ть лучшие начальники французской армии. Нельзя терять ни минуты. Надо уведомить главнокомандующего и изменить маршрут во избежание катастрофы. Несмотря на усталость, Сорви-голова готовится бежать назад, в лагерь. Легкий шум заставляет его повернуть голову. Он отходит от окна, наклоняется и старается проникнуть взглядом через плотную завесу тумана. Что-то непонятное со свистом налетает и падает на него. Жан чувствует себя связанным, окутанным сетью, которую набросили на него. Сильный удар валит его на землю. Он не в силах защищаться, разорвать упругую сеть, сделать движение. Очевидно, ему грозит гибель в руках беспощадных врагов. Раздается свисток. Прибегают шесть человек, стуча грубыми сапогами, схватывают Жана и приносят его в огромную залитую светом комнату. Перед столом стоит дама в черном, играя острым стилетом. Лицо ее мрачно. Но Жан холодно смотрит на нее, и глаза его встречаются с ее глазами. -- Ты олицетворяешь собой Францию, -- говорит незнакомка тихим, шипящим голосом с выражением ненависти, -- врагов моей родины... проклятый! Я ненавижу тебя! Я обещала убить тебя при третьей встрече... ты пришел и... ты умрешь! Сорви-голова, смелый, отважный даже перед кинжалом, перед лицом грозящей смерти, насмешливо отвечает: -- Да, я первый взобрался на высоты Альмы, я нашел дорогу для артиллерии, я первый открыл огонь. Я водрузил французское знамя на башне телеграфа. Я солдат и не боюсь смерти. Я презираю вас, убийцу, низкого убийцу! Презрительный взгляд, дерзкие слова Жана выводят из себя даму в черном. Не владея собой, страшная, задыхающаяся, она ударяет зуава кинжалом и шипит: -- Умри же! ГЛАВА VII Мщение дамы в черном. -- Удар кинжала. -- В подвале. -- Жан избежал смерти. -- Порох, вино и окорок. -- Обстоятельства ухудшаются. -- Мина. -- Беспомощное положение. Когда кинжал коснулся груди зуава, дрожь пробежала по его телу. Заглушенный стон вырывается из его губ, отчаянный стон сильного и цветущего существа, бессильного перед лицом смерти. Он рвется в сетях, борется, потом закрывает глаза и остается неподвижным. Княгиня долго смотрит на него и отступает. Кинжал падает из ее руки. Ненависть потухла в ее глазах, гнев исчез перед этой неподвижностью трупа. -- Двое в один день! -- бормочет она. -- Генерал и солдат! Ужасно убивать так! Как пощечина прозвучали эти слова: низкий убийца! Да! Может быть! Я согласна! Я люблю Россию до низости, до преступления... не остановлюсь ни перед чем ради ее спасения! За дело! В сторону слабость! За дорогое отечество! Люди, захватившие Жана, одеты по-крестьянски. По-видимому, это татары -- с круглыми лицами, с приплюснутыми носами, хитрыми узкими глазами. Спокойно и бесстрастно смотрят они на княгиню и ее жертву, привыкшие к пассивному повиновению. Кроме того, они ничего не поняли из разговора княгини с Жаном на французском языке. Дама в черном, к которой вернулось ее обычное хладнокровие, говорит им по-русски: -- Барин, господин ваш, дома? -- Да! Он ждет вместе с господином полковником! -- Хорошо! Уберите этот труп! -- Что нам делать с ним? Бросить в колодец? -- Берегитесь! Французы найдут его завтра! -- Так зарыть его в парке? -- Нет. Они разроют землю. Снесите его в подвал... он взлетит на воздух со всеми другими. - Да, госпожа, это хорошая мысль! При этих словах они берут зуава, неподвижного, бездыханного, с усилием поднимают его и несут вчетвером, стуча сапогами. Пройдя длинный коридор, поворачивают и останавливаются перед тяжелой дубовой дверью. Факелы освещают им путь. Один из слуг толкает дверь, она отворяется в какую-то черную яму. -- Что ж, бросить его отсюда в погреб, -- спрашивает он, -- или нести? -- Госпожа сказала: несите! -- Да ведь он мертвый! Не все ли равно? А нам меньше хлопот! Они бросают зуава на первую ступень лестницы, сильно толкают его ногой, прислушиваются, как он катится со ступеньки на ступеньку, и уходят, замкнув дверь двойным замком. Тогда происходит что-то необычайное. Едва труп коснулся ступеней, он съеживается, насколько ему позволяет сеть, руки пружинят, спина горбится, голова уходит в плечи для того, чтобы смягчить толчки и избежать увечья. Что значит это? Удар кинжалом в грудь... агония... конвульсии. Значит, Сорви-голова не умер? Это необъяснимо, удивительно, но это так. Он жив, но чувствует себя неважно, очутившись в темноте, внизу каменной лестницы, торжественно скатившись по всем ступенькам. Ушибленный, контуженный, он добрую четверть часа лежит на сыром полу подвала, собираясь с мыслями, едва дыша, но довольный, что избежал смерти. Отдохнув немного, он прежде всего старается освободить одну руку, потом другую, наконец снимает с себя сеть. Ноги зуава связаны толстой веревкой, которая врезается ему в кожу. Он пытается развязать узлы и бормочет: -- Баста! Я не в силах! Бедный Сорви-голова! После всех событий ему простительно прийти в отчаяние. Вдруг он облегченно вздыхает -- его рука нащупывает штык. У него не отняли оружия, вероятно, потому, что не заметили его под густыми складками сети. Жан достает штык и разрезает веревки. Наконец-то он свободен! Положив правую руку на грудь, он чувствует что-то мокрое... -- Кровь! Черт возьми! Я ранен... Если бы не мой крапод, сын моего отца отправился бы в далекий путь, откуда не возвращаются! Что такое этот спасительный крапод? Просто кожаный мешок с отделениями, в котором зуавы хранят свои драгоценности: деньги, бумаги, драгоценные камни. Это плоский вышитый мешок в виде портмоне, который они носят под рубашкой на груди, повесив на шее. У каждого зуава есть такой мешок, более или менее богатый сообразно состоянию его финансов. Мешок Жана очень плотный и объемистый, к счастью для своего хозяина. Дама в черном так усердно вонзила свой кинжал, что он прорезал мешок в нескольких местах, бумаги, проник довольно глубоко в мускулы груди и сделал на ней глубокую, но не опасную царапину. Еще немного, и стилет воткнулся бы в сердце или легкое, и Сорви-голова погиб бы безвозвратно! Но философствовать Жану некогда, он умирает от голода и усталости. У храброго солдата хватает сил ползком удалиться от лестницы. Ощупав стену, Жан встает, делает несколько шагов, падает и засыпает глубоким сном. Он просыпается от голода и жажды. Наступил день. Слабый луч света проникает в отдушину и неясно освещает подвал. Огромнейший подвал! Сотни бочонков стоят симметричными рядами. Сон подкрепил Жана, вернул ему энергию и силу. Неунывающий зуав смотрит на линию бочонков и говорит: -- Вот лекарство от жажды! Посмотрим! -- И протыкает штыком отверстие в одном из бочонков. -- Странно! Вино не льется! Что это такое? -- Жан нащупывает зернистое сухое вещество, кладет щепотку на язык. Ба! Знакомый вкус! -- Порох! Черт возьми! -- ворчит Жан, припоминая слова дамы в черном: "бочонки на месте?" И другую фразу: "он взлетит на воздух со всеми другими!" -- Так эти бочки с порохом должны взлететь на воздух! Этот подвал представляет из себя гигантскую мину, от взрыва которой разлетится вдребезги замок и его гости -- начальники французской армии! А! Низкий заговор подготовлен опытной рукой! Сорви-голова дрожит от гнева и ужаса при мысли о катастрофе. Несмотря на все его негодование, жажда продолжает мучить его. Он атакует второй бочонок, энергично протыкая его штыком. Вино льется ручьем. Сорви-голова прикладывает губы к отверстию и с наслаждением тянет крымский нектар, свежий, нежный, душистый, который подкрепляет и воскрешает его. Жажда утолена. Но голод сжимает все внутренности. Жан берет горсть земли, затыкает ею отверстие в бочке и бредет по подвалу. В конце его он останавливается. Сильный запах ветчины кружит ему голову. На крюках подвешено несколько окороков. -- Вот это прекрасно! -- говорит Сорви-голова, снимает один окорок, отрезает от него большой кусок и ест с каннибальской жадностью. Хорошо закусив и выпив, Сорви-голова вернул всю свою бодрость и силу и снова стал прежним -- отважным неустрашимым солдатом, которого трудно смутить и испугать. Что ему делать теперь? Конечно, помешать во что бы то ни стало ужасному заговору! Для начала Сорви-голова решается быть осторожным. Осторожность не принадлежит к числу его добродетелей, но особенно ценна в людях его темперамента. Он садится на бочку и размышляет. -- Да, надо быть осторожным. Сорви-голова, милый мальчик, будь осторожен! Дама в черном хитра, как все арабские племена вместе, и не остановится ни перед чем. Она привела меня за собой в засаду, под выстрелы, направила меня сюда, к замку, поймала в сети, как карася, и угостила кинжалом! Славная женщина! Кто знает, может быть, и теперь несколько пар глаз подсматривают за мной! Надо найти уголок, потаенное местечко, где можно спрятаться, если они вздумают осведомиться, умер ли я! Сорви-голова ищет, но не находит такого уголка. Его найдут с первого взгляда. Ну, что ж! Он дорого продаст свою жизнь. Трудно представить себе, какое спокойствие охватывает человека, который решился на все, даже на смерть. День проходит без всяких событий. Но как долги и томительны эти часы заточения! Какая тоска для смелого солдата сидеть впотьмах с ужасной мыслью в голове, которая точит мозг и будоражит кровь: главный штаб армии в опасности! Хотя у него много вина и мяса, но куски останавливаются в горле. Ночь проходит тихо. После полудня, на другой день, в замке начинаются ходьба и суета. Дверь подвала с шумом отворяется. Люди входят, громко стуча сапогами. Их много. Все они с фонарями и держат разные орудия и материал: камни, кирпичи, гипс. По их выправке зуав догадывается, что это переодетые солдаты. Несколько человек из них отдают приказания на русском языке повелительным тоном. Вероятно, начальники. Рабочие принимаются за дело. Один из них, осветив бочки фонарем, сделал на двадцати из них знак в виде креста. Остальные берут помеченные бочонки и ставят их стоймя на середину подвала. Сделав это, они прилаживают к верхушкам бочек что-то вроде деревянных кранов, вбивая их ударами молотка. К каждому крану прикрепляют кончик какого-то черного гибкого предмета, длина которого, видимо, высчитана. Запрятавшись в дальний угол, Сорви-голова с бьющимся сердцем присутствует при этих приготовлениях и узнает трубки с фитилями. -- Двадцать бочек пороху, -- думает он, -- по двести кило в каждой -- хорошенькая цифра в четыре тысячи кило, которые взлетят на воздух! Все разлетится в щепки! Слава Богу, что я здесь! Люди работают с лихорадочной поспешностью, громоздят принесенный материал, растворяя его в вине вместо воды. За водой далеко идти. В один миг воздвигается стена, которая разделяет погреб на две части, от земли до сводов, и совершенно изолирует мину. -- Если бы я находился там! -- думает Жан. -- Эти казаки заперли бы меня с бочками... а здесь... Что я буду тут делать? -- Неприятельская армия в пути? -- обращается один из начальников к другому по-французски. -- Да, Ваше превосходительство... она будет здесь не позднее, чем через пять часов! -- Сколько времени могут гореть фитили, которые должны взорвать мину? -- Часов шесть! -- Значит, через шесть часов! Стена готова. Оставлена только брешь, достаточная, чтобы пройти одному человеку и зажечь фитили. Страшная работа кончена. -- Кто будет зажигать? -- спрашивает первый собеседник. -- Вы. Ваше превосходительство, или я? -- Княгине принадлежит эта честь... она хочет сама поджечь вулкан! -- Хорошо. Так предупредите ее, что все готово! ГЛАВА VIII Подвиги лейтенанта. -- Главнокомандующий и доктор. -- Мечта солдат. -- Изнанка славы. -- Шест тысяч убитых! -- Веселый переход. -- Пушка. -- Русские топят свои корабли. -- Мина под замком. -- Раненые. -- Совет. -- Взрыв. Вернемся пока на поле битвы. Товарищи Жана много толковали о его погоне, потом, после его продолжительного отсутствия, начали беспокоиться. Так как состояние раненого лейтенанта требует помощи и ухода, они направляются к лазарету, где усердно работает доктор Фельц. Собака бежит за ними, не отставая ни на шаг. По дороге зуавы встречают артиллеристов, которые узнают своего офицера и, радуясь, что он жив, присоединяются к зуавам. Все они идут тихо, неся импровизированные носилки, и восхваляют храбрость раненого. -- Да, мальчик еще... три волоска на губе... а храбрый, как лев! -- Мы знаем это, -- подтверждает Бокамп, -- мы видели его на деле, так же, как вас, канониров! Вы молодцы! Честное слово зуава! -- Хорошо сказано, товарищ! -- отвечает артиллерист. -- Делали, что могли, как истые французы! -- Наш лейтенант сделал больше, чем мы, он спас пушку! -- Разве вы видели? -- Как же! Это было в тот момент, когда русские гусары кинулись на нас с саблями и пистолетами. Батарея вынуждена была отступить, одно орудие осталось... ни людей, ни лошадей... только квартирмейстер и бригадир остались в седлах... каким-то чудом. Конечно, орудие достанется врагам! Вдруг лейтенант бросается вперед, лицом к неприятелю, и командует: "Запрягать! Живо! Отступать... ползком!" Живо запрягают лошадей, пришпоривают их, а офицер стоит на месте и дает себя убить... Таким путем орудие было спасено. -- Ах, это славный молодец, наш лейтенант! Носилки с раненым подвигаются вперед, мимо палатки главнокомандующего, где царят шум и движение. После долгого обморока Сент-Арно пришел в себя, но испытывает адские боли. Пот струится по его бледному посиневшему лицу, взор мутный; несмотря на железную волю, заглушенные стоны вырываются из его груди. Главный доктор, Мишель Леви, не отходит от больного, неустанно следит за ним и угрюмо молчит. Голосом, прерывающимся от боли, маршал говорит: -- Прошу тебя... не как начальник, а как... друг юности... товарищ по оружию... скажи мне правду... я отравлен. Да? -- Да, отравлен! -- О, несчастная! Я погиб, не правда ли? -- Я не теряю надежды, маршал! -- Я понимаю... мне остается только... передать команду... генералу Канроберу... и ждать смерти! - Нет, маршал, у вас много энергии, силы, я надеюсь! -- Честное слово? -- Да, даю честное слово! -- Спасибо... тогда я подожду. Ни одного намека на даму в черном, на ее необычайное бегство, на роковое стечение обстоятельств, благоприятствовавших преступному исчезновению княгини. Маршал уверен, что у нее есть сообщники в армии. Разве не выкрали у него, во время обморока, обвинительный лист с именами изменников? Этот шотландский офицер, явившийся вовремя, чтобы прервать разговор маршала с пленницей, кто он? Маршал припоминает массу мелочей, которые ускользнули от него... Необходимо узнать, расспросить, беспощадно наказать изменников, а он лежит тут, измученный страданием, умирающий, пригвожденный к постели. Все эти мысли проносятся в мозгу маршала, и он шепчет: -- Жизни мне! Жизни, которую я безумно растратил! Несколько дней... несколько часов... чтобы воздать высшие почести тем, кто умер за отечество, и наказать виновных! Как я страдаю! Господи! Как я страдаю! Ночь проходит, ужасная, мучительная для маршала, только опиум помогает ему забыться на время. По стратегии, союзная армия должна бы немедленно двинуться к Севастополю, преследовать русскую армию, которая, при новой атаке, была бы отрезана на высотах Херсонеса, и -- почем знать? -- может быть, сдалась бы... вместе с Севастополем! Какая чудная мечта для солдата! Для главнокомандующего! Но Сент-Арно умирает, делит власть с Рагланом! Приходится спорить, обсуждать в мелочах малейшие движения войск. Англичане не торопятся, потому что не подобрали еще своих раненых. А время идет. Надо отказаться от этой мечты. Войска останутся еще сутки на поле битвы, затем медленно двинутся к крымской крепости, к Севастополю. Следующий после битвы день ужасен, изнанка славы -- тяжела! Ярость стихла, энтузиазм исчез, рассудок вступил в свои права. Оставшиеся в живых ощущают острое чувство боли. Сердце сжимается, на глаза навертываются слезы при воспоминании об исчезнувших друзьях, товарищах по оружию. Остается смутная надежда... В лазарете... быть может, они там, изувеченные, измученные, но все-таки живые! Увы, нет. Любимый товарищ лежит на поле битвы, холодный, с остекленевшими глазами, с пеной у рта, неподвижно смотря в небо! Стаи мух жужжат около него. Над ним вьются с шумом хищные вороны... Саперы спешно роют ямы -- огромные траншеи, куда относят мертвецов. Их спускают туда по национальностям: англичан, французов, русских -- в разные ямы. Спешно прикрывают землей и заливают негашеной известью. Корабли привезли огромный груз извести для будущих мертвецов. В глубине этих траншей лежит три тысячи русских, две тысячи англичан, тысяча пятьсот французов. Шесть тысяч пятьсот убитых! Целое население любого городка! На другой день после битвы на Альме армии пускаются в путь. Остановка назначена на реке Каача, а в замке графа Нахимова остановится главный штаб. Маршал еще жив. Благодаря самоотверженным заботам врача его состояние несколько улучшилось. Его переносят в знаменитое ландо дамы в черном. Он едет в полной парадной форме, бледный, как смерть, делая нечеловеческие усилия, чтобы сидеть твердо и отвечать опечаленным солдатам, которые вытягиваются во фронт и приветствуют его. Сентябрьское утро великолепно. Тепло, солнце ярко светит, чудный пейзаж перед глазами. Французская армия идет словно на прогулку, проходит луга, поля, пажити. Вдали сверкает спокойное море, на котором двигаются эскадры с белыми парусами. Вдруг раздаются выстрелы. Слышны крики. Что это? Нападение? Засада? Нет! Простая охота! Дичи множество, масса зайцев, стремительно убегающих прижав уши. В них стреляют, преследуют их. Перепуганные животные бросаются под ноги охотникам. Их ловят руками и убивают. Берега речки восхитительны. Прелестные луга, сады, виллы, зеленые рощи, чудные виноградники -- все это делает местность настоящим эдемом. -- Виноград-то, -- замечает один из зуавов, видимо, знакомый с библейской историей, -- чисто Ханаанский! -- Вино в облатках, но вкусно! -- добавляет другой при виде спелых гроздьев винограда. -- Это доказывает, что вино в бочонках недалеко! -- заключает третий, лакомясь виноградом. -- А меду-то! Смотрите! У каждого дома пчельник... Берегитесь только пчел! -- Совсем обетованная земля! -- Тетка Буффарик! Здесь лучше всякого оазиса! -- Это правда, дети мои, -- говорит маркитантка, -- пользуйтесь случаем! Нет известий от Сорви-головы? -- Ничего нет, тетка Буффарик! -- Это скверно и беспокоит меня! -- Пустое! Не бойтесь! Наш Сорви-голова редкий молодчина! -- Те-те-те! Это верно, голубчик! -- прерывает его маркитант, который подходит к собеседникам, высоко держа голову, выпятив грудь, с развевающейся бородой. -- Наш Сорви-голова -- смельчак, которому не надо няньки... Пушечный выстрел прерывает его слова. -- Что такое? Пушка? Нападение на авангард? Все глаза устремлены на Севастополь, который виднеется в десяти километрах. Огромная туча дыма стоит над рейдом, и пушка грохочет безостановочно. Нет, это не атака. Но рейд закрыт. Полагая, что он недостаточно защищен, и желая запереть его, чтобы помешать союзному флоту атаковать его с моря, Меньшиков приказал загородить вход, потопив русские корабли. Без колебания, но с огромной тяжестью на душе он жертвует половиной флота, решаясь на отчаянный и в то же время гениальный поступок. Три фрегата и пять кораблей затоплены моряками. Вода проникает в люки, врывается на мостики, заливает снасти. Корабли вертятся, качаются и тонут... У некоторых из этих морских великанов агония продолжается долго. Они словно не хотят погибать. Тогда их братья по оружию, другие корабли, подходят к ним, стреляют и наносят им последний удар. Флаги подняты, колокола звонят, священники служат заупокойную обедню, слезы льются из глаз, из груди вырывается крик ярости и мести. Жертва ужасна, но Севастополь спасен! План союзников -- напасть па город с моря -- рушится. Осада крепости -- невозможна. Эту новость сообщают маршалу, произносящему пророческие слова: -- Да, это достойные потомки русских, сжегших Москву. Храбрые люди! Я жалею моего преемника... кампания будет тяжелая! Между тем арьергард французской армии переходит реку Каача и подвигается вперед среди волшебного солнечного пейзажа. Переход кончен. Просто приятная прогулка. Вот и замок графа Нахимова с окружающей его деревушкой. В этой деревне расположатся счастливые зуавы второго полка. Левое крыло замка предназначено для раненых, следующих за войском в амбулаторных каретах. Маршал перенесен в парадные апартаменты. Тетка Буффарик завладевает кухней и считает своим долгом угостить штаб изысканным обедом. Роза заботится о раненых. Несмотря на уверения зуавов, на утешения отца, у нее тяжело на сердце. Она думает о Сорви-голове, дорогом отсутствующем, исчезнувшем неизвестно куда, и дрожит при мысли, что даже для привычного, смелого солдата эта неспокойная жизнь, эти неожиданные приключения могут иметь роковой исход. Но воспитанная в суровой школе долга, смелая девушка старается подавить свои чувства и не отходить от раненых. Во время пути она сделала большой запас винограда и угощает им раненых, измученных лихорадкой. Стоны и жалобы умолкают при появлении доброй феи, ласковый взгляд и нежная улыбка которой озаряют лучом надежды мрачную комнату. Раненых около тридцати человек: артиллеристы, линейцы, охотники, зуавы и несколько русских. Все они, забывая страдания под тихой лаской ее голоса и взгляда, с восторгом смотрят на нее. В то время, как она кормит их сочным виноградом, полковой врач хлопочет о размещении больных, развязывает бандажи, вправляет руки и ноги, останавливает кровоизлияние. Все идет хорошо, даже раненый лейтенант чувствует себя лучше. От него не отходит его собачка-грифон. -- Посмотрите, мадемуазель Роза, какой чудесный удар саблей! - не может удержаться доктор. -- Ах, господин доктор! Это ужасно! Как он должен страдать! У раненого половина головы выбрита. Ужасная рана, разделившая череп на две части, от лба до затылка, зашита у рта чудовищным швом. -- Двадцать две булавки! -- бормочет доктор. -- Понадобилось двадцать две булавки, чтобы соединить края, зато теперь держится отлично! Видите ли, мадемуазель Роза, эти головные раны -- все или ничего! Если раненый не умер после удара, он может поправиться. Этот молодец проживет еще сто лет, клянусь вам, что через три недели он будет сидеть на лошади! -- Спасибо, доктор, -- шепчет едва слышно раненый, -- и вам спасибо, барышня! На парадном дворе замка раздается топот скачущих лошадей. Группы офицеров подъезжают к крыльцу. Перед главным рходом, у которого стоят два часовых, развевается трехцветны и значок главнокомандующего. Слышны звуки труб и барабанов. По приглашению Сенг-Арно командиры войска собираются на военный совет. Канробер, Боске, принц Наполеон, Форей -- четыре дивизионных генерала; бригадные генералы: Эспинас, де-Лурмель, Бона; полковники: Клэр, Лебеф, Бурбаки. Всех их встречает полковник генерального штаба Трошю и ведет к маршалу. Маршал, совершенно измученный болезнью, делает снова нечеловеческие усилия над собой, чтобы председательствовать на этом совете... последний раз! Отдав военный поклон маршалу, офицеры садятся. В этот момент сильный толчок потрясает все здание сверху донизу и заставляет всех офицеров вскочить на ноги. Потом глухой удар, и из подвала вырываются столбы пламени. ГЛАВА IХ Фантазия княгини. -- Огонь в мине. -- Порох. -- Сосиска, но не мясная. -- Мани и контрмина. -- Спасайтесь! -- Бедный Сорви-голова. -- Взрыв. -- "Именем императора". Дама в черном доводит свою ненависть до того, что хочет поджечь мину, которая должна стереть с лица земли всех начальников французской армии. Эта чудовищная фантазия исполнена. Из группы рабочих отделяется один человек и бежит предупредить княгиню, что все готово. Она ждет, опасаясь внезапного прибытия врагов. Вздох облегчения вырывается из ее груди вместе с яростным криком: -- Наконец-то! О, они в моей власти! Княгиня спускается. Полковник подает ей искрящийся конец фитиля, и, шутливо кланяясь, замечает: -- Пожалуйте, княгиня! От вашей руки это будет апофеозом! -- Да, -- отвечает она с жестоким смехом, -- они полетят к небу... на воздух, но в виде клочьев! Дама холодно берет фитиль, подходит к бреши и зажигает пучок фитилей, другой конец которых находится в бочках с порохом. Когда в темноте подвала заискрились красные точки, она уходит со словами: -- Я подожгла вулкан, и он взорвет негодяев! Им не избежать теперь моей мести! Сорви-голова в своем углу слышит эти ужасные слова. В нем кипит гнев против коварной женщины -- олицетворения гения зла. -- Я должен был бы броситься на нее и всадить штык ей в грудь. Живая она наделает нам много зла! Ну, а потом? Его убьют... Нет, он должен жить, чтобы предупредить катастрофу, и если ему суждено погибнуть, то он погибнет ради серьезного дела, ради отечества... Рабочие бросаются к бреши, кладут доски, кирпичи и заливают все это гипсом. Через десять минут все это превращается в камень, и дама в черном командует своим металлическим голосом: -- Назад! Люди проходят перед ней, за ними оба начальника, она идет последней, бледная, надменная, но довольная. Сорви-голова слышит, как запирают дверь, слышит глухие удары и удаляющиеся шаги. Черт возьми, они замуровывают вход, сейчас заткнут отдушину. Тогда я примусь за дело. Сорви-голова, мой милый, постарайся пробить стену и добраться до бочек с порохом! Не теряя ни минуты, он хватает свой штык и втыкает его в гипс. Но стена не поддается, твердеет все более и образует камень. Сорви-голова ругается и ворчит: -- Как плотно... нужен бурав... мой штык -- это игрушка! Клак! Резкий звук... штык сломался! -- Проклятье! -- сердится зуав, чувствуя себя обезоруженным против неодолимого препятствия, но не хочет при знать себя побежденным, берет обломок штыка, тычет им в стену и успевает только ободрать себе ладони и пальцы. Мало-помалу воцаряется полная темнота. Слабый луч света, проникавший сверху, гаснет. Наступает ночь, ужасная ночь в подземелье. Отдушина заткнута. Сорви-голова решается продолжать борьбу, кажущуюся теперь верхом безумия. Он садится на ступеньку лестницы и начинает размышлять. -- В моем распоряжении еще четыре часа, может быть, пять... я должен пробраться через стену... У меня нет ничего, кроме карманного ножа и обломка штыка... мало времени... Есть только мина... петарда... Если бы у меня был порох... Однако... Ах, Боже мой... это было бы чудесно... надо взглянуть... Взглянуть! Конечно, это только манера говорить... риторическая фигура, потому что Сорви-голова погружен в непроницаемый мрак и не может видеть ничего. Он быстро встает и как человек, хорошо знакомый с топографией местности, ползет на четвереньках по подвалу. Поза, не имеющая ничего грациозного, но тем не менее она нисколько не унизительна для достоинства зуава, так как ведет его к намеченной цели. Это ползанье продолжается около десяти минут. Сорви-голова решил исследовать подвал. Вдруг он поднимается и кричит: -- Хорошо! Очень хорошо. Отлично! Я сплясал бы, если бы было время! Ого! Сударыня в черном! Мы посмеемся! Что это значит? Не сошел ли с ума Сорви-голова? Чему он так обрадовался? Сорви-голова так же хитер, как и смел. Ему припомнилась первая бочка, которую он проткнул своим штыком, наполненная порохом. Когда зуав утолил свою жажду вином из другого бочонка, он заткнул отверстие и совсем забыл о первой бочке. А порох, подобно вину, наверное, высыпался на землю через широкое отверстие, сделанное штыком. В этом Сорви-голова не замедлил убедиться, ползая на четвереньках. На земле лежало до сорока фунтов пороху. Русские, занятые своим делом, не заметили этого. Сорви-голова радостно подпрыгивает и бережно, на ощупь, собирает рассыпанный порох. Он торжествует, скачет, стоит на четвереньках, чтобы не наделать больших глупостей, и говорит себе вполголоса: -- Время летит... не надо глупостей... у меня есть порох... надо только смастерить сосиску! Сосиску, т.е. оболочку снаряда, которая не имеет ничего общего с мясной сосиской. Сорви-голова вспоминает о своих полотняных кальсонах. Прекрасная мысль! Он снимает их, завязывает узлом низ одной штанины, потом другой, разрывает их пополам и получает два мешка, длинных, узких и завязанных с одного конца. Ощупью, со всякими предосторожностями, он высыпает весь запас пороха в эти мешки и завязывает узлом открытый конец. -- Ну, -- говорит он весело, -- у меня две сосиски вместо одной... лишняя мне не помешает! Все так же ощупью, бродя, как слепой, Сорви-голова переносит снаряды к верхушке лестницы, ставит их на землю один на другой и прислоняет к двери. Эта возня, эти хлопоты отнимают у него много времени, и он с ужасом думает о том, что время идет, фитили горят и вулкан готов разрушиться. Во всяком случае, самое трудное и опасное -- сделано. Теперь надо поджечь этот первобытный, но ужасный снаряд, и много шансов за то, что сам он, Жан, взлетит вместе с ним на воздух. И все-таки он усердно работает, чтобы воспламенить возможно скорее порох и вызвать взрыв. С помощью ножа он прорезает петарду, высыпает горсть пороху и усыпает им дорожку до края площадки лестницы, потом спускается вниз за остальным запасом пороха, наполняет им феску, снова поднимается по лестнице и сыплет порох на ступени. В этот момент он слышит шум, различает топот лошадей, стук колес, размеренные шаги солдат, звуки барабана, труб. Трубач играет марш его полка. Сердце Сорви-головы готово разорваться, в ушах шумит, искры мелькают в глазах... Это французская армия. Товарищи его и весь главный штаб попали в западню! Скорее, скорее! Сорви-голова, спеши! Время уходит, фитили горят, и жизнь всех тех, наверху, в опасности. Страшная смерть ожидает их всех, без различия лет, чинов и пола. Старые служаки, юноши, заслуженные генералы, простые солдаты и тетка Буффарик, и дорогая Роза... -- О, надо спешить! -- ворчит Сорви-голова. Он громоздит на петарду всякую дрянь, которая валяется в подвале, чтобы сконцентрировать извержение на верхней части двери. Наконец все готово. Задыхаясь, покрытый потом, зуав тропится поджечь свою адскую машину. Чтобы несколько уменьшить для себя опасность, Жан решает поджечь порох у площадки лестницы и вместо спичек, довольно редких в эту эпоху, употребляет свое огниво. Живо! Он зажигает кусок трута, раздувает огонь, ощупывает ступень лестницы, порох и, без малейшего колебания, кладет на него трут. Словно молния вырывается вверх с шумом и свистом, пробегает по ступеням лестницы, добирается до площадки... затем ослепительный свет и оглушительный треск. Пламя, дым наполняют подвал... Происходит ужасное извержение газа! Сорви-голова не успел прыгнуть назад и только закрыл лицо руками. Подхваченный взрывом, словно циклоном, он завертелся и упал, обожженный, ушибленный, отброшенный в сторону. Проходит минута. Зуав лежит неподвижно. Сверху есть еще боковой вход в подвал. Люди прибегают... несколько зуавов. Один из них держит факел. Это Буффарик. Старик всматривается в неподвижное тело и узнает своего друга. Громкое рыдание вырывается из его груди. -- Сорви-голова! Бедняга! Он поднимает его, как ребенка, и кричит: -- Ты еще жив, голубчик! Ты не умер. Боже мой! Скажи мне... -- Под этим зданием... мина, -- едва слышно говорит зуав, -- двадцать бочек пороху... все взлетит... Спасайтесь! Я сделал, что мог! Прощай! Несмотря на свою храбрость, вошедшую в поговорку, Буффарик вздрагивает при этих словах, прижимает к себе неподвижное тело друга и летит вверх по лестнице, крича: -- Живее! Спасайтесь! Замок взлетит! Солдаты в неописуемой тревоге бегают по коридорам. Повсюду звучит тревожный крик: "Спасайтесь! Живее! Замок взлетит!" Буффарик вытаскивает на свет Божий Жана, неподвижного, без голоса, без взгляда... Руки его обожжены, борода опалена, лицо опухло, глаза закрыты опухшими веками. Сорви-голова неузнаваем. На крик Буффарика прибегают тетка Буффарик и Роза, предчувствуя несчастье. При виде Жана у молодой девушки вырывается раздирающий вопль: -- Жан! Мой бедный Жан! Вот как мы с вами увиделись! -- Он спас нас! Еще раз и ценой своей жизни! -- говорит, захлебываясь рыданиями, старый сержант: -- Пойдем, Роза, понесем его... под этот платан! -- Да, отец, да. Мы спасем его, не правда ли? Как женщина энергичная и хладнокровная, тетка Буффарик тащит ведро с водой и тряпки, чтобы сделать первую перевязку. Роза поддерживает голову раненого, которого Буффарик кладет под дерево, среди толпы солдат, прибежавших со всех сторон. Тревога распространяется с быстротой молнии и производит настоящую панику. Полуодетые, босые, прибегают зуавы, таща провизию, мешки, оружие. Котелки и кастрюльки бренчат, люди кричат, лошади ржут, шум усиливается... Появляется доктор Фельц и кричит: -- Раненые! На помощь раненым! Скорее! В самом деле! Раненые! О них забыли. Все бросаются спасать больных товарищей. Это -- священное дело! Чтобы спасти раненых, солдаты бросятся в огонь, на штыки, куда угодно, презирая смерть. Раненых выносят в одну минуту, заботливо, тихо, со всеми предосторожностями. В это время главный штаб, генералы, полковники спокойно уходят из замка. Последним появляется маршал, которого четверо зуавов несут на носилках. До сих пор никто ничего не знает наверное, никто не может думать и рассуждать. Все слышали взрыв, видели, что сержант Буффарик нес какого-то мертвого зуава и кричал: "Спасайтесь!" И больше ничего. Теперь и солдаты, и раненые, и коляски, и провизия, и амуниция -- все в безопасности. Маршала положили в тени большого платана, неподалеку от безжизненного тела Сорви-головы. Главнокомандующий смотрит на солдата, на жестикулирующего Буффарика, на женщин, хлопочущих около зуава, и говорить слабым, но надменным голосом: -- В конце концов, что все это значит? Объясни мне, сержант! В этот момент земля дрожит, замок качается и вдруг раскрывается, как кратер. Из середины его поднимается столб пламени вместе с тучей дыма. Потом ужасный взрыв, сопровождаемый настоящим ураганом, который разносится далеко вокруг громовыми раскатами... Когда туча дыма рассеялась, когда перестали падать разные осколки и обломки, на месте роскошного здания виднелась только почерневшая стена над зияющей ямой, откуда медленно тянулись столбы дыма. Тогда Буффарик становится навытяжку и, отдавая честь, отвечает маршалу: -- Вот что это значит, господин маршал! Этот храбрый солдат, которого вы видите здесь умирающим, спас армию от великого несчастья. Настоящий герой, господин маршал! -- Его имя? -- Жан Бургейль, по прозвищу Сорви-голова! --Я не в первый раз слышу это имя! -- Немудрено, господин маршал, -- с гордостью отвечает Вуффарик, -- его знает вся африканская армия! В полку Бургейля обожают, и сам кебир уважает его, в доказательство чего обнял и поцеловал его, когда он водрузил наше знамя на башне телеграфа! - Почему же он не награжден... почему не было приказа по полку? -- Это потому, что он... как бы сказать... он был осужден на смерть! -- Ах, да, припоминаю... за оскорбление старшего чина. -- О, господин маршал, -- возражает маркитант снисходительным тоном, -- это была глупость... Вы поймете это потому что командовали полком зуавов! Сент-Арно не отвечает и задумывается. Конечно, этот солдат позволил себе нарушение дисциплины и заслуживает наказания по всей строгости военного устава, но обстоятельства сложились так, что он избежал кары и благороднейшим образом исправил свою ошибку. Его видели всюду... в разгаре битвы... Осужденный на смерть, он искал ее... Он, этот Бургейль, водрузил на высотах Альмы победоносные французские цвета, он спас несколько тысяч человек, спас главнокомандующих, жертвуя собой... С одной стороны, нарушение дисциплины, с другой - героизм, заслуживающий блестящей награды. Сент-Арно не колеблется более. -- Подойди, -- говорит он Буффарику, -- дай мне твой крест! Старый сержант снимает орден и подает маршалу, слабая рука которого дрожит от лихорадки. Вдруг, как по мановению руки, мертвая тишина воцаряется кругом. Зуавы замирают на месте, стоя кучками, группами, в полном беспорядке. По инстинкту, без всякой команды, они отдают честь, стоя лицом к главнокомандующему. Маршал приподнимается и твердым голосом, смотря на Жана, поддерживаемого Розой и теткой Буффарик, говорит -- Жан Бургейль, именем Его Величества императора Франции за твое геройское поведение жалую тебя орденом Почетного Легиона! Генерал Боске, будьте добры, передайте новому кавалеру знаки его ордена и обнимите его за меня. Я не могу более... не в силах! Сорви-голова, полумертвый, слышит эти слова. На минуту безумная радость и волнение словно наэлектризовали его. Он выпрямляется и стоит неподвижно, страшный, обожженный, ничего не видя, трагический под своими победоносными лохмотьями. Правой рукой, представляющей собой одну сплошную рану, он отдает честь. Боске подходит к нему, поддерживает его, обнимает и говорит: - Именем императора, именем главнокомандующего вручаю тебе крест Почетного Легиона и добавлю, что счастлив возможностью украсить им твою доблестную грудь! Едва дыша, стоит Сорви-голова, не способный произнести слова. Бодрость покидает его в тот момент, когда красная ленточка ордена прикреплена к лохмотьям его куртки. Он качается и падает на руки сияющего Буффарика, который кричит ему своим громовым голосом: --Не бойся, голубчик... все пройдет... ты поправишься... Видишь ли, маршал наложил на твои раны пластырь, который живо залечит их. Конец первой части.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АДСКИЙ ПАТРУЛЬ *  ГЛАВА I Крым. -- Его стратегическое значение.-- Херсонес. -- Опасения русских. -- Корнилов и Тотлебен. -- Импровизация защиты. -- Прибытие союзной армии. -- Важные позиции. -- Траншеи, -- Бомбардировки и приступ. Крым расположен на северном берегу Черного моря и соединяется с континентом Перекопским перешейком. Поверхность Крыма занимает не более двадцати шести тысяч квадратных километров, что равняется четырем французским департаментам, но значение этой маленькой территории необъятно. Удобное положение Крыма среди вод Черного моря делает его абсолютным владыкой этого большого интернационального озера, которое омывает обе Турции, дунайские провинции и Кавказ, куда впадают реки Днепр и Дон, великие артерии юго-западной России. Хозяева Крыма всегда будут владыками Черного моря. Поэтому обладать Крымом стремились еще малоазийцы, Митридат, византийцы, генуэзцы, турки вплоть до нынешних хозяев его, русских. Крым -- это крепость южной России, а Севастополь - крепость Крыма. В юго-западной части его находится узкая полоса земли, вдающаяся в море острым концом, где горит маяк. Это - мыс Херсонес, образующий вершину треугольника, омываемого с двух сторон морем, а с востока закрытого линией утесов. Треугольник представляет собой возвышенность Херсонеса, простирающуюся на сто двадцать пять квадратных