мою рабо-ту. И вежливо поинтересовался, решил ли я свои административные проблемы. Чувствовалось, что на него давит Элла через папу -- адмирала Коганского. "Не ре-шил, -- рассеянно ответил я, думая о письме Тане, которое уже никак не могло мне помочь в распределении. -- Но постаряюсь решить..." Я мог поехать только к себе домой, к Нарвским воротам, в опустевшую без Тани комнату, сто лет бы ее не видеть. А в ней горел свет... Я не поверил своим глазам. Перед отъездом на Север я оставил на всякий случай запасной ключ тете, но чтобы она дала его Тане!.. В том же, что меня ждет моя родная Тайка, я не сомневался, так как никого дру-гого у меня там никогда так поздно не бывало. Сердце остановилось. То есть бук-вально отключилось на несколько секунд таким образом, что я сел прямо на гряз-ный сугроб. Потом, уверенный, что это была галлюцинация, поднял глаза. Нет, мои корчневые портьеры мягко светились на фоне черной стены. Это было единственное освещенное окно на весь этаж. И за этим окном меня ждет долго-жданное счастье!.. Я пулей влетел по лестнице, задыхаясь от волнения открыл своим ключом вход-ную дверь и рванул запертую изнутри дверь в комнату. Там раздался испуганный женский вскрик. Сомнений больше не было. Я едва попал ключом в замочную скважину, повернул, распахнул дверь. Она стояла у окна спиной ко мне, скрестив руки на груди. Белые волосы блестели в свете лампы из-под абажура. А я не мог сдвинуться с места! Что-то тяжело рух-нуло внутри. Мистическая оторопь сковала мои подогнувшиеся колени. Тане никто не мог дать ключи! К тому же она давно улетела. Мне это достоверно сказали уже несколько человек. И вот она неподвижно стоит спиной ко мне... Не шевелится, не дышит. Самолет разбился, вдруг понял я, Тайка погибла, а это ее призрак... Сейчас она обернется, и ее и без того светящиеся глаза зажгутся поту-сторонним фосфорическим блеском, изо рта выползут желтые клыки... Но... какой призрак стал бы зажигать свет, растапливать печку, да еще вскрики-вать! Я решительно шагнул вперед, обняв ее сзади, как делал это тысячу раз -- что-бы сразу ощутить в руках... Была очень милая, но чужая грудь, приятный, но новый запах светлых волос. И запах дорогих духов, которые Таня никогда не могла себе позволить, да и не нуждалась -- от нее и так пахло лучше, чем от любой другой. И рост был пониже, и плечи попрямее, хотя ножки, пожалуй, ничуть не хуже, а поднявшиеся на меня горячие измученные бархатные глаза показались мне прекрасными. "Скажи мне, чего ты ожидал от своей "миледи", -- тихо сказала Дина, -- и я тебе немедленно позволю то же самое. Я больше без тебя не могу..." "Ты покрасила волосы, чтобы быть похожей на нее? -- глупо спросил я, целуя ее в жадно открывшиеся горячие губы. -- Это лишнее... У тебя прекрасный цвет волос. Я всегда ими любовался. Я рад тебе, Диночка..." Я действительно был рад ей. Мысль, что я приду снова в опустевшую без Тани постылую свою комнату была невыносима. И вдруг -- такая жизнь! Другая, новая женщина, удивительно родная, словно сестра меня тут целует. В конце концов, сколько людей начинали счастье сначала!.. 2. Дина: Я действительно не могла без него. Пока он был со Смирновой я старалась дер-жаться подльше. Не потому, что боялась "миледи", как подзуживала меня Элла, а просто не в моих правилах вторгаться в чужую любовь, даже если парень мне нра-вится больше всех на свете, как Феликс. Я с первого взгляда решила, что этот какой-то неземной красоты мужчина не для меня, тем более не для Эллы. И только когда он сошелся с Таней, я поняла -- вот союз равных. Тут начались интриги, в которых мне предоставили роль главной приманки. Мы с ним даже целовались после провокации Эллы с моим альбомом. Я бы в жизни не показала чужому та-кую свою фотографию. А он-то решил, что это моя работа. И, что интересно, вос-принял это, как само собой разумеющееся... Но поцеловавшись тогда, я уже не могла успокоиться! Немедленно отставила до-вольно милого мальчика, который был со мной до этого альбома. Я охотно пошла бы за Феликса по его согласию. Но вот ехать с ними в Севастополь для "игры на вылет", которая всегда дурно пахнет, я категорически отказалась. При любом отношении к противнику и любой уверенности в собственном благородстве, я бы никогда не позволила себя резать кого-то по живому... После разрыва с Таней Феликс обо мне и не вспомнил бы. Но Элла развила бур-ную деятельность и перед его возвращением из Северодвинска разыграла как по нотам для меня сцену с перекраской волос и ожиданием его в запертой квартире. И я успела об этом горько пожалеть, когда услышала как он бежал не ко мне с таким грохотом по лестнице и рвал дверь в комнату... Конечно я и сама была в бреду, если могла заявить о готовности вступить с ним в так поразившие всех нас их специфические отношения. Думаю, никакая любовь не заставила бы меня на это решиться. Да я никогда и не представляла себя с ним при этом. Только Таню... Но и он не придал моему отчаянному предложению никакого смысла. Просто был мне искренне рад и тут же сделал то, за чем я и пришла -- предложение руки и сердца. Знала бы я, что это будет за совет да любовь...  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. *  УБЕЖИЩЕ ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВЛАДИВОСТОК. ТОСКА 1. Таня: Декорацией к следующему акту можете считать пронизанный сухой морозной пылью с запахом золы оледенелый почти бесснежный город, залитый каким-то демонстративно холодным и неестественно ярким солнечным светом. Допотопный дребезжащий трамвай со слепыми окнами, частично заделанными фанерой, ча-стично заиндевелыми, серые с белым сопки, застроенные домиками, обитыми чер-ной толью, со скользкими тропками между ними, посыпанными золой. Именно таким я увидела мое долгожданное убежище. Ничего менее похожего на кокетли-вый теплый нарядный и чистый белый город Севастополь с его огоньками навесу невозможно было и придумать. Никакого следа теплого моря, сибирского госте-приимства или долгожданной простоты. Напротив, все три хозяйки, к которым я добиралась по скользким тропкам на склонах сопок по объявлениям о сдаче ком-наты, почему-то были одинаково грубые и краснорожие. Дующий со всех сторон непрерывный ледяной ветер любое лицо превращал здесь в шелушащуюся маску. "Там веками, тысячелетиями никто не жил, кроме диких удэгэ, -- вспомнила я усмешку Феликса, когда я намекнула о возможности распределения во Владиво-сток. -- Рядом развивались мощные древние цивилизации китайцев, корейцев, япо-нцев. И только русские могли в этом гиблом углу основать крепость на пустынном диком берегу, чтобы поселить в ней своих безответных солдат." По всем адресам, мне отказали, опасаясь черт знает чего, едва выяснив, что я одна, без семьи. Пришлось спуститься обратно на Луговую площадь, чтобы взять в кио-ске горсправки другие. И опять затрясся под ногами заснеженный и пыльный пол припадочного кургузого трамвая, что, кидаясь во все стороны на рельсах, тащил в своей промерзшей насквозь слепой коробке закутанных серых пассажиров. В нем был непривычно кислый запах пыли и гари. Я вышла у вокзала, сверяясь со схемой, что мне составила девушка в горсправке, и стала карабкаться по очередной обледенелой улице куда-то вверх, проклиная свое дурацкое решение искать убежище на этом веками необитаемом краю света. Давно известно, что в России всего два приличных города, как не раз говорил Феликс. Остальные или уютное чистое болото вроде Севастополя, или грязь и мразь знаме-нитой своими плохими дорогами и дураками глубинки. Эта-то мерзость и громоздилась вокруг меня со всех сторон, убивая самое желание вообще смотреть куда-либо и оставаться тут на лишний день. Впрочем, вернуться можно было хоть сейчас. Когда я утром, прямо из аэропорта пришла в свое ЦКБ, его начальник прямо сказал мне: места в общежитии, не го-воря о комнате, нет. Станете, мол, на общую очередь. Специалисты из Ленинграда ему в общем-то не очень нужны, своих ДВПИ готовит с избытком. Не нравится -- он согласен дать свободный диплом, деньги на обратный проезд. Зачем давали заявку? А это не мы, а министерство чудит. Я же сказал -- оплачу вам дорогу назад до Ленинграда. Говорил он внятно, по-старчески присвистывая, смотрел в общем достаточно дружелюбно. Он с ходу дал понять: может для кого ваш Ленинград и свет в окошке, но не для Владивостока. У дальневосточников особенная гордость. Подумаете? Вот это приветствую. Если снимете комнату, то завтра прошу на рабо-ту в шестой отдел. С этим я и ползла теперь вверх и вверх, когда вдруг... Я даже не поняла, что произошло! Просто ударил, как гонг о конце сокрушающего раунда, какой-то совсем другой ветер, ослепил свет и настала удивительная тиши-на. Передо мной растилался скованный льдом до самого горизонта голубовато-розовый простор Амурского залива, сияющая чистотой естественность после мрази захолустья, океанское величие вместо уютных домашних бухточек Севасто-поля. Белые чистые сопки на том берегу громоздились словно голубоватые застыв-шие облака. По льду носились с тонким далеким скрипом буера, чернели точеч-ками рыбаки. И сразу словно ослабла цепкая рука, сжимавшая сердце весь этот день со злорадным рефреном: вот тебе, дура, твое убежище, нашла награда героя... Я стала спускаться по узкой дорожке к яхт-клубу, где должна была находиться улица с удивительным названием Мыс Бурный. Здесь черные скалы обрыва защи-щали пляж от злого сибирского ветра, отдав берег во власть ласкового солнца пар-аллели Сухуми. Под ногами была забытая надежность серого асфальта, по краям которого шелестела сухая трава. Солнце теперь естественно и ласково сияло мне, отражаясь ото льда залива. А за сценой сначала робко, а потом все мощнее зазвучал триумфальный марш из "Аиды" Верди. 2. Таня: Декорацией к следующему акту стала фантастическая улица -- несколько почернев-ших старых деревянных домов вдоль узкого пляжа с гаражами для моторок и перевернутыми на зиму лодками. Идти по берегу было трудно -- он весь был покрыт мягкими густыми водорослями. Поэтому я пошла по кромке льда, который странно дышал скованным прибоем и подмигивал зеленой водой из трещин. Только скрип и шипение льдин нарушало здесь тишину. Дом был со следами былого купеческого достатка -- просторное крыльцо, благо-родная резьба у окон и по карнизу. Почему-то мне показалось, что я не просто бывала здесь, а была вот в точно такой же ситуации. Совсем некстати вдруг вспомнилась та цыганка. Поэтому я совсем не удивилась, попав в таинственный мрак сеней и далее в темную просторную кухню, где у самой печки светились глаза из-под шали. Что-то там заворочалось, тяжело вздохнуло и превратилось в высокую статную старуху и впрямь похожую на мою гадалку. "Надо чего?" -- спросила она глухо. "По объявлению." "Дети есть?" "Нету." Обыч-ные вопросы. Каждый по-своему с ума сходит, получив хоть гран власти над ближ-ним. Почему-то здесь боялись сдавать одиноким. А ленинградские хозяйки -- нао-борот. Впрочем, эта не рассматривала меня в упор, как те, на сопке. И вообще вдруг замерла, думая о своем. "Тридцатка в месяц, -- наконец произнесла она. -- Деньги на полгода вперед. Прописку сама оформлю. Сможешь заплатить?" "За два месяца..." -- робко сказала я, мысленно перебрав свои сбережения с учетом покупки варежек вместо забытых в самолете. И еще я хотела с подъемных купить приглянувшиеся мне в витрине сапожки на меху вместо суконных. Вот бы согла-силась, что ей стоит?.. "Давай за два, -- она протянула темную узкую ладонь и сразу сунула деньги за шаль. -- Звать меня будешь Ариной Алексеевной. А тебя как?" "Татьяной... Тоже, кстати, Алексеевна..." "Да какая из тебя Алексеевна-то? -- вдруг как-то очень хорошо улыбнулась она. -- Разведенная что ли? Глазки, говорю, больно замученные..." "Я по распределению. Из Ленинграда." Арина отворила дверь в просторную чистую и светлую, в два высоких окна на за-лив, комнату с широкой кроватью посредине. Гора подушек светилась в отблесках льда. В углу стоял огромный, под потолок старинный черного дерева шкаф с зер-калом в бронзовой раме. На карнизе богатой кафельной печи поблескивал расписанный под золото бронзовый кувшин с прошлогодними листьями. Над мас-сивным дубовым столом покачивался роскошный абажур с тяжелыми кистями. "Ты будешь жить тут, а я на кухне, за печкой. А больше у нас тут никого. Вторая комната пустая. Приходят туда мужики, но редко. Я тебе гляди какой крючок смастерить велела. На ночь запирайся от греха, поняла?" Я кивнула, хотя замеча-ние о мужиках, от которых надо запираться таким крючком мне очень не понра-вилось. "Когда переедешь с багажом?" "Багаж? Чемодан что ли? Так он у меня на вокзале, в камере хранения." "Пошли, -- заторопилась она. -- А то просрочишь, за лишний день заплатишь. Вме-сте принесем. Оно-то вроде и близко, а и далеко, так как вверх надо. Таксисты тут ужас какие наглые. Упаси Бог..." "Что вы, я сама..." Но Арина уже одевалась. Мы вышли вместе, поднялись по крутой деревянной лестнице на набережную, спустились к вокзалу. Арина была с санками, в которых мой чемодан в принципе и не нуждался. "Но все лучше, чем тащить. Всегда лучше плохо ехать, чем хорошо идти, знаешь пословицу? -- смеялась она, оглядываясь на меня, следящую, чтобы чемодан не опрокинулся с санок. -- А в Ленинграде я когда-то чуть университет не кончила, -- вдруг мечтательно добавила Арина у самого до-ма. -- Меня попросили вон, когда узнали, что я скрыла про родителя своего. Он у меня был священнослужитель. Расстрелян Лениным в 1919 еще." Я вздрогнула. Такого мне еще не слышать не приходилось. Ну там убит Сталиным, сгинул в лагерях, но Ленин тогда та-акой святой был. "Чайку, Танечка?" "Спасибо, Арина Алексеевна. Мне бы поспать..." "А чего? Комната твоя теперь, белье чистое, все протоплено. Спи не хочу. Закрывайся только. Не забывай..." Как только она вышла, я тут же стянула с ног сапожки, сорвала пальто, бросила его на стул и упала головой в подушки с размаху, не раздеваясь. Под скрипичный концерт Чайковского за сценой, если это вам интересно... 3. Таня: Кто из нас не помнит своего первого рабочего дня! Декорацией для моего был просторный чертежный зал с большими окнами, за которыми видны краны и цеха завода, мачты судов. Как шутил Феликс, когда узнал, что я собираюсь работать в ЦКБ, вокруг были сплошные французы: кульман, ватман, рейсфедер... Новые лица, первое начальство, первое задание: "съемка с места" -- замер конструкций в судо-вом помещении, где будет установлен фундамент под эхолот по моему чертежу. Я вышла из бюро, стараясь не терять из виду показанную мне в окно дымовую трубу нужного судна, и зашагала по территории завода, переступая через шланги, об-резки металла, мусор, почерневшие старые сугробы. Ты хотела быть кораблестроителем? -- подумалось мне. -- Будь. Под скрипящей сходней колыхалась первая для меня вода Японского моря, Тихого океана -- зеленая, в масляных пятнах, но почему-то сразу очень родная. И меня снова охва-тило ликование. Это было мое море! Мне не надо больше терпеть милость семьи Феликса и укладываться в установленные ею сроки моего общения с морем. Теперь я буду сама жить у моря, но не у них, а у себя дома! Девушка по имени Люся ссудила мне рулетку и фонарик, а также свои рабочие брюки и уталенный ватник, в которые я переоделась за последней доской у стены перед выходом на съемки. И что-то было, по-видимому, не то в этом чужом на-ряде. Моряки без конца оглядывались. Какой-то довольно солидного вида субъект увязался за мной, пока я спускалась по трапам на три палубы вниз. В ближайшем гальюне я осмотрела себя в зеркале. Все вроде бы в порядке. Нормальный совет-ский инженер, разве что попка полновата и слишком обтянута... Но тут уж ничего не поделаешь. Никакая одежда не скрадывала форм, с шестого класса шуточки по этому поводу, особенно на субботниках или в колхозе. Вот и сейчас тот же тип ждет, когда я опростаюсь, переминается с ноги на ногу. "Вы что-то хотите мне сказать?" -- резко спросила я его, проходя к очередному тра-пу. "Ничего, кроме того, что я капитан этого инженерного сооружения. Я вижу вас тут впервые и хотел бы знать, кого ищет на моем борту такая заметная женщина." "Не капитана, к сожалению, а шахту эхолота, чтобы разместить в нем новый прибор." "А, так вы из ЦКБ? -- рассиялся он. -- И как же вас зовут? Мерилин Монро, я полагаю?" "Увы, всего лишь Татьян Смирно, товарищ капитан. И, к тому же, я на работе, у которой есть жесткие сроки. Так что адью, как говорят зулусы." "На правах хозяина теплохода я провожу вас в вашу шахту и, пожалуй, подожду, пока вы сделаете свою работу, чтобы пригласить на чашечку кофе с коньяком. Не возражаете?" "Возражаю." "Почему?" "Если с коньяком, то зачем кофею? -- выпалила я и вздрогнула от гулкого хохота человека, назвавшегося капитаном. -- Ни провожать, ни ожидать меня не надо. А то вот я схожу на обратном пути к настоящему капитану и спрошу, кто это выдает себя за него, со своей родинкой над правой бровью." Он вдруг стушевался и перестал улыбаться: "Я тебе же по-мочь хотел, Таня. С такими формами одной лазить по глухим углам судна опасно." "Бог Татьяну не оставит, -- весело огрызнулась я и стала спускаться в люк по вер-тикальному трапу. -- Гуляй, Вася." Когда я вернулась в отдел, там тоже произошло определенное беспокойство, по-моему, по тому же поводу, хотя и до моей местной командировки я здесь верте-лась в том же наряде. Но когда я увидела круглую сияющую физиономию с родин-кой над бровью, до меня дошло, почему я догадалась о некапитанстве незнакомца -- "инженерное сооружение", так о судне мог сказать именно корабел, но никак не моряк. Я поблагодарила Люсю за одежду для моего первого бала, переоделась за той же доской для конструкторов женского рода, и вышла уже в своем. "Капитан" трепался в окружении парней, бросавших на меня какие-то тревожные взгляды. Я наколола ватман на кульман, стала делать свой первый чертеж и так увлеклась, что даже вздрогнула, почувствовав рядом чье-то дыхание. Это оказался начальник моего сектора Иван Гаврилович, которого, несмотря на относительную моло-дость, звали просто Гаврилычем. "Хорошо, Т-таня, очень хорошо! -- он осторожно похлопал меня по плечу. -- Чувствуется высшая школа. Смотрите, -- обратился он к внезапно возникшим над досками лицам. -- У нее все линии разной толщины! И это в карандаше-то... Какая помощь копировщицам! Учитесь. Снеси в нормоконт-роль и приходи за новым заданием. А я тебе подписываю и за себя, и за началь-ника отдела." Гордая своей исключительностью, я вбежала на четвертый этаж в нормоконтроль и небрежно положила чертеж на стол перед пожилой строгой дамой в роговых очках. Та, однако, не только не выразила восхищения, но, оглядев меня с головы до ног, стала прямо на моих изящных разной толщины линиях чиркать толстым красным карандашом. Едва не плача, вертя от расстройства всем на изумление своим носом, я поплелась в отдел и положила испохабленный шедевр перед невоз-мутимым Гаврилычем. Тот пожал обтянутыми потертым свитером плечами, подо-зрительно покосился на мое нервное бурчание в животе, нос и синеву недавно го-лубых глаз и высвистел по своему обыкновению: "В чем д-дело? Исп-правляй то, что мы с тобой нап-портачили." "Я перечерчу..." "На это у тебя н-нет времени. Чертеж ждут в цеху. И чего расстраиваться? Копировщицы к-красный карандаш на к-кальку не переносят." После третьего раза, потная и счастливая я снесла чертеж в копировку и получила новое задание. Девушки вдруг меня обступили -- интересовались технологией моей прически, но мы все тут же получили нагоняй от Гаврилыча, который всегда появлялся всюду неожиданно: сначала длинный нос, потом вытянутая шея, наконец узкие плечи и руки за спиной. В зеркальце, прикрепленном к моей доске, я все время видела до неприличия могу-чего парня с густыми черными бровями. Если я с ним встречалась глазами, он как-то неумело подмигивал и сдвигал свои брови к боксерскому носу. Пару раз к нему подходил одетый с иголочки молодой изящный брюнет из другого отдела со знач-ком нашего института на лацкане пиджака. На меня и мой такой же ромбик он взглянул с интересом, но не подошел. Деловой до жути. С ним даже Гаврилыч раз-говаривал почтительно. Что, кстати, не мешало этому снобу участвовать в пере-курах, которые тянутся чуть не часами -- от зарядки до обеда. Во всяком случае, пока я бегала в нормоконтроль и обратно, они там торчали у окна, обсуждая все мировые проблемы, включая, естественно, баб. И никакого на них Гаврилыча. В обед бровастый сосед подошел немного обалдевший от перекура: "Проводить тебя в столовую, Таня?" "Проводи, Вася", -- сказала я, не оглядываясь и одевая сапожки вместо туфель. "Почему Вася? -- опешил он. -- Я Валентин. Для тебя про-сто Валя." "А! А я почему-то решила, что ты Вася. Решительный такой." Он на-морщил лоб, сдвинув брови. "Если не хочешь... Я ведь только показать, где столо-вая и в очередь тебя поставить к нашим. Мы командируем одного-двух пораньше, иначе не успеешь за обед." "Спасибо, Валя, не обижайся, -- я взяла его под руку. -- Побежали, а то я сейчас умру от голода...." "Пальто надень," -- крикнул он. "Не надо. Тут ветра нет и тепло." Столовая была огромная -- в принципе это ведь один из цехов завода. Очереди -- на сотню метров. Но мы тут же пролезли под барьер и уплотнились среди своих на зависть одиноким чужим. Когда чуть рассосалось и можно было оглянуться, я уви-дела, что позади нас и трех пожилых женщин стоят уже примелькавшиеся мне перекурщики и тот с ними, что с нашим значком. Валя тактично сунул меня впе-ред, а сам стал с ними. "Приручил новую красотку?" -- услышала я высокий хрип-лый голос ленинградского джентльмена. Валька что-то ответил. "Не скажи, -- возразил тот. -- Один бюст чего стоит. А... -- тут он понизил голос, но промахнулся. У меня, как вы уже знаете, просто собачий слух. Я пробралась назад мимо оза-даченных этим математическим анализом моей фигуры теток и встряла, как говорил Арнольдыч, в разговор: "В оценке окружности моего бюста вы почти угадали, землячок, но вот с тазом промазали минимум на десять сантиметров." "Надеюсь, в безопасную сторону? -- захохотал Валя, пока покрасневший аналитик протирал очки. -- Марк просто утратил глазомер за зиму." Тетки только вертели головами и повторяли "бесстыдство, распущенность ка-кая..." Потом моя врагиня из нормоконтроля, которую я в платке и пальто не сразу признала, обратилась ко мне: "Стыдно вам, Смирнова, вести с молодыми людьми такие откровенные разговоры при всех. В ваши годы я не позволяла никому и взглянуть на меня так откровенно, не то что обсуждать со мной мою фигуру." "У вас была фигура, Тамара Изольдовна? -- нагло спросила Люся. -- Вот бы никогда не подумала!" "Представьте себе. И ничуть не хуже, чем..." "Вот-вот, и опишите нам ее. В сантиметрах." "Как раз этого вы от меня не дождетесь. Никто из моих мо-лодых людей и подумать не смел..." "Я вам обещаю, Тамара Изольдовна, -- осторожно прервала я ее, -- что впредь я просто прибью у вас на глазах этого циничного Марка, если он только взглянет на меня при публике. А потом, в ваши годы, только и буду рассказывать всем, как я отличилась в мои годы..." "А наедине? -- подхватил Валя. -- не при публике на тебя можно смотреть?" "Только с письменного разрешения нормоконтроля." "Я понял, -- захохотал, наконец и Марк. -- Нормоконтроль точно знает твои, Таня, параметры, а потому оскорблен отступлением от стандартов." Тетки тоже вдруг дружно заржали, прикрывая рты платками. Тут подошла наша очередь к раздаче. Я взяла себе две порции жареной кеты. В жизни не пробовала такой рыбы да еще за такую низкую цену. Мама моя, во всяком случае, такой вкуснятиной в Ленинграде таки не торговала. И в дефиците не имела. Мы сдвинули столики, перезнакомились. Парни наперебой старались меня рас-смешить, я не отставала. Ничего смешного не прозвучало, но мы все хохотали до слез. Просто мы были молоды, в воздухе пахло весной. Короче говоря, мне очень понравилось в ЦКБ, а уж на Мыс Бурный я спешила, как домой. Надо же, такую комнату снять! Да я ее просто обожала, после нашей-то ленинградской на первом этаже с окном в вечно темный двор-колодец да еще с помойкой на переднем плане... 4. Таня: Никогда не ищи приключений, учил меня Феликс, они тебя сами найдут. После работы я долго гуляла по уже совсем по-иному увиденному Владивостоку, вышла на лед, прошлась по морю километра полтора от города аки посуху, вышла к сво-ему дому со стороны залива. Арина сегодня устроила банный день -- нагрела два бака с водой, сама вымылась на кухне, мне велела там же вымыться. Потом мы с ней дружно убирали воду с пола. В результате в доме был такой Ташкент и так пахло дымом, мылом и паром, что потянуло на сон, а о пудовом крючке я как-то забыла. Сквозь сон я слышала мужской голос, смех пьяненькой Арины. А мне снилось, что мы едем с мамой из гостей, что я совсем маленькая и засыпаю в трамвае, сонная приползаю домой и мама меня тихонько раздевает, а я ей лениво, стараясь не просыпаться, помогаю. Но у мамы почему-то вдруг оказались слишком жесткие и цепкие руки. Я проснулась и увидела склонившееся надо мной то исчезающее, то появляющееся чужое небритое лицо с глубоким шрамом на лбу через затянутый сморщенной кожей глаз. Это фонарь раскачивается за окном, поняла я метаморфозы с изо-бражением, но кто это? Что это не сон, я поняла, когда он снова стал меня лапать, странно кривя вроде бы в улыбке толстые влажные губы. Я разглядела короткую стрижку, жесткие полуседые волосы, потом почувствовала озноб и только тут поняла, что он раздел меня, сонную, донага. От него гнусно пахло перегаром и чесноком. Я рванулась, но он вдавил меня в постель, больно сжимая плечи и наваливаясь на меня засаленным ватником. Кричать я не могла: от ужаса и отвра-щения пропал голос, только сипела: "Арина... Арина..." Очередная боль где не надо пробудила мою злость вместо страха. Я осознала вдруг, что руки-то у меня свободны и сразу вспомнила уроки самбо, которые давали мне на пляже в Учку-евке Феликс и сам маэстро -- полковник морской пехоты Арнольдыч. Продев руку между моей шеей и его, я резко согнула ее в локте, звезданув его по кадыку. Он охнул, отпрянул и закашлялся. Не теряй инициативы, вспомнила я назидание Феликса, резко согнула колени к груди и выпрямила ноги так, что обе пятки угодили насильнику прямо в лицо. Не успев прокашляться, он получил удар, от которого сразу слетел с кровати. Стол с жалобным скрипом сдвинулся с места. Не теряя инициативы, я вскочила и влепила ему одну за другой две оглушительные пощечины по мерзкой щетинистой мокрой роже. Я услышала, как с воплем соскочила со своей кровати за печкой Арина, как с грохотом распахнулась дверь. Отчаянно матерясь, она стала оттаскивать уже вско-чившего мужика, но он отшвырнул ее и шатаясь двинулся на меня. "Ты... боксерка, да? -- растерянно повторял он. -- Ты хочешь драться, шалашовка? Со мной!.." Он снова откинул куда-то Арину. Отступая, я уткнулась спиной в зеркало, вздрогнула от его холода и, невольно обернувшись, увидела там нас обоих. Ну и сцена была с моей наготой, красной физиономией, на которой свер-кали синью вылупленные глаза. Но разглядывать мне нас было некогда. Я тщетно применяла все приемы, когда он снова бросился ко мне. Это ваше самбо, Илья Арнольдович, хорошо для первого удара или для равно-сильных спаринг-партнеров, а то и просто чтоб меня под шумок полапать в процессе обучения на севастопольском пляже. А когда противник на порядок сильнее, как этот одноглазый кряжистый монстр, то можно делать что угодно. Совершенно железные лапы и, к тому же, тоже не без профессиональной сно-ровки. Я со своими блоками и захватами только руки себе об него отбила. В конце концов, он зажал меня за плечи так, что, дернувшись раз-другой, я сда-лась, дрожа от отвращения и ужаса. Подержав с полминуты, он швырнул меня на кровать и вышел вразвалку. Арина тихо выла, сидя на полу в своем углу за печкой на кухне. Я соскочила с кровати, захлопнула дверь, немеющими руками накинула спасительный крючок и включила свет. В зеркале я увидела себя с растрепанными волосами, с синяками на руках и плечах. Лихорадочно одеваясь, я прислушивалась к соседней "пустой" комнате, но там было тихо. Только Арина робко скреблась в дверь: "Прости его, Танечка, окаянного. Старшенький это мой... Месяц как из зак-лючения. Проспала я дура, как он к тебе кинулся. Трах-тара-рах-тах-тах, -- мате-рилась она. -- Прости его и не бойся... Он не такой! Открой мне. Он ушел. К Ольге своей ушел. Отвори мне, что он с тобой там сделал..." Я чувствовала себя липкой, раздавленной, маленькой и жалкой. "Ничего он со мной не сделал, -- сказала я наконец. -- Мне вымыться бы, Арина Алексеевна..." "Сейчас... сию минуту, -- засу-етилась она, гремя ведрами и шуруя в печке. Там загудело пламя, зашипела вода, а у меня совсем онемело плечо. В жизни надо все испытать, иначе зачем жил вообще на земле, вспомнилось заме-чание Феликса после нашей размолвки и моего звонка его тете. Феликс, Феликс, видел бы ты свою Таню, бьющуюся в лапах этого жуткого профессионала! Тут бы и тебе все твои приемы не помогли. Через час, вымывшись в своей комнате, сменив постельное белье и вытерев полы, я снова легла, но не уснула до утра, прислушиваяь к шагам за окном. Но стояла привычная здесь тишина, только льдины терлись друг о друга и о берег... 5. Таня: Голова утром гудела, ничего не радовало, даже сияющее утро с блеском бухты с откоса, по которому я спешила к остановке. А дальше еще эти трамвайные толпы. У нас в Ленинграде тоже не очень-то просто сесть утром на трамвай, но такого я сроду не видела. Мужчины лезли с треском, словно это последний трамвай из зоны смертельного бедствия. Даже не верилось, глядя на них же до и после открывания дверей, что это те же самые люди. Студенты, рабочие. А в дверях -- озверелое жлобье... Азарт? Спорт своего рода, удаль показать молодецкую? Короче, мне уда-лось сесть только в третий по счету трамвай и, естественно, я опоздала. И с каким же удовольствием у меня отбирала пропуск востроносая бледная девица! Из сволочей-энтузиастов, нашедших себе достойное применение. В результате, меня бесило все, включая вкрадчивые улыбочки Гаврилыча, который был обязан провести с нарушителем производственной дисциплины, тем более с молодым специалистом, воспитательную работу. В объяснительной записке я написала, что опоздала на работу по халатности и что больше не буду. Гаврилыч поднял на меня тонкие брови и постучал пальцами по моей бумажке: "И т-тебе к-кажется, Т-таня, что т-такая мотивировка исчерпывающая?" "Какая разница, Иван Гаврилович? Любые мотивировки при этом фарсе с объяснительными идентичны." Он пожевал тонкими губами под длинным носом мою формулировку. "Иден-тичны, г-говоришь? А может быть скорее эквидистантны, Т-таня?" Черт его знает, что он имел в виду. Вольно ему резвиться и сказать кому-то: "Озадачилась, а?" На него сегодня ночью не нападали пьяные уголовники -- прямо из тюрьмы в его постель. Ему есть куда идти с работы, кроме как в логово к этому "старшенькому", у которого черт знает что на уме на следующую ночь, а заплачено за два месяца вперед, и снять что-то другое не на что... И плечо ноет, и вообще не спала всю ночь. А тут еще вчерашняя тетка, Изольдовна эта, стала с меня в нормоконтроле стружку снимать, заодно пытаясь воспитывать. Со своими садистскими росчерками красным карандашом по моему чертежу. Я раскричалась, а ей хоть бы что -- на нее все орут от бессилия. У нее в этом смысл жизни -- какая же женщина откажется от должности, на которой все и все делают по ее велению... Я стала править, чувствуя, что нос вообще лег на заплаканную щеку, а тут еще этот Валентин пялится в зеркальце. "Ну чего ты таращишься? -- обернулась я к нему, мельком увидев в зеркале свое красное от ярости лицо со шмыгающим носом, между синими искрами из глаз. -- Делать тебе нечего? Пойди покури..." Его крайне удивленные глаза исчезли из зеркальца. Впрочем, Валя был не из обидчивых. В обед снова пригласил с собой, поставил в очередь и вообще всячески опекал. Глядя на его невероятные плечи и боксерский нос, я стала к нему подлизываться. Сработало. Он пригласил меня в кино. В довольно уютном зале с балконом, ло-жами, прямо как у нас в "Авроре" я только и думала, проводит ли он меня домой, чтоб хоть показать его, такого мощного, "старшенькому". А он распускал хвост, рассказывая, какой он любимец девушек и супермен! Меня мало интересовало, что он кандидат в мастера по спортивной гимнастике, а вот первый разряд по боксу, чему свидетельством был его устрашающий нос, это то что надо... И вообще мне оставалось только настраивать себя на то, что этот парень мне по душе. В стиле тогдашнего кумира наших женщин Жана Марэ -- без шапки, в сером пальто с поднятым воротником, хороший рост, не говоря о фигуре. Первый класс, ничуть не хуже Феликса. А на руку опираешься прямо как на судовой поручень. Вдвоем мы "старшенького", пожалуй, и одолеем. Об остальном вообще не дума-лось. Все внутри дрожало в ожидании предстоящей схватки на мысу Бурном со справедливым возмездием за мое ночное унижение. После кино мы погуляли по Набережной, спустились моим вчерашним путем на лед. Здесь мой герой быстро замерз на резком ветру в своем пижонском пальто и стал мелко дрожать под моей рукой. Я грешным делом подумала, что это он не только от холода. Ведь я ему, чтобы все было честно, рассказала о событиях вче-рашней ночи, естественно, без описания сценических костюмов участников пред-ставления. Тем более, что уже стемнело. И мне, как всегда к ночи, стало так страшно, что и с этим суперменом к Арине ноги не идут. Но куда им еще идти?... У Вальки только койка в общежитии ИТР. Да и негоже мне сразу в койку самой напрашиваться. Тем более, что он пока ничего, идет, пошмыгивает рядом своим устрашающим носом. Арина возилась у плиты. Покосилась на моего ухажера, но смолчала. И вообще выглядела виноватой. Мы вошли ко мне в комнату, я чашки достала, к Арине на кухню за кипятком сходила, вообще всячески внешне геройствовала тут, хотя сердце падало в пятки от шорохов в "пустой" комнате. Арина сама принесла нам варенья. Вальку разморило, снял пиджак, развалился, блаженствует с тепле и уюте. И тут ОН входит... В приличном толстом свитере, трезвый, повязка на глазу, выбритый, вполне человекообразный. Поздоровался. Арина из-за его спины сказала Вале: "Сын это мой. Колей зовут..." Валя встал, подал руку. Тот пожал, сел без спросу на третий стул, плеснул себе чаю, глядя куда-то в угол. И тут я вижу, что моему герою как-то уж очень неуютно здесь стало. Ну прямо на грозной его физиономии написано, как его тянет смыться. Мне от этого вдруг стало легко и весело. "Валя, -- говорю. -- Ты не забыл, что тебе сегодня на урок к восьми?" "На... урок?" -- сначала не понял он. Потом как-то затравленно оглянулся на темные окна, за которыми так же зловеще качался и поскрипывал на ветру фонарь, встал, тороп-ливо натянул пальто на незастегнутый пиджак, буркнул "Пока" и -- только топот на деревянной лестнице остался от моего героя. Мы же сидим вдвоем, пьем чай. Я вздрогнула и напряглась, когда Коля тяжело повернулся ко мне всем телом: "Вот что, сестренка... Ты не того своими сопляками пугать вздумала. То, что вчера было -- не будет больше, обещаю. А мое слово, спроси хоть кого, -- камень. А что я только что оттуда, так ты не обобщай. Сорвался я, конечно, вчера. Ты девка за-предельная, сама небось знаешь. А я женского тела три года не видел. Не удер-жался. К тому же, сначала показалось, что и ты не против. Я ведь не бандюга ка-кой, меня не за разбой, а за драку посадили, когда я в подшефном совхозе стал ребят разнимать. Там осетин дурной ножом размахался на все стороны. И меня задел. Ну, я его и загасил чуть не насмерть. Корешей своих я спас, а по глазу он мне успел полоснуть. Вот такого из меня... Кутузова сотворил. Ты тут спи споко-йно. Теперь я тебя сам охранять стану. Не боишься больше?" "Ну, -- наугад отве-тила я по-дальневосточному. -- Под такой-то охраной..." "Ты тоже боец знатный, -- вдруг рассмеялся он замечательной арининой улыбкой, обнажая неожиданно ровные, совсем молодые белые зубы. -- Как ты меня-то с ног сбила! Не каждый мог. А потом еще этаким петушком подскочила и по щекам, по щекам, как пса нашкодившего, а сама-то такая голенькая да ладненькая... А глазки -- ну прямо сияют синим светом!" Он захохотал, глядя на меня с удивительной теп-лотой и силой. Я подала ему руку: "Ты меня тоже прости, Коля. Кто старое помя-нет...ой! Я хотела сказать, что могло быть хуже, если бы я тот первый прием провела до конца, хладнокровнее. Но я не жалею. Мне кажется, мы поладим." "И подружимся! -- он даже неумело поцеловал мою руку, встал и вышел. -- Ну ты даешь, мать, -- услышала я его голос с кухни. -- И где это ты такую девушку рас-копала? В жизни лучше не видел..." 6. Таня: Валька утром долго ходил кругами, приглядываясь ко мне и не решаясь спросить. Вид у него был помятый, как у меня вчера, после бессонной ночи. Ясное дело, когда стих страх, проснулась совесть. На зарядке, которую у нас никто не делал, но работа останавливалась, он втерся в мой "кабинет" между столом и доской: "Ну, как дела?" "Плохо, Валечка, -- говорю я, вся дрожа от сдерживаемого смеха, даже слезы из глаз брызнули. Сама не ождала, что так естественно получится. -- Очень плохо... даже и не знаю, что теперь будет. Заметут меня сегодня, вышку дадут..." "Полез к тебе?" -- бледнеет он. "Конечно!.." "А ты?" "Так я же спать легла с топором под одеялом. Как только он ко мне кинулся, я вот так, двумя руками -- хрясь его по кумполу, представляешь?" "Врешь... А потом?" "А потом еще хуже, -- зашептала я, заливаясь от смеха слезами и кашляя ему а шею. -- Валь, я же никогда не могу сдержать себя. Валь, я ему косой голову отрезала... И -- в печку, -- опусти-лась я за стол, уткнув лицо в локти и сотрясалась от рыданий. -- Представляешь? Ужас-то, а? К-крематорий на дому... На всю жизнь запомнит, правда?.." "А старуха!?" -- верит этот дурак. "Не помню... Ее, кажется, я потом в колодец спус-тила... Помню только, что и ее -- хрясь по кумполу... Как Родион Романович. Не оставлять же свидетелей..." "Как?!.." У меня не было больше сил его разыгрывать. Живот сводило от хохота. "Еще осталось маленькое дельце перед зоной... Одного зайца двуногого сейчас на циркуль насажу и -- на нары... -- ткнула я пальцем в его железное пузо. -- Впрочем, зайцев надо беречь. Без них нарушается биологический баланс. Иди, кури, Вася..." "Валя я", -- уныло отозвался он и действительно поплелся курить. А что еще делать конструктору мужского рода от зарядки до обеда? Ко мне тут же поспешила Люся и стала меня утешать. Она была уверена, что этот гигант мужского обаяния меня уже сооблазнил и покинул. Чего бы я тут иначе так горячо с ним шепталась и плакала? Но я уже вернулась к моим фундаментам под пожарные насосы. Именно для этого меня в самом престижном вузе страны шесть лет учили мировые светила гидро-динамике, прочности и теории корабля. А Валя после обеда как ни в чем ни бывало подсматривал и подмигивал. У меня же было