Ему также предшествовал быстрый рост котировок на фондовых рынках: ведущие американские индексы выросли с 1974 по 1987 год более чем в четыре раза, несмотря на снижение в 1979-1981 годах. Многие специалисты отмечали существенную "перегретость" фондового рынка, особенно заметную в условиях, когда большинство фундаментальных экономических показателей внушало, если сказать предельно мягко, лишь весьма сдержанный оптимизм. Фактически рынок оказался рынком ожиданий, и когда в 1987 году начались подвижки в сторону снижения курса доллара, многие сочли это свидетельством усиливающейся несбалансированности экономики США, и вскоре наступил известный "черный понедельник" 19 октября, когда индекс Доу-Джонса совершил самое большое в своей истории падение, потеряв в течение одной торговой сессии 508 пунктов, или более 22 процентов текущей стоимости. Биржевой крах немедленно отозвался международным резонансом: в течение нескольких дней большинство европейских рынков, в том числе и такой обычно устойчивый к потрясениям, как швейцарский, понесли еще большие потери, чем Уолл-Стрит. Тяжесть удара по азиатским странам была столь велика, что биржа в Гонконге закрылась почти на неделю[211]. По горячим следам кризиса большинство европейских и американских экспертов попытались нарисовать картину разрушительной для США катастрофы, апеллируя прежде всего к тому, насколько более слабой была американская экономика в 1987 году по сравнению со второй половиной 20-х. Интересно, что все такие попытки, и наиболее, пожалуй, пессимистическая из них, предпринятая Дж.Дэвидсоном и У.Рис-Моггом, имеют одну уникальную особенность. Из 20 пунктов, перечисленных в книге упомянутых авторов, 13 акцентируют внимание на финансовой стороне кризиса; отмечаются, в частности, наличие в 20-е годы золотого стандарта, тот факт, что США оставались крупнейшим в мире кредитором, что правительство ежегодно сводило бюджет с профицитом, имело самые крупные в мире золотые запасы и могло привлекать средства под минимальные проценты, что налоги оставались крайне низкими, а расходы на оборону составляли менее 1 процента ВНП, и так далее[212]. Другие аналитики, не проходя мимо этих фактов, обращались также к исключительно низким в ------------------ [211] - См.: Soros G. The Alchemy of Finance. Reading the Mind of the Market. N.Y., 1987. P.348-349. [212] - Поробнее см.: Davidson J.D., Lord William Rees-Mogg. The Great Reckoning. P. 378-382. ------------------ 80-е годы уровням накопления в американской экономике, к растущему социальному неравенству и сокращению платежеспособного спроса со стороны низкооплачиваемых слоев населения и среднего класса в целом, к стагнирующей производительности и так далее[213]. Таким образом, подавляющее большинство исследователей фактически отказывалось принять во внимание те фундаментальные перемены, которые имели место в развитии американской экономики в 80-е годы, и сосредоточивали внимание исключительно на финансовых вопросах; однако даже в этом случае они излишне драматизировали ситуацию, не учитывая отмеченных выше факторов, которые, как показало развитие событий, оказались способными уже через несколько лет восстановить позиции американской экономики в мировом масштабе. Увлечение финансовыми индикаторами оказалось настолько велико, что внимание всех экспертов обратилось к стране, фактически не затронутой кризисом, -- к Японии. Во второй половине 80-х она достигла пика своего экономического могущества. Оптимальное соотношение цены и качества ее товаров подняли страну на высшую строчку в таблице мировой конкурентоспособности; положительное сальдо торгового баланса давало возможность наращивать зарубежные инвестиции; в конце 80-х годов японские банки обеспечивали более четверти всего прироста мировых кредитных ресурсов[214]. Фондовый индекс Nikkei вырос с 1980 по 1987 год почти в пять раз; малочисленность работавших на внутреннем рынке иностранных инвесторов и жесткий контроль гигантских промышленных конгломератов, а в некоторых случаях и государства, над инвестиционной политикой банков и финансовых компаний обеспечили относительный иммунитет биржевых котировок к краху 1987 года, в результате на фоне глобального спада цены акций продолжили повышательный тренд, казавшийся неестественным[215]. Особенно возросли цены на недвижимость и землю: к 1990 году общая стоимость земли, по оценкам японских экспертов, достигла почти 2400 триллионов иен, в 5,6 раза превысив значение валового национального продукта[216]. Но как ни понятно естественное желание исследователей по горячим следам рассматривать кризис 1987 года в контексте сравнения финансовых показателей, характеризовавших американскую и японскую экономику, результаты такого рассмотрения нетрудно ------------------ [213] - См.: Brockway G.P. Economists Can Be Bad for Your Health. P. 138, 141. [214] - См.: Davidson J.D., Lord William Rees-Mogg. The Great Reckoning. P. 161. [215] - См.: Kuttner R. The End of Laissez-Faire. P. 176. [216] - См.: Hartcher P. The Ministry. How Japan's Most Powerful Institution Endangers World Markets. Boston (Ma.), 1998. P. 69-70. ------------------ было предугадать. Сравнивая кризисы 1987 и 1929 годов в своей немедленно ставшей бестселлером книге, Дж.Сорос писал в конце 90-х: "...историческое значение кризиса 1987 года состоит в том, что экономическая и финансовая власть перешла от США к Японии. В последнее время Япония производит больше, чем потребляет, а США потребляют больше, чем производят. Япония накапливает активы за границей, тогда как США все глубже залезают в долги... Кризис 1987 года выявил мощь Японии и сделал сдвиг экономического и финансового могущества ясно видимым" [217]. Однако эта "ясная" видимость была далеко не столь очевидной. Не говоря о том, что само японское "экономическое чудо" развивалось в искусственно созданной среде и подогревалось активными государственными мерами по поддержке национальной промышленности, потенциал американской экономики, которая к концу 80-х уже успела шагнуть на прочный фундамент постиндустриального развития, был гораздо большим, чем это отражали традиционные макроэкономические показатели. Пусть США и имели в эти годы огромный внешний долг, пусть они допускали отрицательное сальдо своего торгового баланса с Японией (только в торговле продукцией электронной промышленности в одном лишь 1990 году оно составило 2,3 млрд. долл.[218]); гораздо более существенным оставалось то, насколько широко и эффективно использовались в США достижения информационной революции. Даже самые поверхностные сравнения показывают, что кабельными сетями к середине 90-х годов были связаны 80 процентов американских домов против 12 процентов японских; в США на 1000 человек населения использовались 233 персональных компьютера, в Германии и Англии -- около 150, тогда как в Японии -- всего 80; электронной почтой регулярно пользовались 64 процента американцев, от 31 до 38 процентов жителей континентальной Европы и лишь 21 процент японцев[219], и ряд подобных примеров нетрудно продолжить. Известно, что еще с конца 70-х годов японская промышленность успешно вытесняла американских производителей с рынка микрочипов, опередив США в 1985 году и обеспечив в 1989-м разрыв в 16 процентных пунктов. Однако США никогда не уступали лидирующих позиций ни в создании новых систем обработки данных, ни тем более в области разработки программного обеспечения. В начале 90-х годов мировой рынок программных продуктов контролировался американскими компания- ---------------- [217] - Soros G. The Alchemy of Finance. P. 350. [218] - См.: Forester Т. Silicon Samurai. P. 8, 7. [219] - См.: Moschella D.C. Waves of Power. Dynamics of Global Technological Leadership 1964-2010. N.Y., 1997. P. 204, 207-208. ---------------- ми на 57 процентов, и их доля превышала японскую более чем в четыре раза[220]; в 1995 году сумма продаж информационных услуг и услуг по обработке данных составила 95 млрд. долл.[221], из которых на долю США приходится уже три четверти[222]. Как следствие, в середине 90-х годов было легко восстановлено и равенство на рынке производства микрочипов, нарушенное десять лет назад, в результате чего доли США и Японии выровнялись. Особенно важно в этой связи, что Соединенные Штаты обладают стабильным положительным сальдо в торговле патентами и научными разработками и активно наращивают производство новейших технологий, постоянно расширяя при этом их применение в национальной промышленности. В 1991 году в США впервые расходы на приобретение информации и информационных технологий, составившие 112 млрд. долл., оказались больше затрат на приобретение производственных технологий и основных фондов, не превысивших 107 млрд. долл. Значение информации как основного производственного ресурса растет настолько стремительно, что к началу 1995 года в американской экономике "при помощи информации производилось около трех четвертей добавленной стоимости (курсив мой. -- В.И.), создаваемой в промышленности"[223]. Сегодня американские производители контролируют 40 процентов всемирного коммуникационного рынка[224], около 75 процентов оборота информационных услуг и четыре пятых рынка программных продуктов[225]. Таким образом, на глубинном уровне, скрытом поверхностными финансовыми показателями, США демонстрируют с конца 80-х годов принципиально иной тип хозяйственного роста, нежели Япония и другие страны Юго-Восточной Азии, в начале 80-х казавшиеся источником опаснейшей экономической угрозы для Соединенных Штатов. Именно поэтому, если "за кризисом 1929 года последовали резкий экономический спад и череда волн дальнейшего падения цен на фондовом рынке, то кризис 1987 года привел к относительно быстрому росту экономики, соответствующему повышению курса акций и, в результате, к стремительной компенсации первоначального краха"[226]. Динамика ВНП по итогам 1987 и 1988 годов показала лишь минимальное снижение темпов роста по срав- ---------------- [220] - См.: Forester Т. Silicon Samurai. P. 44-45, 85, 96. [221] - См.: World Economic and Social Survey 1996. P. 283. [222] - См.: Barksdale J. Washington May Crash the Internet Economy // Wall Street Journal Europe. 1997. October 2. P. 8. [223] - Stewart T.A. Intellectual Capital. P. 20-21, 14. [224] - См.: OECD Communications Outlook 1995. P., 1995. Р. 22. [225] - См.: Barksdale J. Washington May Crash the Internet Economy. P. 8. [226] - Krugman P. The Age of Diminishing Expectations. P. 214. ---------------- нению с 1986-м, а ни о какой рецессии не могло быть и речи[227]. Экономика США оставалась самой мощной в мире, и хотя с 1973 по 1986 год Япония увеличила свой ВНП с 27 до 38 процентов от американского, Соединенные Штаты жестко сохраняли соотношения ВНП с европейскими странами -- с Германией, чей показатель составлял 16 процентов американского, Францией (13-14 процентов) и Великобританией (11-12 процентов); как следствие, с 1975 по 1990 год отношение суммарного ВНП стран ЕС и Японии к ВНП США повысилось всего на пять процентных пунктов -- со 107 до 112 процентов[228], что и стало реальной "ценой" тех 80-х годов, о которых нередко говорят как о самом тяжелом периоде послевоенного развития американской экономики. Сформировав новый тип хозяйственного развития, Соединенные Штаты эффективнее, нежели любая другая страна современного мира, используют преимущества технического прогресса, который, как отмечал Ж.Фурастье еще накануне первого нефтяного кризиса, "является независимой переменной в хозяйственной жизни" [229]. Между тем расчеты, проведенные рядом экспертов, показывают, что радикальное изменение роли технологического фактора в экономическом развитии относится именно к началу 80-х годов, когда постиндустриальные тенденции приобрели видимые очертания. Согласно данным, опубликованным Джеймсом Гэлбрейтом, параметр, определяющий значение технологического фактора в обеспечении хозяйственного роста, вырос с 1980 по 1989 год более чем на четверть, тогда как значение потребительского спроса снизилось почти на такую же величину, а действенность протекционистских мер осталась практически неизменной[230]. Экспансия новых технологий и конкурентоспособной наукоемкой продукции привела как к росту экспортных поступлений американских компаний, так и повышению их рыночной цены. В результате Соединенным Штатам удалось резко изменить и свою инвестиционную политику на внешних рынках, и динамику собственных фондовых индексов. Если в 1986 году американские инвесторы владели ценными бумагами зарубежных компаний, стоимость которых не превышала трети цены американских акций, находившихся в собственности иностранцев[231], то к 1995 году они впервые в XX веке обеспечили контроль над большим количеством акций зарубеж- -------------- [227] - Подробнее см.: Kemp T. The Climax of Capitalism: The US Economy in the Twentieth Century. L.-N.Y., 1990. P. 220-221. [228] - См.: Statistical Abstract of the United States 1994. Wash., 1994. P. 863. [229] - Fourastie J. The Causes of Wealth. N.Y., 1975. P. 141. [230] - См.: Galbraith James К. Created Unequal. P. 127. [231] - См.: Lash S., Urry J. Economies of Signs and Space. P. 20. ---------------------- ных эмитентов, нежели то, которым владели иностранные инвесторы в самих США. Характерно, что около 70 процентов этих приобретений было сделано американскими корпорациями только в течение первой половины 90-х годов, а суммы, которые Соединенные Штаты способны инвестировать в экономику зарубежных стран до конца истекающего столетия, оценивались в 1997 году в 325 млрд. долл.[232]; основным препятствием для подобных инвестиций является не ограниченность финансовых возможностей американских компаний, а социально-экономическая ситуация, в которой находятся сегодня регионы, традиционно принимавшие американские капиталовложения. При этом в самих США на протяжении фактически всех 90-х годов продолжается бум на фондовом рынке; рост котировок акций американских компаний увеличил финансовые активы инвесторов более чем на 10 триллионов долл. только за последние пять лет[233], а индекс Доу-Джонса в конце апреля 1999 года преодолел барьер в 11 тыс. пунктов на фоне откровенного застоя на фондовых рынках большинства европейских стран и Японии. * * * 80-е годы стали этапом, чрезвычайно важным для США и европейских постиндустриальных стран. На его протяжении произошли все основные события в хозяйственной жизни, так или иначе свидетельствующие о том, что постиндустриальный мир обрел весьма устойчивую целостность и гармоничность. Во-первых, начало десятилетия ознаменовалось радикальным изменением основных тенденций в потреблении важнейших ресурсов; снижение энергоемкости и материалоемкости валового национального продукта во всех развитых странах создало предпосылки для постепенного возвращения сырьевых цен к докризисному уровню, вызвало резкое обострение проблемы долгов развивающихся стран и существенно снизило масштаб их хозяйственных притязаний на международном уровне. Во-вторых, рейгановская налоговая реформа и аналогичные меры, предпринятые европейскими консервативными правительствами, обеспечили резкий рост производственных инвестиций и, что не менее существенно, частной инициативы во всех отраслях хозяйства. В то же время бюджетные эксперимен- ---------------- [232] - См.: Garten J.E. The Big Ten. The Big Emerging Markets and How They Will Change Our Lives. N.Y., 1997. P. 37. [233] - См.: McAlister J.F.O. Prosperity For Now // Time. 1999. February 15. P. 58. ---------------- ты американской администрации показали, что в новых условиях США и другие развитые страны имеют возможность гораздо легче и в гораздо больших масштабах, чем считалось возможным ранее, использовать финансовые инструменты для эффективного решения собственных экономических проблем. В-третьих, во второй половине 80-х годов противостояние США и новых индустриальных стран как крупнейших центров международной торговли со всей очевидностью показало, что возможности индустриальной системы исчерпаны и отныне именно технологическое превосходство оказывается мощнейшим инструментом международной конкуренции. В-четвертых, на 80-е годы пришлись и первые результаты новой политики Запада, воплотившиеся в крахе наиболее неэффективной из моделей индустриализма -- коммунистической; в результате у развитых стран появились новые гигантские рынки сбыта и инвестиций, укрепилась международная стабильность и, что особенно существенно, резко снизились военные расходы, что несколько сняло остроту проблемы внутреннего долга и уже в первой половине 90-х годов позволило увеличить ассигнования на разного рода социальные программы. Таким образом, достижения постиндустриального мира в этот период неоспоримы. Важнейшим направлением дальнейшей его эволюции должно было стать формирование постиндустриальной цивилизации как целостной системы, объединяемой в том числе и ценностными ориентирами людей. Однако, хотя уже к концу 80-х годов ни Япония, ни новые индустриальные страны не представляли для Запада значительной экономической угрозы, вопрос о возможности инкорпорирования их в рамки новой цивилизации оставался весьма неоднозначным, поскольку исповедуемая ими парадигма хозяйственного роста по самой своей природе не могла быть адекватной ценностям постиндустриального и постэкономического строя. Становилось понятно, что развитие четвертичного сектора, укрепление системы постматериалистических мотивов и целей, а также снижение роли материального потребления в обеспечении экономического прогресса неминуемо должны были привести к глубокому кризису традиционной индустриальной модели. Определенный драматизм привносило в складывающуюся ситуацию то, что Япония, de facto потерпевшая поражение в прямом хозяйственном соперничестве с США, не только не стала форпостом постэкономического общества на Востоке, но и начала создавать вокруг себя сообщество государств, полагавшихся в своем развитии именно на индустриальное производство. Уверенность японских предпринимателей и политических лидеров в возможности восстановления своей экономической мощи за счет экспансии в Азии привела к тому, что сама Япония к концу 90-х годов откатилась далеко назад по сравнению с серединой 80-х. Поэтому важнейшей задачей, стоящей на повестке дня в 90-е годы (хотя она никогда не формулировалась социологами и экономистами достаточно явно), объективно оказалось окончательное сокрушение индустриальной системы и перераспределение экономической мощи в соответствии с уже происшедшим перераспределением между основными центрами современного мира технологического и интеллектуального потенциала. Это изменение мы рассматриваем в качестве второго системного кризиса индустриального типа хозяйства, резко снижающего роль и значение индустриального сектора в мировом масштабе и поляризирующего основные центры хозяйственного соперничества. Значение индустриального производства, судя по всему, упадет в обозримом будущем до того минимального предела, до которого в 80-е годы снизилось значение первичного сектора экономики, причем эти процессы произойдут, безусловно, во всемирном масштабе. Ведущая роль закрепится за четвертичным сектором хозяйства, представленным высокотехнологичными отраслями, где основным производственным ресурсом выступают информация и знания и где этот ресурс постоянно воспроизводится в новом, все более высоком качестве. Переходя к рассмотрению этой трансформации, мы сталкиваемся с задачей, сложность которой отчасти обусловлена построением нашей книги. С одной стороны, важнейшим элементом второго системного кризиса индустриального хозяйства на поверхностном уровне является хозяйственная катастрофа, постигшая индустриальные экономики в 1996-1999 годах. Именно этот процесс фактически положил начало жесткой отделенности постиндустриального сообщества от остального мира, и под этим углом зрения мы рассмотрим данную проблему в третьей части. С другой стороны, второй системный кризис индустриального хозяйства заявляет о себе внутри самих постиндустриальных стран бурным ростом наукоемких отраслей, что приводит к новым формам социального расслоения. С этой точки зрения мы рассмотрим развертывающиеся сегодня процессы в четвертой части книги. Заметим также, что второй этап постэкономической трансформации характеризуется не только двумя названными глобальными тенденциями, но и возникновением целого ряда новых явлений во всех сферах современной хозяйственной жизни, и именно они, иногда легко наблюдаемые, иногда скрытые, подчас очевидные, а подчас парадоксальные, станут предметом нашего анализа в следующей главе. Глава седьмая. Зрелое постиндустриальное общество и второй системный кризис индустриализма В последнее десятилетие XX века западный мир вступил в условиях внешней и внутренней стабильности, обладая всеми необходимыми предпосылками для быстрого и устойчивого хозяйственного роста. К этому времени "холодная война" закончилась поражением коммунистического лагеря, экономический вызов со стороны стран Юго-Восточной Азии утратил прежнюю остроту, зависимость от импортируемых ресурсов была во многом преодолена, а возмездие, постигшее Ирак после оккупации им Кувейта, стало первой скоординированной акцией большинства развитых стран, направленной на поддержание мирового порядка. Основой такой стабильности стали фундаментальные изменения в хозяйственном базисе постиндустриальных государств, и главным из них было, безусловно, формирование сектора экономики, ориентированного на производство информации, средств ее распространения и обработки, а также высокотехнологичной продукции. Хозяйственный подъем, вполне обозначившийся в США с 1992-го, а в Западной Европе -- с 1994 года, стал первым проявлением успехов информационной экономики, триумфом четвертичного сектора хозяйства. В этих условиях, по аналогии с эпохой становления постиндустриального общества и тенденциями, проявившимися во второй половине 60-х -- начале 70-х годов, достаточно уверенно можно было предположить как неизбежность обострения отношений между постиндустриальным и индустриальным мирами, подобного имевшему место между индустриальными и доиндустриальными странами, так и поражение индустриального мира в этом противостоянии, подобного поражению "третьего мира" в 70-е годы. В самом деле, если доминирование третичного сектора, или сферы услуг, в западных экономиках 70-х годов снизило потребности формирующейся постиндустриальной цивилизации в естественных ресурсах и предопределило неудачу попыток развивающихся стран диктовать условия западному миру, то ведущая роль информационной составляющей в новых условиях должна была снизить относительную потребность западного общества в максимизации материального богатства и тем самым резко сократить долю мирового валового продукта, предлагаемую к реализации на мировых рынках новыми индустриальными экономиками. Экспансия четвертичных хозяйственных систем не могла не подорвать основы экономики стран, ориентированных на преобладание вторичного сектора, и тем самым спровоцировать гораздо более глобальный и мощный кризис, нежели оставшийся в памяти поколения 70-х. Главным ресурсом в хозяйственной системе нового типа стал интеллектуальный капитал, или способность людей к нововведениям и инновациям. Его эффективное использование привело к тому, что в 90-е годы во многих западных странах, и в первую очередь в США, оказались преодолены многие из негативных тенденций, которые считались особенно опасными в предшествующее десятилетие. В результате усилий администрации президента Б. Клинтона впервые за последние тридцать лет федеральный бюджет был сведен в 1998 и 1999 годах с профицитом, а европейские страны жестко ограничили параметры бюджетного дефицита и государственного долга перед введением евро 1 января 1999 года. Устойчивый хозяйственный рост в США обеспечил радикальное изменение ситуации в области занятости: если с 50-х по 80-е годы уровень безработицы неуклонно повышался, то к 1998 году он вернулся к параметрам сорокалетней давности. Преодоленной оказалась и инфляционная проблема: последние два года дают основания для опасений, что может наступить дефляция; не исключено, что скоро понадобится термин, противоположный понятию стагфляции и обозначающий не повышение цен в условиях спада, а их снижение в период устойчивого роста. Значительные успехи были достигнуты в борьбе с разного рода антисоциальными проявлениями; западные общества стали более толерантными, а системы ценностей, которым привержены их граждане, значительно приблизились по своему содержанию к постэкономическим. Однако в рамках нашего исследования уместно, прежде всего, обратиться к основным хозяйственным последствиям экспансии того сектора экономики, который основан на использовании интеллектуального капитала. В этой связи нас будет интересовать пересмотр роли и значения первичных сырьевых ресурсов, характер инвестиционных процессов, кажущийся подчас парадоксальным, и, наконец, новые основы организации производственных корпораций. Хозяйственная революция 90-х Источником бурного экономического роста, отличающего последнее десятилетие ХХ века, однозначно следует назвать интеллектуальный капитал современного работника. По целому ряду причин хозяйственный прогресс сегодняшнего дня определяется развитием информационных технологий и связанных с ними отраслей промышленности. Во-первых, именно в этом секторе экономики производится ресурс, для которого не характерна традиционно понимаемая исчерпаемость. Сегодня страны Запада получают реальную возможность экспортировать те товары и услуги, объемы вывоза которых за рубеж, порой весьма значительные (так, в 1995 году сумма продаж информационных услуг и услуг по обработке данных на мировом рынке составила 95 млрд. долл.[234], из которых на долю США пришлось три четверти[235]), не сокращают масштабов их использования внутри страны. Тем самым формируется новый, практически неисчерпаемый источник сокращения отрицательного сальдо торгового баланса, характерного для торговли постиндустриальных стран с индустриальным миром в 80-е годы. Во-вторых, развитие информационного сектора не наталкивается на ограниченность спроса внутри страны, так как, с одной стороны, его продукция остается относительно дешевой, а с другой, потребности в ней по самой их природе растут экспоненциально. Мы уже отмечали, что в 1991 году в США расходы на приобретение информации и информационных технологий (112 млрд. долл.) превысили затраты на производственные технологии и основные фонды (107 млрд. долл.)[236]; между тем уже на следующий год этот разрыв составил более 25 млрд. долл. и продолжает увеличиваться[237]. В 1996 году американские компании направили только на приобретение компьютерной техники 43 процента всех своих расходов, что более чем вдвое превышает объем финансирования любой из других статей капитальных вложений. Общие же затраты на покупку и обслуживание информационных технологий превысили в США 500 млрд. долл., в то время как совокупный мировой показатель подобных капиталовложений не превышал 1 триллиона долл.[238] Несмотря -------------- [234] - См.: World Economic and Social Survey 1996. P. 283. [235] - См.: Barksdale J. Washington May Crash the Internet Economy. P. 8. [236] - См.: Stewart T.A. Intellectual Capital. P. 20-21 [237] - См.: Roos J., Roos G., Dragonetti N.C., Edvinsson L. Intellectual Capital. Navigating the New Business Landscape. N.Y., 1997. P. 10. [238] - См.: Lucas H.C., Jr. Information Technology and the Productivity Paradox. Assessing the Value of Investing in IT. N.Y.-Oxford, 1999. P. 8. ---------------- на то, что большинство экономистов давно уже считает неизбежным спутником подобных инвестиций заведомую неопределенность их результатов[239], к началу 1997 года, согласно некоторым оценкам, информационные технологии и оборудование для их использования составляло не менее 12 процентов всех производственных активов американских корпораций[240]. Прогресс в этой области в последние годы лишь набирает темпы; каждая новая модель компьютерных систем не только сменяет предшествующую все быстрее, но и добивается неоспоримо большего успеха на рынке: так, через два года после запуска компанией "Интел" в серийное производство микропроцессора Pentium с технологией MMX продавалось почти в 40 раз больше чипов, нежели процессоров Intel486DX через тот же срок после начала их серийного выпуска[241]. Столь бурный рост продаж в значительной мере обусловлен падением цен на высокотехнологичную продукцию: в феврале 1999 года средняя цена покупаемого в США нового компьютера впервые опустилась ниже 1 тыс. долл., а средний темп удешевления подобных товаров составлял в 1996-1999 годах от 20 до 30 процентов в годовом исчислении и выступал одной из главных причин наблюдающейся сегодня дефляции[242]. В-третьих, в развитых странах сложились условия для очередного лавинообразного нарастания спроса на новые информационные продукты: к концу 1997 года количество компьютеров, приходящихся на 100 человек, превысило 20 единиц почти во всех развитых европейских странах и Японии, а в США оказалось даже выше 40[243]; в то же время компьютерные сети освоены далеко не столь широко. Хотя темпы подключения к сети Интернет в США и большинстве других развитых стран растут в 1996-1999 годах на 60-100 процентов в год, абсолютное число подключений остается весьма низким (так, в США оно составляло на 1 января 1997 года несколько менее 40 на 1 тыс. человек[244], на 1 января 1998-го -- чуть более 60[245] и на 1 января 1999-го -- 115 подключений на тысячу человек[246]; в 1998 году средний пользователь Интернета обращался к нему около двух раз в неделю, расходуя на это несколько менее 3,5 часа в ---------------- [239] - См.: Arrow K.J. The Limits of Organization. N.Y.-L., 1974. P. 40-41. [240] - См.: Lucas H.C., Jr. Information Technology and the Productivity Paradox. P. 191. [241] - См.: Yu A. Creating the Digital Future. The Secrets of Consistent Innovation at Intel. N.Y., 1998. P. 195. [242] - См.: Schilling A.G. Deflation. P. 42, 41. [243] - См.: The Economist. 1998. August 8. P. 88. [244] - См.: The Economist. 1997. February 15. P. 106. [245] - См.: The Economist. 1998. February 21. P. 128. [246] - См.: The Economist. 1999. March 27. P. 120. ------------------ месяц[247]). Поэтому у информационной отрасли есть хорошие шансы сохранять высокие темпы развития на протяжении ближайшего десятилетия: уже сегодня в США, Франции и Германии число открытых в сети Интернет счетов для осуществления операций с ценными бумагами (около 11 млн.) более чем втрое превышает показатель 1997 года (3,25 млн.) [248]; согласно подсчетам экспертов, совокупный показатель интернетовской торговли, составлявший в 1997 году около 26 млрд. долл., вырастет к 2005 году до 1 триллиона долл[249]; в то же время объем передачи информации по этим каналам превысит объем информации, передающийся с помощью голосовой телефонной связи[250]. В-четвертых, это развитие оказывается сопряжено с экспансией индивидуальной занятости, что ощутимо снижает остроту проблемы безработицы. Еще в начале 90-х годов в американских центрах сосредоточения информационных технологий -- в первую очередь в районах Бостона, Сан-Франциско, Лос-Анджелеса и Нью-Йорка -- занятость в сфере услуг достигла фантастического показателя в 90 процентов общей численности рабочей силы[251]. Согласно прогнозам, с 1992 по 2005 год в США появится более 26 млн. рабочих мест, что больше, чем за период 1979-1992 годов[252]; при этом только на протяжении 1994-1998 годов в высокотехнологичном секторе создано до 10 млн. рабочих мест[253], что составляет около 95 процентов их общего нетто-прироста. Как ожидается, суммарные показатели занятости вырастут в течение всего рассматриваемого периода почти на четверть при росте населения не более чем на 15 процентов. Уже сегодня США располагают 156 рабочими местами на каждые 100, существовавшие в 1975 году, тогда как европейский показатель составляет лишь 96[254]. В-пятых, информационный сектор обеспечивает экономический рост без пропорционального увеличения затрат энергии и материалов; так, если в первые послевоенные годы доля стоимости сырья и энергии в затратах на изготовление применявшегося в ---------------- [247] - См. Gates В., with Hemingway С. Business @ the Speed of Thought. Using a Digital Nervous System. N.Y., 1999. P. 116. [248] - См. Peel M. Oceans Apart over Online Share Trading // Financial Times. 1999. August 6. P. 27. [249] - См. Schilling A.G. Deflation. P. 53. [250] - CM. Elias D. Dow 40,000. Strategies for Profiting from the Greatest Bull Market in History. N.Y., 1999. P. 122. [251] - См. Kanter R.M. World Class. Thriving Locally in the Global Economy. N.Y., 1995. P. 203 205. [252] - См. Castells M. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol. 1: The Rise of the Network Society. Maiden (Ma.)-0xford (UK), 1996. P. 222. [253] - См. Elias D. Dow 40,000. P. 96. [254] - См. Handy Ch. The Hungry Spirit. Beyond Capitalism -- A Quest for Purpose in the Modem World. L., 1997. P. 26. ------------------ телефонии медного провода достигала 80 процентов, то при производстве оптоволоконного кабеля она сокращается до 10 процентов[255]; при этом медный кабель, проложенный по дну Атлантического океана в 1966 году, мог использоваться для 138 параллельных телефонных вызовов, а оптоволоконный кабель, инсталлированный в начале 90-х, способен обслуживать одновременно 1,5 млн. абонентов[256]; как следствие, трехминутный трансатлантический телефонный разговор, который в конце 40-х стоил (в современных ценах) почти 800 долл., сегодня обходится американцу в среднем в 84 цента[257]. Примеры такого рода можно продолжать сколь угодно долго. На основе тенденции к абсолютному сокращению энергопотребления, сложившейся во второй половине 80-х и в 90-е годы в развитых странах, их правительствами одобрена стратегия, которая на протяжении ближайших трех десятилетий обеспечит десятикратное снижение ресурсоемкости единицы национального дохода: потребности в природных ресурсах на 100 долл. произведенного национального дохода должны снизиться с 300 килограммов в 1996 году до 31 килограмма[258]. Характерным свойством информационного сектора экономики и его влияния на традиционные отрасли является то, что издержки на производство широкого круга благ, в том числе и потребительских, фактически не меняются при весьма существенном повышении их качества[259]. Можно отметить и целый ряд других факторов, существенно меняющих характер экономики в условиях роста ее информационной и высокотехнологичной составляющих, однако для целей нашего исследования более важными представляются иные проблемы. Если в 70-е и 80-е годы, когда постиндустриальный мир испытывал давление со стороны поставщиков сырья, а его товары должны были жестко конкурировать с производимыми в новых индустриальных странах, вопросы ресурсной независимости и снижения материале- и энергоемкости продукции рассматривались в числе наиболее приоритетных, то теперь акценты значительно сместились. На первый план вышли проблемы инвестиционной активности, а также конструирования такой корпоративной стратегии, которая способна обеспечить высокую конкурентоспособ- ность продукции и активное проникновение компании на новые рынки. Рассматривая эти вопросы, нельзя не видеть радикального отличия современной хозяйственной парадигмы западных стран от существовавшей несколько десятилетий назад; это отличие во многом объясняет то новое качество экономического роста, благодаря которому постиндустриальная цивилизация заняла уникальное положение в системе мирового хозяйства. [255] - См.: Drucker P.F. The New Realities. Oxford, 1996. P. 116. [256] - См.: Rosenberg N. Uncertainty and Technological Change // Landau R., Taylor Т., Wright G. (Eds.) The Mosaic of Economic Growth. Stanford (Ca.), 1996. P. 336. [257] - См.: Coyle D. The Weightless World. Strategies for Managing the Digital Economy. Cambridge (Ma.), 1998. P. 3. [258] - См.: World Resources 1998-1999. N.Y.-Oxford, 1998. P. 163. [259] - См.: Morgan B. W. Strategy and Enterprise Value in the Relationship Economy. P. 78-79. Традиционная экономическая теория, как неоднократно подчеркивалось выше, придает огромное значение связке "инвестиции и рост"; сокращение инвестиций, как принято полагать, не может не отразиться на темпах экономического роста, и сама такая тенденция признается одним из явных свидетельств хозяйственного неблагополучия. Однако в условиях перехода к информационной экономике прежние теоретические постулаты становятся не только ограниченными, но в ряде случаев даже неправомерными и парадоксальными. Первый парадокс заключен в новом соотношении роста (growth) и развития (development), производительности (productivity) и эффективности (performance) [260], результативности (efficiencies) и возможностей (opportunities) [261] Как только информационный сектор хозяйства стал занимать столь значительное место в экономической системе, простое увеличение производства тех или иных благ уже не может гарантировать ни одной национ