ко для того, чтобы в них поселился Бог: "Повсюду, где имеются развалины, есть место надежде найти сокровище - почему же ты не ищешь Божье сокровище в опустошенном сердце?". Танец и транс оборвались моментально - Вовик с размаха грохнулся на пол и затих. На его лице не осталось следа мучительных переживаний. Лишь легкая усталость и отрешенность поселилась в наших головах. Очнувшись, Вовик сходу взял быка за рога: видимо, именно для того и затеял он молельный раут! Наш математик, со свойственной всем представителем точных наук, эпилептоидной дотошностью пытался уточнить факты биографии Лобачевского. Он откапывал и вываливал на всеобщее обозрение все новые и новые детали, которые, например, на мой взгляд, и не могли считаться основными. Вовика понесло в раскопки детства великого математика: тот, оказывается, был отчаянным шалуном, характера пылкого и живого. Николай Иванович, уже будучи ректором писал одному старому преподавателю: "А помните ли, вы думали, что из меня выйдет разбойник?" Даже в студенческие годы светоч математической науки выкидывал коленца, приводившие администрацию университета в состояние стойкого удивления. Как-то после студенческого кутежа Лобачевский решил покататься на корове. Причем, неожиданно выехал навстречу ректору, много удивив его таким применением добродушного, молокодающего существа. Николай очень увлекался пиротехникой и однажды прямо со двора университета запустил ракету, выбрав для старта глубокую ночь. Нары университетского карцера были знакомы с теплом тела студента-вольнодумца. Тягу к своеобразному гусарству можно легко приписать генам, роднившим Николая с поляком - официальным отцом, но и с Шебаршиным, прошедшим офицерскую службу. Лобачевский был коммуникабельным молодым человеком, умевшим организовать "действо". Он отменно учился, потому и назначили его "камерным студентом" - старостой, по теперешней терминологии - ему выдавали 60 рублей в год на покупку учебников. Однако профессору кафедры чистой математики Бартельсу, рано приметившему способности Лобачевского, приходилось выручать его многократно. Профессор помогал развитию математической одаренности юноши, но не мог сдержать бурного темперамента любимого ученика. В разговор вмешалась Клара Николаевна, скорее всего, не ради существа вопроса, а только, чтобы обратить на себя внимание Вовика, к которому она как-то резко переменилась. То была "перемена курса" акулы, рыскающей в темных глубинах океана половых страстей. Она, как бы незаметно продвигаясь к намеченной цели, спросила: - А что известно о роли матери в судьбе Лобачевского-юноши? Нельзя ли в таких "секретах" откопать объяснения того, как из ребенка, жившего в заурядной провинциальной среде, вырос гениальный математик? Чувствовалось, что Вовик принял вызов и понимал его плотскую подстилку, мне даже показалось, что он был почти согласен на любовь с первого взгляда. Клара, нет сомнений, по его мнению, была аппетитным бабцом! Но у Вовика близко к промежности уже гнездились крупные чувства к аспирантке Алевтине - мы-то все об этом прекрасно знали. Сдается мне, что и Клара усекла последнее рандеву серьезного ученого с куртизанкой от науки. Может быть, это и подтолкнуло ее к решительным действиям. Скорее всего, по началу она мыслила организовать долговременную осаду научной крепости, соорганизовать все так, чтобы проявилась его собственная настойчивая активность - ну, не затаскивать же женщине мужика на себя, крепко держась за "ухо"! Но обстоятельства порой меняют установки женской дипломатии. А потом, откровенно говоря, какую активность можно было ожидать от интеллигента, поверженного шизофренией, да еще придавленного транквилизаторами, лошадиными дозами аминазина? Хорошо еще, что она не назначила с горяча ему электрошок - сейчас бы выгребала из пепла только жареные яиц. Тогда долго бы врачу и пациенту, сплетясь в обнимку, пришлось слушать печальную музыку. Именно так формируется у мужчины преданный собачий взгляд, навык грустного повизгивания. Правда, суфии утверждали: "Гавриил получал свою пищу не с кухни, но благодаря видению Творца Сущего". Нет сомнения в том, что "пост - это воистину воздержание, а в нем - весь метод суфизма". Математик, может быть, и справился бы с такой задачей, особенно, если Алевтина втихаря притаскивала бы передачи и дарила краткие, тайные минуты наслаждения. Но Клара не умела и не хотела ждать "милостей от природы"! Ей было хорошо известно, что "собака-душа ведет себя лучше, если заткнуть ей пасть, бросив в нее кусок". Теперь, сидя напротив математика, Клара ощупывала, сперва взглядом, а потом и всей пятерней правой руки тот самый "кусок", который дожидался своего часа - исподволь напрягался, увеличивался и принимал форму предмета наслаждения женской плоти. Помогали суфии своими неповторимыми сентенциями: "Подобным образом пища Божьих людей - от Бога, а не из тарелки с едой". Вовик справился с сексуальными видениями - конечно, он уже определил геометрически, какие у Клары телесные формы, - и принялся отвечать на поставленный вопрос: - Всякие сомнения роятся в головах исследователей: откуда у малообеспеченной женщины нашлись средства для того, чтобы дать всем трем сыновьям, сперва гимназическое образование, а потом и университетское? Кто умело руководил ею, когда она писала прошения для принятия детей в учебные заведения на "казенный счет"? Остается загадкой, почему Шебаршин одарил Прасковью Александровну некоторой суммой денег, помог переехать в Казань, когда дети поступили в университет, почему они жили в его доме, приезжали туда на каникулы? Трудно поверить в бескорыстие и чистый альтруизм российского обывателя - есть во всем том Большая тайна. - По-моему, тайны никакой нет. - вмешалась в разговор Клара. - Любил Шебаршин Прасковью, но моральные установки того времени не давали им возможности стать законными супругами. Вот и таились они, изворачивались, комбинировали. Вынуждали, кстати, скрывать свое истинное происхождение и детей. Понятно, что Николай Лобачевский, преуспевая в научной карьере, в 33 года став ректором университета, не мог афишировать свою незаконорожденность. Вся карьера могла полететь к чертям, "засветись" он в глазах чиновного официоза, общественного мнения. Посему были придуманы термины - "воспитанник", "воспитатель", а не сын и отец. Клара серыми, строгими глазами лепила жесткую подсветку в лицо Вовику. Она начинала диктовать свою волю, разжимая тиски его убогой мужской совести - ей во чтобы-то ни стало необходимо вытеснить Алевтину из сердца и мозга математика. Такая у нее была установка, а ставка была - больше, чем жизнь, ибо сексуальные запросы женщины, вообще, а психиатра, в особенности, будут покруче, чем залп крупного калибра современного атомного крейсера. Им обоим теперь уже почти в полное горло шептали мусульманские суфии: "То, что было предопределено человеку, его не минует - будь то еда, счастье или смерть"! Вовик гонял внутренним волнением свой кадык по горлу - вверх, вниз и обратно. Скулил в нем внутренний голос, подвигая мозг к осознанию простенького силлогизма: "нищета - моя гордость"! А суфии подбадривали: "Раз они не увидели твоей нужды, к чему их просить?" Все как-то само собой сходилось к тому, что увидела и распознала его нужду только Клара. Слов нет, то было наваждение, профессиональный гипноз, подвигающий Вовика к однозначной формуле медитации: "Ее форма - нужда и лишения, но ее суть - богатство и свобода выбора". Любовь для суфия - удавка, основа мысли, радости би-шар. На жопе подло зреет бородавка - постом развеем горе, словно пар. Раскрыла ротик Роза на Восток - свободу выбора шикаст лелеет. В песках пустынь отыщем Хакк: завета знаки - "тарк ат-тарк", волшебный зикр - и сердце млеет. Твой взгляд любовью нас согреет, летим же смело к Богу на Восток! Транзит в Герат, минуя Белосток... Вовик, ритмично покачиваясь, медитировал, сидя как бы в позе Лотоса на огромном листке Лотоса и взирая на свежий побег Лотоса, поднимающийся откуда-то снизу, из корня вездесущей плоти. Тут он уже основательно смешал буддизм и мусульманство, но дальше-то следовал вовсе примитивный разврат, ничего общего не имеющий с аскетизмом, с Хакк - с "Реальностью", "Истиной", с именем Аллаха. Рядом в мифическом ореоле валялась абсолютно нагая, развратно-телесная Клара. Догадка пронзила меня, как острый клинок нанятого за мифическую плату убийцы: "Значение четырех Священных Книг содержится в одном алифе". Алиф же - буква ахадиййи, то есть символ единства и единственности. В тоже время - это и буква необозримой трансцендентности! С ума сойти! - я ловил себя на мысли, что все мы сейчас находились на грани помешательства, которое радикально лечится лишь одним средством - крематорием! Вовик очнулся так же неожиданно, как и соскользнул в транс. Взглянув на просветленный лик моего товарища, я понял значение арабских слов - "тарк ат-тарк". "Отречение от отречения", то есть полное смирение было написано на его лице. Он был как бы "сломан и разбит", то есть во власти шикаст. И это его радовало, потому что он находился уже в стане "незаконных" - точнее, "неподзаконных" - "би-шар". Мне даже показалось, что и одет он был в черные одежды особого ордена суфиев - "меланг". Да, да, абсолютно верно: "Святой - это тот, кто берет на себя грехи и боль мира; мученическая смерть для него - подвиг веры. Он - "великая помощь" и утешение для людей". Волна высоких переживаний передернула его тело, словно судорога: он "кончил", а вместе с ним "кончили" и все остальные! Математик-колдун вернулся в мир бытовых реальностей, стигматы которых живописались на простыне, прямо перед носом. Размазывая сперму вялой рукой, Вовик нехотя продолжил недавно начатое изложение на вольную тему - на тему о Лобачевском: - Все переживания, двойственность положения сделали Лобачевского в зрелые годы постоянно угрюмым человеком. По отзывам современников, близко его знавших, Николай Иванович был высокого роста, худощавый, сутуловатый, с головой, почти всегда опущенной, что придавало ему задумчивый вид. Глубокий взгляд его серых глаз был несколько ироничным, но веселое настроение появлялось редко. Говорил он медленно, оценивая каждое свое слово, и очень содержательно. Лобачевский был широко образован - великолепно разбирался в биологии, химии, физике, анатомии, что помогало ему не только в ректорской работе, но и в быту. Его сын вспоминал, что Николай Иванович был добрым, мягким и отзывчивым человеком, способным приходить на помощь своим коллегам-преподавателям, студентам. Он очень любил животных. Как-то принесли журавля с перебитым крылом, Лобачевский организовал наложение специальных повязок, уход за птицей. Поправившись, журавль сопровождал своего спасителя повсюду. Пьяный кучер вышвырнул собаку из окна дома, и она сломала обе передние ноги: Лобачевский, хорошо взгрев обидчика животного, заставил его ухаживать за запакованной в гипс собачкой, как за ребенком, до полного выздоровления. Клара - великий специалист-биограф втиснула и свои "три копейки" в общую кружку: - Помнится, где-то читала: Николай Иванович приметил в Санкт-Петербурге, на Невском мальчишку, читающего книгу по математике. Лобачевского заинтересовала такая необычная для ребенка тяга к знаниям. Поговорив с ним, он убедился в одаренности маленького приказчика. Николай Иванович забрал шустряка в Казань, определил его в студенты на казенный счет - в результате через несколько лет наука получила выдающегося профессора физики - Больцмана. Вовик согласно закивал головой, но продолжил лепить образ великого ученого, используя свой сорт "глины": - Николай Иванович женился на 45-м году жизни на шестнадцатилетней девушке, принесшей ему приличное приданое. Понятно, что для него такая сексуальная подпитка была подарком - скоро семья состояла из восемнадцати человек. Но возрастная дисгармония давала о себе знать - биология не всегда поддается приручению: осталось в живых только четыре сына и две дочери. Супружница была вспыльчивой особой, но Лобачевский прощал ей частые эскапады, даже когда она однажды швырнула ему в лицо скомканную газету. Чаще всего жена впадала в истерику и буйство, если отстаивала своего любимца - первенца Алексея, который вечно вляпывался в какие-нибудь неприятности, и строгий отец пытался наставить его на путь истинный. Наш Василий любил уточнения, когда речь заходила о "народной вольнице", и он запросил подробностей. Вовик порылся в памяти и повел неспешный рассказ о частностях: - Однажды студенты университета огромным кагалом, в котором находился и Алексей, решили прямо в церкви выразить свое несогласие с тем, что знакомую девушку выдавали замуж без ее согласия. Дебош мог перерасти в грандиозную потасовку, и жандармы вынуждены были обнажить сабли, а подразделение рядовых солдат примкнуло штыки к винтовкам. Однако студенты разыгрались не на шутку - они разобрали поленницу во дворе церкви, и началась рукопашная. Основной группе удалось прорваться через шеренгу жандармов, сумевших все же задержать шестерых студентов-драчунов. Алексей со своим приятелем прибежал домой. "Гусары" быстро переоделись во все домашнее и как бы углубились в занятия математикой. Маман, естественно, стояла на стороне сына, и когда Николай Иванович Лобачевский принялся докапываться до истины, ему отвечали стройной песней про "зеленого бычка". Ректору пришлось отступиться от сына и его приятеля и мобилизовать все свое влияние и энергию на вызволение из застенков арестованных студентов. Юноши наотрез отказались выдавать всех участников буйства. Им грозила тюрьма или "бритье в солдаты". Лобачевский все же отмазал буйные головы, убедив начальство определить смягченную кару - исключение из университета без права обучения в другом вузе. Наш Василий ликовал: ему по сердцу было такое заступничество. Не мог он понять только одного - зачем было девушке выходить замуж не по любви. Как вспоминали родственники, Лобачевский относился к заступничеству жены снисходительно, да и она, испытывая к мужу уважение, старалась сдерживаться. Но однажды за какую-то очередную выходку Лобачевский приказал посадить сына в карцер на трое суток. Подельников-товарищей сына выпустили через сутки. Супруга устроила разгром, и Николаю Ивановичу пришлось объяснять ей, что в данном случае он судит Алексея не как отец, а как ректор университета. Николай Иванович, видимо, испытывал к супруге чувство искреннего почитания и даже, когда она переходила грань разумного в материнской привязанности, скажет только: "Эх матушка, Варвара Алексеевна!" - и уйдет в свой кабинет. К сожалению, женщины, даже самые темпераментные в постели, в быту приносят массу хлопот и неурядиц. Лобачевский отстроил загородное поместье "Слободку" по своему вкусу. Но однажды брат его жены, на имя которого было оформлено поместье, проигрался в карты на сумму в 20 тысяч рублей - "Слободка" ушла за долги. С тех пор начались огромные материальные затруднения в семье Лобачевских. К тому еще присоединялись трагические обстоятельства: старший сын подавал большие надежды в науке, но умер от скоротечной чахотки, жизнь других детей складывалась не очень удачно. Словно в наказание за грехи, Бог последнего сына, названного в память о погибшем первенце тоже Алексеем, лишил ума - он рос полнейшим идиотом и умер в возрасте 30 лет. Матушка же после смерти супруга крепко привязалась к "рюмочке", а финансовые дела семьи пошли настолько безобразно, что вскоре Лобачевские превратились чуть ли не в нищих. - Вот сволочи эти родственнички! - не усидел спокойно, без комментария Василий. - Вечно они гадят великим людям. И эта свиристелка, жена-молодуха, нервы трепала Николаю Ивановичу. Воспитывать их надо кнутом. Прав был Фридрих Ницше, говоря - "Идя к женщине, бери кнут", мать его так! Никто из нас не ожидал наличия таких тонких познаний Ницше, запрятанных в голове Василия. На счет "кнута" все было правильно - откуда только он выкопал этот тезис? Видимо, то был единственный "кристалл", в котором запечатлелось в неподготовленном сознании охранника все учение великого философа. Но "мать его так", конечно, исходила не от Ницше, а от экспрессивного славянского просторечия. Однако правомерно и другое толкование реплики нашего коллеги: просто орфоэпический словарь Василия мог сильно отличаться от словаря Фридриха Ницше. По-моему, анатомическая символика - "кнут" имела у Василия отличные от Ницше имманентные свойства. Если моя версия справедлива, то тот самый "кнут" легко связывается с "мать его так", а орфоэпическое "ударение" всегда будет "стоять" в нужном месте и в нужное время. Вовик продолжал: - Лобачевский начал свою ученую карьеру в то время, когда попечителем Казанского учебного округа был М.Л.Магницкий. Не надо его путать с тем Магницким, который написал знаменитую "Арифметику". Первый и второй Магницкие - совершенно разные люди. Они не были связаны ни близким, ни дальним родством, отличались по политическим взглядам. М.Л.Магницкий-попечитель одним махом уволил одиннадцать профессоров из университета, учебный процесс довел до эталонов суровой монастырской жизни. В университете даже появились специальные "комнаты уединения", в которых за молитвой студенты осознавали и изгоняли грешные мысли, отвращаясь от "темных дел". Магницкий руководил учебным округом из Санкт-Петербурга, используя для этого, в основном, не пряник, а кнут. В 1827 году появился новый попечитель округа, полная противоположность прежнему, Мусин-Пушкин. С этого времени началось восстановление разумных вольностей университетской жизни. Новый попечитель Казанского округа проникся доверием к Лобачевскому, и 3 мая 1827 года состоялось назначение Николаи Ивановича ректором Казанского университета. В этой должности он проработал 19 лет, снискав себе славу замечательного организатора и достойного человека. - Вот, вот, - снова вмешался со своими сентенциями Василий, - именно тогда и были заложены основы для появления этой суки Ульянова-Ленина и трансвестита Керенского. Василий снова забился в эпилептических судорогах, обгрызая от возмущения собственный язык и отплевываясь кровью и желчью ненависти к революционерам. Оказалось, что Василий отъявленный монархист. Большевизм, так сильно и бездарно опустивший Россию, простой крестьянский парень ненавидел лютой ненавистью. Надо будет покопаться глубже - наверняка, Василий из "кулаков". В душе мы все были солидарны с Василием, но впадать в транс по этому поводу не собирались. Клара решительно придавила Василия, начинавшего уже колотиться в эпилептическом приступе, крепким телом к койке и железной рукой, без страха и упрека запихала страдальцу между челюстями медицинский шпатель, обмотанный бинтом. Скоро сознание вернулось к впечатлительному исследователю, и разговор продолжился: - Страшная правда жизни состояла в том, - продолжил Вовчик, - что роковые обстоятельства прессовали Лобачевского постоянно. Тут и непринятие его взглядов костным ученым миром, и переживания по поводу прошлых и настоящих биографических подробностей. Медленно добивали ученого истерики моложавой супруги, сильно пристрастившейся к алкоголю. Подливали масла в огонь неприятности со здоровьем - он стал быстро слепнуть. Накрывали покровом скорби материальные затруднения - вечный спутник российского ученого бессеребрянника. Лобачевский Николай Иванович умер в возрасте 63-х лет 12 февраля 1856 года, оставив семью, так же как и в свое время был оставлен сам, практически, в нищете. Окончательно спившаяся жена с вдовствующей дочерью были вынуждены содержать заведение, очень похожее на маленький публичный дом. Вот она проза жизни... Давящая грусть заполнила кубатуру палаты номер восемь: у впечатлительной и сентиментальной Клары Николаевны на глазах стояли алмазные слезы, Василий грыз ветхий больничный пододеяльник, пытаясь сдержать рыдания и возможные судороги, Димыч низко опустил голову, напоминая мне теперь своим лбом Лобачевского, а затылком - простофилю Шварцнегера. Весьма гнетущая обстановка!.. Переживая расставание, терзаем душу, губим плоть. За поворотом увядание - всех сорняков не прополоть. Помочь убогим не сумеешь: в России больше "чужаков" - их не уважишь, не излечишь, чуть оступился - был таков! Оракул сбился с панталыку: ответ не найден на вопрос - кому рядить свою защиту?.. кто с нами? кто кому донес? Я смотрел на картину надвигающегося "вселенского плача" молча. Стыдился, что не втягиваюсь в философскую драму. Я ловил себя на пустяке: хотелось думать только о заурядном. Мечты мои выстраивались в некую линейку, состоящую из того, что относится к "прозе жизни". Сперва, почувствовал бурное желание сходить в туалет и опорожнить мочевой пузырь - черт знает, что творится с простатой! Видимо, подсеяла мне моя зазноба новую микробную флору, забыв основательно подмыться. А может быть, коварной змеей подкралась измена? И такое бывает в гражданском браке - обязательность женщины, кстати, даже менее стойкое свойство, чем эрекция у мужчины. Но гоню от себя обидные мысли - вялая "шизофреническая подозрительность"! Надо принять таблетку-другую метронидазола для санации мочевыводящих путей. А на ночь попрошу укол аминазина, чтобы хорошо выспаться и снять надвигающуюся тревожность. А заодно и полюбуюсь перед отходом ко сну эффектно отставленной попкой медицинской сестры, склонившейся в "укольной позе" над моими безобидными чреслами, над видом "сзади". Феерия! Загляденье - можно ослепнуть! Вспомнилось так ясно, как на экзамене по марксистско-ленинской философии в прошлые годы: "И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы... Одно горе прошло: вот, идут за ним еще два горя" (Откровение 9: 3, 12). К чему бы все эти потоки непрямых ассоциаций, трудно перевариваемые интеллектом обывателя? Ясно дело, чтобы расшифровывать мою галиматью нужен досужий ум! Тут даже и высшего отечественного образования будет маловато. Необходима, как минимум, основательная стажировка в Сорбонне, сочетанная с уроками в медресе. Хорошо бы для закрепления материала совершить намаз на развалинах загадочного Газни, у порога Великой Мечети. Словно бы подслушав мои сентенции, Математик подал голос, насыщенный мудростью Корана: "Не равны слепой и зрячий и те, которые уверовали и творили доброе, и творящий злое; мало вы вспоминаете!" (Сура 40 айат 60). А дальше следовало обычное для правоверного: "И сказал Господь: "Зовите Меня, Я отвечу вам; поистине, которые превозносятся над поклонением Мне - войдут они в геенну на вечное пребывание" (Сура 40, айат 62). 1.5 Санитары принялись разносить обед, и мы вынуждены были свернуть приятную ученую беседу. Клара Николаевна уходила нехотя, даже спина ее дышала сожалением, а про рельефные ягодицы и говорить не приходится. На прощанье она одарила Вовика пылким, многообещающим взглядом. Математик зарделся, как деревенская простушка. Чувствовалось, что стрела, выпущенная из лука женской мастерской рукой, попала точно в цель. Ох, уж эта традиционная "университетская атмосфера": даже мужики в ней последовательно перерождаются в сексопатов. Один только человек сумел устоять от ее тлетворного воздействия. Да и то только потому, что загодя стал заниматься дзюдо и вовремя устроился на работу в КГБ. Приговор лечащего врача-психиатра был суров: после обеда для всех "мертвый час", то есть лечебный сон, а Владимиру Георгиевичу надлежит явиться к Николаевой в ординаторскую для углубленного психологического тестирования. Вовик сглотнул комок в горле, грубо давя истерическую рекургитацию. Рвота не произошла. Явно действовала спонтанная эксплозивность, молниеносно спутавшая у Вовика все представления о широте гендерных ролей в обществе и субкультуре. Так ведут себя начинающие институтки при первых пробах менета. Почему же тогда у математика раскованная сексуальность зазбоила? Скорее всего, сшибка у носителя революционных университетских традиций произошла на почве всплеска шизофрении. Математик слабо всхлипнул и попытался раздавить собственные тестисы ляжками моментально занемевших ног. Но самоагрессия не достигла существенной мужской атрибутики. Имели место лишь малые повреждения - но и они мешали Вовику спокойно сидеть и лежать. Чувствовалось, что исследователь порядком намаялся за свою математическую жизнь от всяких "углубленных тестирований". В отношениях с мужчиной вообще требуется деликатности больше, чем с незамужней женщиной или серым дворовым котом. Тактика Клары Николаевны оказалась слишком прямолинейной, не гибкой, с позволения сказать, сиволапой. Так откровенно давить на интеллигента-эстета, да еще зараженного мусульманским мистицизмом ни в коем случае было нельзя. Надо быть ласковее, терпимее, нежнее. "И ты увидишь, что горы, которые ты считал неподвижными, - вот они идут, как идет облако по деянию Аллаха, который выполнил в совершенстве все. Поистине, Он сведущ о том, что вы творите!" (Сура 27 айат 90). Вовик в сердцах слопал все два блюда, поданных из больничной кухни и издававших сногсшибательный запах, до капли, до крошки. Только чтобы оттянуть время, он пытался выпросить добавку, но ему отказали - нельзя терять форму перед "тестированием", кровь отливает от кавернозных тел к желудку. А потом потреблять казенную пищу - не безвредно! Не стоит повышать риск возможного заражения гепатитом "А" или "В, С" и так далее. И только закончил он запивать пищу и горе компотом, как явилась медицинская сестра, показавшаяся всем архангелом, вооруженным обоюдоострым мечем. С помощью такого оружия обязательно в конце пути усекают голову избраннику. Женщина в белом саване-халате повела Вовика на экзекуцию. Смертник шел по коридору, как на голгофу, - на него было трудно смотреть без слез, и мы, все его соседи по палате, плакали от души. Словно крокодилы, убитые горем по поводу чрезмерного падежа своих товарищей в засушливое лето в саванне, мы обливались остатками внутренней влаги. В сердце томился восторг и почитание явления мученичества, наконец-то возникшего рядом с обыденностью жизни. В голове волчком, точно беснующийся шаман, крутилась рифмованная абракадабра, казалось, что кто-то колотил в бубен: Цифры, углы, биссектрисы... Ужасы эти - вроде не мифы... Хищность женщины-крысы усугубляет любви аппетиты и расширяет души повороты. Самка с самцом - живоглоты не укрощают ударной работы. Нормы азарта у случки круты. Бьемся за качество до немоты. Математик вполне математически осознавал, что "аппетиты разгораются во время еды". Женщина-психиатр, влюбленная в Лобачевского, вполне могла оказаться "ненасытной тварью" - великий математик, в конце-то концов, имел дело только с Бесконечностью! Мы, провожая взглядом спину Владимира Георгиевича, согбенную под тяжелейшим грузом ответственности, тоже понимали, что теория вероятности - очень хитрая штука. Здесь не знаешь точно: где потеряешь, а где найдешь? Математик свободной от поддержания падающих штанов рукой хватался за давно некрашеные стены. Но рука его тут же соскальзывала по слизи рыданий множества душевнобольных, оставленной на стенах коридора. Вероятность, бесконечность и невесомость в сознании Вовика сплелись крепко накрепко, не считая возможным оставлять за мучеником право выбора. Возможность "санитарных потерь", как говорят военные перед большой бойней, - не миф, а реальность. Грусть навалилась на наши сердца неожиданно и трагически томно. Коллектив тихо отступил вглубь палаты. Ноги сами собой подкосились, и тела наши рухнули на больничные койки. Мы томились, снедаемые загадочностью поворота событий, алкающие финала, несущего с собой один лишь верный ответ на давний вопрос, поставленный гениальным классиком: "Быть или не быть"?! А наш доморощенный Гамлет тем временем еле-еле волочил ноги по полу коридора старинной психиатрической больницы, ласково освещаемого, так называемыми, лампами дневного мерцания. Неоново-фиолетовый свет, нещадно-интимно подмигивая, создавал атмосферу заброшенной покойницкой. В ней витали духи Добра и Зла, подбирая каждый себе по вкусу метущуюся человеческую сущность. Там на перекрестке двух дорог - в туалет и в ординаторскую - они и встретили нашего страдальца, взяли его под руки холодными когтистыми лапами и, как заказную бандероль, посылаемую с уведомлением, поволокли к Кларе на суд неправедный! По дороге из той бандероли просыпался от страха белый порошок, слегка напоминающий споры сибирской язвы - страшного препарата, ставшего современным орудием, задуренного религиозной идеологией "пролетариата" несвободного от глупости Востока. Но, как потом окажется, белый порошок был перхотью с головы математика, да белым песком его, перемолотых от угрызения совести, гениальных мыслей. Да, мы сгорали от блудливого любопытства, но мы и откровенно грустили. И то сказать, кем можно заменить хорошего собеседника в больничной палате? Маловеры и любители "клубнички" могут подумать, что кем-то из соседнего женского отделения - чушь собачья! Всем известен ответ на сакраментальный вопрос: "Что может дать молодая красивая француженка? Ничего, кроме того, чтобы еще раз дать!" Женщина не может быть достойным собеседником продвинутого мужчины. Она может быть только соучастницей в любовном акте - в совокуплении. И то, говоря откровенно, женщина, наделенная слишком высоким самомнением, - не столь уж и обязательный компонент для сексуальных откровений опять-таки для продвинутого мужчины. Но не того - заряженного афродизиаками, кантаридином и прочей мутотой из богатейшего арсенала авантюр всяких там сексопатологов - Щегловых, Прудоминских, Свядощей, Либихов. А только того - погруженного в "мир уединенности" с помощью приятной, высокой коллективной мужской беседы. Это только глупенькие субретки полагают, что как только мужики собираются вместе, то сразу же начинают разговоры о бабах. Ошибка! Причем, трагическая! Мужчины-интеллектуалы - не из Московского театра сатиры, конечно, - наклонены все же к музыке мысли, а не к музам из государственных симфонических оркестров. А приятным собеседником в больничной палате, когда время тянется неимоверно медленно, а хвори терзают страшными домыслами, может быть только однополое существо - это спаситель жизни, наместник интеллектуального восторга. Димыч разорвал тишину многообещающим заявлением: - Все собираюсь спросить у Вовика, есть ли у него родственники. Знал я одного его однофамильца - Федорова Александра Георгиевича. Преподавал он у нас в институте один нелепый предмет - социальную гигиену, медицинскую демографию, от которых ни тепло, ни жарко никому. Был он доктором медицинских наук, вроде бы неглупым парнем. Потом вдруг в одночасье собрался, оставил профессорскую кафедру, уволился из института. Даже Лобачевский так не поступал. Федоров А.Г. умотал на торговом судне в дальние моря - загорелось ему путешествовать, красотами мира любоваться. - Может быть, он умом тронулся, как и мы. - вклинился в рассуждения Василий. - Я бы лично никогда не оставил профессорской должности. Можно себе представить, какой почет, зарплата и работка не пыльная - трепи себе языком глупым, ленивым студентам, неси всякую бень. Они же по неграмотности не разберутся, чего он там им наплел - где правда, а где вымысел, фантазия? - Однако, Василий, у тебя забавные представления о преподавательской работе - попытался поправить охранника Димыч. - А что, разве я неправильно мыслю? - уточнил позицию Василий. - Мне всегда казалось, что почет и безделье сочетаются. Явно назревала горячая дискуссия. Я не прочь был поприсутствовать, насладиться дуэлью, увидеть лица волонтеров, когда скрестятся шпаги в горячем споре. Интересно, что победит - интеллект или кондовый прагматизм неуча - пролетария, парня от сохи? Первым в атаку пошел Димыч, но он слишком слабо размахивал саблей: - Василий Сергеевич, в нашей стране заниматься серьезной наукой страшно трудно. Во-первых, никто особо ее не кормит - нет денег на эксперименты, лаборатории, оборудование, на достойную зарплату ученым. Во-вторых, "русский характер" особо подвинут на интриги - на этом поле конкурентам неограниченное раздолье. В-третьих, результаты твоих исследований могут моментально слизнуть, как корова языком щепотку соли, всякие там именитые мудозвоны, готовые горло твое использовать, как ручной тормоз на велосипеде. Все ясно, Вася? - А какого хера выходить на ринг, если не чувствуешь в себе силы. Взялся за гуж - не говори, что недюж. - Василий и не собирался соглашаться с доводами профессионального ученого. Рабочая смекалка подсказывала ему иную логику. Пролетариату - гегемону нет равных в разбирательстве любых споров. - Да,.. Василий, в разговоре с тобой требуются, конечно, совершенно другие аргументы. - уныло потянул Димыч. - Никаких аргументов и не требуется. И так известно: "Против лома - нет приема!" - парировал гордый Василий. Можно было вполне спокойно закруглять дискуссию. Но Димыч еще не выговорился и продолжал наседать на собеседника: - Вася, я ведь вещаю не о науке и даже не за науку. Я толкую о том, что в нашем клане не каждый решится на то, чтобы послать все в такманду! Понятно? Василий теперь, словно соболезнуя всем пострадавшим от науки, утвердительно мотнул головой, буркнув: - Ты, Димыч, не расклеивайся, не переживай. У нас с тобой просто разные планиды, а отсюда и неувязочки с философией получаются. Давай, вали, - рассказывай дальше про твоего свихнувшегося профессора. Ученый посокрушался еще немного, но, осознав, что правды в этом споре не добиться, махнул рукой и продолжил: - Самое интересное, что по возвращении из путешествий, он порвал с ученым миром полностью, перестал множить свои научные труды, а занялся художественной литературой. - Пишет детективы, что ли? - спросил недоумевающий Василий. - Хуже того, он пишет психологические романы в духе экзистенциализма: городит в них не весть что! Но иногда складно получается. Некоторые коллеги пытались его унять, но он послал всех очень далеко, заявив, что его ничье мнение о литературе, вообще, и о его виршах, в частности, не интересует. Пишет он, оказывается только для себя - просто у него зудит воображение, и проявляются творческие писчие судороги. - Во дает, белый аист! Хороший он, оказывается, парень твой профессор. Его бы к нам в палату на излечение от шизофрении - наговорились бы вдоволь. - опять смело выступил Василий. - Меня лично всегда интересовали писатели: как там у них все складно строится, вроде бы "словечки", а из них порой такие занятные "рекбусы" складываются, почти как у Аркаши Райкина, царство ему небесное! Все эти современные говнюки-пародисты, юмористы в подошвы ему не годятся, как бы не пыжились, не изощрялись, разные голоса из себя не вдавливали, чревовещатели херовы! Разговор явно переходил в другую плоскость, и конца ему, видимо, не будет. Но, на счастье, отомкнулась дверь, и на пороге показался бледный Вовик. Губы у него дрожали, руки и плечи тряслись, ноги, по всей вероятности, не чувствовали земную кору. Мученик прошелся до своей койки, рухнул снопом и затих. В комнате нависла гробовая тишина, только из коридора долетали сдавленные причитания каких-то страждущих выздоровления. Но те звуки были лишними, хотя бы потому, что от психических заболеваний простые смертные не выздоравливаю. Побеждают лишь те, кто рано понял, дефектность психиатрии, как науки. Для пациентов это - не клиническая медицина, а развлечение, наслаждение. Кому еще дано пребывать в ином мире, в другом измерении. К такому развлечению сильно прикипают душой сами врачи-психиатры. Их потом за уши не оттащишь от такой занятной жизни. Словно для игры, для ее приукрашивания, они расширяют возможности жонглирования диагностическими шарами - перечислением симптомов и синдромов, спорами вокруг разных малосущественных пустяков. Они, как большие дети, постепенно уходят в словесную казуистику, заменяя игрой реальную жизнь. Такие развлечения и заводят многих эскулапов в конце концов в лоно прогрессирования собственной предрасположенности к шизофрении. Известно, что подобное тянется к подобному: потому в психиатрию идут люди, изначально малость тронутые умом. Вовик очнулся только к ужину, напрочь отказался продолжать разговоры о геометрии Лобачевского, а решил поделиться своими новыми личными переживаниями. Оказывается, Клара битых два часа мучила нашего товарища обследованиями с помощью разных утомительных методик, все время, подводя почву для убийственно-рациональных выводов. Но все она устраивала так, что те выводы делала как бы вовсе и не она, а сам Вовик. Он словно сам на себя наговаривал - писал доносы на свою "личность". Он так запутался уже во время наката методики Люшера, в которой задействованы цветовые символы, что перед глазами, как ему казалось, пошли оранжевые, желтые, зеленые круги. Выводы лепились сами собой: Алевтина - никуда негодный сексуальный партнер и необходимо срочно переориентироваться на женщину фактуры Клары Николаевны. Все складывалось с такой абсолютной точностью, с максимально выверенной, почти математической, логикой, что Вовик стал терять сознание. Но сквозь наплывающий туман вдруг забрезжило спасительное воспоминание о том, что он дальтоник, то есть у него напрочь искажено восприятие цвета. Это означало, что вся та галиматья, нагороженная Кларой Николаевной, рушилась решительно и одномоментно. Вовик стал заметно прозревать, восстанавливать свой математический облик, оттаивать сердцем и печенью. Но, когда он сообщил о своем дальтонизме веселящейся, как ведьма на шабаше, Кларе, она тут же со всего размаха грохнула папкой с тестом Люшера по никуда не годной башке пациента. Вовик впервые, может быть, понял, что значит "тернистый путь" в науке, и что милосердие и врачевание - две стороны одной медали. Но разные ее стороны! От удара об острый угол объективной реальности у Вовика, как и следовало ожидать, возникло "нигредо". Для тех, кто не знает этого термина, стоит пояснить, что это латинское слово, пришедшее из алхимии. Оно обозначает в психологии умственную дезорганизацию, возникающую, как правило, говоря языком скучной науки, в процессе "ассимиляции бессознательных содержаний". Димыч объяснил нашей вшивой команде не только прямое значение этого термина, но и его алхимический подтекст. Алхимики, оказывается, довольно успешно занимались врачеванием, причем, много сделали в области лечения больных с неврозами. Конечно, этот термин был введен намного позже, а тогда все рассматривалось, исходя из понятия "тени", различных ее аспектов. Ну, к примеру, интерес к знанию о себе - то, что сейчас называется "внутренняя картина болезни и социализации", - трактовался с подачи ловких эскулапов обывателю, как захватывающее приключение. Размышления в этом направлении тащили врача и пациента дальше и глубже в неведомое и запретное. Легко предугадать, что не вполне исчерпывающие знания и подготовленность участников виртуального приключения чреваты "перемещением за грань", то есть туда, откуда выхода уже не. Возника