и при этом даре господнем-с! Для меня она все составила своим появлением, так что если б и исчезло по воле божьей мое тихое счастье, - так вот, думаю, останется мне Лиза; вот что по крайней мере я твердо знал-с! - А Наталья Васильевна? - спросил Вельчанинов. - Наталья Васильевна? - покривился Павел Павлович. - Ведь вы ее знаете, помните-с, она много высказывать не любила, но зато как прощалась с нею на смертном одре... тут-то вот все и высказалось-с! И вот я вам сказал сейчас "на смертном одре-с"; а меж тем вдруг, за день уже до смерти, волнуется, сердится, - говорит, что ее лекарствами залечить хотят, что у ней одна только простая лихорадка, и оба наши доктора ничего не смыслят, и как только вернется Кох (помните, штаб-лекарь-то наш, старичок), так она через две недели встанет с постели! Да куда, уже за пять аж только часов до отхода вспоминала, что через три недели непременно надо тетку, именинницу, посетить, в имении ее, Лизину крестную мать-с... Вельчанинов вдруг поднялся со стула, все еще не выпуская ручку Лизы. Ему, между прочим, показалось, что в горячем взгляде девочки, устремленном на отца, было что-то укорительное. - Она не больна? - как-то странно, торопливо спросил он. - Кажется бы, нет-с, но... обстоятельства-то вот наши так здесь сошлись, - проговорил Павел Павлович с горестною заботливостью, - ребенок странный и без того-с нервный, после смерти матери больна была две недели, истерическая-с. Давеча ведь какой у нас плач был, как вы вошли-с, - слышишь, Лиза, слышишь? - а ведь из-за чего-с? Все в том, что я ухожу и ее оставляю, значит, дескать, что уж и не люблю больше так, как ее при мамаше любил, - вот в чем обвиняет меня. И забредет же в голову такая фантазия такому еще ребенку-с, которому бы только в игрушки играть. А здесь и поиграть-то ей не с кем. - Так как же вы... вы здесь разве совсем только вдвоем? - Совсем одинокие-с; служанка только разве прислужить придет, раз на дню. - А уходите, ее одну так и оставляете? - А то как же-с? А вчера уходил, так даже запер ее, вот в той комнатке, из-за того у нас и слезы вышли сегодня. Да ведь что же было делать, посудите сами: третьего дня сошла она вниз без меня, а мальчик ей в голову камнем пустил. А то заплачет да и бросится у всех на дворе расспрашивать: куда я ушел? а ведь это нехорошо-с. Да и я-то хорош: уйду на час, а приду на другой день поутру, так и вчера сошлось. Хорошо еще, что хозяйка без меня отперла ей, слесаря призывала замок отворить, - даже срам-с, - подлинно сам себя извергом чувствую-с. Все от затмения-с... - Папаша! - робко и беспокойно проговорила девочка. - Ну, вот и опять! опять ты за то же! что я давеча говорил? - Я не буду, я не буду, - в страхе, торопливо складывая перед ним руки, повторила Лиза. - Так не может продолжаться у вас, при такой обстановке, - нетерпеливо заговорил вдруг Вельчанинов голосом власть имеющего. - Ведь вы... ведь вы человек с состоянием же; как же вы у так - во-первых, в этом флигеле и при такой обстановке? - Во флигеле-то-с? да ведь через неделю, может, уже и уедем-с, а денег и без того много потратили, хотя бы и с состоянием-с... - Ну, довольно, довольно, - прервал его Вельчанинов все с более и более возраставшим нетерпением, как бы явно говоря: "Нечего говорить, все знаю, что ты скажешь, и знаю, с каким намерением ты говоришь!" - Слушайте, я вам делаю предложение: вы сейчас сказали, что останетесь неделю, пожалуй, может, и две. У меня здесь есть один дом, то есть такое семейство, где я как в родном своем углу, - вот уже двадцать лет. Это семейство одних Погорельцевых. Погорельцев Александр Павлович, тайный советник; даже вам, пожалуй, пригодится по вашему делу. Они теперь на даче. У них богатейшая своя дача. Клавдия Петровна Погорельцева мне как сестра, как мать. У них восемь человек детей. Дайте я сейчас же свезу к ним Лизу... я для того, чтоб времени не терять. Они с радостью примут, на все это время, обласкают, как родную дочь, как родную дочь! Он был в ужасном нетерпении и не скрывал этого. - Это как-то уж невозможно-с, - проговорил Павел Павлович, с ужимкою и хитро, как показалось Вельчанинову, засматривая ему в глаза. - Почему? Почему невозможно? - Да как же-с, отпустить так ребенка, и вдруг-с - положим, с таким искренним благоприятелем, как вы, я не про то-с, но все-таки в дом незнакомый, и такого уж высшего общества-с, где я еще и не знаю, как примут. - Да я же сказал вам, что я у них как родной, - почти в гневе закричал Вельчанинов. - Клавдия Петровна за счастье почтет по одному моему слову. Как бы мою дочь... да черт возьми, ведь вы сами же знаете, что вы только так, чтобы болтать... чего же уж тут говорить! Он даже топнул ногой. - Я к тому, что не странно ли очень уж будет-с? Все-таки надо бы и мне хоть раз-другой к ней наведаться, а то как же совсем без отца-то-с? хе-хе... и в такой важный дом-с. - Да это простейший дом, а вовсе не "важный"! - кричал Вельчанинов, - говорю вам, там детей много. Она там воскреснет, все для этого... А вас я сам завтра же отрекомендую, коли хотите. Да и непременно даже нужно будет вам съездить поблагодарить; каждый день будем ездить, если хотите... - Все как-то-с... - Вздор! Главное в том, что вы сами это знаете! Слушайте, заходите ко мне сегодня с вечера и ночуйте, пожалуй, а поутру пораньше и поедем, чтобы в двенадцать там быть. - Благодетель вы мой! Даже и ночевать у вас... - с умилением согласился вдруг Павел Павлович, - подлинно благодеяние оказываете... а где ихняя дача-с? - Дача их в Лесном. - Только вот как же ее костюм-с? Потому-с в такой знатный дом, да еще на даче-с, сами знаете... Сердце отца-с! - А какой ее костюм? Она в трауре. Разве может быть у ней другой костюм? Самый приличный, какой только можно вообразить! Только вот белье бы почище, косыночку... (Косыночка и выглядывавшее белье были действительно очень грязны.) - Сейчас же, непременно переодеться, - захлопотал Павел Павлович, - а прочее необходимое белье мы ей тоже сейчас соберем; оно у Марьи Сысоевны в стирке-с. - Так велеть бы послать за коляской, - перебил Вельчанинов, - и скорей, если б возможно. Но оказалось препятствие: Лиза решительно воспротивилась, все время она со страхом прислушивалась, и если бы Вельчанинов, уговаривая Павла Павловича, имел время пристально к ней приглядеться, то увидел бы совершенное отчаяние на ее личике. - Я не поеду, - сказала она твердо и тихо. - Вот, вот видите-с, вся в мамашу! - Я не в мамашу, я не в мамашу! - выкрикивала Лиза, в отчаянии ломая свои маленькие руки и как бы оправдываясь перед отцом в страшном упреке, что она в мамашу. - Папаша, папаша, если вы меня кинете... Она вдруг накинулась на испугавшегося Вельчанинова. - Если вы возьмете меня, так я... Но она не успела ничего выговорить далее; Павел Павлович схватил ее за руку, чуть не за шиворот, и уже с нескрываемым озлоблением потащил ее в маленькую комнатку. Там опять несколько минут происходило шептанье, слышался заглушенный плач. Вельчанинов хотел было уже идти туда сам, но Павел Павлович вышел к нему и с искривленной улыбкой объявил, что сейчас она выйдет-с. Вельчанинов старался не глядеть на него и смотрел в сторону. Явилась и Марья Сысоевна, та самая баба, которую встретил он, входя давеча в коридор, и стала укладывать в хорошенький маленький сак, принадлежавший Лизе, принесенное для нее белье. - Вы, что ли, батюшка, девочку-то отвезете? - обратилась она к Вельчанинову, - семейство, что ли, у вас? Хорошо, батюшка, сделаете: ребенок смирный, от содома избавите. - Уж вы, Марья Сысоевна, - пробормотал было Павел Павлович. - Что Марья Сысоевна! Меня и все так величают. Аль у тебя не содом? Прилично ли робеночку с понятием на такой срам смотреть? Коляску-то привели вам, батюшка, - до Лесного, что ли? - Да, да. - Ну и в добрый час! Лиза вышла бледненькая, с потупленными глазками, и взяла сак. Ни одного взгляда в сторону Вельчанинова; она сдержала себя и не бросилась, как давеча, обнимать отца, даже при прощанье; видимо, даже не хотела поглядеть на него. Отец прилично поцеловал ее в головку и погладил; у ней закривилась при этом губка и задрожал подбородок, но глаз она на отца все-таки не подняла. Павел Павлович был как будто бледен, и руки у него дрожали - это ясно заметил Вельчанинов, хотя всеми силами старался не смотреть на него. Одного ему хотелось: поскорей уж уехать. "А там что ж, чем же я виноват? - думал он. - Так должно было быть". Сошли вниз, тут расцеловалась с Лизой Марья Сысоевна, и, только уже усевшись в коляску, Лиза подняла глаза на отца - и вдруг всплеснула руками и вскрикнула; еще миг, и она бы бросилась к нему из коляски, но лошади уже тронулись. VI  НОВАЯ ФАНТАЗИЯ ПРАЗДНОГО ЧЕЛОВЕКА - Уж не дурно ли вам? - испугался Вельчанинов. - Я велю остановить, я велю вынести воды... Она вскинула на него глазами и горячо, укорительно поглядела. - Куда вы меня везете? - проговорила она резко и отрывисто. - Это прекрасный дом, Лиза. Они теперь на прекрасной даче; там много детей, они вас там будут любить, они добрые... Не сердитесь на меня, Лиза, я вам добра хочу... Странен бы показался он в эту минуту кому-нибудь из знавших его, если бы кто из них мог его видеть. - Как вы, - как вы, - как вы... у, какие вы злые! - сказала Лиза, задыхаясь от подавляемых слез и засверкав на него озлобленными прекрасными глазами. - Лиза, я... - Вы злые, злые, злые! - Она ломала свои руки. Вельчанинов совсем потерялся. - Лиза, милая, если б вы знали, в какое отчаяние вы меня вводите! - Это правда, что он завтра приедет? Правда? - спросила она повелительно. - Правда, правда! Я его сам привезу; я его возьму и привезу. - Он обманет, - прошептала Лиза, опуская глаза в землю. - Разве он вас не любит, Лиза? - Не любит. - Он вас обижал? Обижал? Лиза мрачно посмотрела на него и промолчала. Она опять отвернулась от него и сидела, упорно потупившись. Он начал ее уговаривать, он говорил ей с жаром, он был сам в лихорадке. Лиза слушала недоверчиво, враждебно, но слушала. Внимание ее обрадовало его чрезвычайно: он даже стал объяснять ей, что такое пьющий человек. Он говорил, что сам ее любит и будет наблюдать за отцом. Лиза подняла наконец глаза и пристально на него поглядела. Он стал рассказывать, как он знал еще ее мамашу, и видел, что завлекает ее рассказами. Мало-помалу она начала понемногу отвечать на его вопросы, - но осторожно и односложно, с упорством. На главные вопросы она все-таки ничего не ответила: она упорно молчала обо всем, что касалось прежних ее отношений к отцу. Говоря с нею, Вельчанинов взял ее ручку в свою, как давеча, и не выпускал ее; она не отнимала. Девочка, впрочем, не все молчала; она все-таки проговорилась в неясных ответах, что отца она больше любила, чем мамашу, потому что он всегда прежде ее больше любил, а мамаша прежде ее меньше любила; но что когда мамаша умирала, то очень ее целовала и плакала, когда все вышли из комнаты и они остались вдвоем... и что она теперь ее больше всех любит, больше всех, всех на свете, и каждую ночь больше всех любит ее. Но девочка была действительно гордая: спохватившись о том, что она проговорилась, она вдруг опять замкнулась и примолкла; даже с ненавистью взглянула на Вельчанинова, заставившего ее проговориться. Под конец пути истерическое состояние ее почти прошло, но она стала ужасно задумчива и смотрела как дикарка, угрюмо, с мрачным, предрешенным упорством. Что же касается до того, что ее везут теперь в незнакомый дом, в котором она никогда не бывала, то это, кажется, мало ее покамест смущало. Мучило ее другое, это видел Вельчанинов; он угадывал, что ей стыдно его, что ей именно стыдно того, что отец так легко ее с ним отпустил, как будто бросил ее ему на руки. "Она больна, - думал он, - может быть, очень; ее измучили... О пьяная, подлая тварь! Я теперь понимаю его!" Он торопил кучера; он надеялся на дачу, на воздух, на сад, на детей, на новую, незнакомую ей жизнь, а там, потом... Но в том, что будет после, он уже не сомневался нисколько; там были полные, ясные надежды. Об одном только он знал совершенно: что никогда еще он не испытывал того, что ощущает теперь, и что это останется при нем на всю его жизнь! "Вот цель, вот жизнь!" - думал он восторженно. Много мелькало в нем теперь мыслей, но он не останавливался на них и упорно избегал подробностей: без подробностей все становилось ясно, все было нерушимо. Главный план его сложился сам собою: "Можно будет подействовать на этого мерзавца, - мечтал он, - соединенными силами, и он оставит в Петербурге у Погорельцевых Лизу, хотя сначала только на время, на срок, и уедет один; а Лиза останется мне; вот и все, чего же тут более? И... и, конечно, он сам этого желает; иначе зачем бы ему ее мучить". Наконец приехали. Дача Погорельцевых была действительно прелестное местечко; встретила их прежде всех шумная ватага детей, высыпавшая на крыльцо дачи. Вельчанинов уже слишком давно тут не был, и радость детей была неистовая: его любили. Постарше тотчас же закричали ему, прежде чем он вышел из коляски: - А что процесс, что ваш процесс? - Это подхватили и самые маленькие и со смехом визжали вслед за старшими. Его здесь дразнили процессом. Но, увидев Лизу, тотчас же окружили ее и стали ее рассматривать с молчаливым и пристальным детским любопытством. Вышла Клавдия Петровна, а за нею ее муж. И она и муж ее тоже начали, с первого слова и смеясь, вопросом о процессе. Клавдия Петровна была дама лет тридцати семи, полная и еще красивая брюнетка, с свежим и румяным лицом. Муж ее был лет пятидесяти пяти, человек умный и хитрый, но добряк прежде всего. Их дом был в полном смысле "родной угол" для Вельчанинова, как сам он выражался. Но тут скрывалось еще особое обстоятельство: лет двадцать назад эта Клавдия Петровна чуть было не вышла замуж за Вельчанинова, тогда еще почти мальчика, еще студента. Любовь была первая, пылкая, смешная и прекрасная. Кончилось, однако же, тем, что она вышла за Погорельцева. Лет через пять опять встретились, и все кончилось ясной и тихою дружбой. Осталась навсегда какая-то теплота в их отношениях, какой-то особенный свет, озарявший эти отношения. Тут все было чисто и безупречно в воспоминаниях Вельчанинова и тем дороже для него, что, может быть, единственно только тут это и было. Здесь, в этой семье, он был прост, наивен, добр, нянчил детей, не ломался никогда, сознавался во всем и исповедовался во всем. Он клялся не раз Погорельцевым, что поживет еще немного в свете, а там переедет к ним совсем и станет жить с ними, уже не разлучаясь. Про себя он думал об этом намерении вовсе не шутя. Он довольно подробно изложил им о Лизе все, что было надо; но достаточно было одной его просьбы, безо всяких особенных изложений. Клавдия Петровна расцеловала "сиротку" и обещала сделать все с своей стороны. Дети подхватили Лизу и увели играть в сад. Через полчаса живого разговора Вельчанинов встал и стал прощаться. Он был в таком нетерпении, что всем это стало заметно. Все удивились; не был три недели и теперь уезжает через полчаса. Он смеялся и клялся, что приедет завтра. Ему заметили, что он в слишком сильном волнении; он вдруг взял за руки Клавдию Петровну и под предлогом, что забыл сказать что-то очень важное, отвел ее в другую комнату. - Помните вы, что я вам говорил, - вам одной, и чего даже муж ваш не знает, - о т-ском годе моей жизни? - Слишком помню; вы часто об этом говорили. - Я не говорил, а я исповедовался, и вам одной, вам одной! Я никогда не называл вам фамилии этой женщины; она - Трусоцкая, жена этого Трусоцкого. Это она умерла, а Лиза, ее дочь, - моя дочь! - Это наверно? Вы не ошибаетесь? - спросила Клавдия Петровна с некоторым волнением. - Совершенно, совершенно не ошибаюсь! - восторженно проговорил Вельчанинов. И он рассказал сколько мог вкратце, спеша и волнуясь ужасно, - все. Клавдия Петровна и прежде знала это все, но фамилии этой дамы не знала. Вельчанинову до того становилось всегда страшно при одной мысли, что кто-нибудь из знающих его встретит когда-нибудь m-me Трусоцкую и подумает, что он мог так любить эту женщину, что даже Клавдии Петровне, единственному своему другу, он не посмел открыть до сих пор имени "этой женщины". - И отец ничего не знает? - спросила та, выслушав рассказ. - Н-нет, он знает... Это-то меня и мучит, что я еще не разглядел тут всего! - горячо продолжал Вельчанинов. - Он знает, знает; я это заметил сегодня и вчера. Но мне надо знать, сколько именно он тут знает? Я потому и спешу теперь. Сегодня вечером он придет. Недоумеваю, впрочем, откуда бы ему знать, - то есть все-то знать? Про Багаутова он знает все, в этом нет сомнения. Но про меня? Вы знаете, как в этом случае жены умеют заверить своих мужей! Сойди сам ангел с небеси - муж и тому не поверит, а поверит ей! Не качайте головой, не осуждайте меня, я сам себя осуждаю и осудил во всем давно, давно!.. Видите, давеча у него я до того был уверен, что он знает все, что компрометировал перед ним себя сам. Верите ли: мне так стыдно и тяжело, что я его вчера так грубо встретил. (Я вам потом все еще подробнее расскажу!) Он и зашел вчера ко мне из непобедимого злобного желания дать мне знать, что он знает свою обиду и что ему известен обидчик! Вот вся причина его глупого прихода в пьяном виде. Но это так естественно с его стороны! Он именно зашел укорить! Вообще я слишком горячо вел это давеча и вчера! Неосторожно, глупо! Сам себя ему выдал! Зачем он в такую расстроенную минуту подъехал? Говорю же вам, что он даже Лизу мучил, мучил ребенка, и, наверно, тоже, чтоб укорить, чтоб зло сорвать хоть на ребенке! Да, он озлоблен, - как он ни ничтожен, но он озлоблен; очень даже. Само собою, это не более как шут, хотя прежде, ей-богу, он имел вид порядочного человека, насколько мог, но ведь это так естественно, что он пошел беспутничать! Тут, друг мой, по-христиански надо взглянуть! И знаете, милая, добрая моя, - я хочу к нему совсем перемениться: я хочу обласкать его. Это будет даже "доброе дело" с моей стороны. Потому что ведь все-таки я же перед ним виноват! Послушайте, знаете, я вам еще скажу: мне раз в Т. вдруг четыре тысячи рублей понадобились, и он мне выдал их в одну минуту, безо всякого документа, с искреннею радостью, что мог угодить, и ведь я же взял тогда, я ведь из рук его взял, я деньги брал от него, слышите, брал как у друга! - Только будьте осторожнее, - с беспокойством заметила на все это Клавдия Петровна, - и как вы восторженны, я, право, боюсь за вас! Конечно, Лиза теперь и моя дочь, но тут так много, так много еще неразрешенного! А главное, будьте теперь осмотрительнее; вам непременно надо быть осмотрительнее, когда вы в счастье или в таком восторге; вы слишком великодушны, когда вы в счастье, - прибавила она с улыбкою. Все вышли провожать Вельчанинова; дети привели Лизу, с которой играли в саду. Они смотрели на нее теперь, казалось, еще с большим недоумением, чем давеча. Лиза задичилась совсем, когда Вельчанинов поцеловал ее при всех, прощаясь, и с жаром повторил обещание приехать завтра с отцом. До последней минуты она молчала и на него не смотрела, но тут вдруг схватила его за рукав и потянула куда-то в сторону, устремив на него умоляющий взгляд; ей хотелось что-то сказать ему. Он тотчас отвел ее в другую комнату. - Что такое, Лиза? - нежно и ободрительно спросил он, но она, все еще боязливо оглядываясь, потащила его дальше в угол; ей хотелось совсем от всех спрятаться. - Что такое, Лиза, что такое? Она молчала и не решалась; неподвижно глядела в его глаза своими голубыми глазами, и во всех чертах ее личика выражался один только безумный страх. - Он... повесится! - прошептала она как в бреду. - Кто повесится? - спросил Вельчанинов в испуге. - Он, он! Он ночью хотел на петле повеситься! - торопясь и задыхаясь говорила девочка. - Я сама видела! Он давеча хотел на петле повеситься, он мне говорил, говорил! Он и прежде хотел, всегда хотел... Я видела ночью... - Не может быть! - прошептал Вельчанинов в недоумении. Она вдруг бросилась целовать ему руки; она плакала, едва переводя дыхание от рыданий, просила и умоляла его, но он ничего не мог понять из ее истерического лепета. И навсегда потом остался ему памятен, мерещился наяву и снился во сне этот измученный взгляд замученного ребенка, в безумном страхе и с последней надеждой смотревший на него. "И неужели, неужели она так его любит? - ревниво и завистливо думал он, с лихорадочным нетерпением возвращаясь в город. - Она давеча сама сказала, что мать больше любит... может быть, она его ненавидит, а вовсе не любит!.." "И что такое "повесится"? Что такое она говорила? Ему, дураку, повеситься?.. Надо узнать; надо непременно узнать! Надо все как можно скорее решить, - решить окончательно!" VII  МУЖ И ЛЮБОВНИК ЦЕЛУЮТСЯ Он ужасно спешил "узнать". "Давеча меня ошеломило; давеча некогда было соображать, - думал он, вспоминая первую встречу свою с Лизой, - ну а теперь - надо узнать". Чтобы поскорее узнать, он в нетерпении велел было прямо везти себя к Трусоцкому, но тотчас одумался: "Нет, пусть лучше он сам ко мне придет, а я тем временем поскорее с этими проклятыми делами покончу". За дела он принялся лихорадочно; но в этот раз сам почувствовал, что очень рассеян и что ему нельзя сегодня заниматься делами. В пять часов, когда уже он отправился обедать, вдруг, в первый раз, пришла ему в голову смешная мысль: что ведь и в самом деле он, может быть, только мешает дело делать, вмешиваясь сам в эту тяжбу, сам суетясь и толкаясь по присутственным местам и ловя своего адвоката, который стал от него прятаться. Он весело рассмеялся над своим предположением. "А ведь приди вчера мне в голову эта мысль, я бы ужасно огорчился", - прибавил он еще веселее. Несмотря на веселость, он становился все рассеяннее и нетерпеливее: стал, наконец, задумчив; и хоть за многое цеплялась его беспокойная мысль, в целом ничего не выходило из того, что ему было нужно. "Мне его нужно, этого человека! - решил он наконец. - Его надо разгадать, а уж потом и решать. Тут - дуэль!" Воротясь домой в семь часов, он Павла Павловича у себя не застал и пришел от того в крайнее удивление, потом в гнев, потом даже в уныние; наконец, стал и бояться. "Бог знает, бог знает, чем это кончится!" - повторял он, то расхаживая по комнате, то протягиваясь на диване и все смотря на часы. Наконец, уже около девяти часов, появился и Павел Павлович. "Если бы этот человек хитрил, то никогда бы лучше не подсидел меня, как теперь, - до того я в эту минуту расстроен", - подумал он, вдруг совершенно ободрившись и ужасно повеселев. На бойкий и веселый вопрос: зачем долго не приходил, - Павел Павлович криво улыбнулся, развязно, не по-вчерашнему, уселся и как-то небрежно отбросил на другой стул свою шляпу с крепом. Вельчанинов тотчас заметил эту развязность и принял к сведенью. Спокойно и без лишних слов, без давешнего волнения, рассказал он, в виде отчета, как он отвез Лизу, как ее мило там приняли, как это ей будет полезно, и мало-помалу, как бы совсем и забыв о Лизе, незаметно свел речь исключительно только на Погорельцевых, - то есть какие это милые люди, как он с ними давно знаком, какой хороший и даже влиятельный человек Погорельцев и тому подобное. Павел Павлович слушал рассеянно и изредка исподлобья с брезгливой и плутоватой усмешкой поглядывал на рассказчика. - Пылкий вы человек, - пробормотал он, как-то особенно скверно улыбаясь. - Однако вы сегодня какой-то злой, - с досадой заметил Вельчанинов. - А отчего же бы мне злым не быть-с, подобно всем другим? вскинулся вдруг Павел Павлович, точно выскочил из-за угла; даже точно только того и ждал, чтобы выскочить. - Полная ваша воля, - усмехнулся Вельчанинов, - я подумал, не случилось ли с вами чего? - И случилось-с! - воскликнул тот, точно хвастаясь, что случилось. - Что ж это такое? Павел Павлович несколько подождал отвечать: - Да вот-с все наш Степан Михайлович чудасит... Багаутов, изящнейший петербургский молодой человек, высшего общества-с. - Не приняли вас опять, что ли? - Н-нет, именно в этот-то раз и приняли, в первый раз допустили-с, и черты созерцал... только уж у покойника! - Что-о-о! Багаутов умер? - ужасно удивился Вельчанинов, хотя, казалось, и нечему было ему-то так удивиться. - Он-с! Неизменный и шестилетний друг! Еще вчера чуть не в полдень помер, а я и не знал! Я, может, в самую-то эту минуту и заходил тогда о здоровье наведаться. Завтра вынос и погребение, уж в гробике лежит-с. Гроб обит бархатом цвету масака, позумент золотой... от нервной горячки помер-с. Допустили, допустили, созерцал черты! Объявил при входе, что истинным другом считался, потому и допустили. Что ж он со мной изволил теперь сотворить, истинный-то и шестилетний друг, я вас спрашиваю? Я, может, единственно для него одного и в Петербург ехал! - Да за что же вы на него-то сердитесь, - засмеялся Вельчанинов, - ведь он же не нарочно умер! - Да ведь я и сожалея говорю; друг-то драгоценный; ведь он вот что для меня значил-с. И Павел Павлович вдруг, совсем неожиданно, сделал двумя пальцами рога над своим лысым лбом и тихо, продолжительно захихикал. Он просидел так, с рогами и хихикая, целые полминуты, с каким-то упоением самой ехидной наглости смотря в глаза Вельчанинову. Тот остолбенел как бы при виде какого-то призрака. Но столбняк его продолжался лишь одно только самое маленькое мгновение; насмешливая и до наглости спокойная улыбка неторопливо появилась на его губах. - Это что ж такое означало? - спросил он небрежно, растягивая слова. - Это означало рога-с, - отрезал Павел Павлович, отнимая наконец свои пальцы от лба. - То есть... ваши рога? - Мои собственные, благоприобретенные! - ужасно скверно скривился опять Павел Павлович. Оба помолчали. - Храбрый вы, однако же, человек! - проговорил Вельчанинов. - Это оттого, что я рога-то вам показал? Знаете ли что, Алексей Иванович, вы бы меня лучше чем-нибудь угостили! Ведь угощал же я вас в Т., целый год-с, каждый божий день-с... Пошлите-ка за бутылочкой, в горле пересохло. - С удовольствием; вы бы давно сказали. Вам чего? - Да что: вам, говорите: нам; вместе ведь выпьем, неужто нет? - с вызовом, но в то же время и с странным каким-то беспокойством засматривал ему в глаза Павел Павлович. - Шампанского? - А то чего же? До водки еще черед не дошел-с... Вельчанинов неторопливо встал, позвонил вниз Мавру и распорядился. - На радость веселой встречи-с, после девятилетней разлуки, - ненужно и неудачно подхихикивал Павел Павлович, - теперь вы, и один уж только вы, у меня и остались истинным другом-с! Нет Степана Михайловича Багаутова! Это как у поэта: Нет великого Патрокла, Жив презрительный Ферсит! И при слове "Ферсит" он пальцем ткнул себе в грудь. "Да ты, свинья, объяснился бы скорее, а намеков я не люблю", - думал про себя Вельчанинов. Злоба кипела в нем, и он давно уже едва себя сдерживал. - Вы мне вот что скажите, - начал он досадливо, - если вы так прямо обвиняете Степана Михайловича (он уже теперь не назвал его просто Багаутовым), то ведь вам же, кажется, радость, что обидчик ваш умер; чего ж вы злитесь? - Какая же радость-с? Почему же радость? - Я по вашим чувствам сужу. - Хе-хе, на этот счет вы в моих чувствах ошибаетесь-с, по изречению одного мудреца: "Хорош враг мертвый, но еще лучше живой", хи-хи! - Да вы живого-то лет пять, я думаю, каждый день видели, было время наглядеться, - злобно и нагло заметил Вельчанинов. - А разве тогда... разве я тогда знал-с? - вскинулся вдруг Павел Павлович, опять точно из-за угла выскочил, даже как бы с какою-то радостью, что ему наконец сделали вопрос, которого он так давно ожидал. - За кого же вы меня, Алексей Иванович, стало быть, почитаете? И во взгляде его блеснуло вдруг какое-то совершенно новое и неожиданное выражение, как бы преобразившее совсем в другой вид злобное и доселе только подло кривлявшееся его лицо. - Так неужели же вы ничего не знали! - проговорил озадаченный Вельчанинов с самым внезапным удивлением. - Так неужто же знал-с? Неужто знал! О, порода - Юпитеров наших! У вас человек все равно, что собака, и вы всех по своей собственной натуришке судите! Вот вам-с! Проглотите-ка! и он с бешенством стукнул по столу кулаком, но тотчас же сам испугался своего стука и уже поглядел боязливо. Вельчанинов приосанился. - Послушайте, Павел Павлович, мне решительно ведь все равно, согласитесь сами, знали вы там или не знали? Если вы не знали, то это делает вам во всяком случае честь, хотя... впрочем, я даже не понимаю, почему вы меня выбрали своим конфидентом?.. - Я не об вас... не сердитесь, не об вас... - бормотал Павел Павлович, смотря в землю. Мавра вошла с шампанским. - Вот и оно! - закричал Павел Павлович, видимо обрадовавшись исходу. Стаканчиков, матушка, стаканчиков; чудесно! Больше ничего от вас, милая, не потребуется. И уж откупорено? Честь вам и слава, милое существо! Ну, отправляйтесь! И, вновь ободрившись, он опять с дерзостью посмотрел на Вельчанинова. - А признайтесь, - хихикнул он вдруг, - что вам ужасно все это любопытно-с, а вовсе не "решительно все равно", как вы изволили выговорить, так что вы даже и огорчились бы, если бы я сию минуту встал и ушел-с, ничего вам не объяснивши. - Право, не огорчился бы. "Ой, лжешь!" - говорила улыбка Павла Павловича. - Ну-с, приступим! - и он розлил вино в стаканы. - Выпьем тост, - провозгласил он, поднимая стакан, - за здоровье в бозе почившего друга Степана Михайловича! Он поднял стакан и выпил. - Я такого тоста не стану пить, - поставил свой стакан Вельчанинов. - Почему же? Тостик приятный. - Вот что: вы, войдя теперь, пьяны не были? - Ничего особенного, но мне показалось, что вчера и особенно сегодня утром вы искренно сожалели о покойной Наталье Васильевне. - А кто вам сказал, что я не искренно сожалею о ней и теперь? - тотчас же выскочил опять Павел Павлович, точно опять дернули его за пружинку. - Я и не к тому; но согласитесь сами, вы могли ошибиться насчет Степана Михайловича, а это - дело важное. Павел Павлович хитро улыбнулся и подмигнул. - А уж как бы вам хотелось узнать про то, как сам-то я узнал про Степана Михайловича! Вельчанинов покраснел: - Повторяю вам опять, что мне все равно. "А не вышвырнуть ли его сейчас вон, вместе с бутылкой?" - яростно подумал он и покраснел еще больше. - Ничего-с! - как бы ободряя его, проговорил Павел Павлович и налил себе еще стакан. - Я вам сейчас объясню, как я "все" узнал-с, и тем удовлетворю ваши пламенные желания... потому что пламенный вы человек, Алексей Иванович, страшно пламенный человек-с! хе-хе! дайте только мне папиросочку, потому что я с марта месяца... - Вот вам папироска. - Развратился я с марта месяца, Алексей Иванович, и вот как все это произошло-с, прослушайте-ка-с. Чахотка, как вы сами знаете, милейший друг, - фамильярничал он все больше и больше, - есть болезнь любопытная-с. Сплошь да рядом чахоточный человек умирает, почти и не подозревая, что он завтра умрет-с. Говорю вам, что за пять еще часов Наталья Васильевна располагалась недели через две к своей тетеньке верст за сорок отправиться. Кроме того, вероятно, известна вам привычка, или, лучше сказать, повадка, общая многим дамам, а может, и кавалерам-с: сохранять у себя старый хлам по части переписки любовной-с. Всего вернее бы в печь, не так ли-с? Нет, всякий-то лоскуточек бумажки у них в ящичках и в несессерах бережно сохраняется; даже поднумеровано по годам, по числам и по разрядам. Утешает это, что ли, уж очень - не знаю-с; а должно быть, для приятных воспоминаний. Располагаясь за пять часов до кончины ехать на праздник к тетеньке, Наталья Васильевна, естественно, и мысли о смерти не имела, даже до самого последнего часу-с, и все Коха ждала. Так и случилось-с, что померла Наталья Васильевна, а ящичек черного дерева, с перламутровой инкрустацией и с серебром-с, остался у ней в бюро. И красивенький такой ящичек, с ключом-с, фамильный, от бабушки ей достался. Ну-с - в этом вот ящичке все и открылось-с, то есть все-с, безо всякого исключения, по дням и по годам, за все двадцатилетие. А так как Степан Михайлович решительную склонность к литературе имел, даже страстную повесть одну в журнал отослал, то его произведений в шкатулочке чуть не до сотни нумеров оказалось, - правда, что за пять лет-с. Иные нумера так с собственноручными пометками Натальи Васильевны. Приятно супругу, как вы думаете-с? Вельчанинов быстро сообразил и припомнил, что он никогда ни одного письма, ни одной записки не написал к Наталье Васильевне. А из Петербурга хотя и написал два письма, но на имя обоих супругов, как и было условлено. На последнее же письмо Натальи Васильевны, в котором ему предписывалась отставка, он и не отвечал. Кончив рассказ, Павел Павлович молчал целую минуту, назойливо улыбаясь и напрашиваясь. - Что же вы ничего мне не ответили на вопросик-то-с? - проговорил он наконец с явным мучением. - На какой это вопросик? - Да вот о приятных-то чувствах супруга-с, открывающего шкатулочку. - Э, какое мне дело! - желчно махнул рукой Вельчанинов, встал и начал ходить по комнате. - И бьюсь об заклад, вы теперь думаете: "Свинья же ты, что сам на рога свои указал", хе-хе! Брезгливейший человек... вы-с. - Ничего я про это не думаю. Напротив, вы слишком раздражены смертью вашего оскорбителя и к тому же вина много выпили. Ничего я не вижу во всем этом необыкновенного; слишком понимаю, для чего вам нужен был живой Багаутов, и готов уважать вашу досаду; но... - А для чего нужен был мне Багаутов, по вашему мнению-с? - Это ваше дело. - Бьюсь об заклад, что вы дуэль подразумевали-с? - Черт возьми! - все более и более не сдерживался Вельчанинов. - Я думал, что как всякий порядочный человек... в подобных случаях - не унижается до комической болтовни, до глупых кривляний, до смешных жалоб и гадких намеков, которыми сам себя еще больше марает, а действует явно, прямо, открыто, как порядочный человек! - Хе-хе, да, может, я и не порядочный человек-с? - Это опять-таки ваше дело... а, впрочем, на какой же черт после этого надо было вам живого Багаутова? - Да хоть бы только поглядеть на дружка-с. Вот бы взяли с ним бутылочку да и выпили вместе. - Он бы с вами и пить не стал. - Почему? Noblesse oblige? Ведь вот пьете же вы со мной-с; чем он вас лучше? - Я с вами не пил. - Почему же такая вдруг гордость-с? Вельчанинов вдруг нервно и раздражительно расхохотался: - Фу, черт! да вы решительно "хищный тип" какой-то! Я думал, что вы только "вечный муж", и больше ничего! - Это как же так "вечный муж", что такое? - насторожил вдруг уши Павел Павлович. - Так, один тип мужей... долго рассказывать. Убирайтесь-ка лучше, да и пора вам; надоели вы мне! - А хищно-то что ж? Вы сказали хищно? - Я сказал, что вы "хищный тип", - в насмешку вам сказал. - Какой такой "хищный тип-с"? Расскажите, пожалуйста, Алексей Иванович, ради бога-с, или ради Христа-с. - Ну да довольно же, довольно! - ужасно вдруг опять рассердился и закричал Вельчанинов - пора вам, убирайтесь! - Нет, не довольно-с! - вскочил и Павел Павлович, - даже хоть и надоел я вам, так и тут не довольно, потому что мы еще прежде должны с вами выпить и чокнуться! Выпьем, тогда я уйду-с, а теперь не довольно! - Павел Павлович, можете вы сегодня убраться к черту или нет? - Я могу убраться к черту-с, но сперва мы выпьем! Вы сказали, что не хотите пить именно со мной; ну, а я хочу, чтобы вы именно со мной-то и выпили! Он уже не кривлялся более, он уже не подхихикивал. Все в нем опять вдруг как бы преобразилось и до того стало противоположно всей фигуре и всему тону еще сейчашнего Павла Павловича, что Вельчанинов был решительно озадачен. - Эй, выпьем, Алексей Иванович, эй, не отказывайте! - продолжал Павел Павлович, схватив крепко его за руку и странно смотря ему в лицо. Очевидно, дело шло не об одной только выпивке. - Да, пожалуй, - пробормотал тот, - где же... тут бурда... - Ровно на два стакана осталось, бурда чистая-с, но мы выпьем и чокнемся-с! Вот-с, извольте принять ваш стакан. Они чокнулись и выпили. - Ну, а коли так, коли так... ах. - Павел Павлович вдруг схватился за лоб рукой и несколько мгновений оставался в таком положении. Вельчанинову померещилось, что он вот-вот да и выговорит сейчас самое последнее слово. Но Павел Павлович ничего ему не выговорил; он только посмотрел на него и тихо, во весь рот, улыбнулся опять давешней хитрой и подмигивающей улыбкой. - Чего вы от меня хотите, пьяный вы человек! Дурачите вы меня! - неистово закричал Вельчанинов, затопав ногами. - Не кричите, не кричите, зачем кричать? - торопливо замахал рукой Павел Павлович. - Не дурачу, не дурачу! Вы знаете ли, что вы теперь - вот чем для меня стали. И вдруг он схватил его руку и поцеловал. Вельчанинов не успел опомниться. - Вот вы мне теперь кто-с! А теперь - я ко всем чертям! - Подождите, постойте! - закричал опомнившийся Вельчанинов. - Я забыл вам сказать... Павел Павлович повернулся от дверей. - Видите, - забормотал Вельчанинов чрезвычайно скоро, краснея и смотря совсем в сторону, - вам бы следовало завтра непременно быть у Погорельцевых... познакомиться и поблагодарить, - непременно... - Непременно, непременно, уж как и не понять-с! - с чрезвычайною готовностью подхватил Павел Павлович, быстро махая рукой в знак того, что и напоминать бы не надо. - И к тому же вас и Лиза очень ждет. Я обещал... - Лиза, - вернулся вдруг опять Павел Павлович, - Лиза? Знаете ли вы, что такое была для меня Лиза-с, была и есть-с? Была и есть! - закричал он вдруг почти в исступлении, - но... Хе! Это после-с; все будет после-с... а теперь - мне мало уж того, что мы с вами выпили, Алексей Иванович, мне другое удовлетворение необходимо-с!.. Он положил на стул шляпу и, как давеча, задыхаясь немного, смотрел на него. - Поцелуйте меня, Алексей Иванович, - предложил он вдруг. - Вы пьяны? - закричал тот и отшатнулся. - Пьян-с, а вы все-таки поцелуйте меня, Алексей Иванович, эй, поцелуйте! Ведь поцеловал же я вам сейчас ручку! Алексей Иванович несколько мгновений молчал, как будто от удару дубиной по лбу. Но вдруг он наклонился к бывшему ему по плечо Павлу Павловичу и поцеловал его в губы, от которых очень пахло вином. Он не совсем, впрочем, был уверен, что поцеловал его. - Ну уж теперь, теперь... - опять в пьяном исступлении крикнул Павел Павлович, засверкав своими пьяными глазами, - теперь вот что-с: я тогда подумал - "неужто и этот? уж если этот, думаю, если уж и он тоже, так кому же после этого верить!" Павел Павлович вдруг залился слезами. - Так понимаете ли, какой вы теперь друг для меня остались?! И он выбежал с своей шляпой из комнаты. Вельчанинов опять простоял несколько минут на одном месте, как и после первого посещения Павла Павловича. "Э, пьяный шут, и больше ничего!" - махнул он рукой. "Решительно больше ничего!" - энергически подтве