лн. человек, доля лиц с высшим образованием не превышала 3,5-7,5 процента, тогда как, например, у выходцев из Советского Союза она составляла более 27 процентов[490]. С учетом масштабов иммиграции из стран "третьего" и даже "четвертого" мира, нет ничего удивительного в том, что в 1996 году за чертой бедности жили 22 процента иммигрантов, в то время как для родившихся в США граждан этот показатель не превышал 12,9 процента[491]. Между тем в США существует продолжительная традиция пополнения нации за счет иммигрантов, и повышение их доли в рабочей силе до 9,7 процента к 1995 году зачастую рассматривается как положительный фактор[492]; при этом не нужно забывать, что около 15 процентов легальных иммигрантов составляют высококвалифицированные специалисты, в первую очередь из стран Азии и Восточной Европы. Достаточно сказать, что в конце 80-х -- начале 90-х годов из Сингапура уезжало (преимущественно в США) около 1 процента населения, в основном высококвалифицированного[493], а среди китайских студентов, поступивших в амери- -------------------------- [487] - См.: Sassen S. Globalization and Its Discontents. P. 35. [488] - См.: Lind M. The Next American Nation. The New Nationalism and the Fourth American Revolution. N.Y., 1995. P. 132-133. [489] - См.: Burtless G., Lawrence R.Z., Litan R.E., Shapiro R.J. Globaphobia. P. 86-87. [490] - См.: Fortes A., Rumbaut R.G. Immigrant America: A Portrait, 2nd ed. Berkeley (Ca.)- L" 1996. P. 59. [491] - См.: Samuelson R.J. The Good Life and Its Discontents. The American Dream in the Age of Entitlement 1945-1995. N.Y., 1997. P. 283. [492] - См.: Dent H.S., Jr. The Roaring 2000s. P. 34; Judy R.W., D'Amico C. Workforce 2000. P. 98. [493] - См.: Bello W., Rosenfeld S. Dragons in Distress. Asia's Miracle Economies in Crisis. San Francisco, 1990. P. 333. ---------------------------- канские вузы, доля возвращающихся по окончании учебы на родину не превышает 10 процентов[494]. Однако даже несмотря на эти обстоятельства, американские законодатели начинают все строже подходить к иммиграционным вопросам, ограничивая приток иностранцев в страну. Аналогичные тенденции, причем гораздо более явно выраженные, прослеживаются в странах ЕС. В середине 90-х годов значительное число переселенцев из стран-членов ЕС проживало лишь в Германии (1,7 млн. чел.) и Франции (1,3 млн. чел.) [495]; при этом общее количество иностранных рабочих, прибывших в Сообщество из-за его пределов, составляло более 10 млн. человек, или около 11 процентов рабочей силы[496], что в целом соответствовало доле безработных в населении ведущих стран Европы. Следует заметить, что в европейских странах возникают крупные сообщества выходцев из-за рубежа; не говоря о традиционно многонациональной Великобритании, сегодня в Германии проживают до 80 процентов всех живущих в Европе турок и 76 процентов выходцев из Югославии, во Франции -- 86 процентов тунисцев, 61 процент марокканцев и столько же алжирцев[497]. Список может быть продолжен. Как правило, иммигранты в европейских странах пополняют низшие классы общества[498] и создают жесткую конкуренцию местным работникам; согласно статистическим данным, на протяжении последних двадцати лет средние заработки легальных иммигрантов в Европе составляли от 55 до 70 процентов доходов европейцев, выполнявших аналогичные виды работ[499]. При этом уровень безработицы среди легальных иммигрантов во Франции в два, а в Нидерландах и Германии -- в три раза выше, нежели среди родившихся в этих странах граждан[500]. Поэтому понятно напряженное отношение европейцев к выходцам из других стран: согласно последним опросам общественного мнения, среди европейской молодежи, наиболее подверженной безработице, негативное отношение к иммигрантам разделяют от 27,3 процента французов до до 39,6 процента немцев и 41 процента бельгийцев[501]. На наш взгляд, ближайшие десятилетия станут для США и ЕС периодом жестких ограничений использования иностранной рабочей силы, , хотя, как отмечает П.Дракер, в условиях современной интернаци- ------------------------------ [494] - См. French P., Crabbe M. One Billion Shoppers. Accessing Asia's Consuming Passions and Fast-Moving Markets -- After the Meltdown. L., 1998. P. 109. [495] - CM. Jovanovic M.N. European Economic Integration. P. 338. [496] - См. Morgan G. Images of Organization. P. 313. [497] - См. Sassen S. Losing Control? P. 81. [498] - Подробнее см.: Galbraith J.K. The Culture of Contentment. P. 34-37. [499] - См. Pierson Ch. Beyond the Welfare State? P. 87-88. [500] - См. The Economist. 1997. April 5. P. 30. [501] - См. Newsweek. Special Issue. November 1998 - February 1999. P. 76. ------------------------------ онализации экономических и политических процессов "попытки предотвратить иммиграцию весьма похожи [по своей эффективности] на попытки отменить закон всемирного тяготения" [502]. Об этом свидетельствуют тенденции, вполне отчетливо наметившиеся с начала 90-х годов[503]; так, в Германии в 1992 году были удовлетворены ходатайства лишь 4 процентов лиц, просивших политического убежища, хотя в 1985 году таковых было 29 процентов; общее же количество подобных заявлений в первой половине 90-х сократилось в некоторых европейских странах в четыре раза[504]. Таким образом, противоположная направленность тенденций в движении инвестиционных и людских потоков между развитыми и развивающимися странами представляется фактом совершенно очевидным. * * * В своей последней книге Зб.Бжезинский, касаясь современного положения США, пишет: "Америка занимает главенствующие позиции в четырех основных областях, в решающей степени определяющих мировое господство: ее вооруженные силы не имеют себе равных, в области экономики она по-прежнему является движущей силой, которая тянет за собой остальной мир..; в технологическом плане ей принадлежит ведущая роль на всех передовых направлениях развития науки и техники; ее культура, несмотря на некоторую примитивность, обладает удивительной привлекательностью... -- все это наделяет Соединенные Штаты таким политическим влиянием, с которым не может соперничать никакое другое государство. Именно благодаря сочетанию этих четырех составляющих Америка является мировой сверхдержавой в полном смысле этого слова" [505]. В целом с ним соглашаясь, мы хотели бы отметить, что приведенные в цитате слова с большим основанием могли бы быть отнесены ко всему постэкономическому миру, который в ближайшие десятилетия вынужден будет сплотиться и стать той единственной глобальной супермощью, которой суждено определять характер общественных движений на планете в XXI веке. Процессы, развертывающиеся в современной хозяйственной и социальной жизни и традиционно называемые в последние годы ---------------------------- [502] - Drucker P.F. Management Challenges for the 21st Century. P. 47. [503] - См.: The Economist. 1998. September 26. P. 122. [504] - См.: The Economist. 1997. April 5. Р. 30. [505] - Brzezinski Zb. The Grand Chessboard. American Primacy and Its Geostrategic Imperatives. N.Y., 1997. P. 24. ---------------------------- глобализацией, являются при их ближайшем рассмотрении весьма противоречивыми и неоднозначными. Можно согласиться с тем, что все они в той или иной степени обусловлены экспансией информации как основного ресурса производства[506], однако именно это означает, что их протекание не может иметь одинаковых последствий для различных страт общества и различных регионов планеты; тем самым мы оказываемся поставленными перед необходимостью признать, что современная глобализация не является и не может быть тем подлинно глобальным процессом, на статус которого она претендует. Постэкономическая трансформация разрешила на пороге нового столетия многие из тех противоречий, которые были присущи индустриальным обществам. Она заложила основы сбалансированного и самодостаточного развития западного мира, но в то же время уже сегодня породила ряд новых противоречий, которые пока еще не слишком заметны, но уже в ближайшем будущем могут стать весьма серьезными. С одной стороны, внутри развитых постиндустриальных стран формируется новое квазиклассовое социальное деление, основанное на возникновении барьеров между работниками интеллектуальной сферы и другими слоями населения, деление, фактически предполагающее в качестве своего базиса не некие приобретаемые свойства человека, а его имманентные способности усваивать информацию и превращать ее в знания. С другой стороны, сами постиндустриальные страны быстро формируют замкнутую общность, противостоя как информационная цивилизация всему остальному миру и обладая сегодня всем набором инструментов для управления им в рамках существующей в конце XX века мировой системы. Следует предположить, что и относительная лояльность отдельных социальных страт внутри постэкономических держав, и кажущийся сегодня привычным мировой порядок не являются ни вечными, ни неизменными. В ближайшие десятилетия новые противоречия вполне могут оказаться способными радикально изменить ход исторического развития. Однако прежде чем перейти к рассмотрению возможных его сценариев, следует несколько более подробно остановиться на природе и структуре внутреннего и внешнего конфликтов, опосредующих становление постэкономического общества. -------------------------- [506] - См.: Waters M. Globalization. P. 156. -------------------------- Глава четвертая. Противоречия постэкономической цивилизации Процесс становления постэкономической цивилизации жестко ограничен в настоящее время рамками развитых стран, вступивших в постиндустриальную эпоху. Выше мы подчеркнули, что источники прогресса этого нового общества коренятся в глубинных основах постэкономического порядка, а именно -- в совершенствовании и развитии личности. Тем самым мы признаем, что формирование постэкономического строя на современном этапе не продвигает человечество к тому единому "открытому обществу (open society)", которое мыслилось и мыслится большинством современных специалистов по глобальным проблемам в качестве идеала социального прогресса [507]. Нынешняя эпоха характеризуется тем, что в условиях причудливого сочетания экономических и неэкономических целей и средств их достижения возникают невиданные ранее возможности роста неравенства при фактическом отсутствии адекватных средств его преодоления. Конфликты, рождающиеся на этой основе, определят главные линии социального противостояния в XXI веке и, вполне возможно, не только затруднят переход к глобальному постэкономическому обществу, но и сделают его достижение невозможным. Поэтому, формулируя основные проблемы, которые станут предметом нашего дальнейшего анализа, следует остановиться на общей оценке двух комплексов возникающих сегодня противоречий -- нарастающей разделенности мира на способную и неспособную достичь постэкономического состояния части и зреющего в рамках постэкономических стран нового социального конфликта, -- проследить их взаимообусловленность и взаимозависимость. ---------------------------- [507] - См., напр.: Soros G. The Crisis of Global Capitalism [Open Society Endangered]. L., 1998. P.195-213. ---------------------------- Разобщенность современного мира Последние годы истекающего столетия поставили проблему разделенности цивилизации особенно остро. Причины тому многочисленны и разнообразны. Во-первых, в течение всей предшествующей истории субъектами противостояния на международной арене становились блоки и союзы стран, которые, с одной стороны, были объединены сходными экономическими и политическими характеристиками и при этом, с другой стороны, находились в оппозиции союзам и блокам государств, имевшим примерно такой же политический, военный и хозяйственный потенциал. Именно поэтому на протяжении долгих столетий центры соперничества оставались относительно локализованными: на Западе это была Европа, на Ближнем Востоке таким центром оставалось Восточное Средиземноморье, в азиатских странах соперничали в первую очередь Китай, Монгольская империя и государства Центральной Азии. Колонизация, откуда бы она ни исходила (и примеры тому дает экспансия монголов в Центральную Азию и Восточную Европу, испанцев и португальцев -- в Латинскую Америку, англичан и французов -- в Африку и Индию, русских -- в Сибирь и Центральную Азию), воспринималась как присоединение к метрополии территорий, заведомо более слабых в военном и хозяйственном отношении, но не как соперничество за мировое господство. Впоследствии борьба великих держав приняла мировой масштаб, но кардинальным образом ситуация не изменилась: Священный союз и наполеоновская империя, США и Испания, Тройственный союз и Антанта, державы Оси и союзники во второй мировой войне, наконец, НАТО и Организация Варшавского договора -- во всех этих случаях союзничали относительно равнопорядковые по мощи и влиянию государства. Их объединяли определенные социальные и хозяйственные модели, и они могли эффективно соперничать друг с другом, имея значительные источники внутреннего саморазвития. Поэтому в различные исторические эпохи конфликты и противостояния, в наибольшей мере изменившие лицо цивилизации, были конфликтами равных; в иных случаях они принимали форму быстрых завоеваний, на основе которых возникали империи, обреченные на нестабильность. Во-вторых, вплоть до начала XX века относительная неравномерность хозяйственного развития отдельных государств не представлялась чем-то фатальным и непреодолимым. В условиях политической независимости и индустриального (а тем более доиндустриального или протоиндустриального) производства фактически каждая страна, не находившаяся, впрочем, на явной периферии мирового прогресса, могла обеспечить себе положение державы, лидирующей в мировом масштабе. Достаточно вспомнить возвышение промышленной мощи Англии в условиях, когда финансовое доминирование Испании и мануфактурное превосходство Северной Италии и Голландии в Европе казались незыблемыми, а также военно-политические успехи наполеоновской Франции, создавшей крупнейшую в истории европейскую империю. И в одном, и в другом случае мы видим сильную волю государства к занятию лидирующего места на континенте, подкрепленную продуманной внешней и внутренней политикой. В XIX веке миру явились два новых феномена -- с одной стороны океана несколько десятков мелких и разрозненных германских княжеств за пятьдесят лет превратились в мощнейшую экономическую силу с явно выраженными претензиями на мировое господство; с другой его стороны -- США, еще в 60-е годы раздираемая гражданской войной сельскохозяйственная страна, стала первой державой капиталистического мира. В этом случае буржуазная хозяйственная система продемонстрировала огромные возможности ускоренного развития, основанного на достижениях индустриализма; "все развитые страны стали капиталистическими, [и] равным образом, все страны, принявшие капитализм, достигли высокой степени развития" [508]. В-третьих, что также весьма существенно, определенную роль в этих процессах играла и регионализация, проявлявшаяся в двух основных аспектах. С одной стороны, хозяйственные успехи каждой из названных стран зависели в гораздо большей степени от умелой мобилизации собственных ресурсов, нежели от взаимодействия с другими государствами и блоками. С другой стороны, относительная отсталость многих других стран не была достаточно очевидной для них самих; сложившиеся жизненные традиции и весьма слабые контакты с внешним миром не вызывали стремления к экономическому соперничеству. Лозунг "догнать и перегнать" был фактически неведом человечеству вплоть до начала первой мировой войны. Итак, до середины XX столетия стратегии хозяйственной экспансии основывались на характере организации внутренних возможностей нации; они предполагали возможность успешного догоняющего развития на основе индустриализации и были нацелены на относительно независимое от других стран развитие, не претендующее на немедленное достижение того уровня прогресса, который был обеспечен в основных центрах экономической цивилизации. В таких условиях хозяйственное неравенство, суще- ---------------------------- [508] - Koch R. The Third Revolution. P. XX. ---------------------------- ствовавшее в мировом масштабе, воспринималось как нечто данное и в то же время казалось в принципе преодолимым. В этих условиях естественным было ожидать наступления эпохи процветания и ассоциировать ее начало с окончанием второй мировой войны. Однако именно послевоенные десятилетия и продемонстрировали тщетность прежних иллюзий. В 50-е и 60-е годы внимание многих исследователей оказалось прикованным к проблеме "догоняющего развития". Тому были три главные причины. Во-первых, весьма наглядные уроки ускоренной индустриализации и мобилизационного развития были продемонстрированы Германией и СССР -- основными соперниками на европейском театре военных действий; достижения советской промышленности в 50-е и 60-е годы также были более чем впечатляющими. Во-вторых, проблемы взаимоотношений метрополий с их бывшими колониальными владениями и перспективы хозяйственного роста последних стали исключительно важными в условиях развертывающегося соперничества капиталистической и коммунистической систем в "третьем мире". И наконец, в-третьих, впервые были резко поставлены вопросы зависимости западной цивилизации от стран периферии и о возможном характере взаимодействия с ними в условиях глобализации мирового хозяйства. Это был период, когда западный мир рассматривал себя в качестве естественной части мирового индустриального порядка, у которой с остальными его элементами намного больше сходства, нежели различий. Достаточно вспомнить слова Р.Арона о том, что "Европа состоит не из двух коренным образом отличных миров: советского и западного -- а представляет собой единую реальность -- индустриальную цивилизацию" [509]. Об этом же свидетельствовали и попытки, исходившие в первую очередь от США, привить индустриальную модель в других регионах мира, и прежде всего в Японии. Весьма характерно, что в социально-экономических работах того времени хозяйственный прогресс фактически отождествлялся с примитивно понимаемым промышленным ростом; источник этого роста виделся в дополнительных внутренних инвестициях, а результат -- в приближении к западным стандартам потребления. Так, Г.Лейбенштайн в конце 50-х полагал, что исходной точкой индустриализации является "впрыск" инвестиций в объеме не менее 15 процентов национального дохода [510]; Э.Хиршман отмечал, что отсутствие необходимых инвестиционных ресурсов в развивающихся странах обусловливает исключительную роль Запада в -------------------------- [509] - Aron R. 28 Lectures on Industrial Society. L., 1968. P. 42. [510] - См.: Leibenstein H. Economic Backwardness and Economic Growth. N.Y., 1957. P. 132. -------------------------- обеспечении их ускоренной индустриализации [511], а У.Ростоу однозначно называл норму инвестиций, превосходящую 12-15 процентов валового национального продукта, необходимым условием самоподдерживающегося индустриального развития [512]. На протяжении 60-х и 70-х годов индустриализация в Азии, Латинской Америке и Африке поддерживалась как западным, так и восточным блоками, поскольку каждый из них видел в успехах своих сателлитов символ собственного экономического доминирования в той или иной части мира. Индустриальная цивилизация, принявшая к этому времени в развитых странах зрелые формы, стремилась воспроизводить свою модель во все более широком масштабе. Массовое производство, первичными элементами и результатами которого являлись воспроизводимые блага, унифицированные общественные отношения, вполне очевидная мотивационная система участников хозяйственной деятельности делали такую модель не только самовоспроизводящейся, но также легко копируемой и управляемой. Поэтому программа ускоренного построения индустриального типа общества выглядела вполне реальной; она приводила к впечатляющим результатам, порой заставлявшим развитые общества Запада усомниться в собственном превосходстве над остальным миром. Здесь важно отметить, что индустриализация "третьего мира" началась в исключительно удачный с точки зрения мировой конъюнктуры момент: Запад, расширявший свою технологическую экспансию, был заинтересован в максимально широком сбыте технологий; чтобы не вызвать отказа от их использования в других странах, цены на эти технологии не устанавливались монопольно высокими; при этом сырьевые ресурсы также оставались доступными, а цены на готовые промышленные товары традиционно поддерживались на высоком уровне. Для эффективной конкуренции необходимы были только дешевые трудовые ресурсы, которые в избытке имелись в развивающихся странах, что и способствовало их успеху. Между 1970 и 1990 годами относительная несбалансированность цен на промышленные и информационные товары привела к тому, что "соотношение экспортных и импортных цен в США снизилось более чем на 20 процентов, иными словами, чтобы оплатить тот же объем импорта, в 1990 году США приходилось экспортировать на 20 процентов больше товаров, чем в 1970 году" [513]. Тем самым для ---------------------------- [511] - См.: Hirshman А.О. The Strategy of Economic Development. New Haven (Ct.), 1961. P. 52. [512] - См.: Rostow W. W. The Stages of Economic Growth. A Non-Communist Manifesto. Cambridge, 1960. P. 318-320. [513] - Krugman P. Pop Internationalism. P. 42. ---------------------------- перенесения индустриальной модели в "третий мир" были созданы самые благоприятные условия. Копирование этой модели принесло впечатляющие результаты. Вплоть до конца 80-х годов тезис о тесной связи между нормой накопления и темпами роста валового национального продукта не подвергался сомнению. Достаточно сравнить две группы азиатских стран: с одной стороны, Сингапур, Китай, Таиланд, Южную Корею, Индонезию и Малайзию, с другой -- Индию, Филиппины и Пакистан, чтобы убедиться в справедливости этого положения. В первой группе доля инвестиций в валовом национальном продукте в начале 90-х годов составляла соответственно 49,7; 43,0; 35,6; 35,2; 34,6 и 32,3 процента (а темпы их роста достигали 10,1; 11,8; 8,5; 8,4; 7,3 и 8,7 процента в годовом исчислении); во второй группе данные показатели составляли 20,4; 19,7; 14,6 и 4,3; 5,2 и 2,8 процента [514]. Комментарии, как говорится, излишни. Именно на основе такой мобилизации страны Юго-Восточной Азии превратились в 80-е годы в один из мощных центров мировой экономики. Лидером в этом процессе стала Япония. В 50-е и 60-е годы, согласно общепризнанной статистике, производительность в расчете на одного работника росла здесь не меньше, чем на восемь процентов в год, тогда как в Германии рост производительности не превосходил шести, а в США и большинстве европейских государств -- четырех процентов [515]. Отчасти эти успехи можно объяснять относительно низкими стартовыми показателями: Япония в начале 60-х находилась приблизительно на том же уровне развития, что и Индия в начале 90-х, а среднедушевой ВНП не превышал здесь 3,5 тыс. долл. Однако ко времени первого "нефтяного шока" валовой национальный продукт на душу населения вырос в четыре раза, достигнув 13,5 тыс. долл. Если в 1955 году ВНП на душу населения в Японии составлял 20 процентов соответствующего американского показателя, то к 1990 году он достиг почти 80 процентов [516]. Последовавшие за Страной восходящего солнца страны Юго-Восточной Азии увеличили свою долю в мировом валовом продукте с 4 процентов в начале 60-х годов до более чем 25 процентов в середине 90-х [517]. С начала 80-х годов валовой нацио- -------------------------- [514] - См.: Mobius M. Mobius on Emerging Markets. L., 1996. P. 69. [515] - См.: Madrick J. The End of Affluence. The Causes and Consequences of America's Economic Dilemma. N.Y., 1995. P. 69. [516] - См.: Katz R. Japan: The System That Soured. The Rise and Fall of Japanese Economic Miracle. Armonk (N.Y.)-L" 1998. P. 55, 127. [517] - См.: Schwab К., Smadja С. Power and Policy. The New Economic World Order // Ohmae K. (Ed.) The Evolving Global Economy. P. 100. -------------------------- нальный продукт Южной Кореи вырос на 177, а Таиланда -- на 235 процентов [518]. Статистике известно множество других примеров такого рода, и практика второй половины XX века заставила многих исследователей считать, что в этот период "процесс наверстывания стал практически всеобщим" [519]. Между тем в конце 80-х годов сложились все условия для того, чтобы усомниться в оптимальном характере подобного типа развития. Во-первых, с замедлением в это время темпов роста японской экономики появились веские основания предполагать, что догоняющая модель действует достаточно эффективно только при наличии относительно дешевой рабочей силы и что она изначально не способна обеспечить уровень благосостояния, приближающийся к уровню "догоняемых" стран. Становилось ясно, кроме того, что обеспечение высоких темпов роста в рамках этой модели требует такой бюрократизации, которая становится на определенном рубеже серьезным препятствием для самостоятельного и естественного развития. Во-вторых, возможность обеспечивать гигантские инвестиции вызывает, с одной стороны, перенапряжение сил нации, а с другой -- оборачивается низкой эффективностью капиталовложений, компенсирующейся постоянным наращиванием инвестиций. Эти обстоятельства стали весьма заметными в начале 90-х: по мере сближения темпов роста экономик США и Японии оказалось, что на один процент прироста ВНП японцы инвестируют в пересчете на душу населения в 2,5 раза больше средств, нежели американцы [520]. Все чаще стало подчеркиваться сходство хозяйственных систем азиатских стран, где "экономический рост достигался исключительно путем мобилизации ресурсов", со сталинской моделью индустриализации [521]. В-третьих, именно в 80-е годы слабое развитие внутренних рынков в развивающихся странах сделало их особенно зависимыми от Запада. До тех пор, пока акцент в производстве не был перенесен на относительно высокотехнологичные, но в то же время массовые продукты (от мотоциклов и автомобилей до телевизоров и видеомагнитофонов), эта проблема не стояла столь остро; начиная же с середины 80-х зависимость развивающихся стран от американского и европейского рынков стала огромной. С начала 70-х годов новые индустриальные страны пошли по пути сосредоточения наи- -------------------------- [518] - См.: Neef D. Rethinking Economics in the Knowledge-Based Economy. P. 9. [519] - Katz R. Japan: The System That Soured. P. 127. [520] - См.: Heilbroner R.L., Thurow L.C. Falling Behind: The Productivity Problem // Neef D., Siesfeld G.A., Cefola J. (Eds.) The Economic Impact of Knowledge. P. 39. [521] - См.: Krugman P. Pop Internationalism. P. 175-176. -------------------------- более передовых и конкурентоспособных производств в так называемых зонах обработки продукции на экспорт, число которых возросло с двух, существовавших еще до начала кризиса 1973 года, до 116, функционировавших в конце 80-х годов. Наиболее серьезные из них расположены в Сингапуре, Гонконге, Южной Корее, Малайзии и на Тайване [522]; китайская экономическая реформа также начиналась с развития аналогичных зон. Вполне успешный в начале большого пути, этот метод был возведен (и не мог не быть возведен) в абсолют, в результате чего между 1981 и 1986 годами экономический рост Южной Кореи и Тайваня на 42 и 74 процента соответственно был обусловлен закупками промышленной продукции этих стран со стороны одних только США [523]. С 1983 года такие закупки обеспечивали до половины роста объемов всех международных торговых трансакций; для Бразилии американский импорт составлял более половины, а для Мексики -- почти 85 процентов всего положительного сальдо торгового баланса [524]. В-четвертых, экономический рост новых индустриальных стран, как в Юго-Восточной Азии, так и в Латинской Америке, обусловливался иностранными инвестициями, масштаб которых не только не снижался, но, напротив, устойчиво возрастал. Если в 80-е годы основной поток инвестиций направлялся в Латинскую Америку, то с конца 80-х он был переориентирован на страны ЮВА. Китай, Малайзия, Индонезия и Таиланд заняли первую, третью, пятую и шестую строки в списке основных получателей прямых иностранных инвестиций среди развивающихся стран; Мексика и Бразилия сохранили вторую и четвертую. В 1993 году иностранные инвестиции достигли половины всех финансовых потоков в ЮВА [525] и имели тенденцию к увеличению примерно на 10 процентов в год, что превышало темп роста ВНП этих стран [526]. Масштабы зависимости экономик развивающихся стран от подобных капиталовложений огромны; так, в 80-е годы только 10 процентов всех инвестиций в Южной Корее обеспечивалось посредством капитализации самих промышленных компаний, а от 85 до 90 процентов компонентов производившейся там сложной электронной техники ввозилось из Японии непосредственно для последующей сборки [527]. Таким обра- ------------------------------ [522] - См. Dicken P. Global Shift. P. 181, 183. [523] - См. Thurow L. Head to Head. P. 62. [524] - См. Reich R.B. Tales of a New America. P. 56. [525] - См. Henderson C. Asia Falling. P. 17-18. [526] - См. Rohwer J. Asia Rising.P.211. [527] - См. Bello W., Rosenfeld S. Dragons in Distress. P. 51-52, 114. ------------------------------ зом, несамодостаточный и в значительной мере искусственный характер индустриального прогресса становился очевидным. Адекватному осмыслению современной трансформации препятствует также важнейшее событие конца 80-х годов, до сих пор довлеющее над сознанием многих социологов. Речь идет о кризисе коммунизма и распаде Советского Союза. В отличие от 50-х годов, когда казался вполне возможным отход СССР от сталинской тоталитарной модели, и быстрый промышленный рост побуждал многих западных исследователей обращать внимание скорее на сходство коммунистических и капиталистических экономик, нежели на их различия, в 70-е и 80-е годы государства советского блока однозначно рассматривались как враждебные Западу, а противостояние им -- как важнейшая задача свободного мира. Поэтому крах СССР и полное банкротство коммунистической модели хозяйственного развития, последовавшие в начале 90-х годов, были восприняты на Западе как историческая победа, хотя, на наш взгляд, было бы более целесообразно акцентровать внимание не столько на идеологических, сколько на сугубо экономических аспектах этого события. В контексте анализируемых нами проблем действительно важной представляется констатация того факта, что хозяйственная система СССР очевидным образом воплотила в себе все отрицательные стороны модели догоняющего развития, направленного по пути индустриализации. В 30-е и 50-е годы, не говоря уже о военном периоде, эта модель "работала" в Советском Союзе в своем наиболее "чистом" виде. Она основывалась на принудительном (или фактически принудительном) труде миллионов людей, искусственном сдерживании потребления ради накопления (в том числе воплотившемся в катастрофическом голоде, сопровождавшем первую фазу индустриализации), широком заимствовании технологий (от покупки целых производственных предприятий до активного промышленного и технологического шпионажа) и крайне слабом использовании собственных технических нововведений. Принципиальным отличием от иных типов индустриализации выступала в данном случае закрытость экономики, однако она была в то же время весьма условной, так как фактически в 70-е и 80-е годы ни одна страна в мире не зависела в такой степени, как СССР, от экспорта сырьевых ресурсов и импорта товаров народного потребления, технологий и даже продовольствия. Таким образом, можно уверенно утверждать, что крах Советского Союза стал первым, но при этом весьма очевидным предупреждением о невозможности эффективного функционирования в конце XX века индустриальной экономики, основанной на безудержном заимствовании зарубежных технологий и ограничении внутреннего потребления ради роста накопления. По сути дела, если подхо- дить с чисто хозяйственной точки зрения, азиатский кризис конца 90-х годов в главных своих чертах очень похож на советский кризис 80-х. Однако подобные сопоставления оказались за пределами внимания экономистов. Под влиянием чисто политических и идеологических факторов подавляющее большинство западных исследователей интерпретировало распад советского блока и крах СССР прежде всего как поражение антирыночной экономики. "Иронией судьбы" стало то, что фактический крах индустриальной модели не только не остановил поток инвестиций в кризисные государства, но и резко активизировал его. Между 1990 и 1996 годами объем прямых частных капиталовложений в развивающиеся страны вырос более чем в четыре раза, с 61 до более чем 240 млрд. долл.; две европейских страны -- Российская Федерация и Венгрия -- впервые вошли в список 12 государств, куда направляются наиболее значительные иностранные инвестиции [528]. Между тем хозяйственные успехи как латиноамериканских и южноазиатских, так и восточноевропейских стран были в значительной мере искусственными. Основанные на значительном государственном вмешательстве в экономическую жизнь, они поддерживались посредством осуществления целого комплекса мероприятий, направленных на сохранение прежнего хозяйственного курса, уязвимого, как мы показали выше, почти со всех сторон. Очевидная "смычка" государства с деятельностью частных компаний создавала, однако, не столько ощущение нестабильности первого, сколько устойчивости вторых, что сыграло с инвесторами злую шутку в последние годы. Из поля их зрения фактически выпало как то, что в Юго-Восточной Азии положительное сальдо торговых балансов большинства "тигров" сменилось в начале 90-х годов на отрицательное, так и то, что в России складывалась крайне неблагополучная бюджетная ситуация, сопряженная с формированием полукриминального олигархического капитализма. В 1995 году все активно развивавшиеся страны ЮВА уже демонстрировали явное неблагополучие в экспортно-импортной сфере; в Сингапуре, Гонконге, Малайзии, Таиланде, Вьетнаме и на Филиппинах разрыв между импортом и экспортом составлял от 5 до 15 процентов ВНП [529]. В 1996 году дефицит платежного баланса Малайзии превысил 10 процентов ВНП [530]; в 1997 году текущий торговый дефицит Южной Кореи составил около 20, а Таиланда -- ---------------------------- [528] - См.: The Economist. 1997. March 29. Р. 128. [529] - Рассчитано по: Yip G.S. Asian Advantage. Key Strategies for Winning in the Asia-Pacific Region. Reading (Ma.), 1998. P. 21. [530] - См.: McLeod R.H., Gamaud R. (Eds.) East Asia in Crisis. From Being a Miracle to Needing One? L.-N.Y, 1998. P. 10. ---------------------------- более 10 млрд. долл. [531] В Латинской Америке продолжительная борьба с инфляцией привела к временным успехам, однако на протяжении первой половины 90-х годов здесь постоянно существовала опасность финансового кризиса, основанного на трудностях расчета по внешним обязательствам. Восточная Европа, и в первую очередь Россия, привлекла в 90-е годы значительные инвестиции, однако большинство стран этого региона, за исключением Чехии, Венгрии и Польши, не сумели обеспечить внутренней политической стабильности, установить должный контроль за движением капитала и налоговыми поступлениями, результатом чего стал постоянный дефицит бюджета, финансируемый внутренними и внешними заимствованиями. Между тем большинство инвесторов, окрыленных высокой доходностью вложения средств в кредитный и фондовый рынок развивающихся стран, продолжали наращивать поток капиталовложений, до поры до времени поддерживавший эти рынки. Как отмечает Дж.Сорос, в отдельные периоды середины 90-х годов более половины всех средств, инвестируемых в американские взаимные фонды, направлялись в организации, ориентированные на работу на развивающихся рынках [532]. 1997 и 1998 годы стали временем отрезвления. Азиатский финансовый кризис, на котором мы подробно остановимся в третьей части книги, показал всю иллюзорность успехов, достигнутых на пути догоняющего развития. Дестабилизирующий удар был настолько сильным, что все меры Международного валютного фонда, сумевшего направить в этот регион на протяжении последних двух лет более 120 млрд. долл., не смогли скомпенсировать суммарное сокращение притока инвестиций, составившее только в 1997 году 105 млрд. долл. [533], и прямые потери инвесторов, оцениваемые в регионе почти в 700 млрд. долл. Сегодня, как и в конце 1997 года, большинство азиатских стран, не считая Китая, находятся на грани дефолта по своим внешним обязательствам, а рост экспорта в условиях падающего курса национальных валют по-прежнему не может обеспечить им положительного внешнеторгового сальдо. Крах азиатских экономик поставил в крайне сложное положение финансовую систему Японии, страны, долгие годы служившей наиболее впечатляющим примером догоняющего развития; сегодня она также находится на грани технического банкротства, а ее валовой национальный продукт снижается в абсо- ------------------------ [531] - См.: Strange S. Mad Money. Manchester, 1998. Р. 122, note 8. [532] - См.: Soros G. The Crisis of Global Capitalism. P. XII. [533] - См.: Lee E. The Asian Financial Crisis. The Challeng e for Social Policy. Geneva, 1998. P. 9. ------------------------ лютном выражении два года подряд. Весной и летом 19