---------------------------------------------------------------
Плутарх, "Сравнительные жизнеописания", том 2,
перевод К.П.Лампсакова
---------------------------------------------------------------
Агесилай.
Царь Архидам, сын Зевксидама, правивший лакедемонянами с
большой славой, оставил после себя сына по имени Агид от своей
первой жены Лампидо, женщины замечательной и достойной, и
второго, младшего - Агесилая от Эвполии, дочери Мелесиппида.
Так как власть царя должна была по закону перейти к Агиду, а
Агесилаю предстояло жить, как обыкновенному гражданину, он
получил обычное спартанское воспитание, очень строгое и полное
трудов, но зато приучавшее юношей к повиновению. Поэтому-то,
как сообщают, Симонид и назвал Спарту (укрощающей смертных(1:
благодаря своему укладу жизни, она делает граждан необычайно
послушными закону и порядку, подобно тому как лошадь с самого
начала приучают к узде. Детей же, которых ожидает царская
власть, закон освобождает от подобных обязанностей.
Следовательно, положение Агесилая отличалось от обычного тем,
что он пришел к власти, после того как сам приучен был
повиноваться. Вот почему он лучше других царей умел обходиться
со своими подданными, соединяя с природными качествами вождя и
правителя простоту и человеколюбие, полученные благодаря
воспитанию.
Когда он находился в так называемых агелах 2 вместе с
другими мальчиками, его возлюбленным был Лисандр, пленивший
прежде всего его природной сдержанностью и скромностью, ибо,
блистая среди юношей пылким усердием, желанием быть первым во
всем, обладая крепостью тела и живостью нрава, которую ничем
нельзя было сдержать, Агесилай отличался в то же время таким
послушанием и кротостью, что все приказания выполнял не за
страх, а за совесть: его более огорчали упреки, чем трудная
работа. Красота его в юные годы делала незаметным телесный
порок - хромоту. К тому же он переносил ее легко и
жизнерадостно, всегда первым смеялся над своим недостатком и
этим как бы исправлял его. От этого еще более заметным делалось
его честолюбие, так как он никогда не выставлял свою хромоту в
качестве предлога, чтобы отказаться от какого-либо дела или
работы.
Мы не имеем ни одного изображения Агесилая, ибо он сам не
хотел этого и даже перед смертью запретил рисовать свое мертвое
тело или лепить статую. Есть сведения, что он был небольшого
роста и с виду ничем не замечателен, но живость и
жизнерадостность при любых обстоятельствах, веселый нрав,
привлекательные черты и приятный голос заставляли до самой
старости предпочитать его красивым и цветущим людям. Как
сообщает Теофраст, эфоры наложили штраф на Архидама за то, что
он взял себе жену слишком маленького роста, (ибо, - сказали
они, - она будет рожать нам не царей, а царьков(.
Во время правления Агида Алкивиад бежал из Сицилии в
Лакедемон. Не успел он толком обжиться в Спарте, как его уже
обвинили в связи с женой Агида Тимеей. Агид сам сказал, что
родившегося у него ребенка он не признает своим, но что это сын
Алкивиада. Тимея, как сообщает Дурид, отнюдь не была огорчена
этим и дома в присутствии служанок шепотом называла ребенка
Алкивиадом, а не Леотихидом, а сам Алкивиад говорил, что
сошелся с Тимеей, не имея в виду ее обесчестить, а из
честолюбивого желания, чтобы его потомки правили над
спартанцами. После случившегося Алкивиад тайно скрылся из
Лакедемона, опасаясь Агида. К мальчику же Агид всегда относился
с презрением, считая его незаконнорожденным. Но во время
последней болезни Агида Леотихид плачем и просьбами добился
того, что царь в присутствии многих признал его своим сыном.
Однако после смерти Агида Лисандр, одержавший над афинянами
победу на море и пользовавшийся большим влиянием в Спарте,
предложил передать царскую власть Агесилаю, так как Леотихид -
незаконнорожденный и недостоин получить ее. Многие другие
граждане также выступили за Агесилая и принялись ревностно
поддерживать его, уважая его за высокие нравственные качества и
еще за то, что он воспитывался вместе с ними и прошел
спартанское обучение. Однако в Спарте был некий предсказатель
Деопит, знавший много старинных прорицаний и считавшийся очень
сведущим в божественных делах. Он заявил, что будет грехом,
если спартанцы выберут царем хромого, и во время разбора этого
дела прочитал следующее прорицание:
Спарта! Одумайся ныне! Хотя ты с душою надменной,
Поступью твердой идешь, но власть взрастишь ты
хромую,
Много придется тебе нежданных бедствий изведать,
Долго хлестать тебя будут войны губительной волны.
Против этого возразил Лисандр, говоря, что если спартанцы
так боятся этого оракула, то они должны скорее остерегаться
Леотихида. (Ибо, - сказал он, - божеству безразлично, если
царствует кто-либо хромающий на ногу, но если царем будет
незаконнорожденный и, следовательно, не потомок Геракла, то это
и будет "хромым цареньем"(. Агесилай прибавил к этому, что сам
Посейдон засвидетельствовал незаконное рождение Леотихида,
изгнав землетрясением Агида из спальни, а Леотихид родился
более чем через десять месяцев после этого 3.
На этих-то основаниях и при таких обстоятельствах Агесилай
был провозглашен царем 4; он тотчас вступил во владение
имуществом Агида, лишив этого права Леотихида как
незаконнорожденного. Однако, видя, что родственники Леонтихида
с материнской стороны, люди вполне порядочные, сильно
нуждаются, Агесилай отдал им половину имущества; так
распорядившись наследством, он вместо зависти и
недоброжелательства стяжал себе славу и расположение сограждан.
По словам Ксенофонта 5, Агесилай, во всем повинуясь своему
отечеству, достиг величайшей власти и делал все, что хотел. Вот
что имеет в виду Ксенофонт. В то время самой большой силой в
государстве были эфоры и старейшины; первые из них находились у
власти только один год, вторые же сохраняли свое достоинство
пожизненно и имели полномочия, ограничивающие власть царей, как
об этом рассказано в жизнеописании Ликурга 6. Поэтому цари с
давних пор живут с ними в раздорах, передавая эту вражду от
отца к сыну. Но Агесилай избрал другой путь. Вместо того, чтобы
ссориться с ними и делать их своими врагами, он всячески
угождал им, не предпринимая ничего без их совета, а будучи
призван ими, всегда торопился явиться как можно скорее. Всякий
раз, как подходили эфоры, когда он, сидя на царском троне,
решал дела, он поднимался им навстречу; каждому вновь
избранному старейшине он всегда посылал в качестве почетного
дара теплый плащ и быка. Этими поступками он хотел показать,
что почитает их и тем возвышает их достоинство, В
действительности же незаметно для окружающих все более укреплял
собственное могущество и увеличивал значение царской власти
благодаря всеобщему расположению, которым он пользовался.
В своих отношениях с согражданами он был безупречен, когда
дело касалось врагов, но не друзей: противникам он не причинял
вреда несправедливо, друзей же поддерживал и в несправедливых
поступках. Агесилай считал постыдным не уважать своих
противников, если они действовали достойно, но не мог порицать
своих друзей, когда они ошибались, более того, он гордился, что
помогал им, принимая тем самым участие в совершаемых ошибках,
ибо полагал, что никакая помощь, оказываемая друзьям, не
позорна. Когда его враги попадали в беду, он первым выражал им
свое сочувствие и охотно приходил на подмогу, если они об этом
просили; так он завоевывал всеобщую любовь и привлекал всех на
свою сторону. Заметив это, эфоры, опасаясь усиления Агесилая,
наложили на него штраф под тем предлогом, что граждан,
принадлежавших всему городу, он делает как бы своей
собственностью. Ибо подобно тому, как естествоиспытатели
полагают, что если бы во вселенной исчезли бы спор и вражда, то
из-за согласия всех вещей между собой не только остановились бы
небесные светила, но прекратилось бы всякое рождение и движение
7, - так, очевидно, и законодатель лакедемонский 8 внес в свое
государство честолюбие и соперничество как средство для
разжигания добродетели, желая, чтобы споры и соревнования
всегда существовали в среде достойных граждан; ибо взаимное
послушание и благожелательство, достигнутое без предварительной
борьбы, есть проявление бездеятельности и робости и
несправедливо носит имя единомыслия. Для некоторых очевидно,
что это понимал еще Гомер: он не изобразил бы Агамемнона
довольным тем, что Одиссей и Ахилл бранят друг друга (ужасными
словами(9, если бы не считал, что ревнивые несогласия лучших
людей друг с другом приносят большую пользу общему делу. Однако
тут невозможно обойтись без известных ограничений, ибо слишком
далеко идущее соревнование вредит государству и приносит много
бедствий.
Едва успел Агесилай вступить на царствование, как люди,
прибывшие из Азии, известили, что персидский царь готовит
большой флот, чтобы вытеснить лакедемонян с моря. Лисандр,
желая тотчас отправиться в Азию, чтобы помочь своим друзьям,
которых он оставил там правителями и владыками городов и
которые затем за жестокости и насилия были либо изгнаны
согражданами, либо убиты, убедил Агесилая начать войну и
предпринять далекий поход, переправившись через море прежде,
чем варвар закончит свои приготовления. Одновременно Лисандр
написал своим друзьям в Азию, чтобы они отправили послов в
Лакедемон и просили в полководцы Агесилая. Итак, Агесилай
явился в Народное собрание и согласился принять на себя
руководство войной, если ему дадут тридцать спартанцев в
качестве военачальников и советников, две тысячи
вольноотпущенников и шесть тысяч воинов из числа союзников.
Благодаря содействию Лисандра, эти требования были охотно
приняты, и Агесилай был послан вместе с тридцатью спартанцами,
среди которых Лисандр был поистине первым не только по своей
славе и влиянию, но и из-за дружбы с Агесилаем, считавшим себя
еще более обязанным ему за этот поход, чем за царскую власть.
В то время как его войско собиралось в Гересте, Агесилай
со своими друзьями прибыл в Авлиду и заночевал там 10. Во сне
ему привиделось, что кто-то обращается к нему со словами: (Царь
лакедемонян, ты понимаешь, конечно, что еще никто не выступал
как вождь всей Греции, кроме Агамемнона в прежние времена и
тебя в настоящее время. Так как ты руководишь теперь тем же
народом, Выступаешь против тех же врагов и отправляешься на
войну с того же самого места, то ясно, что и тебе нужно
принести богине жертву, которую принес Агамемнон, отплывая
отсюда(. Агесилай сразу же вспомнил о девушке, которую отец
принес в жертву, повинуясь жрецам. Однако он не испугался, но,
проснувшись, рассказал свой сон друзьям и заявил, что
необходимо оказать богине те почести, которые доставляют ей
удовольствие, но подражать невежественности древнего полководца
он не намерен. По предписанию Агесилая была украшена венком
лань, и его жрец принес животное в жертву, однако не по тому
обряду, которому обычно следовал жрец, поставленный беотийцами.
Услышав об этом беотархи 11 сильно разгневались и отправили
своих служителей к Агесилаю, запрещая ему приносить жертвы
вопреки законам и старинным обычаям беотийцев. Служители же не
только выполнили поручение, но и сбросили с алтаря части
жертвенных животных. Раздосадованный Агесилай отплыл, негодуя
на фиванцев и в то же время сильно смутившись этим
предзнаменованием, думая, что теперь поход будет для него
неудачным и он не выполнит того, что наметил.
Когда они прибыли в Эфес, влияние Лисандра и всеобщее к
нему уважение стали вскоре тягостны и невыносимы Агесилаю.
Действительно, народ толпился у ворот Лисандра и все ходили за
ним, прислуживая лишь ему, как если бы Агесилай обладал только
титулом и именем командующего, полученными благодаря закону,
действительным же владыкой, который все может и всем вершит,
был Лисандр. Ведь никто из полководцев, посылавшихся в Азию, не
смог стать таким могущественным и грозным, никто не сделал
больше добра своим друзьям и зла своим врагам. Все это еще было
свежо в памяти людей. К тому же, видя простоту в обхождении,
безыскусственность и общительность Агесилая, в то время как
Лисандр проявлял резкость, суровость и краткость в речах, они
заискивали перед Лисандром, стараясь всячески угодить только
ему. Остальные спартанцы тяжело переносили необходимость быть
более прислужниками Лисандра, чем советниками царя. Наконец,
почувствовал себя задетым и сам Агесилай, который, хотя и не
был завистлив и не огорчался оттого, что почести оказываются
кому-то еще, однако был очень честолюбив и не хотел быть ниже
других; более всего он опасался, что если будут совершены
блестящие деяния, их припишут Лисандру из-за его прежней славы.
Поэтому он стал вести себя таким образом: во-первых, он
выступал против всех советов Лисандра и все начинания, к
которым тот уже приступил с особенным усердием, Агесилай
отменил и проводил вместо них совсем другие; затем, из тех, кто
приходил к нему с просьбами, он отпускал ни с чем всех, кто,
как он узнавал, особенно полагается на Лисандра. Точно так же и
в суде те, кому Лисандр собирался повредить, выигрывали дело и,
наоборот, тем, кому он явно и усердно покровительствовал,
трудно было уйти от наказания. Так как это было не случайно, но
делалось изо дня в день и как бы с намерением, Лисандр,
наконец, понял причину и не скрыл этого от своих друзей, но
прямо сказал им, что те попали в немилость из-за него; при этом
он призывал их угождать теперь царю и тем, кто имеет больший
вес, чем он, Лисандр.
Однако многим казалось, что таким поведением и подобными
речами он хочет вызвать недоброжелательство к царю. Поэтому
Агесилай, желая задеть его еще больше, поручил ему раздачу мяса
и, как говорят, в присутствии многих заявил: (Пусть теперь эти
люди пойдут на поклон к моему раздатчику мяса(. Удрученный
этим, Лисандр сказал ему: (Ты хорошо умеешь, Агесилай, унижать
друзей(. (Да, - ответил Агесилай, - тех, которые хотят быть
более могущественными, чем я(. Лисандр возразил: (Быть может,
это верно скорее в применении к твоим словам, чем к моим
поступкам; дай мне, однако, какое-нибудь место или должность,
где я смогу быть тебе полезным, не огорчая тебя(. После этого
Лисандр был послан к Геллеспонту и склонил там на сторону
Агесилая перса Спитридата из сатрапии Фарнабаза; перс этот имел
большие богатства и двести всадников. Однако гнев Лисандра не
утих: затаив обиду, он замышлял даже отнять царскую власть у
двух родов и передать ее всем спартиатам И, наверное, из вражды
к Агесилаю он произвел бы большой переворот в государстве, если
бы не погиб раньше, во время беотийского похода. Так обычно
честолюбивые натуры, если они не соблюдают меры в своих
поступках на государственном поприще, терпят беды вместо
ожидаемых выгод. Если Лисандр был груб и не знал меры в своем
честолюбии, то и Агесилай, разумеется, мог бы иными, более
достойными средствами исправить ошибки этого выдающегося и
честолюбивого человека. Но, видимо, одна и та же страсть мешала
первому признать власть своего начальника, а второму - без
раздражения стерпеть ошибки своего товарища.
Сначала Тиссаферн, боясь Агесилая, заключил с ним договор,
по которому персидский царь обещал предоставить греческим
городам свободу и право жить по собственным законам. Позже,
однако, решив, что у него достаточно сил, он начал войну 12.
Агесилай охотно принял вызов, так как возлагал большие надежды
на свой поход. К тому же он считал постыдным, что (десять
тысяч( под начальством Ксенофонта дошли до самого моря, нанося
поражение царю, когда только они хотели этого 13, в то время
как он, предводительствуя лакедемонянами, достигшими верховного
владычества на суше и на море, не мог показать грекам ни одного
деяния, достойного памяти. Чтобы поскорее отплатить Тиссаферну
за его вероломство дозволенной хитростью, он сделал вид, что
собирается выступить в Карию. Когда же там собрались воинские
силы варваров, он неожиданно вторгся во Фригию. Здесь он
завоевал много городов и захватил большие богатства. Этим он
показал своим друзьям, что нарушение договора означает
презрение к богам, обман же врага, напротив, не только
справедлив, но и доставляет большую славу, удовлетворение и
выгоду.
Так как враг превосходил его конницей и к тому же знамения
при жертвоприношениях были неблагоприятны, Агесилай вернулся в
Эфес и стал собирать конницу, приказывая чтобы каждый богатый
человек, если он не хочет участвовать в походе, выставил за
себя по одной лошади и всаднику. Многие согласились на это, и
вскоре вместо трусливых гоплитов у Агесилая собралась
многочисленная и боеспособная конница. Он говорил, что и
Агамемнон поступил прекрасно, когда отпустил из войска
трусливого богача, получив вместо него прекрасную кобылу 14. По
приказанию Агесилая торговцы добычей продавали пленников
обнаженными. Одежду покупали охотно, но над пленными, чьи нагие
тела были белыми и рыхлыми из-за изнеженного образа жизни, все
насмехались, считая их бесполезными для работы, не имеющими
никакой цены. Увидя это, Агесилай поднялся и сказал: (Это люди
с которыми вы воюете, а это вещи, из-за которых вы ведете
войну).
Когда подошло время для возобновления военных действий,
Агесилай объявил, что поведет войско в Лидию. На этот раз он не
обманывал Тиссаферна, но тот, не доверяя Агесилаю после того
как был введен им в заблуждение, теперь обманул самого себя. Он
считал, что Агесилай, который, по его мнению, испытывал
недостаток в коннице, выступит теперь в Карию, где местность не
благоприятствует передвижению всадников. Когда же Агесилай, как
он говорил ранее, прибыл на равнину у Сард, Тиссаферн был
вынужден поспешить на помощь городу. При этом он напал со своей
конницей на воинов противника, которые разбрелись по равнине с
целью грабежа, и многих из них уничтожил. Агесилай, сообразив,
что пехота противника еще не подошла, сам же он имеет под рукой
все свое войско, решил дать сражение как можно скорее. Поставив
легкую пехоту между всадниками, он приказал им выступать и
ударить на противника, не теряя ни минуты, сам же следом повел
тяжелую пехоту. Варвары были обращены в бегство, и греки,
устремившиеся в погоню, многих убили и захватили вражеский
лагерь. После этой битвы греки не только могли беспрепятственно
брать добычу и уводить рабов и скот из царских владений, но с
удовлетворением увидели, что Тиссаферн, злейший враг греков,
понес справедливое возмездие. Царь немедленно отправил против
него Титравста, который отрубил голову Тиссаферну, а затем
обратился к Агесилаю с просьбой прекратить войну и отплыть
домой, предлагая ему при этом деньги, но тот ответил, что
вопрос о мире может решить только сама Спарта, а что касается
до него, то он больше находит удовольствия в обогащении своих
солдат, чем в том, чтобы самому стать богатым. Вообще же,
сказал он, у греков считается брать у врага не подарки, а
добычу. Однако, чтобы выказать признательность Титравсту,
наказавшему общего врага греков Тиссаферна, он выступил со
своим войском во Фригию 15, взяв у перса тридцать талантов на
путевые издержки.
По [ГАсГ1]дороге он получил скиталу от спартанских
властей, приказывавших ему взять командование и над флотом.
Такую честь не оказывали никому, кроме Агесилая. Он бесспорно
был, как говорит и Теопомп, величайшим и известнейшим среди
своих современников, но и за всем тем более гордился своими
личными качествами, чем огромной властью. Теперь, однако, он,
как кажется, совершил ошибку, поручив командование флотом
Писандру. Несмотря на то, что были более опытные и
рассудительные люди, он принял во внимание не интересы
отечества, а родственные чувства и в угоду своей жене, братом
которой был Писандр, поставил его во главе морских сил.
Сам Агесилай, вступив с войском в землю, подчиненную
Фарнабазу, не только оказался в местах, изобилующих всем
необходимым, но и собрал много денег. Пройдя до самой
Пафлагонии, он привлек на свою сторону пафлагонского царя
Котия, который желал дружбы с ним, восхищаясь его доблестью и
честностью. Спитридат же, с тех пор как отделился от Фарнабаза
и перешел к Агесилаю, постоянно сопровождал его во всех
походах. У него был сын - прекрасный юноша по имени Мегабат,
которого Агесилай горячо любил. Спитридат имел так же и дочь,
красивую девушку на выданье. Агесилай уговорил Котия жениться
на ней, а сам, взяв у него тысячу всадников и две тысячи
пехотинцев, возвратился во Фригию. Он принялся опустошать землю
Фарнабаза, который не оказывал сопротивления, не доверяя даже
крепостям, но, захватив с собою б(льшую часть своей казны и
сокровищ, бродил по всей стране, избегая встречи с Агесилаем.
Наконец, Спитридат с помощью спартанца Гериппида захватил его
лагерь и овладел всеми его богатствами. Однако Гериппид учинил
такой строгий надзор над захваченным, вынуждая варваров
возвращать добычу и все подробно осматривая и расследуя, что
рассердил Спитридата, и тот сразу же ушел со всеми пафлагонцами
в Сарды 16. Это, как сообщают, до крайности опечалило Агесилая.
Он был недоволен прежде всего тем, что лишился такого
благородного человека, как Спитридат, а с ним -- и значительных
военных сил; затем, он стыдился, что его могут упрекнуть в
скряжничестве и корыстолюбии, в то время как он всегда
стремился очистить от них не только собственную душу, но и
отечество. Кроме этих двух явных причин, его не менее мучила и
любовь к Мегабату, хотя, когда юноша бывал с ним, он упорно,
всеми силами старался побороть эту страсть. Однажды, когда
Мегабат подошел к нему с приветствием и хотел обнять и
поцеловать его, Агесилай уклонился от поцелуя. Юноша был
сконфужен, перестал подходить к нему и приветствовал его лишь
издали. Тогда Агесилай, жалея, что лишился его ласки, с
притворным удивлением спросил, что случилось с Мегабатом,
отчего тот перестал приветствовать его поцелуями. "Ты сам
виноват, -- ответили его друзья, -- так как не принимаешь
поцелуев красивого мальчика, но в страхе бежишь от них. Его же
и сейчас можно убедить прийти к тебе с поцелуями, если ты
только снова не проявишь робости". После некоторого молчания и
раздумья Агесилай ответил: "Вам не нужно уговаривать его, так
как я нахожу больше удовольствия в том, чтобы снова начать с
самим собою эту борьбу за его поцелуи, чем в том, чтобы иметь
асе сокровища, которые я когда-либо видел". Так держал себя
Агесилай, когда Мегабат был поблизости; когда же тот удалился,
он почувствовал такую страсть к нему, что трудно сказать,
удержался ли бы он от поцелуев, если бы тот снова появился
перед ним.
Некоторое время спустя Фарнабаз захотел вступить с
Агесилаем в переговоры. Встречу им устроил кизикиец Аполлофан,
гостеприимец 17 того и другого. Агесилай, прибывший первым к
назначенному месту со своими друзьями, расположился в тени на
густой траве, поджидая Фарнабаза. Когда тот прибыл и увидел
лежащего Агесилая, то из почтения к нему, не обращая внимания
на разостланные для него мягкие шкуры и пестрые ковры, и сам
опустился на землю, хотя был одет в удивительно тонкое и
роскошно вышитое платье. После первых приветствий у Фарнабаза
не оказалось недостатка в упреках по адресу лакедемонян; ибо те
были многим обязаны ему во время войны с афинянами 18, теперь
же грабили его землю. Агесилай видел, что сопровождавшие его
спартанцы потупились от стыда и находятся в затруднении,
понимая, что Фарнабаз действительно обижен несправедливо.
Поэтому он ответил: "Да, Фарнабаз, раньше мы были друзьями царя
и по-дружески относились к его интересам; теперь мы стали его
врагами и поступаем с ним по-вражески. Видя, что ты сам желаешь
быть собственностью царя, мы, конечно, стараемся вредить ему в
твоем лице. Но с того дня, как ты предпочтешь называться другом
и союзником греков, а не рабом царя, можешь быть уверен, что и
это войско, и это оружие, и суда, и каждый из нас сделается
защитником твоего имущества и твоей свободы, без которой для
людей не существует ничего прекрасного и ничего желанного".
Тогда Фарнабаз открыл ему свои истинные намерения. "Если царь,
-- сказал он, -- пришлет другого полководца, то я буду вашим
союзником; если же он передаст верховное командование мне, то у
меня не будет недостатка в рвении, чтобы сражаться с вами за
моего царя и вредить вам". Агесилай остался доволен этим
ответом и, взяв Фарнабаза за правую руку и став с ним рядом,
сказал: "Я желал бы, Фарнабаз, чтобы ты, с подобными чувствами,
был бы нам лучше другом, чем врагом".
Фарнабаз со своими людьми удалился, а сын его,
задержавшись, подбежал к Агесилаю и сказал ему, улыбаясь:
"Агесилай, я делаю тебя моим гостеприимцем". И с такими словами
он отдал ему дротик, который держал в руке. Агесилай охотно
принял подарок и, очарованный красотой и дружелюбием юноши,
оглядел присутствующих, чтобы найти у них что-нибудь достойное
для ответного дара. прекрасному и благородному персу. Заметив
лошадь писца Идея с дорогими бляхами на сбруе, он тотчас снял
это украшение и подарил юноше. И в дальнейшем он постоянно о
нем вспоминал, и когда впоследствии тот был изгнан из
отеческого дома своими братьями и искал убежища в Пелопоннесе,
Агесилай проявил к нему величайшее внимание и помогал ему даже
в его любовных делах. Тот влюбился в афинского мальчика-борца,
и так как тот был для ребенка слишком высок и крепок, его могли
не допустить к участию в Олимпийских состязаниях 19. Перс
обратился с просьбами за него к Агесилаю, который, желая
угодить своему гостеприимцу, горячо взялся за дело и довел его
до конца, хотя и с большим трудом. Агесилай во всем прочем
строго придерживался законов, но когда дело касалось дружбы,
считал неукоснительную приверженность справедливости пустой
отговоркой. Так, передают, что им была написана карийцу Гидриею
20 записка следующего содержания: "Если Никий невиновен --
отпусти его, если он виновен -- отпусти его из любви к нам;
итак, отпусти его в любом случае". Вот как по большей части
относился Агесилай к друзьям. Однако, когда того требовало
общее дело, он более считался с обстоятельствами. Так,
например, он доказал это однажды, когда, снимаясь поспешно с
лагеря, покинул своего возлюбленного, находившегося в
болезненном состоянии. Тот знал его и молил остаться, но
Агесилай повернулся и сказал: "Трудно быть и сострадательным и
рассудительным одновременно". 06 этом случае рассказывает
философ Иероним 21.
Прошло только два года командования Агесилая, а слух о нем
распространился далеко. При этом особенно прославлялись его
рассудительность, простота и умеренность. На своем пути он
останавливался в пределах самых чтимых святилищ отдельно от
своих спутников, делая богов свидетелями и очевидцами таких
поступков, которые мы обычно совершаем в уединении, избегая
чужих взоров. Среди многих тысяч воинов трудно было бы найти
такого, у которого постель была бы проще и дешевле, чем у
Агесилая. К жаре и холоду он был настолько безразличен, как
если бы один лишь он был создан, штабы переносить любые
перемены погоды, посылаемые богами. Но самым приятным зрелищем
для греков, населяющих Азию, было видеть, как полководцы и
наместники, обычно невыносимо гордые, изнеженные богатством и
роскошью, с трепетом угождают человеку в простом, поношенном
плаще и беспрекословно [ГАсГ2]меняют свое поведение, выслушав
от него лишь одно по-лаконски немногословное замечание. При
этом многим приходили на ум слова Тимофея:
Арес -- тиранн, а золота Эллада не страшится.
В то время Азия сильно волновалась и склонна была к
отпадению от персов. Агесилай навел порядок в азиатских городах
и придал им надлежащее государственное устройство, не прибегая
к казням и изгнанию граждан. Затем он решил двинуться дальше,
чтобы, удалив войну от Греческого моря, заставить царя
сразиться за его собственную жизнь и сокровища Суз и Экбатан 22
и таким образом лишить его возможности возбуждать войну среди
греков, сидя спокойно на своем троне и подкупая своекорыстных
искателей народной благосклонности. Однако в это время к нему
прибыл "спартанец Эпикидид с известием, что Спарте угрожает
опасная война в самой Греции и что эфоры призывают его,
приказывая прийти на помощь согражданам.
0, скольких тяжких бед вы, эллины, виной! 23
Ибо каким еще словом можно назвать эту зависть, эти
объединения и вооруженные приготовления греков для борьбы с
греками же -- все то, чем они сами отвратили уже склонившееся
на их сторону счастье, обернув оружие, направленное против
варваров, и войну, ведущуюся вдали от Греции, против самих
себя? Я не согласен с коринфянином Демаратом 24, сказавшим, что
все греки, не видевшие Александра сидевшим на троне Дария, были
лишены величайшего наслаждения. Я полагаю, им бы скорее нужно
было плакать при мысли, что полководцы эллинов, сражавшиеся при
Левктрах, Коронее, Коринфе 25, являются виновниками того, что
честь эта выпала на долю Александра и Македонии. Из всех
поступков Агесилая нет более славного, чем это возвращение 26,
-- нельзя найти лучшего примера справедливости и повиновения
властям. Ибо если Ганнибал, когда он находился в отчаянном
положении и когда его уже почти вовсе вытеснили из Италии, лишь
с большим трудом повиновался тем, кто призывал его для защиты
родины 27; если Александр при известии о сражении между
Антипатром и Агидом сказал с усмешкой: "Похоже, друзья, что в
то время, как мы побеждаем Дария, в Аркадии идет война мышей"
28, -- то как не считать счастливой Спарту, когда Агесилай
проявил такое уважение к отечеству и почтительность к законам?
Едва успела прийти к нему скитала, как он отказался и от
блестящих успехов, и от могущества, и от заманчивых надежд и,
оставив "несвершенным дело" 29, тотчас же отплыл. Он покинул
своих союзников в глубокой печали по нем, опровергая слова
Эрасистрата, сына Феака, о том, что лакедемоняне лучше в
общественных, афиняне же в частных делах. Ибо если он проявил
себя прекрасным царем и полководцем, то еще более безупречен и
приятен был как товарищ и друг для тех, кто находился с ним в
близких отношениях.
Так как персидские монеты чеканились с изображением
стрелка из лука 30, Агесилай сказал, снимаясь с лагеря, что
персидский царь изгоняет его из Азии с помощью десяти тысяч
стрелков: такова была сумма, доставленная в Афины и Фивы и
разделенная между народными вожаками, чтобы они подстрекали
народ к войне со спартанцами.
Перейдя через Геллеспонт, Агесилай двинулся по Фракии, не
спрашивая на то разрешения ни у одного из варварских племен; он
лишь отправил к каждому из них гонца с вопросом, желают ли они,
чтобы он прошел через их страну как друг или как враг. Все
приняли его дружелюбно и посылали ему для охраны столько людей,
сколько было в их силах; одни лишь так называемые трохалы,
которым и Ксеркс, как сообщают, должен был уплатить за проход
через их землю, потребовали у Агесилая сто талантов серебра и
столько же женщин. Но Агесилай, насмехаясь над ними, спросил:
"Почему же они сразу не пришли, чтобы получить плату~" Он
двинулся против них, вступил в сражение и обратил варваров в
бегство, нанеся им тяжелые потери. С тем же вопросом он
обратился к царю Македонии; тот ответил, что подумает, а
Агесилай сказал: "Хорошо, пусть он думает, а мы пока пойдем
вперед". Царь удивился его смелости и, испугавшись, сообщил
ему, что он может пройти по его стране как друг.
Так как фессалийцы были в союзе с врагами Спарты, Агесилай
стал опустошать их владения, послав, однако, в то же время в
Лариссу Ксенокла и Скифа с предложением дружбы. Оба они были
схвачены и заключены в тюрьму. Все возмущались этим и полагали,
что Агесилаю необходимо тотчас выступить и осадить Лариссу,
однако он, сказав, что не хочет занять даже всю Фессалию ценою
жизни хотя бы одного из этих двоих, получил обоих обратно,
заключив мирное соглашение. Но этому, быть мажет, не стоит и
удивляться: ведь когда в другой раз Агесилай узнал, что у
Коринфа произошла большая битва и со стороны спартанцев пало
совсем немного, со стороны же противника -- множество, он не
проявил ни радости, ни гордости и лишь сказал с глубоким
вздохом: "Горе тебе, Греция, что ты сама погубила столько
людей, ко вторые, если бы они еще жили, способны были бы,
объединившись, победить всех варваров вместе взятых".
Во время его похода фарсальцы нападали на него и наносили
урон войску. Агесилай, возглавив пятьсот всадников, напал на
фарсальцев, обратил их в бегство и поставил трофей у Нартакия
31. Этой победе он особенно радовался, ибо лишь с конницей,
созданной им самим, победил людей, гордившихся более всего
своим искусством в верховой езде.
Сюда к нему прибыл из Спарты эфор Дифрид, принеся
приказание тотчас вторгнуться в Беотию. Агесилай, считая, что
этот план должен быть выполнен позже, после более тщательных
приготовлений, полагал, однако, что нельзя оказывать
неповиновение властям. Он объявил своим войскам, что скоро
настанет тот день, ради которого они пришли из Азии, и призвал
к себе две моры 32 из стоявших у Коринфа сил. Лакедемоняне,
чтобы оказать ему особую честь, возвестили в Спарте, что те из
юношей, кто желает выступить на помощь царю, могут записаться в
списки. Так как охотно записались все, власти отобрали 50
человек, наиболее цветущих и сильных, и отослали их в войско.
Агесилай, между тем, пройдя через Фермопилы, двинулся по
Фоки-де, дружественно к нему расположенной. Но лишь только он
вступил в Беотию и встал лагерем у Херонеи, как во время
затмения солнца 33, которое приняло очертания луны, получил
известие о смерти Писандра и о победе Фарнабаза и Конона 34 в
морской битве при Книде. Агесилай был сильно опечален как
гибелью Писандра, так и ущербом, который понесло отечество,
однако, чтобы не внушить воинам робости и отчаяния, в то время
как они готовились к борьбе, он приказал людям, прибывшим с
моря, говорить противоположное действительности -- что битва
была выиграна спартанцами. Он сам появился с венком на голове,
принес жертвы богам за хорошее известие и отослал своим друзьям
части жертвенных животных.
Отсюда он выступил дальше и, оказавшись при Коронее лицом
к лицу с противником, выстроил войско в боевой порядок, поручив
орхоменцам левое крыло и став во главе правого. У неприятеля на
правом фланге стояли фиванцы, на левом -- аргивяне. Ксенофонт,
вернувшийся из Азии и сам участвовавший в сражении рядом с
Агесилаем, рассказывает 35, что эта битва была наиболее
ожесточенной из всех, которые происходили в те времена. Первое
столкновение не вызвало, правда, упорной и длительной борьбы:
фиванцы обратили в бегство орхоменцев, а Агесилай -- аргивян.
Однако и те и другие, узнав, что их левое крыло опрокинуто и
отступает, повернули назад. Агесилай мог бы обеспечить себе
верную победу, если бы он не ударил фиванцам в лоб, а дал им
пройти мимо и бросился бы на них сзади. Однако из-за
ожесточения и честолюбия он сшибся с противником грудь с
грудью, желая опрокинуть его своим натиском. Враги приняли удар
с не меньшею отвагой, и вспыхнуло горячее сражение по всей
боевой линии, особенно напряженное в том месте, где стоял
Агесилай, окруженный пятьюдесятью спартанцами, боевой пыл
которых, как кажется, послужил на атом раз спасением для царя.
Ибо они сражались, защищая его, с величайшей храбростью и хотя
и не смогли уберечь царя от ран; однако, когда его панцирь был
уже пробит во многих местах мечами и копьями, вынесли его с
большим трудом, но живого; тесно сплотившись вокруг него, они
многих врагов положили на месте и сами потеряли многих. Когда
обнаружилось, что одолеть фиванцев прямым ударом -- задача
слишком трудная, спартанцы принуждены были принять план,
отвергнутый ими в начале сражения. Они расступились перед
фиванцами и дали им пройти между двоими рядами, а когда те,
увидев, что прорыв уже совершен, нарушили строй, спартанцы
погнались за ними и, поравнявшись, напали с флангов. Однако им
не удалось обратить врагов в бегство: фиванцы отошли к Геликону
36, причем эта битва преисполнила их самомнением, так как им
удалось остаться непобежденными, несмотря на то, что они были
одни, без союзников.
Агесилай, хотя и страдал от многочисленных ран, не
удалился сразу в палатку, но приказал отнести себя на носилках
к строю своих, чтобы убедиться, что трупы убитых собраны и
находятся в пределах досягаемости. Противников, которые
укрывались в близлежащем храме Афины Итонийской 37, он приказал
отпустить. Около этого храма находился трофей, который
поставили в свое время беотийцы во главе со Спартоном, когда
они на этом месте победили афинян и убили Толмида 38. На
следующее утро Агесилай, чтобы испытать, желают ли фиванцы
возобновить сражение, приказал воинам украсить себя венками и
под звуки флейт поставить пышный трофей, как подобает
победителям. Когда же противники прислали послов с просьбой о
выдаче трупов 39, он заключил с ними перемирие и, закрепив
таким образом победу, отправился на носилках в Дельфы, где в
это время происходили Пифийские игры. Агесилай устроил
торжественное шествие в честь Аполлона и посвятил богу десятую
часть добычи, захваченной им в Азии, что составляло сто
талантов.
По возвращении в Спарту он сразу же завоевал симпатии
граждан и всеобщее удивление своими привычками и образом жизни.
Ибо, в отличие от большинства полководцев, он не вернулся с
чужбины другим человеком, преобразившимся под воздействием
чужеземных нравов, недовольным всем отечественным, ссорящимся
со своими согражданами; наоборот, он вел себя так, как если бы
никогда не переходил на другую сторону Эврота 40, уважал и
любил родные обычаи, не изменил ничего ни в пище, ни в
купаньях, ни в образе жизни своей жены, ни в украшении своего
оружия, ни в домашнем хозяйстве. Даже двери собственного дома,
которые были настолько древними, что, казалось, были поставлены
еще Аристодемом 41, он сохранил в прежнем состоянии. По словам
Ксенофонта 42, канатр его дочери не был более пышным, чем у
других. Канатром лакедемоняне называют деревянные изображения
грифов и полукозлов-полуоленей, в которых они возят своих
дочерей во время торжественных шествий. Ксенофонт не записал
имени дочери Агесилая, и Дикеарх 43 досадовал на то, что мы не
знаем имен ни дочери Агесилая, ни матери Эпаминонда. Однако в
лакедемонских надписях 41 мы нашли, что жена Агесилая носила
имя Клеоры, дочерей же звали Эвполия и Ипполита. В Лакедемоне и
поныне хранится также копье Агесилая, ничем не отличающееся от
других.
Замечая, как некоторые из граждан гордятся и чванятся тем,
что выкармливают коней для ристалищ, Агесилай уговорил сестру
свою Киниску отправить колесницу для участия в олимпийских
состязаниях. Этим он хотел показать грекам, что подобная победа
не требует никакой доблести, а лишь богатства и
расточительности. Мудрецу Ксенофонту, который всегда находился
при нем и пользовался его вниманием 45, он посоветовал привезти
своих детей в Лакедемон для воспитания, чтобы они овладели
прекраснейшей из наук -- повиноваться и властвовать.
После смерти Лисандра Агесилай раскрыл большой заговор,
который тот устроил против него тотчас по возвращении из Азии,
и решил показать, каким гражданином был Лисандр при жизни.
Прочтя сохранившуюся в бумагах Лисандра речь, сочиненную
Клеоном Галикарнасским, которую Лисандр от своего имени
намеревался держать перед народом, речь, содержавшую призывы к
перевороту и изменению государственного устройства, Агесилай
хотел обнародовать ее. Однако один из старейшин, прочитав эту
речь и ужаснувшись искусству убеждения, с каким она была
написана, посоветовал Агесилаю не выкапывать Лисандра из
могилы, но лучше похоронить вместе с ним и эту речь. Агесилай
последовал совету и отказался от своего намерения. Своим
противникам он никогда не причинял вреда открыто, но умел
добиться, чтобы они были назначены полководцами или
начальствующими лицами, затем уличал их в недобросовестности и
корыстолюбии при исполнении своих обязанностей и, наконец,
когда дело доходило до суда, поддерживал их и помогал им. Таким
образом он делал из врагов друзей и привлекал их на свою
сторону, так что не имел ни одного противника. Второй царь,
Агесиполид, был сыном изгнанника 46 и к тому же еще очень молод
по возрасту, а по характеру кроток и мягок, и потому принимал
мало участия в государственных делах. Однако Агесилай счел
необходимым обязать благодарностью и его. Оба царя, когда
находились в городе, ходили к одной и той же фидитии и питались
за одним столом. Зная, что Агесиполид, так же как и сам он,
очень расположен к любовным делам, Агесилай всегда заводил с
ним разговор о прекрасных мальчиках. Он склонял юношу к
любовным утехам и сам помогал ему в его увлечениях. Дело в том,
что в лаконских любовных связях нет ничего грязного, наоборот,
они сочетаются с большой стыдливостью, честолюбием и
стремлением к добродетели, как сказано в жизнеописании Ликурга
48.
Благодаря своему большому влиянию в государстве, Агесилай
добился, чтобы командование флотом было поручено его сводному
брату по матери Телевтию. Затем он предпринял поход в Коринф и
сам захватил с суши Длинные стены 49, Телевтий же на
кораблях... * В это время аргивяне, которые тогда владели
Коринфом, справляли Истмийские игры 50. Появившись в коринфской
земле, когда они только что совершили жертвоприношение,
Агесилай заставил их бежать, бросив все приготовления к
празднеству. Бывшие с ним коринфские изгнанники обратились к
нему с просьбой взять на себя распорядительство в состязаниях,
но он отказался и, предоставив это им самим, ждал, чтобы
обезопасить их от нападения, пока не окончатся жертвоприношения
и состязания. Некоторое время спустя, когда он удалился,
аргивяне справили Истмийские игры еще раз, и при этом
оказалось, что из числа состязавшихся некоторые были вторично
провозглашены победителями, но были и такие, которые в первый
раз победили, а во второй попали в список побежденных. Узнав об
этом, Агесилай объявил, что аргивяне сами себя уличили в
трусости, так как, полагая распорядительство на играх чем-то
большим и важным, не осмелились сразиться с ним за эту честь.
Сам он считал необходимым ко всем подобным вещам относиться
сдержанно. У себя в отечестве он готовил хоры, устраивал
состязания и всегда на них присутствовал, проявляя большое
честолюбие и усердие и не пропуская даже ни одного состязания
мальчиков и девочек, но то, что восхищало остальных, ему было
словно вовсе неведомо и незнакомо. Однажды он встретился с
трагическим актером Каллиппидом, имя которого было прославлено
среди греков и который пользовался всеобщим признанием.
Каллиппид первым приветствовал Агесилая, а затем с гордым видом
смешался с сопровождавшими царя на прогулке, рассчитывая, что
тот скажет ему какую-либо любезность. Наконец, Каллиппид не
вытерпел и сказал: "Разве ты не узнаешь меня, царь? " -- на что
Агесилай, повернувшись к нему, ответил: "Сдается мне, что ты
Каллиппид, дикеликт? " -- так называют лакедемоняне мимов. В
другой раз его позвали послушать человека, подражающего пению
соловья. Агесилай отказался, сказав: "Я слышал самого
соловья". Врач Менекрат за успешное излечение в нескольких
безнадежных случаях получил прозвище Зевса. Он бесстыдно
пользовался этим прозвищем и отважился даже написать Агесилаю;
"Менекрат-Зевс желает здравствовать Агесилаю". Агесилай написал
в ответ: "Царь Агесилай желает Менекрату быть в здравом уме".
Когда Агесилай находился еще около Коринфа и после захвата
Герея 51 наблюдал, как его воины уводят пленных и уносят
добычу, к нему прибыли послы из Фив с предложением
дружественного союза. Агесилай, всегда ненавидевший этот город,
нашел такой случай подходящим, чтобы выразить свое презрение к
фиванцам, и сделал вид, что не видит и не слышит послов. Но он
потерпел заслуженное возмездие за свою гордыню. Ибо еще не
успели фиванцы уйти, как прибыли к нему гонцы с известием, что
целая мора спартанцев изрублена Ификратом 52. Такое большое
несчастье уже давно не постигало лакедемонян: они потеряли
многих славных воинов, причем гоплиты оказались побежденными
легкой пехотой и лакедемоняне -- наемниками. Агесилай тотчас
поспешил на выручку, но, когда узнал, что дело уже совершилось,
быстро вернулся в Герей и уже сам предложил явиться беотийским
послам. А фиванцы, платя ему той же монетой, теперь ни словом
не упомянули о мире, а лишь просили пропустить их в Коринф.
Агесилай, разгневанный, сказал: "Если вы желаете видеть, как
ваши друзья гордятся своими успехами, вы вполне можете
подождать до завтра". И, взяв их с собой, он на следующий день
опустошил коринфские владения и подошел к самому городу.
Доказав этим, что коринфяне не отваживаются оказывать ему
сопротивление, он отпустил посольство фиванцев. Присоединив к
себе людей, уцелевших из потерпевшей поражение моры, Агесилай
отвел войско в Лакедемон; по пути он снимался с лагеря до
рассвета и останавливался лишь с наступлением темноты, чтобы те
из аркадян, которые ненавидели его и завидовали ему, не могли
теперь радоваться его несчастью.
Несколько позже он, из расположения к ахейцам, предпринял
вместе с ними поход в Акарнанию 53 и захватил там большую
добычу, победив акарнанцев в сражении. Ахейцы просили его
остаться у них до зимы, чтобы помешать противникам засеять
поля. Однако Агесилай ответил, что он сделает как раз обратное,
ибо враги будут тем более страшиться войны, если к лету земля
будет засеяна. Так и случилось: когда акарнанцы узнали о
готовящемся новом походе Агесилая, они заключили с ахейцами
мир.
После того как Конон и Фарнабаз, с помощью царского флота
завоевав владычество на море, стали опустошать берега Лаконии,
а афиняне на деньги, полученные от Фарнабаза, вновь укрепили
свой город 54, лакедемоняне решили заключить мир с царем. Они
послали Анталкида к Тирибазу 55 с тем, чтобы позорнейшим,
несправедливейшим образом предать царю греков, населяющих Азию,
-- тех греков, за которых столько сражался Агесилай. Потому и
вышло, что этот позор меньше всего коснулся самого Агесилая; к
тому же Анталкид был его врагом и всеми силами содействовал
миру, полагая, что война укрепляет власть Агесилая, увеличивает
его славу и влияние. Все же человеку, который сказал, что
лакедемоняне стали приверженцами персов, Агесилай ответил: "А
по-моему, скорее персы -- лакедемонян". Кроме того, он угрожал
объявлением войны тем, кто не желал принять условия мира, и
заставил таким образом всех подчиниться тем требованиям,
которые предъявил персидский царь. При этом больше всего
Агесилай добивался, чтобы фиванцы, провозгласив
самостоятельность Беотии 56, тем самым ослабили себя.
Однако его намерения стали вполне ясными лишь из его
дальнейшего поведения. Ибо, когда Фебид совершил недостойное
дело, захватив Кадмею в мирное время 57, все греки были
охвачены негодованием; возмущались и сами спартанцы, особенно
же противники Агесилая. В гневе они спрашивали Фебида, по чьему
приказанию он так поступил, и всеобщие подозрения были обращены
на Агесилая. Но Агесилай без колебаний открыто выступил на
защиту Фебида, говоря, что важно выяснить только, принес ли
этот поступок какую-нибудь пользу. "Ибо все, что приносит
пользу Лакедемону, -- говорит он, -- вполне допустимо совершать
на свой страх и риск, даже без чьего-либо приказания". И этот
человек на словах считал справедливость высшей добродетелью,
утверждая при всяком удобном случае, что храбрость не приносит
никакой пользы там, где нет справедливости, и что если бы все
стали справедливыми, храбрость вообще была бы не нужна! Когда
ему говорили, что то или иное угодно великому царю, он отвечал:
"Но почему он должен быть более великим, чем я, если он не
более справедлив? " -- вполне разумно полагая, что
превосходство в величии должно определяться справедливостью,
ибо это и есть подлинно царская мера. Он не принял письма, в
котором царь после заключения мира предлагал ему гостеприимство
и дружбу, ответив, что достаточно общей дружбы их государств и
нет необходимости в какой-то частной дружбе. Однако в своих
поступках он не остался верен этим убеждениям, он был слишком
увлечен честолюбием и жаждой первенства, и это особенно ясно
обнаружилось в истории с занятием Фив. Он не только спас жизнь
Фебиду, но и убедил государство взять ответственность за это
преступление, разместить в Кадмее караульный отряд и
предоставить фиванские дела и государственное устройство на
произвол Архия и Леонтида, с помощью которых Фебид вошел в
город и захватил крепость.
Вот почему уже в первую минуту у всех явилась мысль, что
Фебид был только исполнителем, а зачинщик всего дела --
Агесилай. Дальнейшие события с несомненностью подтвердили это
подозрение. Ибо когда фиванцы изгнали спартанский отряд и
освободили свой город 58, Агесилай обвинил их в том, что они
убили Архия и Леонтида (а те лишь по имени были полемархами 59,
на деле же -- тираннами), и объявил им войну. На этот раз с
войском в Беотию был отправлен Клеомброт 60, ставший царем
после смерти Агесиполида. Агесилай же, поскольку уже сорок лет
назад вышел из отроческого возраста и по законам мог не
участвовать в походах, отказался от командования, так как
незадолго до того он воевал с флиунтцами 61 из-за изгнанников и
теперь ему было неловко чинить насилие над фиванцами во имя
дела тираннов.
В это время гармостом в Теспиях ~ был спартанец Сфодрий,
принадлежавший к числу противников Агесилая. Это был человек
далеко не без смелости и не без честолюбия, но более
преисполненный пустых надежд, чем благоразумия. Он-то, желая
стяжать славу и считая, что Фебид, благодаря своему дерзкому
поступку в Фивах, стал знаменит, пришел к выводу, что он
приобретет имя еще более громкое, если неожиданным нападением
захватит Пирей и этим отрежет афинян от моря. Передают также,
что это была затея беотархов с Мелоном и Пелопидом во главе.
Они подослали к Сфодрию людей, прикинувшихся друзьями
лакедемонян, которые льстивыми похвалами и уверениями, что лишь
он один достоин такого подвига, побудили Сфодрия взяться за
дело. Этот поступок по своей несправедливости и
противозаконности был подобен поступку Фебида, но в исполнении
его не было ни такой же смелости, ни такого же успеха. Ибо
Сфодрий надеялся за ночь достичь Пирея, но день застал его на
Триасийской равнине 63. Говорят, что при виде яркого света,
лившегося со стороны элевсинских святилищ, его солдат охватили
смятение и ужас. Мужество покинуло и его самого, так как
замысел его уже не мог более оставаться в тайне, и, захватив
небольшую добычу, он позорно и бесславно отступил в Теспии,
Тогда в Спарту были отправлены послы из Афин, чтобы обвинить
Сфодрия. Однако по прибытии их в Лакедемон обнаружилось, что
спартанские власти не нуждаются ни в каких обвинителях и уже
привлекают Сфодрия к суду по обвинению, угрожающему смертной
казнью. Однако тот не являлся на суд, опасаясь гнева сограждан,
которые, стыдясь афинян, хотели сами казаться оскорбленными,
чтобы их не считали соучастниками преступлений.
У Сфодрия был сын Клеоним, еще совсем юный и красивой
наружности, к которому пылал страстью сын царя Агесилая
Архидам. Последний, разумеется, разделял беспокойство Клеонима
по поводу опасности, угрожающей его отцу, однако не мог открыто
ничего для него сделать и вообще как-либо ему помочь, ибо
Сфодрий принадлежал к числу противников Агесилая. Тем не менее
Клеоним пришел к Архидаму и со слезами умолял его, чтобы он
умилостивил Агесилая, которого друзья Сфодрия опасались больше
всего. В течение трех или четырех дней Архидам повсюду ходил за
Агесилаем, не решаясь, однако, из страха и стыда заговорить с
ним о деле. Наконец, когда день суда был уже близок, он решился
сказать Агесилаю, что Клеоним обратился к нему, прося за своего
отца. Агесилай знал о страсти Архидама, но не препятствовал ей,
так как Клеоним еще с детства больше, чем кто-либо другой,
подавал надежды на то, что станет выдающимся человеком. Тем не
менее, когда сын обратился к нему с этой просьбой, Агесилай
никак его не обнадежил, ответив только, что он подумает, что
можно сделать, не нарушая приличия и благопристойности. С этими
словами он удалился. Архидам был так пристыжен, что прекратил
свои свидания с Клеонимом, хотя до этого привык видеть его по
несколько раз в день. Друзья Сфодрия считали его дело
окончательно проигранным. пока один из приятелей Агесилая,
Этимокл, не открыл им истинное мнение Агесилая: по его словам,
тот очень порицал поступок Сфодрия, но во всем прочем считал
его доблестным мужем и полагал, что государство нуждается в
подобных воинах. Из расположения к сыну Агесилай при всяком
удобном случае высказывал это суждение о деле Сфодрия, так что
и Клеоним вскоре узнал о хлопотах Архидама, и друзья Сфодрия с
большей смелостью стали помогать обвиняемому. Агесилай вообще
очень любил своих детей, и о нем часто рассказывают забавную
историю, будто он дома играл со своими детьми, когда они были
еще маленькими, и ездил вместе с ними верхом на палочке. Когда
один из друзей увидел его за этим занятием, Агесилай попросил
не говорить об этом никому, пока тот сам не станет отцом.
Сфодрий был оправдан, и афиняне, узнав об этом, решились
на войну 64. Агесилая резко порицали, считая, что из-за нелепой
ребяческой страсти своего сына он воспрепятствовал
справедливому решению суда и таким образом сделал свое
отечество повинным в величайшем беззаконии по отношению ко всем
грекам. Однако, когда Агесилай увидел, что Клеомброт не
расположен вести борьбу с фиванцами, он отказался от применения
закона, которым воспользовался перед этим походом, и сам стал
совершать набеги на Беотию. Он причинял много вреда фиванцам,
однако и сам терпел от них немало, так что, когда он был ранен,
Анталкид сказал ему: "Да, недурно заплатили тебе фиванцы за то,
что вопреки их невежеству и нежеланию учиться, ты все же выучил
их сражаться". Действительно, как сообщают, фиванцы в ту пору
стали более искусными в военном деле, чем когда бы то ни было
прежде, как бы получая закалку во время многочисленных походов
лакедемонян на их владения. Поэтому и Ликург в древности, в
трех так называемых ретрах, запретил выступать много раз против
одних и тех же врагов, чтобы те не научились искусству ведения
войны. Даже союзники лакедемонян были очень недовольны
Агесилаем, видя, что он стремится погубить фиванцев не за вину
их перед Спартой, а только из-за оскорбленного честолюбия. Не
имея никакой необходимости разорять Беотию, говорили союзники,
они почему-то в большом числе ежегодно должны следовать повсюду
за лакедемонянами, хотя самих лакедемонян бывает в походе так
немного. В ответ на это Агесилай, желая показать, какова цена
их многочисленности, проделал, как говорят, следующее. Он велел
сесть с одной стороны союзникам, всем вместе, с другой -- одним
лакедемонянам. Затем через глашатая он пригласил встать сначала
всех гончаров, когда же те встали, предложил сделать то же всем
кузнецам, затем -- плотникам, строителям и всем прочим
ремесленникам по очереди. В конце концов поднялись почти все
союзники, но ни один из лакедемонян, которым было строго
запрещено заниматься каким-либо искусством или обучаться
какому-либо ремеслу 66. Тогда Агесилай улыбнулся и сказал: "Ну
вот, друзья, вы видите, насколько больше высылаем воинов мы,
чем вы".
На обратном пути из Фив, в Мегарах, когда Агесилай
подымался на акрополь к правительственному зданию, он
почувствовал судорогу и жестокую боль в здоровой ноге. Голень
вздулась, налилась кровью -- судя по внешнему виду -- и
необычайно воспалилась. Какой-то врач из Сиракуз вскрыл ему
жилу ниже лодыжки. Мучения прекратились, однако вышло столько
крови и текла она так неудержимо, что последовал глубокий
обморок и возникла серьезная опасность для жизни Агесилая.
Наконец кровотечение было остановлено, и Агесилая доставили на
носилках в Лакедемон 67, где он долгое время пролежал больным,
не будучи в состоянии выступить в поход.
За это время спартанцы потерпели много неудач как на суше,
так и на море. Величайшей из них было сражение при Тегирах 68,
где спартанцы впервые были побеждены фиванцами в открытом бою.
Все уже пришли к выводу о необходимости заключить всеобщий мир.
В Лакедемон съехались посольства изо всех концов Греции для
обсуждения условий договора 69. В числе послов был Эпаминонд --
муж, знаменитый своей образованностью и познаниями в философии,
но тогда еще не проявивший себя как полководец. Видя, что все
прочие пресмыкаются перед Агесилаем, он один решился выступить
с откровенной речью, в которой говорил не только об интересах
фиванцев, но и об общем благе всей Греции. Он указал, что война
увеличивает могущество Спарты, отчего все остальные терпят
ущерб, что мир должен быть основан на началах всеобщего
равенства и справедливости, что он будет прочным лишь в том
случае, если все будут между собой равны.
Агесилай, замечая, что Эпаминонд пользуется вниманием и
горячими симпатиями присутствующих греков, задал ему вопрос:
"Считаешь ли ты правильным с точки зрения всеобщего равенства и
справедливости, чтобы беотийские города пользовались
независимостью? " Эпаминонд, не задумываясь и не смущаясь,
ответил Агесилаю тоже вопросом: не считает ли тот справедливым,
чтобы и жители Лаконии получили независимостью Тогда Агесилай в
страшном гневе вскочил с места и потребовал, чтобы Эпаминонд
заявил определенно, котов ли он предоставить независимость
Беотии. Эпаминонд в свою очередь спросил его, предоставят ли
спартанцы независимость жителям Лаконии. Агесилай был возмущен
и охотно ухватился за удобный предлог для того, чтобы
немедленно вычеркнуть фиванцев из списка заключивших мирный
договор и объявить им войну. Всем прочим грекам он предложил,
заключив мир, разойтись по домам; дела, поддающиеся мирному
решению, он советовал разрешить мирным путем, а не поддающиеся
-- войной, так как очень трудно было найти путь к уничтожению
всех разногласий.
В это время Клеомброт с войском стоял в Фокиде. Эфоры
тотчас отправили ему приказ выступить против фиванцев, разослав
в то же время повсюду людей для сбора союзников, которые, хотя
и не желали воевать и тяготились войной, еще не осмеливались
противоречить лакедемонянам или отказывать им в послушании.
Было много дурных предзнаменований, о которых уже рассказано в
жизнеописании Эпаминонда 70, и лакедемонянин Протой возражал
против похода; несмотря на это Агесилай не отступился от своего
намерения и начал войну, надеясь, что при создавшихся
обстоятельствах, когда вся Греция на их стороне и фиванцы одни
исключены из мирного договора, представляется удобный случай
отомстить Фивам. Однако ход событий вскоре показал, что
причиной этой войны был скорее гнев, чем хладнокровный расчет.
В самом деле, мирный договор был заключен в Лакедемоне
четырнадцатого скирофориона, а уже через двадцать дней --
пятого гекатомбеона 71 спартанцы были побеждены в битве при
Левктрах. В этой битве погибла тысяча лакедемонян, царь
Клеомброт и окружавшие его храбрейшие спартанцы. Среди них, как
говорят, был и красавец Клеоним, сын Сфодрия, который три раза
падал под ударами врагов около царя и столько же раз
поднимался, пока не был убит, сражаясь с фиванцами.
Это поражение было неожиданным для спартанцев и столь же
неожиданным был успех фиванцев, подобного которому еще не
бывало в войнах греков между собой. Тем не менее доблесть
побежденных вызвала не меньше восхищения и сочувствия, чем
доблесть победителей. Ксенофонт говорит 72, что поведение и
разговоры выдающихся людей замечательны даже в забавах и за
вином, и он прав; но не менее, а еще более следует обращать
внимание на то, что делают или говорят выдающиеся люди,
стремясь и в несчастье сохранить свое достоинство. В это время
в Спарте как раз справлялся праздник Гимнопедий при большом
стечении в город иноземцев, и в театре состязались хоры, когда
прибыли вестники из Левктр с рассказом о поражении. Эфоры, хотя
им и было ясно с самого начала, что эта неудача подкосила
благополучие Спарты и что власть ее в Греции погибла, тем не
менее не позволили ни удалить из театра хоры, ни изменить
чего-либо в порядке праздника; они лишь сообщили имена убитых
их родственникам, разослав гонцов по домам, сами же продолжали
руководить зрелищами и состязанием хоров. На следующее утро,
когда всем уже стали известны имена погибших и уцелевших, отцы,
родственники и близкие убитыми сошлись на площади и с сияющими
лицами, преисполненные гордостью и радостью приветствовали друг
друга. Родственники же уцелевших, напротив, оставались вместе с
женами дома, как бы находясь в трауре; и если кто-нибудь из них
вынужден был выйти из дому, то по его внешнему виду, голосу и
взгляду видно было, как велики его уныние и подавленность. Это
было особенно заметно на женщинах: те, которые ожидали
встретить своего сына живым после битвы, ходили в печальном
молчании, те же, о смерти сыновей которых было объявлено,
тотчас появились в храмах и навещали друг друга с веселым,
гордым видом.
Однако, когда союзники отпали от Спарты и все ждали, что
Эпаминонд, гордый своей победой, вторгнется в Пелопоннес,.
многие спартанцы вновь вспомнили предсказание о хромоте
Агесилая. Они впали в величайшее уныние и прониклись страхом
перед божеством, полагая, что несчастья обрушились на город
из-за того, что они удалили от царствования человека со
здоровыми ногами, избрав царем хромого и увечного, и тем самым
нарушили приказание божества, которое больше всего
предостерегало их именно против этого. И все же, благодаря
славе Агесилая, его доблести и другим заслугам, они продолжали
пользоваться его услугами не только в военных делах -- в
качестве царя и полководца, но и в гражданских трудностях -- в
качестве целителя и посредника. Дело в том, что спартанцы не
решались, как полагалось по закону, лишить гражданской чести
тех граждан, которые проявили трусость в сражении (в Спарте их
называли "убоявшимися"), ибо таких было очень много, и в том
числе виднейшие люди, так что можно было предполагать, что они
подымут восстание. Такие "убоявшиеся" по закону не только
лишаются права занимать какую-либо должность, но считается
позорным вступать с кем бы то ни было из них в родство по
браку. Каждый, кто встречает их, может их ударить. Они обязаны
ходить жалкими, неопрятными, в старом, потертом плаще с
разноцветными заплатами и брить только полбороды. Вот почему и
было опасно оставлять в городе много таких граждан, и то время
как он нуждался в немалом числе воинов. В этих обстоятельствах
спартанцы" избрали Агесилая законодателем. Не прибавив, не
вычеркнув и не изменив ничего в законах, он пришел в Народное
собрание и сказал: "Сегодня нужно позволить спать законам, но с
завтрашнего дня и впредь законы эти должны иметь полную силу".
Этим он не только сохранил государству законы, но и гражданскую
честь -- всем тем людям.
Затем, желая вывести молодежь из состояния уныния и
печали, он вторгся в Аркадию. Здесь он остерегался вступить в
решительное сражение с противником, но захватил один небольшой
городок близ Мантинеи и опустошил поля. Благодаря этому он
внушил своим согражданам новые, лучшие надежды на будущее,
показав, что отчаиваться рано.
Вскоре после этого Эпаминонд вместе с союзниками вторгся в
Лаконию 73, имея не менее сорока тысяч гоплитов, за которыми с
целью грабежа следовало множество. легковооруженных или же
вовсе не вооруженных, так что общая численность вторгшихся
достигала семидесяти тысяч. К атому времени доряне занимали
Лакедемон уже в продолжение не менее шестисот лет, и за весь
этот период еще ни один враг не отважился вступить в их страну:
беотийцы были первыми врагами, которых спартанцы увидели на
своей земле и которые теперь опустошали ее -- ни разу дотоле не
тронутую и не разграбленную -- огнем и мечом, дойдя
беспрепятственно до самой реки 74 и города. Дело в том, что
Агесилай не разрешил спартанцам сразиться с таким, как говорит
Теопомп, "валом и потоком войны", но занял центр города и самые
важные пункты, терпеливо снося угрозы и похвальбы фиванцев,
которые выкликали его имя, призывая его как подстрекателя войны
и виновника всех несчастий сразиться за свою страну. Но не
менее заботил Агесилая царивший в городе переполох, вопли и
беспорядочные метания пожилых людей, негодовавших по поводу
случившегося, и женщин, которые не могли оставаться спокойными
и совершенно обезумели от крика неприятелей и вида их костров.
Тяжелым ударом для его славы было и то, что, приняв город самым
сильным и могущественным в Греции, он теперь видел, как сила
этого города пошатнулась и неуместной стала горделивая
похвальба, которую он сам часто повторял, -- что, мол, еще ни
одна лакедемонская женщина не видела дыма вражеского лагеря.
Говорят, что и Анталкид в споре с одним афинянином о храбрости,
когда тот сказал: "А мы вас часто отгоняли от Кефиса" 75, --
ответил: "Но мы вас никогда не отгоняли от Эврота". Подобным же
образом один ничем не замечательный спартанец в ответ на
замечание аргивянина: "Много вас лежит погребенными в
Арголиде", возразил: "Но ни один из вас -- в Лаконии".
Сообщают, что Анталкид, который был тогда эфором, в страхе
тайно переправил своих детей на Киверу. Агесилай же, когда
заметил, что враги намереваются перейти Эврот и силой ворваться
в город, оставил все другие позиции и выстроил лакедемонян
перед центральными, возвышенными частями города. Как раз в это
время Эврот из-за обилия снегов на горах выступил из берегов и
разлился шире обыкновенного, но переправу вброд не столько
затрудняла быстрота течения, сколько ледяной холод воды.
Агесилаю указали на Эпаминонда, который выступил перед строем;
как говорят, он долго смотрел на фиванского полководца,
провожая его глазами, однако сказал лишь: "Какой беспокойный
человек! " Как ни старался Эпаминонд из честолюбия завязать
сражение в самом городе и поставить трофей, он не смог выманить
Агесилая или вызвать его на бой, а потому снялся с лагеря,
отошел от города и стал опустошать страну.
В Лакедемоне, между тем, около двухсот граждан, из числа
недостойных и испорченных, которые уже давно составили заговор,
захватили Иссорий, сильно укрепленный и неприступный пункт, где
находилось святилище Артемиды. Лакедемоняне хотели тотчас
кинуться на них, но Агесилай, опасаясь мятежа, приказал
остальным соблюдать спокойствие, сам же, одетый в плащ, в
сопровождении лишь одного раба приблизился к заговорщикам,
говоря, что они не поняли его приказания: он посылал их не сюда
и не всех вместе, а одних -- туда (он указал на другое место),
других -- в иные кварталы города. Те же, услышав его,
обрадовались, считая, что их замысел не раскрыт, и,
разделившись, разошлись по тем местам, которые он указал.
Агесилай немедленно послал за другими воинами и занял с ними
Иссорий; ночью же он приказал арестовать и убить около
пятнадцати человек из числа заговорщиков. Вскоре был раскрыт
другой, еще более значительный заговор спартанцев, которые
собирались тайно в одном доме, подготовляя переворот. Но при
величайшем беспорядке было одинаково опасно как привлечь их к
суду, так и оставить заговор без внимания. Поэтому Агесилай,
посовещавшись с эфорами, приказал убить их без суда, хотя
прежде ни один спартанец не подвергался смертной казни без
судебного разбирательства. Из периэков и илотов, которые были
включены в состав войска, многие перебежали из города к врагу.
Так как это вызывало упадок духа в войске, Агесилай предписал
своим служителям обходить каждое утро постели воинов в лагере,
забирать оружие перебежчиков и прятать его; благодаря этому
число перебежчиков оставалось неизвестным.
Одни писатели говорят, что фиванцы отступили из Лаконии
из-за начавшихся холодов, а также оттого, что аркадяне стали в
беспорядке уходить и разбегаться, другие -- что они и так
провели там целых три месяца и успели опустошить большую часть
страны. Теопомп же сообщает иное: беотархи уже решили
отступить, когда к ним прибыл спартанец Фрикс, доставив им от
Агесилая в качестве платы за отступление десять талантов, так
что, выполняя то, что было задумано прежде, они еще получили от
врагов деньги на дорогу. Но я не понимаю, как мог один лишь
Теопомп знать об этом, в то время как остальным это осталось
неизвестным.
Но все утверждают единогласно, что спасением своим Спарта
была тогда обязана Агесилаю, который на этот раз отрешился от
присущих ему по природе качеств -- честолюбия и упрямства и
действовал с большой осторожностью. Тем не менее после этого
падения он не смог поднять мощь и славу своего города на
прежнюю высоту, Как случается со здоровым телом, - которое
приучено к постоянному и строжайшему режиму, так случилось и с
государством: чтобы погубить все его благополучие, оказалось
достаточным одной лишь ошибки, одного лишь колебания весов.
Иначе и быть не могло, ибо с государственным устройством,
наилучшим образом приспособленным для мира, единомыслия и
добродетели, пытались соединить насильственную власть и
господство над другими -- то, что Ликург считал совершенно
ненужным для счастья и процветания города 76. Это и привело
Спарту к упадку.
Агесилай отказался впредь от командования в походах из-за
своего преклонного возраста. Сын же его, Архидам, с войском,
пришедшим ему на помощь от тиранна из Сицилии 77, победил
аркадян и так называемой "Бесслезной битве" 78 (в ней из воинов
Архидама не был убит ни один, а врагов пало очень много). Эта
битва была самым лучшим доказательством того, как обессилела
Спарта. Прежде победа над врагами считалась таким обычным
делом, что в честь ее не приносили никаких жертв, кроме петуха;
возвратившиеся из сражения не испытывали особенной гордости, и
весть о победе даже никого особенно не радовала. Так, после
битвы при Мантинее, которую описывает Фукидид 79, первому, кто
прибыл с известием о победе, спартанские власти не послали в
качестве награды за радостную весть ничего иного, кроме куска
мяса от общей трапезы. В этот же раз, когда получилось
сообщение о битве, а затем прибыл Архидам, никто уже не мог
удержаться от выражения своих чувств; первым встретил его отец
в слезах радости вместе со всеми властями; множество стариков и
женщин спустились к реке, воздымая к небу руки и благодаря
богов, словно лишь в тот день Спарта смыла свой позор и вновь
обрела право смотреть на лучезарное солнце. Говорят, что до
этой битвы мужья не решались прямо взглянуть на жен, стыдясь
своего поражения.
Когда Мессена была вновь основана Эпаминондом 80 и прежние
ее граждане стали стекаться туда со всех сторон, лакедемоняне
не были в состоянии помешать атому и не отважились выступить с
оружием, но негодовали и гневались на Агесилая за то, что в его
царствование они лишились страны, не уступавшей Лаконии по
размерам и превосходящей плодородием другие области Греции,
страны, которой они столько времени владели 81. Вот почему
Агесилай и не принял предложенного фиванцами мира. Однако, не
желая на словах уступить эту страну тем, кто на деле уже держал
ее и своих руках, и упорствуя в этом, он не только не получил
обратно этой области, но чуть было не потерял самое Спарту,
обманутый военной хитростью неприятеля. Дело в том, что, когда
мантинейцы вновь отложились от Фив и призвали на помощь
лакедемонян 82, Эпаминонд, узнав, что Агесилай вышел с войском
и приближается к нему, ночью незаметно для мантинейцев снялся с
лагеря и повел армию из Тегеи прямо на Лакедемон. Обойдя
Агесилая, он едва не захватил внезапным нападением город,
лишенный всякой защиты. Однако Агесилаю донес об этом, по
словам Каллисфена, теспиец Эвтин, по Ксенофонту же 83 --
какой-то критянин. Агесилай немедленно послал в Спарту конного
гонца, а через короткое время явился и сам. Немного позже
фиванцы перешли Эврот и совершили нападение на город. Агесилай
отбивался не по возрасту решительно и ожесточенно, так как
видел, что спасение теперь уже не в осмотрительной обороне, но
в безоглядной отваге. Такой отваге он никогда раньше не доверял
и не давал ей воли, но теперь лишь благодаря ей отразил
опасность, вырвал город из рук Эпаминонда, поставил трофей и
показал детям и женщинам, что лакедемоняне самым достойным
образом платят отечеству за то воспитание, которое оно им дало.
Особенно отличался в атом сражении Архидам, который с
необычайным мужеством и ловкостью быстро перебегал по тесным
уличкам в наиболее опасные места и вместе с небольшой кучкой
окружавших его воинов повсюду оказывал врагу сопротивление.
Великолепное и достойное удивления зрелище не только
согражданам, но и противникам доставил также Исад, сын Фебида.
Прекрасно сложенный, высокий и стройный, он был в том возрасте,
когда люди, переходя от отрочества к возмужалости, находятся в
расцвете сил. Он выскочил из своего дома совершенно нагой, не
прикрыв ни доспехами, ни одеждой свое тело, натертое маслом,.
держа в одной руке копье, в другой меч, и бросился в гущу
врагов, повергая наземь и поражая всех, кто выступал ему
навстречу. Он даже не был ранен, потому ли, что в награду за
храбрость его охраняло божество, или потому, что показался
врагам существом сверхъестественным. Говорят, что эфоры сначала
наградили его венком, а затем наказали штрафом в тысячу драхм
за то, что он отважился выйти навстречу опасности без доспехов.
Несколько дней спустя произошла битва при Мантинее; и
Эпаминонд уже опрокинул первые ряды противника, тесня врагов и
быстро преследуя их, когда, как рассказывает Диоскорид 84,
против него выступил лаконянин Антикрат и пронзил его копьем.
Однако лакедемоняне еще и теперь называют потомков Антикрата
Махеронами [Масhair((nes], и это доказывает, что Эпаминонд был
поражен махерой [machaira] -- коротким мечом. Испытывая при
жизни Эпаминонда вечный страх перед ним, спартанцы так
восхищались подвигом Антикрата, что не только даровали ему
постановлением Народного собрания особые почести и награды, но
и всему его роду предоставили освобождение от налогов, которым
и в наше время еще пользуется Калликрат, один из потомков
Антикрата. После этой битвы и смерти Эпаминонда греки заключили
между собой мир. Агесилай хотел исключить из мирного договора
мессенцев, не признавая в них граждан самостоятельного.
государства. Так как все остальные греки стояли за включение
мессенцев в число участников договора и за принятие от них
клятвы, лакедемоняне отказались участвовать в мире и одни
продолжали войну, надеясь вернуть себе Мессению. Из-за этого
Агесилая считали человеком жестоким и упрямым, вечно жаждущим
войны: ведь он всеми способами подкапывался под всеобщий мир и
препятствовал ему, а с другой стороны, испытывая нужду в
деньгах, должен был отягощать своих друзей в Спарте займами и
поборами вместо того, чтобы в таких тяжелых обстоятельствах,
упустив из своих рук столько городов и такую власть на суше и
на море, положить конец бедствиям и не домогаться столь алчно
мессенских владений и доходов.
Еще худшую славу стяжал он, когда поступил на службу к
Таху, правителю Египта 85. Никто не одобрял того, что человек,
считавшийся первым во всей Греции, чья слава распространилась
по всему миру, теперь предоставил себя в распоряжение варвару,
отпавшему от своего царя, продал за деньги свое имя и славу,
превратившись в предводителя наемного войска. Даже если бы в
возрасте свыше восьмидесяти лет, с телом, испещренным рубцами
от ран, он вновь принял на себя, как прежде, славное и
прекрасное предводительство в борьбе за свободу греков, то и в
этом случае нельзя было бы не упрекнуть его за излишнее
честолюбие. Ведь и для славного дела есть соответствующий
возраст и подходящее время, да и вообще славное отличается от
позорного более всего надлежащей мерой. Но Агесилай совершенно
не заботился об этом и ничто не считал недостойным, если это
было на пользу государству; напротив, ему казалось недостойным
жить в городе без дела и спокойно ожидать смерти. Поэтому он
набрал наемников на средства, посланные Тахом, снарядил
несколько судов и отплыл, взяв с собой, как и прежде, тридцать
спартанцев в качестве советников.
Когда Агесилай прибыл в Египет 86, к его судну отправились
виднейшие полководцы и сановники царя, чтобы
засвидетельствовать свое почтение. И остальные египтяне, много
наслышанные об Агесилае, ожидали его с нетерпением; все
сбежались, чтобы посмотреть на него. Когда же вместо блеска и
пышного окружения они увидели лежащего на траве у моря старого
человека маленького роста и простой наружности, одетого в
дешевый грубый плащ, они принялись шутить и насмехаться над
ним. Некоторые даже говорили: "Совсем как в басне: гора
мучилась в родах, а разрешилась мышью". Еще более удивились они
его странным вкусам, когда из принесенных и приведенных даров
гостеприимства он принял только пшеничную муку, телят и гусей,
отказавшись от изысканных лакомств, печений и благовоний, и в
ответ на настойчивые просьбы принять и эти дары предложил
раздать их илотам. Однако, как говорит Теофраст, ему понравился
египетский тростник, из которого плетут простые, изящные венки,
и при отплытии он попросил и получил от царя немного этого
тростника.
По прибытии он соединился с Тахом, который был занят
приготовлениями к походу 87. Однако Агесилай был назначен не
главнокомандующим, как он рассчитывал, а лишь предводителем
наемников; флотом командовал афинянин Хабрий 88, а всем войском
-- сам Тах. Это было первым, что огорчило Агесилая, но, кроме
того, и во всем прочем он вынужден был с досадой переносить
хвастовство и тщеславие египтянина. Он сопровождал его в
морском походе в Финикию, беспрекословно ему подчиняясь --
вопреки своему достоинству и нраву, пока, наконец,
обстоятельства не сложились более благоприятно. Дело в том, что
Нектанебид, двоюродный брат Таха, начальствовавший над одной из
частей его войска, отпал от него, был провозглашен египтянами
царем и отправил людей к Агесилаю с просьбой о помощи. 0 том же
просил он и Хабрия, обещая обоим большие подарки. Когда Тах
узнал об этом, он принялся убеждать их не уходить от него, и
Хабрий пытался увещаниями и уговорами сохранить дружеские
отношения между Агесилаем и Тахом. Но Агесилай отвечал: "Ты,
Хабрий, прибыл сюда по собственному желанию и потому волен
поступать, как вздумается, меня же отправило полководцем к
египтянам мое отечество. Следовательно, я не могу воевать с
теми, к кому прислан в качестве союзника, если не получу из
Спарты нового приказания". После этого разговора он послал в
Спарту несколько человек, которые должны были там обвинять
Таха, Нектанебида же всячески восхвалять. Тах и Хабрий со своей
стороны послали в Спарту уполномоченных, при этом первый
ссылался на старинную дружбу и союз, второй же обещал быть еще
более преданным другом Спарты, чем до тех пор. Лакедемоняне,
выслушав послов, ответили египтянам, что предоставляют дело на
благоусмотрение Агесилая, самому же Агесилаю отправили приказ
смотреть лишь за тем, чтобы эти поступки принесли пользу
Спарте. Таким-то образом Агесилай со своими наемниками перешел
на сторону Нектанебида, совершив под предлогом пользы для
отечества неуместный и неподобающий поступок; ибо, если отнять
этот предлог, то наиболее справедливым названием для такого
поступка будет предательство. Но лакедемоняне, считающие
главным признаком блага пользу, приносимую отечеству, не
признают ничего справедливого, кроме того, что, по их мнению,
увеличивает мощь Спарты.
Тах, когда наемники покинули его, обратился в бегство, но
в Мендесе восстал против Нектанебида другой человек, также
провозглашенный царем 89, и двинулся на него, собрав войско из
ста тысяч человек. Желая ободрить Агесилая, Нектанебид говорил
ему, что хотя враги и многочисленны, они представляют собой
нестройную толпу ремесленников, неопытных в военном деле, и
потому с ними можно не считаться. Агесилай отвечал на это: "Но
я боюсь не их численности, а как раз их неопытности и
невежества, которые всегда трудно обмануть. Ибо неожиданно
обмануть можно только тех, кто подозревает обман, ожидает его и
пытается от него защищаться. Тот же, кто ничего не подозревает
и не ожидает, не дает никакой зацепки желающему провести его,
подобно тому, как стоящий неподвижно борец не дает возможности
противнику вывести его из этого положения". Вскоре после этого
мендесец попытался привлечь Агесилая на свою сторону, подослав
к нему своих людей. Это внушило опасения Нектанебиду. Когда же
Агесилай стал убеждать его вступить как можно скорей в сражение
и не затягивать войны с людьми, которые, хоть они и неопытны в
военном деле, могут благодаря своей многочисленности легко
окружить его, обвести рвом его лагерь и вообще во многом
предупредить его шаги, Нектанебид стал еще больше подозревать и
бояться своего союзника и отступил в большой, хорошо
укрепленный город. Агесилай был очень оскорблен этим
недоверием, однако, стыдясь еще раз перейти на сторону
противника и покинуть дело неоконченным, последовал за
Нектанебидом и вошел вместе с ним в крепость.
Неприятель выступил следом и начал окружать город валом и
рвом. Египтянином вновь овладел страх -- он боялся осады и
хотел вступить в бой, греки горячо поддерживали его, так как в
крепости не было запасов хлеба. Но Агесилай решительно
препятствовал этому намерению, и египтяне пуще прежнего хулили
и поносил его, называя предателем царя. Однако теперь он сносил
клевету гораздо спокойнее и выжидал удобного случая, чтобы
привести в исполнение военную хитрость, которую он замыслил.
Хитрость же эта заключалась в следующем. Враги вели глубокий
ров вокруг городских стен, чтобы окончательно запереть
осажденных. Когда оба конца рва, окружавшего весь город,
подошли близко один к другому, Агесилай, дождавшись темноты
приказал грекам вооружиться, явился к царю и сказал ему
следующее: "Юноша, час спасения настал; я не говорил о нем
прежде, чем он наступит, чтобы не помешать его приходу. Враги
сами, собственноручно рассеяли грозившую нам опасность, выкопав
такой ров, что готовая часть его представляет препятствие для
них самих, лишая их численного превосходства, оставшееся же
между концами рва пространство позволяет нам сразиться с ними
на равных условиях. Смелей же! Постарайся проявить себя
доблестным мужем, устремись вперед вместе с нами и спаси себя и
все войско. Ведь стоящие против нас враги не выдержат нашего
натиска, а остальные отделены от нас рвом и не смогут причинить
нам вреда". Нектанебид изумился изобретательности Агесилая,
стал в середину греческого строя и, напав на врагов, легко
обратил их в бегство.
Как только Агесилай овладел доверием Нектанебида, он вновь
прибегнул к той же военной хитрости: то отступая, то
приближаясь, то делая обходные движения, Агесилай загнал
большую часть неприятелей в такое место, которое с двух сторон
было окаймлено глубокими, наполненными водой рвами. Промежуток
между рвами он перегородил, построив там боевую линию своей
фаланги, и этим добился того, что враги могли выступить. против
него только с равным числом бойцов и в то же время были не в
состоянии зайти ему во фланг или в тыл. Поэтому после недолгого
сопротивления они обратились в бегство. Многие из них были
убиты, остальные же рассеялись.
После этого египтянин укрепил и упрочил свою власть. Желая
выразить свою любовь и расположение к Агесилаю, Нектанебид стал
просить его остаться с ним и провести в Египте зиму 90. Но
Агесилай спешил домой, зная, что Спарта ведет войну, содержит
наемников и потому нуждается в деньгах. Нектанебид отпустил его
с большими почестями, щедро наградив и дав в числе прочих
почетных подарков двести тридцать талантов для ведения войны.
Уже наступила зима, и Агесилай держался со своими кораблями
поближе к суше. Он высадился на побережье Африки, в пустынном
месте, которое носит название Менелаевой гавани 91, и здесь
умер в возрасте восьмидесяти четырех лет, после того как
процарствовал в Спарте более сорока одного года, из коих свыше
тридцати лет, вплоть до битвы при Левктрах, был наиболее
влиятельным и могущественным человеком в Лакедемоне и считался
как бы предводителем и царем всей Греции.
У лакедемонян существует обычай: тела тех, кто умер на
чужбине, погребать на месте кончины, тела же царей доставлять
на родину. Поэтому сопровождавшие Агесилая спартанцы залили
тело за неимением меда расплавленным воском и доставили затем в
Лакедемон. Царская. власть перешла к сыну Агесилая Архидаму и
оставалась за его родом вплоть до Агида 92, который был пятым
царем после Агесилая и при попытке восстановить старинное
государственное устройство пал от руки Леонида.
1 Какому из двух Симонидов принадлежат эти слова --
ямбографу VII в. до н. э. Симониду Аморгосскому или элегику VI
-- V .вв. до и. э. Симониду Кеосскому -- с полной уверенностью
сказать нельзя. Ученые приписывают их второму.
2 Агелы (букв. "стада") -- отряды, на которые разделялись
спартанские мальчики и юноши. О коллективном воспитании детей в
Спарте, так же как и об упоминаемых ниже "возлюбленных" см.
"Ликург", XVI сл. (т. 1 наст. изд.).
3 См. "Алкивиад", ХХIII (т. 1 наст. изд.).
4 В 401 г. до н. э.
5 "Агесилай", VI.
6 "Ликург", V и ХХVI.
7 Скорее всего -- намек на учение философа V в. до н. э.
Эмпедокла, но, быть может, и на Гераклита Эфесского, которому
принадлежал тезис: "Все возникает чрез распрю".
8 Т. е. Ликург.
9 "Одиссея", VIII, 75 сл.
10 Герест -- город на южной оконечности острова Эвбея,
Авлида -- городок в Беотии на берегу пролива, отделяющего Эвбею
от материка.
11 Беотархи -- политические и военные руководители
Беотийского союза.
12 Война началась в 399 г. до н. а.
13 Речь идет о знаменитом отступлении 10 тыс. греческих
наемников во главе с Ксенофонтом из глубины Азии к Черному морю
(после гибели претендента на персидский престол Кира Младшего
-- см. прим. 5 к "Сопоставлению Лисандра с Суллой"). Этот поход
описан в "Анабасисе" Ксенофонта -- подлинном шедевре греческой
литературы.
14 Сын царя Анхиза Эхепол, "чтоб ему не идти на войну под
ветристую Трою", дал Агамемнону замечательную кобылу Эту (т. е.
"Гнедую"). См. "Илиада", ХХШ, 295 сл.
15 Т. е. покинул территорию сатрапии, которой управлял
Титравст, сменивший Тиссаферна, и вторгся в Даскиллийскую
сатрапию, охватывавшую весь северо-запад Малой Азии и
подчиненную Фарнабазу.
16 Т. е. к Титравсту: Сарды были центром его сатрапии.
17 По греческому обычаю, люди, жившие в разных городах,
заключали союз взаимного гостеприимства. В доме гостеприимна
чужеземец пользовался жильем, столом, всякого рода помощью и
покровительством. Гостеприимство считалось священным и
переходило из рода в род.
18 См. прим. 14 и 63 к "Лисандру".
19 Во время Олимпийских игр устраивались особые состязания
для мальчиков, Участвовать в них могли дети только
определенного роста и силы.
20 Гидрией -- младший брат галикарнасского тиранна Мавзола
(377 -- 353 гг. до н. а.), вошедшего в историю главным образом
благодаря великолепной гробнице -- Мавзолею, которую воздвигла
ему его сестра и вдова Артемисия.
21 Иероним Родосский -- философ-перипатетик III в. до н.э.
22 Сузы и Экбатаны -- зимняя и летняя резиденции
персидских царей.
23 Эврипид, "Троянки", 764. Перевод М. Е. Грабарь-Пассек.
В контексте трагедии этот стих имеет несколько иной смысл.
24 См. "Александр", ХХХVII и LVI.
25 Боевые действия во время Коринфской, или Беотийской,
войны (394 -- 387 гг. до н. э.) велись главным образом близ
Коронеи (в Беотии) и Коринфа.
26 Агесилай вернулся в Грецию в 394 г. до н. э.
27 Речь идет о заключительной стадии II Пунической войны,
когда римляне во главе со Сципионом Старшим высадились в Африке
(204 г. до н. в.).
28 В 331 г. до н. э. наместник Македонии Антипатр разбил
при Мегалополе в Аркадии греческое войско под командованием
спартанского царя Агида III. Слова Александра звучат как намек
на "Войну лягушек и мышей" -- пародийный эпос, шутливое
подражание "Илиаде".
29 "Илиада", VI, 175.
30 На персидском дарике было выбито изображение царя в
короне, с копьем, луком и колчаном стрел.
31 Фарсал -- город в центральной Фессалии. Нартакий --
горный кряж и городок южнее Фарсала.
32 Мора -- отряд лакедемонской пехоты численностью от 400
до 900 человек.
33 14 августа 394 г. до н. а.
34 Конон -- афинский военачальник, единственный из
стратегов, действовавший разумно и находчиво при Эгоспотамах
(см. "Лисандр", ХI). После окончания Пелопоннесской войны он
долгое время жил на Кипре, а затем поступил на службу к
персидскому царю.
35 "Греческая история", IV, 3 и "Агесилай", II.
36 Геликон -- горная гряда в Южной Беотии, считавшаяся
любимым местопребыванием Муз и Аполлона.
37 Культ Афины Итонийской (Итон -- городок в южной
Фессалии) был распространен в разных областях Греции.
38 Толмид -- афинский полководец, в 447 г. до н. а.
руководивший неудачной карательной экспедицией против
недовольных афинской гегемонией беотийцев.
39 Это было равносильно признанию своего поражения. См.
"Никий", VI.
40 Эврот -- главная река Лаконии; на Эвроте стоял город
Спарта.
41 Аристодем -- праправнук Геракла. От его сыновей вели
свое происхождение оба царских рода Спарты.
42 "Агесилай", VIII.
43 Дикеарх Мессенский -- ученик Аристотеля, .плодовитый
философ и писатель, судя по свидетельствам древних.
44 Lakonikai anagraphai. Профессор К. Циглер переводит:
"Лаконские записки", указывая в примечаниях, что об атом
памятнике ничего достоверного не известно.
45 Благополучно завершив переход к берегам Черного моря
(см. прим. 13), Ксенофонт со своим отрядом поступил на службу к
спартанцам, за что афиняне заочно присудили его к изгнанию. Еще
в Азии он стал близким другом Агесилая (которого затем
прославлял в своих сочинениях) и вместе с ним вернулся в
Европу.
46 Его отцом был Павсаний, которого спартанцы считали
ответственным за гибель Лисандра. См. "Лисандр", ХХIХ -- ХХХ.
47 Фидитии -- общие трапезы у спартанцев. См. "Ликург",
ХII.
48 "Ликург", ХVII -- ХVIII.
49 Длинные стены соединяли Коринф с его гаванью Лехеем.
Ср. прим. 39 к "Лисандру".
50 Истмийские игры (в честь Посейдона) справлялись каждые
два года в конце весны. Здесь, надо полагать, речь идет об
играх 390 г. до н. э.
51 Герей (т. е. Святилище Геры) находился в ~15 км
севернее Коринфа.
52 Ификрат (ок. 419 -- ок. 353 гг. до н. а.) -- выдающийся
афинский полководец, известный своей реформою наемного войска.
Поражение спартанцев, о котором здесь говорит Плутарх, было,
по-видимому, одним из первых серьезных результатов этой
реформы.
53 В 389 г. до н. а. Ахейцы; были тогда союзниками
лакедемонян.
54 Были восстановлены Длинные стены, разрушенные .после
взятия Афин в 404 г. до н. э.
55 Тирибаз -- сатрап Малой Азии, сменивший Титравста на
атом посту. Анталкидов (или Царский) мир был заключен в 387 г.
до н. э.
56 Одною из главных статей Анталкидова мира все города
Греции объявлялись автономными и все греческие союзы (кроме
Пелопоннесского) распущенными.
57 Спартанцы захватили фиванскую крепость Кадмею в 382 г.
до н. э. См. "Пелопид", V -- VI (т. 1 наст. изд.).
58 В 379 г. до н. э. См. "Пелопид", ~II -- ХII.
59 Полемархи -- высшие выборные должностные лица в Фивах.
60 Клеомброт I был младшим братом Агесиполида, умершего в
380 г. до н. э.
61 Флиунт -- небольшой город в Арголиде, примерно в 20 км
к юго-западу от Коринфа. Флиунтцы не желали впустить в город
своих земляков, изгнанных по политическим мотивам, и спартанцы
вмешались в этот спор.
62 Теспии -- город в Беотии, западнее Фив.
63 Триасийская равнина (близ Элевсина) находится в 12 или
15 км от Пирея.
64 В 377 г. до н. э.
65 Ретрами назывались законы Ликурга, которым он
приписывал божественное происхождение. См. "Ликург", VI и ХIII.
66 См. "Ликург", XXIV -- ХV.
67 Агесилай заболел в первые же месяцы возобновившихся
военных действий.
68 В 375 г. до н. э. См. "Пелопид", ХVI -- ХVII.
69В 371 г. до н. э.
70 Это жизнеописание до нас не дошло.
71 Скирофорион и гетакомбеон -- 12-й и 1-й месяцы
аттического календаря, соответствующие июню-июлю и
июлю-августу.
72 "Пир", I, 1.
73 В 369 г. до н. э. Ср. "Пелопид", ХХIV.
74 Т. е. до Эврота.
75 Кефис -- река в Аттике, протекающая западнее Афин,
76 Ср. "Ликург", XXIII и XXXI.
77 Тиранн ( сиракузский тиранн Дионисий Старший, верный
союзник Спарты
78 В 368 г. до н. э.
79 Фукидид, V, 64 -- 74. Битва произошла в 418 г. до н. э.
Противником спартанцев было объединенное войско афинян, аргивян
и мантинейцев.
80 После окончания III Мессенской войны (см. "Кимон", ХVI
-- ХVII и примечания к этим главам) лакедемоняне изгнали
мессенцев из отечества, и лишь 85 лет спустя, в 370 г. до н.
э., Эпаминонд основал новую столицу страны -- город Мессену на
южном "клоне горы Итомы. "Прежними ее гражданами" названы,
по-видимому, потомки тех, кто населял ату гору и оборонял ее во
время III Мессенской войны.
81 Начало власти Лакедемона над Мессенией относится еще к
VIII в. до н. э.
82 В 362 г. до и. э.
83 "Греческая история", VII, 5.
84 Диоскорид -- трудно сказать, какой греческий писатель
имеется здесь в виду, возможно, речь идет об ученике
знаменитого оратора Исократа, современнике изображаемых
Плутархом событий
85 Тах (Зб2 -- 360 гг. до н. э.) -- второй фараон 30-й
династии. (В последнее десятилетие V в. до н. э. Египет
освободился от власти Персии и вернул себе независимость).
86 В Зб1 г. до н. э.
87 Тах готовился к походу на Финикию и Сирию, которой
владели персы.
88 Хабрий -- один из самых талантливых и удачливых
афинских полководцев IV в. до н. э., много служивший в
иноземных войсках.
89 Можно предполагать, что это был какой-то отпрыск
предыдущей, 29-й, династии, которая вышла из Мендеса (города в
северной части Нильской дельты).
90 Зима 360/359 гг. до н. э.
91 Менелаева гавань лежала против острова Крит, западнее
египетских владений.
92 Агид -- Агид IV (ок. 245 -- 241 гг. до н. э.). См. его
жизнеописание в т. III наст. изд.
Last-modified: Wed, 29 Jan 2003 21:57:12 GMT