Оцените этот текст:


 © Copyright Беляков Сергей (bel_serg@hotmail.com)
 Обновлено: 17/10/2003. 95k. Статистика.
 Повесть: Проза, Мемуары  
 Комментарии



Попытка отобразить на бумаге  эмоции и мироощущения человека, выдернутого из
кокона  иллюзий Союза образца  1986-го  и шарахнутого мордой о столб мировой
ядерной катастрофы





     "Forwarned is Forarmed" - "Кто предупрежден, тот вооружен"

     Разъяснение словаря: Те, кто осведомлены
     о надвигающейся опасности, лучше подготовлены
     ко встрече с ней, чем те, кто о ней ничего не подозревает

     (E. D. Hirsch,  Jr., et al. "The New Dictionary of Cultural  Literacy",
3rd Edition, Boston, 2002)

        ПРОЛОГ

     Я долго вынашивал идею написать о Чернобыле. О том Чернобыле, который я
узнал сам.
     Сначала  было наплевать. Тема была до обидного избитой, ей пользовались
кому не  лень,  как популярной путаной. Выбивали квартиры, награды,  льготы,
зарабатывали полит-популярность... Кто-то писал о Чернобыле от души, как мой
"со-батальонник" Серега Мирный ("Хуже радиации", книга, включающая повесть и
рассказы о Чернобыле 86-го) - и на фоне этих наполненных горечью и гордостью
строк собственные воспоминания казались слишком блеклыми.
     Потом  было не до того - Союз разваливался,  слишком весомыми  казались
каждодневные  перемены,  слишком заезженной  выглядела тема Чернобыля.  Хотя
некоторые все еще взбирались на нее, скорее, по привычке.
     Потом был занят пост-докторанством, работой.
     Пару раз  был  очень близок  к  тому,  чтобы  действительно  взяться  и
написать.   Но   как  только  мозг  начинал   выкачивать  из  глубины  куски
слежавшегося чернобыльского ила,  становилось  настолько не  по себе, что  я
разом  оставлял эту затею. Опускались руки. Я  слишком хорошо помнил  запахи
Зоны  и   Станции,  я  опять  ощущал  кожей  иссушающую  радиоактивную  пыль
Промплощадки, я  снова истекал  потом неизвестности на "объекте Пикалова", я
вновь  метался по  крыше  3-го  блока...  Мозг  отказывался  сотрудничать. Я
сдавался.
     На  ЧАЭС у  меня  была небольшая  записная  книжка,  в которой я держал
данные об  уровнях радиации на  разных объектах, где работал и списки команд
по дням. Те, кто ходил из 25-й бригады с командой на Станцию  в  лето 86-го,
знают:  текучка была такой, что  редко когда удавалось признать по фамилии -
не в  лицо,  которое по большей части ты  видел в "Лепестке"  или в баночном
респираторе, но  по фамилии в  реестре  - признать человека,  с  которым  ты
работал вчера, позавчера, три дня назад...
     Книжка осталась в зоне. Не хотелось тащить с собой лишние рентгены - ни
в строчках, ни в пыли между страницами.
     Очень жалею, что не взял ее с собой.
     Потому  что  я могу  восстановить  в  памяти  географические  названия,
технические термины, слэнг.  Но забываются-то по большей части имена,  о чем
сожалею несказанно. Восстановить их становится все труднее.
     Я попробовал  было ткнуться  в Интернет, поискать что-либо написанное о
лете  86-го  на  ЧАЭС.   Нашел  много  всякого,  но,  к  сожалению,   больше
документального  характера, иногда рупорно-триумфального,  что-то вроде  "Из
летописи боевого пути в\ч NХХХХХ". Встречались и воспоминания, но они носили
по большей части  эпизодический характер.  Выдержки из книги Сереги  Мирного
стоят  особняком - он написал о тяжкой работе разведчиков, за что ему низкий
поклон.
     И я решил, что смогу взяться и написать о моем Чернобыле.
     Мне  есть что рассказать. Я  имею 23 ходки  на  ЧАЭС.  Начиная  с  6-го
августа 86-го,  я работал  на Станции с  командами численностью от 10  до 25
бойцов  в  течение 15  дней  подряд.  Волей  фортуны и  командования  я  был
"воткнут" во все самые горячие точки ЧАЭС августа 86-го.
     Я  постараюсь  описать  то,  что  еще  удерживается  памятью.  Не  буду
повторяться  и  освещать  саму  историю  ЛПА  -  ее знают многие, по книгам,
статьям, Интернету.
     Не ищите здесь очередные мемуары мачо-ликвидатора. Часто-густо выходит,
что автор мемуаров преследует цель либо  заключить  себя  в  рамки  портрета
героя  (мученика,   святого,  и  пр.),  либо  возвысить  острием  пера  свое
ущемленное  самолюбие, либо  попытаться  привлечь к себе  внимание (в лучшем
варианте - привлечь внимание к проблеме), и т. д.
     Мне не нужно ничего этого. Моя жизнь сложилась - плохо ли, хорошо ли, и
насколько в  этом сыграла  свою роль  Чернобыльская  история -  неважно,  но
по-моему, сложилась. Мне не нужно от Неньки-Украины  ни почета, ни денег, ни
признания. Поэтому я не буду писать стандартные мемуары.
     Я  попробую  восстановить  в  памяти и  отобразить на  бумаге эмоции  и
мироощущения человека,  по собственной воле выдернутого  из кокона иллюзий и
мира наносных ценностей Союза образца  1986-го и шарахнутого  мордой о столб
ядерной катастрофы.
     Если это вам интересно - читайте дальше.



     "Сварщик зварю╓ метал"

     30 апреля 1986 г.
     Дальние Озера, Днепр

     ...Вовик прищуривает правый глаз. Сизый дым от "Примы"  выедает  мозги,
но он мужественно старается докурить "до ногтя". Надо экономить, впереди еще
два дня. Курева у нас не много.
     Вовик  лежит  на  боку  у  костра и  цитирует избранное,  "в╕рш  голови
колгоспу  "В╕рний шлях"  Миколи  Iвановича Паська" на животрепещущую тему  о
необходимости обеспечения спец-молоком лиц, работающих с газовой сваркой:
     Сварщик зварю╓ метал.
     Втома напада╓,
     Бо йому той вредний газ
     В лёгк╕ попада╓.
     Треба випить молока
     Дв╕ л╕три одразу,
     Щоб очистить легк╕ вс╕
     Од вредного газу!
     Вовик  утверждает,  что  это  придумано не  им,  а  было  действительно
прислано на Киевское радио, но мы с Димой в этом сомневаемся.
     Мы  выбрались на рыбалку на Дальние Озера. Никого, кроме  нас троих, на
расстоянии  пушечного  выстрела.  Природа.  Чистая родниковая вода.  Хороший
клев. Достаточное количество закуски и того, к чему она прилагается. Впереди
длинный  первомайский выходной  -  "что  еще нужно джигиту,  чтобы  спокойно
встретить старость?"
     Я  передергиваю  плечами.  Холодает.  Перед  закатом  мы  искупались  в
протоке, и сейчас греемся у костра. Вода в протоке темная,  с едва  уловимым
привкусом тины,  и  холоднющая до  зуболома.  Природа  в  этих местах всегда
удивляла  первозданной  нетронутостью.  Но  в   нашем  государстве  такое  -
непорядок; неча  площадям  гулять...  Скрипнуло  державное  перо,  и  вот  в
пределах двух десятков  километров отсюда  воздвигнут форпост  отечественной
химпромышленности, Днепродзержинское  ПО "Азот".  И уж  где-то совсем рядом,
выше  по  течению,  находятся  отстойники  и могильники  химических  отходов
форпоста.
     Мы - химики.  Ежедневная работа с ядами, мутагенами и прочей  прелестью
загрубляет  планку  восприимчивости  химика  к  проблемам  окружающей среды.
Примерно  так  же,  как  хирург в  отделении  "скорой  помощи"  со  временем
перестает  содрогаться  при виде берцовой кости, торчащей сквозь  мякоть  из
открытого  перелома.   Но  когда  химик-синтетик  попадает   в   такую   вот
пасторальную  благодать,  что-то  шевелится   в  его  зачерствевшей  душе...
Вспоминается  история  с "органическими  отходами"  нашей  кафедры,  которые
раньше находили тихую пристань  в  сливной яме во дворе института,  рядом  с
навечно угасшим фонтаном.  В  один прекрасный  день орлы из  отдела  техники
безопасности института, очнувшись, круто  взялись за эту самую безопасность;
маятник качнулся, и вот  уже мы  с Вовиком лихо катим на грузовике  из  АХЧ,
затаренном бутылями с крепким коктейлем из разномастных химикатов... Шефская
помощь  - великое дело: "Азот" великодушно позволил нам опорожниться в своих
золотаревых тайниках. Скажу одно: апокалиптическая  картина гор из дымящихся
твердых отходов, ненавязчиво окружающих "отстойник" жидких сливов размером с
добрый сельский  ставок,  на берегу  которого  прел  каркас  дохлой  лошади,
запомнилась мне навсегда... Заблукавшая сивка решила утолить жажду. А может,
цыгане отвели  ее  в это  проклятое  место,  как  масаи в  Африке  заботливо
сопровождают  старого  больного  слона  на вечное  успокоение  на  слоновьем
кладбище?
     Каждый  раз,  когда  мы  с  Вовиком  вспоминаем  эту поездку на свалку,
история  выглядит все более гротескной, все новые  и  новые фантасмагоричные
предположения  о   судьбе   бедняжки   лошади   высказываются   шокированной
аудиторией.  В  данном  случае  наша  аудитория  - Дима,  который слышал эту
историю много раз и уже "истощил фонтан".
     Мы переключаемся на "цитатник Мао" - крылатые изречения одного из наших
коллег,  чье  косноязычие  рождало  легенды у  студентов, восхищавшихся  его
колоритной речью.  Вовик блистает перлами  доцентской мудрости,  имитируя не
только голос, но и выражение лица автора. "Кратость - вежливость королей", -
он важно  раздувает щеки, делая упор на слове "кратость". "Чего ты расселся,
как  король Бурбос на Канарейских  островах?!"  - одна из последних жемчужин
коллекции.  Мы  некоторое  время  упражняемся   в  поисках  этиологии  этого
выражения.  "Канарейские"   явно   замещает  "Канарские",   "Бурбос"   может
происходить от "Бурбон", но вот "расселся"... Мы быстро выдыхаемся.
     Разговор  иссякает  сам  по  себе. Костер  изредка  постреливает  сырой
веткой. От  протоки  все  ощутимее тянет  холодом. Комарье  затягивает  свою
вечную песню,  но  у нас  наготове мощное подспорье, самоварный  ДЭТА, щедро
размазанный по "частям тела".
     Чай вскипел.
     По-моему, Дима был первым, кто обратил внимание на неестественно быстро
понижающийся уровень воды  в протоке. Он пошел проверить донки, но  вернулся
почти сразу и сказал:
     - Мужики, вода ушла...
     Мы переглядываемся. Многим  жителям Днепропетровска  известно, что  это
означает: перекрыт  сброс воды на Днепродзержинской плотине. Такое случалось
и раньше, нечасто, но бывало. Главным образом тогда, когда  один  из славных
гигантов тяжелой индустрии ненавязчиво  ронял что-то  в реку, от чего  Днепр
разом покрывался слоем дохлой рыбы, а жизнерадостно переливающася  на солнце
синтетическая пена заменяла зеленую ряску на поверхности воды...
     Солнце  садится  в  кровавой  пене  облаков.  Наша  непонятная  тревога
усиливается пропорционально сгущающейся темноте. Уровень воды упал уже более
чем на метр. Корни растущих близко к берегу берез, раньше скрытые под водой,
черными змеями хищно тянутся к нам по обрыву.
     Я   верчу   настройку   ВЭФа.   Наши   станции   молотят   традиционную
предпразничную ерундятину.  В  какой-то  момент далекий  голос на  одном  из
скандинавских языков - то ли шведском, то ли норвежском  - впервые отчетливо
произносит слово: "Чернобыль"...
     Вечер скомкан. Мы укладываемся спать, предполагая самое плохое.
     Чернобыльская   действительность   впервые  прорезывается   в  рейсовом
автобусе на пути  домой:  из разговора двух бабуль я узнаю, что  на  станции
"вышла авария с пожаром". Двое погибло.
     Меры приняты вовремя, населению угрозы нет.

     Май-июль 1986 г.
     Днепропетровск

     Как мы жили в те невероятно знойные месяцы лета 86-го?
     Слухами и надеждами.
     В начале  мая, когда уже состоялся парад на Крещатике, когда по дорогам
Киевщины прокатилась разноцветная волна пелатона  Велогонки мира,  когда уже
вывезли многострадальные семьи атомщиков  из  Припяти  (и в  том числе семью
моего  двоюродного брата Саши, электрика  с ЧАЭС -  его  младший  сын сильно
пострадал  от переоблучения...),  когда  Киев  стоял  перед лицом  тотальной
эвакуации,   -  поползли  слухи,  один  страшнее  другого.   Мы  работали  в
учреждении, по роду  деятельности  связанному с ГО  области  и республики, и
наши  под/полковники   с  военной  кафедры  знали  безусловно  больше,   чем
фильтровалось с верхов в  СМИ. С военки  и просачивалось понемногу то самое,
что  порождало  кошмарное  ощущение  бессилия   и  обреченности.  Отсутствие
информации,  помноженное на существенно  больший уровень знаний об опасности
радиоактивного  заражения (пусть даже  и в  теоретическом  объеме) приводило
наших  коллег  и  студентов  в  Институте  в состояние  шока.  Вот  наиболее
запомнившиеся слухи и реалии тех дней.
     В Киеве - повальное бегство,  как во времена войны. За билет на поезд -
куда угодно, лишь бы долой из города - дают до тысячи рублей. На вокзале и в
аэропортах  -  кордоны солдат с  собаками. Матери буквально вкидывают  своих
детей в отходящие поезда,  лишь бы увезти  их из  радиоактивного  города.  К
столице стягиваются войска на случай бунтов.
     Создалась  реальная  угроза   прорыва  радиоактивных  веществ  в  Днепр
(поэтому,   собственно,  и  была  полностью  закрыта   плотина).  Необходимо
запасаться  питьевой водой, в максимально допустимых размерах, поскольку  со
дня на день закроют все три заборные станции города - на неизвестный срок.
     Надо  принимать  иодид  калия  -  на  случай, если радиоактивное облако
накроет город, и радиоактивный иод начнет накапливаться в щитовидке.
     8 Мая выступил Минздрав Украины Романенко. Необходимые профилактические
меры:  мытье  рук,  ежедневная влажная  уборка  квартиры, протирание  обуви,
закрытые форточки. Ровным счетом ничего об истинном состянии радиологической
обстановки  в  Киеве  и  республике - его  доклад  был тщательно причесан  в
Политбюро  ЦК КПУ.  Между тем  на рынках города  народ  стихийно бойкотирует
ранние овощи и фрукты, продаваемые с машин с киевскими областными номерами.
     15  Мая  выступил Горбачев.  Гласность получает  еще один,  и солидный,
пинок  под зад: на фоне откатанных фраз о полном контроле  ситуации,  о роли
Политбюро, о  героизме  советских  людей  -  ни  слова об истинном  масштабе
катастрофы,  о   том,  чего  ждать   людям  от  происходящего  в  Чернобыле.
Заканчивает  МС  агитикой  о  проблеме  мировых  ядерных арсеналов, хранящих
потенциал в тысячи и тысячи раз страшнее Чернобыльской аварии...
     В эти дни паника как  результат  инормационного голода достигла апогея.
Слухи утверждают,  что реактор продолжает  гореть, что сотни людей  облучены
насмерть...  Поступают первые сообщения от  непосредственных  ликвидаторов -
через  телефонные звонки, через  записки,  через  родственников. Новости  не
настолько  страшны,  как слухи,  но  все  равно  пугающе расходятся  с  ТВ и
газетами.
     Улицы города исправно поливаются  по утрам, особенно  в  центральной  и
нагорной  частях,  где  живет начальство.  Как  назло,  раннее  лето  делает
Днепропетровск неотразимо  красивым,  и его свежеумытые проспекты еще больше
усиливают тоску неведения.  Странным образом в голове  крутится параллель  с
июнем 41-го, но я гоню эту мысль.
     Двое  полковников  с   военной  кафедры  были   первыми   призваны  "на
специальные  сборы". В Институте все уже примерно представляли,  какого рода
сборы  их  ожидают.  Но  реальность,  как  оказалось,  была  далеко  впереди
предположений.
     После выступления Горбачева информации стало больше.
     Первые   телевизионные  кадры  со  станции  я  увидел  где-то  в  конце
мая-начале июня. Ничего существенного, какая-то машина, какие-то войсковые в
странном обмундировании копошатся около нее - все это на фоне стены большого
промздания.  Гладкие фразы о высоком моральном духе в войсках. После этого -
кадры  о  фестивале искусств  "Киевская весна". Уральский народный хор после
успешного  выступления  на  фестивале  гастролирует в расположении армейских
частей, задействованных в  ликвидации (теперь участники тех многострадальных
"гастролей"  безуспешно пытаются добиться признания  статуса пострадавших от
аварии).
     В  конце  мая  начали  "забривать  в  партизаны" - призывать  солдат  и
офицеров-запасников  "на  специальные  учебные  сборы".  Поскольку  ДХТИ был
единственным  в республике  специализированным ВУЗом  с войсковой химической
подготовкой, все с тревогой  ожидали, что наших потянут  сразу. По  каким-то
туманным соображениям - как понял я позднее, уже будучи в Чернобыле - первая
волна  призыва  широкой  сетью прошла  по  Харькову  и Донбассу. Днепр  -  в
основной массе - не  трогали до  осени. Тем не менее, первым из  штатских  в
Институте был призван Ваня Кондрашов.
     Вторым "дернули" меня.
     В общем, я сдался сам.
     До  сих пор  я не могу объяснить сам себе, что же явилось тем последним
толчком, который послал меня навстречу Чернобылю.
     В  один из  июньских  вечеров  в  программе  "Время" показали  короткий
репортаж о работе ИМР, инженерных  машин разграждения, на  Промплощадке. Мой
отец, в те времена  еще довольно крепкого здоровья  отставник, вспомнил свое
боевое танкистское прошлое, и,  подхваченный  угаром  патриотической  волны,
двинул  в райвоенкомат. Естественно,  ему было  отказано - возраст  не  тот.
Пробурчав что-то  вроде  "Ни  хрена  они  там не  понимают...", он с  затеей
расстался, но  его бравый выпад каким-то  образом зацепил  меня.  Я вспомнил
рассказ  таксиста,  подвозившего меня  пару  дней назад. Один  водила из  их
гаража  уже  вернулся  назад  из  Чернобыля,  где  был  "в  командировке" (в
водителях уже  тогда была  острая нехватка,  и засватывали всех, у кого были
профессиональные водительские права и кому было 30 и более), весь в волдырях
и с белокровием. Он  ругал радиацию на чем свет стоит и утверждал, что  если
неделю беспросыпно  алкать,  то  можно  выработать своего  рода  иммунитет к
облучению, а иначе - хана...
     И мне подумалось, что  как ни убого нас учили на "военке"  премудростям
защиты  от   ОМП,  как  ни  издевались  наши   острословы  над  косноязычием
полковников,  часть несложных войсковых познаний о  воздействии радиации  на
человека, о "порядке и методах индивидуальной  и групповой защиты от ядерной
угрозы" (во, слова какие припомнились!) все же осела где-то глубоко в мозгу.
По  меньшей  мере,  эта  часть  не  давала  мне  повода  для  беспричинного,
панического страха,  как у  того таксиста.  Я помнил коэффициенты поглощения
проникающей   радиации   для   различных   материалов   -  брони,   цемента,
освинцованного  стекла.  Я  помнил  старый  добрый  ДП-5А  с  его   зловещим
поддиапазоном  до  200 р/ч  -  если  бы  я  тогда  знал,  что  мне  придется
пользоваться  этим поддиапазоном, и  часто...  Я  помнил  многие  вещи,  как
говорили  раньше, я был кое-как  "подкован"  в  этих  вопросах.  Лучше,  чем
многие,  кого  принудительно  загребли  на  спец-сборы.  Это  давало  мнимую
уверенность в  том, что черт не  так страшен, а  также рождало некое  бравое
ощущение потенциальной полезности. Знания, как оказалось, были малопригодны,
но на момент похода в военкомат я был полон сознания  собственной значимости
и  желания  помочь   стране  и  облучающемуся  личному  составу   участников
спец-сборов.
     Где-то  совсем  неподалеку  от этой  филантропической идеи витала также
идиотская уверенность в том, что "пронесет", "вывезет", и надежда  на вечное
наше "авось"...
     В  общем,  в  начале июня  я  добровольно  пришел  в  военкомат.  Как у
"секретоносителя  со  степенью", у меня  была бронь от  сборов  в Чернобыле.
Позже, когда в 87-88 годах наступила проблема с кадрами офицеров-запасников,
хватали всех без разбора,  но шел  86-ой,  страна все еще была  милостива  к
своим остепененным сыновьям... Молодой  капитан в  дежурке райвоенкомата, не
поняв сначала,  сказал, мол, мне нечего волноваться - меня не призывают и не
будут  призывать.  Но  когда  я повторил,  что  хочу  ехать  по своей  воле,
посмотрел на меня, как на  умалишенного, и  указал  на дверь  кабинета,  где
усталый майор, вытащив мою карточку учета, без выражения сказал:
     - На кой х.. ты туда прешься, шо тебе дома не сидится?
     Крыть было нечем.
     Так же невыразительно он  сказал, что повестка придет по  почте, с  ней
надо будет снова прийти сюда, получить предписание, проездные документы, и -
вперед.
     Моя  карточка  перекочевала  в  новенькую папку с завязками. Дело  было
сделано.
     Последующие  за   этим   дни   ожидания   были  наполнены   болезненным
выискиванием  хоть каких-то новостей о конкретном  месте сборов, о  том, чем
занимаются  на станции  "партизаны", об их быте... Мать интересовало главным
образом  последнее.  Однако  я,  хлебнув однажды  из войскового  "сборового"
котелка, радужных иллюзий на этот счет не питал.
     Но  ничего  нового  об участниках спецсборов ни  в прессе, ни  по ТВ не
сообщалось.  В нынешние  дни  в  моей  голове периодически  вертится  мысль,
которая наверняка приходила на ум многим: если бы Интернет и система сотовой
связи были  бы  так же развиты в 86-м,  как развиты они  теперь  - насколько
по-другому повернулась бы  судьба Чернобыля и сотен тысяч людей, в чьи жизни
он вторгся тем летом?..
     А пока в июле 86-го медленно завершались мои  последние дочернобыльские
недели.  В  институте  уже  закончилось  дипломирование.  Жизнь  впала в тот
сонливо-расслабленный  летний  распорядок,  когда  преподаватели  скрылись в
отпусках до сентября, аспиранты перешли на  вольный график работы, а научные
сотрудники, особенно  женская  половина  НИСа,  проводили  больше времени на
Лагерном рынке (благо,  он был  сразу за  воротами АХЧ), запасаясь овощами и
фруктами и  пытливо  вычисляя  мышины  с  полесскими номерными знаками.  Моя
личная  жизнь,  в то  лето запутанная до  предела, оказалась  отодвинутой на
второй  план;  Лора,  моя будущая жена, безусловно,  была  обеспокоена  моим
предстоящим  отъездом,  но,  будучи  женщиной  стойкой, виду  не подавала  и
поддерживала меня, как могла.
     Повестка пришла, как всегда, неожиданно, когда  я уже стал сомневаться,
вызовут ли меня вообще. Я где-то даже успел успокоиться.
     На куцем листке бумаги  бледным шрифтом  было  отпечатано  стандартное:
"...призван для участия в специальных учебных сборах сроком до шести месяцев
...явиться... для получения документов...".

     29-30 июля 1986 г.
     Днепропетровск-Белая Церковь

     Чувствуя неожиданную легкость  в ногах,  я  пришел в  институт "сказать
последнее прости".  Отдел  кадров  в  лице  тов.  Дурнова  напутствовал меня
стандартным  пожеланием "не  подкачать".  Бухгалтерия  сердобольно проводила
меня взглядами - если бы они знали тогда,  сколько  мороки  мы, чернобыльцы,
доставим им  через год,  думаю, они не отпускали бы  нас  туда  ни за  какие
коврижки. На  кафедре все  застыло  в летнем зное. В лаборатории,  укутанной
тяжелыми шторами на окнах - и от нещадно жгущего  солнца, и  от потенциально
радиоактивного воздуха - подпотолочными пластами висел сигаретный дым. Вовик
и Дима смотрели на меня странно. Несколько недель назад, когда я сказал им о
том, что пошел в  военкомат, они, по-моему, посчитали,  что  я  пошутил.  Но
теперь   бумага  с   бледными   угрожающими   буквами  производила   должное
впечатление.
     Высоцкий   хрипел  из  забрызганного   растворителями  магнитофона   на
Вовиковом столе. СЮВ,  как звался наш  завкафедрой,  был  в отпуске, поэтому
дверь в лабу на  замок не закрывали, да  и время было уже к  вечеру. Мы пили
"отвальную",   закусывая  сезонными  дарами  Минагропрома.   На   душе  было
подозрительно спокойно; я знал, что родная армия уже распростерла мозолистую
длань над моей головой, и  как  бы там  ни было, а  на последующие несколько
недель  или  месяцев  моя  участь была  предрешена. Мужики, похоже,  так  не
считали, потому что  усиленно  говорили на  нейтральные  темы -  о  том, что
колхоза для студентов  в этом году, скорее всего, не  будет,  о  рыбалке,  о
последних  сплетнях  из  НИСа  - хозрасчетные деньги,  госбюджет,  и  прочий
треп...
     Всю весомость происходящего я осознал  на  следующий день, когда, после
убийственно  короткой   медкомиссии  из  четырех   врачей,  вышел  из   стен
райвоенкомата и прочел предписание.
     "...Убыть в расположение  в/ч N ХХ979... на  должность зам.  начальника
расчетно-аналитической станции... на смену ст. лейтенанту Ходыреву А. И..."
     Бумага была выполнена в  типографском варианте. Это означало, что тираж
ее должен был быть ну уж никак не менее нескольких тысяч экземпляров. Может,
десятков тысяч. Армия по пустякам не раскидывалась. Если сказано - призывать
на спец-сборы, - значца, будем призывать по большому счету.
     Зам. начальника  РАСТ...  Перед  глазами  возникает станция  -  дом  на
колесах с прицепом, приборы, рация, донесения, расчеты, дозконтроь, разведка
местности.   На  "военке"  мы  тренировались   на   такой,   так  что  общее
представление о  станции  я имел.  Какую  конкретно работу РАСТ выполнял  на
ЧАЭС, я,  естественно,  не знал, и опасался поначалу попасть впросак, но  не
боги обжигают горшки.  Кроме того, я  был готов  к экстренному  обучению  по
традиционному  армейскому  принципу:  "Не  умеешь  -  научим,  не  хочешь  -
заставим!".Смущало одно:  насколько  я помнил, должность была капитанской, я
же был  "страшным  лейтенантом", старлеем.  Но  сменять  я  должен был  тоже
старлея, и это меня успокаивало.
     Сборы были  недолгими. Вечером того же дня,  напоследок  жадно втягивая
ноздрями запахи гражданской  жизни,  я уже стоял на перроне вокзала,  ожидая
отправления киевского  поезда. Лора проводила меня до  вокзала;  мы  заранее
решили, что сцены вроде "уходит милый мой в солдаты" не будет...
     Со мной в купе ехали еще двое "партизан". Четвертый из  нашей команды к
отправлению не  явился; ушлая часть населения старалась "косить" на все, что
угодно, лишь бы отмыкаться от поездки в Чернобыль.
     Попутчики   оказались  водителями.  Они  методично  надирались  водкой,
заглушая тревогу перед  неопределенностью. Я курил  одну сигарету за другой,
отгоняя  невеселые  мысли  об  оставленных   личных  проблемах  и   стараясь
представить себе, как выглядит А. И. Ходырев, насколько ловко он управляется
с обработкой данных на РАСТ. После того, как плексигласовая карта местности,
вертикально   укрепленная  в  столе  прицепа   РАСТа,   неожиданно  расцвела
мультяшными ядерными взрывами, я понял, что  засыпаю. Остаток  ночи  старлей
Ходырев долго  и  непонятно  объяснял  мне  методику расчета  доз  облучения
личного  состава  при  прохождении  моторизованной  колонны  через  эпицентр
ядерного взрыва, перемежая свои разъяснения цитированием прилипчивого стиха:
"Сварщик зварю╓ метал. Втома напада╓..."

     ...Я просыпаюсь от толчка в плечо:
     - Белая Церковь... Стоянка - десять минут, подъем...
     Поезд пришел рано,  едва рассвело. Мы выясняем, как можно добраться  до
"перевалки",  воинской  части  где-то  на  окраине  Белой  Церкви,  где  нам
предстоит переодеться и сдать на хранение гражданку. Оказалось,  что автобус
туда ходит раз в три часа, начиная с 11 утра.
     Нас радушно  накормили яичницей  с  колбасой  в  вокзальном  ресторане,
узнав,  что  мы едем  "на войну"  - так многие местные  жители прилегающих к
Чернобылю  районов  называли  катастрофу... Мои  попутчики призывно  грюкают
бутылкой о  стакан, но по такой рани пить мне не  хочется, и я ограничиваюсь
холодным чаем.
     Время тянулось  планерной резиной.  Курить надоело, тыняться из  угла в
угол надоело, а более всего надоела неопределенность. Автобус подъехал всего
лишь  на пол-часа позже обещанных 11-ти. Когда наконец мы десантировались из
автобуса у КПП "перевалки", яичница из утреннего ресторана упрямо набивалась
в  компанию   к  чему-нибудь   более   существенному   -   борщу,  котлетам,
картошечке...
     Проверив документы, дежурный направил нас в каптерку, стоящую отдельно,
за  забором  части,  и  по  виду  напоминающую  "место  лишения  свободы"  -
трехэтажное  здание  с  зарешеченными  окнами.  Армия,  как и  всегда, блюла
кастовость: мои попутчики отправились на третий этаж, а я - на первый.
     Мне  выдали  полевую  офицерскую  форму  (куртка  навыпуск  и  брюки  -
почему-то галифе  - в придачу к ней) с фуражкой-котелком,  бушлат, вещмешок,
сапоги  (не  хром,  но  кирза),  ремень,  пару  белья,  портянки,  и  прочий
немудреный армейский атрибут. Я отправил то немногое, что приготовил с собой
для  ЧАЭС,  в  вещмешок,  и, затолкав  гражданку  в свою  сумку,  сдал ее на
хранение. Толстый  прапор  с опухшим лицом, сопя, каллиграфическим  почерком
внес меня в прошнурованный реестр.
     В  плохо  освещенном,  душном, зарешеченном  помещении  каптерки, среди
распиханных по полкам сотен чемоданов, сумок, и, что мне  особенно врезалось
в  память,  нескольких  свернутых  в  узел  стеганых  восточных  халатов,  я
чувствовал себя вполне готовым к этапированию в Сибирь.
     Стало чуть легче, когда солнце ласково мазнуло меня по щеке на улице. Я
вернулся к КПП, где мне  было наказано прибыть в казарму ХХ роты и ждать там
"до особого".  В казарме,  кроме  осовевшего  от  неподвижности дневального,
никого  не было. Потоптавшись на входе, я зашел внутрь и уселся на табуретку
в   Ленкомнате,  не  рискнув  нарушить   тишину  большой  казармы  с  рядами
двухъярусных  коек.  В  приоткрытое  окно  предательски  неслышно  вливалась
июльская  жара,  замешанная  на  чирикании воробьев  с огромного  тополя  по
соседству. Полуразборчивый командирский голос распекал подчиненного где-то в
отдалении.  Ощущение принадлежности  к  апофеозной  армейской  машине  стало
настолько реальным, что я вздрогнул.
     Состояние было упадочным. ЧАЭС, РАСТ, А. И. Ходырев были где-то далеко,
и  в  их реальность  не верилось, а  верилось  в  тяжелый запах  казармы,  в
отжимания от пола, в тяжеловесность  старшинского ума,  в  политинформации в
курилке...  Ремень мял бока. Сапоги казались несуразно огромными  и источали
ядовито-пряный  запах дегтя. Куртка  была безнадежно свободной в воротнике -
моя  шея, болтаясь, тщетно пыталась найти воротниковые берега. Есть хотелось
неимоверно,  и  голод  еще более усилился,  когда я  услышал  за  окном  рев
солдатских  глоток, повествующих о  дождях и плачущей  девчонке. Высунувшись
наружу, я  увидел  взвод, бодро топающий к  зданию  рядом,  скорее всего,  к
столовой - веников у них я не видел, а куда еще ходит строем солдат, если не
в  баню и не на пищеблок? Задавив ощущение голода, я доблестно  решил  ждать
этого самого "до особого".
     Вечность спустя  в комнату  вставился  помдеж по части, глянул  на меня
критическим оком, хмыкнул, и, сжалившись,  сказал, что  я могу пойти поесть,
так  как  отправка  будет  только  поздно  вечером -  помимо  мелких команд,
прибывающих со  всей республики, ждут спец-поезд откуда-то  издалека,  и уже
потом всех посадят на машины и колонной повезут в бригаду.
     Так я впервые узнал, что направляюсь в расположение достославной ХХ-той
бригады  химической  защиты,  задействованной  на дозиметрической  разведке,
дезактивации техники и территории на ЧАЭС, сбору и захоронению радиоактивных
отходов.
     Помдеж также сказал, что  до бригады -  около трех часов  езды, так что
прибудем  мы  туда  заполночь, поэтому  после  обеда я могу  перекемарить  в
казарме на койке.
     Обед в столовой был отмечен неимоверным количеством мух  и традиционным
гороховым  пюре. Так  как  перспектива ужина  на  горизонте  не  маячила,  я
заправился впрок.
     Оставшееся время было заполнено прибытием все новых и новых "партизан".
Вскоре казарма была заполнена до отказа, а  спец-поезд еще не прибыл. Воздух
постепенно  наполнился  традиционной  смесью запахов еды, разгоряченных тел,
кирзы  -  мне  показалось,  что   старая,  крашенная-перекрашенная   казарма
наконец-то расслабилась, заполучив в свое нутро добротную  людскую  начинку,
без которой ей было сиротливо и неуютно.
     Я все же задремал - смех, анекдоты, мат слились в монотонный гул, вязко
опутавший уставший от ожидания  мозг. Меня разбудил шум моторов за  окнами -
наконец-то  пришла  колонна  машин  со  спец-поезда. Привезли "партизан"  из
России,  как   скоро   выяснили  мы,  выстроившись  неровными  шеренгами  на
полуосвещенном  плацу.  Было  около  десяти вечера.  Какой-то  медно-голосый
начальник наскоро "поставил задачу", и вот  мы уже катим навстречу "чумовому
атому", как сказал  кто-то  в машине.  Сосед  толкает  меня в бок, предлагая
отхлебнуть  из  бутылки. Подозревая, что  содержимое в  ней  - не лимонад, я
делаю  небольшой разведочный глоток,  и  сивушные пары  самогонки с  разгону
ударяют в голову. Закуска - кусок хлеба и головка чеснока (Последний надолго
станет "лучшим другом  ликвидатора"; посылка  из дому, содержащая  несколько
головок,  а  то и  вязку, чеснока, была хорошим подспорьем в  "дезактивации"
организма...). Едкий дым наполняет кузов - многие курят, невзирая на строгий
наказ медноголосого перед отъездом.
     Дурман самогонки в сочетании с сигаретным дымом и долгой ездой затылком
вперед   производит   не   лучшее   впечатление  на   мой  желудок.  Тошнота
неизвестности  подкатывает  волнами, но я гоню ее прочь, стараясь вспоминать
"гражданку" - свою работу, кафедру,  то, что я  "варил"  в лаборатории перед
самым отъездом, наших... "Сварщик зварю╓ метал..."
     ...Машина сбрасывает  скорость,  переваливает через небольшой  бугор, и
через несколько  мгновений замирает. Мотор  заглушен.  Команда за тентом: "К
машине!"  Все выпрыгивают в  кромешную темноту,  изредка  освещаемую  фарами
проезжающих машин  -  мы  снова находимся  на  такой же  посыпанной  гравием
площадке, но  уже  на огромной  территории, по краю которой  едва  виднеется
высокий лес. Никто не спешит строить или  строиться; растерянные, мы ошалело
крутим головами, пытаясь разглядеть хоть что-то в окружающей тьме.
     Из ниоткуда рядом с нами возникает  нечто,  облаченное  в белые одежды,
белую  же  обувь. Голос призрака  едва пробивается  сквозь  белое полотенце,
плотно облегающее лицо:
     - Мужики, прикрывай рот и нос чем можешь, не хватайте радиацию зазря!
     Многие поспешно достают платки, запасные портянки, полотенца, повязывая
их на лицо.
     Я с  подозрением  силюсь рассмотреть белый  призрак.  Из-под  полотенца
раздается сдавленный смех:
     - Лохи, добро пожаловать в ХХ-тую Чапаевскую бригаду!
     Чей-то голос отчетливо и строго сказал:
     - Кобец, харэ  замену пугать, а то будешь  у  меня в бригаде на фоне до
зимы сидеть!
     Призрак растаял в темноте.
     Я посмотрел на часы.
     Час двадцать ночи. 31 июля 1986 года.
     Мой Чернобыль начался.



     "Кто предупрежден..."

     31 июля 1986 г.
     ЧАЭС, первая ходка

     "Первоочередной задачей являлась очистка территории вблизи разрушенного
блока  от высокоактивных частей активной зоны, выброшенных  из  реактора, их
сбор,  транспортировка  и  захоронение.  Уже  в мае 1986  г.  на  территории
промплощадки, благодаря  удалению  наиболее активных фрагментов,  уровни МЭД
гамма-излучения удалось снизить  в  10-20  раз  и подготовить более  широкий
фронт работ."


     Из официального сайта, посвященного закрытию ЧАЭС


     Я просыпаюсь от топота ног за стеной палатки. Солнце вычертило крест от
оконного  переплета  на  моей груди,  прикрытой белой  простыней.  Возникшие
ассоциации  живо  подбрасывают  меня  с  постели, и  с  непривычки  я больно
врезаюсь головой в раму верхней койки.
     Палатка пуста.
     Моя койка стоит сразу у входа, справа, когда  пройдешь короткий тамбур.
Саша Ходырев  определил меня на  это место; ночами  все еще ,бывает жарко, а
место  с краю дает доступ к небольшому окну.  Еще одна привилегия офицера  -
койка  надо  мной  не  занимается.  Плюс к  этому персональная  тумбочка.  И
табурет.  На  табурете  - моя форма. Рядом,  намотанные  на голенища  сапог,
сохнут портянки.
     Ночью Саша привел меня сюда, полуживого от усталости и впечатлений дня,
посветил фонариком, пока  я расстелил постель (на ней спали только пару раз,
лаконично сказал он  - но мне было все равно, лишь бы быстрее отрубиться). В
палатке  волнами разливался молодецкий храп,  раздававшийся явно не из одной
пары  легких;  обычно  я не  засыпаю  под увертюры  такого  рода,  но  после
спонтанного  инструктажа-накачки в штабе  батальона (инструктировали Саша  и
еще  один офицер,  Игорь,  начальник РАСТ и  формально мой  непосредственный
начальник)  до  подъема  оставалось всего  около  трех  часов,  и  я  просто
провалился в сон, забыв о храпунах.
     Ходырев  был  высоким,  худощавым,  с  коротко  остриженными  волосами.
Сутуловатый, малоулыбчивый. Впрочем, Игорь тоже не походил на весельчака. На
них обоих, на Саше и Игоре, лежала печать предельной усталости, граничащей с
апатией.
     "Инструктаж" заключался в том, что они оба,  и Игорь и Саша, по очереди
вываливали  на  меня  кучу  информации  - пока один говорил, второй отдыхал.
Бессистемность  и обилие сведений  пугали и  обессиливали. Насколько мало  я
знал о всех "что, как, когда и где", я осознал сразу же, в первые же минуты.
Их рассказ,  густо приправленный слэнгом, пока  что вызывал только тоскливое
ощущение  собственной  ограниченности, граничащей с  никчемностью.  Я  робко
осведомился о  том, когда  же  я увижу  РАСТ. Игорь молча встал и  вышел  на
свежий воздух, а Ходырев загадочно сказал:
     - Никуда он не денется. Как рассветет, так  и увидишь. - И махнул рукой
куда-то в сторону.
     Мы сидели  в  штабной палатке, кокетливо  обшитой изнутри  белой бязью.
Батальон химической разведки ХХ-той бригады химзащиты располагался с  самого
краю лагеря. Штаб батальона стоял в третьем, последнем,  ряду жилых палаток,
за ним громадился пищеблок,  а  еще дальше, за колючкой  автопарка,  темнели
мыльницы БРДМ-2рх и еще какие-то машины, среди которых  по идее была и РАСТ.
После  перипетий  дня  я едва  ворочал мозгами от  усталости, а они сыпали и
сыпали  на меня все эти бесконечные  "разрешенная  дневная доза", "гнездовой
замер  фона", "отсидка"...  Потом  еще  были колоритные "Молдаванское  КПП",
"Лелевское ПуСО", и куча местных географических названий -  Дитятки, Копачи,
Чистогаловка,  Ораное... Ближе  к трем ночи они  устали и прекратили  пытку.
Узнав, что я не ужинал, Саша  принес банку тушенки, пол-буханки серого хлеба
и бутылку минеральной воды. Я ел с ножа и думал, как мало надо человеку  для
счастья.

     ...Ходырев заглядывает внутрь палатки:
     - Пошли на завтрак! Ты, кстати, уже умылся? Нет?
     Он  достает из кармана... три  пары носок, самых обыкновенных, нитяных,
еще с фабричными этикетками:
     - Забудь про портянки. На станции перематываться  некогда,  носки более
удобны, да и раздают их там тысячами...
     Наскоро умывшись,  я также  наскоро  завтракаю в  офицерской  столовой.
Вечная пшенка с  рыбными  консервами, но хорошими ("Сайра!" - гордо  сказали
мне на раздатке), хлеб, масло и довольно приличный кусок голландского сыра.
     Мы с Ходыревым идем на оперативку в штаб батальона.
     - Идешь моим дублером в сегодняшнюю  ходку, - говорит  Саша на  ходу. -
Мой последний  выезд; я свою дозу выбрал. Помни главное: везде, где ни будем
на станции, иди  за мной  шаг в шаг,  не отставай. После  оперативки соберем
бойцов и идем на отправку.
     В  штабе  - несколько офицеров за оструганным дощатым столом на козлах.
Среди  них  я различаю двух  кадровых; остальные  -  партизаны,  в  основном
лейтенанты. Я вдруг вспоминаю, что не нацепил звездочки на погоны...
     Невысокий крепыш-капитан с цепкими глазами резким  голосом называет, по
всей  видимости,  маршруты  разведки  и номера  экипажей БРДМ. Саша  шепчет:
"Капитан Завитаев, начштаба"... Завитаев поворачивается в нашу сторону:
     - Ходырев, тебе команда в 15 человек, сегодня на ХОЯТ.
     Я смотрю на Сашу  - на  куда-куда?!  Но он глазом не ведет,  и  до меня
доходит, что это не матюк...
     - На  разводе вас  подберет  гражданский, из  УС-605,  дальше  поставит
задачу на месте, но, скорее всего, вывоз грунта. Чей  дозиметрист сегодня на
станцию -  первая рота? Вторая? Ну что вы, сами не можете разобраться,  мать
вашу, командиры хреновы? - Он грозно обводит всех чапаевским взглядом.
     -  Трщ каптан,  мой сегодня едет,  старший  сержант  Звягинцев,  первая
рота... - Поднимается рука слева от Завитаева. Тот мягчает:
     -  Сдайте Ходыреву списки на  станцию. Вроде все. Больные есть? Замена?
Он впервые обращается ко мне:
     - Ты новенький?  Ходырева меняешь? Как фамилия?  Белов,  Бе... Беляков,
что ли?
     Он несколько мгновений изучающе смотрит на меня.
     Я  не  физиономист, но всегда верил и  продолжаю верить в  то, что твои
взаимоотношения с человеком во многом определяются первым контактом глазами.
Ну вот, здесь я, похоже, впечатления не произвел.
     -  Смотри, не  обо...сь  поначалу.  Поедешь  с  Ходыревым, он  тебе все
покажет, впитывай как от мамаши, потом сопли утирать будет некому- завтра он
уедет...

     ...В  команде  - бойцы в  возрасте. Звягинцев,  дозиметрист, озабоченно
ковыряется в дэпэшке, ДП-5А.
     - Батарея подсела,  -  он сжимает губы. - Новых нету.  Зампотех который
день обещает. Вот загнется совсем, когда на станции будем - что тогда?
     Прибор,  похоже, бывалый.  Штанга зонда  перетянута изолентой, замок  с
футляра сорван с мясом. Мне нечего  ему  ответить, я лишь сочувственно качаю
головой.
     Перейти трассу  в  районе  расположения бригады  оказывается проблемой.
Поток машин  всех мастей и калибров такой, что нужно буквально уворачиваться
от "миксеров"-бетоновозов, бортовых машин,  спец-техники, легковушек. Трасса
переасфальтирована  многократно,  обочина  без  устали  поливается  водой из
АРСов. Мы пользуемся тем, что из ворот нашего автопарка на трассу в  сторону
станции вытягивается цепочка БРДМов, и проскакиваем перед ведущим броником.
     Жара продолжает усиливаться. Пока мы прячемся  в вожделенной тени одной
из пол-десятка  машин,  плавящихся под солнцем на отправке, Саша  говорит  о
чем-то  с  надутым  от  важности  капитаном.  До  меня  долетает  отрывками:
"...какого х...",  "...последний  раз...", "...на  могильник давно пора...".
Похоже, что-то не сложилось. Саша в сердцах козыряет и идет к старому ЗИЛку.
Наш, что ли? Подойдя, я слышу загадочную фразу, которую он бросает водителю,
ждущему  в кабине: "Когда назад поедем, мимо молдаван объезд найти сможешь?"
Следует утвердительный кивок. Саша командует посадку бойцам, и вот мы уже на
пути к станции. Василий, водитель, меланхолично  насвистывает что-то  сквозь
зубы. Я затиснут в кабине между ним и Ходыревым. Саша временами ругается про
себя. Налицо  проблема, но я не хочу  приставать с расспросами - когда  надо
будет, он объяснит.
     Василий переключает  скорость, больно стукая меня рукояткой по ноге. Мы
притормаживаем. Впереди  на трассе - КПП. Ворота-рогатки перекрывают дорогу,
но  в  сторону станции движение  почти не  замедляется.  Рядом  с воротами -
выгоревшая  на солнце палатка. Милиция,  военные в основном сконцентрированы
на  другой  стороне.  Милиционеры   с   автоматами,  в   респираторах   Р-2.
Дозиметрист,  тоже  в респираторе,  проверяет дэпэшкой уровень  радиации  на
колесах остановившегося грузовика. За  ним  выстроилась разномастная очередь
из  "миксеров", автобусов,  легковых,  БРДМов. В обе стороны от  КПП  в  лес
уходит колючка, вывешенная на покосившихся деревянных столбах в человеческий
рост.
     Мы в 30-километровой зоне.
     Я представлял себе ограждение и охрану  зоны  более фундаментальными. А
тут...  Палатка,  где,  видимо,  милиционеры  и  дозиметристы   прячутся  от
непогоды,  несерьезного вида  ворота, да и само  заграждение из одного  слоя
колючей проволоки...
     Через  несколько  минут в  бесконечной череде  леса по  правой  стороне
открывается большая  площадка, предназначение  которой становится  мне ясным
сразу  же,   как  только  я  вижу  троих  химиков-дезактиваторов  в   ОЗК  и
противогазах,  моющих  щетками  грузовик.  Пара  АРСов  рядом  натужно гудит
моторами. Пункт спецобработки, ПуСО. Саша говорит мне, указывая на площадку:
     - ПуСО-3. Дальше будут еще два, Залесское и Лелев.
     До того  на военке мы  "разворачивали" АРСы, "дезактивировали" технику,
но все это носило опереточно-условный характер. Сейчас у меня не было и тени
сомнений в серьезности происходящего.
     Морока  с  ПуСО-3  в  том,  что  дозконтроль  находится  на  выезде  из
30-километровой зоны, и если, как пояснил Василий, у твоей машины на колесах
более 5  мР/ч,  то  тебя  завернут  на  мойку, и надо будет  возвращаться  в
Дитятки. Это сильно смахивало на детские настольные игры: попал на скользкую
ступеньку - возвращайся на три хода назад...
     -  А эта холера,  - Василий  со  злостью  бьет кулаком  по  баранке,  -
насосалась столько, что фонит на заднем мосту  до 80-100 миллирентген, даром
что  у  нее  краски на  раме  уже  в  помине  нет, выдраена  пескоструем  до
металла...
     У меня отвисла челюсть.
     - Машин не хватает. До зарезу. Если  после трех  обработок на ПуСО -  с
пескоструем, с дезрастворами - у машины более пяти миллирентген на выезде из
зоны,  теоретически ее  надо загонять  на площадку отстоя. Я на одном отстое
пожарные  машины видел, может быть, те  самые, с первой ночи  в  апреле... -
Саша хмурится. -  Ну  вот,  они отправят машину на отстой, а мне  с  бойцами
после  на попутках  в  бригаду добираться...  Люди попадаются разные, многие
попутчиков  не берут, опасаются, что шмотки пыльные, набрались радиации.  Мы
на той неделе голосовали часа полтора, пока менты не подобрали, на автобусе.
А свои,  армейские, ни одна сволочь  не  остановилась.  Потом еще нахлобучку
получил... Зампотех настучал комбату, что я оставил машину - вот и соображай
после этого,  как поступать: по закону,  дозеры на КПП правы,  но у  комбата
своя правда - завтра людей снова надо везти, а на чем?
     Я подавленно молчу.
     - Знаешь, какой номер у этой машины? ММ 00-02, "мечта могильника-02"...
- Василий невесело улыбается.
     Я гляжу в окно на пробегающий  пейзаж, который на долгие дни станет для
меня  родным. Полесские  деревни. Странным кажется  полное отсутствие людей.
Двери, окна многих домов заколочены.
     Фруктовые  деревья вдоль  дороги  густо (рясно, как говорят на Украине)
покрыты чудовищного  размера яблоками, грушами, сливами - ветки ломаются под
весом  плодов.  Малые радиационные  поля сильно  стимулируют рост  клеток, у
плодов в  том  числе. Лужи  от  постоянного  щедрого полива  на  обочинах не
пересыхают даже в 30-градусную жару. Они перемежаются плакатами: "Заражено -
радиационная опасность!".
     Саша достает  из  противогазной  сумки небольшой пакет,  по виду что-то
вроде перевязочного:
     - Респиратор, называется "Лепесток", гражданский. Видел такой?
     Видеть видел, но  не  надевал. Он показывает мне, как им пользоваться -
ничего мудреного. Зажим  на носу неудобен, но с ним маска прилегает плотнее.
Дышать становится тяжелее. Ходырев подбадривает:
     -  Ничего,  привыкнешь.  Первая  заповедь   на  станции  -  не  снимать
"Лепесток", разве что в крайних случаях...
     Василий  вынимает из кармана зеленый  поролоновый респиратор  Р-2. Саша
неодобрительно  косится на  него. Я  понимаю, почему.  "Лепесток" - разовый,
использовал-выбросил,  а поролоновый хорошо отсеивает радиоактивную пыль, но
также хорошо  ее  и  держит  в себе... Карман - не лучшее место для хранения
такой вещи, и Саша напоминает об этом водителю.
     Развилка  на  Ямполь.  Движение  влево  по  шоссе, в  сторону  станции,
значительно интенсивнее. Мы движемся все  медленнее. Саша озабоченно смотрит
на часы.  Как он объяснил, развод на станции проводится возле второй очереди
ЧАЭС, 5 и 6 блоков, которые уже были почти  готовы к пуску,  когда случилась
авария. Туда  свозят  живую силу и приданную технику, солидная часть которой
уже  за  пределы  станции  не выезжает  - сильно  заражена. На  развод также
приходят   "душеприказчики"   -   представители   гражданских   организаций,
вовлеченных в ликвидацию, и выдают фронт работ командам, которые приписаны к
ним на сегодня.  Принцип  двоевластия  был бичом системы:  с  одной стороны,
команда  и ее старший должны  подчиняться указаниям военного  начальства,  с
другой стороны, гражданские часто вносили вводные "строго поперек" тому, что
говорили командиры, и наоборот...
     Мы сворачиваем  на промплощадку второй очереди. Впереди - циклопические
цементные  градирни  5  и  6  блоков. Смена в  сборе:  команды  выстроены по
периметру, сзади запаркована техника.  Пока Саша идет докладываться, мы тоже
присоединяемся  к "параду". На солнце лицо под лепестком быстро стало мокрым
- не  то  от пота, не то от  учащенного дыхания.  Я жалею о том, что не снял
бязевую пододевочную рубаху; по телу ползут струйки пота, щедро сдабриваемые
ощущением близкой опасности. Станция  отсюда едва  видна. Бросается  в глаза
полосатая вентиляционная труба на крыше разрушенного реакторного отсека.
     Площадка постепенно  пустеет. Команды одна  за  другой  отправляются на
станцию.  Саша не  спеша возвращается  назад. Оказывается,  наш  гражданский
заказчик пока не объявился.
     Ждем.   Прошло  минут  десять.  Наша  бойцы  недовольны,  но   пока  не
высказывают этого открыто. Я спрашиваю у Саши:
     - Часто так случается?
     - Бывает... - Угрюмо отвечает он.
     Еще  несколько  минут  спустя  он  срывается  с  места и  бежит к кучке
начальников,  похоже,  уже  готовых  свалить.  Следует  короткий  диалог  на
повышенных  оборотах,  правда торжествует,  и  мы уже  едем к станции -  нам
разрешили дожидаться заказчика в "отсидке".
     Последующее   отложилось   в   памяти   в    виде   пачки   фотографий,
перелистываемых  нетерпеливыми  пальцами  - настолько схематично и дискретно
воспринималась станционная действительность моим возбужденным мозгом...
     Длинное   здание   энергоблоков   сразу   бросается   в   глаза   своей
монументальностью  -   кажется,  с  километр  длиной.   Серебристо-воздушные
нагромождения  окрытых распределительных  устройств,  ОРУ, блестят на солнце
вдалеке.
     Переезжаем через  какой-то  неширокий  канал с  водой. Движение  в  обе
стороны по-прежнему очень насыщенное.  Количество спец-техники впечатляет. Я
впервые вижу "миксеры" на КрАЗах с усеченной кабиной -  только для водителя.
Она укрыта листовой броней,  с маленькими освинцованными оконцами. Несколько
огромных  зеркал заднего  обзора установлены на радиаторе,  двери и переднем
бампере. Диковатая получилась машина.
     Судя  по небольшому бюсту Ленина,  установленного  напротив въезда,  мы
попали на центральную площадь, и здание перед нами  - управление ЧАЭС. Влево
от него  уходит  длинное здание энергоблоков. Наша  машина ныряет за главный
корпус, ловко увернувшись  от  сдающего  задом и  почти воткнувшегося  в нас
КрАЗа со щелками-бойницами вместо окон.
     - Сука слепая, - шипит Василий.
     Мы во внутреннем дворе. Василий и  Саша разочарованы. Путь влево, вдоль
1-го и  2-го  блоков, перегорожен бетонными блоками-надолбами. Их  поставили
недавно, говорит Ходырев; раньше можно было проскочить чуть ли  не до самого
административно-бытового  комплекса (АБК) N2, где  нам  нужно  переодеться в
"грязное" (в радиоактивном смысле)  сменное обмундирование, используемое для
работ на станции.
     Теперь блоки преграждают путь. Мы выгружаемся за главным корпусом.
     Василий  быстро  отваливает;  буквы  ММ  00-02  на  заднем  борту  ЗИЛа
издевательски  покачиваются на прощание. Мы  идем пешком, практически бежим,
до АБК-2.
     Пот  ест  глаза.  Сердце  выпрыгивает  из  груди.  Сознание  невидимой,
неосязаемой опасности угнетает. Немного  приободряет то, что  вокруг - люди,
уверенные,   занятые  делом.  Саша  тоже  спокоен.  Сбавляет   напряжение  и
"технологический  шум", звук работающих моторов, доносящийся одновременно из
разных  мест.  Он  сливается  в  неразборчивый,  но  привычно-обнадеживающий
звуковой фон.
     Звягинцев сноровисто  налаживает  дэпэшку и снимает показания по ходу -
Саша  и  Игорь предупредили,  что радиационное  поле  на  промплощадке  ЧАЭС
непредсказуемо  меняется  в зависимости  от  места,  времени, и  направления
ветра... Дозер монотонно говорит:
     - Тридцать миллирентген ... Пятьдесят... Сто... Пол-рентгена...
     Все, не сговариваясь, переходят на бег. Подгонять никого не надо.
     Бетонно-серого цвета  здания разной формы  и, очевидно, предназначения,
то идело попадаются по пути. Над головой подвешены технологические переходы,
транспортерные коридоры. В тамбурах и вестибюлях многих зданий сидят и стоят
люди, военные и  гражданские.  Многие курят, сняв респираторы. Саша поясняет
на ходу:
     - Отсидка... В здании фон меньше минимум в 10-20 раз, меньше пыли. Есть
возможность отдохнуть, перекурить...
     Я  вижу, что  перед  каждым  входом  установлены  невысокие  корыта  из
нержавейки,   снабженные  проточной   водой.  Каждый,  входящий  в   здание,
ополаскивает  сапоги  в корыте,  смывая  пыль. Лихо... А  куда  же  девается
зараженная вода?
     Где-то  неподалеку в небе,  пока невидимый, работает тяжелый вертолет -
свистящий  звук лопастей постепенно  перекрывает остальные звуки. Мы огибаем
два одинаковых гребня 1-го и 2-го энергоблоков, выступающих из общего здания
-  они  окрашены  в  темный  цвет и  легко  распознаваемы  издалека.  Справа
останкинской башней вздымается громадная бетонная труба. Солнце периодически
показывается из-за зданий. Я обнаруживаю, что не могу смотреть  не  то чтобы
на солнце, но даже в его сторону - глаза моментально начинают слезиться.
     (Я пойму  позже,  что это -  один из  нескольких  выверенных  практикой
индикаторов воздействия радиации на организм. Обычно такая реакция наступает
на небольших фонах).
     Повернув за 2-й блок, мы упираемся в многоэтажный куб АБК-2.
     Ходырев командует:
     - Одеть пропитку, собраться в вестибюле через десять минут.
     Мы бегом поднимаемся на 5-й этаж, закрепленный за нашей бригадой.
     Тяжелый запах уставшего мужицкого тела бьет в нос. К нему примешиваются
резковатые запахи дезинфекции, ненадеванного текстиля, табачный дым.
     На этаже -  столпотворение.  Ходырев терпеливо приостанавливается, ведя
меня за  собой, пробиваясь куда-то в сторону окон. Там - металлические шкафы
в два уровня, рядом - скамейки. Шум бегущей  воды, пар, сырость дают знать о
близости душевой.
     Саша  находит два свободных шкафа пососедству. В в них  висит одежда, в
которой я сразу узнал одиозное "импрегнированное обмундирование". Эта пошлая
разработка  какого-то  сталинского еще  НИИ долгое время была на  вооружении
армии как патентованное средство для защиты от ОМП  - мы буквально плавились
в нем  на  послеинститутских  сборах,  потому что воздуха  оно не пропускало
совсем...  Его  можно  учуять по странно-сладковатому запаху  пропитывающего
состава, но в здешней крепкой смеси он практически неуловим.
     -  Одевай, - говорит  Ходырев. -  Не забудь рубаху под  низ, иначе кожа
будет зудеть.
     Я вижу, как голый мужик, выйдя из душевой,  извлекает из полиэтиленовых
мешков у  стены  трусы, рубаху  и носки, похоже, новые... Саша кивает мне на
мешки:
     - Кое-что простирано в  станционной  прачечной, там, где  наши РАСТовцы
работают с  Игорем, но в основном все новое. Одевайся.  После смены сбросишь
все  использованное на  расфасовку,  вон  там, - он показывает на  несколько
мешков с желтыми ярлыками  у входа. - Оставь свои сапоги в шкафу, не надо их
пылить   лишний   раз...  В  том   углу   стоит   мешок  с   кирзой   -  она
пользованая-перепользованая,  но дозеры ее проверяют регулярно, должна  быть
"чистая". Одень две пары носок,  возьми сапоги на размер больше, будет легче
ногам. Поторопись...
     Сам  он  уже  одет. Пропитка, дополненная  полотняным шлемом, на  манер
монтажного,  прикрывающим  голову и шею, сильно меняет его вид.  Я  стараюсь
привыкнуть   к  несгибаемости   гимнастерки  и  галифе,  щедро   пропитанных
спец-составом. Пока получается плохо.
     В  вестибюле  по-прежнему  толкучка.  Бойцы  ждут  нас,  сгрудившись  у
лестницы, подальше от окон. Узнать их в спецухе почти невозможно, тем более,
что  видел-то  я  их  всего  несколько  минут  в  курилке  перед  отправкой.
Ориентируюсь  по  дозеру:  синяя  изолента на приборе у  Звягинцева  заметна
издалека.
     Ходырев пересчитывает людей, дает команду на выход.
     Мы двигаемся в  темпе. Солнце моментально пропекает спину, голова преет
в дурацком  шлеме. Но я понимаю: это тот самый вариант, когда  пар костей не
ломит...
     Пробегаем под какой-то  эстакадой. Воспользовавшись тем, что нахожусь в
ее  тени,  оборачиваюсь назад и задираю голову. Вот она, та самая  полосатая
труба на  разделе 3-го и 4-го блоков. Ее  пугающая близость резко  усиливает
потоотделение.  Страхом это  назвать, наверное,  можно,  но добавляется  еще
что-то необычное, как  пузырьки  кессонной  болезни,  вскипающие  в крови...
Лихорадочное возбуждение... Вата в ногах...
     Ходырев тянет меня за рукав:
     - Чего ты уставился, погнали...  - Он  выдергивает меня на солнце, и  я
жмурюсь, как вурдалак, от резкой боли в глазах.
     - Не пялься зря! - Отфыркиваясь под лепестком,  Саша наставляет меня на
ходу:
     -  Будет время,  раздобудь  где-нибудь  очки...  Сетчатка  глаза  может
повредиться  легче  легкого,  мне  гражданские  из  Курчатовского  института
говорили.  Бета-частицы  удержатся  даже  пластмассой,  поэтому  любые  очки
сойдут. Звягинцев,  не туда! Вправо,  вдоль той стенки, и бегом, бегом! - Он
бросает  меня  и  кидается  догонять команду,  которая,  сгрудившись  вокруг
дозера, ушла вперед.
     Я  бегу  за ними,  хлябая  сапогами;  моим  легким  явно не  по пути  с
лепестком-респиратором...
     Следуют несколько  минут гонки  под  палящим  солнцем по  местности,  с
которой словно гигантским скальпелем содрали шкуру-землю. Ее начинка в виде,
выкорчеванных, хаотически спутанных и брошенных  как попало  трубопроводов и
кабелей  мешает  бежать  по  прямой,  и  мы  мчимся  зигзагами,  словно  под
обстрелом.
     Небольшое (двухэтажное?)  здание.  Стеклянный  коридор  ведет  из  него
куда-то  в  другое  здание  по соседству.  Мы  в  изнеможении опускаемся  на
ступеньки, ведущие наверх. Звягинцев щелкает дэпэшкой:
     - Двадцать миллирентген...
     Сдергиваются  ненавистные  респираторы,   трясущиеся  руки  вытаскивают
сигареты. Ходырев спрашивает дозера:
     - Сколько было по максимуму, пока бежали?
     - Пять рентген...
     - Семечки, ребята! Накопили не больше пол-рентгена на нос, а были почти
под  самой "четверкой",  - Саша явно старается ободрить бойцов.  - Психовать
нечего,  работать будем  по-умному,  я ручаюсь,  больше  установленных  двух
рентген никто не получит...
     Я тихо спрашиваю:
     - Ты уверен, что  мы  пришли, куда надо?  - И тут же жалею об этом.  Не
глядя мне в глаза, Ходырев говорит:
     - Это  здание - управление  строительством  ЧАЭС.  Начальник  -  Кизима
Валерий Трофимович,  его  кабинет -  в  том крыле. В кабинете на  полу  куча
визиток с его координатами, возьми одну на сувенир...
     Помолчав, он продолжает:
     - Если заказчик не придет через двадцать минут, двигаем назад.
     Команда облегченно выдохнула.
     Мне  неловко. Ухожу в застекленный переход, прикуриваю сигарету. Сердце
не   успокаивается.   Адреналин  с   готовностью   отзывается   на   сигналы
перевозбужденного мозга, радостно бухая в артериях.
     На полу возле окна лежит дохлая бабочка. Потом еще одна, еще, и еще...
     Целый сонм - не меньше сотни  - маленьких желтых капустниц, захваченных
врасплох непонятной смертью, нахожу я на подоконнике. Неужели от радиации? А
говорят, насекомые ей не подвластны...
     Я поднимаю глаза.
     Мертвые бабочки  на  подоконнике отражаются в стекле,  сквозь которое я
гляжу прямо на распанаханное нутро 4-го блока.
     Все, что я видел до этого момента на станции, выглядело неповрежденным,
пусть даже заброшенно-грязным, но целым. Но здесь...
     Я до сих пор вижу это во снах, снова и снова.
     Здание  было   натурально  разворочено  "прицельным  бомбометанием"   с
воздуха...   Торчащие  покореженные   ребра  металлоконструкций,  обвешанные
соплями  свисающих до  земли парашютных строп, которыми связывались  гроздья
контейнеров с бором и пучки  свинцовых самокруток. Потеки грязи и  копоти на
уцелевших стенах. Тонны искрошенных остатков стен и перекрытий на земле и на
крыше   прилегающего  здания  (ВСРО,  вспомогательные  системы   реакторного
отделения  - СБ). Полосатая вентиляционная труба на крыше блока, совем рядом
с провалом взорвавшегося реактора, выглядит до несуразности нарядно.
     Полное  отсутствие людей в поле зрения нервирует. Кажется,  что воздух,
до предела наполненный невидимым, неощутимым мощнейшим излучением, исходящим
от   разрушенного  четвертого  блока,  вибрируя,   искажает   воспринимаемое
изображение.
     Несколько  мгновений  я  завороженно  смотрю  на реактор.  Пропорции  и
значимость происходящего подавляют полностью. Все, что приходит в голову для
описания моих ощущений в тот момент, звучит пошло.
     Потом я вижу поразительную картину.
     На расстоянии нескольких сотен, а может, и десятков метров по прямой от
разрушенного реактора, на открытом, незащищенном ничем пространстве, работал
сварщик.
     Искры газосварки фонтанами  брызгали в  стороны. Он работал сноровисто,
методично, профессионально. Периодически поднимая щиток, проверяя  качество.
Мне даже показалось, что он насвистывал.
     Вовиковы стихи всплывают неожиданно: "Сварщик зварю╓ метал..."
     За его спиной, кашляя тысячами рентген, грозно возвышался радиоактивный
монстр. Но - наверняка зная, на что шел, что  его  ожидает - сварщик  тем не
менее спокойно делал свое дело.
     И совсем неожиданно, глядя на него, я тоже успокоился.
     Впервые за сегодняшний день я загнал свой адреналин в угол.

     ...Я подобрал  визитку  В.  Т.  Кизимы в том кабинете. Так же, как  и в
Припяти, все в  нем кричало о скоротечной, драматической  эвакуации.  Хозяин
оставил  все как есть, может, поздним вечером, накануне того утра, когда ему
сказали: туда больше нельзя.  Открытая  папка с докладом  на  столе,  стопки
документов, коммутатор, телефоны,  карты, чертежи, мебель - все было  просто
оставлено. Надолго, если не навсегда.
     Визитка  была  моим талисманом в течение последующих сорока  дней моего
Чернобыля.
     Заказчик так и не пришел. Мы вернулись на размывку в АБК-2, выкупались,
долго ждали Василия  с его "ММ".  Он отоварился где-то  возле  столовой ЧАЭС
ящиком минеральной  воды, которую  мы  выхлебали почти  в  момент.  Радиация
изводит  жаждой,  пить хочется  без остановки, как в те далекие детские  дни
летнего  футбола,  когда ты пьешь  и  пьешь  холодную  воду  из-под крана  в
школьном подвале - и не можешь оторваться...
     К моему прискорбию, у меня увели сапоги из шкафа.
     Положение исправил дежурный  дозер на  АБК. Пожалев новичка,  он жестом
фокусника достал из одного  из шкафов пару новых офицерских  ботинок - рант,
наборной  каблук, все чин чином... "Я собi ще дiстану", - великодушно сказал
он.
     Ботинки  смотрелись  слегка  кичливо  в  паре с  моими  галифеобразными
брюками. Ходырев сказал, что в этой  паре  я похожу на Паниковского, поэтому
по  приезду  в  бригаду  Василий  снабдил  меня  "от  щирого  серця"  слегка
поношенной парой брюк прямого, "дляботиночного" покроя.  Я проходил в них до
конца своего срока. Равно как и в ботинках, приобретенных в первую ходку.
     Опыт  учит.  С  той  поры  я оставлял их в  кабине машины,  имея  также
подменную обувь, чтобы дотопать до  АБК. Схема сложная,  но по крайней мере,
гарантирующая  меньше  шансов  нацеплять  лишних  рентгенов на  повседневную
обувь.
     На обратном пути обычно сволочное, по определению Василия, молдаванское
КПП  неожиданно  смилостивилось  и выпустило нас из  зоны,  закрыв  глаза на
гадючую засвеченную ММ 00-02.
     Сашу не  пилили за происшедшее. Более  того, особист бригады  предложил
Саше   "заложить"   заказчика,   написать  докладную  о  случившемся.  Я  не
сомневался, что он откажется.
     Утром  следующего  дня, когда  я  во сне вновь  и  вновь  заглядывал  в
разверзнутое  нутро   реактора,  и   насвистывающий  сварщик  заваривал  его
газосваркой, а потом пил спец-молоко, утирая пот со  лба, А. И. Ходырев убыл
из расположения.
     "Втома напада╓..."
     Проснувшись, я обнаружил рядом на табуретке блок "Честерфилда" и клочок
бумаги, на котором Ходырев крупно написал:
     "БЕРЕГИ ЗДОРОВЬЕ!"


     5 августа 1986 г.
     С. Ораное, ХХ бригада химзащиты

     "...Для  вручения  высокой  награды  в  бригаду  прибыла  делегация  ЦК
Компартии Украины. Воины-химики торжественно поклялись,  что будут  с честью
нести знамя Родины, продолжая  своим  каждодневным  ударным  трудом  вносить
весомую  лепту  в  ликвидацию  последствий  аварии   на  Чернобыльской  АЭС.
Торжественным  маршем  прошли  по  плацу  колонны  батальонов   химразведки,
спецобработки  и  других  подразделений бригады,  многие из которых сразу же
отправились на выполнение правительственного задания на ЧАЭС..."


     Из газеты "За нашу Советскую Родину", август 1986 г.


     - Добрейшее утро, сэр, - я церемонно отвешиваю поклон.
     - Как почивали, сэр? - отвечает Андрей, он же Дрюня, галантно повязывая
вафельное  полотенце на  шее. Вместо сапог он  обут в  кеды; бушлат  накинут
прямо на голый  торс.  Его глаза за толстыми затемненными линзами очков едва
расклеены - достает открывшаяся язва желудка и бессонница.
     -  Спасибо, сэр, нехило.  Дворецкий,  скотина  эдакая,  повечеру  опять
надрался и забыл выгулять собак...
     Мы чинно направляемся к умывальнику.
     Человека, не искушенного в армейском  быту, в лагерной действительности
всегда поражает обилие зеленого  цвета всех  оттенков  -  палатки,  деловито
снующие войсковые, одетые  в  полевую  форму, техника, плюс  к  этому лес на
заднем плане, трава...
     Умывальник  сподоблен  без  премудростей.  К  цистерне, снятой  с АРСа,
приделаны  трубы-отводы  с кранами  над  деревянными  лоханками-стоками.  По
шестнадцать штук с каждой  стороны. По энному количеству умывающихся  душ на
каженный, извините, сосок. Типичный армейский бытовой  уклад. От стоячих луж
под стоками пахнет  смесью туалетного мыла  и зубной пасты -  запах, глубоко
укоренившийся в памяти еще со времен  пионер-лагерей. Скоро линейка, доклады
старшему  пионервожатому...  Скептицизм ест глаза  вместе с  хлоркой. Медики
здесь явно перестраховываются, опасаясь инфекций.
     Я бреюсь,  с сожалением обозревая в кусочке  зеркала,  закрепленного  в
опорном стобе, вздувшиеся струпья солнечных ожогов на ушах. Не лучше обстоит
дело и с шеей.
     Идет пятый день моего Чернобыля.
     Мысль  о моей гражданской  жизни, институт,  химия не вызывают  ничего,
кроме тупого недоумения. Я  стараюсь пореже смотреть на маленькую фотографию
Лоры, спрятанную в кошельке. Слишком много эмоций связано с этим фото.
     Армейское искусство нивелирования индивидуальностей берет свое. Я вновь
постиг секрет мастерства подшивания  свежего подворотничка,  а также лытания
(укрывания)  от начальства  и  отдания чести в  движении. Я  легко  вспомнил
традиционные армейские  шутки-прибаутки  типа: "Вы  в  карауле  или кто?  Вы
часовой или  где?",  "Эй, вы  трое,  идите оба сюда, я тебе говорю!", и  так
далее. Вся эта  нехитрая  армейская  лавочка для  запасников-переростков все
больше напоминала  мне послевузовские  сборы,  для которых у каждого из нас,
носителей синего диплома, "есть в сердце уголок".
     Я тщательно намыливаю щеки во второй раз.
     Дрюня теряет терпение.
     - Я пошел есть. Сегодня праздник у девчат, сегодня будут сырки.
     - Угум, - отвечаю я.  - Надеюсь, имеются в виду  не завонявшиеся носки.
Надкуси парочку для меня, а то снова не достанется...
     Черт с ними, с сырками. Мне спешить некуда.
     По  непонятным  причинам,  отцы-командиры  держат меня  на  приколе. На
станцию  не отправляют,  но  зато уже  дважды  за  четыре  дня  сделали меня
дежурным  по  батальону.  Совершенно  дурацкая   и  кабальная   миссия,  как
единогласно порешили мы с Дрюней и лейтенантом Серегой Ивановым, помначштаба
разведбата.  Дискуссия  имела  место  вчера  вечером  все  в  той же штабной
палатке, Серегиной вотчине.
     -  В общем,  так,  - пояснял тезка-Иванов, - разведроты  своих офицеров
посылать на станцию  не будут. Им  и  так не хватает народу  на разведку. Ни
водителей,  ни командиров  экипажа, свежих, с замены, не было почти  неделю.
Те,  у кого доза  выбрана или близка к выборке,  ехать  не  могут.  Остаются
такие, как ты и Игорь, пришей-пристебайщики из придаточных взводов, а вас не
так много, человека  четыре-пять...  Минус Игорь, завязан  на прачечной.  Из
всех оставшихся ты - свежачок. Вот и прикинь, по  идее тебя  уже должны были
запрячь по самые... сам  знаешь.  Твое время на подходе, пошлют,  никуда  не
денешься...
     Я согласен.
     Но торчать в бригаде невмоготу. Первая ходка вспоминается уже почти как
нечто киношное, случившееся не  со мной. Напряжение, риск,  азарт, явственно
ощущаемые на станции,  здесь, в  бригаде,  неосязаемы. Зато  вполне  реальны
построения, прохождения с песней, суматошные приготовления к приезду высокой
правительственной делегации - покраска  всего, что  красится, помывка всего,
что моется... Если  посмотреть со стороны,  то жизнь в бригаде кипит. Только
характер этого кипения явно наносной, неестественный, как и все, что связано
в моем воображении  со сборами для "партизан" -  надо нас чем-то подгрузить,
чтобы без дела не сидели.
     Вчера после  утреннего  построения  бригаду гоняли по  плацу три  раза.
Подготовка к прохождению торжественным маршем пред светлыми очами делегации.
Ходили  мы  неважно. Нас  погнали  бы,  наверное, еще  и  еще, но  какому-то
бедолаге  из 1-го  батальона  спецобработки  стало плохо на  щедром утреннем
солнце, и он хлопнулся в  обморок, аккуратно раскроив при этом подбородок об
асфальт...
     Палатки разведбата разбиты ближе всех к трассе. Это сделано с  умыслом,
поскольку из автопарка чаще других выезжает наша техника  - разведброники  и
борты  на  станцию.  Ответвление,  ведущее с  трассы  в  бригаду,  разделяет
разведбат и штаб бригады. Из штаба через  наш батальон  без конца  курсируют
"чины", поскольку за  нами находится офицерская столовая и четыре офицерских
же туалета на, пардон, одно отхожее место.
     История  с  постройкой   индивидуальных   гальюнов  в   бригаде   имела
определенные социальные последствия. Я позволю себе слегка развить эту тему.
     Публичность отправления  естественных потребностей всегда была одним из
наиболее  мощных  рычагов уничтожения человеческой индивидуальности  в нашей
родной армии.
     Я  перечитал  это и  подумал,  что  написал  с  вывертом,  но  главное,
правильно.  В самом деле, если ты  такая цаца, что стесняешься при своем  же
товарище  погадить, почти что на  брудершафт, как же тебе с ним  в  разведку
идти?! Вот и строили -  и сейчас, наверное, строят - сортиры на 10, 20, а то
и 50  посадочных мест.  В  лучшем случае  с  перегородками. В худшем,  как в
бригаде - просто с прорубленными "очками". Эти самые  отверстия во избежание
распространения заразы истово посыпались хлорной известью, что автоматически
сводило концентрацию кислорода к полуобморочному уровню.  Поэтому  в туалете
особо не задерживались, разве что была, извините, особая нужда. В довершение
ко  всему под  крышей  вдоль  прохода были привешены  лампочки  ватт этак  в
двести.  Очень радостное  мерприятие после  заката  солнца получалось.  Люди
мнимые, с  определенными комплексами,  да и  просто стеснительные испытывали
характерный   шок.   В   один   прекрасный  день   начальство,  по-видимому,
застеснялось, и приказало  выстроить для себя отдельные кабинки. К ним сразу
же  потянулась  муравьиная  цепочка  штабных,  к  неописуемой  досаде  наших
разведбатовцев, поскольку конца этим культпоходам не было... В батальоне еще
до меня  был выработан  своего  рода "флотский шик" - пренебрежение к форме,
своеобразный  немой  протест против  закоснелости  начальства, не  желающего
считаться со спецификой нашей  жизни и работы и упрямо  старающегося загнать
нас  в  рамки  рутинных  войсковых сборов.  Мой  начальник Игорь,  например,
пользуясь тем, что он ежедневно вывозил команду  на прачечную, по приезду со
станции  ходил  по батальону  в  белом костюме,  шапочке и бахилах оператора
машзала. Разведка,  та вообще старалась по  возвращению с  задания сразу  же
сбросить  форму.  Часто можно  было  видеть  на офицерах странное  сочетание
армейских брюк и  домашних тапочек  без задников, или футболки  "Сочи-85"  с
белыми   штанами  оператора.  На  то  она  и   разведка,  чтобы  манкировать
правилами...
     Лафа закончилась  после разрезания  красной ленточки на новых гальюнах.
Частые  хождения  посторонних  начальников  через  наш  батальон  привели  к
неминуемому  итогу.  Какому-то  чину  из  штаба,  может  быть,  даже  самому
комбригу,  не  приглянулись  тапочки  на ногах  торопливо  козырнувшего  ему
разведчика. Разнос был спорым.
     На вечерней летучке комбат, с багровым от злости лицом, прогудел:
     -  Шоб  ни одного  заср...ца без формы снаружи  палаток я не видел!  Не
армия, а пансионат, туда вас растуда... Б...дей скоро водить станут!
     Мы переглянулись. Кто-то тихо скзал:
     - Было бы клево...

     ...Торжественный  день   вручения  бригаде  Почетного  Знамени  ЦК  КПУ
приближался  с  неумолимостью   тайфуна.  Как   всегда  в  таких  ситуациях,
начальство  серьезно  дрейфило, и старалось всеми способами успокоить  себя,
раздавая полубезумные наряды и задания по наведению порядка. Те, кто ходил в
разведку  или  на  станцию,  естественно,  от  этого дурдома  освобождались.
Доставалось тем,  кто  "сидел".  Например,  мне.  После  завтрака я  с двумя
солдатами  был  занаряжен  нарезать  дерн в  лесу  и накрывать  им "периметр
палаток",  как  выразился  комбат.  Логика  в  этом   была,  поскольку  пыль
бесперестанно кочевала по территории бригады, не улучшая радиационного фона.
Хотя начальство,  отдавшее приказ, наверняка руководствовалось соображениями
эстетики, а не радиационной защиты.
     Пока бойцы неспешно  дефилировали  с  носилками  туда-обратно,  я резал
лопатой  жирный  дерн  на  опушке  леса и  уныло  упражнялся  в  математике.
Среднепринятый  фон в  расположении  бригады -  30  миллирентген  в час. Это
учитывается при вычислении общенакопленной дозы  для каждого из нас. Значит,
для  того,  чтобы  набрать  положенные  25 рентген,  сидючи в  бригаде,  мне
потребуется (за  вычетом 1,75 рентген, начисленных в первую ходку) ровно 775
дней...
     Я сбросил куртку, оставшись в майке.  Даже в тени деревьев жара не дает
покоя.   Дрюня   авторитетно  заявил,   что  за  последние   три  недели   в
30-километровой  зоне  не  упало  ни капли дождя:  Госгидромет  распыляет  с
самолетов  раствор   иодида  серебра,  предотвращая  формирование   дождевых
облаков. Звучит красиво, но я все-таки сомневаюсь в эффективности. Реалии же
остаются реалиями.  Сильные проливные дожди могут привести к резкому подъему
уровня  подпочвенных  вод,  которые  в  Полесье  и без того очень  близки  к
поверхности. Как следствие, радионуклиды, осевшие на почве и смытые дождями,
могут прорваться в Припять и Днепр, а там и в Черное море...
     Мои  носильщики  принесли бутылку минеральной  воды. Теплая,  соленющая
"Миргородская" все же кое-как утоляет жажду. Обед не за горами. Я ловлю себя
на  том,  что  мыслю  категориями отбывающего  срок: "А в зоне сейчас  ужин,
макароны дают!"... Тошно.
     Видя  мое  настроение, бойцы  тоже  не  рвут  пупы. Мы проковырялись до
обеда,  не спеша поели.  В таком же  вялом темпе продолжили после обеда и, к
моему удивлению, закончили отбортовку до пяти вечера - у меня была еще масса
времени до ужина, и я пошел в автолавку.
     Приезд   автолавки   был  одним  из  немногих   развлечений,  доступных
брату-партизану в те дни. Ассортимент  вещей и продуктов в ней не поддавался
нормальной  логике   и  уже  поэтому   заслуживал   досконального  изучения.
Напрашивались  аналогии  с коробейниками, а также  с европейцами в  процессе
оживленного  натурального  обмена с  папуасами. Наверное,  какой-то  высокий
военторговский  начальник  сжалился  над  нами, присылая  дефицитный даже на
гражданке товар: халву и соки,  конфеты и китайские фонарики (последние были
очень в  ходу, поскольку свет после захода солнца периодически  отрубался, и
тогда в бригаде властвовала чернильная темнота), импортные лезвия и сигареты
- последние были особенно востребованы, поскольку к нам попадали практически
все  болгарские,  включая  БТ,  и даже  "Честерфилд", подаренный  мне Сашей.
"Пепси-кола" тоже привозилась, но в ограниченных количествах, и ее разбирали
в момент.
     Прикупив батареек к фонарику, я иду ужинать.
     По  пути с легким флером грусти  обозреваю  РАСТ за колючкой автопарка,
покоящийся на спущенных  шинах.  Наивно было предполагать,  что кто-то будет
использовать принципы  и технику  расчета доз  прямого  ядерного  удара  для
прогнозирования  радиационных  полей, образованных выпадением  радиоактивных
осадков  после  взрыва  станции.  Пятнистость и  полосатость -  две функции,
присущие этим полям. "Як та пантэра", говорили на ЧАЭС.
     Ужин  был  украшен  дискуссией  о  том,   светятся   ли  ночью   сильно
радиоактивные  куски  ТВЭЛов  на  крыше  третьего реактора  или нет.  Мнения
разделились,  и  отсутствие мяса в меню ужина  отошло на задний план. Дрюня,
приехав  с маршрута, рассказал, что  на Янове, железнодорожной  станции,  на
запасных путях стоит самый обычный с виду грузовой вагон. На его стенке есть
пятно  размером  с два-три квадратных  метра, которое стабильно "светит"  50
рентген в час, хоть дозиметры на нем поверяй...
     Мы  успели  перекурить  до  вечерней  оперативки,  на  которой   комбат
обыденным голосом сообщил, что  завтра я с командой в  десять человек еду на
"объект Пикалова".
     Звучало таинственно и грозно.
     Я  уснул под слаженный храп РАСТовцев, которых я  пока  не успел толком
узнать;  они  ежедневно  упирались  на санпропускнике ЧАЭС,  приезжая уже  в
потемках, к самому ужину.  Игорь сказал, что большинство из них - донбасские
шахтеры. Судя по храпу, шахтари обладали легкими солидного объема.


     6 августа 1986 г.
     ЧАЭС, 2-я ходка

     "...Работы  по  очистке  территории  проводили  круглосуточно  сменными
экипажами  общей численностью до 6 тыс.  человек... В целях  снижения уровня
радиоактивного  загрязнения  почвы был осуществлен сбор  фрагментов ядерного
топлива... ...а  на территории  промплощадки  -  снятие  слоя  загрязненного
грунта, засыпка территории  щебнем и ее бетонирование.  ...Толщина  покрытия
составляла  в отдельных местах до  8  м.  Территория, вплотную прилегающая к
4-му энергоблоку, была засыпана щебнем,  песком, сухой бетонной смесью, были
также выставлены  объемные опалубочные блоки...  По  состоянию на 10 августа
1986г.  было  ...вывезено  25  тыс.куб.м  грунта,  территория  площадью  187
тыс.кв.м покрыта железобетонными плитами."


     Из официального сайта, посвященного закрытию ЧАЭС

     ...За высокими, толстыми стеклами "отсидки" видна серая бетонная  стена
"тройки",  третьего энергоблока.  Рядом  с  ней,  местами  совсем  вплотную,
навороченные  бульдозерами  кучи   грунта,   вперемежку  с  кусками  бетона,
пронизанного  арматурой,  и  прочим  мусором.   Сюда  сгребали  срезанную  с
территории  промплощадки  землю и все, что на  ней находилось, включая куски
разрушенного корпуса взорвавшегося реактора и части его "начинки".
     Объект Пикалова.
     От  отсидки до ИМРа на гусеничном ходу,  с ковшовым экскаватором вместо
танковой  башни, - около ста метров по прямой. ИМР заглушен.  Водителя  нет.
Агрегат тускло поблескивает на солнце синими освинцованными оконцами.  Рядом
с  ним   на   земле  -  несколько   хаотически  разбросанных   металлических
контейнеров, наподобие обычного  мусорного  бака,  с крышкой на  петлях.  Их
сбросил  КамАЗ-самосвал. Мы пришли  в отсидку около часа  назад  -  какой-то
маленький подсобный цех, их было предостаточно на территории промплощадки, и
в период активной работы по очистке и дезактивации территории они были очень
кстати.
     Задача нашей  команды, как пояснил  капитан-сапер, работающий  с ИМР  и
забравший нас с развода, - подготовить контейнеры к вывозу:
     1.  Пробежать  от  отсидки  до  места  погрузки,  выставить   контейнер
вертикально под погрузку и откинуть крышку.  2. Отсидеться, пока  экскаватор
наполнит контейнер грунтом. 3. Вернуться, закрыть крышку  и зафиксировать ее
куском проволоки, чтобы не откидывалась  при транспортировке. 4.  Если грунт
мешает закрыть контейнер - счистить излишек лопатой. 5. Когда наполнятся все
контейнеры, саперы подгонят  автокран и  машину  для  погрузки,  надо  будет
поработать стропальщиками,  обычное "вира-майна".  Водители ИМР  также будут
работать посменно, но  поскольку броня  существенно ослабляет фон, их  смена
будет в несколько раз длиннее.
     Он все так и перечислял - первое, второе, третье... Просто.
     При  условии,   что  ты   работаешь   с   обычной   землей,   а   не  с
высокорадиоактивными отходами.
     До начала работы дозер прошелся по кучам, обмерял фон на шести точках -
от  десяти до  пятнадцати  рентген в  час.  Разрешенная  разовая  доза - два
рентгена.  По максимуму,  можно  работать не  больше  восьми  минут на  нос,
посчитал  я,  но  потом  сделал  поправку на остальное  время  пребывания на
станции - отход, помывку, отъезд,  во  время  которых доза прибавляется -  и
загрубил до пяти минут.
     Нас  одиннадцать  человек.  Значит,  общее  время работы  - около часу.
Работаем.
     Прибежал  водитель  ИМРа,  пулей влетел  через верхний  люк  в  машину,
захлопнул крышку. Заурчал мотор.
     Я послал первого бойца, сделав засечку  времени. Он сноровисто поставил
контейнер, отбросил крышку, посигналил водителю рукой - можно грузить.
     Подготовка контейнера  заняла всего лишь  сорок секунд. Боец  вернулся,
тяжело  дыша от возбуждения. Поразительно,  как много  пота выделяет человек
под влиянием страха. Его пропитка темнела пятнами пота под руками, на спине,
груди... Тем не менее, сдернув лепесток, он не смог сдержать улыбки:
     - Х..ня война, можно работать!
     Это сразу сняло напряжение.
     Грунт представляет собой смесь красноватой глины и песка.  Строительный
мусор  - обломки  бетонных  плит, битый  кирпич, шифер, трубы -  мешает ИМРу
работать  быстрее, его ковш-захват не справляется с большими кусками, иногда
роняя  их  обратно на  землю. Но сапер-водитель  работает классно, моментами
виртуозно.  Хуже  приходится  нам,  потому  что  временами мусор  торчит  из
контейнера,  мешая накинуть  крышку. Тогда  приходится  хватать его  руками,
"защищенными"  обычными  строительными  рукавицами, и  вытаскивать  обратно,
откидывая в сторону. Эти негабариты будут позднее вывозить на бортах.
     Когда  все контейнеры, около дюжины, были  заполнены, саперы  подогнали
автокран и  КамАЗ.  Водитель ИМР пошел сменяться, а нам теперь нужно цеплять
контейнеры за приваренные проушины с тем, чтобы  крановщик мог  перенести их
на борт. Затем вскарабкаться на борт  и  отцепить тали  от контейнера. Опять
же,  звучит  примитивно  просто, но  надо было  видеть, с  какой  предельной
концентрацией  работали  люди.  Опасность  неосязаема,  это здорово  бьет по
нервам.
     ...Смена идет к концу, народ втянулся и успокоился. Мы затарили уже два
борта по  десятку  контейнеров,  и  команда предвкушает  скорый шабаш.  Меня
немного тревожит то, что наша подмена не появляется - на погрузку  пошел мой
пред-предпоследний боец,  что  отмеряло  около десяти  минут до конца  нашей
смены, а от АБК-2 в сторону нашей отсидки никто не спешил.
     Наблюдая  за работой команды, я думал, что страх перед радиацией, перед
облучением  в  наших условиях вызван не только самой возможностью облучения,
но  в   большей  степени   неизвестностью  -  откуда,  сколько,  как  долго?
Физик-ядерщик, к примеру, знает,  что  кусок урана представляет существенную
угрозу для  его здоровья, но вместе с тем он прекрасно осведомлен о пределах
этой угрозы, равно как и о том, как от нее защищаться. Мой боец ковыряется в
контейнере с мусором, который "светит" десять-пятнадцать  ренгтен,  и  через
минуту вытаскивает оттуда  почти  голой рукой кусок ТВЭЛа -  о котором,  он,
кстати, не знает ни хрена, в том числе откуда этот ТВЭЛ тут взялся и сколько
он  излучает  - и  может задержать  его в  руке несколько секунд, совсем  не
понимая, что его смерть - в этом куске. В то же время он трясется от страха,
вытягивая из мусора  какую-нибудь безобидную железяку, считая, что уж она-то
светит будь здоров...
     Я закуриваю "Честерфилд".  Странное  ощущение.  Привкус  у  сигарет  на
повышенном фоне другой. Наверное, виной тому  наличие больших доз адреналина
в организме. Не уверен, что это так, но другого объяснения у меня нет. Кроме
того, я уже  начал привыкать  к легкому, едва ощутимому, щекотанию в легких,
стоило лишь провести несколько секунд  на  фоне меньше рентгена в час. Такое
ощущение, будто  кто-то слегка дотрагивается  к альвеолам  птичьим  пером. Я
замечал такое  раньше, во время прохождения флюорографии. Еще в первую ходку
я усвоил,  что малые поля -1-2 р/ч - сильно обостряют реакцию  глаз на яркий
свет. Я говорил  об  этом  с  мужиками из батальона за ужином, никто  из них
ничего подобного не испытывает. Но  мне врать не к чему, что есть - то есть.
Ходячий дозиметр, сказал Дрюня. Лестно и как-то не по себе.
     ИМР,  замерший возле стены  "тройки",  выглядит игрушечным  -  огромное
здание,  объединяющее  3  и  4  блоки, грозно нависает над объектом Пикалова
безоконными  слепыми  стенами. Размеры  свороченных  под здание  гор  грунта
впечатляют.  Кажется, что кто-то огромный  вдавил  оба энергоблока  в землю,
выдавив при этом грунт, словно пасту из гигантского тюбика.
     Высоко над четверкой висит грузовик МИ-26,  поливая разрушенный реактор
дезраствором  из  огромного  бака  на  конце  трала. Свистящий  звук  восьми
лопастей,  рассекающих  воздух,  слышен  даже сквозь  стекло  отсидки. Полив
производится ежедневно,  но говорят,  что толк от  этого невелик  -  картина
радиационных полей вокруг четверки,  и особенно  в непосредственной близости
от  него,  сильно варьируется, временами совершенно непредсказуемо,  даже  в
течение дня.  Реактор "газит"  микровыбросами,  по  нескольку  раз в  сутки,
потому что ядерная реакция внутри  него - даже под тоннами свинца, доломита,
бора  и песка - все равно продолжается и будет продолжаться еще много лет...
Придумали  было  использовать  звуковое  оповещение  -  если  общий  фон  на
промплощадке  прыгает  вверх,   подавать  сирену  ГО  в  моменты  очередного
микровыброса, но потом отказались от этой затеи. Нечего панику  сеять, людей
зря от работы отвлекать.
     По  дороге   на  станцию   я  впервые  увидел,  как  работает  японский
канавокопатель,   по-моему,   "Комацу".  На   коротком,  бульдожьего   вида,
гусеничном тягаче укреплена мощная телескопическая "рука" с петлевой  лентой
на  конце, унизанной  небольшими  ковшами, на манер  роторного  экскаватора.
"Рука" раскладывается на впечатляющую длину, вернее,  глубину, до 30 метров,
как  осведомленно  заявил   мой  водитель,  когда  мы  притормозили,   чтобы
понаблюдать за чудом западной техники. УС-605 спешит окольцевать всю станцию
по  периметру  на   такую  глубину   с  тем,   чтобы  соорудить   в   грунте
водонепроницаемую стену  до  начала  осенних  ливней.  Тогда  шансы  прорыва
зараженных  стоков  в  подпочвенные воды будут  сведены к  минимуму. А  пока
Госгидромет исправно  держал  территорию  30-километровой  зоны  в  сухости,
рассеивая облака распыленным иодидом серебра.
     ...Мой последний "командо" вернулся. Подмены нет. Я  отправляю своих на
АБК, договорившись, что  мы выедем в  бригаду через час.  Сбор - у  главного
корпуса. Обычно после смены дозер должен сдать  схему фонов на рабочем месте
в Опергруппу на станции,  но  сегодня я решаю  сделать это  сам. О бункере в
подвале главного корпуса, где находилась в то время Опергруппа, рассказывали
странные вещи. Хочу увидеть сам.
     Я проскакиваю до саперной  отсидки  на одном дыхании - надо сказать им,
что  мы пошабашили. Капитан  меланхолично заявляет:  пофиг, он тоже не будет
передерживать  своих;  нет  грузчиков  в   поддержку,  ну  и  не  надо,  они
сворачиваются.  Проблема  решается  просто.  В последний момент, как в кино,
появляется обильно вспотевший прапор и говорит, что его команда прибыла  для
работы на объекте Пикалова. Они опоздали из-за поломки машины по  дороге  на
станцию.  Саперы  раздосадованно  галдят,  они  явно  не  прочь  завязать на
сегодня, но делать нечего...
     Помывка в АБК-2  приносит мне минутное облегчение, поскольку на  выходе
из корпуса солнце исправно принимается за прогрев моего  распаренного  душем
тела. Путь назад, в главный корпус, узнаваем по  главным ориентирам - трубе,
гребням  второго  и  первого  блоков.  Не  скажу,  что я  уже  освоился,  но
неприятное  чувство психологического  прессинга,  испытанное в первую ходку,
сегодня  существенно  слабее. Я выхватываю из традиционно-заводского пейзажа
новые, незамеченные раньше, детали.  Колет  глаза обилие хлама, от непонятно
откуда взявшихся деревянных помидорных ящиков до заброшенных машин - в  том,
что они брошены, и давно, сомневаться не приходится, они все "разуты". Часть
дороги устлана железобетонными плитами, уложенными неровно, в спешке. Тем не
менее швы между ними тщательно заделаны раствором. Ближе к  главному корпусу
плит  становится  больше,  они  покрывают  почти  всю  площадку  за  главным
корпусом, внутри станции.
     Навстречу  спешит  мужик,   по  виду  явный  "науковец",  с  лепестком,
комически прилепленным  поверх густейшей лопатообразной  бороды.  Респиратор
едва  прикрывает нос и  рот,  и борода,  по  всей видимости,  выполняет роль
дополнительного  фильтра...  Бородач,  тем  не менее,  пребывает  в  хорошем
расположении духа, тихо мурлыкая "Всё  могут короли".  В ответ на мой взгляд
он  вызывающе  стаскивает лепесток на  подбородок,  обнажив  шайтанскую свою
бороду, покрытую  белыми нитями  фильтрационного материала,  и закуривает на
ходу.  Я  успеваю  разглядеть на  пластике пропуска  название  Курчатовского
института. Понятно, откуда ухарство, эти с чертом в обнимку спят...
     На  центральной  площади  полно  запаркованных  машин  всех  видов,  от
легковушек  до  БРДМов. Смотрю на часы. У  меня еще  минут двадцать-двадцать
пять до отъезда, надо поторопиться - не хотелось бы, чтобы из-за меня мужики
парились на солнце в ожидании.
     Вход в подвал ничем не примечателен. Спускаюсь ниже, прохожу через пару
выкрашенных   суриком  металлических   дверей,  типичных   для   бомбоубежищ
шестидесятых. В нашем институте такое  и  сейчас содержится в полном боевом,
Областной  штаб  ГО  и  все  прочее...  Тускло  светят  лампочки  в  тяжелых
проволочных плафонах, тенями вдоль стен  скользят  люди,  голоса приглушены,
слышатся словно сквозь вату.  После очередной пары задраиваемых дверей вхожу
в  большую  комнату,  размеры которой оценить трудно из-за полумрака. В  нос
резко  бьет  запах  пота, перемешанный  с чем-то  химическим  -  дезраствор?
Формалин? Где-то  рядом шумит вентиляция-приточка. Очень влажно,  циркуляция
воздуха  почти не ощущается, мешают деревянные двухэтажные  нары в несколько
рядов.  На  них  спят люди; я  знаю, ребята  говорили мне об  этом  -  здесь
расквартированы   наиболее    востребуемые    кадры   УС-605,    крановщики,
экскаваторщики,  сварщики,  те,  кто  всегда  нарасхват,  те,  кто  уже  (по
образному выражению  Игоря) самостоятельно светится по  ночам от постоянного
переоблучения, поэтому им свет не нужен... Наверное, где-то здесь был и  тот
сварщик, которого я видел в первый выезд.
     Отдельные  нары  завешены  простынями.  Под  края  у  многих подоткнуты
сохнущие   портянки,   белье.   Негромко   жужжит  электробритва.   Мужик  с
неправдоподобно белым, упырьего вида лицом, сидит на нижних нарах, монотонно
раскачиваясь   вправо-влево.   Увидев   меня,  он  прекращает   качаться   и
извиняющимся тоном говорит:
     - Сон потерял, разницу между днем и ночью уже не определяю, живу только
от смены к смене. Число какое сегодня?
     -  Шестое  августа,  -  я протягиваю  ему  сигареты. Он  тут  же  жадно
закуривает, не скрываясь:
     - По барабану... Все  тут шмалят.  Все равно воздух  тут поганый, я вот
нюх почти потерял, хлорка или что там они пользуют для дезинфекции...
     Он моргает слезящимися глазами. Я спрашиваю:
     - У тебя сколько в сумме?
     - По бумагам, - с сарказмом говорит он, - около двадцати.
     - Значит, еще пять, и все? - уточняю я.
     - Слышь, ты давай,  мужик, двигай,  куда пришел... - Внезапно  озляется
упырь. И уже в догонку слышу: - Для нас ваши  лимиты  не писаны, нас держат,
как рабов...
     Не  знаю,  врал  ли  он  или нет. В  бригаде говорят, что эти сменяются
редко...
     После  пары  поворотов  между  нарами прохожу  еще  один  тамбур.  Свет
становится ярче. На очередной двери - надпись "Группа  дозконтроля", и  ниже
от руки на листе писчей бумаги: "Входи, садись, пей чай, заткнись!".
     Два стола  с  разложенными картами.  Карты и  эскизы  на стенах пестрят
карандашными отметками, многократно стиравшимися  и переписанными поверху. У
одного  из  столов  сидят  двое   гражданских.  Сильная   настольная   лампа
выхватывает  круг  на  карте, на  которой  они сосредоточенно выводят что-то
карандашами. У другого стола седой  подполковник в сером комбинезоне с шеей,
обмотанной бинтом, склонился над телефоном. Я нерешительно останавливаюсь  в
дверях.
     - Ты когда п..деть  перестанешь, Варфоломеев, - обыденно-скучно говорит
"подпол",  глядя на меня цепкими  серыми глазами.  - Вчера сколько было? Сто
пятьдесят? А позавчера? Тоже сто пятьдесят? Так откуда у тебя, твою дивизию,
сегодня  триста  получилось? Что  значит на  колесах натаскали?  Кто в  твой
медвежий угол поедет?
     Он кивает мне головой на стул в углу. Я скромно  присаживаюсь на  край.
Интересно...
     -  В  общем, так.  Я заказываю тебе на  завтра  команды в две смены  из
расчета  сто пятьдесят миллирентген, а не триста, потому что если завтра фон
упадет,  то народу делать  будет не  хрен,  только  хватать  лишнюю  дозу...
Дальше. У тебя есть еще одна точка со стационарным  радиометром на  стыке  с
Назаренко, так ты скажи своему дозиметристу, чтобы не филонил, он знает, что
я имею в виду - от  него второй день по этой точке нет данных, понял? С меня
требуют  ежедневную сводку по  всем  двадцати  восьми приборам,  ты мне  эти
данные вынь да положь, ясно? Отбой!
     Он берет карандаш и помечает что-то на карте, разостланной на столе; ее
углы придавлены обычными поллитровыми  банками с каким-то черным порошком, в
котором я с изумлением узнаю... Полимерный адсорбент!
     Моя кафедра работала  с одним ящичным предприятием в течение нескольких
лет, совершенствуя и переусовершенствуя эти адсорбенты под разные химические
нужды - я прекрасно знал, как выглядят такие полимерные носители...
     Подпол говорит, кивая на банки:
     -  Вот,  медики  приволокли, говорят, будет выводить  радионуклиды.  По
столовой ложке в  день, и  будет  вытаскивать и  стронций, и технеций. Дерни
ложку,  лейтенант! Наши его водкой запивают, а то на сухую он, гад, в  горло
не лезет...
     Я отзываюсь:
     - Алкоголь не поможет, сделает только хуже...
     - Ты откуда взялся, грамотный такой? - Он щурится.
     - Я знаю, как  работает эта штука, товарищ подполковник, ну, по крайней
мере,  теоретически... Я химик... В общем, запивать надо водой,  и принимать
натощак, чтобы  был максимальный доступ  к стенкам желудка  и кишечника... -
Последнее - уже чистый импровиз, но по крайней мере, логичный.
     - Водку пьешь? - Подозрительно  смотрит подпол. Чуть было не  вырвалось
киношное:   "Да  кто   же  ее,  проклятую,  не   пьет?!"  -   но  ответилось
индифферентно:
     - По обстоятельствам...
     - Ну и правильно, - неожиданно мягчает он. -Тут многие отвязываются  на
полную, прикрываясь  всякими резонами, которых здесь долго искать не надо...
Ты чего залез в нашу нору?
     Я отдаю ему  схему замеров.  Подпол подходит  с  ней к карте.  Лицо его
мрачнеет.
     -  Ну вот, видишь,  как и  предполагалось, едрена  корень...  Несколько
недель эрозии сильно занижают  фон на поверхности, а  стоит  копнуть глубже,
где лежит грунт еще  с первых дней, вот тут и гаплык! Сколько нам еще с этим
грунтом головной боли будет...
     Он поднимает голову:
     - Давно в бригаде?-  И сочувственно качает головой, узнав, что я только
во  второй раз на станции. - Под тройкой где отсиживались, в КСМ? А саперы -
в одиннадцатой столовой? Правильно... Ты правило "два-четыре" знаешь?
     Что-то вспоминается с военки, но  не  точно. Он объясняет мне, что  при
удалении от  источника излучения в два раза уровень радиации падает в четыре
раза.
     - Намотай на ус,  химик, пригодится. Ладно, двигай додому.  Получится -
свидимся еще...

     ...Упыря на нарах уже не было. Чудное место, мужики были правы.
     Я ухожу  из  подвала  со странным  чувством  привыкания  к станции. Чем
больше я ее узнавал, тем меньше я ее боялся.
     Выходя на  улицу,  зажмуриваюсь. Снова больно глядеть на солнце, игриво
ласкающее лысину  бюста  Ильича  перед  входом.  К сожалению,  очки в  нашей
автолавке  не продаются  - на мой запрос прапор  угрюмо заметил: "Ага, и еще
купальничек впридачу завернуть?".
     Несколько  минут с  увлечением  наблюдаю,  как  формируется  пробка  на
площади,  образованная слоноподобным  бронированным  КрАЗом-миксером,  двумя
БРДМами  и  несколькими бортами.  Какой-то солдат,  стоя  сзади за миксером,
знаками   подсказывает  маневры   водителю.   У  КрАЗа  одиннадцать  зеркал,
установленных  по  периметру   кабины,   в  которые  водитель  наблюдает  за
подсказкой.   Но  все  равно  видимость  в   его  кабине  плохая  -  бойницы
освинцованных окон совсем крошечные. Нередки случаи, когда при  сдаче  назад
такие КрАЗы давили людей, не попадавших в обзор зеркал...
     Пробка  рассасывается.  Я вижу подъезжающий  ЗИЛ-131 с моим водилой,  и
почти сразу же с АБК приходит команда. Все в сборе.
     Домой.
     Второй выезд закончен.
     КПП Копачей проскакиваем, как по маслу. В отличие от пресловутой "мечты
могильника", этот ЗИЛ еще  не успел набрать "вторички", ни на  резину, ни на
металл. Да и пропускная норма у Копачевских  существенно  выше, тридцать или
пятьдесят миллирентген, но главное, что ребята  здесь хорошие, с пониманием.
Я вижу в зеркало, как КППшный дозер машет нам рукой - можно ехать.
     Лелевский  ПуСО  тоже проезжаем без  задержки.  В  Чернобыль  не  едем,
объезжаем вправо  через  Залесье.  Дорога хуже,  но  движение  свободнее.  Я
здорово проголодался; уже половина третьего,  удивительно, как быстро прошел
день.  Столовая,  наверное, закроется  до того,  как  мы  вернемся. Плевать,
возьму сухпай.
     Возбуждение  постепенно  отпускает.  Водитель  понимающе  молчит,  и  я
задремываю под монотонное поскрипывание пружин сиденья...

     ...Вечером в бригадном клубе, устроенном под открытым небом и состоящем
из  нескольких  десятков  скамеек и сцены  с полотняным экраном,  показывали
"Скарамуша". Безбожно поцарапанная копия без конца рвется. Я не выдерживаю и
ухожу  в  штаб  разведбата,  который  с  некоторых пор после  десяти  вечера
превращается в "офицерское собрание".
     У входа курят  тезка-Иванов и Игорь, который со скучным выражением лица
оповестил меня о том, что ночью ему приезжает замена. Некто Федорчак.
     Мне  грустно.  Игорь был  для  меня  всезнающим,  всепомогающим  жрецом
станции, который делился со мной ее секретами.
     Шахтеры как следует надрались на проводах. Я попрощался с Игорем еще до
полуночи и уснул почти сразу, не обращая внимания на гульню в палатке.
     Завтра мне снова на станцию,  на этот раз - на крышу тройки. Все делают
круглые глаза, когда я говорю об этом. Дрюня говорит, что крыша - "самое то"
на ЧАЭС. Поживем - увидим.
     ...Утром на тумбочке я обнаруживаю солнцезащитные очки - подарок Игоря.
Слегка ортодоксальной формы, они тем не менее имели широкие и темные стекла,
хорошо прикрывая глаза.
     Я надевал их в каждую  следующую ходку, не обращая внимания  на  наезды
отцов-командиров, жаждущих лицезреть мои глаза в момент раздолбона.  Отмазка
была  железной -  врачи  рекомендовали  одевать  очки  для  защиты  глаз  от
излучения в непосредственной близости....... И т.д., и т.п..
     Я унаследовал их от жреца ЧАЭС.

     ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: "...ТОТ ВООРУЖЕН" - В РАБОТЕ, БУДЕТ ГОТОВА В НОЯБРЕ.

Last-modified: Fri, 17 Oct 2003 05:58:45 GMT

Оцените этот текст: