одной из двадцати арабских стран ни один израильтянин не может купить квартиру или устроиться там на работу, в то время, как арабское население самого Израиля на четверть состоит из равноправных евреям арабов! Я поддержу это равноправие своим голосом на любых выборах, если мне предоставят право купить в Дамаске такую же виллу, какую арабы имеют в Хайфе, и соседи там будут ко мне относиться так же, как я отношесь к моим арабским соседям! Но если даже в мирном для нас Египте евреев вообще нет и никогда не будет, то я за то, чтобы арабы тоже убирались из моей страны в свои мусульманские государства." "Они бы и не задержались тут надолго, - захихикал Адольф, - если бы нашлась хоть одна арабская страна с нашим уровнем жизни." "Почему же? - горела "полька". - В Кувейте немногим хуже. И туда тоже хлынули так называемые палестинцы. И тут же вырезали своих кувейтских братьев, как только началось саддамское нашествие. Я очень сомневаюсь, что к нам они при удобном для них случае отнесутся милосерднее..." "Теперь вы видите звериный оскал иудо-нацистов, господа бывшие интернационалисты? - ликовал Поль. - Учитесь. И делайте выводы. У вас, к сожалению, есть право голоса..." "Мама, - подошла Лена. - Мне тут скучно. Поели - и спасибо. Пошли, а? Я хочу домой. И ваш этот Поль, - добавила она на ухо, - мне ужасно неприятен." Адольф уже спешил к ним, тонко уловив настроение своих подопечных. "Если вы уже наговорились, я готов отвезти вас домой." 2. "Скажите, Адольф, - решилась спросить Женя на обратном пути. - Этот... Поль, он чем вообще занимается?" "Поль? Ничем." "То есть, как это? - поразился Илья. - Где он работает?" "Нигде. Он живет на пособие по прожиточному минимуму, автахат ахнаса. И не пропускает ни одного политического или культурного мероприятия. Очень интересный человек. Ленинградский интеллигент." "А мы думали, что он, как и вы, из Германии." "Нет-нет. У него папа был русский немец, а мама еврейка. Она тут умерла. Он полагает, что по вине врачей." "Он - антисионист?" "Что вы! Он активист партии, которая считает себя самой сионистской." "А вы?" "Мы с Инессой законченные консерваторы и традиционно голосуем за партию-основатель Израиля." "А это левая или правая партия?" "Партия труда? Конечно левая." "И она тоже считает религию лишней в еврейской стране?" "Я бы этого не сказал. У нас консенсус. Мы с религиозными терпимы друг к другу. Мы социал-демократы, а фундамент любой демократии - терпимость. Харедим - неотъемлемая часть нашего общества." "Но они же паразиты? Ничего не производят..." "И философы ничего не производят. И астрономы. И не все композиторы нравятся всем. И что же? Лишить их куска хлеба? Решить что общество может обойтись без духовной пищи?" "Я жду вас завтра у себя, Илья, в семь вечера, - сказал Адольф прощаясь. - Поговорим о путях вашего трудоустройства, хорошо? Уже будут ходить автобусы. Вот отсюда поедете вон на том автобусе, идет?" 3. "Есть только один путь вашего трудоустройства, - говорил чернобородый полный человек, вхожий в некоторые круги университета, - стипендия Шапира." "Вы не поняли меня, - остророжно заметил Илья. - Я не студент и не аспирант. Я не нуждаюсь в обучении на стипендию. Я претендую на рабочее место по своей квалификации доктора биологических наук." "Это вы не поняли меня, - блеснули в черных кудрях до глаз белые зубы собеседника. - Здесь нет для вас рабочего места доктора наук. А стипендией это пособие для советских ученых, начинающих свой путь в израильской науке названо потому, что вас надо именно учить работать по западным стандартам. С хорошим английским и ивритом, с компьютером, с умением держать руку на пульсе состояния вашей отрасли в мире. Вы же, согласитесь, ничего этого никогда не умели и не умеете. Если мне удастся найти для вас временное, на год с последующим продлением или приостановкой, место при какой-нибудь фирме внутри или вне университета, то вам дадут около двух тысяч шекелей в месяц и..." "А сколько получает израильский доктор наук с моим стажем?" "В Израиле, - веско сказал чернобородый, - каждый получает ровно столько, сколько он стоит по мнению своего работодателя. Скажем, биолог на должности профессора имеет десять и больше тысяч в месяц, но... Простите, Илья, а сколько вам полных лет?" "Пятьдесят шесть." "Вы... вы выглядите моложе. Простите, но в таком возрасте ни одна фирма в мире не возьмет вас на постоянную работу. Стипендия Шапира - максимум, на что вы можете рассчитывать. Но то место, которое я имел в виду для вас по просьбе моего друга Адольфа, тоже не для вас." "А я и не собирался соглашаться на какие-то стипендии, - взорвался Илья. - Я наслышался об этих благодеяниях. Спасибо, Адольф. Мне жаль вашего времени..." "Погодите, - заметался добрый ватик. - Вы хотели рассказать о вашем эликсире молодости." "Не надо, - остановил его жестом человек с заросшим лицом. - Я говорил с несколькими серьезными людьми. Поставить на поток это средство невозможно из-за сложности и исключительной дороговизны поиска и отлова ваших креветок. А наукой ради науки никто заниматься не собирается. Каждый вложенный в ваш эликсир доллар должен дать минимум сто долларов отдачи, причем гарантированно. Вот если бы препарат можно было немедленно производить на месте и из располагаемого сырья, причем по дешевой и уже освоенной, но нигде не запатентованной технологии, то..." "Короче говоря, мне ни при каких обстоятельствах не попасть в ваш эпикруг, - загадочно для собеседника произнес Илья. - И днем и ночью кот ученый... Впрочем, мы и так бродим эпикругом, а в эпицентре - Израиль, в который мы, боюсь никогда так и не приедем... При всем нашем гражданстве." 4. "А на что же мы будем жить? - с ужасом спрашивала Женя, пока Лена оцепенело сидела на встроенном в нишу-балкон диванчике их домика. - Отказаться от двух тысяч! Это же огромные деньги. Мне рассказывали, что тут платят на уборках нашим женщинам по десять шекелей в час. За унизительный труд с семи до семи можно заработать максимум полторы-две тысячи в месяц. И то не так легко найти место и изловчиться так работать, чтобы не выгнали." "Папе скоро на пенсию, - неуверенно сказала Лена. - А четыре года как-нибудь перекантуемся. Я пойду работать в киоск на рынке. Как-никак полторы тысячи в месяц." "Пенсии нам тут не положено, - криво улыбнулся уже многоопытный Илья. Дают мизерное пособие по старости, не покрывающее даже стоимости съема жилья. Для стариков в этом эпикруге гарантирована только нищета! К тому же, мне и до такой "пенсии" не четыре года, а девять. Из империи зла мы попали в страну лицемерия и лжи. Но я верю, что мы прорвемся. Как-то же все устраиваются! Не будем пока делать выводов. Мы пока в процессе абсорбции. А интеграция в общество наступит, когда мы окончим ульпан..." 5. 1. А в ульпане была своя прграмма абсорбции. Там не интересовались мнением Леона о месте олим в Израиле. Учили ивриту, традициям, истории - и все! В эту программу входило посещение религиозного квартала в Иерусалиме. С трудом притерпевшиеся к своему такому же кварталу в Хайфе Лернеры с изумлением оглядывались на террасы нарядных улиц. Дома были облицованы золотистого цвета камнем и построены в видекаскадов, чтобы у каждой квартиры был открытый сверху балкон. На одном из таких балконов столпились пассажиры экскурсионного автобуса с новыми гражданами еврейской страны. Перед ними открывался изумительный вид на залитые солнцем иерусалимские холмы. Шустрый распорядитель в развевающемся черном плаще приводил так же странно одетых мужчин и театрально наряженных женщин, которые, приглядываясь к группе, выбирали себе пару иммигрантов по своему вкусу и, улыбаясь, уводили за собой. "Хижина дяди Тома, - тихо бушевал Илья. - Выбирают! Нас..." "Не в рабство же, а в гости, - шептала Женя. - Нам же сказали - подружимся семьями. Может быть на всю жизнь." "Да не желаю я дружить с этими ряженными! Тем более на всю жизнь..." Когда остались всего две напряженно улыбающиеся "русские" семьи, в группе ортодоксов Лернеры заметили лихрадочно перемещающегося за спинами взрослых одетого в черное подростка возраста Лены, который не сводил с нее глаз. Распорядитель, между тем, позвал очередного "пейсатого", который, ласково улыбаясь, что-то сказал Илье. "Има! - закричал вдруг тот подросток. - Мемкомтем мефуям!" - и зарыдал басом. "Что там случилось? - решительно двинулся Илья к их державшейся в тени учительнице, с которой мог бегло говорить пока только по-английски. - Мне кажется, что это как-то связано с нами." "Вы правы, - ответила та. - Сейчас очередь семьи раби Гидеона выбирать гостей, а мальчику понравилясь ваша дочь. Вот он и говорит своей маме, что вас уводят." "Но мы не скоты, чтобы нас уводили. Если парню так хочется познакомиться с Леной, почему бы нам не попасть в его семью?" "Я попробую поговорить..." Распорядитель что-то объяснил раби Гидеону. Тот заулыбался, развел руками, ласково сказал что-то Лене и пожал руку вытиравшему слезы мальчику. Родители плаксы бросились к Лернерам и, растопив своим щебетанием последний лед, увлекли их через улицу к бесконечным лестницам вниз - к себе домой. В просторной квартире поражал кабинет ученого раввина с золотыми переплетами богословских книг от пола до потолка и с компьютером. Гостей провели в чистейшую спальню, чтобы они могил привести себя в порядок после дороги, а потом пригласили на просторный балкон под открытым небом, где был уже заботливо накрыт для них богатый стол из лучших блюд еврейской кухни. Йони, как звали мальчика, не оставлял прыскающую от смеха Лену нигде, даже крутился в коридоре, ожидая внезапную возлюбленную из туалета, за что получил от сурового на вид отца грозное внушение. За столом хозяева изо всех сил старались понять корявый иврит свалившихся в их страну с другой планеты чистокровных евреев, но не морщились, не смущались от странных ляпов, терпеливо рисовали непонятое на специально приготовленных листках и сдержанно жестикулировали. Илье эти люди нравились все больше и больше. Да, это были инопланетяне, но очень воспитанные и благожелательные, даже ласковые. Женей завладели ухоженные моложавые женщины ее возраста. Выяснилось, что у четы Валуа четверо детей, Йони младщий. Сыновья учатся в ешиве. Когда кончат учиться? О, это знает только Всевышний. А в армию когда? В армию? Что вы... Йони показал Лене свою комнату, книги, журналы, издаваемые только этой частью израильского общества и только для людей своего круга. "Папа, - таращила девочка глаза, когда гости и хозяева вышли на чистую вечернюю улицу этой планеты. - У него чудовищное представление о мироздании! Я ни за что не поверила бы, что в наш век могут быть такие дремучие невежды в его возрасте. В то же время, он искреннее убежден, что невежды - мы, что все открытия в области всех наук за последние тысячеления уже описаны в Торе, что для ученых раввинов никогда не было ничего нового в развитии человечества. Его отец - что-то вроде профессора. Они занимаются гематрией: кладут иврит на язык цифр, закладывают священные книги в компьютер. Так вот в них, тысячи лет назад, написаны имена таких монстров, как Гитлер и Сталин!" "Чушь все это, - шептал Илья. - Подтасовка. Подгоняют древние источники под современность, чтобы не выглядеть так очевидно паразитами." "Что ты! Он мне рассказал по скольку часов и как старательно они учатся. И вообще он, все они, мне безумно нравятся. Я хочу жить на Ортодоксии! Мне эта планета нравится больше, чем Россия и, тем более, Израиль. Мне плевать, что он воспитан по нашим представлениям идиотом. Это лучше, чем породниться здесь, скажем, с Репами, не говоря об израильтянах. И он уже сделал мне предложение!" "Ты с ума сошла! - поразилась Женя. - Сколько ему лет?" "Восемнадцать. И тут ранние браки. Вы, как тут все заметили, к жизни совершенно не приспособленные, а потому дать мне образование и достойную жизнь не сможете. Поэтому у меня только два пути - начать со временем торговать своим телом, чтобы прокормить себя и вас, либо немедленно стать ортодоксалкой и освободить вас хотя бы от заботы обо мне. Выбирайте..." *** Как говаривал герой Гашека, будут то, что будет, ибо никогда не было так, чтобы ничего не было... У Лернеров было то, что было, так как не могло быть так, чтобы ничего не было. И когда все более-менее устоялось, настала настоящая беда... 2. Что же теперь делать? - напряженно думал Илья четыре года спустя, глядя сквозь приоткрытую в ванную дверь и прозрачную занавеску на нежащуюся под душем молодую женщину, которая тридцать восемь лет считала себя его женой, а теперь выглядела ровесницей его дочери. - Как легализовать это существо в Израиле, где с подозрением смотрят на малейшее несоответствие оригинала и документа? Через две недели после агонии умиравшей от скоротечного рассеянного склероза Жени, после ада и вони, уборки постели и квартиры от остатков выпавших седых волос и шелушащейся кожи прошли несколько относительно спокойных дней. И соседи с изумлением заметили выпорхнувшую из квартиры Лернеров веселую высокую юную брюнетку с сияющими от счастья глазами и длинными густыми волнистыми волосами. Девушка явно поселилась в их подъезде вместо бесследно исчезнувшей геверет Жени. Все знали, что та тяжело больна. Она внезапно резко постарела, едва спускалась на дрожавших ногах по лестнице, держась такими же дрожащими руками за перила с одной стороны и за заботливо поддерживающего ее мужа - с другой. И вот перестала появляться вообще. Ее не увозили на скорой помощи, не хоронили. Ее так быстро и нагло заменили на соблазнительную и неотразимую красотку, что "русским" соседям (прочие вообще едва ли замечали здесь "руситов" все эти годы), оставалось только теряться в страшных догадках. У достаточно поднаторевшего в нравах израильского общества Ильи не было сомнений, что рано или поздно придется давать пояснения. И отнюдь не соседям... Объясняться придется с полицией. Он остался один на один с неумолимой, судебной системой и с непредсказуемой бюрократией. На Лену рассчитывать не приходилась. Она уже четыре года жила в Иерусалиме своей семьей. Причем такой семьей, в которой ее родителям места не было. В Ортодоксии она прошла жесточайшую проверку на еврейство и поселилась в том стерилизованном микрорайоне, где познакомилась с добрым сентиментальным Йони - на одном из холмов, опоясывющих еврейскую столицу бело-кремовыми зданиями, каждый балкон которых был приспособлен под сукку, потому не имел никакой крыши над ним, кроме неба. На свадьбе Илья был в черной кипе, постоянно сползавшей с его лысеющей головы, а Женя стеснялась косынки, которой ее украсила мать Йони. Говорить с зятем и его родителями они не могли. На праздненство в огромномзалесобралосьне менее сотни гостей. Играла только живая музыка, мужчины плясали, женщины, счастливо улыбаясь, стояли вокруг, держа на руках детей. Музыканты изгибались в такт зажигательной еврейской мелодии и тоже радостно скалили ровные белые зубы среди черных усов и бород. "Инопланетяне... - шептала мужу прижавшаяся к нему Женя под ласковыми взглядами женщин вокруг. - Наша дочь вышла замуж за инопланетянина. Мы отдали дочь на другую планету. Это даже не Израиль... Это - марсиане какие-то!.." "Главное, чтобы она была счастлива, чтобы не нам, а ей было с ними хорошо, - повторял Илья. - И кто тебе сказал, что на этой планете живут хуже, чем на нашей?" Лена действительно была счастлива. Она изменила облик и образ жизни. Она рожала каждый год по внуку своим новым родителям. Но и бывшие родители должны были приезжать на каждый из многочисленных религиозных праздников. И соблюдать непонятные им ритуалы, казавшиеся иногда дикостью. Но Лена была искренне любима ее красивым мужем. "Чем вы недовольны, - ласково спрашивала она во время очередного визита, глядя на удрученно и отчужденно сидящих на ярко украшенном к суккоту балконе папу и маму. - Вы предпочли бы ту судьбу, о которой я вам говорила на нашем первом израильском балконе-крыше? Вы не помните, чем мне советовал Владик девять лет назад зарабатывать на хлеб своим никчемным идеалистам-родителям?" "Мы оказались не такими уж никчемными, - защищался Илья. - На своих мазганах я зарабатываю вдвое больше, чем мне предложили бы в "теплице", а мама..." "Что мама? Убирает чужие квартиры? Нашли чем гордиться! А вы знаете, КТО убирает квартиру у родителей Йони? Бывший профессор Московской консерватории, мамина ровесница. А твоя мама, - продолжала она на иврите сидящему на ее коленях двухгодовалому малышу, раздраженно поглядывая на родителей, - никогда не будет убирать чужие квартиры, правда? Потому что твой папа живет в своей стране, а не в чужой. И он не оле, а ученый раввин... И ты у нас сабра. Когда ты вырастещь, будешь учиться в ешиве. Ты и твои дети и внуки будете вести еврейский, а не советско-гойский образ жизни!" "Почему бы ТЕБЕ не нанять меня убирать ТВОЮ квартиру, - взорвалась Женя, пугая поющих в соседней комнате новых родственников своим руситом и интонациями. - Свинья ты, а не еврейка. И вся ваша эта стерилизованная планета - Планета Свиней, если вы гордитесь, что вам прислуживают лучшие из евреев!" Веселый гомон за длинным уставленным яствами и винами столом мгновенно умолк. "Истинные евреи", естественно, не понимали по-русски, но уж слово "свинья" они знали. Произнести такое в ТАКОМ доме да еще в хаг самеах! Ах, Йони, Йони, кого ты привел в семью..." Лернерам пришлось более часа идти пешком по праздничным ночным улицам Иерусалима после бурной ссоры с дочерю, то рыдавшей где-то на животе рослого растерянного доброго Йони, то кидавшейся к лихорадочно собирающимся в своей комнате родителям, крича что-то обидное по-русски. Ее тихая свекровь успокаивала перепуганных скандалом СВОИХ внуков. Тактичные ученые ортодоксы кучковались на уставленной детскими колясками просторной лестничной клетке, провожая руситов грустными, снисходительными улыбками и прощальными поклонами, словно молясь за неразумных заблудившихся в своем неверии иегудим ми Русия... Араб-таксист согласился отвезти их в Хайфу. Илья раздраженно попросил его выключить визгливо-заунывную восточную музыку, льющуюся из приемника. "Это не арабская музыка, адони, - оправдывался таксист, радостно сияя белозубой улыбкой. - Это еврейская музыка." "Какая разница! - всердцах заорал Илья. - Выключи эту дрянь!" 3. Между тем, чужая юная красавица выпорхнула из ванной в купальном расстегнутом халате и, приводя Илью в трепет, бросилась к нему на шею, оглушая душистым жарким шепотом прямо в губы: "Ялюблю тебя... Яникогдав жизни,всеэтидесяткилеттак тебя не любила! Пойми, мойдорогой, в душе я все та же, я не менялась никогда,никогдасостарилась,никогда заболела,никогдаты меня возродил...Ятебенравлюсь? -онагибковыскользулаиз халата. - Так в чем же дело? ЭТО ЖЕ Я, ТВОЯ ЖЕНЯ! Ты не изменил мне, ты убил старую умирающую жену и не припрятал где-то ее тело, ты не завел любовницу! Ты-то знаешь, что это я!" "Да, но... посмотри на меня. Ятебе чуть ли невдедушки гожусь!" "Но Я ЭТОГО НЕ ЗАМЕЧАЮ!.. Я и себя всегда осознавала молодой,атебя другим, чем ты есть сейчас, едва ли помню. Ну, волос стало мало,ну,зубы вставные. Так ведь свои у тебя помнишь какие были? Одно слово - блокадные... Все остальное у тебя вполне юное и меня всегда устраивало и устраивает сейчас, дорогой!Апотому не теряй же времени... Ночи и так стали слишком короткими для меня. Успокойся, ты еще вполне достойный любовник..." Это был не просто секс. Это был полет среди звезд двух слившихся в единном счастливом порыве, словно сидящих друг на друге тел с переплетенными руками и ногами. Илья не мог понять, где они летят в своем бесконечном счастье. Голубая в белых разводьях облаков планета, вблизи которой неслось непостижимым образом это спаренное новое небесное тело, оказывалась то у них над головами, то перед глазами Ильи, то перед счастливо зажмуренными глазами Жени. Они не чувствовали ни космического холода, ни удушья безвоздушного пространства, стремительно летя вокруг Земли. "Может быть я умер? - думал Илья. - Или мы оба умерли. От счастья. И просто летим ТУДА. Но какое же тогда это наслаждение - умереть!!" Очнулся он на своей постели. В окно сияло розовое утреннее солнце, на деревьях привычно пели птицы. Незнакомая прекрасная молодая женщина с чертами лица его Жени, той, что была на заре их супружеской жизни, но еще более молодая и красивая, раскинулась ничком поперек их кровати, бросив одну гибкую белую руку ему на шею, а другую между его бедер, разметав густые шелковистые волосы по его телу от колен до груди. Она спала на его животе, мерно поднимая в такт его дыханию повернутое к нему розовое от сна лицо с яркими девичьими губами и улыбаясь своим видениям. Он переводил взгляд с ее лица на удивительно стройные белые ноги, на прогнутую в тонкой талии спину и одновременно и узнавал вроде бы хотя бы прежнюю Женю-девушку, и, к своему ужасу, все более убеждаясь, что ЭТО ВСЕ-ТАКИ НЕ ОНА!.. "А если так, - холодея думал он, - то я все-таки УБИЛ СВОЮ ЖЕНУ своим препаратом... Убил и заменил этим фантомом... Надо порасспросить ее... Что-то должно ее выдать, если это все-таки не Женя. Да нет же, вот ее шрамик на скуле, расшиблась как-то на лыжах, я помню... Но она никогда не была такой стройной. Да, была красивой женщиной, но не таким же совершенством!" Дрожащими руками он приподнял горячую тяжелую голову женщины, осторожно освободился от нее. Она перевернулась на спину, счастливо, совсем по-Жениному, к его некоторому облегченияю, потянулась, плеснув роскошными полушариями, раскинула руки за головой, приоткрыла веки и, улыбнувшись ровными белыми зубами, каких у Жени отродясь не было, заснула снова. "Это не Женя, - снова, холодея, думал он. - У Жени не было таких длинных ресниц. И Женя все-таки была смуглая, а не такая розовато-белая. Эта несравненно лучше, но куда тогда девалась Женя? 4. "Я понял проблему, - шустрый бандит, как Илья по старой советской привычке называл любых нелегалов, вглядывался в сделанную в аэропорту в день прибытия на родину фотографию замордованной Жени на теудат-зеуте и сравнивал ее с фотонынешней красотки. - Выдать ее за твою дочь невозможно - у тебя в зеуте указана другая дочь. Одна. Доказать же в МВД, что ты омолодил свою жену, никогда не удастся. Да, у тебя остался твой препарат?" "Почти не осталось. У тебя... кто-то болен?" "Болен. Мозгами. Один клиент. Ильей звали недавно. Понял? Себе впрысни, умник, срочно все, что есть, и омолодись. Иначе нипочем не поверят, что такая старая рожа могла привлечь такую красотку. Давай. Потом, с твоей новой фоткой сразу ко мне. Все про все пять тысяч баксов, идет?" "Куда от вас денешься... Машиной и квартирой возьмешь часть?" "Лама ло - почему нет? Для хорошего человека и говна не жалко. Тем более, тебе сейчас ни то, ни другое ни к чему. Итак, по легенде ты уехал со старой больной женой в Россию, понял? Там она отгуляла, похоронена на родине, а тебя местные за баксы убили. Поскольку я твой единственный друг в Израиле, ты, уезжая, доверил мне распорядиться твоим имуществом, если что. Для достоверности - четверть суммы я должен твоей дочери, с которой вы у всех на глазах расплевались.Когда ты будешь готов? Отлично. Гони доверенности. Через две недели с новыми, лучше настоящих, документами и биографией поселитесь в Эйлате и - рай с милой на Красном море..." 5. "Да я и сама ничего не понимаю, - разводила руками хорошо знакомая Лене "русская" соседка, с изумлением глядя на вроде бы дочку бывших соседей сверху, но уже не девчонку, а молодую элегантную "датишницу". Она приехала вчера на шикарной "вольво" с высоким красивым ортодоксом и с тремя детьми, включая грудного. - Мы с твоими родителями не общались. Знали только, что это вполне приличная пожилая супружеская пара. Илья нам и вот этот масган - кондиционер -установил. Унитаз пару раз прочищал. Он был хороший сантехник. Делал все недорого и всегда за собой убирал...""Да почему БЫЛ? - кричала и плакала Лена. - С чего вы взяли, что они оба умерли?" "Оба?.. Не думаю, что оба. А вот мама ваша действительно была совсем плоха, это точно. Смотреть было страшно. Я же врач в прошлом. Я знаю: рассеянный склероз - необратимое отмирание тканей головного мозга, хуже рака. Тем более его скоротечная форма. Но ваш папа ее не бросал, всегда выводил гулять, я сама умилялась. Так, знаешь, ласково, поддерживал, едва не на руках нес, чтобы среди деревьев на стуле посидела, вроде бы погуляла. А потом вдруг, как говорится - раз! И нет старушки... А вместо нее - сбегает по лестнице вприпрыжку красотка, моложе вас, Лена, ей-богу, клянусь! И, главное, здоровается как ни в чем ни бывало со мной, словно мы сто лет знакомы. И он, папа ваш, за ней. И, что удивительно, ее точно так же поддерживает, как давеча больную умирающую Женю, надо же!.. Чему?.. Чему вы это так смеетесь? Господи, и эта с ума сошла!.." "Что, что она рассказывала? - без конца повторял несчастный Йони, растеряв все свое достоинство и прижимаясь бородой к заплаканной щеке жены.- Да переведи же! Они живы? Оба? Барух ха-Шем! Точно?" "Точнее не бывает! - счастливо хохотала словно в истерике Лена, целуя то мужа, у которого тоже от волнения катились из-под очков слезы, застревая в усах и в бороде, то перепуганных плачущих детей. - Терри! Мама теперь Терри, надо же! Ну, папка, ну, гений!" "Что? Что она говорит? - беспомощно спрашивала уже тоже плачущая соседка то у Йони, то у своего подростка-сына, единственного в компании, который напряженно слушал, пытаясь уловить смысл разговора на двух языках. - Какая Терри? Это же собачье имя! Да не было тут никакой собаки, клянусь!" "А потом что было?" успокоившись, весело спросила Лена, держа на коленях всех троих таращившихся вокруг взволнованных детей. "Потом? - смутилась почему-то соседка. - Потом твой папа сказал мне, что он отправил твою маму с нанятым сопровождающим врачом в Россию, умирать на родине, как она просила. И что он сам едет туда же. Только я думаю, что это вранье. Сбежал куда-то со своей кралей. Скорее всего, за границу, я думаю... Насчет России придумал, чтобы полиция не интересовалась, куда девал... А вы-то, - поджала губы соседка, - вы-то, Лена, чего радуетесь? Отец ваш, даже не дождавшись скорого конца вашей бедной мамы, на молоденькой женился, труп спрятал, а дочка счастлива... А еще религиозная!" Сын соседки лихорадочно переводил ошеломленному всем услышанным Йони весь этот фантастический разговор. 6. "Они живы, Йоник, - прижималась к мужу Лена в несущейся к Иерусалиму машине. - Они не просто живы. Они - молоды. Во всяком случае, мама." "А как же любовница? - таращился в зеркале сквозь очки Йони, возмущенно поднимая брови. - Она тоже жива? Она что, с ними?! Воистину, эти "русские" на все способны!" "НА ВС│! Мы, "русские" способны на такое!.. Не было никакого трупа, Йони, не было любовницы. И папа мой, хоть и прочищает чужие унитазы в Израиле, был и остался гениальным биологом. Он изобрел препарат - эликсир молодости. Еще там. И при мне испытал его на одной зараженной чумкой собаке Терри. И старая полудохлая собака не просто ожила, а стала чуть ли не щенком! Я сама видела. Так вот "любовница" и есть моя мамочка! Папа ей никогда не изменял и не мог изменить, тем более больной и старой. Мы очень порядочная нация, Йони, что бы вы о нас ни думали... Папа спас маму препаратом, который Я ВЫКРАЛА У ВОРОВ ПО ИМЕНИ РЕПЫ. Так что это я тоже спасла мамочку. Боже, как я счастлива, Йоник, как я счастлива..." Из проносящихся машин с изумлением смотрели на высокого ортодокса, страстно целующего прямо на обочине около своей незаконно припаркованной "вольво" молодую женщину в черной шляпке, за которую с плачем цеплялись двое детей, пока третий разрывался в машине... 6. 1. Решительно все как-то и всюду устраиваются, думал Илья, свисая на канатах над уходящей вниз стеной и прилаживая кондиционер к дыре на седьмом этаже. Изнутри ему что-то кричали на иврите. Он все понимал и ловко сверлил дырки, вставлял болты, лихо закручивал гайки и напевал себе под нос под шелест близких ветвей сосен и эвкалиптов. Потом привычно всключал моторчик своей беседки, поднимался на уровень плоской раскаленной африканским солнцем крыши, отстегивал скамеечку, спускал ее в люк на лестничную клетку, отдавал напарнику, спускался во двор, укладывал реквизит в грузовой отсек своего автомобильчика, садился за руль и запросто вписывался в сумасшедший поток машин на улицах. Напарник листал книжечку, звонил куда-то по мобильному телефону и договаривался о следующем монтаже. "Женя, - говорил в свой мобильник Илья. - У меня намечается окно на Пейсах. Договорись со своей хозяйкой и махнем к Лене в Иерусалим." "Ты с ума сошел! - счастливо хохотала молодая жена. - К Лене! Да она вообще понятия не имеет, куда мы делись. Представляю, как ее Йони будет на меня смотреть! Запросто отобью ортодокса у твоей дочери, не боишься?" Он представил себе квартиру своей дочери. За столом сидят Йони в неизменной черной кипе, Лена в своем светлом парике, трое детей на специальных стульчиках и их дедушка, отец Йони, ученый раввин.. Они обсуждают исчезновение родителей. Лена, зная о смертельной болезни матери, естественно обо всем догадывается, хотя бандит строго-настрого запретил с ней общаться даже по телефону. Лена в тысячный раз рассказывает мужу о креветках Лернера, о препарате, способном спасти и омолодить любой организм. Йони только поднимает глаза в молитве, но потом вполне по-светски клянется заинтересовать эликсиром молодости хаверов кнессета от религиозных партий. Ведь эликсир мог сделать Любавического ребе реально бессмертным! Отец спорит с ним, цитируя ТАНАХ, в котором Ильятак и не понял ни слова за все время своей интеграции и возвращения к корням внутри смутного эпикруга... 2. "Да нет, какие там родители! - кричала Лена, задыхаясь от счастья. - Как ты не понял, Йони, что я просто пошутила. Это моя подруга из Владивостока, Лариска Юнусова со своим мужем Владимиром. Вот их теудат-зеуты. Похожа на маму? Да нас еще в школе дразнили, что мы побочные сестры... Что, мол, у мамы тайная дочь на стороне. Только мама же была темноволосая, а эта русая." "Не парик, - резвилась Женя. - Можешь сам дернуть. Не хочешь? Вовка, дерни меня за волосы, а то Ванька стесняется вообще до меня дотронуться." "А эликсир? - недоумевал честный ешиботник. - А так похожий на твоего папу муж твоей подруги, который почему-то никогда не снимает темные очки? А собака Терри?" "Твоя Ленка страшная фантазерка, - смеялась Женя. - Она своему папе еще там такие заслуги приписывала, что его даже в кей-джи-би таскали - почему важные изобретения скрываешь от советской власти?" "Да я все выдумала, любимый, - торопилась Лена, с восторгом поглядывая то на "Лариску", то на "Вовика". - Папа ничего подобного никогда не изобретал. Да это и вообще невозможно, как тебе все говорили, когда ты пытался их убедить в научной ценности доктора Лернера. Я нафантазировала себе еще в пятом классе и продолжала здесь. Скажи, Лора!" "Мы с Ленкой просто играли в это. А Вовка не снимает очки потому, что у него астигматизм - он стесняется. Он у меняч вообще страшно конфузливый. Смотрите, и тут слова не сказал..." "А где тогда родители Иланы?" - не отставал "Ванька" "Так тетя Женя была же смертельно больна и настояла, чтобы ее похоронили во Владивостоке, где ей было так хорошо, а не в Израиле, где ей было так плохо. Вот дядя Илья и отправил ее обратно. А потом сам приехал. Какое-то время они снимали свою же бывшую квартиру - она хотела умереть только у себя дома. Ее и похоронили на городском кладбище, на Пятнадцатом километре. А спустя две недели и дядю Илью убили в лесопарке, когда от шел к нам в Академгородок от Зари... Прошел слух, что, мол, поселился богатый израильтянин. Наши бродяги тут же сориентировались." "Какой же он богатый? - недоумевал Йони. - Еле-еле..." "Это тут тысяча долларов не деньги, а там - ого-го! Короче, его тюкнули бутылкой по голове и бросили в холодном лесу. Мы его похоронили рядом с тетей Женей. Вот, смотрите." На снимке над заснеженной могилой среди крупных деревьев торчал скромный памятник с фотографией двух знакомых Йони улыбающихся стариков. Около него потупились трое - вот эта девушка, ее Вова и их пожилые родители. Йони оставалось только привычно поднимать свои брови и воздевать руки к небу. Так ему и надо - никогда не женись на девице из чужой нации. Своих мало?.. Впрочем, потрясение не помешало трезвомыслящим хозяевам угощать гостей. Вседружно пили кошерное вино и ели фрукты на просторном балконе, от всей души любуясь нарядным Иерусалимом. "Так куда вы теперь? - тихо спросила на автобусной остановке Лена у эффектной блондинистой пары. - Вы даже не сказали, где вы живете... Хоть в Израиле-то?" "Мы сами будем звонить, - смеялась Женя-"Лариска". - Тем более, что мы прямо отсюда едем в Египет." "Ку-уда? - не поверила своим ушам Лена. - Брат Йони, один из лидеров правой партии, говорит, что в Египет надо ездить только на танках. Или вовсе не ездить." "Я совсем из другой партии, - смеялся Илья-"Вова". - Помнишь Поля? Так вот он познакомил меня со своими политическими друзьями. Они оказались вовсе не такими идиотами, как сам Поль. Именно благодаря таким израильтянам мы сегодня едем в Каир. И не на танке, а в гости к нашим арабским друзьям, в которых мы превратили бывших врагов. И в Иерихон будем точно так же ездить, и в Дамаск..." "И в Багдад?.. Вы забыли нашу герметизированную комнату?" "Я ничего не забыл, дочка, но мир заключают только с врагами. С друзьями этот процесс позади. У нас с Египтом уже четверть века мир и дружба. А потому мы с мамой просто купили путевку, сядем на автобус в Иерусалиме и выйдем из него в Каире! И все там будут нам рады." "Представляю! После того, как нас с детьми чуть не взорвали на улице Бен-Иегуда, в самом центре нашей столицы... Только за то, что мы решили пройтись по нашему Арбату! Мы на каких-то полчаса опоздали на собственную казнь. Вы и этих врагов собираетесь превратить в наших теплых друзей?" "И этих. Твои дети, Леночка, наши с Женей внуки, будут еще на той же улице пить в одном кафе сок через соломинку с внуками моих палестинских сверстников, которые сегодня приветствуют взрывы на улицах наших городов, как многие из нас радуются убийству нашими солдатами палестинских подростков. Хотят того правые или нет, а нам всем суждено жить, как завещал покойный Ицхак Рабин и как это делает великий Шимон Перес!" "Мы прошли успешную интеграцию в израильское общество, - сияла Женя, - А теперь проходим вместе с нашей страной интеграцию вНовый Ближний Восток!" "Удивительно, что вас до сих пор не разоблачили, жалкие выконспираторы, - буркнула Лена. - Кто же из молодых вообще говорит вашим языком! Усвоили дурацкую утопию и радуетесь. Лучше бы съездили хоть в один арабский анклав, даже и внутри Израиля, и поговорили там с молодыми арабами. Точно, не решились бы приобщаться к еврейско-египетской дружбе..." 3. "Что это они там собирают? - блаженно жмурилась через окно автобуса Женя на вспаханное коричневое поле, по которому сновали дети. - Картошку что ли?" "Сейчас увидите," - негромко сказал кто-то у них за спиной. Автобус быстро катил по узкому коридору, очерченному трехметровым забором из колючей проволоки. С одной стороны располагался Египет, с другой - территория Палестинской автономии, сиамского близнеца Израиля, разделяться с которым смертельно опасно. С обеих сторон были мир и благодать, включая пастораль - детишек, что-то собирающих в сумки на поясе. Когда они поравнялись сюными пейзанами, те как по команде запустили руки в сумки и замахнулись. Илья увидел совсем близко сосредоточенное оскаленное недетской злобой лицо, а в следующий момент по автобусу загрохотали камни. "Пригнитесь! - кричал водитель, выжимая педаль газа. - Вот сволочи!" Сволочи проводили вражеский автобус несколькими точными ударами, не попав, к своему сожалению, в стекла. Женя мелко дрожала на плече бледного Ильи. Дети! Собирают урожай на поле... Братья по Новому Ближнему Востоку... Светлое наше общее будущее... Если арабы, находящиеся под вооруженным контролем евреев, так нагло и открыто пытаются нас убить, - невольно подумал Илья, - то как нас встретят через полчаса вооруженные арабы в собственной стране? Ведь в Египте мы будем находиться в полной их власти. Не в танке, не за бетонным укреплением, а прямо вот так - голый среди волков! Затея показалась нелепой и опасной. Но вокруг возбужденно галдели туристы их группы, смеялся бывший рижанин- гид, привыкший сопровождать израильтян в крупнейшую страну арабского мира. Он не был ни удивлен, ни возмущен: приедем на КПП, расскажем, пошлют в эту деревню пограничную полицию, выковыряют и повяжут пару подстрекателей, только и делов. Водитель на КПП озабоченно оглядывал следы от камней и тоже спокойно объяснял ситуацию офицеру. Никто и не думал бояться ехать дальше. Позади лежала единственная страна в мире, которую можно за два часа пересечь пешком - от границы до моря. В силу всемирной паранойи, эта же страна была единственной, территориальные претензии к которой были поддержаны всем человечеством. Она же, как оказалось буквально через несколько минут, была единственным островком западной цивилизации на старом еще Ближнем Востоке. Потому что перед нашими героями оказался давно забытый советский мир, первым признаком которого является зловоние из общественных туалетов. Лернеры не замечали этого в Союзе, как не замечали анекдотные глисты, что живут в темноте и вони - "это наша родина, сынок" - пока не попали в цивилизованный мир, где туалеты благоухали... Вокруг сразу изменилось все. Другой флаг, другая форма пограничников, другие люди среди грязных скамеек, установленных на немытых полах. Все напоминало оставленную родину и позволяло оценить то счастье, к которому так быстро привыкаешь, переселившись в Израиль. Да только ради этого стоило съездить в Египет! Окружающие арабы относились к израильтянам с полным безразличием. Военныеи таможенники были вежливыми и улыбчивыми. Здесь тоже явно предпочитали автобусы с туристами танкам с десантом на броне. Истину, истину говорили израильские левые интеллектуалы. Мир - дорога с двусторонним движением. Но, по мере того, как это движение наяву началось по реальной Синайской пустыне, крамольные мысли все более овладевали душой левого очевидца - Ильи Лернера. Вокруг угадывались давно занесенные песком шоссе, проложенные некогда для себя израильтянами. Илья вспомнил такие же заботливо проложенные дороги и тротуары на Голанах и представил тот же безотрадный пейзаж после израильских уступок, сначала на Голанах, а потом и по всей Палестине. После достижения мира по-арабски, она станет неотличимой от соседних стран, как это было веками до прихода сюда евреев и будет веками после их выдворения в угоду исламским бесам, с ведома и при поддержке европейцев и американцев. Илья смотрел на несущиеся по шоссе облепленные людьми микроавтобусы. Пассажиры теснились внутри, сидели, свесив ноги, в проеме дверей, стояли на ступеньке на заднем бампере. Даже на крыше лежал ко