ривлечения к суду всех виновных в заключении меня в тюрьму -- на семь с половиной лет и в отправке после тюрьмы на полтора года в ссылку -- в Якутию. Семь с половиной лет -- несмотря на мои письменные заявления с требованием отменить преступные статьи 70 и 190-1 и выпустить меня из заключения -- государственные преступники держали меня в тюрьме. Не просто держали, а морили голодом за отказ от исправительно-принудительного труда. Арестовали за мысли, мною высказанные, а морили голодом за то, что не признаю свой арест законным. Были вещи со мной несовместимые: я не мог заниматься принудительным трудом, и я не мог брать руки за спину. Машина насилия сразу вышла на максимум и так на нем и осталась: ко мне непрерывно применялась высшая мера наказания установленная для "нарушителей режима содержания" -- карцер, штрафной изолятор, строгий тюремный режим. Палачи морили меня голодом до последней минуты моего пребывания в заключении: я уезжал в ссылку из карцера! 2 июля 1987 года меня в наручниках отнесли в карцер (посадили за "отказ от работы", а несли, потому что я отказался сам идти в камеру пыток) и 15 июля вывезли из тюрьмы в следственный изолятор Казани. И повезли, и продержали полтора года в ссылке -- за одно то, что не написал, что буду соблюдать существующие сейчас в стране законы: ведь тех, кто хоть что-то написал, выпустили в феврале 1987-го. (Позвольте, господа, так может быть не будь нас, таких неуступчивых, и законы бы ( 70 и 190-I) остались? Чего ж их менять, если уже и самые радикальные критики режима соглашаются их соблюдать?) Многолетняя пытка обошлась мне не даром, оказалось, что и я из плоти и кости. Карцерами и штрафными изоляторами палачи дважды доводили меня до дистрофии (с лечением от нее в лагерной больнице с 8.2.82 по 5.3.82 и с 8.6.82 по 19.7.82), в Чистопольской тюрьме у меня на лице появилась и стала расти опухоль (1984), в штрафном изоляторе колонии ВС-369/35 осенью 85 года появилась незаживающая язва на шее. В тюрьме и колонии оперировать и то и другое отказывались, обе операции я сделал в ссылке, одну из них в Якутском онкологическом диспансере. Нервное перенапряжение сказалось хроническим нейродермитом -- чем-то вроде перманентной крапивницы, вот и сейчас -- пишу, а на лице вспух уже новый бубон. Это то, что видно снаружи, но ведь есть и то, чего снаружи не видно -- глубинная перестройка, разбалансированность всех систем организма. В тюрьме (в колонии писать не давали) в 83 году я написал свои "Разоружение и уголовные кодексы" и "Говорю с коммунистами". Я читал эти произведения политзаключенным, оказывая на них отрицательное влияние. Я писал, а "товарищи" за это уменьшали количество пищи, пропускаемое в камеру. Я стоял, чудище обло перло на меня, все глубже насаживаясь на рогатину, а в итоге "вдруг" настали новые времена. Но не таков должен быть механизм наступления новых времен. Не такой ценой мы должны платить за них. Те, кто заставляет нас такой ценой платить за приближение внешних условий жизни к человеческим, -- преступники. Пишущие сегодня о положении в стране не понимают всей меры, всей глубины расчеловеченности советских: глядя на движущиеся с той же скоростью, что и оно, т.е. неподвижные относительно него, бревна, бревну не понять как далеко они все уплыли. НАРОД ГЛУБОКО РАСЧЕЛОВЕЧЕН. НУЖЕН СУД МЕНЬШИНСТВА НАД РАСЧЕЛОВЕЧЕННОЙ СТРАНОЙ. Оставить расчеловечивателей без суда было бы, считаю, неправильным (улыбаюсь). Неправильней, чем оставить без Нюрнбергского суда высших иерархов и непосредственных осуществителей гитлеровского режима. Это было бы оставить всегда готовой к размножению расчеловечивающую идеологию коммунистического рая, укоренить в сознании советских, все-таки рабов, убеждение в несимметричности человека и общества и человека и организации: в неподсудности последних, в достаточности для них (для искупления совершенного) "признания вины". Расчеловечиватели обратили людей в новую породу существ -- зэков, лукавых зэков, никак не желающих признаваться, что жизнь в условиях внешней несвободы нехороша для человека. Зэков -- породу, поющую хвалу тюрьме... БЕЗ НЮРНБЕРГА ДЕЛО НЕ МОЖЕТ И НЕ ДОЛЖНО ОБОЙТИСЬ! Я требую привлечения к суду по обвинению в преступлениях против человечности (а я считаю преступлением против человечности то, что меня семь с половиной лет держали в заключении и там уже морили голодом только из-за того, что я не поддаюсь расчеловечиванию -- говорю что думаю и не делаю того, что считаю не должным делать) всех виновных в преступном удержании меня в заключении: и тех, кто отдал распоряжение держать меня в заключении, и тех, кто держал меня в тюрьме и исправлял мое здоровье. Я обвиняю в преступлениях против человечности: верхушку компартии, ответственную за все преступления государства -- всех лиц, перебывавших членами Политбюро в период с 25 января 1980 года по 9 декабря 1988 года, бывшего Председателя КГБ Чебрикова, бывшего Председателя КГБ ДАССР Архипова, бывшего первого секретаря Дагестанского обкома компартии Умаханова, бывшего начальника следственного отдела КГБ ДАССР Зайдилава Зайдиевича Зайдиева, бывшего следователя КГБ ДАССР (ныне начальника следственного отдела КГБ ДАССР) Виктора Николаевича Григорьева, судью Тельпизова П.Ф., народных заседателей Герееву Д.Р., Кукиева Ю.Г., прокурора Аскарова Г.А., членов коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР Луканова П.П., Осипенко И.Ф., Гаврилина К.Е., прокурора Максимову, заместителя председателя Верховного Суда РСФСР Смирнова Л.Д., бывшего прокурора ДАССР Ибрагимова, заместителя прокурора ДАССР Кехлерова, генерал-полковника МВД СССР Богатырева, бывшего прокурора СССР Рекункова, бывшего прокурора РСФСР Кравцова, прокурора по надзору за местами заключения Пермской области Килина, прокурора Чусовского района Пермской области Мурашову, бывшего прокурора г.Чистополя Зайцева, сотрудника Чистопольской прокуратуры Хузиахметова, прокурора Нижнекамской районной прокуратуры Акташева, прокурора по надзору за местами заключения Татарии Галимова, капитана КГБ ДАССР Джарулаева, сотрудников колонии ВС-389/35 Пермской области Чусовского района: майора Осина Николая Макаровича, майора Букина Валерия Ивановича, майора Романова, капитана Волкова Владимира Ильича, капитана Никомарова, лейтенанта Волкова, капитана Сидякова, лейтенанта Ижбулатова, старшего лейтенанта Салохину Светлану Александровну (цензора), сотрудников КГБ, курировавших колонию: майора Балабанова Аркадия Михайловича, старшего лейтенанта КГБ Захарова Александра Николаевича, прапорщиков той же колонии: Теплоухова, Кашина Игоря, Атаева, Набиева, Владимира Зайцева, Щеколдина, Кравченко, сотрудников Чистопольской тюрьмы: капитана Чурбанова Владимира Федоровича, лейтенанта Мунина Сергея Михайловича, капитана Чашина Валерия Васильевича, майора Маврина (бывшего замполита тюрьмы), старшего лейтенанта Кокалина Сергея Васильевича, врачей Альмиева Саубана Байрамхановича, Никитина Виктора Михайловича, старшину Хайрудинова Рагиба, старшину Петрова Виктора, старшего лейтенанта КГБ Галкина, капитана КГБ Калсанова, заместителя начальника тюрьмы по режиму капитана Буренкова... Список, конечно, неполный. Следствие и суд установят виновных полнее. Я обвиняю компартию и советское государство (суд, КГБ, МВД) в смерти Анатолия Тихоновича Марченко и Юрия Альбертовича Кукка. Я был последним из сидевших и разговаривавших с ними политзаключенных. Они говорили со мной, не зная, что за смертью для них уже послано... Не зная? Но Марченко в заявлении от 4 августа 86 года о начале голодовки (голодовку он начал 4 августа 86 года и в заявлении писал, что, если его будут искусственно кормить, он додержит ее как минимум до 4 ноября 86 года -- начала Венской встречи по правам человека) писал: "Я протестую против нарушения советским государством прав заключенных и политзаключенных. Я протестую против выборочного уничтожения коммунистическим государством политзаключенных." Ему суждено было самому лечь доказательством верности своего утверждения. Он знал. Он боролся с организовавшимися в партию преступниками. Я не прощаю. Во различение людей и нелюдей, я не прощаю. К суду расчеловеченных расчеловечивателей! Я требую приобщения к настоящему заявлению всех заявлений, написанных мною в заключении, всех трех томов моего "личного дела заключенного", всех девяти томов моего "следственного дела", протоколов "судебного заседания" и моих "Замечаний на протокол судебного заседания", моих лагерной и тюремной медицинских карт, тетрадей и записей на отдельных листах (в частности моего "Дневника заключенного") изъятых у меня по приезду в колонию ВС-389/35 26 марта 1981 года. 26 июля Марченко перевели на строгий тюремный режим -- "за невыполнение нормы выработки". С 11 августа он был изолирован в 15-й камере Чистопольской тюрьмы. В начале октября я подошел к двери его камеры, и он в глазок, стекло из которого было извлечено, быстро несколько раз проговорил одно и то же: "Сорок дней не кормили, сорок дней не кормили..." -- "Понял тебя!" -- громко ответил я. 15 октября в тот же глазок я передал ему записку, через несколько дней обговоренным способом он дал мне знать, что получил ее. В середине декабря капитан Владимир Михайлович Емельянов в ответ на мое требование сообщить мне о состоянии здоровья Марченко сказал, в присутствии Б.Грезина и Я.Барканса (он вошел к нам в камеру), что Марченко находится в Казанской межрайонной больнице и что жизнь его вне опасности. О смерти Марченко я узнал от Иосифа Бегуна 21 января 87 года. Научное заганивание моего организма в болезнь было темой некоторых из моих заявлений, но палачи лишь усмехались в ответ на заявления испытуемого. Пишешь? Корчишься от голода? Вот и хорошо, будешь знать как выступать против марксистской мафии. "Разрушение здоровья по-научному", -- так писал я в своих заявлениях: ведь они ж еще и желудок проверяли на язву (нет ее? -- отправляем опять в ШИЗО с диагнозом: "к морению голодом, несмотря на внешний вид его, годен") и сердце -- кардиограммы делали, и врач колонии Эльбрус Магомедович Козырев с удивлением спрашивал меня: "Вы что -- спортом что ли раньше занимались?", т.е. должно бы быть, а пока нет, -- в чем, мол, дело? Но появилось, появилось: я заболел нейродермитом, болезнь стала хронической, пухло лицо, от постоянного нервного напряжения выступала сыпь на теле -- мне делали уколы, но кушать все равно не давали! В периоды многомесячных пребываний в ШИЗО у меня от голода отекали ноги, и врач -- все тот же Эльбрус Магомедович -- просил меня не показывать ему их -- с ямками, появлявшимися на них после надавливания пальцами. Где-то 26-28 декабря 85 года все тот же Эльбрус Магомедович не выдержал и заявил мне: "Все, кладу Вас в больницу. Сколько можно! Все признаки налицо!.. Да, мне стыдно за нашу медицину..."-- последнее -- в ответ на мой бешеный хрип: "Вы и Ваша медицина позорите самое имя врача!" А 31 декабря 85 года меня вызвали в комнату дежурных прапорщиков -- в нее уже набились прокурор Пермской прокуратуры Килин, майор Осин, майор Букин, майор Романов, Эльбрус Магомедович, еще и еще кто-то. Сначала речь пошла о моей позиции -- забастовке на все время заключения -- что, мол, как же это я такой нехороший, что не отказываюсь от нее. Я хрипел в ответ свое обычное: "Я не должен работать. Я ничего не должен ни вам, ни стране -- это вы все мне должны! Чем возместите мне и моим детям дни, проведенные мною в заключении, мое подорванное здоровье?.." Палачи знали меня и подготовились к такому ходу разговора -- заговорил Килин: "А что у Вас со здоровьем? Вот говорят, что у Вас дистрофия... А я скажу так: дистрофики так не кричат, как Вы, -- чтобы так кричать надо напрягать мышцы груди и шеи, силы кричать у Вас есть -- значит, Вы еще не дистрофик". Согласованным хором подхватили этот аргумент Осин, Букин, Романов... Прапорщики, правда, озадаченно молчали. Наконец, последнюю точку поставил Эльбрус Магомедович: "Да, Мейланов, я, как врач, как специалист, подтверждаю: ведь Вы поглядите как Вам трудно говорить, а Вы все-таки говорите, напрягаете мышцы груди и шеи -- это я, как специалист, подтверждаю и... этот разговор Ваш -- достаточный аргумент против диагноза "дистрофия" ..." Я улыбнулся: "Всякое слышал, а вот чтобы прокурор диагнозы ставил, не приходилось. Вижу-вижу: сговорились, подготовились, и аргумент хороший нашли, знаете, что хрипеть на вас я буду до последнева..." С тем и разошлись, еще полтора месяца я провел в ШИЗО -- до 12 февраля 86 года, в этот день был суд и второй перевод в тюрьму. С ноября 85-го по 6 марта 86-го в бараке ШИЗО-ПКТ находились Виктор Некипелов, Леонид Лубман и Малышев, 1928 года рождения, заключенный, привезенный к нам с 36-й зоны. К 85-му году Осин в колонии ввел такой порядок: тот, кто не выполняет нормы выработки в период нахождения в "карцере с выводом на работу", кормится по норме 9-б через день. Малышев, Некипелов и Лубман выполнить норму -- сшить сколько-то там сумочек (кажется, триста) -- были не в силах, поэтому, изнуряя себя на работе и все же не вырабатывая нормы, они питались и содержались точно так же, как я, -- их кормили через день по норме 9-б! Таков был механизм принуждения. У Малышева болели глаза -- ему их регулярно смазывали, но норму тем не менее требовали. В начале декабря 85-го, измученный голодом и перспективой тяжелой болезни (так как надежда выполнить норму с каждым днем уменьшалась), Малышев в кормушку расплакался перед Осиным: "Ну не могу я, гражданин майор!.." Осин на него накричал: "Малышев! Нечего передо мной плакаться! Мы знаем Ваши возможности, и мы знаем, что Вы -- можете! Хотите питаться -- выполняйте норму..." Каждый день, не успев за 8 часов работы сшить положенное число сумочек, Малышев просил-умолял дежурных офицеров: "Я ведь работаю за похлебку! Ну дайте мне еще час поработать! Ведь у вас швейные машинки простаивают! Ведь Мейланов не работает (я отказывался идти в рабочую камеру, меня насильно заносили в нее, и я там спал на рабочих столах), дайте мне еще час поработать!" Я, конечно, поддерживал Малышева: "Дайте же человеку поработать, ироды!" -- Нет, -- неизменно был ответ ему, -- мы не имеем права нарушать Советскую Конституцию: у нас больше восьми часов не работают! Кончилось все тем, что Малышев вызвал начальника оперчасти, на весь коридор объявив, что у него есть сведения, представляющие для последнего особый интерес. Сразу после беседы с начальником оперчасти Романовым Малышев был уведен из барака ШИЗО-ПКТ. Той же пытке голодом подвергались Некипелов с Лубманом. Лубман в марте 86-го уже выполняя норму, а Некипелов так, до моего отъезда в Чистополь, и не смог ее выполнить, отчего и питался через день по норме 9-б. Некипелов -- поэт, 1928 года рождения, больной человек. За невыполнение нормы его непрерывно бросали в карцер. В прямом смысле слова. В начале января 86 года я услышал возню и крики в коридоре барака ШИЗО-ПКТ и услышал голос Некипелова: "Вазиф! Майор Букин заломил мне руки и волокет в камеру ШИЗО! Слышите ли Вы меня?" Я ответил, что слышу, и выразил возмущение действиями палачей. Майор Осин, случившийся в коридоре, крикнул, в обычной для него абсурдистской манере: "А-а-а! Так он еще и провокатор! Вы слышали? Он обращается за помощью к Мейланову!" Старого, больного человека раз за разом бросали в ШИЗО за то только, что не выполняет нормы, ну а на самом деле за то, что не смирился, что не питает иллюзий в отношении партийного государства, что на беседах прямо говорит об этом. В 85-м году режим содержания в ШИЗО-ПКТ 35-й колонии стал существенно тяжелее, чем он был в июле 82-го, когда я уезжал из него в тюрьму. К концу 85-го -- началу 86-го пытки в ШИЗО достигли максимума: Горбачевым-Чебриковым нужно было побыстрее сломить заключенных, продолжавших противостоять палаческому режиму, -- чтобы "на мировой арене", "за столом переговоров" с рейганами сказать: "Теперь у нашего режима нет противников. Теперь все те персоны, о которых шумел Запад, отказались от конфронтации и физическим трудом в заключении искупают свою вину перед народом. Они удовлетворены коммунистической демократией и не знают чего еще им желать!" С приходом к власти Демократа условия содержания в карцере и ШИЗО ужесточились. В речах из камеры ШИЗО, обращаемых к заключенным, я любил повторять чуть измененную мною фразу из Белля: "И ваши благодеяния еще отвратительнее ваших злодеяний..." Хрущевская слякоть оттого и закончилась прострацией Брежневщины, что не было суда над самим Хрущевым, что вне людского суда ставился палач когда он назначал себя "инициатором демократизации", что трусливая московская интеллигенция только то и делала, что тряслась как бы не спугнуть реформы (а то улетят), а в итоге от всех реформ оставалось только это ее "трясусь". Нам не нужна демократия из рук кремлевских тюремщиков, нам не нужна свобода из рук уголовников: принятая из запятнанных кровью рук, это будет не демократия, а ослабление режима содержания, дарованное надсмотрщиками рабам. Надо избыть само рабство. А для этого надо не бояться настолько не понимать обстановку в стране и жизненную необходимость для нее продолжения начатых демократическими уголовниками реформ, чтобы предать суду принявших причастие быка демократов, воздать, по делам их, служителям зла -- запретителям жизни. Зло должно быть наказано нами самими, мы не должны уклоняться от этой службы... Почему ж бояться Горбачевым-Лукьяновым, партаппаратчикам, сотрудникам КГБ суда над собой? Ведь суд -- это всего лишь разговор. Ну поговорим, выяснится, что они не виноваты в том, что я сидел 7,5 лет и все эти годы был морим голодом, и разойдемся каждый по своим делам. Невиновному чего ж бояться? А виновному? А с виновными как суд решит. Суд над "инициаторами перестройки" -- необходимое условие установления и необратимости демократии. Я, обвинитель, приглашаю свидетелями Анатолия Щаранского, Владимира Пореша, Валерия Сендерова, Интса Цалитиса, Марта Никлуса, Виктора Некипелова, Леонида Лубмана, Тимура Утеева, Богдана Климчака, Александра Рассказова, Степана Хмару, Валерия Смирнова, Иосифа Бегуна, Михаила Ривкина, оставляя за собой право вызова и других свидетелей. 20 августа 1989 года. РЕДАКЦИИ ГАЗЕТЫ "АТМОДА" Многоуважаемые госпожа Элита Вейдемане и господин Алексей Григорьев, посылаю вам свою статью о русском сознании для помещения ее в "Атмоде". Позвольте одно замечание по содержанию статьи. Не исключаю возможности того, что редакция не разделит моих мыслей относительно политической позиции А.Д.Сахарова. В связи с этим хотел бы заметить, что, когда я 25-го января 1980 года вышел на площадь Махачкалы с плакатом-протестом против преследования властями А.Сахарова, я защищал не его идеи, а его право их высказывать (о чем подробно сказал на суде). Надеюсь, что демократическая пресса избежит "демократического" культа Сахарова, т.е. невозможности критики его политических действий (и стоящих за ними политических концепций) уже и в демократической прессе. Сообщите, пожалуйста, мне о решении редакции и, если статья моя будет напечатана, то не откажите сообщить когда. Мои наилучшие пожелания сотрудникам "Атмоды". Вазиф Мейланов 1990 г. Мой адрес: 36729, Дагестан, Махачкала, пр. Калинина 29, кв. 36, Мейланов Вазиф Сиражутдинович. О ДОРОГАХ И.Р.ШАФАРЕВИЧА К ОБРЫВУ Шафаревич формулирует задачу: сохранить человека, сохранить человечество. Но мы расходимся в самом понятии "человек": вы не то хотите "сохранить", что мы хотели бы продолжить. Вы хотите сохранить раба, а мы хотим продолжить линию свободы. "Западная концепция единственности исторического пути..." Запад постулирует единственность пути? Это любопытное утверждение. Оно тем любопытнее, что ниже автор пишет: "На Западе сейчас растет интерес к этим вариантам исторического развития -- именно в поисках структур, которые возможно использовать для преодоления современного кризиса. В обширной литературе исследуется система ценностей в обществах "третьего мира" и в примитивных обществах..." Автор запутался в двух соснах? Да нет, сосен тут больше... Шафаревич не выявил, как мне думается, принципиального различия между европейским и русским способами, структурами мышления. А различие это, на мой взгляд, вот какое: русские мыслители, русские пророки и обольщаемый ими народ делают ставку на попадание в идеал. У них вечно последний и решительный бой и чаемое за ним блаженство, всемирная гармония, рай Достоевского, церковь становится государством, а государство церковью и т.д. и т.п. И все потому, что они знают не "предпоследние" (по Шестову), а вот именно последние слова. Ну вот большевики и сделали партию-церковь государством, а государство партией-церковью. Что, немножко не та, что у Достоевского, церковь? И в Испании была не та? А церковь-государство всегда будет не та: форма определяет содержание. Запад взял в определение человека свободу (чего не делало и не делает, пока, Русское Сознание), он не знает какие новые беды готовит человеку, желающему быть свободным, мир и потому открыт и спасается новым пониманием и новым предложением "как быть", он делает ставку не на содержание, а на форму, на методологию, на структуру, а Русское Сознание, наоборот, делает ставку на содержание, снимающее все проблемы и решающее загадку человека. Вот тут-то и выясняется, что в некотором смысле Запад имеет концепцию, которую считает единственной: это концепция неединственности, концепция свободы мысли и слова, пониманий и предложений, это концепция обязательности структуры, формы, не препятствующей появлению и обсуждению различных содержаний. А у Русского Сознания ставка не на форму, а на содержание: "Они, дураки, структуры свободы придумали (и их что ни день подправляют), а мы, без этих их ученых штучек, возьмем, да истину и откроем -- которую не туда побежавшие западные дуроломы столько лет найти не могут (и ни за что не найдут!). Академиев не кончали, а откровение именно нам будет дано, да и дано уже..." Вот ведь альфа и омега "русской идеи". Вот откуда поиски консенсуса по содержанию, вот откуда свирепое требование братства (и посадки не желающих брататься со сталиными-брежневыми), вот откуда нелюбовь к свободе слова у русских мыслителей: "ЗАЧЕМ СЛУШАТЬ ВСЕХ -- СЛУШАТЬ НАДО ТОГО, КТО ГОВОРИТ ИСТИНУ!" -- слова, сказанные мне Шафаревичем в нашей с ним один-на-один дискуссии в ноябре 1978 года. То же "зачем" и у Ленина: зачем, если истина уже найдена (учение, которое всесильно, ибо верно), -- либо будет найдена или услышана мудрым автократом и без свободы слова (по Солженицыну не то плохо, что Никита был царь, а то, что советников себе не тех подобрал). Шафаревич, конечно, не случайно в списке того, что он хочет сохранить в человеке, не упоминает свободы. Заветная идея Русского Сознания: внешняя свобода, свобода слова и мысли -- лишни (а то и вредны) для человека. Для каждой отдельной личности внешняя свобода не необходима -- довольно и тайной, так сказать, "Пушкин! Тайную свободу пели мы вослед тебе..." Что ж, не нужна так не нужна: Шаламов, по милости Русского Сознания, пошел туда, где явной свободы было не густо. Пушкин! Тайную свободу Пели мы вослед тебе! Дай нам руку в непогоду, Помоги в немой борьбе! Шафаревич не хочет превращения человеков в роботов. Это хорошо. А плохо то, что жизнь без внешней свободы превращала Шаламова в робота (о чем он прямо и пишет), плохо (для Шафаревича), что Шаламову, как выяснилось, было все-таки мало тайной свободы, хотелось почему-то и явной. Шафаревич прямо этого не говорит, но он боится свободы, считает ее страшным дестабилизирующим фактором, причиной всех бед сегодняшнего мира. В своих дорогах он обмолвился, что жаждет стабильности. Но он страшно упрощает задачу: желает он стабильности общества, сохранения человека, но без этой западной штучки -- свободы слова, мысли, предпринимательства. НО ЗАДАЧА НЕ ДОПУСКАЕТ ТРИВИАЛЬНОГО РЕШЕНИЯ ТОЛЬКО С УСЛОВИЕМ СОХРАНЕНИЯ ЭТИХ СВОБОД, БЕЗ ЭТОГО УСЛОВИЯ ОНА ДОПУСКАЕТ ТРИВИАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ И, ПО ПРИНЦИПУ МИНИМУМА, НЕИЗБЕЖНО В НЕГО ( ТРИВИАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ ) СКАТЫВАЕТСЯ: СТАБИЛЬНОСТИ ВЫ ХОТИТЕ? БУДЕТ ВАМ СТАБИЛЬНОСТЬ! СТАБИЛЬНОСТЬ САДА ЗЕМНЫХ РАДОСТЕЙ ПАВИАНОВ, СОБАК, КОШЕК, КОРОВ. Эта линия развития удовлетворяет всем условиям Шафаревича: она экологически чиста, она избавлена от подлого прогресса, она стабильна, она фиксирует традицию. Для Шафаревича признаком порочности Западного пути являются ложные воззрения Сен-Симона, Галилея, Макиавелли, Гоббса... Так он и должен думать: ведь, по Русскому Сознанию, та система порочна, которая вырабатывает не одну лишь Истину -- система, заставляющая слушать дураков и порождающая дураков, -- таких, как Сен-Симон, О.Конт, Галилей, Макиавелли... Игорь Ростиславич, не страшны Западу ошибки в рассуждениях (да и в аксиомах тоже): там ведь действует механизм опровержения и коррекции теорий -- свобода слова. А вот для Русского Сознания, с его сознательным отказом от коррекции, ошибка губительна, -- что История России и демонстрирует. И.Р.Шафаревич применяет забавный способ доказательства внутреннего родства тоталитаризма и западной демократии: доказательством служит некритичное отношение маститых западных либералов к левому тоталитаризму. У меня есть другое объяснение этому явлению, оно в тех самых, цитируемых Шафаревичем, словах Эйнштейна: "Далее, согласитесь, русские доказали, что их единственная цель -- реальное улучшение жизни русского народа; тут они уже могут продемонстрировать значительные успехи. Зачем, следовательно, акцентировать внимание общественного мнения других стран только на грубых ошибках режима? Разве не вводит в заблуждение подобный выбор?" Тут что ни слово, то ложная моральная установка, но это -- вечная установка всех домашних мудрецов, всех дилетантов-политиков, всех прагматиков, многих и многих людей, выводивших политиков и политику из сферы действия человеческой морали, считавших плюсы и минусы и насчитанными "плюсами" оправдывавших (прощавших) "минусы". Не то ли делается и сейчас? Я (пару месяцев назад) подал заявление в верхсовет страны с обвинением компартии этой страны (и ее нынешнего руководства), КГБ, ряда перечисленных мною лиц в преступлениях против человечности. Поддержите ли Вы мое обвинение, сочтете ли этот шаг для себя обязательным? Я уверен, что не поддержите, не сочтете. И вы и Запад сочтете этот мой шаг "очень несвоевременным" (перефразируя известною политического деятеля): Горбачев занимается очень хорошим делом -- переходом от тюремной системы к демократии, ему приходится выдерживать мощное давление партии тюремщиков, в стране положение неустойчивого равновесия, а Мейланов бросает свое слово на чашу весов... какую?.. во всяком случае не на прогрессивную Горбачевскую! В кои-то веки у страны появился шанс, так Мейланов и его не дает использовать. И т.д. и т.п. Ведь вы не скажете (потому что уже не сказали), что суд над всеми виновными в преступлениях государства необходим, что именно он единственное средство очеловечить расчеловеченную страну, что не судить одних и судить других -- это опять возводить беззаконие -- как всегда временно! -- в закон, что эта, казалось бы, заминка в ходе преобразований на самом деле и будет закреплением духовного преображения в форме, в законе, в правой силе, что сам этот суд и будет духовным преображением, без него же не будет -- как не было в 50-е -- и преображения, что духовное обязательно должно получить новый статус -- закона. Что равновеликость личности обществу и государству должна быть явлена судебным процессом личности против государства, что этот процесс должен стать частью истории народа, он должен быть в его прошлом! Всего этого вы не скажете, ибо и вы живете по принципу "политика -- это искусство возможного" и пользуетесь плодами деятельности тех, кто действует, обращая это кажущееся вам невозможным в возможное. Так же жили все эти Эйнштейны, Шоу, Уэллсы, Синклеры, Фейхтвангеры и т.д. Так живет и Сахаров, заявляя, что "не видит деятеля лучше подходящего на пост президента, нежели Горбачев", что его поддержка (!) Горбачева носит условный характер, так как он, пока, не знает никого более подходящего, чем Горбачев. При этом Сахаров спокойно опускает то, что именно Горбачевым-Лукьяновым он обязан тем, что не знает других, быть может, более подходящих политических деятелей. Это и при Сталине общество не имело возможности узнать более подходящих политических деятелей. Что ж, надо было условно поддерживать Сталина? Вот Шоу-Ролланы его условно и поддерживали! Я сидел в тюрьме и при Горбачеве (до 11 сентября 1987 года) и затем в ссылке в Якутии до 9-го декабря 1988 года! И не я один. Но эти преступления Горбачеву и его аппарату в счет не ставятся -- почему ж? В точности потому, почему не ставились Эйнштейнами Сталиным, как первые выражались, "удары по элементарным требованиям справедливости". И все-таки брешь в воззрении, выводящем политику и политиков из сферы действия обычного уголовного суда, (воззрении, питающемуся, в частности, и словами "всякая власть от Бога") пробил именно Запад: сегодня это суд над Никсоном, возбуждение дела против Рейгана и т.д. Почему ж бояться Горбачевым-Лукьяновым, партаппаратчикам, сотрудникам КГБ суда над собой? Ведь суд это всего лишь разговор. Ну поговорим, выяснится, что они не виноваты в том, что я сидел 7,5 лет и все эти годы был морим голодом, и разойдемся каждый по своим делам. Невиновному чего ж бояться? А виновному? А с виновными как суд решит. Фейхтвангер? А не надо было народный театр на улицах перед ним разбивать, не надо было расчеловеченным притворяться (да и притворяться ли?) радостными и воодушевленными. Вы ж все изображали такое довольство существующим, что Фейхтвангеру... что ж надо было делать?.. доказывать вам, что вы недовольны? В традиции изображать, в традиции не выдавать барина иностранцу, в традиции народного театра, в традиции потемкинских деревень не Фейхтвангер виноват -- скорее Анна Ахматова. Синклер, Шоу, Уэллс? Так ведь то же, что и сегодня: обольщены были планов ваших громадьем, обольщены Ульяновым-Лениным и самым интеллигентным в мире правительством и, самое главное, человеческим стремлением желаемое выдать за действительное, бедам своего строя жизни противопоставить надежду на строй без бед, на уже существующий строй без бед. Ну, там, тоже есть отдельные беденки, но это ж все мелочи по сравнению с решением русскими задачи построения рая на земле. Несимметрия, о которой вы говорите, возникает не из-за несимметрии в отношениях к левым и правым, а из-за попустительства злу во имя якобы сцепленного с ним добра (делают это индивиды как левой, так и правой ориентации). Быть может, это и есть механизм обращения "благих" намерений в дорогу в ад. Сегодня эта дорога мостится рассуждениями о необходимости поддержки Горбачева и "прогрессивного крыла компартии". Блок перед смертью сказал: "Не будем сегодня, в день отданный памяти Пушкина, спорить о том, верно или неверно отделял Пушкин свободу, которую мы называем личной, от свободы, которую мы называем политической. Мы знаем, что он требовал "иной", "тайной" свободы." Затем, в той же речи он сказал: "Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю -- тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл". Поэт не увидел связи между ребячески-высокомерным отказом от "политической", "внешней" свободы и -- "но отнимают и тайную свободу". Быть может, только на краю земного бытия ощутил он крайнюю важность внешней свободы. Пушкинский и всей русской интеллигенции отказ от нее -- один из корешков русской болезни. Да вы осудили ль Распутина за его слово на съезде в защиту преступной компартии? Почему ж не осудили? А потому, что плюсов в позиции Распутина видите больше, чем минусов, и поэтому о минусах не говорите. Это в точности позиция Ромена Роллана! Так вы и губите народ, благодетели, учители его. Две дороги ведут к обрыву? Да нет, Игорь Ростиславич, все "дороги" ведут к обрыву, все экстраполяции ведут к обрыву. В том и принципиальное различие методологий: вы спасаетесь от обрыва константой -- жизнью в состоянии устойчивого социального, экономического и экологического равновесия, я -- динамическим равновесием, периодическими отворотами от пропасти. В начале семидесятых в кругу своих московских знакомых я говорил о "плато допустимых траекторий", о том, что "идеи должны закругляться", что "спасение в творческих усилиях, в трате творческой энергии на поворот идей", что "устойчивого равновесия в человеческом обществе нет, кардинальные пересмотры должны делаться непрерывно." Чем стабильнее общество без свободы, тем глубже ждущий его кризис. Планирующий стабильность без свободы (то есть стабильность по содержанию) планирует грядущую катастрофу. Установка на стабильность по содержанию -- это установка на русский путь стабильного гниения, тайного накопления продуктов распада, катастрофы, революции, далее в цикле. А возможно ль это -- "слушать только несущего истину"? Ведь сам носитель истины уже мысленно выслушал всех могущих ему возразить. Высказывание неизбежно слышит какие-то из возможных возражений и падает, когда находится возражение (часто доставляемое историей), которого оно не предусмотрело. Но я сейчас не об этом. Вы ведь почему против того, чтобы слушать всех? Потому что сэкономить хотите. Ну зачем, в самом деле, слушать дураков? В идеале (типично русский ход мысли, не правда ли?) надо слушать только компетентных, умных, говорящих истину. Вот по этой-то русской логике (попадания в идеал) и не нужен рынок, а нужно распределение -- чтобы каждый получил то единственное, что ему нужно. Чтобы производство было безотходным! Чтобы не было проигравших, а одни только выигравшие! По этой логике побежали коммунисты и прибежали к китайщине (и в России, и в Китае). Чтоб миллиарду носить одну форму одежды и читать только Бондарева, Белова да Распутина. Только и несущих истину. Говорят о Вашей стойкости в годы Брежневщины. Тут, наверное, необходимо внести уточнение. Вы ведь стойко стояли на позиции ненарушения, т.е. соблюдения тогдашних законов! Да, Вы призывали не участвовать в безвыборных выборах, но это ведь не было нарушением законов.В нашем одинадцатилетней давности разговоре речь шла и о Шиманове. Г.М.Шиманов -- этот Шигалев русского православия -- учит свято соблюдать законы всякого государства, в том числе и узаконивающего беззаконие. Шиманов выводит закон послушания из двух догм православия : "Кесарю -- Кесарево, Богу -- Божье" и "Всякая власть от Бога". Вы сказали мне, что никто еще не указал на ошибку в рассуждениях Шиманова. Не видя ошибок, Вы и стояли на позиции покорствия законам неправого государства. Противник партий -- Вы имели свою партию: Шиманов, Шафаревич, Дудко... В.Ю.Пореш рассказал мне, что он с Огородниковым обратились к Вам с предложением подписать письмо с требованиям к властям вернуть кельи монахов верующим (в 1978 году), Вы отложили решение до консультаций с Дудко, который, вполне по Шиманову, считал этих ребят не вполне православными, экстремистами и т.д. Вы отказали им. Ребята (им было по тридцать) пошли в тюрьму -- свободу высказывания православным иерархам добывали они, а не Дудко (вполне по Шиманову покаявшийся перед властями), не Рейгельсон (покаявшийся и приезжавший в лагерь уговаривать покаяться Пореша), не Шиманов, не Вы. В ответ на мою программу "свобода слова" Вы отвечали рассуждениями о диктате журналистов в свободном мире. На программу создания независимой печати -- "У них армия профессионалов, огромные тиражи... нам с ними не справиться..." На мои слова, что ошибка Булгакова, Бердяева, Франка была в отказе от ежедневной идейной борьбы с Лениным еще до захвата им власти, -- словами: "А вот Мартов сказал о большевиках: "На них лежала благодать Революции..." Я коснулся Сталина, Вы в ответ (смущенно-радостно): "А вот меня недавно в зарубежной печати назвали большим сторонником автократий, чем Сталин..." Я: "Так чему же вы радуетесь?" Вы: "Ну как же... с таким человеком сравнили..." Так что стойкость была, а противостояния строю не было, -- было глубокое внутреннее родство с авторитарным режимом. Шимановская цепочка силлогизмов (начало 70-х) кончалась тем, что, либо всю компартию следует принять в православие, либо всех православных в компартию (точно не помню, да и нет тут различия). Так оно в общем и получилось. И получилось не случайно. Православие не умеет творчески закруглять, поворачивать, а то и отбрасывать обветшавшие идеи, оно наивно-математически -- Шиманов, Шафаревич, Шигалев -- по прямой, -- их экстраполирует в пропасть. Сказано "Всякая власть от Бога", ну значит так оно и есть: власть Брежнева от Бога (утверждение, до которого дошел Дудко в своем покаянном заявлении.) У всех этих забавных выводов православия есть глубинная причина. Она, на мой взгляд, в том, что православию, потому же, почему и Ленину, не нужна свобода: оно ориентировано на истину, на содержание -- и только на них. Свобода не входит в их системы (православия и Ленина) ценностью, без которой все ничто. Свобода для них, поэтому, всего лишь средство поиска истины, да и то весьма сомнительное (ибо, в общем-то, не поиском истина постигается, а благодатью). Ну, а коль истина найдена, то свобода уже больше не нужна (чего ж дураков слушать, когда есть проверенное доказательство?). Но истина в последней инстанции просит тоталитаризма-теократизма (чтобы уж жить по ней, а не по лжи), потому православие, подчиняющее верующего церкви, имманентно тоталитарно и церковь большевистская внутренне родственна церкви православной. Кризис большевизма -- это и кризис канонического русского православия, в первую очередь, таких догматов его, как : "Кесарю -- Кесарево, Богу -- Божье" и "Всякая власть от Бога", кризис его пирамидальной церковности, способа мышления и предмета упований. Другой, быть может, более тонкой ошибкой современного, но в первую очередь Русского Сознания является противопоставление аксиомы -- и утверждения добытого рассуждением, абсолютной нравственной ценности -- и истины. В самой математике аксиомы не являются такими уж несокрушимыми адамантами: поставленные вне обсуждения, они, косвенно, оказываются обсужденными -- выводами из них сделанными, и, если система аксиом оказывается противоречивой, то тем самым и подвергнутой сомнению. Русское Сознание наивно-математично обожествляет нравственные аксиомы -- христианства ли, классовой ли морали. И то, и это принимается не спором на равных, не с возможностью кардинальной перемены взгляда и отказа от ложных аксиом, а вот именно рабски: очередной новый завет провозглашается последним словом о человеке, абсолютной моральной ценностью и, потому, смыслом жизни (отсюда: "Если истина не с Христом, то я лучше останусь с Христом, а не с истиной"). Ну а дальше получае