк "Мститель". Сегодня утром был у комиссара дивизии, послушал его оценку всего происходившего на нашем участке фронта за эти дни, потом был у начарта. Артиллерия ведет огонь, завершая уничтожение группы прорвавшихся на наш берег Сестры фашистов. От Ленинграда доносится гул, должно быть, город сегодня ожесточенно бомбят. А на нашем участке фронта необыкновенно тихо, бой 3 - 6 ноября несомненно сорвал затеянную врагом провокацию, и фашисты не рискуют предпринимать что-либо новое. Общие потери наши в этом бою - сорок три убитых и сто два раненых. Фашистов убито гораздо больше, особенно минометами Сафонова, работавшими, как всегда, прекрасно. В общем, неприятный "сюрприз", который готовили нам фашисты к празднику Октябрьской годовщины, не только им не удался, но и дорого обошелся. Перед полночью. Песочное Поздний вечер 24-летия Октября провожу в землянке, в одиночестве и в любом холоде (печки нет). Пытаюсь привести в систему мысли мои о принципиальном различии между нынешним периодом войны и периодом, уже отошедшим в историю. Было время, когда война взяла наших людей в оборот. То время прошло. Теперь они берут войну в оборот! В этом - огромная, принципиальная разница. В этом основное различие между двумя периодами Отечественной войны - прошедшим и настоящим. Гражданские по духу люди стали людьми по духу военными. Они берут в свои руки инициативу. Такие отступать уже не могут. Такие могут только наступать. И самое трудное для них - что их наступательный дух еще не находит исхода, что время для наступления еще не пришло, наступлен