дежду и все прочее, что является неслыханным дефицитом по советским понятиям. Многие ватиким сразу поселяют новые семьи на своих виллах. Что хорошего ждало директора Аду с высшим биологическим образованием, оставалось пока за кадром, но не очень волновало - при таких-то неслыханных возможностях ее ученого мужа, самого, кстати, потенциального директора своей собственной фирмы. "Буду просто его представителем в Германии, я в школе и университете учила немецкий, - гордо заявила Ада. - Давно мечтала пожить в Европе." Нечего и говорить об эйфории при чтении книжечки о природе и климате будущей родины. Не холоднее плюс десяти градусов зимой! Боже, как у нас иногда в июне... Почти круглый год солнце, море не ниже 18 градусов зимой и тридцать летом. Как-то и не подумалось о том, от какого же воздуха и солнышка так нагревается целое море... К тому же, как следовало из текста, израильтяне жаркое время года проводят в основном за пределами своей страны, преимущественно в Швейцарии, где стали постоянными туристами. И вообще все рядом - до Парижа три часа лету без посадок. Можно съездить на выходные, как вот на эту дачу... А красоты самого Израиля! Какие города, пляжи, горы, какие, как ни странно, снега на Хермоне, какие кораллы! В одной стране - четыре моря, включая Кинерет и Мертвое, два разных океанских бассейна - Атлантический и Индийский. При выборе места приезда все дружно выбрали Хайфу потому, что там, во-первых, Технион, а, во-вторых, метро. *** Как ни странно, на ту же тему мечтали и на веранде соседней дачи, где боцман Антон уже примерял на свою семью счастливую жизнь на Западе, с магазинами не хуже, чем в Японии, с работой на океанском лайнере. Ибо Давид уже объявил, что жить без Лауры больше не сможет, а родителей, которые пока и не помышляли, об эмиграции, он уговорит. В крайнем случае, поедут сначала вдвоем с Лаурой, а потом вызовут и тех родителей, и других. Давида командировали на соседнюю дачу к разомлевшим от водки и мечтаний евреям - за теми же красочными буклетами. И - пошли охи и ахи, как математик-аспирант Давид Левитан за год сделает ученую степень и станет преподавать в университете. Что же касается новоявленной Лауры Левитан, то для нее в любой свободной стране открыты все дороги - в шоу-бизнесе ей, с такой фигурой нет равных! "Крутану пару раз попой, - горела блядка, - и полные колготки зеленых баксов..." И потом, - думала коварная красавица, - нафиг мне этот паршивчик-жидок, что сейчас лихорадочно обсасывает тут пятое свиное ребрышко из жаркого. Стерплю полгодика, как визу на ПМЖ с бесплатным проездным билетом, а уж там, где я буду себя показывать, отбою не будет от менов с нормальной фактурой, с какой стороны не притронься... От воображения этих прикосновений к фактуре зашелся ее блядский дух. Для сохранения тонуса при грядущих ближневосточных победах она пока что увлекла располагаемого мини-мена в шалаш для инструментов. *** Чай на соседнем участке оказался таким вкусным, что Нона поинтересовалась, из какой воды он получается. Раскованные хозяева тут же рассказали о яме и банке. Дорогим гостям эта история очень не понравилась. Особенно в сочетании с частым купанием обеих семей в той же яме. Но... как говорится, подобное подобным! Яма была недалеко, шалаш с новобрачными еще ближе, а одеваться для купания хоть во что-то Лаура давно отвыкла. Бесплатное шоу так завело Гену и Вадима, что их жены только растерянно переглядывались. "До этой банки, - торопливо заговорила Ада, чтобы перебить настроение, - я никогда не сталкивалась с так называемыми паранормальными явлениями. А теперь этот свет в окнах, странные сны, которые тотчас забываешь, но уверена, что снилось нечто исключительно важное... И вообще этот шиньон... Вроде бы как джин в бутылке, но почему-то закатан в современную банку..." "Подавляющему большинству людей, - Гена тревожно поглядывал на удивительно красивую сегодня, но отчужденно молчавшую Нону, - ни разу в жизни не приходилось увидеть что-то сверхъестественное. Вам с Вадимом случалось? Или только нам тут так повезло?" "Случалось... - как-то неуверенно переглянулась с мужем гостья. - Правда, Вадик?" "Ты имеешь в виду в Москве прошлой зимой?" "А что это, если не мистика?" "Расскажите! - фальшиво оживилась Ада. - И - поподробнее!" "Дело в том, что мы с женой, - начал, сильно волнуясь, Вадим, - как-то слишком обостренно воспринимаем творчество Мастера... Восхищаемся и без конца все анализируем. И вот как-то посылают меня в декабре в командировку в Москву и Ленинград, а Нона решила устроить себе отпуск без содержания и сопровождать меня. Ну, о гостиницах в столице, как вы знаете, не может быть и речи. Я даже один всегда останавливался у моего друга-москвича, на Пресне, Грузинский вал." "Они были всегда рады не только Вадику, - заметила Нона, глядя на банку, - но и нашим подаркам. Семья небогатая, а мы привезли красную рыбу и прочее, что на их столе редкость. Плюс мои книжки." "После перелета, - продолжал Вадим, - я всегда чувствую себя на западе больным. А тут еще налицо наше незванное вторжение в чужую семью. А у них как раз были какие-то проблемы между супругами..." "Дело даже не в этом, - перебила Нона. - Просто как вообще можно в новом городе сидеть дома? Зачем тогда было так долго и трудно лететь? Так что мы поспешно сбежали не только потому, что Миша с Юлей стали ссориться, а..." "Это она к тому, что надела свою шубку прямо на домашний халат..." "Вот в таком виде мы вышли в ночную метельную Москву, которой оба почти не знали... И куда-то быстро пошли. Как-то почти мгновенно оказались на Садовом кольце около театра Эстрады... А это, как потом оказалось, очень не близко." "И как-то сами свернули с улицы в какой-то проезд, где все стены были исписаны автографами фанатов Булгакова..." - Вадим. "А во дворе были остатки сгоревших стропил - там как раз недавно был пожар..." "И мы решили, что в очередной раз сгорела как раз "нехорошая квартира", куда мы хотели было подняться по такой знакомой лестнице..." "Но почему-то в подъезд не зашли, а, напротив, заспешили..." - перебила мужа Нона, удивляясь своей торопливости и некорректности. "...неестественно быстро, - лихорадочно вступил Вадим, - словно Иван Бездомный за Воландом, оказались на улице Горького..." "...где ярко светились витрины, и была обычная московская толпа снаружи и внутри всех магазинов. Протолкнуться же мимо театра имени Станиславского, где как раз давали "Собачье сердце", было вообще невозможно из-за соискателей лишнего билетика..." - Нонна. "Но нас окликнул какой-то парень и предложил именно два билета в шестой ряд!" "Но я-то была в домашнем халате! Прямо как герой Зощенко в "рубашке апаш"!" "Не сознавая, зачем, ибо те билеты у него просто должны были тотчас оторвать с руками, а до третьего звонка оставалось пятнадцать минут, - Вадим, - мы побежали куда-то и оказались у входа в магазин готового платья "Наташа". Каждую свою прошлую командировку я, естественно, проходил по главной улице столицы, но в "Наташу" и заходить не решался - столько там всегда было народу." "Да и не дешево," - ухитрился вставить слово Гена, хорошо знавший московские охотничьи угодья для заказов жены. "Это была для нас тогда не проблема. Я как раз получил министерскую премию за одну перевозку спецгруза куда надо... Короче, у нас никогда в жизни не было с собой столько денег, как в ту поездку! Как нарочно..." "Но главное, - дрожала Нона, - что в отделе костюмов огромной "Наташи" в эту минуту не было ни души. Мы двое и четыре продавщицы. И все они, я сейчас сама себе не верю, когда рассказываю, подошли прямо ко мне! И почти тотчас вынесли черный костюм, провели в раздевалку... И он мне не просто понравился, но - первый же - оказался точно по мне!.." "Сунув халат в сумку, - раширял глаза Вадим, - мы вернулись к театру, где уже прозвенел первый звонок, но тот парень, один! стоял и снова предложил нам свои билеты, хотя, как обычно, был аншлаг." "Мы поспешили в гардероб... Нона мельком взглянула на себя в зеркало..." "И никогда в жизни я не была такой красивой!" "Мы сели на свои места..." "И были так благодарны Михаилу Афанасьевичу за откровенное приглашение на свой спектакль, что были в восторге от каждой мелочи на сцене." "А что потом?" - из вежливости спросила ни слову не поверившая Ада. "А потом ничего, - как-то сразу сникли оба супруга. - Напротив. Перестало везти. Вышли - снегопад страшный, ни одного такси. А наши милые хозяева поставили жесткое условие - не возвращаться поздно, моему другу в шесть утра на завод. Как мы бежали! Хорошо хоть, что дорогу я знал, - Вадим. - Успели до отбоя... И - никакой больше нам мистики!" "Для меня она продолжалась, - мило смутилась Нона. - Но этот сюрприз устроил мне сам Вадик! Взял билеты до Ленинграда в СВ! Я так измучилась и дома, и в гостях от изобилия людей, а тут - роскошь, вагон мягкий, койки мягкие и только один муж рядом. Любимый, к тому же," - неожиданно поцеловала она Вадима. "И верный? - со знанием дела сузила на гостя глаза тайная Лаура. - Ну, дай Бог, дай Бог! При таких-то частых командировках. И с неконтролируемыми деньгами в кармане. Ты ведь сама никогда бы не узнала о такой премии, правда?" "Девочки, - засмеялся Гена. - О мужиках - только шепотом и без нашего при этом присутствия." "А вообще-то, между прочим, за вашим рассказом вечер настал, - заметила Ада. - Нет! Никаких капризов. Ночуете здесь." "С вашей банкой? - насторожилась Нона. - Я что-то боюсь этих снов." "Так все равно ничего не помнишь после пробуждения! - возразил Гена. - Зато как интересно... пока снится." "Так хорошее снится, или плохое?" - осторожно спросил Вадим. "Какая разница? - отмахнулась Ада. - Мы же все равно там будем. Уже решили. Уже горим. Баночка может хоть разорваться, предупреждая нас о том, что там нас ждет самое ужасное. Все равно не поверим, раз хотим только хорошего." "Вся беда в том, - заметила Нона, - что все вот это, нынешнее, мы знаем. А потому не любим и стремимся оставить в прошлом. А все то, что нас там ждет, не ведаем. А потому на всякий случай любим, как счастливое будущее. Так устроен человек. Надеяться и верить всегда куда приятнее, чем знать и разочароваться. Так что вы правы. Банка может стараться как ей угодно. Бесполезно! Будет так как будет!" 4. За окном был рай из ярких цветов, кипарисов, сосен, пальм и холмов, застроенных нарядними белыми виллами с красными крышами. Сияло голубизной ноябрьское летнее небо. Окно занимало почти всю стену, а потому Вадиму приходилось без конца прыскать хомером на стекло, едва удерживаясь на высоте третьего этажа над ярко зеленой лужайкой. Он тщательно тер стекло тряпкой и снова пускал в ход спрей, чтобы не пропустить губительного пятнышка. Сквозь сияющее стекло он видел Нону, которая, расставив босые ноги, мыла белый мраморный пол в огромной комнате. Незнакомая женщина, вскользь, но очень тщательно следила, чтобы пожилые уборщики все сделали должным образом, хотя на столе, выдраенном бывшим инженером, внештатным корресподентом и писателем Бруком до зеркального блеска, уже лежали двести шекелей за шесть часов работы, по три на нос. Потные и счастливые, Бруки быстро сложили рабочую одежду в сумку, переодевшись в приличное, взяли мешки с мусором, поулыбались хозяйке, вышли на чистую красивую улицу и поспешили к остановке автобуса. Тот был, как всегда полупустой, благоухающий, с тихой музыкой и красивым водителем. Через час, приняв душ и накрыв на стол, Нона и Вадим дружненько выпили по рюмочке коньяка и заели все это салатом из свежих овощей, включая авокадо. Все это происходило в достаточно приличной квартире, немногим уступающей той, что они только что убирали. Из собственного окна сияла та же зелень, за которой синело теплое ноябрьское море. Туда они собирались пойти через час-другой. Но блаженную тишину разорвали вдруг дикие вопли... *** Гена тут же бросился к своему мачете, косясь на зловещую банку, но шиньен был плоским и неподвижным. С крыльца были видны в ночи только черные кроны деревьев, а во тьме снова взрывается близкий, прямо под домом, лай двух собак, яростное шипение и вой, как ему показалось, не кошки, а рыси. В воздухе словно разлилась смертельная угроза от флюидов смертельно перепуганных яростью друг друга живых существ, сцепившихся в ночи. Все это сопровождалось треском, рычанием, хриплым дыханием. Потом с улицы наверху раздался призывный свист, обе собаки, все так же тяжело дыша, умчались, людские голоса смолкли, кошка затаилась, и тотчас настала душистая влажная тишина. Только дождь умиротворяюще застучал вдруг по крыше. И как-то сразу вдруг напали комары. Гости не вставали, но и не спали, блестя глазами в темноте чердачной комнаты, куда к ним заглянул Гена. "Все в порядке, - сказал он, все еще дрожа. - Под дом спряталась кошка, а на нее напали две собаки... Снилось что-нибудь? - неожиданно для себя спросил он, все еще под впечатлением своего собственного сна, уже почти испарившегося. - Что-то необычное?" "Снилось, - глухо прозвучал в темноте мужской голос. - Тут действительно у вас нечисто... Мне сроду такие яркие сны не снились..." "И мне, - откликнулась Нона. - Только вот не пойму, хорошо нам там или плохо. С одной стороны - рай. С другой... Нет, в это поверить невозможно..." "И тем не менее, - тихо сказал Гена, садясь на ступеньку лестницы в мезонин. - Это и есть наше сионистское будущее... Банка знает. И не ошибается." "Что вы имеете в виду? - совсем другим голосом сказал Вадим. - При чем тут Израиль?" "Понятия не имею, - смущенно поднялся Гена. - Я что-то заговариваться начал, по-моему." "Что там у вас опять? - раздался со двора голос Антона. - Блядя говорит, что в ваших окнах опять сияние было, а потом какой-то балаган." "Да просто кошка под нами спряталась, а собаки хотели ее оттуда достать. Война биологических видов." "А! Тогда спокойной всем ночи. А то я уж подумал, что это твой скальп из банки вырвался. Все в порядке, блядинька, спите спокойно. Анюта, ты что? Все вполне реально, никакой больше мистики. Кошки, собаки, как в мирное время, ей-Богу..." 5. "За короткий срок, - слушал Вадим голос докладчика, - алия в Израиль из бывшего СССР составила около миллиона человек, из которых восемь тысяч людей с учеными степенями, включая пятьсот докторов наук. До этого в стране работало около шести тысяч ученых. То есть речь шла о необходимости удвоения рабочих мест. Фактически же за двенадцать лет количество должностей в университетах не изменилось. Сегодня мы можем утверждать, что абсорбция алии полностью провалилась. Люди катастрофически потеряли свой статус, а многие оказались на грани или за гранью нищеты. Это в основном касается кандидатов и докторов наук, чей возраст к моменту прибытия в Израиль был более 55-60 лет. Сегодня мы собрались здесь, чтобы проанализировать психологически аспекты интеграции..." "А зачем? - спросил седой господин, сидевший рядом с Вадимом, обозначенным в списке приглашенных, как В.Брук, писатель. - Если все провалилось, если научная алия навеки остановилась. В алие последних лет есть кто угодно, но не ученые, Впрочем, сегодня евреи к нам вообще почти не едут..." "Мы все, - нервно заметил импозантный устроитель встречи, уловивший в этом замечании намек на очевидную никчемность всей своей многолетней деятельности с такими результататми, - должны отдавать себе отчет в том, что существовало и существует многообразие факторов, повлиявших и влияющих на абсорбцию, как-то область науки, знание языков, способность критической оценки ситуации. В конце концов, нашим ученым следовало заранее понять, что у Израиля иные критерии ценностей, и соответственно снизить планку своих претензий." "Правильно! - заметил психиатр. - Завышенная самооценка, свойственная этим людям, - источник психозов и самоубийств. Впрочем, мы давно знаем, что все ученые - психи, а уж евреи - тем более. Поэтому я считаю, что надо создавать не рабочие места, коль скоро, как мы тут выяснили, это неосуществимо, а реабилитационные центры для выживших." "Вас послушать, - заметил сосед Вадима, - так в Израиль хлынуло в основном старичье. Представители не нужных Стране специальностей и изначально беспреспективные деграданты." "Если бы это было так, - запальчиво возразили ему за круглым столом, - то не было бы программ стипендий Шапиро, Гилади и Камея, в рамках которых трудоустроены тысячи ученых..." "Не трудоустроенны, а временно пристроены, чтобы отмазаться от американцев, давших в свое время десять миллиардов долларов на абсорбцию алии. Простой подсчет показывает, что ваши степендиаты съели максимум четверть миллиарда. Кто-нибудь знает куда провалились остальные деньги? И что дала ваша стипендия для реальной интеграции тысячас счастливчиков? Что они сейчас убирают, охраняют или продают в стране высоких технологий?" "Правильно! -мощно вступила в дискуссию моложавая дама с партийной осанкой. - Условия "трудоустроенных" разительно отличаются от тех, в которых трудятся их туземные коллеги. У репатриантов нет социальных благ, они полностью зависят от каприза начальника, который зачастую ниже "стипендиата" по научному уровню." "Конан Дойль как-то заметил, - прервал ее серенький старичок, черты которого были совершенно неразличимы на фоне его ядовито желтого галстука. Он говорил, прижав губы к микрофону, а потому его тихий голос услышали все, - что мозг Шерлока Холмса, подобно перегретому мотору, разлетается на куски, когда не подключен к работе, для которой создан! Именно эти невидимые обществу взрывы, а не ваши объективные факторы - причина массового стресса и деградации еврейских мозгов в еврейском государстве." "Вот именно, - гнула свое дама, нетерпеливо прервав желтенького оратора. - Временность и неопределенность, а не излишняя самооценка - источник психологического стресса! На исследования наших ученых нет ассигнований, у них нет социальной защиты, они лишены права преподавать, а потому их статус ниже, чем у их студентов. У наших профессоров и доцентов отнято право на ученые звания. Наши получают половину или четверть зарплаты израильских коллег." "Такой дискриминации евреев, - заметил Вадим удивленно посмотревшему на него соседу, - не было даже в Царской России, не говоря об СССР. Это Третий рейх какой-то..." "А вы, собственно кто? - мучительно вглядывался сосед в новое для него лицо на привычных теплых междусобойчиках. - Ах, писатель! Представляю, что вы напишите! Впрочем, и без вас всякие писатели так разрекламировали Израиль, что репатриация почти остановилась. Вам этого мало? Как, кстати ваша фамилия-то? Не слышал..." "Сегодня, девятого октября 2002 года, - царапал нервы голос председателя собрания, - мы начинаем разработку новых серьезных предложений общественным научным организациям и депутатам Кнессета по выработке на государственном уровне срочных мер по трудоустройству ученых-репатриантов..." "Двенадцать лет и все срочно, - бурчал другой сосед. - Кого устраивать-то собираемся. Иных уж нет, деградировали, а те далече - едут уже не в наши объятья. И кому это все двигать? Вот этим "русским" депутатам? Смешно..." "И ничего смешного, - сказал кто-то, жуя даровые вафли и запивая колой из жестяной банки. - Ситуация с научной алией напопинает мне картину Верещагина "Апофеоз войны". Только пирамида не из полых черепов, а с еврейскими мозгами." "Типичная паранойя, - откликнулся психиатр. - С иммигрантами так поступают всюду. Между прочим, еще хуже поступили с оставшимися еврейскими и нееврейскими учеными в постсоветской, бандитской России. Там им установлена символическая зарплата, которую месяцами не платят." "Вы не правы, - возразил третий. - У России есть иные источники национального богатства. У нас же главный источник нашей мощи испокон веков были еврейские мозги. Пригласивший нас Израиль расправился со своим главным достоянием с той же безумной жестокостью, с какой большевики со своим - украинским и русским крестьянством." В зале было душно и скучно. Страсти казались искусственными и надуманными, участники действа говорили вроде бы дело, да только кто их слушал? Те немногие, что выступали тут на иврите, принадлежали к той же кормушке, кропая диссертации на чужой беде. Все это делало пребывание Вадима среди своих застарелых оппонентов какой-то дикой мистификацией, а потому он совсем не расстроился и не удивился, открыв глаза на пролетающий за окном вагона сочащийся грязной слизью туннель при подъезде к конечной станции электрички и чувствуя, как бешенно колотится сердце. Нона спала, привалившись к его плечу. Веки ее вздрагивали, лицо пылало. Поезд со скрипом подходил к засыпанному свежим снегом перрону. Пока они спали, сегодня, первого ноября 1990 года, тут прошел первый в этом году снег, да такой, что сразу засыпал мокрыми сугробами все склоны, сделал пепроезжими улицы. Серый ноябрьский вечер стремительно опускался на почерневший от непогоды город. От толчка Нона проснулась и стала крутить головой, пытаясь понять, где она, с кем и зачем. "А где же?.. - начала она. - Проклятая банка! Опять такое приснилось..." Надо было добираться домой на автобусе, а какой может быть в этом мессиве автобус? Снег косо летел зарядами с близкого моря, залепляя ступени лестницы с перрона. Толпа привычно сгрудилась вокруг. Люди одинаково ссутулились и отворачивались от ветра в одну сторону, посильно продвигаясь вперед и осторожно ставя ноги на уже блестящие ото льда ступени. Нона крепко держала мужа за рукав уже мокрой куртки, протирая глаза от снега ладонью. Она не догадалась взять с собой на дачу перчатки - до конца октября было относительно тепло и сухо и вдруг... А теперь отчаянно мерзли на ветру мокрые руки. На привокзальной площади елозили в глубоком снегу редкие такси, в темнеющем мареве едва угадывался трамвай на черной от толпы остановке, но в поле зрения не было видно ни одного автобуса. Положение было безвыходным. Привычно безвыходным, а потому никого не пугало. В крайнем случае, за каких-то час-полтора можно было дойти до дома пешком. Не впервой. Они и направились к главной площади. Кроме рук стали мерзнуть ноги, мокрые от колен до пальцев протекших туфель, но они знали, что после первого часа быстрой ходьбы станет жарко. На такси надежды не было - каждая подошедшая машина бралась штурмом, а то и отходила пустой из-за каких-то хитрых шоферских расчетов. На площади ветер был ураганным, сбивал с ног, а ухватиться можно было только друг за друга. Положение становилось все хуже. Чтобы не замерзнуть, надо было хоть ненадолго зайти в ГУМ, но и около его входа клубилась такая толпа, что они прошли мимо. "Зайдем в первый же подъезд, - говорил Вадим, и Нонна поспешно кивала. - А то вообще закоченеем на таком ветру..." И тут сбоку раздалось: "Вадим Борисович? Это вы?" Залепленный снегом "москвич" коллеги вписался между поспешно расчищаемыми бульдозерами сугробами и осторожно двинулся вперед, буксуя на подъемах, но как же тепло и сухо было внутри после безуспешной борьбы с циклоном! = = = "Ну, можно ли к этому хоть когда-нибудь привыкнуть? - Нона неспешно двигала руками в голубой прозрачной воде. - Первое ноября! И - лето..." Лето наконец-то стало благом, а не многомесячной пыткой нестерпимым влажным зноем. Вадим и Нона словно парили в воздухе - настолько прозрачной была вода. Над ними сияло голубое африканское небо, а перед глазами вздымалась зеленым горбом гора Кармель. В прозрачном осеннем воздухе белели вдали, по ту сторону Хайфского залива белые пригороды, а на рейде стояли разноцветные океанские суда. Наши герои заплыли, как это у них считалось шиком, "за последнего еврея" и резвились среди голубого простора. Спустя полтора часа морской ванны они вскарабкались по скалам на пирс. Недавно здесь закончился вничью двухмесячный матч между муниципалитетом и народом. Последний кризис заставил власти закрыть пляж из-за отсутствия денег на циклопические зарплаты спасателям. В один день огородили акваторию столбами с сеткой, которую народ в первую же ночь порвал. Тогда власти срезали автогеном единственную лестницу, ведущую с пирса в воду. А народ запросто стал лазить безо всякой лестницы и прыгать с пирса в воду, что раньше категорически запрещалось. После этого установился статус кво. Спасателей тут больше не было, купальщики тут же дружно перестали тонуть, а власти списали куда-то расходы на столбы и сетку, которая просто сгинула куда-то. Вадим и Нона и раньше не нуждались в парнях на вышке, а теперь и вовсе забыли, что они тут когда-либо были. Сложив ласты в сумку и приняв душ в раздевалке, они пошли домой, на соседнюю улицу, любуясь буйной зеленью, пальмами, кедрами и кипарисами. Все прочие деревья, что свободно росли здесь, были им некогда знакомыми по стереотипу приемной большого начальника - "фикус в кадке". Дома была прохлада с ветерком из открытых окон и потолочного пропеллера-вентилятора. Вокруг был уют представителя среднего класса, предметы и агрегаты, что на родине имели очень немногие из знакомых. Для субботнего обеда накрывался стол с блюдами, которые вряд ли знавал самый высокий чиновник в их крае, причем большинство блюд были все-таки из русской кухни. И говорили за столом, естественно, только по-русски. "Помнишь, как мы с тобой после последнего визита на дачу к Кацманам как раз первого ноября попали в буран? - ежилась от воспоминания Нона в своем легком халатике. - Просто не верится..." "Бог наградил нас за все эти Полярное, Норильск, Комсомольск, где мы так мерзли..." "Да и за Владивосток, если на то пошло!" = = = "Господи, как хорошо-то было во сне, - тряхнула головой Нона, просыпаясь и выходя из машины у подъезда своей "хрущебы". - И баночка с нами. Страшно подумать, каково было бы этой такой живой прическе, на заколоченной на зиму стылой даче..." "Да уж... - почему-то задыхался Вадим. - Снов у нас теперь будет в избытке..." "Жаль только, что они тут же забываются. Вот точно помню, что только что у нас с тобой было что-то невыразимо хорошее, а что - не помню. А ты?" "Я? - помотал Вадим головой. - Боюсь, что что-то помню..." "Хорошее?" "Н-не сказал бы..." Их пятнадцатилетняя дочь Рита выбежала из своей комнаты (выгороженного шкафом угла микроскопической родительской спальни) с наушниками, ритмично двигаясь в такт мелодии. Когда ее знаком попросили снять наушники, она рассказала, что в школьном спортзале раскололась - едем в Израиль. Произошло это очень просто. В последнее время, в связи с заменой лозунга "Слава КПСС" на "Слава Богу", ребята стали носить на шее крестик. "А меня тот маген-довид, что вам подарил дядя Гена. Подходит ко мне бывший комсорг и строго так спрашивает: "Та хоть знаешь, Брук, что это такое?" "А как же, - говорю. - Щит Давида. Герб моей родины! Как у вас серп и молот..." Они так и сели кто куда. "Твоей родины? Не нашей, а твоей? Ты что, к сионистам примкнула?" "А у нас теперь перестройка и свобода. Каждый примыкает, куда хочет. Если Лешка принес гнусную фальшивку - "Протоколы сионских мудрецов", а вы все, комсомольцы, читаете эту дрянь запоем, то я - сионистка." "Ну так убирайся в свой Израиль!" - кричит Лешка. "Я бы и тебе посоветовала убираться в свою фашистскую Германию, да ее повергли в прах наши с тобой дедушки. Так что оставайся в своей России, делай из нее, что хочешь. А я действительно уезжаю в свой Израиль!" Что тут началось! Все меня обступили, поздравляют, расспрашивают. Даже... ну, Витька Титаренко, что демонстративно меня не замечал, подсел и стал мне, представляете, руку гладить, до дома проводил, поцеловал даже в подъезде, а потом спрашивает: "А друзей евреев к вам пускают? Ну, не в гости, а... насовсем. Чтобы с тобой не расставаться?" "Тогда давай я останусь..." Он тут же скис и стал прощаться... А это у вас что? Неужели та банка? У-ра! Теперь и мне будут сны сниться. А то вы оба давно Израилем наслаждаетесь, а я..." = = = Серые закопченные строения вокруг навевали уныние. Рита стояла рядом с мамой, отражаясь в зеркале, занимавшем полстены в их мизноне (буфете), пока папа возился в заросшем бурьяном дворе-свалке с забарахлившими газовыми баллонами. Улица была пуста. Прохожих, каждый из которых мог оказаться долгожданным покупателем, не было. А была приготовлена еда и напитки для десятка покупателей. За тонкой бетонной стенкой раздался непривычный мат папы. "Что случилось?" - крикнула туда мама. "Башкой стукнулся... сплошные железяки откуда-то торчат. Баллон я переключил. Можете греть..." "Сильно стукнулся? Иди сюда." "Сильно не сильно, а кровь идет... Иду уже... не пролезть тут, зараза... колючая проволока откуда-то..." "Мама, покупатели!" Их было двое. Решительные молодые люди. Мама радостно заулыбалась и оживленно заговорила на иврите, предлагая свои знаменитые домашние пирожки и тортик. Парни сели на высокие табуреты и охотно поглощали непривычно вкусную "русскую" пищу. Потом, не спеша, расплатились, поулыбались и вышли. Но когда появился весь перемазанный грязью и кровью папа, прикладывающий ко лбу платок, а мама бросилась к раковине, оба вернулись. Они снова сели на те же сидения и достали какие-то бумаги. "Мас ахнаса (налоговое управление), - объявил старший, очень черный и в кипе. - Где квитанции за проданный товар?" Мама что-то горячо объясняла, показывая на насмерть перепуганного властями мужа, по лицу которого текла кровь. Но грозные чиновники даже не взглянули в его сторону. Быстро переговариваясь друг с другом, они заполняли бумагу за бумагой. Мама все подписывала. В этот момент папе стало плохо, и он сел прямо на пол между коробками с водой. Мама бросилась к нему, потом к раковине со стаканом. Чиновники бесстрастно наблюдали драму, ожидая очередной подписи. Когда Рита сменила маму около папы, та подписала еще что-то и робко спросила, что ей за это будет. Пришлют штраф. Сколько? Оба дружно пожали плечами. "Поймите, мы только открылись, у нас совершенно нет денег, минус исчерпан... товар покупать не на что... А если штраф несколько тысяч? Ведь не несколько тысяч?" "Мы не знаем. Может и больше, - смеялся младший, рыжий и щуплый, без кипы. - Надо выписывать квитанции." "Но я же просто забыла из-за того, что ранен муж, - плакала мама, а Рита только злобно сопела, глядя, как насмешливо щурится рыжий. - Я всегда выписываю, вот же, посмотрите, вот же копии квитанций. Я сегодня продала, смотрите... два шницеля... бурекас... два кофе капучинно... вареники, вот, со сметаной... На все есть кабалот!" "Мы тоже купили, - был ответ. - И ушли без квитанции." "Нона, пошли их к чертям... - прохрипел Вадим из угла. - Пусть подавятся... фашисты..." = = = Рита села в кровати, дико глядя на едва заметное синеватое свечение над банкой на подоконнике. Сердце колотилось так, что онемели руки и ноги. За шкафом беспокойно бормотали со сна родители - каждый свое. Шел третий час ночи. Девочка встала, побежала на кухню, включила свет, вспугнув со стола неистребимых тараканов, и поспешно напилась прямо из крана. За спиной раздался шорох. Рита обернулась. Там стоял сонный папа в перекошенных трусах. Он отодвинул дочь и шагнул к тому же крану. Как и Рита, он пил прямо оттуда, потом подставил под струю лысеющую голову, на которой Рита только что видела глубокий кровоточащий шрам. Сейчас ничего не было. Но лицо было старое и отражало то же страдание, что только что в ее сне. "Тебе снилось, что ты ударился головой, когда менял баллоны?" - спросила девочка, уже не совсем соображая, что она имеет в виду. "Если бы баллоны! - хрипло ответил отец. - Какие еще баллоны?.. Я вообще не помню, что мне снилось... Чертова банка." "Что тут у вас?" Рита уже и не удивилась, что мама, вбежавшая на кухню в ночнушке, напролом тянется к тому же крану. Потом все трое молча пили чай. "Смотрите! - сказала Нона, показывая на стоявшую на подоконнике банку. - Запотела изнутри... Потеки... словно плачет. Ей нас жалко...Мне лично что-то уж больно нехорошее снилось. Вот только что..." Родители не переспросили, безучастно работая челюстями, каждый во власти своих тяжелых предчувствий. "Я совершенно не помню подробностей моих снов после знакомства с этой банкой, - Вадим слепо уставился на белый морозный узор на черном ночном стекле, - но достоверно знаю одно: это никак не связано с той войной, которой нас так все пугают. Я ни разу не видел во сне, что Саддам сжег пол-Израиля. Зато я вижу нечто, на мой взгляд, более страшное. Но что?" "И куда же мы едем? - повторила Рита. - В конце концов, нас отсюда никто никуда не гонит. Мы не голодаем, все хорошо устроены. Давайте дадим задний ход. Ведь еще не поздно?" "Во-первых, уже поздно, - уже спокойно сказала Нона. - Нас выписали из города, мы сдали паспорта. Мы уже не граждане СССР. Мы даже заплатили за это по две папиных зарплаты за каждого! И, наконец, какие основания чего-то бояться? И - чего? Каких-то фантазий, что навевает нам чужая ископаемая банка? А ведь вокруг все так завидуют! Это что - несведущие люди? Да у половины моих подруг мужья моряки. Они Запад своими глазами видели. Все уверены, что там несравненно лучше." "Все уверены, - насупилась Рита, - а я верю баночке! Там нам будет плохо." "А здесь? - спросил Гена, когда Вадим пересказал ему ночную дискуссию. - Антону и прочим такое снится про эту родину, что наши страшные сны про Израиль их бы только посмешили. Ничего не надо предпринимать. Будет, как говорил Гашек, то, что будет. Ибо никогда не было так, чтобы ничего не было... Заяви мы об отказе от эмиграции, та же баночка еще и не то высветит взамен. Короче, доктор велел ехать. Ехать?" "Доктор велел ехать? - облегченно засмеялся Вадим. - Ехать!" "Вот именно, - резюмировал Гена. - Человек так устроен, что, сколько его не пугай, он слепо следует за своей судьбой. Так что зря мы вообще эту банку не сдали в музей. От Кассандр никто никогда толку не видел. К тому же, я вот как-то на даче после очередной страшилки, которую тут же забыл, стал строить планы, как мы из Израиля тут же слиняем в Канаду. И, знаешь, такой та же баночка мне сладкий сон показала, просыпаться не хотелось. Всегда есть выход. Главное сейчас - отсюда слинять, пока они не проснулись и не захлопнули дверцу от мышеловки, в которой нас угораздило родиться." "Сдается мне, - уныло попрощался Вадим, - что мы как раз и стремимся в мышеловку. За бесплатным сыром." 5. Вокруг ярко освещенного ринга сопел и хрипел незримый зал. Лаура рывком сняла халат и осталась перед зрителями в одних боксерских кедах. Она подняла обе руки в перчатках, потрясла ими над головой и грудью перед собой. Уселась на табурет в своем углу, бесстыдно расставив ноги. Ее противница часто дышала в противополжном углу. Женские бои пользовались здесь успехом, а противницы подбирались не столько по весу или мастерству, сколько во внешности. Белотелой блондинке Лауре противостояла загорелая брюнетка. Когда ударил гонг, публика заревела и застонала. Лаура сразу поняла слабое место "грузинки" - та тщательно оберегала свои особо чувствительные к ударам части тела, а потому в основном панически защищалась, вытянув перед собой мечущиеся перчатки. Но без конца получала по губам и носу. Сама же ударов почти не наносила, хотя то ли изловчилась, то ли нечаянно попала Лауре пониже пояса, вызвав рев зрителей и заработав кучу очков. Лаура сделала обманное движение, проскочила под кулак и, оказавшись за спиной соперницы, нанесла ей серию ударов по тугим ягодицам со словно нарисованными на фоне загара узкими белыми плавками, что тоже считалось успехом. Та пробежала к канатам и обернулась, на несколько секунд удерживаясь за них руками. Этим тотчас воспользовалась свирепая блондинка, нацелив удары именно туда, куда жаждала публика. Восторгу ее не было предела. Брюнетка упала на колени и громко заплакала. Рефери поднял Лауре руку. Илан, свирепый хозяин секс-рабыни, до омерзения похожий на давно сгинувшего, кстати, по собственной инициативе Додика, строго смотрел из-за канатов, постукивая по ладони стеком... Как и поганого Давидку, Лаура могла бы этого паршивчика зашибить одной левой, но панически боялась и взглянуть на него косо. Даже среди коллег по подпольному бизнесу он отличался изысканной неутомимой жестокостью по отношению к "девушкам". Если даже Лаура, имевшая гражданство, не смела уйти от него, то что говорить о заманенных в наш рай украинках, москвичках и уралочках, у которых тут же отнимались все документы?.. Пока готовилось очередное жестокое шоу с участием Лауры, она сидела в своей грязной комнате. Узколиций "эфиоп" быстро снимал с "русской" боксерские перчатки, когда в "уборную" заглянули незнакомые слуге пожилые господа. Лаура давно привыкла не прикрывать свою наготу, но, узнав вошедших, вздрогнула, отвернулась и заплакала тонким скулящим голосом. "Лаура, - тихо сказал Гена. - Это все-таки вы?" "Уходите... - прошептала она. - Тут чужим нельзя..." "Ты здесь добровольно?" - еще тише спросил Вадим. Она отрицательно замотала головой, содрогаясь всем телом. "Тогда уйдем с нами," - Гена тревожно оглянулся на закрытую за "эфиопом" дверь. "Вам нельзя здесь, - повторила Лаура. - Уходите. Ради меня... замучает..." "Тот, что похож на Додика?" Лаура судорожно кивнула, нервно потирая плечо. "Ну, с ним-то мы втроем справимся. Хоть до полиции добежать, - неуверенно говорил Вадим. - Одевайся!" "Мне не во что... Все у него..." "Надевай мой свитер, - распорядился Гена. - И не беспокойся." "Ну да! - захныкала она. - Если бы один Ицик тут командовал, я бы сама отбилась, а их тут знаете сколько! Бандиты. Наши, русские... Они теперь всюду. Мировая экспансия "братков"... почище исламской..." "Пошли, - решительно взял ее за руку Гена. - Не посмеют..." "Еще как посмеем! - в дверях стоял парень с бычьей шеей, скрестив на груди татуированные мощные руки. - А тебе, сучка, мало было в прошлый раз? Снова хочешь пепельницей побыть? Ты че, фраер? - заорал он вдруг, отшатываясь. - С этими вещами не шутят..." "А я и не шучу, - грозно сказал сквозь зубы Гена, не сводя с бандита пистолета. - Лицом к стене и..." Он невольно рассмеялся, увидев, как жалко и поспешно тот выполнил приказание, профессионально раздвинув ноги шире плеч. - Пошли, Лаура." "Ну, нет, не сразу, - совсем другим голосом сказала она и вдруг молниеносным тренированным движением снизу вверх ударила мощного носком боксерского кеда между ног. Тот взвыл и завертелся на полу, бешенно переводя глаза с Лауры на пистолет. Трое поспешно вышли в коридор и оттуда сразу на темную улицу в местных трущобах. Сзади скрипнула дверь. В черном пролете стоял другой бугай с ножом в руке. "Осторожно! - взвизгнула Лаура. - Он перо кидает без промаха." "И я," - Гена отвел вытянутую руку и выстрелил раньше, чем бугай замахнулся. Тот молча рухнул. Улица была пуста. На звук выстрела не открылось ни одно окно. "Откуда это у тебя, дядя Гешенька?" - спросила Лаура, когда они уже мчались по городу на такси. Водитель подозрительно косился на голую ниже пояса даму между двумя мужчинами. Но если кто и возникает не его месте, то не таксисты Южного Тель-Авива.. "Он работает шомером, - пояснил Вадим. - Только не дай Бог, кто узнает, что применил оружие не около своего ресторана..." "Так как ты попала в такое заведение? - спросил Г